sterblich

Продолжаем знакомиться с книгой Уильяма Дэвиса "Нервные состояния".

Все части сложены здесь.

Коротко для ЛЛ: Наука помогает обществу двигаться вперёд. Но недостатки и злоупотребления снижают доверие, и люди бегут за популистами. Особенно когда жрать нечего и со здоровьем нелады. Чувство локтя в боевом коллективе многих если не излечит-исцелит, то хоть бы поможет перенести невзгоды.

Казалось бы, сухая и скучная наука - статистика. Мы вынуждены ею заниматься, чтобы не потерять основу для согласия и мира в обществе. Увы, сегодня для многих в обществах Запада она видится служанкой интересов элит, которая предоставляет версию реальности в интересах привилегированных культурных групп. Автор признаёт, что частично в падении авторитета науки виноваты сами технократы, которые "растягивают и сгибают" цифры в угоду политике. Сыграло свою роль и подозрение, которое вызвало участие по идее независимых технократов в политических кампаниях. Кристин Лагард, например, впряглась в ряды агитаторов Брекзит-референдума, убеждая британцев остаться в Евросоюзе. Впечатляющие провалы научного прогнозирования, будь то расчёт риска для облигаций (который послужил одной из причин кризиса 2008 года) или прикидка шансов на успех Брекзита и Трампа -  доверия к сообществу экспертов не добавили.

Чтобы понять, что случилось, Уильям заныривает в историю. Вообще, он любит этим заниматься. Он уже рассказал про Гоббса, Перри и Декарта (который разграничил тело и разум). Теперь очередь дошла до Джона Граунта. Этот успешный мануфактурщик был знаком с Перри, и имел страсть к цифрам. И нашёл сферу приложения своей страсти, суммируя случаи смерти из записей лондонских приходов. На основе временного промежутка в семидесят лет он вычислил вероятность смерти для определённого возраста, а значит - и продолжительность жизни. После публикации Королевское общество пригласило его в свои ряды. Но успех был не только академический. Результаты первого в мире демографа имели конкретный практический интерес. Ведь каждый суверен, планируя военную компанию, должен иметь возможность прикинуть, сколько граждан он сможет поставить под ружьё. А ещё нужно оценивать способность нации создавать богатство, с которого потом будет уплачен налог в казну. Так с помощью демографии человеческое общество обзавелось определённой предсказуемостью. Но если мы смотрим на общество, как на машину, то и каждая его частичка должна работать предсказуемо. ( Не согласен! И в хаосе находят порядок.)

Недельный листок смертности в Лондоне 1665 года.

Национальная статистика может рассказать, становится ли страна богаче, растёт ли её население, и как обстоят дела с торговлей. Она позволяет нам отследить путь прогресса от прошлого с его неведением и предрассудками в будущее со свободой и разумом. Числа позволяют нам видеть мир объективно. Но обратной стороной монеты является их бесчувственность. Мы оказываемся в плену цифр, стремясь к их непрестанному улучшению. Разумеется, этим пользуются недобросовестные политики, производя статистику, служащую их интересам. Эти манипуляции до поры до времени остаются незамеченными, но, накапливаясь, ведут к кризису экспертизы.

Если взглянуть на официальную статистику США - всё в шоколаде. Чего не скажешь о жизни рядового американца. Часть ответа кроется в неравенстве. Суммарные цифры скрадывают картину. Миллиардеры продолжают богатеть, в то время, как половина населения не испытывает экономического прогресса вот уже сорок лет. Неравенство имеет и географическое измерение с его депрессивными регионами Среднего Запада и Юга и процветающими побережьями. Та же фигня в Британии. Короче, прогресс для кого-то ускорился, а для кого-то - исчез. Перемены в экономической географии способствуют возрождению национализма. Можно сколько угодно говорить о благотворности торговли, но у процесса глобализации есть конкретные проигравшие, и таковых много. Иммигранты восхваляются с их позитивным вкладом в экономику. Но они же конкурируют за рабочие места с бедняками-аборигенами. Итогом такого расхождения между благостными картинками экономической прессы и незавидными перспективами очень многих является падение доверия к "цифровому правительству экспертов".

Это ценное наблюдение автора. Но тогда получается, что Трамп и Брекзит - вполне заслуженные явления. Можно сколько угодно говорить о недостатках статистики, что она не принимает в расчёт чувства и просто рассортировывает людей по категориям. Главное, что продвигает популистов - это падение благосостояния народных масс.

К экономической элитарности добавляется элитарность культурная. Образованная элита зарабатывает головой, извлекая пользу из экономики знаний. Самооценки работяге с кувалдой это явно не добавляет. Депрессивные регионы с горами ржавого оборудования не просто так именуются депрессивными. В то же время политика становится изолирована от основных инстинктов, касающихся несправедливости, наказания, страха и безопасности. Технократы на них внимания не обращают, но они есть.

Автор пишет, что внесение эмоций в политику вызывается ещё одним важным феноменом: ухудшением физического состояния. Человеческое тело стало объектом для альтернативных моральных, эмоциональных и политических перспектив. Но люди всё меньше хотят отдавать проблемы со своим здоровьем для решения научным сообществом.

Когда-то давно со здоровьем была беда. Было обычным делом давать имена умерших детей новорожденным, да ещё заставлять их носить оставшуюся одежду. Люди утешались религией и видели болезни и смерть наказанием за грехи. На закате Научной Революции Френсис Бэкон сформулировал новое видение:

Во-первых, сохранение здоровья, во-вторых, излечение от болезней, и в-третьих, продление жизни.

С помощью науки и техники дело быстро пошло на поправку. Декарт провозгласил раздельность разума и тела, сделав последнее объектом для исследования. Падение табу на вскрытие трупов ускорило прогресс медицины. Мы стали отказываться от определённых ритуалов и верований во имя продления нашей жизни. И если сегодня кто-то идёт в обратную сторону, то это говорит о том, что правительства и эксперты не сдерживают своих обещаний здоровья и долголетия. Трамп - президент больных и немощных, это факт. Растущая смертность белых среднего возраста, а также в депрессивных регионах - тоже факт. Так же и в Британии с Брекзитом. Меры бюджетной экономии ударили по здоровью населения и в южной Европе.

Если человек болен - у него и настроение плохое. Боль действует через психосоматику. Далее, потребительская ментальность, которая требует полного удовлетворения, делает боль менее выносимой. Если раньше доктора не очень беспокоились о "качестве жизни" пациента, то, начиная с шестидесятых, облегчение боли стало моральной обязаностью. Сегодня уже никто не говорит, подобно святошам, об исцеляющей, дисциплинирующей силе боли.

Следствием этого процесса стало широкое распространение опиатов в медицине. В период с 1980 по 2011 годы их стали выписывать в 35 раз больше, при этом 90% - в развитых странах. Параллельно учёные стали понимать, что тело и разум - всё-таки связаны через боль. Как становятся связаны и медицина с политикой. Физическое здоровье перетекает в эмоции, которые выбрасываются в общество.

В состоянии постоянной опасности наши нервы привыкают. При стрессе адреналин в крови заставляет нас реагировать по типу бей или беги. Когда всё кончилось, в кровь попадает кортизол, который восстанавливает нормальное состояние. Однако, если стресс очень сильный или очень частый, тело привыкает и не выделяет кортизол, как обычно. Человек живёт, как будто на пороховой бочке. Это называется ПТСР. При нём человек уже не стремится к здоровью и благосостоянию. Людей с ПТСР можно встретить в среде ветеранов. Но его можно часто встретить и у обычных людей. Можно даже иногда обнаружить, отняв смартфон у человека. Среди причин автор называет экономическое неравенство и чувство безвыходности. В таком состоянии люди могут обратиться к авторитаристам за решением.

Решением для многих служат опиаты. Наркоман не чувствует бессилия во время приёма, и это имеет значение. Его и боль и травма для него в этот момент под контролем. В период между 1999 и 2017 годами от их передоза умерло свыше 200 тысяч американцев: более чем втрое больше, чем во Вьетнаме. Уильям говорит нам в этой связи:

Есть нечто хуже боли, и это - полная потеря контроля.

Многие предпочитают быть причинителем вреда, чем жертвой, даже если вред причиняется себе самому.

Страдающий человек ищет понимания и сочувствия. Популисты помогают преобразовать страдания в ненависть. В воображении националиста война предлагает чувство общности и эмоциональной эмпатии, которые не найдёшь при мире и демократии. Она принесёт всё: признание, объяснение и поминовение. Одним из парадоксов национализма является то, что национальное сознание разжигается образами не столько героических побед, сколько трагических поражений. Ранение, полученное в бою, не так болит, как производственная травма. Война привлекает тем, что в ней чувства имеют значение.

------------------------

Изложено увлекательно, но неубедительно. Объяснить рост популизма недостатками статистики - это что-то новое. Ещё и историю науки приплёл неизвестно почему. На самом деле не недостатки, а манипуляции - вот, что вызывает протесты. Виноваты не учёные, которые якобы не могут рассчитать инфляцию, как надо. А политики, вносящие правила, снижающие её цифры. Эти манипуляции приукрашивают действительность. Когда действительность эта для многих мрачна - то и депрессия, и стресс, и болезни - всё это приходит. Люди ищут выход - и находят его. Ничего нового.

Доброго времени суток, уважаемые.

Трамп и Брекзит нанесли сильный удар по самодовольным западным элитам. Сразу начались попытки осмыслить подъём иррациональности и популизма. Ведь чтобы победить, надо понять. Одной из таких попыток является книга Уильяма Дэвиса "Нервные государства состояния".

Книга носит подзаголовок "Как чувства захватили мир". Есть перевод, можно ознакомиться. Я читал в оригинале.

Коротко для ЛЛ: Что предопределяет успех популистов? На что они упирают? На чувства! Человеку думающему трудно попасть на удочку горлопана-демагога. Сегодня чувства выходят на первый план. Разум уходит на второй. Мы погружены в поток образов и ощущений.  Эмоции мешают судить об экономике, обществе, собственном теле и природе. Индикаторы прогресса "сбоят" и неадекватны. Скорость информации становится важнее её верности. Размеренный и тщательный научный метод не в моде. Что делать? Пользоваться оружием врага.

Мы живём в эру толп. Конечно, феномен не нов. Но со времени прошлого кризиса на Западе он получил свежий смысл существования. Примером много: Occupy, Подемос, СИРИЗА... Социальные сети претворили в жизнь стиль общения, когда многие говорят со многими. Демократия-то работает по-другому. При ней большинство сидит молча и доверяет говорить своим доверенным лицам. Современный человек делает это всё более неохотно. Но, являясь частью толпы, он подвержен влиянию.

Толпами занимались многие социологи. Одним из первых был Гюстав Лебон. Он считал, что толпа обнажает подавленное в обычных условиях "опасное подбрюшье цивилизации". Толпа - единый организм, у которого есть нервная система и который можно заразить идеями и эмоциями. Это свойство - распространение идей - является ключевым. Современные дельцы давно это просекли, изобретя вирусный маркетинг. Политики не отстают, действуя путём слабых, но точных вбросов. Лучше всего работают не слова, а картинка или "физика". Потому Интернет с его визуальными техниками так важен для мобилизации толпы. При этом ложь продвигается быстрее установленных фактов. Особенно мощной силой являетя страх. Чувство опасности вызывает растущее стремление к безопасности. Автократы пользуются этим, утоляя его угрозами вовне.

Следствия этого нам знакомы. Социальные сети становятся местом баталий, военизируется сам язык. Публичные дебаты выстраиваются вдоль линий фронта, которые чертят идеологи-шовинисты, чтобы запугать своих оппонентов. Те, кто взывают к голосу разума, оказываются под огнём. Популисты говорят, что все эти якобы независимые журналисты, судьи, эксперты,  на самом деле потворствуют всегда "своим", защищая при этом доставшиеся им привилегии. То есть климатологи "спят в одной кровати" с Гринписом, экономисты с презрением смотрят на тех, кто не видит пользы в свободном рынке. Все они - лицемеры.

Лжецами восхищаются в те времена, когда политическая система начинает терять доверие. "Не от моего имени!" - лозунг, которым собирает своих сторонников Марин Ле Пен. Что делать в таких условиях экспертам и профессионалам? Отстраниться - прослывёшь "холодным". Станешь живо топить за кого-то - окажешься не лучше своих критиков. Но выхода нет. Когда-нибудь приходится выбирать сторону. Сегодня эксперты не ограничены стенами университетов, а сидят в креслах центробанков и правительств. В СМИ их называют "технократами".

Исторически появление научной экспертизы было обусловлено не только стремлением к знаниям, но и желанием мира. Так во всяком случае можно истолковать Гоббса, который представлял общество как войну всех против всех и стремился найти внешнего арбитра в этой борьбе. Гоббс невысоко ценил человеческие качества, в числе которых он отмечал излишнюю самоуверенность. Каждый склонен думать о себе, как самом лучшем и ценном члене общества. А уж если в руках оружие... Что делает насилие неизбежным - это, однако, не агрессивность, а то, что на деле большинство людей слабы и трусливы. Да, насилие - продукт страха.

Но больше всего люди всё-таки боятся смерти. Чтобы её избежать, надо найти способ избежать насилия. Нужна третья сторона, которую Гоббс называл "сувереном". Как результат, люди боятся не столько друг друга, сколько этого суверена. Уже во времена Гоббса стал нарождаться узкий класс опытных людей, которые занялись сбором и публикацией открытий в прикладных науках. Опыт по-английски - experience, и их позднее стали называть экспертами. Они утверждали, что, вместо суверена, можно доверять им. А вернее специальным измерительным инструментам и техникам. Научно-техническая революция изменила природу доверия. Стали доверять не патриарху или монарху, а собранным, записанным и опубликованным фактам. По иронии судьбы, сам Гоббс был не очень высокого мнения касательно Королевского общества. Эти элитарии его самого туда не приняли. Надо сказать, что члены Общества были дженльмены. Они чувствовали высокую моральную ответственность, особенно если речь идёт о преследовании истины.

В наши дни у многих создалось впечатление, что обещание правительств и экспертов бескорыстно исполнять свои обязанности стало фальшивым. Особенно когда невозможно точно сказать, кто есть эксперт: беспристрастный наблюдатель или технократ-правитель. Происхождение технократии автор выводит из необходимости применения научных знаний в государственных целях. Прежде всего для ведения войн, а также для управления обществом. Первым технократом автор называет Уильяма Петти. Свой метод он объяснял так:

Вместо использования лишь сравнительных и превосходных понятий и интеллектуальных аргументов я стал выражаться при помощи Числа, Веса и Меры; использовать только аргументы восприятия и рассматривать лишь те случаи, которые можно наблюдать в природе.

Увы, наследники Петти слишком часто стали навлекать ненависть как самодовольная либеральная элита. История экспертизы оказалась тесно связана с историей колониализма и рабства. Ведь тот, кто желает овладеть миром, неизбежно вначале должен его изучить. Сегодня на технократов-правителей часто глядят не иначе: как на проводников колониального господства. Наиболее чётко это можно наблюдать в Евросоюзе. Элиты хвалят ЕС за то, что он позволил достичь мира, в то время как остальные более склонны видеть открытые границы, иммиграцию, беженцев и единую валюту. Мир не избавил людей от страха. Особенно если благосостояние не растёт. Вернее, растёт, но не у всех. Государство в его экспертами-правителями становится в глазах его критиков игрой, в которую играет ограниченный круг инсайдеров.

----------------------

Не сказать, что неинтересно, но уж очень много воды. И на стройный анализ мало похоже. Да, толпа подвержена чувствам. Здесь ещё можно понять логику. Но почему люди перестают верить экспертам уже сегодня, а не сделали это вчера? На этот вопрос я не нашёл ответа. Вернее, он есть, но автор его ответом не считает, а вкладывает в уста популистов, которых он заочно объявляет лжецами.

Он гласит: слишком часто технократы оказываются лицами заинтересованными. Эксперт тоже хочет есть, и ему кто-то платит зарплату. В конце концов, для высказывания мнения эксперту должен быть обеспечен доступ к СМИ. Которые очень часто или в частных руках, или напичканы всевозможного рода лоббистами. Если раньше львиная доля экспертного сообщества была связана с государством, то сегодня частник сидит и в науке, и в советниках у ответственного лица. Так что, несмотря на высокий процент лжи у популистов, что-то из того, что они говорят - правда.

Заканчиваем знакомство с книгой Гребера и Уэнгроу "Начало всего. Новая история человечества".

Все части сложены здесь.

Коротко для ЛЛ: история доколумбовой Америки говорит нам, что ничто не вечно под Луной. Империи приходят и уходят. Люди решают жить без королей, и живут прекрасно. Когда-нибудь скоро и мы сможем начать жизнь по-новому и станем свободны.

После демонстрации случайности феномена государства авторы убеждают четателя, что законы общественного развития, выводимые обществоведами, на самом деле не очень-то обоснованы. Они задаются вопросом: должна ли истории иметь определённое направление развития? Неизбежна ли монархия? Существует ли "ловушка земледелия"? Судя по истории доколумбовой Америки, ответ на все эти вопросы - резкое "нет". Общества двигались туда и обратно, к земледелию и от него, к протогосударствам, и обратно.

Примером может служить Кахокия. Тысячелетие назад эта столица аграрного государства с населением в 15 тысяч была на вершине могущества. Но всё закончилось. Народ отверг такой способ существования и покинул эти места. Европейцы застали лишь мелкие племенные республики, живущие в балансе природы. О былом прошлом напоминали лишь отдалённые воспоминания.

Реконструкция Кахокии.

Авторы говорят с уверенностью, что общества, с которыми столкнулись колонизаторы, являлись продуктом длительных политических конфликтов и сознательных дебатов. Иначе невозможно понять приверженность индивидуальной свободе у гуронов и их соседей, которая повлияла в конечном счёте на понимание свободы и равенства в самой Европе и в мире в целом.

Можно списать опыт индейцев на их неграмотность, то есть на отсутствие письменности. Мол, дикие люди, дети гор, их знания к нам не относятся. Но нет. Пусть они не умели писать, но кое в чём разбирались. Сновидения толковали не хуже Фрейда. Нельзя отвергать их интеллектуальные традиции.

Своеобразность индейской истории подтверждает Хоупвеллская культура, что предшествовала Кахокии. У них были все элементы, необходимые для создания аграрного зернового государства. И земля у них была, и с кукурузой они были знакомы. Но они не стали этим заниматься, предпочитая жить разбросанными хуторами. Охотились, ловили рыбу, содержали огороды. Но никогда не съезжались в деревни. Это было что-то вроде "игрового фермерства", как в Амазонии. Влияние в обществе давали эзотерические знания, но следов существования постоянных элит или духовенства сохранилось мало. Что было - это развитая система кланов. Ритуал состоял из героических празненств и соревнований, которые заканчивались захоронением богатств под слоем земли и гравия. Эти традиции явно говорят о неприятии накопления богатства. Можно было бы списать всё это на локальную особенность, но по факту культурные особенности координировались на огромных пространствах.

Область взаимодействия Хоупвелл

Через сотни лет после упадка Хоупвелла мы видим развитие по знакомому сценарию. Стали возделывать кукурузу. Чаще воевать. Собираться в городки и строить земляные пирамиды. Кахокия стала крупнейшим городом севернее Мексики. Там выросла социальная иерархия с эксклюзивной элитой на вершине. По терминологии авторов, это был режим второго порядка с опорой на силу и харизму, но без контроля над информацией. Но очень скоро последовала эскалация насилия. В городе была возведена стена, не включавшая в себя отдельные районы. Она ознаменовала долгий процесс войны, разрушений и депопуляции. Люди стали покидать сначала сам город, а после и его окрестности. Территория стала дикой степью с покинутыми развалинами. Только редкие охотники оживляли её своим присутствием.

Похожая история наблюдалась и в местах к югу от Кахокии в бассейне реки Этова. Сначала были маленькие городки, каждый с храмом, площадью и домом собраний на ней. В захоронениях нет следов иерархии. Потом появились дворцы, курганы и гробницы. Люди покинули городки и съехались в столицу. Которая была завоёвана кем-то из внешних врагов. Всё кончилось, народ покинул город.

Этова-Маундз в период расцвета.

В регионе стали господствовать мелкие царьки. В конце концов власть их растворилась. Люди снова стали жить в маленьких городках с населением в сотни душ, эгалитарными клановыми структурами и общинным управлением. На совете каждый имел право слова, а к решению приходили согласием, куря трубку мира и выпивая чашку напитка с кофеином.

Культура консенсуса пробила себе дорогу в Европу, где деятели Просвещения за чашкой кофе в кафе восхваляли индивидуальную свободу и порицали религию. Даже табак пересёк океан, правда, не в трубке мира. Идеи терпели трансформацию по мере их перенимания.

Монтескьё с его политологией мог иметь неожиданных предшественников. На него могли повлиять идеи, воплощённые в племени Осейджи. Общество управлялось у них "маленькими стариками", которые занимались приложением натуральной философии к повседневной жизни (рядовые члены племени проводили утренние часы в молитвенном созерцании). Но это не была теократия. У каждого была своя задача в племени, включая последнего солдата. Легенды их говорят, что Водный народ убедил могущественный Земной объединиться в федерацию. Те вроде бы согласились, но потом последовала борьба и нечто вроде конституционной реформы. После чего объявлять войну договорились лишь при согласии каждого из кланов. Потом систему снова перестроили, что привело к разделению гражданской и военной власти под управлением наследственных вожаков. Неважно, сколько в этой истории правды. Важно, что это история народа, самого выстраивавшего свой социальный подарок, который не достался им от Бога. Прошло время, и в строках О духе законов станут угадываться идеи из древней легенды.

Доколумбова Америка убеждает авторов в том, что традиционные исторические схемы с появлением городов, государств и цивилизаций неверны. Тамошние общества явились продуктом другой истории, в которой вопросы власти, религии, личной свободы и независимости женщин были предметом сознательных дебатов, в которых общее направление было против авторитаризма.  Индейцы Северной Америки не только избежали эволюционной ловушки, приводящей от сельского хозяйства к империи, но и развили политическое чувство, повлиявшее в конечном счёте на мыслителей Просвещения и в конечном счёте на жизнь каждого.

В заключении авторы говорят нам, что история не движется по прямой. Прогресса не существует. Всё идёт по кругу. Они вспоминают в этой связи Мирчи Элиаде, известного румынского культуролога. Далее, они упирают на то, что история творится не столько объективными обстоятельствами типа технологий, сколько самими людьми, сознательно решающими, какие технологии принимать и как перестроить жизнь общества. При этом исторически они были более гибки, чем сейчас. Сегодня мы застряли и потеряли свободу вообразить и воплотить в жизнь другие формы существования общества. И даже забыли, что делали это в прошлом.

Вот мы и вернулись к вопросу из начала книги: как мы попали в такое положение? Упомянув, что данных, как обычно, не хватает, авторы предполагают, что одной из причин может быть постепенное разделение человеческих обществ на культурные ареалы. То есть обособление, разобщение человечества. Идентичность стала ценностью. Включился схизмогенез. Не зря археологи находят в Мезолите не только множество разных культур, но и первые индикаторы общественных лестниц, насилия и войн. И уже через насилие карнавальный принц превращается в настоящего монарха.

Результат насилия необратим, как и результат войны. Это не спорт. Однако авторы не видят причины предположить, что война всегда была с нами. Нет причины верить, что она запрограммирована в нашем мозгу. Напротив, человеку надо основательно задурить голову, чтобы он согласился пойти убивать и калечить. Свидетельств насилия в Палеолите немного. В Неолите они есть, но разбросаны неравномерно во времени. Война не была константой человеческой жизни и после начала фермерства. Замечу, что она и сегодня не является константой. Но это не говорит, что войны канули в прошлое.

Что отмечают авторы - это тесное соединение между патриархальным укладом и военной силой. Так было в империях древности, что у ханьцев, что у римлян, что у ацтеков. В Древнем Риме с одной стороны свобода была частным делом, а с другой - частная жизнь характеризовалась абсолютной властью патриарха над пленниками, кого считали частной собственностью. Но в любом случае, войны, зверства и взятие пленных случались уже задолго до империй. Ирокезы с гуронами были тоже воинственны, пусть авторы оправдывают последних, что те были жестоки лишь к чужакам. (Ага-ага. Наци действовали точно так же.)

По нашу сторону Атлантического океана патриархальная семья служила шаблоном для власти монарха и наоборот. Дети слушались родителей, жёны - мужей, а подданные - правителей, власть которых шла от Бога.

Публичные пытки в Европе семнадцатого века создавали жгучие, незабываемые спектакли боли и страдания для того чтобы донести месидж, что система, в которой мужья могут мучить жён и родители - бить детей, является на самом деле формой любви.

То ли дело гуроны. Они мучили пленных, чтобы своим не пришло в голову наказывать друг друга. У них насилие и забота были разделены.

В заключение авторы снова повторили, что сложные системы не должны обязательно быть организованы иерархически, что подтверждается историческими примерами. Люди экспериментировали с организацией своих обществ. Да, были монархии, были аристократии. Но существование больших человеческих сообществ не подразумевало автоматически их появления. Где-то иерархии были распущены, где-то монархи впрыгнули пространство, зарезервированное для поклонения богам. В шумерских храмах можно было найти много вдов, сирот и пленных. Они находили там приют и помощь, но и привлекались к труду. Со временем статус их понизился, и храм превратился в нечто вроде викторианских домов для бедноты. Первая свобода была потеряна, что со временем повлекло с собой потерю двух других. Похожий процесс порабощения авторы отмечают в трудах Франца Штайнера. Кончилось это патриархальным укладом. Антропологи феминистского толка уже давно связывают внешнее (мужское) насилие с трансформацией статуса женщины в семье.

Но не всё так грустно. Рабство отменяли уже много раз в истории. Как, похоже, и войну. Человек - хозяин своей судьбы. Массовое порабощение, геноцид, тюремные лагеря, даже патриархия и наёмный труд - всё это не факт, что должно было случиться. Авторы говорят нам, что в наше время общества приближаются к точке кульминации в мировой истории. Должно что-то случиться. Приходят новые понимания человека и его истории. Разоблачаются мифы. Приходят новые поколения, и то, что старики считали немыслимым, найдёт место в головах. Первый шаг уже сделан.

----------------------

И это должно быть  "новой историей человечества"?! Ну, не знаю... Готов согласиться, что человечество могло бы оставаться до сих пор в состоянии доколумбовых индейцев или австралийских аборигенов. И при этом чувствовало бы себя счастливым. Но случилось то, что случилось, и сегодня мир нарезан на иерархические структуры. Авторы, отвечая на вопрос, почему так вышло, не докапываются до основной причины. Могу представить себе простой ответ: те, кто организуются, действуют более эффективно. Армия лучше действует, если в ней есть командир и дисциплина. Я полностью согласен с авторами, утверждающими, что в государстве нет большего смысла, чем заставить людей подчиняться. Это нам говорил ещё школьный учитель в пятом классе: государство - это сила, держащая в повиновении народ. Точка. Конечно, в принуждении как таковом мало хорошего. Но это работает! Уже в шестом классе мы узнали, что было много разных народов. Например, поморские, и полабские славяне. Но их сегодня нет. Почему? Ответ учителя был прост: они не сумели создать централизованного государства. И послужили материалом для формирования других народов.

Государство не является обязательным и можно жить без него. Это - чистая правда. Так и колесо, и компьютер не являются обязательными. Можно жить и без них! Но нужно ли?

Могу согласиться и с выводом, что человек - хозяин своей судьбы. В конце концов, революции случаются и законы переписываются не с бухты-барахты. Во что не верю - так в то, что войну можно "отменить". То, что бывают долгие периоды без войны, можно объяснить благополучной жизнью. Имея отдельную квартиру, как-то сам становишься добрее, а коммуналки - источники конфликтов. Так и народы. Когда у всех всё есть - все довольны и не воюют. А когда крокодил не ловится, не растёт кокос - волей-неволей пойдёшь в набег, чтобы не сдохнуть с голоду.

Впрочем, на счёт неизбежности войн научный консенсус отсутствует. У меня есть хорошая книжка на эту тему. Придёт время - ознакомимся.

Продолжаем знакомиться с книгой Гребера и Уэнгроу "Начало всего. Новая история человечества".

Все части сложены здесь.

Коротко для ЛЛ: Хотите власти? А где ваша сила? Знания? Харизма? Древние правители имели хотя бы одно средство из набора. А современные имеют все три. Цивилизация - это не страны и города, а сотрудничество людей. Историю этого сотрудничества ещё нужно написать.

Государства связаны с властью, с доминированием. В поисках происхождения государства авторы решили проанализировать, как это доминирование может проявляться. Итак, барабанная дробь! Три принципа социальной власти!

Тот, кто контролирует власть, тот контролирует и собственность. Потому для анализа стоит задуматься, что позволяет некоей персоне, скажем, Ким Кардашьян, сохранить свою собственность. Первый принцип - это, конечно, сила. Она может напялить алмазное ожерелье и пройтись по улице. В сопровождении телохранителя, конечно. Второй - информация. Она может засунуть ожерелье в сейф, комбинация цифр которого известна лишь ей. И третий - харизма. Она может иметь такой авторитет, который не позволит кому-либо покуситься на её богатства.

Каждый принцип служит основанием для создания определённых институтов, на которых базируется государственная власть. Помимо силовиков, есть и компетентные бюрократы, ведающиие информацией. И демократическая система, придающая легитимность избранным лидерам. При этом лидеры эти приходят не с улицы, из обоймы элитариев. Суверенность, бюрократия и соревновательное политическое поле определяют современное государство. Заметьте, современное! Авторы не уточняют, что демократия - сравнительно недавний феномен, в то время, как государства существуют уже продолжительное время. Как насчёт монархии? У помазанника Божьего что, нет харизмы? Есть конечно. Она просто достигается не демократическим соревнованием.

Перейдём к историческим примерам. Ацтеки управлялись аристократией, чья власть была основана на войне, грабеже и сборе дани. Были развиты монархия, чиновничество, военный аппара, религия. В отличие от соревнующихся ацтекских аристократов, Инка считался воплощением Солнца. Власть была сконцентрирована на нём лично, и её было трудно делегировать. Что интересно: налаженные структуры подчинения сыграли плохую службу с населением. Испанцам достаточно было взять столицы и низвергнуть правителей - и обе империи с покорными подданными оказались у них в руках. А вот с непокорными Майя они "намайялись". К приходу Колумба те уже распрощались со своим имперским прошлым. И их общества были децентрализованы, часто даже без правителей. Таких трудно заставить работать на себя

Вообще, почему имперские времена должны иметь на себе знак качества? Люди неплохо живут и в междувременье, которое длится сотнями тысяч лет. Историки привыкли оперировать терминами типа "Междуцарствие", деля, например, египетскую историю на Древнее, Среднее и Новое Царства. По факту то время, что было между ними, имело единственным отличием отсутствие единоличного правителя. Эта близорукость относится не только ко времени, но и пространства. Не стоит смотреть на мировую история как на шахматную доску городов, царств и империй. Они были лишь островками иерархии в море безвластия.

Авторы наблюдают в истории кристаллизацию разных типов власти, каждая - со своей смесью силы, знания и харизмы. И обращают внимание на аномалии, при которых люди организовывались по иным принципам, без доминирования.

Например, у ольмеков политическая борьба была слита с организованным спектаклем. Авторы связывают соревновательную игру в мяч с подъёмом аристократии.

Мезоамериканская площадка для игры в мяч

Ольмеки видятся культурными предшественниками позднейших мезоамериканских царств и империй. Но всё же свидетельств доминирования над большим населением, мало: ни постоянной армии, ни бюрократии. Если их форма правления могла быть ассоциирована с государством, то это государство было "театральным", при котором организованная власть осуществлялась периодически в рамках больших, но мимолётных спектаклей.

Похожее правление можно было найти и в древней Южной Америке в рамках Чавинской культуры. Чавинцев раньше считали предками инков. Но вряд ли их можно считать "римлянами Анд". Их лабиринты полны сакрального знания, однако не связаны со светским правлением. Если это и была империя, то она основывалась на изображениях, хранящих эзотерику. Тайное знание обеспечивало власть над большим и рассеянным населением.

Чавинское сакральное изображение

В этих системах первого порядка власть основана на одном из трёх принципов власти. Ольмекские правители опирались на харизму, а чавинцы - на информацию.

В примерах властей, опиравшихся лишь на силу, недостатка нет. К такому типу авторы относят натчезов из южной Луизианы. Их правитель при абсолютной власти не имел ни бюрократии, ни соревновательного политического поля. В такиих условиях власть эту трудно было распространить куда подальше, чем круг общения монарха.

Основание первых государств сопровождалось ритуальными убийствами. Первые египетские цари были похоронены вместе с жертвами из ближайшего окружения. Такой вывод можно сделать из результатов раскопок Первой династии в Абидосе. Насилия обратилось против родственников, к которым присовокупили и слуг, и даже животных, сделав из них первых подданных. Так родилась суверенность. Похожее происходило и при первой китайской династии Шан. Смерть правителя становилась основой для преобразования жизни народа.

Чтобы прояснить, почему так получилось, нужно смотреть глубже в прошлое. Фараоны не появились из ничего. Доисторическая долина Нила, похоже, служила ареной противостояния множества местных царьков. Захоронения которых обнаруживаются уже за полтысячи лет до Первой династии. Эти царьки обладали грандиозными претензиями, но не имели ни административного, ни военного контроля над своей территорией. Как смогла появиться первая бюрократия? Авторы утверждают, что ключевым процессом организации была организация "питания" умерших предков, которые "употребляли" пиво и хлеб. Во всяком случае сосуды для них были типичным объектом обстановки гробниц. Слились два процесса - аграрный и церемониальный, и это привело к эпохальным переменам. Появилось крестьянство. Ведь в прединастический период египтяне были более скотоводами, чем земледельцами.

Можно было бы улыбнуться, но во время распространения господства инков в Перу тоже появился отдельный напиток для богов - чича, которае впоследствии стало "имперским" питьём.

В Египте первые пекарни и пивоварни соседствовали с кладбищами, а затем - с дворцами и гробницами. Постепенное распространение монаршей власти сопровождалось созданием поместий для снабжения не живущих, а умерших фараонов, а также госчиновников. Возникла социальная машина, в которой подданные-винтики строили пирамиды в будни и участвовали в ритуалах на досуге. Она обеспечивала заботу и преданность. Комбинация этой машины с насилием - и есть государство. Как его мыслят авторы. Как и в Древнем Египте, так и в современном государстве, преданность народа направляется в сторону большой абстракции, будь то Отечество или предки фараона. Сверху вниз идёт поток божественных благословений и покровительства, изредка принимающие материальную форму во время больших праздников.

В других уголках планеты государства появились по-иному. Междуречье стало свидетелем динамического соперничества бюрократий речных долин и героев-воинов окружающих холмов. Правители Майя не имели административного аппарата, но считали, что космос некоей иерархией, управляемой предсказуемыми законами. Авторы не находит существенного сходства между, скажем, Шан, Древним Египтом или инками. Почти все эти "древние государства" было бы точнее описать, назвав системами второго порядка. В них были реализованы два из трёх возможных систем доминирования. Египет имел силу и знание, Месопотамия - знание и харизму, а Майя - харизму и силу (почему египетским фараонам, по совместительству богам, не хватало харизмы, для меня осталось загадкой). А вот во времена Междуцарствий авторы находят "героическую политику", которая заместила собой отсутствие суверенности как основы для власти. Для них эти времена знаменуют значительные политические достижения.

Где берёт начало государственная бюрократия? Как мы видели выше, древние города обходились самоуправлением, а фермеры на Бали смогли сами организовать орошение своих полей. Пролить свет на истоки госаппарата помогли раскопки в Телль Саби Абьяд. Жители этой древней деревушки умудрились организовать сложный складской учёт с архивами.  И это за две тысячи лет до появления городов! Зачем они этим занимались? Чтобы поделить всё поровну не допустить накопления богатства, вот. Параллели авторы находят в андских деревенских ассоциациях, которые заботились о перераспределении земель по мере роста или уменьшения отдельных семей. С помощью кипу велись записи и в конце года закрывался баланс.

Потом пришли инки и поставили сельскую бюрократию на службу императору. Бюрократизация общества сделала людей взаимозаменяемыми винтиками в системе. Когда люди взаимозаменяемы, то обещания, которые они дают, можно передавать другим. Это привело к потере трёх базовых человеческих свобод: свободы передвижения, свободы не повиноваться и свободы строить отношения. Как деньги испортили принцип обещания, так и бюрократия исказила принцип заботы. В обоих случаях математика и насилие разрушили фундаментальные основы жизни общества.

Итожим. Из того факта, что наша планета нарезана в данный момент на государства, не следует того, что это положение вещей было неизбежно. Разделение труда - слабый довод: в древних государствах оно было плохо развито. Задача государственного управления носила часто сезонный характер. Привело ли развитие земледелия к усилению государств? Возможно. Но авторам более близка другая точка зрения: то, и другое были вызваны укреплением патриархальных отношений и снижению роли женщины в домашнем хозяйстве. Шли годы - и монархи стали настолько значительны, что стали необходимым средством установки отношений подданных друг с другом.

Авторы выводят, что государство - не результат долгой эволюции, а "сочетание суверенности, администрации и харизматического соревнования, у которых разные корни". В них нет ничего неизбежного. Можно прекрасно жить и без них. Человеческая цивилизация - это не привычка людей жить в городах, а взаимопомощь, сотрудничество, гражданский активизм, гостеприимство и просто забота о ближнем. Если это так, то история цивилизации лишь только начинает писаться.

Люди смогли развить математику, календарь, изобрести металлургию, научились печь хлеб и варить пиво без королей, бюрократов и постоянных армий. Трудно поверить, что достижения мысли вышли из головы мужчины, как Афина из головы Зевса. Что до сих пор подходило под название "цивилизация" могло по факту быть присвоено мужчинами, которые высекли свои притязания в камне.

Были ли случаи истории, когда женщины руководили? Авторы отвечают на вопрос положительно и приводят в пример Минойскую цивилизацию. Они не находят в ней ясных признаков монархии (несмотря на наличие дворцов и храмов). Женщины солиднее изображены на фресках. Они держат на них символы руководства, исполняют ритуалы плодородия, сидят на тронах и собираются вместе. Мужчины в основном занимаются спортом или платят дань.

Дамы на голубом. Минойская фреска.

Даже товары, привозимые купцами, предназначались в основном женщинам: музыкальные инструменты, косметические кувшины, скарабеи-амулеты... Дворцы минойцев не укреплены, а искусство почти не связано с войной. В нём нет героев, а лишь игроки. Это всё указывает на женское политическое правление. Авторы задаются вопросом, был ли это вообще режим доминирования. Хотя данных, как обычно, недостаточно...

---------------------------

Сомневаюсь в теории авторов. Они выводят три принципа доминирования, третий из которых - харизма - скорее, является результатом первых двух. Авторитет правителя не растёт на пустом месте. Даже если согласиться с ними, то выясняется, что харизма эта должна быть не какая попало, а основанная на конкурентной борьбе. Фараоны не в счёт. Возникновение государств как случайный процесс тоже как-то не убеждает. Особенно в свете того, что они появились независимо друг от друга на разных континентах.

Уже в своём "Долге" Гребер воспевал романтику междуцарств. Для него анархия - лучшее время. Теперь вот и феминистские нарративы с "мужским присвоением" добавились. Удручает не столько это. А то, что выводы его почти неизбежно содержат слово "возможно". То есть являются не обоснованной точкой зрения, а определённого рода фантазиями. Для которых есть свой отдельный жанр.