Серия «Призрак инфляции»

Заканчиваем знакомиться с книгой Томаса Майера "Призрак инфляции. Всемирная история денег и ценности".

Все части сложены здесь.

Кто-то спросит: "Что плохого в государственных деньгах? Государство в конечном счёте заботится о своих гражданах, или?" Проблема в том, что хотелок у государства много, а средств - ограниченное количество. История многократно показала, что хотелки перевешивают, что выражается в том, что "у пана атамана нема золотого запасу".

Функция государства по защите своих граждан кристаллизовалась в развитых странах в создание так называемого страхового государства, заботящегося обо всём.

Это стоит, конечно, средств. Первым был Бисмарк, который после покушений на кайзера запретил всех социалистов (это был кнут), но ввёл в 1883 году всеобщее страхование здоровья и несчастных случаев (а это пряник). Немного спустя, добавились и пенсионное страхование, а после Первой мировой - и страхование безработицы. Великая Депрессия дала импульс к расширению страхового государства. Появились большие государственные программы поощрения экономического роста. Этим занимался и Шахт в Германии. Таким образом, государство стало страховать не только частные, но и общие рисков.

Семидесятые с их стагфляцией привели ко временному отступлению государства от вмешательства в экономику, но денежная политика Гринспена и его последователей снова следовала в русле кейнсианцев. Ряды "страховщиков" пополнили центробанки. После того, как во время кризисов был расстрелян весь порох (процентные ставки упали до нуля), государство снова заняло место всеобщего страховщика и напрямую рулит экономикой.

Пандемия выявила хрупкость выстроенных конструкций. На этот случай должны были существовать резервы, которых по факту не оказалось. Выход у страхового государства один: инфляционный налог. Почему налог? Потому что при инфляции точно так же, как и при налогообложении, государством присваиваются товары и услуги граждан без какой-то компенсации. Это приводит к тому, что рост цен обгоняет рост экономики, чему можно убедиться на примере статистики практически любой развитой экономики. Страховое государство с охотой всасывает сбережения во время кризисов, но не отдаёт долги обратно, когда деловой климат идёт на поправку.

Сегодня, когда долги европейских стран стали общими, а финансирует их ЕЦБ, возникла особая опасность. Когда выделяется определённая сумма на спасение кого-то из утопающих - польза ощущается сразу. А вот квитанция об оплате в виде инфляции приходит с запаздыванием. Попробуй укажи потом пальцем на виноватого. Такая система приглашает к злоупотреблениям. Это подобно использованию общих природных ресурсов. Общих, но конечных: чистой воды, воздуха, земли. Каждый норовит урвать по-тихому, а когда кончается - поди найди виновника.

В условиях старения населения нагрузка на страховое государство растёт. Возникает угроза его саморазрушения. Потеряют граждане доверие к государственным деньгам - наступит кризис, но не кризис денег, а кризис всего страхового государства. Обесценив инфляцией или денежной реформой свои выплаты, оно избавится от своих обязанностей, и это даром не пройдёт. Страны окажутся на развилке. Можно вернуться к либеральному порядку, где свобода, и ответственность связаны, а государство страхует лишь от экзистенциальных рисков. Но можно и свалиться в старый племенной порядок с фюрерами и монархами, при котором личные свободы окажутся пожертвованы в угоду сплочённости общества.

Что нас ждёт в будущем? Согласно модной сегодня современной денежной истории (ММТ), право на эмиссию денег имеет только государство. Центробанк создаёт денежную массу, которая посредством госрасходов входят в экономику. Если предложение денег превысит спрос, лишнее должно собираться обратно посредством налогов или уменьшения инфляции. Сегодня центробанки действуют в соответствии с пониманием этих нео-кейнсианцев: шлюзы бесплатных денег открыты на полную. Покупка займов центробанками напрямую финансирует государственную задолженность. Конечно, это противоречит основам, прописанным в прежних договорах. Ещё более вопиющее противоречие представляет собой фонд Next Generation EU, спасающих страны-должники за счёт выкупаемых ЕЦБ займов ЕС.

Повествование адептов ММТ будет опровергнуто. Этому поспособствуют две вещи. Первая: их близорукость, то есть фокус на краткосрочном развитии экономики. Помните, я говорил про "соломенный огонь"? Это оно самое и есть. Происходит кратковременный подъём, а потом всё возвращается, и остаются долги и инфляция. Вторая: исторически ещё почти никому не удавалось собрать "лишние деньги" обратно. Тем, кто за это выступал, приходится увольняться, как в 1969 году министру финансов ФРГ Карлу Шиллеру. Для политиков никогда не наступает удобный момент для снижения госрасходов или поднятия налогов.

По-любому придётся как-то избавляться от лишней денежной массы. Вряд ли это произойдёт путём снижения госрасходов, как это делал Муссолини в Италии двадцатых. Или за счёт ускорения научно-технического прогресса, как в Британии после наполеоновских войн. Единственно возможным способом будет финансовая репрессия. Под этим выражением автор имеет отрицательный реальный процент. То есть инфляция будет превышать процент по вкладам, что приведёт к таянию долгов и переходу собственности от кредиторов к должникам. Процесс уже идёт, начиная где-то с 2015 года.

Реальный процент США, Германии и Швейцарии в сравнении

Как видим, тренд однозначный: на снижение. Сегодня у всех реальный процент ниже нуля. Конца эпохи низких процентов не видно. Автор не ожидает, что центробанки смогут поднять ставку до уровня инфляции. Они на это, честно говоря, не способны. Внимательный читатель возразит: а что же "шок Волкера", неужели его нельзя повторить? Именно, нельзя. Волкер мог этим заниматься, потому что госзадолженность США была 30%. А сегодня она 120%. И где-то на сравнимом уровне она у всех западных стран, практически без исключения. Подняв процентную ставку, страна-должник автоматом поднимает выплаты по собственному госдолгу.

Сработает ли стратегия? Только лишь если государство сможет заставить людей больше тратить и штрафовать сбережения. Но в таких условиях неизбежно разгорится имущественная и потребительская инфляция. В условиях, когда планируемый доход от имущества не превышает инфляцию, единственным выходом станет чистая спекуляция в надежде на рост цены. Потребитель же, видя, как сгорают деньги, будет вкидывать их в товары, повышая этим спрос и цены. Эти эффекты можно наблюдать уже сегодня.

Эрудированный читатель возразит: времена низких процентов не так уж новы. Уже лет десять, как минимум. И инфляции не было. Но не было потребительской инфляции. А вот недвига очень здорово подросла. Не говоря уже об акциях. Деньги, что центробанки вбрасывали в экономику, до сих пор почти полностью абсорбировались банковским сектором. Потому до не-банков они не доходили. Сегодня сбережения те же немцев всё ещё достаточно велики. Но дураков смотреть, как они обесцениваются, лежа на счету, всё меньше. Ситуация похожа на семидесятые годы. Тогда тоже деньги потеряли свойство сохранения ценности. Но, в отличие от тех времён, сегодня порох у государств расстрелян.

Альтернативой погибающим государственным деньгам могут стать деньги частные. Процесс уже идёт. Вкладчик начинает сторониться хранения денег и ищет реальные объекты для вложения, такие, как недвижимость или акции. Бегство из кредитных денег может, однако, начаться только лишь инфляция разгорится ещё сильней, чем сегодня. Или когда появятся альтернативы с более низкими издержками на транзакции.

А они, эти альтернативы, уже появляются. Взять хотя бы Биткойн. Это частные полноценные деньги. Да, курс прыгает. Но это, скорее, болезнь роста. Да, у него нет реальной стоимости, как у золота. И нет реальной заявки на что-то, как у кредитных денег. Цену его можно оценить, лишь исходя из спроса и предложения.

Тренд биткойна

Предложение ограничено, потому цена - предмет в основном лишь спроса. Спрос получается из комбинации низких издержек на транзакции, большой сети и ограниченной денежной массы. Несмотря на то, что блокчейн может обработать лишь порядка семи транзакций в секунду, есть способы обойти это ограничение. В любом случае биткойн - хорошая альтернатива для больших платежей. В 2020 году кто-то перевёл 161500 биткойн, что соответствовало 1,1 миллиарду долларов практически мгновенно всего за 68 центов комиссии. Обыкновенный банковский перевод длится днями и сжирает до процента на всякие сборы.

Многие упрекают, что битки не имеют некоего "внутренней ценности". Таковая возникает, когда от использования объекта может быть извлечена польза. Глядя под этим углом, следует признать: она есть. Это скорость и дешевизна перевода средств. Достигается это при помощи сети и своеобразия концепции. Те, кто пользуются биткойном, представляют собой устойчивое сообщество, и это может стать залогом его успеха в процессе борьбы с государством. Как известно, государства борются с диалектами путём насаждения государственной версии языка, и всё равно есть места, где диалект живёт и процветает. Так и с криптовалютами: пусть их и прессуют центробанки, сообщество прочно и вполне жизнеспособно. С ростом этого сообщества может и биткойн дорасти до статуса полноценных денег.

Ещё одним преимуществом криптовалют является возможность привязки перевода денег к какому-либо условию. Так обстоит дело со второй по распространённости криптовалютой - эфириумом. Конечно, не обходится и без недостатков. Скорость перевода не всегда слишком высока, например. В целом, сравнивая цифровые деньги, можно сказать: техника тем надёжней, чем проще она устроена. И валюта настолько привлекательней, насколько больше сообщество, ей пользующееся. Почему-то автор не упомянул ещё одно очевидное преимущество криптовалют: неспособность центральных органов контролировать движения капитала. Сегодня, когда в отношении России практически выключили систему переводов SWIFT, это преимущество заиграло новыми красками.

До поры, до времени центробанки смотрели на криптовалюты свысока. Но когда в дело решила вложиться группа из 28 участников, во главе с Фейсбуком, организовав Libra, это вызвало уже серьёзное сопротивление. Банки стали опасаться оттока клиентов. Центробанки - снижения способности управлять экономикой. Политики - зависимости от большого заёмщика, который заинтересовал лишь в краткосрочных векселях для финансирования госрасходов. Разумеется, сопротивление это было упаковано в благородные одежды борьбы с преступностью и отмыванием денег. И разумеется, обвинения эти не выдерживают критики: криптовалюта не более уязвима для преступников, чем наличные, защита данных - общая проблема цифровой индустрии, а денежная политика уже сегодня подчинена сиюминутным интересам минфинов.

Политическое перетягивание каната вылилось в уходе части участников и перезапуску проекта под названием Diem. Дело застопорилось. И всё же проникновение цифровых частных денег в обиход ясно даёт понять опасность, грозящую центробанкам: их слабые деньги могут быть вытеснены более сильными, цифровыми. Случись этому произойти - и способность центробанков рулить экономикой пропадёт. Потому они усиленно зачесались. Китайцы стали мастерить цифровой юань, который в этом году должен войти в обращение. Цифровая иена тоже в работе. Цифровые доллар и евро пока только в стадии исследований. Но стоит иметь в виду: эти все валюты центробанков так же плохо обеспечены, как и крашеные бумажки. Число их может быть увеличено по желанию эмитента. Поэтому частные цифровые валюты остаются реальной альтернативой, против которой государства будут бороться.

Я не буду рассказывать про идею автора, как можно было бы консолидировать евро при помощи цифровизации и частичного уменьшения долга стран. Даже по словам самого Майера это совершенно нереалистично, потому что не даёт государству финансировать свои расходы печатанием денег. Лучше я расскажу, как жить в условиях инфляции простому смертному.

Спасение утопающих - дело рук самих утопающих, как говорится. Большой опыт "самозащиты без оружия" имеют итальянцы со своей лирой. Они не хранили деньги на счетах, а вкладывали их в недвигу. И теперь 72 процента населения владеют недвижимостью. А в Германии этот процент - 51. Ну и кто после этого богаче? Справедливости ради стоит заметить, что автор умалчивает о том, что в прошлую войну у немцев всё разбомбили. Но всё же кое-что в этом есть. Идея проста: когда нет доверия к деньгам - уходи в реальные ценности: акции, недвига, золото. По словам автора, центральную роль занимают акции. Их можно диверсифицировать на разные фирмы, индустри, страны и континенты. Если смотреть на реальный процент, то в США, скажем, они являются непревзойдённым средством вложения. Лишь в последние 20 лет их превзошло золото. Замечу: в эпоху глобальных кризисов у акций есть паскудное свойство рушиться всем вместе, несмотря на диверсификацию. К классическим вложениям сегодня можно добавить криптовалюты. Их можно подмешать к стандартному портфелю.

Если народ будет голосовать ногами, уходя из государственных денег, то следует ожидать  уменьшения кредита и кредитных денег в целом. Таким образом, доход государства от финансовой репрессии уменьшится. Далее, индексация зарплат обеспечит реальное их содержание (ага, там, где её удастся пробить профсоюзам). В конце концов эта затея с инфляцией не выгорит. И тогда станет возможной денежная реформа. В связи с этим автор замечает, что желание государства финансировать свои расходы печатанием денег окажется подорванным, если с государственными деньгами будут конкурировать частные. Криптовалюты являются ближайшим опасным конкурентом в этом смысле. Да, их будут пытаться давить, но в демократическом обществе власть государства не безгранична. Всё в наших руках. Как по мне - похоже на утопию. Но поживём-увидим.

Вот мы и дошли до эпилога. В нём автор говорит, что то, что мы имеем сегодня, напоминает ему стагфляцию семидесятых. Тогда нефтяной шок поднял цены, а трудящиеся смогли добиться в ответ на это повышения зарплат. Производительность труда упала, предприятиям пришлось поднимать цены для поддержания маржи. Денег в обороте хватало, потому поднятие цен проходило. В ответ профсоюзы снова требовали повышения зарплат, ну и дальше по кругу. Разомкнуть порочный круг смогла лишь решительная политика ФРС по сокращению денежной массы.

Сегодня, как и тогда, денег в предложении в избытке. Экономика замедляется ввиду недостатка ресурсов. Происходит деглобализация. Хозяйственные связи разрываются, и требуется долгая и мучительная их перестройка. Далее, переход на возобновляемые источники происходит не так гладко, как хотелось бы (как по мне - одна из главных причин роста цен: крупные банки перестали кредитовать нефтянку по политическим соотношениям - цена углеводородов не замедлила вырасти). Если к этому добавить геополитику, когда Запад на полном серьёзе обсуждает эмбарго против РФ, то получим почти полную аналогию нефтяному шоку семидесятых.

Но найдётся ли в этих условиях ещё один Пол Волкер, который сократит денежную массу? Вряд ли! И вот почему: тогда госдолг США составлял всего порядка 30% от ВВП. Подъём процентной ставки по облигациям до 16% привело бы к необходимости платить проценты по госдолгу в размере 4,8% от ВВП. Неприятно, но можно потянуть. А сегодня Штаты должны 125% ВВП - вчетверо больше. Поэтому задрать сегодня процентную ставку даже до 8% - значит обречь себя на процентики по долгу в размере 10% от ВВП, что совершенно нереально. В Европе дела обстоят ещё хуже. Там опасения, что Италия не устоит, заставят ЕЦБ включить печатный станок до того, как развалится еврозона.

Процент по гособлигациям и госдолг США

Здесь наглядно видно: в восьмидесятых долг был невелик, потому государство смогло предложить более высокий процент по облигациям. А сегодня долг втрое больше, зато процент ниже. И поднять его до уровня восьмидесятых можно будет лишь тогда, когда он сгорит в инфляции.

Таким образом стагфляция - на долгие годы. Пока госдолг не растает до приемлемой величины. Жан-Батист Кольбер говорил, что искусство налогообложения лежит в том, ощипывать гуся так, чтобы он поменьше кричал, но побольше терял перьев. Но будут ли молчать граждане, когда их станут щипать правительства и центробанки? Этот вопрос автор оставляет без ответа...

--------------------------

События развиваются столь стремительно, что смелые предположения автора уже ко времени выхода книги стали суровой действительностью. Всё так, как он и предполагал. Нас всех ощипывают, и темп растёт. И я не думаю, что темп инфляции не станет двузначным, как уверен сам Майер. Война только началась. Закончится в одном месте - начнётся в другом. Горячих точек в мире много, и одна из них - Ближний Восток. Если разгорится там - то нефтяной шок семидесятых может показаться цветочками. К шоку нефтяному уже сегодня добавляется продовольственный. Энергия и продукты - главный компонент потребительской корзины.

Да, времена тяжёлые, времена сложные. Кто-то выиграет, но исторический опыт говорит нам - большинство неизбежно проиграет. Чудес не бывает. Но нашему ли человеку бояться инфляции? Единственное отличие сегодняшней инфляции от прежней - это что практически все мировые валюты будут валиться одновременно. Наш ответ на это - уход в реальные ценности. Осязаемые, как кусок металла и не очень, как цифровая комбинация. Тем и выживем.

Продолжаем знакомиться с книгой Томаса Майера "Призрак инфляции".

Рассказав о кризисах, автор обращается к истории валютных союзов. Старушка-Европа может кое-что поведать на эту тему. Валютный союз – это когда национальные государства возлагают выпуск денег на наднациональный орган или хотя бы координируют эмиссию. Историческим предшественником Европейского валютного союза явился Латинский монетный союз.

В девятнадцатом веке господствовал металлический стандарт. Крупные монеты чеканились из золота, мелкие – из серебра и меди. Банкноты служили заменителем металла. Плохую службу в этих условиях служили изменчивые цены на металл. Далее, развитие торговли ставило на повестку дня нормирование монет. Эти причины послужили основанием для идеи континентального валютного союза. Эта идея появилась во Франции и продвигалась Феликсом Эскиру де Парьё. Да, у него были и политические цели: он хотел поставить европейскую политику на фундамент единого золотого стандарта. Наполеону Третьему идея понравилась, тот хотел добиться гегемонии, а также подорвать монополию англичан в иностранном кредите. Доминирование в деньгах должно было вызвать доминирование и в финансах, и в политике.

Мелкие и слабые страны типа Бельгии, Швейцарии или Италии желали уменьшить геополитическую зависимость от Франции в рамках единого форума нескольких государств. Остальные европейцы  в большинстве своём вступать не стали, но переняли стандарты.

Страны, вступившие в союз, имели разные степени экономического развития, что послужило причиной его последующего краха. Изначально планировалось ввести единый золотой стандарт, но многие страны-участники потеряли бы при этом, выплавив серебро из монет, номинал которых превышал себестоимость металла. У той же Франции были огромные резервы из серебра, потому она была ярым поборником биметаллизма. В 1865 году был подписан договор с нормированием веса, содержания и размера монет. Участники обменивались также инфомацией об эмиссии.

И с самого начала пошли проблемы. В 1866 году в союз попросилась Папская область, и как только её приняли, стала чеканить серебряные монеты, как не в себя. Которыми стали платить французским наёмникам, защищающих от Италии. Папу сотоварищи выперли из союза, недолго думая. А потом и сама область перестала существовать. Остался крошечный Ватикан.

Как и в истории с Ньютоном, начались игры с содержанием серебра в монетах. Сначала стали пропадать монеты с относительно большим содержанием серебра, а после перехода Германской империи на золотой стандарт цена серебра упала ниже номинала монет. Потому и Латинскому союзу пришлось переходить на «хромой» золотой стандарт с остающимся в хождении серебром.

Но это были ещё цветочки. Страны навроде Италии и Греции, чтобы свести концы с концами, стали печатать необеспеченные банкноты. Их монеты, содержавшие всего 83,5% серебра, вывозились спекулянтами во Францию, где менялись на полновесные французские франки. Недовольство других членов союза привело Италию и Грецию к необходимости национализации серебряных монет и выплате компенсаций.

Первая мировая заставила воюющие страны перейти на бумажные деньги. Несмотря на попытки оживления, союз прекратил своё существование в 1926 году. Причиной неудачи автор называет многоликость денег как средства обмена, сохраниия ценности для граждан и средства политики для государства. На национальном уровне это всегда приводило к конфликтам, а когда деньги стали общими – эти конфликты стали межгосударственными. Однако, несмотря на этот неуспех, идея объединения Европы под французским началом посредством денег не умерла, пережив три войны с Германией.

Объединение Европы было мудрым решением послевоенного устройства, по сравнению с местью, прописанной в Версале. Не последнюю роль в попытке замирения и обеспечения французских интересов сыграла идея общей валюты. После многочисленных унизительных девальваций франка премьер-министр Жорж Помпиду заявил в 1969 году приоритет на создание валютного союза. Главной целью было сдерживание Германии. Под руководством люксембургского премьера Пьера Вернера был разработан план, названный его именем. Новая европейская валюта должна была включена в Бреттон-Вудскую систему, подобно монетам Латинского союза.

План предусматривал, что основные параметры бюджетов государств - траты, дефициты и их финансирование - должны были определяться совместно. То есть пилить бюджет планировалось на общеевропейском уровне. Региональные и структурные разрывы планировалось компенсировать специальными платежами. Разгорелись споры по поводу того, кто будет рулить этим общаком. На опасения, что разные страны, объединённые общим бюджетом, не смогут работать одинаково успешно, возражалось, что плавать лучше научиться, прыгнув в воду. Стерпится-слюбится. На это возражали экономисты, придерживающиеся "теории коронования". Они говорили, что прежде чем, как объединять валюты, необходимо сначала создать необходимые предпосылки. То есть, перед тем, как прыгнуть в бассейн, необходимо поупражняться на берегу тем, кто не готов. Развал Бреттон-Вудской системы убрал почву из под ног плана Вернера. Но идея осталась.

Падение влияния США в семидесятых и желание "приручить" Италию, симпатизирующую коммунистам, побудила руководителей Франции и Германии снова задуматься о валютной интеграции. В 1979 году в силу вступил Европейский валютный союз (ЕВС). Его система включала в себя матрицу двусторонних обменных курсов, которые могли болтаться в коридоре плюс-минус 2,5 процента. Италии дали плюс-минус 6. Одновременно ввели расчётную единицу под названием ЭКЮ: European currency unit. Это была корзина из нескольких валют стран-членов, каждая со своим весовым коэффициентом. Всё это добро должно было поддерживаться каким-то образом в равновесии. Под давлением Франции создали индикатор отклонения, при достижении которого уровня в 100 процентов делался вывод, что дальше курс валюты отклоняться не должен. На практике это не заработало. У системы не было якоря, и единственная валюта, которая была глобально резервной, была немецкая марка. В условиях высокого спроса на неё Бундесбанк должен был постоянно допечатывать, чтобы сохранить курс. Это было плохо и для цен, и для денежной политики стран-членов. В итоге Франции пришлось с огорчением убедиться, что ЕВС превратился в марку, к которой были прицеплены остальные валюты.

Наглядно это было продемонстрировано в начале девяностых. Бундесбанку пришлось задрать процентную ставку до 9,75%, чтобы придержать бум после объединения страны. Включился марочный пылесос. 14 сентября 1992 года упала итальянская лира, через три дня - испанская песета. Лире пришлось покинуть механизм обменных курсов, за ней последовал британский фунт (кстати, тот кризис был звёздным часом Джорджа Сороса, который поднял на ней миллиарды). Началась битва за французский франк. Сорос в ней благоразумно не участвовал, зная, что немцы не оставят французов в беде.

Франк бы не устоял, если бы не прямая помощь французам со стороны Бундесбанка. Помощь эта была непубличной, и автору книги, который спекулировал о ней на страницах прессы, потом нагорело от начальства. Параллельно процентную ставку, вслед за немцами, пришлось поднять и французам. После этого немцы снизили в 1993 году свою ставку, плюс занялись интервенциями на рынке. Хедж-фонды, однако, не сдавались и продолжали скидывать франк. В результате ширину коридора в ЕВС пришлось раздвинуть до 15%. Реально это значило, что курсы пустились в свободной плавание. Хедж-фондам в таких условиях предложить было нечего, и они сдались. Излишне будет упоминать, что необходимость следовать в немецком фарватере не слишком тешила самолюбие французов.

Действительно, кому понравится двигать свою процентную ставку вслед за немцами и смотреть, как проседает после этого твоя экономика. Неудивительно, что предложение немецкого министра иностранных дел Ганса-Дитриха Геншера о создании общей валюты и ЕЦБ было принято с распростёртыми объятиями в Париже и Риме. После падения Берлинской стены было особенно важно связать Германию тесными узами внутри ЕЭС. Евроинтеграция должна была сдержать Германию. А что же двигало немцами? Неужели Гельмут Коль не предвидел этого? Для него это было политической необходимостью: он не хотел создавать врагов своей стране.

В процессе переговоров о будущей валюте столкнулись два представления. Немцы хотели создать нечто вроде золотого стандарта, французы - государственные деньги при своём влиянии. Изначально немцы были в более выгодном положении со своей дойчмаркой. Но французам и итальянцам удалось разбавить требования, вписанные в договора. С течением времени влияние бывших членов Латинского союза только росло. Начиная с 2003 года, ЕЦБ руководят президенты исключительно из Франции и Италии. Любой кризис использовался для ослабления валюты, а сегодня и на те самые разбавленные договора положили с прибором.

Ещё в 2005 году автор предупреждал, что дисбалансы в фискальной и денежной политике стран-членов спровоцируют расхождения, чреватые "лиризацией евро". То есть инфляция грозит стать такой большой, как в Италии до вступления в евро.

Индекс потребительских цен: Италия, Германия, Франция в сравнении

Что было - мы знаем. Каждый новый кризис приводил в движение гигантские потоки капитала, исходящие из ЕЦБ и питающие слабые звенья еврозоны. Посодействовали этому финансовые рынки, наказывающие каждого слабака высоким ссудным процентом. В таких условиях европейский центробанк неизбежно стал кредитором последней надежды. Марио Драги с его "whatever it takes" окончательно определил характер европейской общей валюты: стопроцентные государственные деньги. То есть такие деньги, которые служат сперва государству, а затем уж его гражданам.

Но как могут быть государственные деньги без единого европейского государства, попытки создать которое были пресечены многочисленными референдумами? Ответом на это стало теневое государство, созданное под эгидой ЕЦБ и занимающееся распределением непрестанно печатаемых денег при помощи джентльменского набора механизмов типа ESRB, ESFS, SRM и т.д. В былом Латинском монетном союзе слабым звеньям пришлось допечатывать бумажные деньги. В современности банковские кредиты в таких странах финансируются в конечном счёте центробанками финансово крепких стран-членов. При этом риски перекладываются на плечи налогоплательщиков Германии, Нидерландов и т.д.

Сальдо Target2 отдельных стран еврозоны

На этих графиках ясно видно, центробанки каких стран (подсказка: тех, что сверху) закрывают долги каких и в какой степени.

В итоге получилось, что евро теряет свою покупательную способность, в то время, как дефициты бюджета закрываются печатанием евро. И главное: ответственности за это - никакой! Немецкий орднунгсполитик с его государством правил и твёрдыми деньгами не потерпел крах - он оказался задвинутым в угол. Победила "латиноевропейская" экономическая культура, основанная на произвольных решениях и плановом вмешательстве государства в экономику. А центробанк играет вторую скрипку, не мешаясь под ногами со своими деньгами.

При таком раскладе высокая инфляция - закономерное следствие. Евро мутирует в мягкую валюту, рост производительности падает, а конкурентоспособность экономики ухудшается. Немцы сидят со всеми вместе на тонущем судне. Их политика по сохранению климата и платежи другим странам ЕС только ухудшают дело. И если крупные фирмы могут вынести бизнес на другие континенты, средний класс в полной мере имеет дело с последствиям.

Но пусть сегодня примат политики торжествует над хозяйской предусмотрительностью. В конце концов экономический закон подлым образом победит политическую власть. Так было и будет всегда.

-------------------------

Есть у меня знакомый, у него жена - шопоголик. Купила на прошлой неделе три вазы, он спросил, почём. Сотня евро, она сказала. Тот ужаснулся - так дорого! И ему было отвечено словами Моргунова : "Каждая! Не волнуйся милый, это всего лишь деньги..."

Нет. Деньги - это не "всего лишь". Это кровь экономики. Небрежное с ними обращение приносит беду, в которой расплачивается всегда слабый. Время расплаты - не за горами. К сожалению, немцы не могли выбрать "другую жену" для интеграции: соседей не выбирают. Но выходом из ситуации будет неизбежный развод. По-другому не бывает.

Продолжаем знакомиться с книгой Томаса Майера "Призрак инфляции. Мировая история денег и стоимости".

Все части сложены здесь.

Многоликая роль денег подразумевает, что кризис является частью системы. И действительно, кризисом свойственно время от времени случаться. Сегодня я расскажу о некоторых из них.

Я уже упоминал раньше про некоего Джона Ло, сыгравшего видную роль во французской политике начала восемнадцатого века. Этот сын ювелира и ростовщика считал деньги не столько средством обмена, сколько переходящей заявкой на товар. Создавая новые заявки, государство поощряет спрос и оживляет экономику. В Англии Джон, будучи удачливым азартным игроком, снискал популярность у женского пола. После того, как он убил на дуэли одного из конкурентов-любовников, Джон вынужден был бежать в Шотландию. Там он не пришёлся ко двору со своими финансовыми прожектами и со временем побежал дальше, во Францию, спасаясь от выдачи в Англию. Во Франции ему улыбнулась, наконец, удача: он завёл дружбу с Филиппом Орлеанским, которого впоследствии назначили регентом при малолетнем Людовике Пятнадцатом. Предыдущий Людовик, король-солнце, оставил страну в незавидном финансовом положении. После того, как старые добрые методы типа снижения содержания серебра в монетах (из-за недовольства публики пришлось параллельно снизить налоги) или борьбы с уклонением от налогов (большую часть дополнительных поступлений пришлось отдавать доносчикам), не принесли ожидаемого эффекта, Филипп дал добро другу Джону на его эксперимент.

В мае 1716 года регент издал эдикт, разрешающий братьям Ло основать Генеральный частный банк, который, подобно шведскому Рейхсбанку, стал выдавать бумажные деньги под залог монет. Идея взлетела на раз: бумагам Джо верили больше, чем постоянно теряющим серебро королевским монетам. Дело прошло, и через пару лет банк национализировали и переименовали в Королевский.

Это было только начало. Джон приобрёл пользующуюся торговой монополией в Америке Миссиссипскую компанию, переименовав её в Западную. Затем раздвинул её на другие владения французской короны, переименовав в Индийскую. Новая компания получила право на взимание всех налогов во Франции. В 1720 году компания поглотила Королевский банк, а Ло получил пост министра финансов.

В процессе взлёта число бумажных денег неуклонно росло, а их обеспечение – падало. Если в самом начале билеты Генерального банка имели стопроцентное покрытие, то вскоре банк стал ссужать данные ему в залог серебряные монеты, что привело к потере покрытия наполовину. Западная компания стала заниматься выпуском акций, которые изначально тоже выпускались на вполне реалистичных основаниях. Но покупка дальнейших активов была достигнута новыми эмиссиями под необеспеченные долговые расписки. Ло действовал столь виртуозно, что цена акций, несмотря на это, продолжала расти.

Компания стала чрезвычайно популярна. Герцоги и герцогини, графы и графинями выстраивались ждали часами у дверей Джона, чтобы купить акции, цена которых выросла за два года с 500 до 9000 ливров. Люди избавлялись от земельных владений, недвижимости, всего, что есть, чтобы обогатиться. Ло стал богатейшим человеком планеты.

Но в системе было два слабых места, которые привели её к гибели. Бумажные деньги можно было всё ещё менять обратно на серебро, пусть и по гибкому курсу. Далее, имелся порочный круг: цена акции зависела от роста экономики, в то время как рост этот в свою очередь зависел от цены акции. Весной 1720 года система стала рушиться, несмотря на пиар-акции Джона. При одной из них по Парижу прошлись рабочие с инструментами на предполагаемом пути в Нью-Орлеан для добычи золота. В ход пошли банкноты нового образца (что подняло цену серебра), затем запрет на владение золота и серебра (что обрушило обменный курс ливра и раздуло инфляцию до 77%), затем снижение серебряного достоинства ливра, затем новые акции. Всё это лишь отсрочило коллапс. Джону Ло пришлось сбежать из страны ввиду угрозы физической расправы. Его акции потеряли доверие публики и обрушились, потеряв 90% стоимости. Последующая денежная реформа обесценила банкноты Ло на 23%.

Система Ло функционировала до тех пор, пока ценные бумаги, создаваемые из воздуха, циркулировали в финансовом секторе. Но как только публика стала платить ими за товары и драгоценные металлы, они быстро потеряли доверие. Бомба взорвалась. Финансовые кризисы мучали Францию до конца восемнадцатого века. В конце концов в прибыли оставался тот, кому удавалось сохранить монеты и избавиться вовремя от ассигнаций.

77% инфляции – это ещё не гипер. Был такой экономист Филлип Кейган. Он занимался гиперинфляциями, так он брал, начиная от 50% в месяц, т.е. 13000% годовых. Только к середине двадцатого века он насчитал семь случаев, и практически все из них имели причиной войну.

Семь гиперинфляций

Обратите внимание: самый крутой гипер был не в Веймаровской Германии, а в Венгрии.

Но у немцев тоже было "весело".

Говорят, что Ленин как-то заявил, что лучшим способом уничтожить капиталистическую систему является обесценивание денег. Через постоянный процесс инфляции правительства могут осуществлять тайную и никем не замеченную конфискацию значительной части благосостояния граждан. Этот способ позволяет им проводить конфискацию как им угодно; и этот процесс разоряет многих и обогащает некоторых.

Этой цитатой из Кейнса Томас Майер начал раздел в своей книге. Кейнс сразу заметил перекос в Версальском договоре, согласно которому французы решили, что «бош заплатит за всё», пусть это будет даже и во вред самим французам. К концу 1922 года Германия смогла поставить вместо 13,8 только 11,7 миллионов тонн угля. Как следствие, в начале 1923 Франция вместе с Бельгией ввела войска в Рурскую область, чтобы обеспечить поставки. Немцы оказались неготовы к такой прыти. Результатом стало пассивное сопротивление и военное положение, введённое французами. Государство продолжало платить зарплату неработающим, выдавать кредиты и компенсировать простой оборудования. Реальным мотивом действия Рейхсбанка было финансовое саморазрушение Германии, чтобы доказать, что требования союзников о репарациях невыполнимы.

Что ж, у них получилось. Цены взлетели, обменный курс свалился. Экспорт подешевел, что даже привело к расцвету занятости. Но расцвет этот был кажущийся:  деньги утратили свою роль как средство обмена и хранения ценностей. Крестьяне придерживали продукты, денежные вклады и кредиты потеряли смысл. Зато должники с удовлетворением наблюдали за тем, как тает их долг, пытаясь одолжить что-то ещё. Средний класс, сидящий на месячной зарплате, вмиг обеднел, а вот как рабочие, получающие почасовую оплату и объединённые в профсоюзы, потеряли не так много перьев. Разжирели спекулянты. Государственное регулирование квартплаты обескровило владельцев недвижимости, в то время, как акционеры остались на плаву: после учёта инфляции цены на акции за четыре года поднялись на 23%.

Рабочие везут запрлату домой

Стефан Цвейг трезво подытожил в своей книге «Вчерашний мир»:

Тот день, когда закончилась инфляция (это было в 1924 году), мог бы стать поворотным в истории. Вдруг словно ударил колокол, и вместо биллиона взвинченной марки вошла в оборот лишь одна-единственная новая марка, и все стало приходить в норму. В самом деле, мутная бурлящая пена со всей ее грязью и тиной вскоре отхлынула, бары, распивочные исчезли, условия нормализовались, каждый теперь мог подсчитать точно, сколько он выиграл, а сколько проиграл. Большинство, огромная масса, проиграло. Но к ответу привлекались не те, по чьей вине произошла война, а те, кто, не ожидая за это никакой благодарности, самоотверженно взвалили на себя бремя нового порядка. Ничто не сделало немецкий народ – это надо усвоить хорошо – таким ожесточенным, таким яростно ненавидящим и таким подготовленным для Гитлера, как инфляция.

Кто же ввёл эту «единственную новую марку»? Это был скромный чиновник, непрестанно сидевший на телефоне в пропахшей старыми тряпками комнате уборщицы в конце одного из коридоров Рейхсбанка. Звали его Ялмар Шахт. Его метод был прост – он не давал объёму эмиссии превысить 2,4 миллиарда и отказывал в кредите правительствам, муниципалитетам, банкам и предприятиям. Деньги оказались в дефиците, доверие публики к ним восстановилось.

Старая рейхсмарка, ходившая параллельно в обороте с новой рентной маркой, оказалась вытеснена. Сильные деньги всегда вытесняют старые. Госдолг сгорел в инфляции. Чтобы не накапливался новый, правительство сверстало новый бездефицитный бюджет. Англичане дали кредит, для приобретения золота, служившего обеспечением новых денег. А их союзники из-за океана согласовали план Дауэса с пересмотренным объёмом репараций и новым кредитом. В результате американские капиталы потекли в Германию рекой.

Когда появился новый план, носивший имя Юнга, Шахт уволился с поста президента Рейхсбанка. Чтобы быть вновь поставленным на этот пост уже Гитлером. «Волшебник денег», как его называет автор, смог оживить парализованную немецкую промышленность с помощью креативной игры с МЕФО-векселями, которыми государство могло оплачивать товары. Поставщик мог потом обменять векселя на новые рейхсмарки в Рейхсбанке. Это было не что иное, как сегодня практикуемое количественное смягчение, с той разницей, что накопление госдолга смещалось в эти векселя, имевшие ограниченное хождение. У Шахта получилось. За четыре года безработица упала вчетверо, а промышленное производство удвоилось. Правда, росла в основном военка. Простой человек получал зарплату, но не богател. Обменный курс марки был высоковат, но это компенсировалось разумно спланированными ограничениями импорта. К 1937 году стало ясно, что система идёт вразнос, и через пару лет Шахт потребовал прекратить оборот МЕФО-векселей. У Адольфа было на это своё мнение, и он уволил Шахта. Что впоследствии спасло тому жизнь на Нюрнбергском трибунале.

Замечу, что при Гитлере Шахт построил пирамиду, разрушать которую ему не дали, и она продержалась до тех пор, пока можно было её подпитывать доходами от грабежа завоёванных стран.

Если в Германии деньги печатал непосредственно Рейхсбанк, то в Великую Депрессию пузырь надула свободная денежно-кредитная политика ФРС, которая держала цену доллара низкой во избежание инфляции. Разорвавшийся биржевой пузырь 1929 года привёл к тяжёлым последствиям, потому что многие акционеры залезли в долги, чтобы спекулировать. Эта кредитная пирамида и завалилась. Рузвельт закрыл все банки, разобравшись по одному, кого стоит спасать, а кого нет. Ввели страхование вкладов, а заниматься одновременно кредитами и инвестициями запретили. Доверие граждан к банкам было восстановлено. Доллар разово обесценили на 69%, сохранив привязку к золоту. Экспорт пошёл вверх, экономика стала поправляться. Через несколько лет импульс Нового Курса стал ослабевать, кредиты - иссякать. В 1938 году началась новая рецессия, которую стали преодолевать новыми кредитами. Многие пытались объяснять причины той Депрессии. Майер пытается указать, что перед нами – ещё один пример действия цикла подъёма-спада, вызванного кредитом и инвестициями, который присущ денежной системе.

Хотите ещё пузырей? Их есть у меня. В восьмидесятые Японию прочили в гегемоны индустриального мира. Отойдя от шока Волкера (включения долларового пылесоса в начале восьмидесятых шефом ФРС), Банк Японии стал снижать ставку после того, как инфляция пришла в норму. Рост промышленности ускорился, стали расти и биржевые курсы. Этому способствовал рост «короля доллара» при Волкере. Конечно, этот рост не удовлетворял американского экспортёра, который всё чаще довольствовался экспортом металлолома.

В сентябре 1985 года в отеле Плаза собрались лидеры G5 - «большой пятёрки», на которой американцы продавили координированное удешевление доллара относительно других валют. Иена попёрла вверх, а промышленность забуксовала. Банк Японии пытался снижать ставку, что привело к широкомасштабным спекуляциям недвижимостью и акциями. Земельный участок перед императорским дворцом стал стоить столько же, сколько вся Калифорния! Центральные банкиры ужаснулись ситуации и стали снова поднимать процентную ставку иены. Но банки уже успели набрать долгов, что привело их на грань банкротства. Биржа рухнула, должники стали терять своё имущество. Но Банк Японии продолжал поднимать цену иены. Это должно было привести к неизбежному отмиранию слабых корпораций и банков, однако тех стало спасать правительство. В конце концов японский центробанк снова уронил ставку, чтобы спасти тех, кто уже дышал на ладан. В результате система оказалась законсервирована. Неизбежные банкроты превратились в зомби, а экономика впала в летаргию, из которой её до сих пор никому не удалось пробудить.

Рост ВВП Японии

Как видно из графика, с начала девяностых японцы если и растут, то весьма слабо. Анемично.

Они потерпели неудачу по той же причине, что и страны соцлагеря: неспособность центрального планирования заботиться о росте безрискового благосостояния. Вместо коммунизма имеем ошибки без шансов на их исправление и всё новые риски в дополнение к старым.

Неудачу потерпели и немцы, присоединяя новые восточные земли к ФРГ. Экономисты, а вслед за ними и канцлер Коль, пророчили быстрый рост и цветущие ландшафты уже лет через пять после объединения. На деле же производительность труда в ГДР составляла порядка 30-40% от ФРГ-шной. Соответственно, обмен восточных марок на западные должен был происходить в соотношении как минимум две к одной. Но западногерманские политики, жадные до новых голосов, продавили царский подарок: зарплаты пересчитали одна к одной! По прочим активам частные хозяйства получили пересчёт в 1,5 : 1. Казалось бы, чего жужжать, деньги капают! Проблема в том, что при низкой производительности труда доля зарплаты в себестоимости товара намного выше, и сам товар тоже становится дороже. И не находит сбыта. Предприятие в итоге банкротится. Так правительство оказало своим новым восточным согражданам  медвежью услугу, и вместо цветущих ландшафтов получилась выжженная земля. И по сей день безработица, недовольство, эмиграция и потребность в финансовой помощи являются «товарным знаком» бывшей ГДР.

Девяностые годы стали золотым веком для финансовой индустрии. Куда попал и автор как раз на рубеже десятилетий. Доллар был спасён, рынки капитала дерегулированы, а Алан Гринспен предоставил бесплатную сеть безопасности под названием Greenspan put. Центробанки перестали смотреть на денежную массу и занялись напрямую инфляцией. Она была невысока, потому процентные ставки стали снижать, чтобы поощрить кредит. Да, пошли пузыри, но на страже были кредиторы последней надежды, не давшие пропасть акулам бизнеса, девизом которых было "Greed is good": жадность – это хорошо!

Суть, леди и джентльмены, в том, что жадность, лучшего слова я не нашёл, – это хорошо. Жадность – это правильно. Жадность окупается. Жадность очищает и даёт свободу. Это сама суть эволюционирующего духа, в чём бы она ни проявлялась – в поисках славы, в любви, в стремлении разбогатеть – всегда способствовала развитию человечества. Она, я в этом убеждён, спасёт не только Teldar Paper, но и другую обессилевшую корпорацию – Соединённые Штаты. Благодарю за внимание.

Первым звоночком было падение LTCM, хедж-фонда, игравшего на снижении спредов между ценными бумагами: сonvergence trade. Потерпеть убыток в такой стратегии – можно, но с чрезвычайно низкой вероятностью. А прибыль практически гарантирована, пусть и небольшая. Курочка по зёрнышку клюёт. Но если попадёшь – попадёшь нехило. LTCM рулили нобелевские лауреаты по экономике, они всё посчитали, всё было под котролем. Думали они. Оказалось, модельки их были с изъяном. Первые четыре года всё было, как в сказке. За это время из каждого инвестированного доллара получилось четыре.

Однако поток дешёвых долларов, разошедшийся по миру, неизбежно надул пузыри, которые начали лопаться в Азии, начиная с 1997 года. Тамошние страны тоже были вынуждены снизить процентные ставки, чтобы удержать курс местных валют, и в результате получили кредитный бум. И когда ФРС снова стала поднимать цену доллара, автоматически включился долларовый пылесос. Капитал стал утекать из Азии. Курсы местных валют обрушились. Летом 1998 года дефолт объявила Россия. Это было что-то новое: можно было ожидать, что Москва откажется платить в долларах. Но она отказалась платить в рублях! На рынках царила паника. Для LTCM это стало катастрофой с многомиллиардными убытками. Только срочное вмешательство других банков, выкупивших компанию, и ФРС, обратно удешевившей доллар, спасло ситуацию.

Цена доллара ФРС

На графике хорошо видно, как ФРС роняет ставку во время кризисов.

Как известно, дешёвый кредит провоцирует надувание новых пузырей. Потому процентную ставку нужно было снова поднимать после того, как положение устаканилось. Делалось это, однако, весьма медленно. Пузырь доткомов 2000 года не заставил себя долго ждать. Доллар снова удешевили, и кризис быстро прошёл. Но Гринспен снова не спешил увеличивать ставку. Лишь к 2005 года пошло движение вверх. Но было поздно. Новый, гигантский пузырь был готов к прорыву. На этот раз причиной послужили рискованные ипотечные займы, которые креативные финансисты стали комбинировать с первоклассными, лепить на них рейтинг ААА и перепродавать европейских пенсионным фондам и прочим фраерам ушастым. Спекуляция недвижимостью стало национальным спортом американцев. Если в семидесятых ипотеки в США составляли порядка одного процента ВВП, то на пике они достигли ни много, ни мало – 26%.

Поднятие процентной ставки ФРС привело к прорыву этого пузыря. Ведь в ипотечных договорах прописано мелкими буквами, что через N лет процентная ставка по кредиту приводится в соответствие с рыночной. Выплата по ипотеке становится неподъёмной, должник банкротится, банк забирает себе дом и выставляет на продажу. И не может продать его за сумму, которая в него вложена: слишком много таких домов на рынке. Настаёт пора банкротиться банку. Или тому, кто перекупил долг, будь то немецкий ландесбанк или норвежский пенсионный фонд. Непревзойдённое описание кризиса 2007-8 годов привёл Адам Туз в своей книге «Рухнувшее». Я рассказывал о ней здесь.

К сожалению, история экономических невзгод продолжает писаться. Из того кризиса не были сделаны надлежащие выводы. Вместо того, чтобы положить конец порочным практикам оценки рисков и связать риски и ответственность в финансовом секторе, ответственные лица кинулись регулировать рынки. Финансовое казино продолжает работать на высоких оборотах, разгоняемое околонулевыми процентными ставками ФРС.

Обобщает автор простыми словами: история денег неразрывно связана с историей кризисов. Когда денег становится слишком много, приходит кризис, после чего восстанавливаются старые формы денег или возникают новые.

--------------------------

Запомним на будущее: деньги - это прежде всего доверие. Которое легко потерять, но трудно приобрести. Можно очень долго наращивать денежную массу в безналичном обороте, но как только она прорывается на товарные рынки - жди беды. Так было в Союзе, например, после того, как Рыжков в 1987 году обналичивать рубли. Денег стало больше, доходы подросли, цены фиксированы - живи и радуйся! Только чудес не бывает, товаров-то не прибавилось, здравствуй, дефицит. Продержались четыре года, да и то, благодаря импорту в долг.

Понятно, на что намекает автор. Чтобы не происходил кризис, нужно не создавать избыточных денег. Проблема в том, что когда всё хорошо, этого легко добиться. А когда наступают тяжёлые времена, приходится чем-то жертвовать. Приходится конфисковать имущество у части граждан. Не думаю, что они тому рады. Неровен час, устроят революцию или дворцовый переворот. Потому обесценить валюту – это такое решение, которое вызывает меньшее сопротивление, чем задирание налогов, например. И потому его предпочитают правительства.

Надувание же пузырей в хорошие времена связаны чаще всего с желанием обогатиться на спекуляциях. Те, немногие, в нужный момент свалят, оставив после себя остальных разгребать руины финансов. В этом случае мы имеем дело с аристократическим уклоном. Но уклон может быть и популистский: в погоне за голосами политики могут замахнуться на неподъёмную для государства социалку. И вначале оно получается. Но потом всё равно придётся платить по счетам. Таким образом, и здесь больше политики, чем экономики. Корень зла – в ней.

Где выход? Поставить на правление технократов, которые блюдут устойчивость денег и платёжного баланса? Но какой ценой? Вопрос не так прост, как кажется. В конце концов, благосостояние страны – это благосостояние большинства граждан, а не отдельных особей. Рост экономики – не панацея в тех условиях, когда прилив поднимает не все лодки. Нужен какой-то баланс. Дикий капитализм – зло, что бы ни писали поборники австрийской школы. Ему нужно подрезать крылья. И тут мы снова приходим к политике...

Продолжаем знакомиться с книгой Томаса Майера "Признак инфляции. Мировая история денег и стоимости".

Ссылка на предыдущую часть.

Коротко для ЛЛ: золото стало королём денег, но амбиции государств и мировая торговля низвергли его с трона.

Исторически человечество предпочитает металлы в качестве средства обмена. Но металлов много. Какой из них предпочесть? Желательно, чтобы он не портился. И не был слишком распространён. Из всего обилия остаётся не так уж много: медь, серебро, золото. И в самом деле монеты чеканили чаще всего из этих металлов. Но в конце концов "выиграло" одно лишь золото.

Тому есть объяснение. Золотом пользовалась Британская империя, которая долгие годы господствовала в мировой торговле. А почему они сами пришли к нему? Изначально монета чеканилась и серебром, и золотом. Но проблема была вот в чём: соотношение золота и серебра к номиналу монеты должно отражать реальную цену металла на рынке. Если одного из металлов в какой-то монете присутствует больше, чем то, что написано на решке, то её начнут переплавлять на металл, который потом будут сбывать за монеты из другого металла. Задачу возложили на плечи достопочтенного Айзека Азимова Ньютона, который в юности интересовался металлургией и даже алхимией. Друган устроил Айзека по блату надзирать за королевским монетным двором. Тот не подкачал и забабахал внушительный трактат в обоснование правильного соотношения. И, несмотря на то, что на континенте золото за серебро меняли в соотношении 1:15, он в своём трактате насчитал 1:15,5. Ему поверили на слово и стали делать серебряные шиллинги и золотые гинеи, исходя из этого соотношения. На самом деле он жёстко прокололся, что привело к тому, что европейские купцы вывезли из Англии все шиллинги. Дни биметаллизма закончились. Сильные деньги вытеснили слабые. В истории это происходило многократно.

Участие в мировой торговле, основанной на золотом стандарте, накладывает на страну определённые ограничения. Если золота (и денег) в стране мало, то цены автоматом падают. Ведь не хватает у населения на всё подряд. При этом соотношения между ценами отдельных товаров остаются прежними. Эти подешевевшие  товары можно вывезти и продать за границей. Привезя оттуда золото в качестве платежа. Золота в стране становится больше, цены начинают расти. Это называется золотой автоматизм, и его открыл ещё английский философ Дэвид Юм. Схема работает в обе стороны: если золота много, то цены растут, вместе с ними растёт и импорт, вымывая из страны золото и выравнивая баланс.

Нет сомнения, что участие в торговле приводит к обогащению страны. Автор склонен говорить при этом "всегда", я же считаю, что условия торговли могут быть несправедливы. И то, что Китай и Индия прозябали сотни лет - это не из-за того, что они не поддерживали золотой стандарт, и из-за несправедливых договоров, навязанных им Западом. Впрочем, о том, что золотой стандарт - симптом, а не причина экономического развития, говорил ещё английский премьер Дизраэли в 1895 году. Надо отдать Томасу должное - он упоминает об этом.

До Первой мировой в условиях гегемонии Британской империи всё шло, как по маслу. Центральные банки проводили согласованную политику, и если у кого-то кончались средства - тому помогали. Относительно мирный ход истории этому помогал. А потом грянула Первая мировая...

Необходимость финансирования военных расходов заставила европейские страны отойти от золотого стандарта и включить печатный станок. Инфляция в два десятка процентов не заставила себя долго ждать. Когда война кончилась, к стандарту попытались вернуться. Но времена согласованного концерта центробанков ушли. Отношения между странами были пропитаны завистью и ожесточённостью. Французы не платили по своим долгам Британии под девизом "бош заплатит за всё" по совершенно нереальным репарациям. Британия ждала в свою очередь проплаты Франции и сама не платила Штатам, которые во всей этой ситуации чувствовали себя обманутыми.

Война послужила катализатором роста экспорта США в разрушенную и обескровленную Европу. Золотой автоматизм подразумевал, что в условиях притока золота в страну цены должны были вырасти. Но этому противодействовала политика ФРС. Это было что-то новое: система, созданная, чтобы служить кредитором последней надежды, получила применение для сдерживания инфляции. В таких условиях золото продолжало течь за океан, и европейские страны стали ещё острее ощущать его недостаток. Британия пыталась удержаться в золотом стандарте, установив довоенное содержание золота в фунте. Это стоило ей дефляции, но не помогло восстановить конкурентоспособность экономики.

Франция же сдалась довольно рано и в разы девальвировала франк уже в середине двадцатых, включив печатный станок для покрытия госрасходов. Это помогло французскому экспортёру. Вдобавок были снижены налоги, и как результат капиталы потекли в страну рекой. Так французы невольно смогли вернуться к золотому стандарту.

Обменный курс французский франк - доллар

Обратите внимание на полочку, начиная с 1926 года - это оно.

Германская валюта сгорела в гиперинфляции 1923 года. Но вместе с ней сгорел и гигантский госдолг. Высокие процентные ставки сделали страну интересной для международного инвестора, особенно на фоне низких ставок в США, которыми те пытались помочь Британии.

Дешёвый доллар помог раздуть пузырь на фондовой бирже Штатов, что вылилось в конце концов в Великую Депрессию, когда ФРС решила обратить процесс, подняв ставки. Так впервые в истории включился долларовый пылесос, собирающий капиталы обратно в США.

Правительство Веймарской республики встало перед неразрешимыми проблемами: американские капиталы ушли, а необходимость платить репарации – нет. США и Франция обездвижили золото в своих хранилищах, выключив золотой автоматизм. 8 мая 1931 года обанкротился венский Creditanstalt Ротшильдов. Резервы немецкого Рейхсбанка испарились в условиях паники, царившей среди инвесторов. Все доставали кэш. Вы думаете, немцам кто-то помог? Ага, как же. Коллапс немецких и австрийских финансов возвестили приход Великой Депрессии в Европу и конец золотого стандарта.

19 сентября Британия прекратила конвертацию фунта в золото. Начались конкурентные девальвации, которые позже назвали словами Адама Смита beggar-thy-neighbour: разори ближнего своего.

Обменный курс фунт-доллар

Обратите внимание: до Первой мировой полочка, потом военная инфляция, потом снова полочка на примерно той же высоте - это англичане восстановили конвертируемость фунта, а потом пошло-поехало вплоть до Второй мировой.

За океаном свежеизбранный Рузвельт девальвировал доллар к золоту, предварительно изъяв его из частных рук. Начиная с 30 января 1934 года, за унцию стали давать 35 «зелёных». В сентябре 1936 года "посыпался" французский франк. Чтобы прекратить дальнейшие конкурентные девальвации, США, Британия и Франция заключили в том же месяце трёхстороннее соглашение. С ним и вошли во Вторую мировую: Германия, которую никто не спасал, нашла свой выход из кризиса.

Не успела окончиться война, как в Бреттон-Вудсе в 1944 году были заложены основы послевоенного финансового хозяйства. Декстер Уайт продавил американскую концепцию: доллар сохраняет свою привязку по курсу 35 за унцию, а все остальные валюты участников системы привязываются к доллару более-менее жёсткими курсами (плюс-минус 1%). Для устаканивания дисбалансов был организован Международный Валютный Фонд. Он помогал с деньгами проблемным странам, но взамен налагал на тех определённые обязанности. Страны с профицитом никаких штрафных санкций не несли (!). Чтобы предупредить дестабилизацию системы вследствие движения капитала (как это произошло в тридцатых), на движения эти были наложены ограничения.

Первоначально платёжный баланс был, как и после Первой мировой, в пользу США. Но по мере восстановления европейских экономик капиталы потекли в другую сторону. По идее, американцы должны были поднять процентную ставку, чтобы остановить процесс, но они не стали этим заниматься из опасений задушить рост. Более того, бельгийско-американский экономист Роберт Триффин обнаружил в системе врождённый дефект. Случись американцам поднять процент для восстановления баланса, это включило бы долларовый пылесос по всему миру с новой рецессией как следствием. Если же ничего не делать, то поток дешёвых долларов рано или поздно вызовет недоверие к ним с тем следствием, что обладатели зелёных бумажек предъявят их для получения золота по фиксированному курсу 1:35. Триффин предложил для разрешения парадокса, названного его именем, создать дополнительную резервную валюту, но взамен крупнейшие финансовые державы организовали в Лондоне «золотой пул» для сглаживания колебаний цены жёлтого металла. Этот пул к 1968 году успешно исчерпался, и лишь через год увидела свет новая валюта под названием СПЗ.

Но ей не суждено было спасти золотой стандарт. Как и в межвоенное время, борьба за металл привела его к концу, и как и тогда, решающую роль сыграли США и Франция. Штаты стали масштабно тратиться на войну во Вьетнами и на социалку. Это привело к политике «лёгких денег» со стороны ФРС. Дефицит закрывали свеженапечатанными долларами.

Французы же в лице генерала де Голля стремились восстановить былую гегемонию в Европе, и в этом им должен был помочь золотой стандарт. Они быстро просекли, что эмитент мировой валюты будет впредь без проблем закрывать свои дефициты, наводняя мировую экономику зелёными бумажками, которые их получатели будут вкладывать в его же долговые обязательства. С 1965 года Франция стала накапливать золото, которое год спустя составило уже 70% резервов страны. А в 1971 году, когда в Нью-Йорке причалил фрегат, присланный за золотом в обмен на зелёные фантики, доля золота в резервах составила уже 92%.

Вслед за французами зашевелились и британцы, 11 августа забравшие свой металл из Форт-Нокса. Система рухнула четыре дня спустя, когда Никсон объявил о прекращении золотой конвертации доллара. Началась эра плавающих валютных курсов, в которой мы и живём сегодня. О ней – в следующей части.

------------------------------

Я рассказывал уже эту историю, и неоднократно, в рамках прошлых обзоров. Каждый уважающий себя автор считает своим долгом рассказать о том, что было, чтобы объяснить то, что есть. И каждый раз удаётся выяснить что-то новое. Как, например, про роль имперских амбиций Франции в качестве катализатора валютных кризисов. Видно, что Томас хорошо разбирается в предмете: кто не разбирается, тот не смог бы так доходчиво изложить. Выпадание отдельных деталей, как то уход из обращения золотых монет и переход на слитки после Первой мировой, не влияет на цельную картину. Респект!