CreepyStory

Шло время, а новые котята появляться на свет не спешили. Почему-то у Брыськи напрочь прекратились схватки. Было видно, что она держалась из последних сил: смотрела на хозяйку и жалобно стонала.

Едва дождавшись утра, Тамара посадила Брыську с единственным чадом в сумку и повезла на такси в лечебницу. Оказалось, что первые роды для семилетней кошки — это неправильно и очень сложно. Котята погибли в утробе. Единственного котика, который смог появиться на свет, пришлось усыпить из-за какой-то патологии.

Перемазанная зеленкой, с аккуратным швом на бритом животе, прикрытом попонкой, кошка бегала боком, выписывая пьяные кругали: отходила от наркоза. И всюду искала своих деток.

Вечером позвонила Марина Александровна.

— Поступило много новых больных. Больше не можем держать вашего мужа в реанимации. Но и в общую палату ему пока нельзя. Приезжайте.

Тамара сидела на диванчике в холле и ждала. Из реанимационного блока то и дело выезжали кресла-каталки с больными, следовали мимо Тамары, а потом сворачивали за угол — в отделение. «Не мой. Снова не мой», — отмечала она. Напротив — ординаторская. Рядом с ней — столовая и стол для грязной посуды.

По коридору шла согнутая крючком старушка. Стриженая голова двигалась впереди туловища почти горизонтально, параллельно полу. Великоватый, с чужого плеча линялый халат, подвязанный поясом, хвостом волочился по полу. Горбунья проковыляла мимо Тамары, подошла к столу, взяла грязную ложку, облизала ее и, засунув в карман, побрела обратно.

— Кто ожидает Потапова? Вы? За нами идите, — скомандовала маленькая девушка и рванула вперед, ловко лавируя каталкой.

Тамара подхватила пакеты с вещами и бросилась вдогонку. Догнала уже в конце длинного коридора, когда санитарка открывала ключом дверь с надписью: «Изолятор».

Гоша послушно разрешил уложить себя в кровать. Тамара присела на кушетку, которую здесь поставили специально для нее. Осмотрелась. Стены сияют чистотой свежей краски; холодильник, раковина — все очень приличное. Курорт!

Гоша проследил за ее взглядом.

— А где мы, Том? В Новосибирске?

— Нет. Мы в первой горбольнице, на Бардина, — терпеливо повторила Тамара.

— Вот и они мне говорили, что в первой. А я не верю, Том.

— Почему?

— Мне кажется, меня хотят разобрать на органы и продать китайцам.

— А почему ты так думаешь, Гошка?

— Они все время говорят про органы. И к койке меня привязывали, знаешь, как крепко? Руки все синие.

— Знаю. Это чтобы ты не смог убежать и выпрыгнуть в окно. Рано тебе еще домой. Вылечишься — тогда и уйдем.

— Ты, Томочка, тоже берегись. Они и тебя разберут на органы. Они знаешь какие?.. У-у… — Он погрозил кому-то невидимому кулаком.

— Да на что им наши с тобой органы, Гоша?

— А как мы сюда попали?

— У тебя случился инфаркт, мы вызвали скорую, тебя привезли в больницу. Лечат.

— Давно?

— Ты здесь уже седьмой день. Сначала лежал в реанимации, теперь перевели сюда.

— А ты?

— А мне разрешили за тобой ухаживать, Гошенька. Потому что ты еще слабый и глупый, как маленький.

— Как наш младший внук?

— Примерно. Видишь, ты уже и про внука вспомнил. Это хорошо. — Она поцеловала мужа в макушку.

На новом месте не спалось. Ей велели не запирать на ночь дверь палаты, а еще лучше — держать ее немного приоткрытой: мало ли как повлияет на больного замкнутое пространство. Как будто больничный коридор сможет его разомкнуть!

В коридоре долго не смолкали беготня, топот, звяканье, шарканье больничных тапок. В окно зловеще скалилась красноватая луна. Тамара попробовала уснуть. В голове не укладывалось, как ее Гошка, надежный и благоразумный шестидесятипятилетний мужчина мог превратиться в маленького капризного мальчишку, не осознающего, где он оказался и почему. Инфаркт миокарда сам по себе — не шуточки. Но этот психический синдром… Интересно, как скоро он пройдет. Хорошо, что Гошка уже не совсем овощ, даже про внука вспомнил.

Чтобы преодолеть бессонницу, надо думать о чем-то хорошем, вспоминать счастливые моменты.

Стояло ужасно жаркое лето. Тамаре было девятнадцать лет, и она спала на балконе. Однажды ночью проснулась от звуков шагов. Кто-то ходил по крыше. Тамара испугалась и тихонько заползла в комнату. И тут же на балкон свалилась огромная охапка пионов. Белые, розовые, бордовые. Они пахли счастьем.

Через два года они уже были женаты и ждали ребенка. Он повел ее в горы. Благоухал август. Запахи разнотравья пьянили. Она бежала за ним по тропинке, не поспевая. Плакала, но рюкзак не отдавала: это был бы позор. Тогда он сказал, что позорно было бы нагрузить своими вещами чужого человека. А мужа — нормально. На то он и муж. К тому же она сама-то несет их общий рюкзачок — только не за плечами, а в собственном животе.

Тамару разбудило ощущение постороннего присутствия. Она села на кушетке. Никого нет, показалось, наверное. Гошка похрапывал, приоткрыв рот. И тут она увидела: прямо над ним темнота заметно сгущалась, будто шевелился кто-то угловато-многорукий. Может, вошла медсестра с капельницей?

— Кто здесь? — шепотом спросила Тамара.

Ей не ответили. Угловатый посетитель, оставив мужа, метнулся к ней. Лодыжки коснулось что-то прохладно-влажное, будто шершавым языком лизнула кошка. Тамара отдернула ногу.

— Брысь!

Щупальца дернулись и прижались к длинному туловищу, сделав его менее угловатым и даже округлым. Существо повисело в воздухе еще какое время, пугая и без того насмерть перепуганную Тамару, и сигаретным дымом потянулось в дверную щель.

Через несколько минут, кое-как успокоив готовое выпрыгнуть сердце, Тамара вышла из палаты. Ее шаги гулко раздавались по сумрачному коридору. В туалете горел свет. В душевой лилась вода. Кто-то тихонько напевал.

Вернувшись в палату, она закрыла дверь на ключ и быстро уснула.

Утром Гошка спросил:

— А где это мы?

— В больнице.

— В Новосибирске?

Этот день сурка уже начинал раздражать.

— Нет, — резче обычного ответила Тамара. — У нас в Кузне, в первой больнице, на Бардина.

— А я думал в Новосибирске.

— Дался тебе этот Новосибирск! Встань, подойди к окну, посмотри.

Заглянула санитарка — та самая, из реанимации, в сиреневом форменном костюме и с сиреневой прядью в светлых волосах.

— Меня Люда зовут, — представилась она. — Может, вам надо простыни поменять?

— Да, пожалуйста, дайте одну.

Тамара попросила Гошу пересесть на кушетку и начала перестилать постель.

— А что это вчера ночью у вас за переполох был, беготня допоздна? — спросила она у Люды.

— Подробностей не знаю: только пришла на работу, но говорят, в хозяйственную шахту больной упал.

— Как это? — Тамара оторопела.

— Ну, видели мож, в конце коридора, такой люк, как окошко, на замочек закрыт. Мы кидаем туда узлы с грязным бельем, оно прямо в прачечную падает. А вчера почему-то открыто оказалось. А больной из пятой палаты покурить на лестницу пошел. Не дошел. Заглянул, видать, в люк-то и не удержался. А мож, подтолкнул кто…

— Кто подтолкнул?

— Лярва, — неожиданно сказал Гоша.

Женщины одновременно повернули к нему головы.

— Что за лярва, Гош? — строго спросила Тамара.

Но муж сидел молча, словно воды в рот набрал. Санитарка хихикнула.

— Вот так и ругался без вас, обзывался всяко. А с вами — сми-ирный.

— А прачечная — на первом этаже? — спросила Тамара, засовывая в карман сиреневого костюмчика пятьсот рублей.

— Нет, в подвале.

— Это что же получается: он с четвертого этажа — в подвал упал?

— Да. В лепешку расшибся. Ой, заболталась я тут с вами. А мне еще уборку делать.

— И часто у вас такое происходит? — Тамара достала еще одну бумажку.

— Первый раз было три года назад, когда Горбуниху прорвало.

— Кто это — Горбуниха? — спросила Тамара.

— Лярва, — повторил Гоша.

— Гоша, хватит дурить, — сказала Тамара.

— Не кто, а что, — сказала Люда и, не обращая на Гошу внимания, спрятала очередную денежку в карман. — Это речка такая. Она текла по этому самому месту, где теперь больница стоит. А еще тут болото Моховое было. Говорят, много народу в нем утонуло. Болото засыпали, а Горбуниху в канал упрятали. А на этом месте больницу-то и построили.

— Ну, это давно было, а что случилось три года назад?

— Там, за вокзалом, Горбуниха еще вольно течет, там мальчик трехлетний в прорубь упал, его сначала под лед затащило, а потом в тунелю. Знаете, там такая тунеля, под железкой? Так и не нашли.

— Ну, и как это связано с больницей? — Тамара начала терять терпение. Похоже, сиреневая Люда готова до вечера рассказывать сказки — доставай только денежки.

— А то и случилось: прорвало Горбуниху-то, у нас подвал и затопило. И там слесарь пьяный утоп. Центрифугу ремонтировал и уснул: пьяный был. И утоп.

В палату вошла Марина Александровна. Заметив Люду, строго спросила:

— Вы еще здесь? Идите, вас сестра-хозяйка ждет. — Обернувшись к Гоше, поздоровалась: — Здравствуйте! Как у вас дела? Вижу, поднимаетесь, молодцом.

— Здрассьте, — сказал Гоша. — А когда меня домой выпишут?

— Когда выздоровеете, тогда и выпишем. Вот вы, например знаете, Георгий Иванович, какой сейчас месяц идет?

Гоша посмотрел на жену, ожидая подсказки. Но та молчала.

— Ноябрь, наверное, — неуверенно сказал Гоша.

— Вообще-то уже третье декабря. Ну, ничего, вам простительно не знать, для вас время остановилось.

— А вообще, как долго этот психический синдром у него будет длиться? — спросила Тамара.

— Не могу вам ответить: у всех по-разному. Одним хватает два-три дня, а другим двух недель мало.У вас уже неделя после инфаркта прошла. Будем надеяться, что скоро придете в себя, да, Георгий Иванович?

Гоша кивнул.

— Попробуйте надувать воздушные шарики. Иногда помогает. И побольше гуляйте по палате. Можно и в коридор выходить.

Тамара наказала Гоше лежать смирно. А сама спустилась на первый этаж. Купила двухлитровую бутылку воды без газа и воздушные шарики.

— Тебе какой, Гош, синий или красный? — спросила она.

Гоша выбрал красный и тут же с детской сосредоточенностью принялся надувать.

Из коридора послышался шум. Гоша оторвался от шарика и спросил:

— А там что?

— Ничего. Просто больничный коридор. Пойдем погуляем?

— А можно с шариком?

Они брели по коридору. В Гошиной руке трепетал большой красный шар со смеющейся рожицей.

Навстречу шла низенькая, согнутая пополам бабушка. Ее стриженая голова целилась в Гошин живот. Хорошо, Тамара вовремя оттолкнула мужа, и торпеда лишь чиркнула колючей щетиной по ее руке. Бабуля зашипела, приподняла голову, и Тамара поразилась тому, какие мясистые красные у нее губы на сморщенном личике. И глаза… они горели как сигаретные огоньки в ночи.

— Пойдем домой, Тома, — заканючил Гошка, на которого тоже подействовал эффект красных глаз.

Перед ночью Тамара отвела Гошу в женский туалет — так ей было удобнее его проконтролировать. Сама разделась, чтобы принять душ. Отрегулировала воду, подставила тело под упругие струи. Замечательно! Когда есть душ, можно мириться даже с больницей. Вот только почему не уходит вода? Она булькала вокруг канализационной решетки, пузырилась грязной пеной и, кажется, прибывала откуда-то снизу. Снова прорвало эту, как ее, Горбуниху? Тамара быстренько закрыла краны, торопливо оделась и побежала в палату.

Скорее бы домой! Надоела уже эта больница со всеми ее ужасами. Тамара заперла дверь на ключ, наказав Гошке писать в бутылку из-под молока, если приспичит.

Ему снова снились кошмары. Он махал руками и от кого-то отбивался.

— Тише, тише, Гоша, проснись, что с тобой? — затормошила Тамара.

— Вода прибывает, Том.

— Да какая вода, Гош? Мы с тобой в больнице лежим, в кардиоотделении. Сухо, тепло.

— Черная, Том. Ломает лед, тащит меня, крутит в водовороте, а льдины наезжают на голову. Страшно, Том.

— Ну, все, все, успокойся. — Она вытерла полотенцем мокрый лоб мужа, прижала его голову к груди, покачала.

Наконец, Гошка уснул. Тамара прилегла на кушетку. Только задремала, как на нее навалилось что-то тяжелое. Кто-то большой и черный схватил ее за горло и начал душить. Тамара хрипела, извивалась всем телом, пытаясь вырваться. Твердые руки сжимали шею все сильнее. Стало нечем дышать. Тамара рванулась, собрав все свои силы, оттолкнула его ногами. Ноги вошли во что-то мягкое, а руки никак не могли оторвать от шеи пальцы душителя. Тамара открыла глаза. Пришла в себя. Ночь, больница, они с Гошкой в отдельной палате. Вокруг никого. Ее руки судорожно сжимают край одеяла.

— Это я с одеялом боролась? — испуганно сказала она.

— Лярва, — сказал Гошка и снова захрапел.

Следующий день начался как обычно.

— А где это мы? В Новосибирске? — спросил Гоша.

— Ой, хватит уже! Как не надоело дурью маяться. Сегодня попрошу выписать тебя.

— Нет, ты скажи, мы — что, едем в электричке? Слышишь, колеса стучат.

— Вокзал неподалеку. Вот и стучат. Мы же на Бардина. Проспект от вокзала отходит, не помнишь?

— Интересно, давно это вагоны стали оборудовать кислородом?

— Каким еще кислородом?

— Вон труба с потолка тянется к моей кровати. Написано: кислород.

— Правильно написано. Это же больница, специальная палата, для таких, как ты…

— По этой трубе она и приползает.

— Ага. «Пеструю ленту вспомнил?» — съязвила Тамара.

— Да нет, Том, не змея приходит, а лярва.

— Да что ты заладил: лярва да лярва? Что это за слово вообще такое?

— Не знаю. Просто чувствую.

— О, господи! Твои глюки меня уже достали. Нет, еще одной ночи я здесь не вынесу. Ты сиди здесь, и никуда не суйся. Я скоро приду.

Не обнаружив лечащего врача в ординаторской, Тамара бегала по коридору и заглядывала в палаты. Марины нигде не было.

Когда Тамара пробегала мимо дверей лифта, они услужливо распахнулись, так разъезжаются перед покупателем двери в супермаркетах. Тамара по инерции шагнула в кабину, лифт поехал вниз. «Зачем я туда еду?» — ужаснулась она и захотела выйти. Однако никаких кнопок не нашла. Тамара лихорадочно металась по клетке, колотила в стенки, но стук перекрывался грохотом механизмов.

Клацнув напоследок железными челюстями, лифт остановился. Тамара выпала из разъехавшихся дверей, тут же вскочила на ноги, шарахнулась от чертовой машины в сторону. Куда теперь? В какую сторону? Влажные стены, едва освещенные тусклыми лампами, опоясывали трубы. Немногочисленные двери сплошь заперты. «Зачем я здесь?» — в который раз спрашивала себя Тамара. Ноги сами несли ее вперед. Одна из дверей подалась. Что это? На бетонном полу лежала женщина в белом халате. Рядом в беспорядке валялись туфли, фонендоскоп и какие-то бумажки. Над телом суетилась лысая горбатая старуха.

— Что вы тут делаете? — закричала Тамара.

Старуха нехотя оторвалась от трупа и уставилась на нее пустыми глазами. С отвисших губ капала кровь, ее капли расцветали на снежном поле халата алыми маками.

Тамара похолодела. Уж не мерещится ли ей все это? Проклятая больница!

— Как вы мне все надоели! А ну, проваливай отсюда, мерзкая тварь!

Тамара поискала взглядом, чем бы отогнать людоедку от тела.

На глаза попался огнетушитель. Она схватила баллон и от души отоварила им старуху по лысой башке. Башка отлетела в сторону, а лярве хоть бы что. Она деловито подняла голову руками и нахлобучила на нее красную бесформенную шапку, которую извлекла из кармана необъятного линялого халата. Потом попыталась приладить голову обратно к сухонькой морщинистой шее, но выронила, и голова покатилась к ногам Тамары. Она взвизгнула и отскочила от дьявольского мяча. Попятилась, высоко задирая ноги, чтобы ненароком не коснуться... Спина уперлась в стену. Обезглавленная старуха приближалась. Тело дергалось, падало и снова вставало, пытаясь допрыгнуть, доползти до Тамары. Скрюченная нога дотянулась до головы и хорошенько ее пнула. Глаза так яростно завращались, что выкатились из-под шапки и с чмоканьем поскакали по бетонному полу, как силиконовые шарики. Такими цветными попрыгунчиками любит играть их внук, Лешенька.

Воспоминание о внуке придало сил. Тамара взяла себя в руки. Нажала запорно-спусковое устройство, соединив его с ручкой огнетушителя. Из раструба повалила густая пена. Вскоре на месте лярвы застыла целая гора пены, напоминающая оплывшую снежную бабу с отдельно лежащим комом-головой.

Тамара подхватила Марину Александровну и затащила в лифт. Она шлепала докторшу по щекам и никак не могла определить, жива та или уже мертва. Подумала: как объяснить то, что произошло в подвале? Нет, этих расспросов она не выдержит. Нельзя ни минуты оставаться в этой проклятой больнице! Простите, Мариночка Александровна, дальше вы уж как-нибудь сами. Когда лифт остановился на четвертом этаже, Тамара выскочила и пулей помчалась к изолятору.

— Гошка, бежим! — крикнула она, лихорадочно собирая вещи.

— А шарик взять можно?

— Бери, только быстрее!

Через минуту, подхватив мужа под руку, она уже мчалась по коридору. Гоша едва поспевал. Красный шар в его руке колыхался, будто раздавал поклоны.

— Только бы никто не попался навстречу, — шептала Тамара. — Только бы никто…

И, конечно, нашептала. Навстречу беглецам шла сиреневая Люда.

— И куда это мы так торопимся? — подозрительно спросила она.

— А хотите заработать? — на ходу спросила Тамара. — Идемте с нами.

Они спустились по лестнице. Проинструктированная, как нужно отвлечь охранника, Люда с готовностью принялась за дело. В кармашке ее форменной блузки лежала и грела сердце пятитысячная бумажка.

Поймав такси, Потаповы уже через час были дома. Тамара заперла дверь на оба замка, прошла в комнату и задернула шторы. Уф, кажется, теперь они в безопасности!

Из комнаты вышла Брыська. Она зарычала, недовольная долиме отсутствием хозяев.

— Полно тебе, Брысенька! Тебя ведь соседка кормила, поила? Чего еще? Погоди, не до тебя пока.

Гоша все еще держал в руках воздушный шар. Тамара осторожно вытащила нитку из его судорожно сведенных пальцев, раздела и искупала мужа. Включив ему телевизор, вымылась сама: не хватало еще домой заразу притащить.

Гоша после ванны и наспех приготовленного ужина порозовел, успокоился, смотрел мультики и смеялся.

Брыська не отводила от хозяйки внимательных глаз, будто спрашивала:

— А где котята?

Ответа Тамара не знала. Она постелила мужу в спальне, на широкой кровати, а сама, чтобы не тревожить человека после всех этих больничных дел, улеглась в большой комнате на диване. Уснула сразу.

Ночью проснулась от дикого рева. Брыська носилась кругами по комнате и орала, будто львиный прайд из трех-четырех особей. По комнате прыгал, взлетая и падая, надувая щеки и вращая выпученными глазами, красный воздушный шар.

— Ты чего, Брысенька? Иди сюда, моя хорошая... Шарика испугалась? Вот мы его…

Договорить не успела. Кошка прыгнула Тамаре на грудь, вцепилась клыками в горло, вонзила в кожу острые когти. Тамара пыталась оторвать кошку от себя, хотела закричать, но закашлялась кровью.

А Брыська все драла и драла грудь мертвой хозяйки, яростно, самозабвенно. То ли мстила ей за свое несостоявшееся материнство, то ли выцарапывала из ее тела поселившуюся там лярву. А может, и то, и другое.

Или третье. Кто его знает?

Всегда что-то есть.

— Васильевич, — подсказал Сеня, и его толстые щеки расцвели алыми пятнами.

Марина Александровна была примерно одного с ним возраста: лет тридцать, — определил Пухлый. Только она врач-кардиолог и куколка в белом халате с бейджиком, а он вонючий бомжара без документов и правой руки.

— Вы когда-нибудь слышали о синдроме Мюнхаузена? — спросила она.

— Это когда врут, что болеют? Но у меня…

— Вот-вот, именно. Такие люди зациклены на болезни, придумывают симптомы. А вы, Семен э… Васильевич, вы здоровы. Вон какой румяный, прямо-таки кровь с молоком!..

— Да уж… — Сеня сгорбился, кое-как оделся и, неловко потоптавшись у порога, вышел из кабинета.

А ночью Пухлый загнул копыта в старом парке за вокзалом. Прилег вечером на скамейку под фонарем, а встать уже не смог. В пять утра его обнаружил дворник. Голова, тулово и ноги целы. А руку шайтан откусил. Лежит дохлый совсем, не дышит. Ветер вырвал из толстых пальцев единственной руки бумажку. Дворник подобрал листок, поднес к свету. Читать по-русски Абдуллох еще не выучился. Зато крепко-накрепко запомнил приказ начальства: чтобы на участке было чисто, никакого мусора! Скомкав бумажку, сунул в черный пластиковый пакет. Хотел было и тело прибрать, но такого большого мешка у него не было. Дворник оглянулся и, не заметив вокруг ни души, потянул жмура за куртку. Тело грузно шмякнулось, впечаталось мягким боком в асфальт. Щека сплющилась как дырявый резиновый мяч, один глаз открылся.

Абдуллох вспотел, пока волок тело за скамью. Дальше — по газону, под уклон — легче пошло. По каменным плитам вообще хорошо покатилось. Черная вода жирно чавкнула, попробовала проглотить, но сходу не получилось и тогда — в предвкушении долгого пиршества — потащила подачку в дыру тоннеля. Когда-то здесь стояли решетки, но теперь вход для трупов и другого мусора был свободен. Шайтан его знает, где могут выплыть останки несчастного. Абдуллох ходил как-то за железную дорогу — на ту, парадную, строну. Но там — привокзальная площадь и три отходящих от нее проспекта. А речка за железкой не вынырнула: как ушла здесь под землю — так и с концами. Дворник отряхнул с колен налипшие листья — и вовремя: к вокзалу через парк потянулись люди на шестичасовую электричку.

***

Марина зашла в реанимационный блок. Мужчины и женщины, старые и молодые –одинаково голые. Одинаково опутанны трубками. Одинаково напряженные лица: тревожные брови, открытые рты. Живые мертвецы потихоньку отходили от наркоза и операций. Но ведь дышат. Живы. Спасены. Теперь только время…

Тишину вспороли крики — будто вороний грай из окна. Надсадно каркала и сучила синюшными ногами бабуля из второго бокса. Сухонький кулачок норовил стукнуть медсестру, заклеивающую пластырем иглу на сгибе бабкиного локтя. Крик старухи будто послужил сигналом.

И началось…

Один пациент лягнул толстой, как у слона, ногой капельницу, и та грохнулась на кафельный пол; во все стороны брызнули инфузионные растворы и осколки флаконов. Другой — вбил себе в голову, что медики собрались разобрать его драгоценный организм на органы. В борьбе за свободу немолодой дядька вел себя как малый ребенок: выплевывал таблетки, брыкался и даже умудрился укусить медсестру за руку со шприцем.

Во всех трех боксах раздавались безумные крики:

— Сволочи! Ур-роды! Пустите меня, живодеры! Пусти-ите, мать вашу так-перетак и разэтак!

Больные, пережившие инфаркт миокарда и только что лежавшие в беспамятстве после хирургических вмешательств, будто взбесились. Они орали и матерились, выдергивали из вен трубки катетеров и, перебирая немощными ногами, норовили убежать вон, подальше от «живодеров».

Марина пыталась увещевать пациентов.

— Что вы делаете? Вам нельзя кричать и двигаться! Вы же после операции! Иглы, датчики… О, боже!..

Врачи, сестры, санитары, — все, кто был свободен, бросились спасать буйных пациентов от них самих. Ночь выдалась тяжелой.

Где-нибудь в психиатрической клинике массовый психоз — дело обычное. Но в отделении неотложной кардиологии это выглядело непривычно и жутко. Марина сидела в ординаторской и листала медицинский справочник. Он описывал несколько видов постинфарктных состояний, но не объяснял произошедшее сегодня. Похожие отклонения после операции бывают у сильно пьющих людей. Но почему обезумели одновременно почти все пациенты? Не все же они алкаши!

Марина вышла в коридор.

Из задумчивости вывело дребезжание. Навстречу с приличной скоростью неслась каталка. Все быстрее и быстрее. Неотвратимо надвигались торчащие из-под простыни громадные ступни. Марина едва успела отскочить. Вжалась в стенку узкого коридора. Старая, без поролона и дерматина — таких в отделении уже давно не было — каталка поравнялась с доктором и притормозила. Под простыней угадывались очертания большого тела: крупная голова, гора живота, внушительные стопы. Ногами вперед… Почему здесь — в переходе между корпусами? Почему никто не сопровождает? Марина откинула простыню и отпрянула: на каталке лежал давешний бомж, тот самый румяный толстяк с ампутированной кистью правой руки. Только теперь вместо румянца по одутловатому лицу разливалась синюшная бледность. По голове и телу змеились уродливые швы, какие остаются обычно после вскрытия: патологоанатомы за красотой особо не гонятся.

Значит, бомж все-таки умер... Ох, как нехорошо получилось. Не отказала бы ему в госпитализации, был бы жив. Покойник приоткрыл один глаз и тут же закрыл его. Подмигнул?.. Живой, что ли? Да нет, показалось. Вон и пятна характерные… От трупа повеяло холодом. Холодом сковало позвоночник доктора. Марина стояла ни жива ни мертва, провожая глазами самостоятельно путешествующего на каталке покойного Сеню, пока он не скрылся за поворотом.

«Что за бред? Как он здесь оказался, кто привез? В морг этим коридором не возят, не связан он с покойницкой».

Марина развернулась и пошла обратно. Коридор был пуст. За поворотом тоже никого. Она дошла до отделения. Сестры на посту не видели никакой каталки.

У двери ординаторской стояла испуганная женщина.

— Марина Александровна? — спросила она. — Вы лечащий врач моего мужа? Его привезли к вам вчера утром. По телефону сказали: прооперировали, в реанимации, сегодня можно навестить. Но почему-то к нему не пускают…

— Потапов? Шестьдесят пять лет? Работающий пенсионер?

Женщина кивнула, блеснув сединой на корнях рыжеватых волос.

— Скажите, он злоупотреблял спиртным?

— Да нет, не очень… А при чем здесь это? Его же с инфарктом привезли… трезвого.

— Да, действительно, у вашего мужа случился мелкоочаговый, заднебоковой инфаркт миокарда левого желудочка с распространением на переднебоковую стенку. Вчера ему сделали ангиопластику со стентированием…

По мере того, как Марина сыпала медицинскими терминами, стараясь не смотреть с откровенным осуждением на давно не крашеные волосы собеседницы, та становилась все бледнее. Нервно теребя платочек, спросила:

— И что не так? Почему не отвечает на звонки?

— Видите ли, у вашего мужа энцефалопатия сложного генеза.

— Что это, доктор? Скажите человечьим языком.

— У него психоорганический синдром. Вечером ваш муж совершенно потерял над собой контроль. Дрался с сестрами, матерился, укусил санитарку, выплюнул таблетки… Пришлось его зафиксировать, успокоить.

— Что? Не может этого быть. Он не такой… Пустите к нему. Меня он послушает.

— Нет. Это невозможно. — Марина начала терять терпение. — Я же вам говорю: его привязали к кровати, укололи и… Он сейчас спит.

— Но почему это… этот синдром?..

— Такое обычно случается с алкоголиками.

Жена Потапова была поражена.

— Да он не очень… пьющий. Так, иногда, по праздникам, — сказала она, пытаясь заглянуть в лицо доктора. — И что мне теперь делать? Когда я смогу увидеть мужа?

— Когда ему станет лучше, мы вам сообщим.

Показывая, что разговор окончен, Марина повернулась, чтобы уйти. И чуть не столкнулась с голым человеком. Грузный, обмотанный серой больничной простыней, он шествовал по коридору прямо на нее. Стриженую голову опоясывал безобразный шов. Стянув кверху кожу одного века так, что обнажился жуткий желтоватый глаз, шов спускался со лба, змеился вдоль пухлой щеки к шее и уходил по необъятному животу ниже, под простыню.

Это был покойник со старой каталки. Только теперь Сеня Пухлый топал пешком, ступая босыми ногами по бетонным плитам и поддерживая сползающую простыню обрубком руки. Здоровую руку мертвец протягивал к доктору, единственный глаз смотрел, не мигая.

Марина вскрикнула, крутнулась на месте и бросилась бежать. Шедшая впереди жена больного Потапова оглянулась.

— Что-то еще? — испуганно спросила она.

Марина была рада, что в коридоре оказалась эта живая и теплая женщина. Схватив ее за руку, Марина со страхом оглянулась. Коридор был пуст.

— Вы никого здесь не видели?

— Нет. Только вас. Что случилось, Марина Александровна?

— Нет, ничего. Как только вашему мужу станет легче, мы вам позвоним, — повторила Марина и побрела в ординаторскую.

***

Наконец Тамаре Потаповой разрешили навестить мужа.

Облаченная в белый халат, маску и шапочку-шарлоту, она едва поспевала за медсестрой. Та зашла в один их трех реанимационных блоков, разделенных стеклянными перегородками, ткнула пальцем на привязанного к кровати доходягу.

— Ваш?

— Мой, — приглядевшись, ответила Тамара.

Да, это был ее Гошка, но что с ним случилось? Сизая щетина, отсутствующий взгляд в потолок, распахнутый рот, гнилостный запах. Снизу подвешен мешок с бурой жидкостью, поступающей по прозрачной трубочке из катетера между ног. Руки и ноги накрепко привязаны к кровати.

— Гоша! — позвала Тамара.

— Тетенька а можно ослабить мне повязки слишком туго буду вам очень признателен, — проговорил Гошка бесцветным голосом без пауз и интонаций.

Тамара задохнулась от жалости. Сорвала с себя маску:

— Гошка, родной, не узнаешь? Посмотри на меня: это я, твоя Томочка. Сейчас развяжу тебя, потерпи немножко.

— И мы пойдем домой? — Гоша моментально оживился.

— И домой пойдем, только не сегодня, а немного погодя, — щебетала Тамара, развязывая узлы на простыне, проходящей через грудь подмышками и намертво привязанной к спинке кровати.

Жгуты на руках и ногах так просто не давались.

— Да, что же это такое? Распяли человека. Сейчас, сейчас, мой хороший.

Справившись с узлами, Тамара осторожно приподняла за плечи и усадила мужа на кровати. Растерла холодные ладони. На запястьях и подмышками кровоточили ссадины. На сгибе локтя — торчала едва прикрытая бинтиком канюля для иглы. На другой руке от подмышки до кисти разлилась лиловая с желтыми разводами гематома. На груди белели круглые нашлепки для электродов.

— Господи, ни одного живого места…

— Как ты меня нашла, Томочка?

— А чего искать? Тебя сюда отвезли на скорой.

— Я в Новосибирске?

— Да, нет же. У нас, в первой городской больнице, на Бардина.

— Вот и они мне говорили, что в первой горбольнице. А я не верю.

— А ты думаешь, где?

Гоша понизил голос, будто сообщал страшную тайну:

— А я думаю, что меня увезли в Новосибирск и держат взаперти на какой-то перевалочной базе, готовятся разобрать на органы и продать китайцам.

Тамара рассмеялась.

— Да ну тебя, Гошка, кому нужны твои органы? Сам подумай, тебе шестьдесят пять лет, не молоденький, поизносился изнутри и снаружи. Твои органы годятся только тебе самому. А больше никому они не нужны. Даже китайцам.

— Правда? — Гоша пытливо заглянул в лицо.Так смотрят дети, заподозрив взрослых во лжи. — В больнице, говоришь? А что со мной?

— А ты не помнишь?

— Нет.

— У тебя случился инфаркт. Дома. В шесть часов утра мы вызвали скорую. Тебя привезли сюда.

Тамара взяла из тумбочки зубную щетку, почистила Гоше рот, заставила выплюнуть густые ошметки отслоившейся слизистой.

— Ты смотри! — удивилась санитарка, крепкая девица с сиреневой прядью волос в шевелюре. — Сидит как паинька, слушается. А почему до этого кричал, царапался, кусался? Зря вы его отвязали. Мы его вчера вчетвером скручивали…

— Пусть отдохнет. Я потом опять привяжу. Простите нас. Он больше не будет, да, Гош? — Спросила Тамара и сунула в карман санитарки пятьсот рублей. — Принесите воды, пожалуйста.

— Дивлюсь я, какой смирненький, — сказала санитарка, ставя тазик на тумбочку.

— Вот ты пришла — и сразу легче стало. Знаешь, Том, я совсем потерялся. Мне разные видения приходят. На реке лесосплав, я тону, ко дну иду, а бревна над головой смыкаются, никак не могу выбраться. Так страшно…

— Ну, ну, ладно, малыш, будет тебе. Скоро выздоровеешь, и все плохое забудется, — ласково приговаривала Тамара, обмывая тело мужа.

Уложив Гошу на кровати, Тамара аккуратно, не туго, привязала руки и ноги. Присела перед тумбочкой, намереваясь навести в ней порядок.

Внезапно завозился и закричал что-то нечленораздельное сосед за пластиковой ширмой. К нему подошли. Раздался окрик:

— Чего орешь, гад? Фу, а сопливый-то какой! Как вы задолбали, уроды! Идите, девки, сюда, свяжем этого гада покрепче, чтобы не дергался. Только пикни мне! Сейчас зафигачу дозу…

Тамара сидела на корточках, скрытая от глаз Гошиной кроватью, и боялась себя обнаружить. К счастью, процедура укрощения строптивца проходила недолго. Услышав удаляющиеся шаги, Тамара вышла из укрытия и выскользнула в коридор.

За поворотом, у лифта стояла Марина Александровна.

Тамара поздоровалась и спросила, когда Георгия Потапова переведут в палату.

— Вы же видели, он не совсем адекватен. Не может себя обслуживать. В реанимации находится под неусыпным присмотром, а в отделении ухаживать за ним будет некому.

— Я бы сама могла ухаживать…

Раскрылись двери лифта, и Марина, кивнув на прощание, занесла ногу через порог.

— Стойте! — закричала Тамара и, схватив за руку, едва успела удержать доктора.

— Что вы себе позволяете? Зачем вы меня трогаете? — Марина возмущенно дернула руку.

Но Тамара держала крепко.

— Вы чуть было не упали. Смотрите!

Они заглянули в проем. За дверью зияла темнотой жадная глотка шахты.

***

К ночи вой и стенания в отделении неотложной кардиологии поутихли. Многие пациенты забылись под воздействием лекарств, другие уснули самостоятельно. Сон давал передышку измученным телам. Не гремели лифты, не звякали хирургические инструменты, не шоркали по линолеуму швабры, отдыхали шумные каталки.

Марина аккуратно сложила стопкой истории болезни, откинулась на спинку кресла. Можно и подремать часок-другой, если ничего не случится.

Полной тишины в больнице не бывает даже глубокой ночью. Застонал больной в пятиместной палате, под грузным телом другого — заскрипела кровать, зашаркали по коридору тапки, заурчал унитаз. Это ничего, это моменты привычные, мирные. Они не в силах разорвать путы сна.

Полной темноты в отделении тоже не бывало. В коридоре всегда горел приглушенный свет. Если хорошенько присмотреться, можно различить мелькание теней. Из темноты углов и закоулков, многочисленных закутков старого здания выползали ночные соседи. Голодные, они собирались кучками или рыскали поодиночке. Кого-то привлекала сладкая кровушка. Кто-то охотился за продуктами мозга, кто-то искал эмоциональной подпитки. Всего этого в городской больнице хватало с избытком. Здесь — в центре средоточия человеческой боли и мучений — простор для темных сущностей. Они шмыгали суетливыми тенями по коридорам и кишмя кишели в больничных палатах и реанимационных блоках. Они пировали и устраивали жуткие оргии. Присасывались жадными ртами к ранам и свежим шрамам. Проникали через открытые рты спящих внутрь организмов или присасывались пиявками и жрали, жрали, жрали.

Сквозь сон Марина слышала неопрятное чавканье и утробное урчание. Силилась проснуться, отогнать, но поднятая было рука лишь вяло шевельнулась и безвольно упала на стол.

В больнице сущности жирны, избалованы и избирательны. Им уже мало простого грубого корма, им подавай что-нибудь этакое, изысканное и необычайное. Им уже мало пациентов. Они уже открыли охоту на младший и средний медперсонал и даже на врачей. И хотя у этих — нет телесных повреждений, всегда можно проникнуть внутрь через другие изъяны. Можно присосаться к биополю медсестры — любительнице с садистским азартом тыкать больных толстыми иглами и забирать крови больше, чем того требовалось для анализов. Можно приложиться к санитарке, обкладывающей матом стариков за пролитые мимо утки капли. Можно последить за пьяницей-анестезиологом — ведь он снова сорвется и порадует их делирием.

Кто-то большой и бесформенный уже открыто крался на цыпочках, со зловещим шипением тянул длинные шевелящиеся щупальца к чистенькой и успешной Мариночке Александровне. Есть, есть, чем поживиться, полакомиться…

Резкий телефонный звонок прервал дрему.

Марина взяла трубку.

Ее вызывали в санпропускник: скорая доставила пациента с подозрением на инфаркт.

Пока раздевали маленькую горбатую старуху, Марина брезгливо морщила нос и старалась не смотреть на потертую жакетку и бесформенную красную шапку, которую никак не удавалось снять: горбунья кричала и держалась за нее мертвой хваткой. Позже выяснилось, что бабуля ходила в этой шапке, не снимая зимой и летом, волосы проросли через петли вязаного полотна и прочно вплелись в узор.

— Оставьте ее, пусть пока так сидит, — сказала Марина, приступая к осмотру.

— Думаешь поди, за что тебе все это? — неожиданно спросила старуха. — А ты не думай, знай точно: следом за грехами всегда идет наказание.

— И какие же у меня грехи? — устало спросила Марина.

— А то ты не знаешь. Подумай, сама вспомнишь. Просто так ничего не бывает.

Старуха шмыгнула носом и поджала губы, показывая, что больше ничего не скажет. Не обнаружив у пациентки ничего острого, Марина все же сказала медсестре:

— Готовьте к госпитализации.

Вернувшись в ординаторскую, Марина задумалась. О каких таких грехах говорила старуха? Окончила школу, университет, отучилась в ординатуре, поступила в аспирантуру, последние шесть лет работала в первой городской, лечила людей. Некогда было грешить.

И замуж вышла девушкой, и мужу не изменяла, и абортов не делала, дочку родила. Какие грехи?

Да, полно! Какая еще старуха? Марина провела рукой по волосам, стряхивая наваждение. Сверилась с журналом: за ночь в отделение поступило четыре пациента, мужчины. Не было сегодня никаких старух.

И все же. Как там у Уоррена: «Человек зачат в грехе и рожден в мерзости, путь его — от пеленки зловонной до смердящего савана. Всегда что-то есть». Но что? Не считать же грехом то, что Марина отказала в госпитализации тому однорукому бомжу? Ее вины в этом нет, ведь она действовала согласно распоряжению заведующего отделением. «У нас не богадельня», — говорил он. Да и причин для лечения толстяка в отделении она не увидела: румяный, полный. Идет по коридору, замотанный в простыню…

О, господи! Снова…

Марина вскипятила воду. Положила ложечку растворимого кофе, сахар. Отпила глоток. Ну и гадость!

Все это — глюки. Галлюцинации. И старуха, и давешний покойник! Все это от недосыпа. От усталости. От ночных дежурств: практически вся жизнь — в стенах больницы. Вырваться бы отсюда — в отпуск, к морю!

Продолжение следует

Всегда что-то есть, часть вторая

– Отрекаешься ли ты от своих слов перед лицом грядущего? – вопрошал верховный.

Обречённый сверкнул глазами и покачал головой.

– Смерти я не боюсь. Она лишь середина жизни. А вот вас ждёт нечто пострашнее...

По толпе пробежал ропот. Неужели чернокожий дикарь не знает, что пророчества запрещены? Друиды никому не позволяли распространять предсказания, опасаясь их магической силы. Лицо верховного исказило недовольство, за которым прятался страх. Жрец торопливо махнул рукой. Вначале жертва получила удар топором по черепу, затем он был задушен петлей всё ещё надетой на шею верёвки и, наконец, ему перерезали горло. Припорошенное пылью оливковое тело распласталось на эшафоте. Курчавая голова отскочила и покатилась, подпрыгивая и роняя в траву алые брызги, пока не остановилась перед алтарём.

– неминуемая... – проронили последнее слово лиловые губы и остались открытыми, как и глаза, обращённые к солнцу.

Костя проснулся от щекотки. Волосы на затылке ерошил лапой кот Бося.

– Да, ну тебя, Боська! Дай поспать!

Мальчишка расслабленно потянулся и решил ещё поваляться. Нежиться осталось недолго: через неделю – первое сентября. Настойчивый звонок заставил подскочить. На пороге стоял друг и одноклассник Димка Петров.

– Ты чё, дрыхнешь ещё? Забыл, что ли? – Петров недовольно наморщил нос. Вышло смешно.

– Я сейчас! – сказал Костя, юркнув в ванную.

Петров сидел в прихожей и недовольно поглядывал на часы. Кот вышел из кухни и уселся караулить гостя.

– Мы же договаривались... – поёжился Димка под прицелом жёлтых глаз.

– Да не парься, успеем!

Костя проглотил пирожок, запивая холодным чаем. На ходу прочитал мамину записку: "Прибери в комнате, полей цветы, пропылесось и убери за Босей. Не забудь про летнее чтение. Целую. Ма". Костя оглядел детскую. В центре ковра – недостроенная модель самолёта, вокруг разложены не использованные пока детали, под кроватью носки, электронная книжка с заданными на лето писателями и упаковка от хлопьев. "Всё нормально! – подумал мальчишка, запихивая в мусорное ведро коробку и притаившуюся за ней банановую кожуру.

– Иди сюда, зверюга! – Костя вытянул за шланг пылесос, провёл несколько раз по небольшим островкам – где не было строительной мелочёвки – и быстренько выдернул штепсель из розетки. Кот не успел даже добежать до дивана, под которым обычно спасался от ревущего чудовища. Сидел, уставившись на Костю огромным глазами, и будто хотел что-то сказать.

– Но ты же подтвердишь, Босс, что я пылесосил, да?! Чё там у тебя в ванночке? Ну, ты даёшь! Когда только успеваешь?..

Кажется, всё.

– Пошли, Димон!

Дело предстояло важное. Недавно Димка обнаружил клад.

– Ходили с отцом на рыбалку. Там, в одном месте, прям из размытого берега торчат чьи-то кости. – Размахивая руками, рассказывал он два дня назад.

– Мало ли, корова какая-нибудь сдохла. Там же деревня когда-то была. Потом её город подавил. То есть, сожрал и не подавился, – возразил Костя и по-взрослому сплюнул на землю.

– Нет, в том-то и дело: кости человечьи, – понизил Димка голос. – Деревня на том берегу была, а не на этом. У нас там бабушка жила.

– Ну и что? – не понимал Костя.

– Надо быстрее, пока не понаехали археологи, выкопать клад!

– Клад? С чего ты решил, что там клад?

– Помнишь, по телевизору показывали, что сокровища Колчака потерялись? Где-то недалеко от нас, между прочим! И отец подтвердил...

– А чего он сам не раскапывает?

– Да я не говорил ему про кости. Случайно их нашёл. У отца клевало, а у меня нет. Шёл-шёл по берегу и нашёл! А им, взрослым, только расскажи, сразу себе заграбастают! Нет, надо самим копать и прославиться. Прикинь, по телевизору покажут – минута славы!

– Да сами в интернете выложим, сто тысяч просмотров – девчонки обзавидуются! – сказал Костя с энтузиазмом, которым наконец-то заразился от друга.

Залезли в интернет. Информация подтвердилась: "... часть золотого запаса Российской империи (около двадцати семи тонн) бесследно исчезло на заснеженных просторах Сибири..."

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Димка. – Смотри, тут и карта есть!

– Так это ж в сотне километров от нас! – засомневался Костя.

– Фигня! Чего для них сто километров туда, сто – сюда! Может, спецом, для конспирации, крестик не там поставили. Глянь, изгибы ихней речки на карте и нашей Макарихи совпадают, прям один в один! Там ручеёк справа впадает, и тут тоже!

Мальчики вытащили из-за кустов тележку и лопаты, которые предварительно стащили у дворничихи и припрятали в соседнем дворе за трансформаторной будкой.

За окраину городка добрались без происшествий.

Из обвалившегося берега действительно торчали кости. Белели в толще жирной коричневой глины.

– Гляди! Это чья-то нога! Пальцы, как у скелета!

Начали копать со стороны обвалившегося берега. Глина подавалась плохо. Ребята устали и проголодались. Но, подчиняясь какому-то непонятному азарту, копали и копали, стремясь высвободить всего цельного человека. Череп почему-то оказался в стороне. Димка едва не проломил его лопатой, неосторожно воткнув её справа от туловища. Скелет будто сидел, скрючившись и свесив ноги с края берега, а тело находилось в глубине пласта, как оказалось, вовсе без головы, которая лежала отдельно, сбоку.

– Ну, и где твой клад? – спросил Костя, когда раскопали уже довольно большую яму, но никаких сундуков или кувшинов с золотом не нашли.

– А хрен его знает! – ответил Димка, рассматривая череп. – Смотри, у него даже зубы целые. Правда, на одном какая-то штука металлическая!

– Наверное, пломба! Я слышал, немцы серебряные пломбы ставили. Но откуда тут немцы?

– Бабушка рассказывала, что после войны их было тут полно. Пленные немцы строили дорогу к руднику. Говорят, подыхали тут пачками от нашего холода...

– Так им и надо! – по-взрослому сплюнул в траву Костя.

– Ага! – согласился Димка.

– Только странно у тебя получается: то Колчак, а то немцы...

– А чё странного? История, – сказал Димка многозначительно.

– И что мы с этим военнопленным теперь делать будем?

– Как что? Домой понесём! Зря, что ли выкапывали?

Когда подходили к дому, Петров наморщил нос:

– Ты, это, Костян... немца себе забирай, меня батяня опять лупить начнёт, если его увидит...

Когда Костя, выковыривая глину и корешки растений, промывал находку под краном в ванной, от неё отскочила нижняя челюсть. Юный натуралист внимательно её оглядел: челюсть как челюсть – мощная квадратная кость с глубокими ячейками-гнёздами, из которых торчали неровные буроватые зубы. Рассмотрел и коренной – на котором был надет металлический колпачок. Вряд ли это серебро – уж больно чёрное! Хотя... мамино серебряное колечко тоже потемнело... а этот пролежал в земле неизвестно, сколько лет... После некоторых раздумий мальчик отнёс разрозненные детали в детскую. Чуть не наступил на кота, которого тоже заинтересовала находка.

– Ну чего ты под ногами крутишься? – прикрикнул, отодвигая Боську ногой и не обратив внимания, насколько тот взволнован.

Костя притащил из кухни тарелку с пирожками и устроился с книжкой на кровати – добивать летнее задание по чтению. Читал и время от времени поглядывал в угол, где обсыхал на тряпочке трофей. Костя поймал себя на мысли, что относится к черепу, как к кому-то одушевлённому, почти живому. Нет, конечно же, немец или кто он там был на самом деле, давно мёртв. Мертвее не бывает! Желтоватые лобные кости, тёмные провалы глазниц, треугольная дыра вместо носа. Интересно, кем он был? Каким человеком? Вот мама удивится! Настоящий человеческий череп у него в комнате – не то, что ужастики по телеку! Можно и напугать легонько! Мама спросит, что прочитал, какие новости, а он тут как тут...

Из угла послышался шорох. Нижняя челюсть медленно подползла к верхней. С тихим щелчком они соединились, будто детали конструктора. Длинные зубы клацнули и оскалились в мерзкой улыбке.

– М-мау! – завизжал кот, словно подстреленный, отскочил и помчался под диван, удирая быстрее, чем от пылесоса.

Череп как ни в чём не бывало лежал на тряпочке и зиял глазницами. Костя помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Устал, вот и поплыло всё перед глазами. Мама говорила, что так бывает в переходном возрасте. Залез с головой под одеяло и тихонько позвал:

– Кис-кис! Боська, иди сюда!

Он и пришёл. Прыгнул на кровать, отодвинул лапой одеяло и шершаво начал лизать голову мальчишки. Коты ведь лечебные... знают, где больное место... Затылок, потом темя. Ероша волосы, язык продвигался ко лбу... Это уж слишком!

– Да ну, тебя, Боська! Лежи смирно! А не хочешь – брысь отсюда! – отпихивал кота через одеяло Костя.

Но кот не унимался. Костя почувствовал, как повлажнели волосы на голове, а внутри её сделалось горячо и тесно. Он выпростал из-под одеяла руки, чтобы схватить Боську и оттрепать паршивца за ухо, но вместо озорного пушистика нащупал что-то округло-твёрдое и влажно-холодное.

– А-а-а! – заорал Костя, судорожно отпихивая от себя это.

Череп со стуком скатился с кровати, развернулся и стал с разбега готовиться запрыгнуть снова. Костя вскочил на ноги и пнул его, что есть мочи. Черепушка с грохотом закатилась под кровать, успев цапнуть за ногу ржавыми челюстями. Нога тут же онемела, потом по ней побежало вверх тепло. Кожа ноги начала отвердевать и трескаться, становясь похожей на древесную кору. Зато внутри!.. Внутри всё кипело, иначе и не назовешь горячее бурление и перемешивание плоти и мыслей. Кровь превращалась в бродивший по-весеннему берёзовый сок и поднималась тёплыми волнами, приливала к пальцам рук и голове. Костя замер на месте, не в силах понять, что с ним происходит. С трудом поднял к глазам руки: вместо пальцев шевелились какие-то прутики. Доковылял до зеркала. Из головы, там, где до неё дотрагивалось чудовище, словно рога оленя, торчали ветки, на которых росли и набухали почки и быстро, словно в мультиках, раскрывались листочки.

Костя смотрел в глаза отражению. Да, у этого дерева были глаза – провалы! Два чёрных колодца зияли, затягивали в тоннель времени.

Костя смотрел в зеркало и, будто на старой фотографии с налётом сепии, видел украшенную рогами свою бедную голову. Он стоял, опираясь на причудливую спинку стула, в странной одежде – такую уже давно не носили. Стоп, да и лицо было вовсе не его, Костино, а...

Его звали Томас Бирн. Из тех обедневших Бирнов, чьи предки некогда жили в старом замке на холме. Из тех Бирнов, в гербе которых издревле красовался чёрный ворон. Из тех Бирнов, для которых настали не лучшие времена...

В то утро у Томаса разболелся зуб. Он не мог стоять в лавке, помогая отцу, не мог рубить жирные туши, подкладывая на прилавок лучшие куски. Проклятый зуб пульсировал болью, будто по нему долбили молотком. У Томаса перекосило физиономию. Это отпугивало покупателей. Тогда его отец скрепя сердце выделил монету для дантиста. Томасу пришлось пережить несколько болезненных часов, пока дупло не залатали большой серебряной пломбой. И вот, когда он, измученный, возвращался от зубодёра, путь преградил этот выскочка Норкус. Он раздавал листовки в окружении таких же сопляков. И нагло смеясь, посмел предложить жалкую бумажонку ему, Бирну. Такого Томас вытерпеть уже не мог. Позабыв о боли, он сунул в рот пальцы и издал пронзительный свист. Тут же на улицу высыпали сыновья лавочников и ученики мясников, не успев снять с себя окровавленные фартуки, что оказалось весьма кстати. Молокососы из дойчес юнгфолька бросились врассыпную. Но от красной молодёжи не так-то легко скрыться. Лавочники показали, кто из них настоящие гитлерюгендцы. Эта была славная бойня!

Томас лично вонзил нож, который всегда носил при себе, в шею змеёныша. И с хладнокровным наслаждением нанёс ещё несколько ударов. Это была справедливая месть за их родовой замок! Даже папаша Бирн одобрительно осклабился. Но почему-то все, и даже пастор, приняли сторону Норкуса. "Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести", – разглагольствовали они. Но это мы ещё посмотрим!

Томас Бирн стоял под прицелом фотографического аппарата и еле сдерживал ярость и дрожь. Официальное фото для уголовного дела было испорчено. Какие-то рога... невесть откуда взявшаяся ворона. Но сам Томас хорошо знал: на фото проявилась его история, зашифрованная для потомков. Его праведный гнев, требующий мщения!

Томаса Бирна посадили за решётку, а потом, когда разгорелась война, послали на фронт. Так он попал в Россию. Но правду говорят, смерть – это середина долгой жизни.

И час настал! Подростки глядели друг другу в глаза. И тот, что из настоящего, ощущал себя продолжением того, из прошлого.

– Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести, – повторил Костя с решимостью. – И что мне надо сделать?

– Пойди и убей!

– Кого?

– Сначала – кота!

Валентина вышла из офиса, когда серая акварель сумерек сгущалась, готовая лечь под более тёмные мазки ночи. Мать-одиночка должна работать много, чтобы прокормить своё чадо. Освещённое крыльцо супермаркета высветило афишу заезжего зоопарка. "В воскресенье надо будет сводить Костика", – подумала Валентина и зашла в магазин за продуктами. Каждый раз, задерживаясь на работе, она мучилась чувством вины и тревоги. Целыми днями ребёнок предоставлен самому себе. "Надо купить ему что-нибудь вкусненькое!"

У подъезда стояла скорая. Сердце ёкнуло. Что-то случилось с её ребёнком! Ноги подкосились. Валентина топталась у двери, не в силах перешагнуть порог. Из подъезда вышли санитары. На носилках – прикрытое простынёй худенькое тело подростка. Белое лицо Нади Петровой. Страшные глаза соседки и шёпот: "Димку убили!"

– А Костя? Что с Костей? – закричала Валентина.

Петрова непонимающе взглянула на неё и прошла мимо. Села в машину, держа за руку мёртвого сына.

"Ух! – выдохнула с облегчением Валентина. – Димку убили, не Костю! С Костей всё в порядке", – уговаривала она себя, бегом поднимаясь по ступеням и не видя ничего вокруг.

– Костя! Иди, возьми сумки! – крикнула Валентина из прихожей. Ответа не последовало. Даже кот не вышел навстречу.

Валентина понимала не всё из того, что говорил старый шаман.

– Дети втянуты в древнюю вражду. Кровавую. На поражение. На кону – будущее планеты. Массовая гибель детей. Почитайте газеты. Заголовки новостных лент в интернете: "Пропавшая третьеклассница найдена мёртвой. Подросток зарезал одноклассницу и повесился. Двенадцатилетний ребёнок утонул в фонтане. Подросток зарезал друга и одноклассника"... Вам ни о чём это не говорит?

"Это, последнее, – про нас. Про Костю", – машинально отметила Валентина. Она согласно кивала головой на все доводы шамана. Но никак не могла решиться принести в жертву его. Своего мальчика. Даже во имя спасения планеты.

Она приехала сюда, в Чуйскую степь, в древнюю обсерваторию, за спасением Кости, единственного сына. Ей подсказали, что только здесь возможно чудо. Одна из каменных глыб внутри магического круга напоминала трон. Это и был трон шамана. Здесь он и поджидал её. Старый шаман откуда-то наверняка знал, что она придёт. Он не в силах спасти её сына. Но пусть она не расстраивается. Смерть – это середина долгой жизни. Потусторонняя жизнь – более счастливое продолжение земной. Последняя надежда Валентины рухнула.

– Тёмные силы пробудились. Дети убивают детей. Тысячи молодых людей ринулись на поиски... чего? Мести? Войны? Счастья? Надо остановить поток ненужных смертей. Смертью смерть поправ! Смертью смерть поправ!

Бегая по кругу, шаман подпрыгивал всё выше, тело его выгибалось. Бубен и круглое лицо его были обращены к солнцу и повторяли его форму, троекратно приумножая силы светила. Шаман впал в транс, вошёл в резонанс с космическими ритмами.

В самом центре мегалитического комплекса, близ плоского, похожего на эшафот камня разгорался жертвенный костёр. Рядом – две согбенных фигурки. Мать держала за руку пока ещё живого своего сына.

Никого нет. И, видимо, не будет.

Выхожу к машине, вижу, что пистолет отработал как надо и бак полон. На всякий случай доливаю до горла.

Вытащил пистолет, сел в машину. Запускаю двигатель, бортовой компьютер радостно известил об оставшемся пробеге в 800 км. Если мои расчеты верны, ехать осталось максимум 150 км…

…

…

…

Я еду уже часов 7. На одометре невообразимые в обычное время 500 км. Я пробовал гнать, пробовал тащиться. Эта дорога бесконечна и нет ни единой попутной или встречной машины.

А еще… Бак.

Я как заправился на той странной заправке, так бортовик и показывает полный бак. Как будто Я еду на святом духе. Кстати, что там по святым?

…

…

…

Я всё ещё еду, глаза слипаются, но не позволяю себе спать. Одометр вышел на второй круг, по обочинам больше ни заправок, ни гостиниц, ни столовых, где можно было бы перекусить, поспать или хотя бы перевести дух. По обочине тянется оранжевая сплошная, «остановка запрещена». Однажды Я остановился на десять минут в зоне действия этой полосы, штраф пришел через неделю. Семейный бюджет и так не резиновый, не стоит провоцировать.

…

…

…

Нагоняю бусик, вроде Fiat, изо всех сил сигналю и моргаю, чтобы водитель остановился. Реакции ноль.

Иду на опережение, вижу что водительское место пустует. Охереваю очередной раз, утапливаю педаль в пол. Восьмиклоп старенкой гранты ревет и плюется маслом в выхлоп, но набирает.

…

…

…

Вот уже 6 часов Я мчусь по трассе со скоростью 170 км/ч. Педаль утоплена в пол. Больше гранта просто не может. Трасса прямая как стрела, ни поворотов, ни развилок. Я уже давно с такой скоростью должен был проехать не то, что съезд на Тихорецк, где находится заказчик, а вообще всю М4 до конца. Эта трасса и эта ночь кажутся бесконечными.

…

…

…

С момента выезда пошли вторые сутки. За исключением первых пары часов Я не помню ни единой живой души, которая встретилась бы мне по пути. Всё чаще думаю, что двигаюсь по дороге в ад…

…

…

…

хх.хх.24г. на трассе М4 Дон, в районе станицы Кущевской произошло столкновение, в результате которого погибли водитель микроавтобуса Fiat Ducato и водитель а/м Lada Granta.

ГИБДД Краснодарского Края выражает сочувствие семьям погибших.

Посуда громко разбивалась, и Вторак сразу же отреагировал.

Потом Макс кинул ещё посуду, дабы Вторак ушёл подальше. После этого он подоспел к Андрею и стал помогать ему вылезти из оврага.

Потребовалось время, чтобы выбраться, но к этому моменту Вторак уже успел вернулся, держа в руках острый осколок от посуды.

Увидев ребят, которые собирались уходить, он кинул в них осколок, ранивший Андрея в левое плечо.

Несмотря на рану, друзья изо всех сил стремились убежать, но сторона, откуда пришёл Макс, была заблокирована Втораком. Да и привести его к Рите было бы очень опасно.

Оставалась только дорога к ратуше, видневшаяся недалеко среди зданий.

С успехом добежав до ратуши, ребята находились среди всё тех же мёртвых расчленённых человеческих тел, а сквозь дырявые каменные стены ратуши пытались просочиться переливы Вторака, но что-то будто бы удерживало их.

Макс выдохнул, а Андрей, попавший сюда впервые, ужаснулся от увиденного.

— Согласен, мерзко, но тут находиться не вариант, — сказал Макс, потом указал Андрею на лестницу.

Ребята поднялись по лестнице, и у Макса в очередной раз заболела голова. Сразу же он стал видеть внизу бесчисленное множество тех самых призрачных людей, которые теперь устремлялись к ратуше.

— Снова они… — сказал Макс, сильно держась за голову.

— Кто?

— Да люди эти…

— Я никого не вижу, — сказал Андрей, смотря вниз.

— Они уже проходят сквозь стены.

Андрей смотрел на Макса, как на обезумевшего человека.

— Ты бредишь? Или это прикол такой?

— Хотелось бы, чтобы было второе, — сказал Макс, продолжая держаться за голову.

— Знаешь, а переливов-то я тоже не вижу, — сказал Андрей, поднимая голову вверх, — может спустимся и выберемся уже наконец?

— Вдруг это засада.

— Не проверим, не узнаем.

Макс списал очередные видения на галлюцинации и вместе с Андреем снова двинулся к лестнице, продолжив терпеть головную боль.

Нависшая тишина сопровождала ребят к лестнице, но внезапно они услышали, как по ней кто-то поднимается.

— Стой! Слышишь? — остановил Макс Андрея.

— Шаги…

Небрежно звуча, шаги усиливались, а лестница сильно скрипела, и из темноты вышло нечто…

— Зомби! — крикнул Андрей и стал разворачиваться, а Макс успел разглядеть это более детально, прежде чем поспешил за Андреем.

Это нечто было неким соединением тех конечностей, которые лежали внизу ратуши. Разные части тела от таких же разных людей несвойственно выпирали на этом восставшем мертвеце, обезображено выглядев. Голове повезло меньше всего. Она была изуродована сожжённым человеческим мясом максимально сильно, не имея глаз, носа, ушей и рта.

Это мясное уродство шло к Максу с Андреем медленно и небрежно, а следом за ним шли похожие на него мертвецы.

По мере того, как друзья подходили всё ближе к краю ратуши, мертвецов появлялось всё больше. Макс достал фонарик и стал светить в них, но это не помогало, тогда он достал меч и стал отбиваться от мёртвого нашествия. Но мертвецов меньше не становилось, а Макс уже не мог одновременно отбиваться и терпеть сильную головную боль, но вдруг увидел внизу, возле ратуши, большую кучу тел.

— Нам нужно прыгать!

— Куда?

— Вниз! Прямо сейчас!

Макс взял Андрея за руки и прыгнул вниз.

Ребята мягко приземлились и сразу же побежали в сторону леса, где их должны были ждать Паша с Ритой.

Они бежали, попутно отбиваясь от мертвецов, пока не прибыли в назначенное место, куда мертвецы почему-то не решились зайти.

Теперь все были в сборе, кроме умершего Саши. Макс сразу же заметил, как Рита уже уверенно стояла на ногах.

— Ты как? — спросил Макс Риту, подойдя и обняв её.

— Бывало и лучше.

— Идти сможешь?

Вдруг деревья стали содрогаться. Друзья подумали, что у них слишком сильные галлюцинации от долгого пребывания в этой деревни, пока одна из больших веток не упала к ним под ноги.

— Скорее, бежать, — сказал Паша, после чего все они изо всех ног устремились по неизвестной тропе, а позади продолжали всё сильнее шататься и падать деревья.

Неизвестная тропа вывела друзей на опушку леса. Они больше не знали, куда им бежать, когда увидели вокруг себя сверкающие глаза.

— Кто это? Почему их так много? — орал Андрей.

Из тёмных толстых деревьев повиднелись силуэты на четырёх лапах. Глаза вскоре перестали сверкать и показались головы душарников. Вместе с этим в небе начали виднеться переливы, уверенно летящие к измотанным ребятам.

Переливы пролетели вокруг друзей и остановились напротив них, где потом ребята увидели уже стоящего Вторака. Он уверенно смотрел на них, словно зная, что теперь им некуда деваться. Вторак медленно пошагал к друзьям, а Макс, Паша и Андрей начали доставать свои оружия ближнего боя.

Вторак был уже в нескольких метрах от них и стал разминать свои кисти, обнажая острые когти, как вдруг кто-то стрельнул в него сзади. Он обернулся и увидел Рагмира, всего истерзанного, в крови и с уставшим взглядом. Ребята тоже заметили его. Как он мог выжить?

Рагмир шёл на Вторака и без остановки стрелял в него, а ребята принялись отбиваться от нападающих душарников.

Отважные ребята отбивались, защищая себя и Риту, а Рагмир прятался от Вторака среди деревьев, попутно стреляя в него, когда был подходящий момент для этого.

В какое-то мгновенье Андрей не заметил, как разошёлся с друзьями, пока отбивался от душарников. Из-за этого он растерялся и вскоре споткнулся об торчащую из земли толстую ветку, когда решил убежать от душарников.

Пытаясь быстрее встать, при этом подвернув ногу, Андрей почувствовал, как на него налетел один из душарников, а следом ещё один. И так, пока их не стало больше пяти. Этого хватило, чтобы придавить Андрея, а потом жестоко растерзать. Чувствуя эту боль, он кричал, пока не стал захлёбываться собственной кровью, когда ему перегрызли шею. Остальные из друзей слышали это, но не могли прийти на помощь, так как душарники блокировали все пути, кроме дороги в неизвестность.

Неизвестная дорога привела к подножью скалы. Ребята попытались подняться, чтобы оторваться от душарников.

Помогая Рите, чуть ли не неся её на себе, Макс из последних сил залезал на скалу, а Паша подталкивал его снизу. Вместе, им наконец удалось залезть на скалу и тем самым оторваться от голодных душарников.

— А Андрей… Как же он… — начала говорить Рита.

— На этот раз вряд ли… — сказал Макс, пытаясь успокоить Риту.

— Думаю, это был его последний путь, — добавил Паша.

Постояв молча минуту и опустив головы, ребята двинулись дальше.

Сотня метров, может, чуть больше, была пройдена, прежде чем Макс, Паша и Рита вышли к высокому обрыву, с которого было видно остальную часть леса, который, казалось, не имел границы. Первое, что бросилось Максу в глаза – Луна, из-за которой он вспомнил про ритуал. Тут послышался громкий вой Вторака. Макс сразу же напомнил Паше про ритуал, и они принялись ловить лунный свет, прежде чем снова встретят безумного дикаря.

Макс слегка очистил острие своего меча, чтобы отразить на него лунный свет в сторону Паши, который недалеко от него держал стеклянный осколок от посуды из рюкзака Макса.

Появился Вторак. В одной руке он держал мушкет Рагмира, а в другой его голову.

Поняв, что затеяли парни, Вторак сразу же направил оружие Рагмира в них и стрельнул… но оружие почему-то не стрельнуло. Вторак не знал, как им пользоваться дальше, поэтому откинул его в сторону и в гневе ринулся к ребятам.

Паше удалось в последний момент ухватить лунный свет от меча Макса, прежде чем Вторак появился слишком близко к нему. Паша развернулся, чтобы отразить удар Вторака.

Паша успел проткнуть старого колдуна осколком и уже подумал, что он умирает, но внезапно заметил, что стекло оказалось недостаточно прочным, отчего просто сломалось об толстошкурое брюхо Вторака.

Колдун же выпрямился, взял Пашу и моментально скинул его с обрыва. Паша пролетел над Максом и стремительно двинулся вниз, ударяясь об каменистые неровности скалы. Теперь все действия по спасению Риты и себя самого зависели только от Макса.

Макс потерянным взглядом всматривался в низ скалы, провожая Пашу с мыслями о незнании, как быть дальше.

Внезапный голос Риты вывел Макса из оцепенения. Он подошёл к ней, и ему пришла идея выстрелить мелкими осколками стекла из ружья Рагмира.

«Может так получится?», — подумал Макс, смотря на мушкет, находившийся недалеко от Вторака, но достаточно далеко от самого Макса.

— Что ты хочешь? — спросила Рита.

— Есть одна идея, но нужно как-то отвлечь его.

— Твои видения… Я не успела сказать, но Вторак боится тех людей, которых ты видел.

— И что делать?

— Соберись и вспомни какое-нибудь очень плохое воспоминание, связанное с тобой.

Макс подумал и вспомнил своё детство, когда он ещё не знал, что окажется сиротой…

«В тот день, когда меня оставили родители у того человека…», — думал про себя Макс и вспоминал... Это было одним из худших его воспоминаний.

«Они оставили меня, как какую-то вещь, и не вернулись. А я ведь ждал их… Ждал…», — продолжал вспоминать Макс, пока вокруг Вторака не стали появляться призрачные люди.

Теперь их было достаточно много, когда Вторак превратился в переливы, которые уничтожали призраков, пронзая их собой.

Макс тем временем подбежал до мушкета, подобрал его и осколки, после чего зарядил ими ружьё и стал выжидать лучшего момента, чтобы нанести удар Втораку. Но его не было видно, как вдруг возле Риты появились переливы. Они кружились, потом завертелись над ней и неожиданно вселились в грудь.

В одночасье Рита изменилась в стойке и в лице. Взгляд её стал пустым, только лишь злость виднелась в её гримасе. Руки с ногами встали в жуткую стойку, скрутившись в несвойственные человеку стороны.

— Макс, что теперь ты будешь делать? — вдруг заговорила Рита несвойственным ей голосом.

— Рита? Это ты?

— Риты больше нет. Есть только я.

Макс посмотрел в безмолвные глаза Риты и увидел в них сущность Вторака, который, по-видимому, вселился в Риту, полностью овладев её телом и чувствами.

— Ты так хотел убить меня, но теперь убьёшь её.

— Ничего подобного! — сказал Макс, думая, что Вторак блефует.

— Ваши жертвы были не напрасными. Скоро деревня оживёт...

— Не дождёшься! — Макс направил мушкет на Риту, в теле которой находился Вторак, потом резко опустил и стал медленно направлять на себя.

— Правильно. Сделай это, и деревня станет прежней.

Макс уже стал нажимать на курок, но в этот момент ему пришло осознание того, что так или иначе Вторак должен умереть, иначе неизвестно сколько ещё может быть жертв, попавших в этот мерзкий лес. Посчитав Риту за жертвоприношение, Макс вновь направил мушкет на Вторака, который уже бежал на него, и сделал выстрел, говоря: «Прости меня, Рита».

Вылетевшие из ружья осколки пронзили тело Риты, тем самым убив и Вторака. После этого Макс подбежал к ней и стал молиться в надежде, что нечто свыше воскресит Риту. Но нет, Рита была мертва.

Пока Макс сидел возле убитой Риты, он заметил, как что-то постепенно стало освещать его. Посмотрев на горизонт, он увидел рассвет.

«Всё кончено?», — подумал Макс.

Макс смотрел на рассвет и плакал, думая, как быть дальше. В голове было так много нераскрытых вопросов, но ничто так не волновало Макса, как смерть Риты, которую он собственноручно убил. «Но ведь другого выхода не было?», — спрашивал сам себя Макс.

«Всё, что произошло, будет теперь терзать меня до конца жизни…», — продолжал думать Макс, морально убитый горем своих друзей и особенно, Риты.

Рассвет ярко освещал весь лес и обрыв, где находился Макс, а где-то неподалёку слышались голоса. Среди них был знакомый голос… голос той самой Когтерезки. Вот-вот они найдут Макса, но лишь его одного.

Шахта. Стоит вагонетка, которая медленно начинает трогаться по рельсам, постепенно набирая скорость. Набрав её, она резко направляется куда-то глубоко вниз.

— Он лежит тут с того дня, как я ушла с вашей станции, помнишь? — продолжила Маша.

Девушка сильно вспотела, пока копала, и, почувствовав резкий запах своего пота, немного отсела от молодого человека.

— Почему ты его убила? — холодным тоном спросил Сережа.

— Убила? Я? Нет, ты что? — заверещала Мария. — Я только вчера узнала, что он мертвый тут лежит. На станции Стромино случайно подслушала разговор двух бродяг. Вон даже лопату позаимствовала, чтобы закопать тело. Собаки же сожрут или еще кто.

— Ты же признала вину и день вспомнила, — настаивал парень.

— Моя вина в том, что оставила его тут тогда, — глаза девушки сделались влажными. — В то утро я вышла со станции специально пораньше. Ренат уже проявлял свои чувства ко мне раньше и, услышав «нет», не прекращал попытки ко мне подкатить. На людях он этого не делал, видимо, стеснялся. Я хотела уйти по-тихому, пока все спят, извини за открытую дверь. На середине пути ухажер меня догнал, вот на этом самом месте возле рельс. И начал приставать. Раньше он не давал волю своим рукам, а тут как подменили. Ну я и психанула, со всей силы пнула ему между ног. Это скорее вышло машинально, чем преднамеренно.

Сережа внимательно слушал и пытался понять, врет Маша или нет.

— Ухажер скрючился от боли, — продолжила девушка. — Стал прыгать на месте, непонятно зачем.

— Говорят, помогает, — перебил Борис Валентинович. — Слышал, при таких метких ударах нужно попрыгать на пятках на чем-то жестком.

— Угу, вот и допрыгался наш кудрявый бычок, — продолжила свой рассказ выжившая. — Прыгнул так, что ногу подвернул, взревел, будто медведь после зимней спячки. Сел на землю, снял ботинок и принялся ступню руками растирать. Да вон, глянь, он до сих пор без этого ботинка лежит. Тут я маху дала, конечно, бросила мужика. Но меня можно понять, он, считай, набросился на меня, и неизвестно, чем бы все это закончилось. Хотя знаю, чем, Ренат был бы жив.

Мария грустно повесила голову.

— Верно, моя вина тут есть, — продолжила Маша печальным голосом. — Не нужно было его оставлять. Я не желала ему смерти, просто хотела, чтобы отстал.

— Значит, ты ушла и больше его не видела? — спросил вдруг Борис.

— Нет, я даже в Стромино не стала заходить, пошла дальше в сторону города И. Подумала, он очухается и дойдет, тут идти-то всего ничего. А дальше дожди зарядили, когда вернулась на станцию, всё и услышала, решила, нужно хоронить.

— А нож у тебя есть? Чем колбасу режешь? — поинтересовался Борис.

— Колбасу? Хах, ее запах мне только снится, — девушка стала рыться в своем камуфляжном рюкзаке и достала железяку средних размеров, похожую на тесак. — Вот мой нож, выменяла его у одного дурня. Сталь, говорят, хорошая. Сделан из какой-то там фрезы для станков.

— Мда... Таким глаз не проткнешь, — тихо сказал Борис и продолжил капать. — А что, ничего странного не заметила в тот день? Может видела кого?

— Вроде нет, хотя... — Маша призадумалась.

— Говори, не тяни... — не выдержал паузы Сережа.

— Когда я прошла уже достаточное расстояние, только сейчас вспомнила. Вот ты спросил, и сразу всплыло в памяти. Шум шагов услышала сзади, решила, Ренат снова догоняет, и обернулась. Смотрю, мужик из леса выходит с большим рюкзаком и ружьем, как у тебя. Ну и пошел вдоль рельс в сторону Бякино.

— То есть через Рената?

— Получается, что так, — Мария была сильно удивлена, что совсем забыла про этот момент. — Да вы его должны знать, часто по разным станциям шляется, челнок, дед старый с бородой. Вон он идет как раз.

К компании подошел Дмитрий Иванович.

— А я думаю, куда вы пропали с утра, — весело ответил дед и протянул руку Сереже, чтобы поздороваться.

Сергей не подал руки, встал на ноги и прикинулся, что не заметил.

— Нет ли у тебя ножика, дядь Мить? — спросил парень. — Консервы надо открыть, помянули, а закусить нечем.

— Это мы запросто, это мы сейчас, — старый челнок похлопал себя по куртке, потом по ремню, снял рюкзак и нашел в нем длинный тонкий нож, похожий на кинжал. — Вот, держи, сынок.

Сережа взял нож в руки, рассмотрел и передал Борису Валентиновичу. Маша встала и отошла чуть в сторону.

— Чем же тебе наш Ренатик-то не угодил? — спросил с легкой дрожью в голосе Сережа. — Эх, дядя Митя... Ты даже следы крови с ручки ножа не оттер.

Дед снял шапку, подошел к телу и тихим голосом произнес:

— Достал меня этот паршивец. Это он на станциях весь такой белый и пушистый. А сам долю со всех тряс. Вот и напарника моего два года назад по голове так хлопнул ладонью, что тот сначала дурачком стал, потом умер через четыре дня. Такой мужик золотой был.

— Первый раз слышу про Рената такое, — перебил Сережа.

— Ага, я и говорю, боялись его, он же тряс тех, кто слабей и за кого заступиться некому. Велел молчать при людях, иначе будет как с моим дружком. Сил моих не было уже терпеть, я километры мотаю, как белка в колесе, с утра до ночи, а он все забирал и требовал еще и еще. Мало ему все время. В тот злополучный день я в лес забежал нужду справить. Вышел, смотрю, изверг наш сидит на земле раненый, ногу потирает. Говорит, сейчас ты меня, старая кляча, на себе попрешь до станции на закорках. Тут-то у меня и всплыл образ моего напарника в голове. Схватился за нож и всадил ему сразу в глаз, чтоб наверняка. Оттащил в кусты, чтоб не сразу нашли. Потом сны эти страшные покоя не давали, сам всё и рассказал, якобы его нашли другие. Ну, чтоб похоронили, человек всё-таки, хоть и поганый.

— Убийца всегда возвращается на место преступления, да, дядь Мить? — сам того не ожидая, улыбнулся Борис.

— Что со мной теперь будет? Убьете? — голос деда не был испуганным. Дмитрий Иванович посмотрел в глаза парню и тихо добавил: — Значит, убьете... Из моего же ружья... Кто же мог подумать.

Сергей вставил два патрона в стволы ружья и громко и четко произнес:

— Безвыходных ситуаций не бывает, дядя Митя. Даже если тебя съели, то есть всё равно два выхода, либо через рот, либо через зад. Надо было обо всём рассказать нам, но ты выбрал иной путь.

Сергей взял старика в прицел ружья и спокойным голосом добавил:

— А теперь беги, дядя Митя, беги и не оборачивайся. Больше не появляйся на моей станции никогда.

Дед закрыл рукой отвисшую челюсть, ноги его затряслись. Хотел поднять с земли свой рюкзак, но Борис отрицательно покачал головой, вылез из ямы и передвинул ношу ближе к Маше. Дядя Митя пробубнил что-то невнятное себе под нос и побежал что есть мочи в сторону станции Стромино.

Через какое-то время Сережа выстрелил в сторону деда, потом еще, впопыхах перезарядил и снова выстрелил. Борис Валентинович тоже достал свой ПМ и расстрелял весь магазин.

Вот только стреляли они не по Дмитрию Ивановичу. Вдалеке из леса выбежала стая собак, та самая, что терлась у Стромино по ночам, и накинулась на старика. Почти все пули пролетели мимо. Стая схватила тело дяди Мити и утащила вглубь леса.

Продолжение следует...

Если интересно, еще книги тут.