Серия «Открытость»

Подобным событием в Европе послужил миграционный кризис 2015 года. Какова была реакция на угрозу? Ну, вы поняли. Когда многие чувствуют, что общество разваливается, они внезапно начинают требовать конформности и повиновения. Им не нужны традиции, нет. Им нужно социальное сплочение. Современные СМИ помогают включить подобное чувство. Не стоит их упрекать в пристрастии к страшилкам: такова природа человека, который, являясь существом, ориентированным на решение проблем, сильнее реагирует на негативные стимулы. Пресса вольно-невольно служит усилителем трайбализма, разгоняя страхи и тенденцию видеть всё игрой с нулевой суммой. Напуганный обыватель начинает искать козлов отпущения, будь то дельцы Уолл-Стрит, иммигранты или иностранцы. Ведь это делает его картину мира более упорядоченной: хороший козёл отпущения материализует субъективные опасения и даёт иллюзорную надежду избавления от них.

Многие скажут, что всплеск популистских настроений, приведший к избранию Трампа и Брекзиту, был вызван экономическими проблемами. Вовсе нет. Трамп вообще избрался на волне подъёма экономики, а референдум в Британии продемонстрировал ситуацию, когда члены одной семьи голосовали противоположно. Тем не менее, экономика влияет, но лишь опосредованно.

Дезориентация и неопределённость –то, чем испокон веков пользовались и пользуются проходимцы всех мастей, раздувающие в обществе реакционную ностальгию. В результате империя Тан теряет контроль над Великим шёлковым путём, Монгольская империя разваливается на куски, а Гитлер приходит к власти. Следующим в галерее антигероев автор представил Путина, который создал нарратив о греховном Западе, стремящемся разрушить Россию. Далее идут Чавес, Мадуро, Орбан и, конечно же, Трамп.

Но не всё так плохо. В устоявшихся демократиях запас прочности довольно высок, чтобы не позволить страхам испортить будущее. У них даже авторитаристы более толерантны. Но недавние экономические и политические передряги заставили многих, конечно, задуматься, и демагоги всех мастей получают ветер в свои паруса.

В конце прошлого столетия два влиятельных эссе вызвали широкий интерес:

Несмотря на то, что сегодня многие смеются над Фукуямой и восторгаются Хантингтоном, Норберг считает, что первый на самом деле был прав. Ведь он всего лишь показал, что капитализм и либеральная демократия – это сочетание, наиболее полно обеспечивающее рост благосостояния и имеющее меньше всего противоречий. А вот Хантингтон, наоборот, не угадал: мир сейчас живёт в наиболее мирную эпоху (обосновано ссылкой на книжку Пинкера 2011 года). Ну, за исключением попыток Америки предотвратить хаос и терроризм (Афганистан и Ирак). Остальные конфликты случаются чаще всего в рамках одной цивилизации: воюют православные Россия, Грузия и Украина. Саудовская Аравия сотрудничает с США, а Иран – с Россией и суннитами ХАМАС. Не говоря уже о гражданских войнах в Сирии, Ливии и Йемене. Короче, на столкновение цивилизаций это мало похоже.

И всё же Хантингтон был прав, предсказывая глобальный конфликт. Линии разлома у него, однако, проходят внутри цивилизаций. Они разделяют сторонников открытия и закрытия страны (думаю, проще было бы сказать: глобалисты против националистов). Автор желает разорвать самоусиливающийся цикл из страхов и группового инстинкта, но как это сделать? Нашу психологическую предрасположенность изменить нельзя, но её можно сознательно преодолеть. Норберг взывает к силе разума. Достаточно по-настоящему обратиться к истории, чтобы увидеть, что это «старое доброе время» было совсем не доброе. Стоит по-настоящему заняться экономикой, чтобы увидеть, что производство и торговля работают с положительной суммой. Можно попробовать создать общественные институты, которые обеспечивают взаимовыгодное сотрудничество. Ведь в противном случае цивилизация может быть разрушена, что уже случалось не раз. Этому нас тоже учит история.

Трайбализм может преодолеть высокая самооценка членов общества. Старые идеи в нашем культурном багаже мешают нам двигаться вперёд. Нужно напоминать себе, что мы компетентны и способны действовать согласно своим суждениям, независимо от того, что подумают другие. Если есть кнопки, которые включают групповой инстинкт, должны быть и такие, которые делают нас более независимыми.

Из анализа автора можно извлечь и политические выводы. Чтобы глобализация получила более широкую поддержку, нужно поддержать тех, кто от неё страдает. Потерявшим работу нужно платить пособие, которое можно оформить как страховку. Нужно облегчить переезд на новое место работы, что в наше время нетривиальная задача для владельца недвижимости. Обеспечить переобучение. Снизить лицензирование профессий. Насчёт безусловного базового дохода наш автор довольно скептичен, и понятно почему: если платить по уму, то оно влетит в неподъёмную копеечку для государства. Лучше доплачивать тем, кто мало получает.

Что удивляет, так это поддержка автором инклюзивного гражданского национализма с общими символами и ритуалами. Я не вижу принципиального отличия от «обыкновенного» национализма, который так же любит своих и не любит чужаков. Ещё одна идея – делиберативная демократия, в рамках которой решения принимаются на основе общественных дискуссий.

Самое простое, что может прийти в голову – это противостоять авторитаристам. Для этого следует с новой силой обсуждать власть закона и конституционные противовесы правительству. Всё надо записать на бумагу, никаких джентльменских соглашений. На защиту открытого общества должны стать интеллектуалы, лидеры общественного мнения, но не только. Каждый может внести свою лепту.

-------------------------------------------------

В желании сплотиться на фоне угрозы автор не открыл ничего нового. Это самоочевидно. Называть же войны в Грузии, Ливии, Сирии и на Украине внутренними конфликтами – по меньшей мере лицемерие в силу вовлечённости в эти войны как раз нескольких цивилизаций. Поставить Путина в один ряд с Гитлером – ну а что иначе ждать от западного либерала?

Идея дополнительной оплаты тем, кому зарплаты не хватает на жизнь, на самом деле уже протестирована в Германии. Итог: работодатель имеет ещё меньше стимулов повышать зарплату.

Конец книги разочаровал непоследовательностью. Выше он писал, что всё нормально, благосостояние растёт у всех, мир-покой-порядок. А под конец вдруг, когда оказывается, что есть-таки проигравшие, озабочивается социальными пособиями и снижением безработицы. На либерализм это мало похоже. Для либерала каждый должен сам ковать своё счастье.

Но в целом книжка неплохая в том смысле, что автор признаёт, что да, человек не без недостатков, и эти недостатки зашиты на генетическом уровне. То есть трайбализм и групповой инстинкт неистребимы. Это признание стоит многого. Методы борьбы с ним вроде инклюзивного национализма вызывают, однако, удивление. Национализм нельзя победить другим национализмом. Его искореняют общими идентичностями. Но какие идентичности нам может предложить либерал с его логикой «каждый сам за себя»? Эта логика хорошо работает лишь на сытый желудок. В нелёгкую пору придётся объединяться под другими знамёнами.

Как римляне создавали пустыню и называли это миром, так и статисты создают план и называют его прогрессом.

Статисты бывают как левые, так и правые. Они даже находят общее дело. Берни Сандерс был бы рад сотрудничать с Трампом по поводу возведения торговых барьеров, а Такер Карлсон хвалит Элизабет Уоррен за её экономический план. Но далеко не всё в этом мире происходит по плану. Это демонстрируется историей появления персонального компьютера, которого не запланировало ни советское Политбюро, ни Atari, ни Digital Equipment, ни Hewlett Packard. Microsoft не верили в успех своих же Windows и поставили сразу на нескольких лошадей. В 1994 году Билл Гейтс не видел возможности делать деньги на Интернете. Если бы будущее создавалось на основе экспертных оценок, мы бы далеко не ушли. Однако наличие одной только открытой для идей платформы включило процесс бурного развития.

Прогресс по природе своей неожидан и непредсказуем. Им нельзя командовать.

Современные компьютерные гиганты процветают сегодня, полагаясь на платформы-экосистемы для миллионов инноваторов со всего мира. Плоды их творчества можно найти на Google Play, Amazon Market или Alibaba.

Экономический взлёт Китая случился, по мнению автора, не по инициативе его правителей. Они лишь создали свободные экономические зоны (из личной прихоти?). И, начиная с 1978 года, частники создали 250 миллионов рабочих мест. В 1995 году они обеспечивали всего треть китайского экспорта, сегодня – уже свыше 90%. Но трудоустроить на фабриках миллионы крестьян – не бог уж весть какое достижение. Это удалось даже (!) Советам. Вот заставить постоянно импровизировать многие миллионы занятых в секторе услуг – это Китаю может оказаться не по зубам. Под руководством Си страна идёт назад в прошлое с госконтролем и культом личности. Китайская промышленная политика игнорирует рынок и бюджет и потому потворствует дотационным низкоприбыльным отраслям. КНР в погоне за престижем создала огромные избыточные мощности, например в судостроении, она слишком много обезьянничает, вместо того, чтобы разрабатывать своё, новое.

Предпринимательский гений сможет преодолеть бюрократическую инерцию, подобно FedEx, которые обошли почтовую монополию с помощью наклейки “Extremely Urgent“ на каждое отправление (хоть это, скорее всего, байка). Или подобно Uber, которому приходится бороться с запретами всё в новых городах.

Главная проблема в том, что люди боятся неопределённого будущего. Мы сильно реагируем на плохие новости, но эта реакция включает в себя и долю облегчения на фоне снижения неопределённости. Раковый диагноз – это и возможность начать адаптироваться к новой реальности. Потому человек естественным образом ищет некий компенсаторный контроль, чтобы сгрузить ответственность с себя на Господа или сильного лидера. Другим способом получить этот контроль является вера в заговор могучих врагов. Когда все беды объясняются происками Сороса и других глобалистов – на душе становится как-то легче.

Мы все хотим определённости, но мир таков, что приходится вертеться и принимать непростые решения без гарантий на успех.

Прогресс – это всегда два шага вперёд и шаг назад, потому что всегда есть противодействие, и мы должны противодействовать этому противодействию.

Неизбежным следствием этого является то, что мир становится менее предсказуем. Популисты же отказываются признавать его сложность, они предлагают простые доступные решения. Но именно потому, что проблемы, стоящие перед нами, очень сложны, мы должны сопротивляться навязыванию простых идей сверху, а стараться подключить как можно больше идей и знаний, откуда бы они ни исходили. Проблему изменения климата автор предлагает решать не прямыми запретами, а установлением стимулов, таких, как углеродный налог. Взамен он предлагает снижение других налогов или даже прямую материальную компенсацию. Спрос и предложение на рынке сделают всю работу. Они приведут к генерации новых идей об источниках, хранении и распределения энергии.

----------------------------------------------------

Вся эта либертарианская мишура не нова, конечно. Я не буду долго спорить, упомяну лишь, что большие вещи требуют больших денег, а большие деньги – больших планов. Банк не даст денег под простое обещание, ему подавай бизнес-план, пусть это даже завалящий стартап. Этим всё сказано.

Предсказания о грядущем экономическом коллапсе Китая, который, якобы, способен лишь на копирование, я встречаю регулярно уж третий десяток лет. Что уж говорить о нашем авторе, стенания которого об избыточных мощностях в судостроении оказались пшиком уже через три года после выхода книги. Сегодня эти мощности загружены на полную в процессе переделки глобальной логистики на фоне украинской войны.

Углеродный налог и последующее перераспределение средств как средство борьбы с изменением климата – типичное решение из арсенала Клауса Шваба, который известен своим высказыванием:

У вас ничего не будет, но вы будете счастливы.

Неужели такого рода счастье готовит нам автор?

Во времена и в местах логики с нулевой суммой Господь выступает за агрессию и войну, и люди убивают во его имя. Во времена и в местах ненулевых отношений Господь выступает за толерантность и торговлю с неверными.

Когда экономика растёт и работы хватает на всех, большинство не видит угроз для себя. Когда же наступает стагнация, оно начинает чувствовать, что кто-то живёт за его счёт. Это приводит к усилению дискриминации, ксенофобии и поиску козлов отпущения. Вполне может быть, что финансовый кризис 2008 года и последовавщая рецессия выпустили на свободу мышление нулевой суммы и очередную волну нативизма.

На деле же, особенно если посмотреть в не столь уж далёкое прошлое, можно убедиться, что благосостояние росло у всех: и у эксплуатируемых, и у эксплуататоров. И в колониях, и в метрополиях. Вот если посмотреть в по-настоящему далёкое прошлое, то да, тогда экономика почти не росла, и любой чужак представлял собой угрозу, принося с собой потребность в земле и воде. Потому-то эволюция приспособила нас скорее к войне и грабежу, чем к торговле. С тех пор мир изменился, а наши мозги – нет.

Многие экономисты впадают в так называемое физическое заблуждение (physical fallacy) – представление о том, что объекты имеют постоянную и истинную ценность или стоимость. На самом деле ценность зависит от предпочтения потребителя. Так марксисты считают, что истинная стоимость создаётся в момент производства физического товара рабочим, а капиталист просто крадёт прибавочную стоимость себе в прибыль. Весь его труд при этом игнорируется, а ведь это и инновативные бизнес-модели, и эффективная организация, и долгосрочные инвестиции, и риск.

На деле каждый вносит свою лепту и все выигрывают. Когда стороны совершают сделку, каждая считает, что она от этого выиграет. Так и бедные страны выигрывают от глобализации. Что мешает им закрыться? Да, креативное разрушение капитализма порождает проигравших. Но для открытых экономик Запада прибыль от международной торговли превышает издержки в 20 раз! Какая же это игра с нулевой суммой? Недавний всплеск национализма во многих странах многие объясняют тем, что глобалисты забыли о проигравших, и что последние начинают давать сдачи. Однако исследования показали, что личные потери мало связаны с отношением к свободе торговли. Зато сильно связан этноцентризм. Выходом из этой ситуации автор видит расширение группы принимающих решение. Когда американские сталевары узнали, что пошлины, введённые Трампом, повредят их канадским коллегам, они изменили своё мнение на этот счёт. Обилие всевозможных международных соглашений кое-кто видит как сдачу суверенитета глобализму элит. Тем не менее, часто это является способом ограничить взаимные распри отдельных правительств, чтобы мы могли беспрепятственно преследовать взаимную выгоду.

В конце главы автор берётся за проблему растущего неравенства. Ответ его типичен для либерала: да, неравенство растёт. Но растёт и благосостояние у всех. Если кому-то покажется, что он не разбогател – пусть вспомнит, что не всё имеет денежное измерение. Простой обыватель имеет сегодня больше, чем имел любой монарх пару сотен лет назад. При этом он платит за это намного меньше: электронные карты на смартфоне, например, ему ничего не стоят, хотя раньше ему нужно было бы хотя бы купить атлас в книжном магазине. А вот буржуин тратит своё время, мало спит, нервничает, создавая ценнейшие источники общественного блага. А что он имеет взамен? Жизнь себе намного не продлит ни за какие деньги.

Конечно, не все богатые без вины. Многие поднимаются не гением предпринимательства, а созданием монополий или сговором с правительством. Согласно списку журнала The Economist, четверть миллиардеров мира заработали своё богатство на монопольных рынках или при помощи волосатой руки на верхних этажах власти. Подобное положение дел Адам Смит называл «заговором против публики». Всюду, где у одного из кармана достаются средства, чтобы передать другому, ситуация превращается именно в игру с нулевой суммой. Одним из примеров является общеевропейская валюта. Север Европы возмущается необходимостью платить за расточительный Юг, в то время как Юг возмущается диктатом Севера.

Есть один аспект человеческих отношений, в котором нулевая сумма непосредственно присутствует. Это социальный статус. Можно богатеть одновременно, но невозможно всем занять первую строчку в рейтинге. В таких условиях важен плюрализм в обществе, при котором возможно сосуществование разных групп и ценностей (и рейтингов). Фрагментация иерархий и верований при этом – уникальное преимущество современного общества. Даже если мы не продвинемся ни в какой иерархии – у нас всегда есть возможность заработать уважение других в качестве надёжного партнёра, соседа, родителя и т.д. Если навозные жуки могут меряться лишь размером своего шара, то для человека количество стратегий ограничено лишь его фантазией. И чем более открыто общество – тем больше путей для самореализации у его членов.

-----------------------------------------

Н-да, глядя на до, до какой дряхлости дотягивают Сорос и иже с ними – поневоле начнёшь сомневаться насчёт того, то здоровье не купишь.

Автор, превознося бурный экономический рост последних столетий, забывает, что у роста этого есть несколько необходимых компонент, а именно труд, капитал и ресурсы. При этом стоит напомнить, что бесконечным является лишь труд. А вот капитал и особенно ресурсы – не резиновые. Также не резиновыми являются рынки сбыта, от которых зависит способность производителя быстро снижать издержки. И вот как раз вокруг ресурсов и рынков человечество ведёт яростные войны последние два столетия. Это ли не игра с нулевой суммой?

Конечно, и здесь можно что-то объяснить естественными причинами. Мы инстинктивно сторонимся сморкающихся и чихающих, чтобы не заразиться. Подобным образом мы подозрительны к иностранцам. Работает поведенческая иммунная система. В разряд чужаков могут перейти близкие нам люди, достаточно им разойтись с нами в каких-то предпочтениях.

Эволюция выработала в нас групповой инстинкт. Когда-то для выживания необходимо стало уметь спаиваться в монолитный коллектив, беспощадный к опаснейшей угрозе – другому подобному коллективу. Мир у себя, война – снаружи. Ричард Рэнгем объясняет в своих трудах, что мы ведём себя так потому, что являемся самоприручённым видом. Дарвин был прав, когда предполагал, что сварливые и грубые мужчины часто плохо кончают. От альфа-самцов избавляются тёмными ночами. В процессе эволюции это устранило добрую долю агрессивности из генофонда. Но в то же время это сделало агрессию более изощрённой, готовой выйти из берегов. Своя боль чувствуется сильнее чужой, и мы мстим не по принципу «око за око», а «оба ока за око».

Принципы, по которым формируются взаимные симпатии, могут быть довольно гибкими. Это совсем необязательно должны быть цвет кожи или родственные связи. Очень мощным фактором является пол. Власти, которые играют на струнах трайбализма, хорошо знают силу символом и испокон веков усиливают групповые различия, заставляя людей носить всевозможные знаки различия вроде тюрбанов или звезды Давида. Солидная доля ненависти при этом обеспечивалась автоматически.

Gelber Stern

Мы автоматически теряем интерес к чужакам, переставая различать их лица и придавая им негативные черты, которыми они на самом деле не обладают. Формируются стереотипы о нациях, имеющие мало общего с действительностью. О канадцах часто говорят, что они в целом приятные, а об американцах – что они невротичны и напористы. Однако после реальной проверки они оказались примерно одинаковыми в данном отношении.

Если мы обратимся к сегодняшним реалиям, то убедимся, что ничего не меняется. Политики сбивают себе каждый свою стаю, указывая на различия между тобой и соседом. Каждый раз, открывая браузер, мы сталкиваемся лицом к лицу с политическими врагами, несмотря на заботливо выстроенный информационный пузырь. Наши мозги из каменного века включают режим паники, заставляющий сомкнуть ряды. Сегодня популисты играют на различиях между стариками и молодёжью, между горожанином и сельским жителем, между патриотами и космополитами. И даже левые, которые, казалось бы, должны быть, как братья, включились в политику идентичностей, подчёркивающую различия между группами. Проблема в том, что, говоря о важности чёрных жизней, мы неизбежно формируем противоположный лагерь со своими установками. По словам одного из избирателей Трампа:

Если вы хотите политику идентичностей, то политика идентичностей – это то, что вы и получите.

Как бороться с этими опасными тенденциями? Автор пишет, что именно потому, что мы такие трайбалисты, нам нужно жить в открытом мире. Нужно интегрироваться, знакомиться с чужими культурами и научиться понимать их. С пониманием придёт и чувство общности в чём-то. К подобному пришёл и Музафер Шериф в своём эксперименте: если он позволял участникам предварительно знакомиться друг с другом перед разделением на группы, то соперничество становилось заметно труднее провоцировать. Это выглядело как подтверждение контактной гипотезы о том, что равный статус контактов между членами разных групп, особенно когда преследуется общая цель, снижает антагонизм. Однако Гордон Оллпорт, сформулировавший эту гипотезу в 1954 году, ещё тогда предупреждал: недостаточно заставить всех ходить в одну школу. Это может даже навредить, если фокусироваться при этом на различиях, а не на общем. Нужно, наоборот, уделять внимание тому, что объединяет. Так белый полицейский внезапно может смягчиться к чёрному преступнику, увидев у него на шее крестик, а болельщик Манчестер Юнайтед окажет помощь фану Ливерпуля, попавшему в неприятную ситуацию на улице. Ведь они оба любят футбол. Торговля тоже имеет потенциал снижения барьеров. Ещё Маркс с Энгельсом отмечали, что

свободный рынок сметает установленные отношения с их багажом древних и почтенных предрассудков и мнений.

И всё-таки наши древние инстинкты остаются с нами и проявляются время от времени. Одно лишь событие может послужить спусковым крючком конфликта и превратить любовь в ненависть. Об этом – в следующей части.

----------------------------------------

Очень удачная глава. Норберг честно признаётся, что мы, хотя и добрые внутри, но имеем и потенциал агрессии. Плохая новость – что этот потенциал неистребим. Хорошая – что мы все люди и всегда сможем найти между собой что-то общее.

Чжен Хэ против Колумба.

Счастьем Европы было отсутствие столь сильной власти, которая бы столь эффективно контролировала экономическую ситуацию. Власть европейских монархов имела строгие рамки, в первую очередь пространственные. Противоречиями между деспотами можно было пользоваться в своих интересах, и были те, кто обрели свободу, лавируя между ними. Итальянские города объединились в Ломбардскую лигу в XII-XIII веках и заручились поддержкой Папы для противостояния императору Священной римской империи. Когда же Папа упёрся в вопросе торговли с мусульманами, Венеция нашла выход в концессии византийского императора.

В Англии был свой монарх и свои торговые гильдии. Но их власть была не столь сильна и была оспорена в гражданскую войну XVII века. В это время и были сформулированы первые либеральные идеи. Левеллеры впечатлились контрастом между свободными Нидерландами и абсолютисткой Испанией. Вообще, англичане в своей деятельности имитировали голландцев. Они поняли, что главная вещь, которая способствует торговле – это свобода, иммиграция, толерантность, неприкосновенность собственности и отсутствие произвола. В конце века на свет появились первые виги под предводительством лорда Шафтсбери. У этого лорда был прогрессивный личный врач, некто Джон Локк. Шафтсбери убедил врача писать больше о политике. И вот он формулирует известное положение, что богатство в основном – это продукт труда и потому может создаваться практически бесконечно. Следствием Славной революции, которая, по сути, была голландским вторжением, стало установление инклюзивных политических институций, продвинувших развитие страны.

Инновация стало делом коммерсантов, а не королевских экспертов. Стали уважать интеллектуальную собственность. Победа городских и коммерческих ценностей подняла самооценку у торговцев и промышленников. Они почувствовали, что создают новый мир. Продуктом этого (а не накопления капитала или организационных изменений) и стал неуклонный рост благосостояния. Идею об этом автор взял у Дейдры Макклоски. Ветра в паруса добавили иммигранты, начиная с гугенотов и заканчивая голландцами, а также союз с Шотландией.

Британцы были готовы к заимствованиям, а также считали возможным отклониться от мудрости древних. Они воспитали у себя традицию конструктивного критицизма. Престиж обрели мыслители, инженеры и инноваторы. Промышленная революция стала захватывать европейские страны. Автор пишет:

Если капитализм и индустриализм означали бесстыдную эксплуатацию, то единственной вещью, которая была хуже – это не быть эксплуатируемым…

Могучий экономический рост привёл к культурному перевороту. Новые идеи шли сверху вниз. Возник романтизм, которого сменили реализм, неоклассицизм, натурализм, экспрессионизм, символизм... Бурное развитие Соединённых Штатов тоже стало продуктом слабости британской короны, которая не смогла обеспечить иерархический контроль на той стороне океана. Там инновация стала национальным спортом. Авраам Линкольн писал:

Молодая Америка имеет великую страсть, настоящий раж – к новому.

Свободный рынок способствовал перевороту в культуре потому, что при нём можно делать деньги лишь тогда, когда можно предложить другой стороне нечто, что она ценит выше суммы, с которой она расстаётся. Девиз прост: жить и давать жить другим. Следствиями этого девиза стали прекращение рабства и дальнейший социальный прогресс. И пусть Энгельсу не нравилось эта «притворная мораль» рынка – если следствием является превращение аморального в моральное, то это скорее благо, чем порок.

В тех же странах, где царил монарший железный порядок – жизнь остановилась, и населению оставалось прозябать в нищете. Примером могут служить Испания, Восточная Европа, да и крупные азиатские монархии: Индия, Китай, Вьетнам. История европейского триумфа была, по сути, историей неудач: неудачи королей объединить континент, неудачи церкви установить единую религию, неудачи монополий и гильдий блокировать появление новых технологий. И ведь не скажешь, что они не старались.

-----------------------------------

Должен напомнить, что данная трактовка – плод авторского толкования событий. По поводу причин Промышленной революции историки спорят уже столетиями. Кто-то указывает на доступность угля, кто-то на инфраструктуру, кто-то на вывоз ресурсов из колоний, кто-то на порядок наследования в аристократических семействах, кто-то на естественный прирост, кто-то на протекционизм. Ну а либералы, подобные Норбергу – на свободу мысли. Имеют право. Правда, всего этот подход не объясняет. Например, экономический взлёт кайзеровской Германии. Да, свободомыслие в немецких университетах присутствовало, но не в такой же степени, как в колыбели европейской демократии. Тем временем к началу двадцатого века немцы практически догнали англичан. Не всё так просто.

А вот если их нет – развитие науки и прогресс могут быть остановлены или даже обращены вспять. В Европе подобное случилось после обращения континента в христианство. Автор пишет, то любая религия может остановить прогресс, как только она устанавливает монополию мысли и наказывает инакомыслящих. Августин Блаженный хотел насадить силой в каждую голову идею о божественной воле как основе жизни и смерти, добра и зла. Для их же блага. После того, как Константин Великий сделал христианство официальной религией империи, началось преследование язычников. А дальше – пошло-поехало... Не обошлось и без уничтожения книг. Сползание в тёмные века привело к утере многих знаний. Не зная бумаги, европейцы соскабливали тексты со старых пергаментов, чтобы написать на них новые тексты. По оценкам, свыше 90% произведений классической литературы оказалось утеряно по тем или иным причинам.

Христианство было колоссально безграмотным. Кто же научил европейцев уму-разуму? Арабы. Тем удалось сберечь древние знания во время их преследования на Западе. Замечу, однако, что получили они эти знания не напрямую от Фалеса с Архимедом, а от византийцев, которые всё-таки переписывали многие древние трактаты. Что может быть поставлено в заслугу арабам – что они эти знания не только сохранили, но и приумножили. Автор вспоминает Аверроэса, который «дописался» до такой идеи, что в случае противоречия религиозного откровения науке это откровение должно быть интерпретировано по-новому или вообще пониматься метафорически. Правда, книжки его были впоследствии сожжены своими же арабами, которые стали забывать свои традиции толерантности.

В Европе же потихоньку тянулись за новыми знаниями, несмотря на интеллектуальный диктат церкви. В Толедо кипела работа по переводу с арабского на латинский, а по всему континенту открывались университеты. Центральную роль в европейской науке стал служить Аристотель, литературный стиль которого Цицерон называл «золотой рекой». Упор на логику и факты очень не понравился клерикалам, и в 1210 году чтение его трудов оказалось под запретом под угрозой отлучения от церкви. Но птичка уже упорхнула из клетки, и вот уже Фома Аквинский в том же веке формулирует свою идею о рациональной и прекрасной вселенной и сооружает доказательства существования бога . Фома был под впечатлением идей Аверроэса и попытался примирить Аристотеля с церковью. Это ему удалось. Те же университеты, которые запрещали великого грека, сделали его изучение обязательным.

Фрагмент трактата «О душе», XIII век.

Не устояли и позднейшие запреты на новое знание. Пришли Коперник с Галилеем. Инквизиция не дремала, но изобретение Гутенберга окончательно разрушило монополию церкви на распространение знаний. К середине тысячелетия Европа оказалась наиболее открытой из мировых цивилизаций. Почему ей это удалось? Автор, вслед за Дэвидом Юмом, видит причину в раздробленности, которая сопровождалась взаимным обменом. Совсем, как в Древней Греции. Если изобретатель не видел хода своим идеям на родине, он всегда мог собрать манатки и попытать счастья за рубежом, что многие и делали. Доступ к новым идеям, методам и открытиям подстегнуло воображение европейцев. В 1660 году в Лондоне было основано Королевской общество с девизом: «Nullius in verba» – никому не верь на слово. Многие были вдохновлены идеей Фрэнсиса Бэкона о том, что знание – это сила, и принялись реализовывать это на практике. Наука встала на службу техники и коммерции. Власть идей в конце концов пришла на смену идеи власти.

Но знание, которое сила – это ещё не всё. Чем больше знаешь, тем больше можешь придумать оснований для своих бредовых идей. Важен соревновательный принцип, увидеть который мы можем в здании суда, где две группы смотрят на мир с разных сторон. Это приближает нас к пониманию, что случилось на самом деле. Единомыслие не способствует научному прогрессу, и в этом смысле автор не видит больших перспектив для китайских учёных, например. Замечу, что если он и прав на этот счёт, то лишь частично: достаточно посмотреть на успехи советской науки. Да, не обошлось без лысенковщины, но были и блестящие достижения. Автор критически относится к единомыслию и в современных американских университетах, и потому позитивно относится к идее принятия Чикагских принципов свободной речи, согласно которым

заботы о гражданском обществе и взаимоуважении никогда не могут быть использованы как оправдание запрета обсуждения идей, какими бы оскорбительными и неприятными они ни были для некоторых членов сообщества.

----------------------------------------

Что ж, похвально. Вместе с тем, утверждая приоритет на отсутствие запретов на мысль, автор входит в противоречие с наличием определённых тем, на обсуждение которых даже в самых цивилизованных странах наложено табу. Если мы снимем все запреты, в головы сограждан станет селиться всяческая дичь. Да она уже и сегодня селится, и чем позже – тем хуже. Ниже в книге мы увидим призывы автора к сознательности. Однако не стоит закрывать глаза на правду: сознательные у нас в явном меньшинстве. Так что с запретами оно, может быть, и получше будет. Или я не прав?

Дредлоки у почитателей Джа появились в качестве наследия назореев, которые не стригли волос, подобно Самсону. Так что Аманда Линд носит, по сути, не что иное, как пейсы. Заимствовать, воровать и смешивать – это не колонизация. Это – культура.

Само население Европы – продукт многократного перемешивания нескольких миграционных волн, начиная с охотников-собирателей, пришедших в Британию по перешейку Доггерленд 11 тысяч лет назад, через первых земледельцев, пришедших с Ближнего Востока 6 тысяч лет до нашей эры и индоевропейских племён, приехавших на лошадях ещё три тысячелетия спустя. Те, кто заботится о расовой чистоте европейцев, должны иметь в виду, что традиционная концепция рас сегодня считается спорной, поскольку большинство генетических вариаций размазано по генофонду плавным градиентом.

Частые контакты имеют и отрицательную сторону, например способствуют быстрому распространению инфекций. Но они же способствуют и укреплению иммунитета.

Как смешивание генов улучшает здоровье, так и привнесение новых идей в общество двигает его вперёд. Мы склонны идти на поводу у большинства, но стоит появиться хоть одному несогласному, как люди начинают искать новую информацию, становятся креативными и принимают лучшие решения. Таким образом, мигранты с их идейным багажом могут внести свежую струю и разбавить групповое мышление.

На упрёки националистов о том, что ни одна культура не пользовалась политикой разнообразия для завоевания мира Норберг с готовностью перечисляет персов, македонцев, римлян и прочих, вплоть до современных американцев. Персидский царь Кир, завоевав Вавилон, представил это повелением вавилонского бога Мардука, а затем позволил евреям вернуться в Иерусалим. Александр Македонский облачался в наряды побеждённых народов и совершал жертвоприношения чужим богам. Римляне при всей их жестокости включали побеждённые страны в состав империи, сохраняя при этом локальные структуры управления. Они быстро сформировали культурную и политическую идентичность взамен этнической. С возрождением нетерпимости начался и закат Рима.

Монголы тоже уважали чужих богов и были на порядок толерантнее современных им европейцев. Они не разрушали завоёванные структуры и давали делать карьеру не по клановой принадлежности, а по заслугам. Средневековье было эрой нетерпимости. И всё же не без проблесков. Испанцы впитали наследие арабов после Реконкисты и не стеснялись открыто признавать об этом. Однако когда они стали принуждать к переходу в католичество арабов и евреев, а тех, кто не хотел – изгнали из страны, звезда их империи стала клониться к закату. Изгнанников приютили Нидерланды, чья энергия, разнообразие и открытость быстро сделали их богатейшей страной мира. Инновации позволили им строить строить свой флот и быстрее других, да ещё за полцены. По-настоящему развернулись иммигранты в Соединённых Штатах. Ведь эта страна ими и была построена.

Критики иммиграции указывают на риски, связанные с очередной волной, не отрицая при этом пользы от предыдущих волн. Мол, до того приезжали нормальные люди, а теперь вот будут совсем асоциальные элементы. Примечательным при этом является то, что так говорили всегда. В восемнадцатом веке в США опасались нашествия немцев, в девятнадцатом – ирландцев, в двадцатом – евреев, а сегодня, в двадцать первом – мусульман. Те, кто боится, игнорируют тот факт, что на выезд из страны решаются наиболее открытые для других культур люди. Далее, они не принимают во внимание скорость ассимиляции ценностей у иммигрантов. Наконец, они не знакомы с чужаками и их культурой, и потому относятся насторожённо. Есть те, кто указывает, что иммигранты повышают предложение на рынке неквалифицированного труда, и потому у местных падают зарплаты. Это факт, но падение весьма незначительно. Автор приводит оценку в 1,7% за 20 лет. Есть опасения, что иммигранты повышают преступность, на что Норберг возражает данными американской статистики, согласно которым легальные мигранты попадают в тюрьму втрое реже местных, а нелегальные – вдвое. Вот культура – да, та несомненно изменится, и не факт, что в лучшую сторону. Но это изменение станет адекватной ценой за жизнь в более креативном и процветающем обществе. Короче, живите и радуйтесь. Не будет иммигрантов – вашу страну обгонят другие, более толерантные страны.

----------------------------------------

Не знаю, как насчёт американской статистики, не в курсе. Но между тем можно просто открыть Википедию и прочитать, что в Германии в 2016 году иностранцами совершалось 31% всех преступлений. При этом иностранцы составляют 14% населения Германии. Цифры говорят сами за себя.

Вот уж интересно, что у монголов можно было сделать карьеру чужакам. Раньше я об этом как-то не слышал. Аргумент про открытость миру тех, кто покидает родину, сегодня не канает: при наличии современных средств связи выезжающий вправе рассчитывать, что не останется в изоляции. Он будет общаться с близкими, смотреть родные СМИ и даже покупать привычную еду на новом месте. Так что сегодня за рубеж едут все, кто надеются серьёзно поднять своё благосостояние, в том числе культурно озабоченные.

Моё мнение об иммиграции не изменилось: я согласен с автором, что она имеет много плюсов. Но есть и минусы, и потому она не должна быть бесконтрольной. Каждая страна вправе установить у себя предел в зависимости от современной целесообразности. Когда предела нет – случается то, что случилось в 2015 году после незабвенного приглашения Меркель. Прошли годы – и сирийцы, откликнувшиеся тогда на её призыв, сидят сегодня в большинстве своём на пособии у немцев. Хорошо ли это для Германии? Сомневаюсь.