Мы пришли сюда вчера поздно вечером, вскрыли замки, бросили сумку с деньгами на пол и буквально обалдели от свалившегося на нас изобилия. Тоха отойти не мог от огромной плазмы, висевшей на стене, восхищенно перебирал диски для последней модели «Плейстейшн», нашел свой любимый футбол и сразу же начал умолять меня начать игру. Естественно, я был не против. Тем более что порадовать младшего брата не составляло никакого труда. Мы играли несколько часов, забыв о еде и сне, беззаботно смеялись и кричали, словно пытаясь наверстать безвозвратно ушедшее детство.
А сейчас свет погас. Мы остались наедине с рассветом, чужой квартирой и всем тем, что натворили за прошедшие сутки. Тоха молча смотрел на меня, и в его глубоко посаженных темных глазах я видел сомнения.
— Как думаешь, мы поступили правильно? — Он задал вопрос и отвел взгляд, зная, что его неуверенность меня разозлит.
Я ободряюще улыбнулся ему и как можно спокойнее произнес:
— Конечно нет, Тох. Все, что мы сделали, — неправильно. Но другого выхода не было. Где еще мы могли бы достать такие деньги?
— Помнишь, бабушка говорила, — брат неловко улыбнулся в ответ, — никогда не жили богато, нечего и начинать…
— А мы начнем, Тоха! — перебил его я. — Мы начнем! Сломаем систему! Ты что, не хочешь жить вот так?!
— Хочу! Конечно, хочу! Просто я думал, все пройдет по-другому. Тот охранник так быстро выскочил…
— Он виноват сам! — отрезал я, давая понять, что разговор окончен.
Что сделано, того не вернешь, и нечего разводить сопли. Хотя сказать честно, меня одолевали похожие мысли. Самому было неприятно, что план полетел к чертям и мы из благородных грабителей превратились в убийц, но ничего уже тут не поделаешь. Невозможно повернуть время вспять. Да и не хочется. Предложи мне кто-нибудь отменить вчерашний день, я бы ему нос разбил и уж точно бы отказался. Каждый сам выбирает свою судьбу, и тот мужик знал, на что идет. Зачем сунулся, если видел, что у меня пистолет? Это даже не его деньги! Я почувствовал, что завожусь, и глубоко втянул воздух. К черту! Все будет хорошо! Мы прорвемся! Главное, сидеть тихо и не светиться, пока шумиха не уляжется.
Несколько минут мы сидели молча, затем тишину нарушил громкий утробный звук — у брата заурчало в животе. Я вспомнил, что последний раз мы ели почти сутки назад, и ощутил вину перед Тохой — обещал же ему, что теперь все будет по-другому. Хотя что это я! Все ведь уже по-другому. Я еще раз оглядел стильный интерьер и почувствовал гордость и какое-то злобное торжество. Где мы ночевали пару дней назад — и где будем спать сегодня! То-то! Я повернулся к брату, подмигнул ему и улыбнулся.
— Мы вчера так и не заглянули в холодильник. Наверняка он набит всякими вкусняшками. Не хочешь посмотреть?
Тоха кивнул и отправился на кухню, зашумел дверцами шкафов, зазвенел чашками. Я поднялся с кресла, подошел к окну, выглянул во двор. Тихо. Уютный двор с аккуратно высаженным палисадником, ряды красивых дорогих машин. Почему мы не родились в таком месте? Почему одним достается все, а другие вынуждены голодать и побираться, чтобы выжить?
— Почему? Почему? Почему? Почему? — пронеслось над ухом. Тихий шепот, почти на грани слышимости. По спине побежали мурашки, я оглянулся.
— Я нашел конфеты, заварил чай. Ты пойдешь? — спросил он, удивленно глядя на мое испуганное лицо. — Что случилось, Серый?
— Ничего, — пробурчал я, раздосадованный тем, что брат стал свидетелем моей слабости.
Прошел мимо него в кухню, уселся на стул. Взял с тончайшего фарфорового блюдца конфету, развернул обертку, сунул в рот и закрыл в глаза. Сладкий вкус на мгновение воскресил прошлое, возвратив в то беспечное время, когда были живы родители и жизнь походила на сказку. Рядом чем-то зашуршал Тоха, разрушая хрупкую гармонию, мимолетная радость сменилась раздражением и злостью. К черту все! Сказка кончилась пятнадцать лет назад.
Я проглотил приторную слюну, запил конфету чаем и хотел уже свалить в спальню, как брат начал говорить:
— У них тоже есть сладости для домового, прикинь! Целая миска на верхней полке буфета. А я думал, только наша бабка верила во всю эту чушь!
— Люди часто склонны к суевериям, — ответил я, — и порой им кажется, что если они будут соблюдать выдуманные ими же правила, жизнь переменится к лучшему. Оттуда все эти обряды, ритуалы, которые она соблюдала. Она просто верила, что они помогают нам выжить.
— Да уж, — покачал головой Тоха, — прятать угощение от голодных детей, чтобы умилостивить домового, отличное правило.
— Она была просто безумной старухой, Антон. — Я протянул руку и пригладил брату волосы на затылке. — И ей было с нами тяжело.
— Не называй меня этим именем, — проворчал брат, — так называла меня она. Я — Тоха, а ты Серый, не забывай!
— Я помню, — сказал я. — А вот тебе стоит забыть о той жизни, чтобы начать новую. Скоро все изменится. Полиция не станет караулить в аэропортах и на вокзалах вечно. Как только все уляжется, мы уедем.
— Уедем, — мечтательно произнес Тоха и, широко открыв рот, в голос зевнул. — Пойду-ка я спать, чур, кровать в спальне моя!
— Окей, я лягу в гостиной. — Я посмотрел ему вслед, невольно улыбаясь. Давно не видел его таким веселым.
Мне было восемь, когда родители умерли и бабушка забрала нас к себе, в старый дом, со скрипучими половицами и обшарпанными грязными стенами. По ночам там все время что-то скрипело, стонало так, что мы подолгу не могли заснуть. Нам хотелось вернуться домой, в нашу маленькую уютную квартиру, но бабушка объясняла нам, что это уже невозможно. Тохе недавно исполнилось пять, и для него слова о долгах и денежных займах значили еще меньше, чем для меня. Это сейчас мы знаем цену деньгам. А в детстве разговоры о них мало чем отличались от рассказов об обрядах для задабривания домового. Тем более что бабушка умело смешивала правду и вымысел, манипулируя нами, приучая нас к тому уровню дисциплины, на котором мы с братом мало чем отличались от мебели.
Мысли о детстве возродили в душе неприятную тоску. Я съел еще пару конфет, но легче не становилось. Так бывает, когда отравишься чем-то и приходишь в себя, дожидаясь, когда организм избавится от засевшей внутри заразы. Нужно время. Для всего и всегда нужно время. Но — я улыбнулся своим мыслям — времени у нас с братом теперь предостаточно. Мы зубами вырвали свое право на красивую жизнь. И никто не посмеет отобрать у нас это право.
Я протянул руку за очередной конфетой и поразился, насколько неопрятной выглядит моя рука. Черные обкусанные ногти смотрелись особенно ужасно на фоне красивого белого стола. В этом доме повсюду царила чистота, непривычная и даже слегка оскорбительная. Потому что казалось, поддержание этой чистоты не стоит ровным счетом ничего его обитателям. А у бабушки, сколько бы она ни терла и ни мыла полы, всегда оставалось грязно.
Я поморщился. В нос внезапно ударил запах закисшей тряпки. Такой сильный, что я невольно начал шарить по кухне глазами в поисках того, что могло бы источать эту вонь. Но, не найдя ничего протухшего или грязного, пришел к выводу, что чувствую свой собственный запах. Нужно принять душ, кажется, я не мылся уже неделю.
Посидев еще немного в кухне, я зашел в ванную, пощелкал выключателем и, убедившись, что электричества до сих пор нет, оставил дверь открытой. Мне вполне хватит дневного света из коридора. Побриться можно и потом, сейчас достаточно просто смыть грязь. Раздевшись, я зашел в душевую кабину, открыл воду и с удовольствием подставил тело под теплые тугие струи воды.
— Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? — простонало совсем рядом.
Я вздрогнул и обернулся, едва не поскользнувшись на мокром кафеле. Вода, стекающая с мокрых волос, попала на губы, и я ощутил ее странный терпко-соленый вкус. Смутно знакомый, напоминающий нечто такое, что я уже много раз пробовал и хорошо знал. Я раскатал на языке еще пару капель, затем закрыл воду и вылез. Сердце застучало тревожно и гулко, когда я понял, на что именно похожи эти капли. Мороз хлестнул по коже, и мне стало не по себе от мысли, что вода, текущая из душа, имеет привкус слез.
— Зачем? — снова прошептала тишина. — Зачем? Зачем? ЗАЧЕМ? – Из тихого шепота звук с каждым словом перерастал в надрывный крик. — ЗАЧЕМ? ЗАЧЕ-Е-Е-ЕМ?
В нем слышалось безумие и безраздельное, ошеломляющее горе. Словно тот, кто задавал этот вопрос, утратил самое важное и дорогое в жизни.
Я выскочил из ванной, тряся головой, пытаясь избавиться от назойливых галлюцинаций. Неужели я схожу с ума? Вышел в прихожую и, проходя мимо большого зеркала со светодиодной подсветкой, поймал собственное встревоженное отражение. В тот же момент волосы на моей голове и теле встали дыбом, глаза вытаращились, а сердце провалилось куда-то в черную пустоту. Потому что в зеркале помимо меня отражалась жуткая тварь, стоящая в дверном проеме, ведущем в кухню. Худая и сгорбленная, она напоминала очертаниями человека, но вместо лица у нее был бесформенный пыльно-серый комок с чернеющими провалами глаз и рта.
Я обернулся так резко, что заломило мышцы шеи. С губ сорвались отвратительные грязные ругательства. Мелькнула мысль: услышь их бабушка, она на неделю бы лишила меня еды, заставив просить прощения у дома, который я оскорбил своими скверными словами. И вместе с тем пришло облегчение: в дверном проеме никого не было. Та тварь была лишь плодом моего воображения.
Я заглянул в спальню, убедился, что Тоха спит, и прошел в гостиную. Хорошо, что хоть его не мучают кошмары. Вчера мне показалось, что он совсем раскис, но кажется, он почти не переживает из-за случившегося. В отличие от меня. Всегда думал, что я сильнее брата, но он спокойно уснул, а у меня сердце выпрыгивает из груди. Я осознал, что вглядываюсь в углы комнаты, ищу глазами притаившихся чудовищ. Спокойно, Серый, спокойно. Чудовищ не существует. Они живут лишь в детских сказках и рассказах сумасшедших старух. Я открыл шкаф, достал с верхней полки мягкий пушистый плед, лег на диван и закрыл глаза. Какое-то время сон не шел, перед глазами вставали жуткие кровавые видения, но вскоре усталость победила, и я все-таки заснул.
А проснувшись, обнаружил, что пропали ключи от двери.
Я точно помнил, что положил их на столик у зеркала. И Тоха помнил, хоть и отнесся к их пропаже беспечно. Проснувшись раньше меня, он перетащил сумку с деньгами в спальню и развлекался тем, что пересчитывал купюры, раскладывая их вокруг себя аккуратными стопками.
— Чего ты суетишься? — спросил он, заметив, как я лихорадочно обыскиваю комнаты в поисках ключей. — Забей на них, сами найдутся.
— Хочу, чтобы они были на глазах, — ответил я, не в силах объяснить ему причины своей тревоги.
— Ага, — засмеялся брат. — Ну попроси домового тебе помочь! Помнишь, как говорила бабушка? Домовой, домовой, поиграй и отдай.
— Зачем ты все время вспоминаешь ее? — вопрос вырвался против воли, и Тоха удивленно вскинул брови.
— Не знаю, — тихо сказал он. — Может, потому, что она снилась мне ночью.
— Она умерла, — жестко сказал я. — И больше никогда не причинит нам вреда. Теперь мы свободны.
— Я понимаю, — тихо ответил Тоха и, помолчав несколько минут, задал вопрос: — Как думаешь, ее тело уже нашли?
— Вряд ли, — покачал я головой. — Мы хорошо его спрятали.
— А ты уверен… — начал он и осекся под моим грозным взглядом. Опустил голову, и на секунду мне показалось, что брат сейчас расплачется.
— Тоха, — проговорил я еле слышно. — Я раз пятнадцать ударил ее ножом. Там было столько крови, что ни один человек не смог бы выжить. Поэтому — да. Я уверен, что она мертва.
Брат вернулся к пересчитыванию денег, и спустя несколько минут я услышал, как он насвистывает веселую песенку. Я ушел в кухню, достал из холодильника молоко и яйца и занялся приготовлением завтрака.
— За что? За что? За что? ЗА ЧТО-О-О-О? — пустота взорвалась истошными криками, в которых мне отчетливо послышались дребезжащие старческие нотки. Так кричала бабушка, когда мы делали то, что казалось ей неприемлемым и преступным.
Я почувствовал, как внутри поднимается злость, и, сам не осознавая, что делаю, начал отвечать:
— За то, что ты унижала и избивала нас, пытаясь вырастить из нас людей. За то, что никогда ни одного доброго слова не сказала о нашей матери, за то, что плакала только об отце, который, сев за руль пьяным, оставил нас сиротами. За то, что вместо того, чтобы заботиться о нас, предпочитала проводить время у соседей, пока мы голодные сидели в запертой квартире. За то, что не дала нам шанса на нормальную жизнь.
Слова словно потоком вырывались из меня, и я говорил, говорил, говорил. Припоминал мертвой старухе все, в чем считал ее виноватой. В том, что ее пенсии часто не хватало на нормальную одежду и еду, в том, что мы жили в обшарпанной квартире без ремонта, в том, что она не смогла пережить гибель сына и из доброй, любящей внуков бабушки превратилась в злобную тварь, жестоко наказывающую детей за малейшую провинность. Из глаз лились слезы, и я чувствовал на губах их соленый вкус.
Мы съели завтрак уже на закате, сидя в полумраке гостиной, перед неработающим телевизором. Тоха хотел посмотреть новости на телефоне, но я не разрешил: кто знает, когда мы сможем зарядить единственное наше устройство связи. Поев, снова принялся искать ключи. Брат сидел на диване, что-то бурчал себе под нос, и, подойдя ближе, я распознал, что он повторяет слова:
— Домовой, домовой, поиграй и отдай.
По коже пробежал холодок. Это было так похоже на нее, что я снова невольно погрузился в воспоминания. Словно наяву услышал бабушкин голос, рассказывающий древние поверья о домовых, охраняющих дом и требующих уважения к хранителю домашнего очага.
«Если соберетесь переехать, — говорила бабушка, — заберите с собой нашего домового. Пусть помогает вам обжиться на новом месте. Старый он уже, не сможет без вас. Он с любой вещью может переехать, хоть в кармане, хоть в колпаке. Будет приглядывать за вами, и кто знает, может, и убережет от беды. Раз уж я не смогла».
— Домовой, домовой, поиграй и отдай.
Внезапная острая догадка коснулась моего сознания. Тоха заходил в дом последним, говорил, что хочет попрощаться с местом, в которое никогда не вернется. Что, если он забрал с собой какую-то вещь?
— Зачем? Зачем? Зачем? — снова шепнула тишина, и я вновь поразился звучавшей в ее голосе безутешной печали. Словно тот, кто говорил это, не мог смириться с какой-то чудовищной трагедией, в отчаянии выл и стонал, пытаясь донести до меня весь масштаб непоправимости и безвыходности случившегося.
Оглушенный еле слышными нестерпимыми звуками, я бросился к Тохе, схватил за футболку и заорал:
— Ты взял что-то из ее вещей? Отвечай! Ты забрал что-то из ее дома?
Тоха испуганно распахнул глаза, затряс головой и забормотал:
— Нет, Серый, я ничего не забирал! Я только зашел в комнату, глянул на фотографию мамы и сразу вышел. Что случилось, Серый? Что с тобой?
Я отпустил брата, уселся рядом с ним, вытер покрывшийся испариной лоб. Попытался успокоиться. И когда дрожь внутри немного улеглась, повернулся к Тохе и сказал:
— Здесь творится что-то непонятное. Нужно немедленно уходить.
— Я не знаю! — закричал я, раздосадованный тем, что не могу ничего ему объяснить. Сам не понимал, откуда взялось это чувство, что нужно немедленно бежать из этого дома как можно дальше. Что нам ни в коем случае нельзя оставаться среди этих роскошных вещей. Иначе произойдет что-то чудовищное, страшное. Никогда не жили хорошо, нечего и начинать…
Я велел Тохе искать ключи, а сам достал из кармана отмычку. Ничего, я и без ключей открою эту чертову дверь. Опыта немного, но ведь и профессионалы с чего-то начинают, я ничем не хуже их. Вышел в коридор, присел перед дверью, сунул металлический крючок в замочную скважину. И отшатнулся, когда оттуда мне на руки выплеснулась кровь. Сцепил зубы и, убеждая себя, что все, что я вижу, — нереально, продолжил ковырять замок.
— За что? За что? За что? — прокричало над ухом, но я не обернулся, лишь закрыл глаза и продолжил попытки открыть дверь.
Время тянулось, и спустя одну маленькую вечность я услышал характерный щелчок. Бинго! Я позвал Тоху, боясь даже на секунду оставить дверь без внимания. Мне казалось, если я отойду, она непременно захлопнется снова. Но брат не отвечал, и я понял, что мне все-таки придется пойти за ним.
В спальне Тохи не оказалось. Я не нашел его ни в кухне, ни в гостиной, ни в ванной, ни в туалете. Значит, он все-таки не удержался. Я нахмурился. Мы ведь договаривались туда не заходить. Я вернулся к входной двери, открыл ее нараспашку, затем вернулся в спальню и собрал в сумку раскиданные пачки денег. Потом медленно пересек комнату и остановился у двери, расписанной мультяшными роботами и мотоциклами. Прислушался. Оттуда доносился тихий плач. Мой бедный брат, он все-таки не смог справиться с чувством вины. Я толкнул дверь.
Они лежали у окна. Все четверо. На мягком белоснежном ковре, там, куда мы принесли их вчера вечером. Двое взрослых, двое детей. Мужчина, женщина и двое братьев — четырнадцать и восемь лет. Те, кто жил здесь до нас и не успел уйти из квартиры до того времени, как пришли мы. Я посмотрел на собранные чемоданы и горько усмехнулся. Как часто я представлял себе, что родители выжили в той аварии и мы полетим с ними отдыхать. А бабушка только смеялась над этими детскими мечтами.
Тоха сидел в углу комнаты, спиной ко мне и тихо плакал. Я слышал всхлипы и тихое невнятное бормотание. Я подошел к брату, коснулся его плеча и сказал:
— Мне удалось открыть дверь, пойдем отсюда. Нужно найти новое место, где мы сможем пересидеть.
Тоха не отвечал, продолжал всхлипывать и причитать. Я наклонился к нему, толкнул чуть сильнее и наконец разобрал слова:
— За что? За что? За что? — знакомый тихий голос, от звука которого кожа снова покрылась мурашками.
Мне стало холодно. Мышцы будто застыли, и я не мог пошевелиться. Словно завороженный, я смотрел, как тело брата медленно оседает на пол. А на его месте остается сгорбленный тощий силуэт. Бесформенная голова развернулась ко мне, я увидел черную пасть и провалы глаз, из которых двумя тонкими струйками вытекали слезы. Тварь раззявила рот и оглушительно завопила:
Я отшатнулся. С трудом отступил к стене, ощущая, как ноги разъезжаются на чем-то скользком, и услышал, как захлопнулась входная дверь. Существо прыгнуло вперед, меня обдало холодом и жутким, тошнотворным запахом тлена и разложения. Его слезы залили мое лицо, и я вновь ощутил на губах горьковато-соленый вкус. Перед глазами закружились лица — родители, Тоха, бабушка, охранник из банка, та женщина, открывшая мне накануне вечером дверь. Их очертания расплывались, смазывались, превращаясь в жуткую маску, которая приближалась ко мне. Я ощутил злобу и боль осиротевшего существа, его отчаяние и безумную безысходную тоску. А потом наступила темнота.
