Серия «Шахт - 76 лет моей жизни»

В последние дни перед нападением на Польшу он попытался связаться с фон Браухичем, чтобы подвигнуть его к противодействию, но тот даже не захотел с ним говорить. Начиная с 1939 года, Шахт вёл частную жизнь, не участвуя в политике, несмотря на декоративный министерский пост. Своего отрицания войны он не скрывал, и когда Гитлер после победы над Францией триумфально спросил, что он теперь скажет, он ответил лишь: «Да сохранит вас бог». В последний раз он виделся с фюрером в феврале 1941 года. Тот предложил ему совершить визит в Штаты для налаживания отношений. Шахт не видел в этом перспективы ввиду вступления в силу закона о ленд-лизе.

В подготовке покушения на Гитлера Шахт не участвовал, но с заговорщиками контактировал. Те спрашивали о его возможном участии в новом правительстве, на что получили в ответ «посмотрим». Через три дня после случившегося наш герой начал своё скитание по тюрьмам. Доказать участие в заговоре нацистским следователям не получалось. Надо сказать, что Шахт с самого начала показал себя хитрым лисом. На требование составить список своих знакомств он ответил отказом. Потому что боится забыть кого-нибудь, а также назвать кого-то первым в списке, чем навлечь подозрения. Лучше справиться в гостевой книге (в которой, однако, отмечены были лишь те, кто ночевал, а не приходил днём в гости).

Заключённый

Время шло, война закончилась, но не закончилось тюремное заключение Шахта. Из концлагеря он перекочевал в американскую тюрьму. Его ждала скамья подсудимых в Нюрнберге.

На суде старый лис отрицал свою поддержку преследования евреев (многим он помог, это правда). От Гитлера он с самого начала не ожидал слишком многого, но оказался обманут его обещаниями вместе со всем немецким народом. Членом правительства он стал потому, что лишь там и была возможна сколь-либо значительная оппозиция режиму (вот уж действительно, не можешь совладать – возглавь...). Вот и пришлось получить золотой партийный знак НСДАП и сидеть на их съездах. На которых, кстати, в качестве почётных гостей сидели и многочисленные дипломаты западных стран. Здесь американскому прокурору крыть было нечем. Участие в программе вооружения Третьего Рейха он оправдывал вооружением других европейских стран, а также ограниченным объёмом поддержки. С тем, на что готов был дать деньги Рейхсбанк, много не навоюешь. Не забыл Шахт и упомянуть связи с одним из главных заговорщиков 1944 года фрицем Линдеманом. Что было – то было, и нашего борца от виселицы спасло скорее всего то, что Линдеман оказал сопротивление и был смертельно ранен при поимке.

Советский обвинитель генерал Александров, похоже, проспал добрую часть опроса Шахта, поскольку стал задавать повторные вопросы. В конце концов он ознакомился с протоколом и задал всего два вопроса обвиняемому: признаёт ли обвиняемый, что он активно участвовал в подготовке к наступательных войнам (нет, конечно!) и не состояла ли его позиция к 1938 году в том, чтобы создать впечатление согласия с Гитлером и его методами правления. Ответ Шахта красноречив:

Я был полностью согласен с ним, пока он делал мою политику. Потом этого не было, и я ушёл.

Прекрасно. Оказывается, Гитлер делал политику Шахта. Хвост вилял собакой. В этой фразе в полной мере выразилось самомнение нашего героя. Вообще, многие читатели жаловались на непрестанное хвастовство автора мемуаров.

На скамье подсудимых

Его оправдали. По-видимому, его спасло то, что наци избавились от него ещё до войны. Потом ещё был процесс в Западной Германии, где он получил было восемь лет, но впоследствии снова был оправдан по апелляции. Надо сказать, у него были блестящие адвокаты, которые впоследствии помогли ему и с денацификацией. На свободу он вышел практически без имущества, но в долгах перед ними. Благосостояние быстро к нему вернулось: его не забыли. Издатели практически с первого дня после освобождения предоставили рабочее место для написания книг. Правительства Индонезии и Египта приглашали на консультации. Бороться с инфляцией – ценное умение во все времена. Курьёзным моментом восточных послевоенных вояжей было возвращение из Египта через Израиль, который на тот момент находился в состоянии войны с Германией. Когда Бен-Гурион впоследствии узнал, кто сидел в трансфер-зоне аэропорта, носящего сегодня его имя, он сказал, что немедленно бросил бы его в тюрьму. А так – повезло. Кельнер в аэропорту оказался из Франкфурта. Он узнал господина президента и попросил у него автограф, сожалея в короткой беседе о былой своей молодости. Конец жизни Шахт провёл в работе, руководя банком под красноречивым названием Schacht & Co.

------------------------------------

Думаю, свои четыре года в тюрьмах Шахт заслужил. Ему помогли хорошие адвокаты, а также послевоенная неразбериха. Например, удалось скрыть членство в НСДАП, несмотря на наличие золотого партийного знака. Принятие этой награды означало принятие в ряды партии (да, был один, кто отказался принять!). Он получил партийный номер 3805230 и платил ежегодно 1000 рейхсмарок членских взносов. Не думаю, что это делалось без его ведома.

Ладно, в конце концов, можно быть членом партии и всё равно иметь другие убеждения. Может быть, он реально заботился о рабочем классе и двигал вперёд экономику страны? Но как – создав им рабочие места на военных заводах? Ведь капиталовложения такого рода при отсутствии значимого экспорта окупаются лишь военной добычей. Пушки ведь не масло, ими не пропитаешься. Все эти МЕФО-векселя были по сути финансовой пирамидой, которая не обрушивалась по причине грабежа захваченных стран. Вряд ли он этого не осознавал, вступая на свой пост. Он, как и фюрер, стремился к величию Германии, которое должно было быть достигнуто на поле боя. Но быстро убедился в том, что снова придётся воевать на два фронта. И вовремя спрыгнул. Да его заранее предупреждали, и не кто иной, как старый друг Феликс Зомари. Закончу свой обзор отрывком из воспоминаний последнего. Я думаю, у вас тоже не останется сомнений после его прочтения.

Ялмар Шахт был вскоре после этого назначен президентом Рейхсбанка. На эту новость я написал ему следующее письмо:

«Я не могу понять, что ты вступил в это правительство. Мне ясно, что эта ситуация разрешится новой битвой народов под Лейпцигом, где русские с англичанами, французами и американцами встретятся в совместной борьбе против Германии. И что будет тогда с судьбой Германии и что – Европы?»

Шахт ответил, что он удивлён, что я так ясно вижу события будущего. Но он надеется, что столкновение будет происходить за пределами Германии.

Другим важным делом президента Рейхсбанка было устроить безработных. Конечно, работы он им предложить не мог. Её дал главным образом оборонный госзаказ. А вот для финансирования его Шахт придумал хитрую схему с векселями МЕФО. Эти ценные бумаги формально выпускались частной лавочкой (и не входили в госстатистику, естественно). Но по факту являлись формой денег, предназначенной для кредитования и не имеющей наличного обращения. За пять лет ВВП в Германии удвоился, вот так. В 1934 году фюрер доверил Шахту в дополнение к Рейхсбанку ещё и пост министра экономики. Перед тем, как вступить в должность, Шахт спросил у Гитлера, как ему поступать с еврейским вопросом. На что было отвечено:

В экономике вы можете так же обращаться с евреями, как раньше.

Трудно сказать, насколько правдивы слова мемуариста о том, что он использовал это высказывание для защиты каждого еврея от экономического ущерба со стороны НСДАП. Фактом является то, что, несмотря на всю помощь отдельным его представителям, по истечении войны мировое еврейство имело большой зуб на нашего героя.

Ночь длинных ножей побудила автора, по его словам, начать борьбу за правопорядок и справедливость. На кого можно было опереться в этой борьбе? Военные, министры, политические партии – они все проглотили бесчинства, творимые режимом, без малейшего писка. Бывший рейхсканцлер Фон Папен, который в Нюрнберге оказался соседом автора на скамье подсудимых, открыл было рот, но на него быстро надавили и отправили послом в Вену. Социал-демократы, так бравировавшие своим сопротивлением после войны, – так те на последнем голосовании Рейхстага 12 мая 1933 года проголосовали за доверие внешней политике Гитлера. Церкви тоже проявили верность фюреру. Промышленникам своя шкура была дороже всего, а учёные ушли с головой в научную работу. В результате наш «борец» решил сражаться в одиночку. Это выразилось в поддержке друзей-масонов и вообще стремлении ограничить влияние НСДАП в министерстве. Эсэсовцы не получали от него денег на «экскурсии» в Британию. Вообще, его отношения с партией с самого начала были неважными. Многие гауляйтеры не могли его терпеть. В речах своих он не скрывал сарказм в отношении стремления наци преобразовать мир и восхвалял традиции и преемственность. Фюрера он стремился направить на верный путь. Он написал ему докладную записку, в которой вступался за церковь и обличал преследования в отношении некоторых евреев. Ведь мировое еврейство мстит за каждый случай. В докладной Шахт напомнил известные (?) слова Шопенгауэра:

Когда еврею во Франкфурте наступают на ногу, вся международная пресса от Москвы до Сан-Франциско вопит от боли.

Он даже катил бочку на гестапо, которое, несмотря на все «заслуги» по защите от коммунистической и прочих угроз, бросало в концлагеря людей без суда и следствия.

Фюрер лишь отмахнулся с невнятными словами утешения. Но Шахт не успокоился и в своём публичном выступлении в Кёнигсберге, транслируемом по радио, обратился против

...людей, которые по ночам героически обрисовывают оконные стёкла, выставляют предателями любого, кто покупает в еврейских магазинах, объявляют прежних масонов люмпенами и не могут в оправданной борьбе с влезающими в политику священниками сами различить религию и злоупотребление церковной кафедрой.

И это ему сошло с рук! Как сошло с рук и похожее по духу выступление на съезде НСДАП. Его не трогали. Ему можно было всё.

Что касается антисемитизма, то наш автор видит его причины в доминированни евреев в культурной и духовной сфере, что представляет собой вмешательство чужого духа в народный дух. Культура коренится в религии, и потому народ, коренящийся в христианстве, всегда будет противиться проникновению чужеродных элементов. До тех пор, пока евреи этого не поймут, они снова и снова будут сталкиваться с трудностями. Саму церковь Шахт считает неотъемлемым носителем государства и источником морали, права и культуры. Потому религия не может быть частным делом. Да, христиане любят всех людей, и государство обеспечивает терпимость и защиту по отношению к представителям других конфессий. Но допускать их к влиянию на духовную жизнь государства нельзя.

Мировой кризис тяжело сказался на внешней торговле Германии. Страны бросились в протекционизм. Валютная выручка Рейха продолжала падать. В таких условиях Шахту удалось заключить целый ряд двусторонних торговых договоров в рамках своего Нового плана. Белград, Афины, София, Будапешт, Стамбул, Тегеран – всюду рейхсминистра ждал успех. Во внешней политике Шахт прекрасно сознавал, что свобода торговли не является священной коровой. Британия стала упирать на неё лишь тогда, когда сама смогла достичь экономического превосходства за стеной протекционизма. Немцам же в двадцатом веке говорили красивые слова об освоении неразвитых областей как необходимости в экономической политике. Делами эти не подкреплялись. В свои бывшие колонии немцев не пускали. В книге Шахт предсказывает, что если Германии не предоставят доступа к сырью и продовольствию и после двух войн, то социальные проблемы немцев будут по-прежнему служить помехой в мировой политике и торговле.

Старания его окупились. В 1936 году Германия достигла вершины международного престижа. Версальский диктат остался в прошлом. Экономика была сбалансирована. Берлинская Олимпиада продемонстрировала блеск Третьего Рейха всему миру.

Закладка фундамента нового здания Рейхсбанка

76 лет моей жизни.

Я не ставлю своей целью пересказать здесь все мемуары. В конце концов, не всё из них так уж интересно, да и самомнение автора часто бросается в глаза. Но всё же кое-что интересное можно привести.

Родился наш герой в 1877 году, получив вычурное имя Ялмар Хорас Грили Шахт. Его отец эмигрировал в США, но так и не смог прижиться на новом месте. Тянуло на родину, куда он и вернулся перед рождением второго сына, которого он назвал в честь своего кумира Хораса Грили. Несмотря на наличие кое-каких состоятельных родственников, в детстве Ялмар познал бедность. Лишь когда отец устроился в американскую страховую компанию (помог беглый английский), он смог получить приличное образование и с ним – путёвку в жизнь. Всё прочее было достигнуто своим умом (ну и, может быть, ещё членством в масонской ложе, я так подозреваю). Но если кто-то думает, что президент Рейхсбанка блистал математическими познаниями в гимназии, то ошибается. По математике у него был стабильный трояк. Директор банка – не бухгалтер. Ему нужно знать психологию, экономику, обладать здравым смыслом, быть решительным и прежде всего – как следует уяснить, что такое кредит.

Своё призвание Шахт нашёл не сразу. Он начал с медицины в Киле, куда потянул его старший брат, потом семестр германистики в Берлине, потом семестр в Мюнхене, где добавилась экономика, потом семестр в Лейпциге (журналистика), потом снова Берлин с риторикой, потом Париж, гдя познавалась социология и учился французский. Диссертацию написал на экономическую тему, получив доктора философии. Ну не было в 1899 году в Кильском университете программы доктора экономики. Хорошо, когда папа за всё платит и можно ездить по странам безо всяких паспортов и необходимости собирать кучу бумаг для продолжения обучения в другом университете.

На работу молодого доктора взяли в Союзе торговых договоров, который основали ведущие немецкие экспортёры. Его взяли главным образом потому, что, в отличие от других кандидатов, он был одет в смокинг. Впрочем, они не прогадали. В Союзе он обзавёлся знакомствами с ведущими банкирами страны, которые в свою очередь были впечатлены последовательным стилем работы молодого референта. В 1903 году его взяли главным пиарщиком в Дрезднер Банк. Занятие было новым для того времени. Успехи не заставили себя долго ждать. Берлинер Моргенпост, регулярная поливавшая «дрезденцев» в своих передовицах, не стеснялась размещать на последних страницах объявления банка. Шахт доступно объяснил газетчикам, что не стоит кусать руку дающего. Так строптивцев приручили. Помимо контактов с прессой, пришлось заниматься аналитикой и сопровождением выпуска займов.

И всё же карьера пиарщика в банке имеет потолок, в который честолюбивый молодой человек быстро упёрся. Потому он решил постичь непосредственно профессию банкира, в чём ему помогли коллеги, давшие возможность поработать в разных подразделениях. Его стали брать с собой на переговоры члены правления в качестве секретаря. Работу свою он делал хорошо, в деле разбирался. В 32 года Шахт стал титулярным директором Дрезднер Банка, вот так. В 1908 году он вступил в масоны, что было не новостью для его семьи: и отец, и прадед тоже принадлежали к различным ложам. Автор отрицает, что масоны вмешивались в политику. Это было верно для его родной Германии. Во время путешествия по Турции он связался с местным братством, и оказалось, что там масонство – в самой гуще политики. Масоны составляли костяк движения младотурок.

Потом разразилась Первая мировая. В армию Шахта не взяли из-за сильной близорукости. Но остаться в стороне было не судьба. Практически сразу ему пришлось заняться административной работой в финансах оккупированной Бельгии. Там он подружился с Феликсом Зомари, про воспоминания которого я рассказывал. Кстати, именно книжка Зомари позволила мне сформировать о Шахте правильное впечатление. Тогда, в 1914 году, два молодых банкира вошли в конфликт с начальником, который, по словам Шахта, терпеть не мог превосходящих его выскочек. Зомари, однако, видел другие причины у своего увольнения (да, они оба ушли): его желание ограничить грабёж Бельгии оккупантами. Как видим, хоть у друзей были разные мотивы, в солидарности им не откажешь. Вернувшись домой, Шахт ушёл из Дрезднера на должность директора Национального банка из карьерных соображений. К этому периоду относится важное замечание, сделанное по поводу финансовой политики государства в военные годы. Шахт отмечает, что англичане сделали правильно, обложив общество высокими налогами, чтобы каждый внёс свою лепту, в том числе обогащающийся на войне олигархат. Немцы же переложили тяготы финансирования на простых граждан. Это им аукнулось в конце концов.

К концу войны относится занятие Шахта общественными делами. Коммунистическая угроза побудила его войти в число основателей Немецкой Демократической партии, которая мыслилась как лево-буржуазная. Впрочем, депутатом он не стал, хоть и предлагали. Начало 1919 года продемонстрировало, что немецкий народ отверг большевизм. Но в то же время перед ним встал новый зловещий призрак – военные репарации. Первые же переговоры с победителями, которые намеренно не предоставили достаточное количество стульев для немецкой стороны, наглядно иллюстрировали дух, который царил сразу после войны. На немцах с душой оттаптывались, как могли. Обессиленная после войны страна не могла платить столько, сколько от неё требовали. В ответ на это была занята Рейнская область. Немцы начали пассивное сопротивление, то есть прекратили работать. Зарплату протестующим стал платить Рейхсбанк. Где взял деньги? Из воздуха. Так началась знаменитая гиперинфляция 1923 года. На то время Шахт покинул банковскую работу, потеряв желание трудиться в компании со спекулянтами, такими как Якоб Гольдшмидт. Его больше занимал вопрос репараций. Уже тогда он видел в них неразрешимую проблему: чтобы заплатить огромные суммы в валюте, эту валюту Германия должна была заработать, продавая свою продукцию на внешних рынках, в том числе на рынках стран-победителей. Излишне спрашивать, понравилось ли бы это англичанам с французами.

На тот момент проблема репараций отошла на задний план. Инфляция поставила на кон существование самого государства. Сепаратизм и большевизм подняли голову. Необходимо было срочно проводить валютную реформу, и эту задачу рейхсминистр финансов возложил на плечи нашего героя. Шёл ноябрь 1923 года. Комиссар по валютным делам получил уборщицкую комнату в конце коридора, пропахшую старыми тряпками, но с телефоном. Шахт писем не читал, но зато много курил и общался по телефону. С заданием своим он успешно справился. Для этого пришлось забороть чёрный рынок и всевозможные формы эрзац-денег, выпускавшиеся общественными учреждениями. Первым же решением было прекратить приём последних Рейхсбанком. Валютным спекулянтам (имеются в виду банки) в свою очередь перестали давать кредиты, согласившись при этом принимать валюту по заранее установленному официальному курсу в 4,2 триллиона рейхсмарок за доллар. Такого кровопускания они не ожидали. Первое сражение за стабильность валюты было выиграно.

После такого успеха Шахт на рубеже нового 1924 года переехал в кресло президента Рейхсбанка. Но прежде, чем он приступил к новым обязанностям, он мотанулся по-быстрому в Лондон, где он завёл очень важное знакомство с Монтегю Норманом. У своего британского коллеги Шахт заручился поддержкой в создании специального банка DeGo, который бы предоставил нужный, как воздух, кредит немецкой индустрии, работающей на экспорт. Это было чрезвычайно важно на тот момент: сепаратизм никуда не пропал. Французы уже вовсю рисовали планы по введению параллельной валюты Рейнского Эмиссионного банка и даже заручились в этом поддержкой правительства. У них не получилось. Норман даже показал Шахту своё письмо с отказом Британии участвовать в этой авантюре.

К концу зимы валютные спекулянты вновь подняли голову, и Рейхсбанк с Шахтом во главе снова перекрыл им кислород, то есть кредит. И не только им, а всей экономике! При этом «палач немецкой экономики» всё же снабжал кредитом тех, «кому он особенно был нужен». Вряд ли в число таких нуждающихся вошли банки-спекулянты. Излечение прошло быстро, и уже 3 июня Рейхсбанк накопил столько валюты, что смог полностью удовлетворять все заявки. К концу лета был готов план Дауэса. Немцев обеспечили кредитом, который шёл в конечном счёте на выплату репараций. Шахт пишет, что эта музыка не была вечной, но играла лишь тогда, когда шли деньги из США. Немецкие муниципалитеты вошли во вкус, строя бассейны, парки, стадионы и прочие объекты за занятые деньги. Занимали они в валюте, доход свой они возвращали в Рейхсбанк в рейхсмарках, который платил по репарациям опять же в валюте, полученной в займе. Плюс проценты. Губительная практика валютных займов распространилась по стране. Снова подняли голову валютные спекулянты.

Музыка стала кончаться в «чёрную пятницу» 13 мая 1927 года, когда после того, как Шахт стал снова грозить кредитными ограничениями. Информация просочилась в прессу. Берлинская биржа рухнула. Зарубежным кредиторам стало ясно, что скоро они могут не увидеть своих денежек. Потому в 1927 году была созвана конференция, на которой был одобрен новый, более мягкий план Юнга. Но и он был недостаточно мягок (жадность победителей никуда не делась), потому Шахту пришлось подписать его лишь под давлением. Он пишет, что для решения проблемы репарации кредиты надо было давать не немцам, а странам-импортёрам немецкой продукции, которые, платя за немецкие товары, и предоставили бы валюту для выплаты репараций. Ага, а чем бы сами импортёры расплачивались по кредитам? Не иначе, сырьём. В рамках подобных соображений Шахт убедил Оуэна Юнга в необходимости создания специального банка, который бы распределял репарационные платежи и помогал бы со средствами аграрным странам. Так появился на свет Банк Международных Расчётов, про который я когда-то рассказывал.

Подписание плана Юнга

На родине за план Юнга на Шахта повесили всех собак, и в марте 1930 года он подал в отставку. Интересной байкой из арсенала автора было описание визита в Нью-Йорк к тогдашнему президенту ФРС Бенджамину Стронгу. Уже тогда немцы держали часть своего золотого запаса в подвалах ФРС. Шахт захотел посмотреть на это золото, и Стронг с гордостью повёл его в закрома. Вот только найти накопления Рейхсбанка им тогда не удалось. Прошло почти столетие, и вот уже в наши дни Бундесбанк безуспешно пытается пощупать своё золото в нью-йоркских подвалах. После отставки Шахта стали приглашать читать доклады в разных странах, в том числе в США. И всюду бывший президент Рейхсбанка не уставал повторять, что Германия не сможет платить столько, сколько хотят от неё. В конце своего американского турне вышел сборник его речей под красноречивым названием «Конец репараций». Говорил он с глазу на глаз и с президентом Гувером. Через полгода, в июне 1931 года Гувер объявил мораторий на платежи по репарациям. План Юнга был мёртв.

Мораторию, однако, предшествовал европейский банковский кризис, который начался с дефолта ротшильдовского Creditanstalt в Вене. Как это бывает, при панике все стали стремиться достать свои деньги. Валютные резервы Рейхсбанка (и многих крупных банков) растаяли в одно мгновение. Всё случилось, как предсказывал Шахт. Немецкие заёмщики оказались неспособны исполнять свои обязательства, и проблему получили их кредиторы, английские и американские банки. Всем стали нужны деньги, в первую очередь доллары. Включился первый в истории долларовый пылесос, который привёл к девальвации одной из ведущих резервных валют – английского фунта. Она была первой, но не последней в последовавшей гонке девальваций.

Излишне говорить, что банковский кризис сопровождался массовым обнищанием, банкротствами и безработицей. В этом всём кризисном хаосе позицией Шахта было – полагаться на свои силы, на свою промышленность. Похожую позицию имела новая политическая сила, набравшая вес на выборах 1932 года – НСДАП...