Лет 20 назад пр тв показывали какую-то передачу про какой-то уникальный советский пресс, который дохера давил, а в конце ещё проворачивал. Советские учёные на нём по приколу давили всякое, и как-то даванули зерно. Мука вышла супертонкого помола. Они из неё хлеб испекли и он оказался охуеть каким питательным. Проверили на солдатиках, те месяц на этом хлебе и воде просидели, но вреда здоровью не было вообще, хотя и не какали. В передаче его сравнили с эльфийскимт лепёшками из Вл.ко.
Конечно, возможно это было на заре РенТВ, я не помню, но вроде там всё реально было. Может кто помнит/знает об этом что-нибудь?
23 сентября исполнилось 130 лет со дня рождения одного из оригинальнейших русских мыслителей ХХ века Алексея Лосева, автора «Диалектики мифа», многотомной «Истории античной эстетики» и еще более 700 работ по философии, филологии, математике, логике, теории музыки и другим дисциплинам.
Донской казак, монах в миру, арестант и строитель Беломорканала, рано ослепший, но плодовитый философ-долгожитель с острым и дерзким умом даже в глубокой старости, Лосев из тех ученых, чья личность не менее интересна, чем их труды. Он по праву мог говорить: «Если уж обязательно нужны какие-то ярлык и вывеска, то я могу, к сожалению, сказать только одно: я – Лосев!»
«Разгул и размах»
Алексей Лосев родился в Новочеркасске, столице донского казачества. Его воспитывали мать и дед, настоятель храма Михаила Архангела протоиерей Алексей Поляков. Наталья Алексеевна подрабатывала в библиотеке, так как ее муж Федор Петрович Лосев оставил семью, когда их сыну Алеше было три месяца.
Федору Петровичу жилось неспокойно. Он преподавал математику и физику в школе, работал архивариусом в Духовной консистории, но его страстью была музыка, и он был блестящим музыкантом, скрипачом и дирижером. О нем пишут как о человеке ветреном, гуляке, но при всей своей житейской легкомысленности Федор Лосев был знатоком и ревнителем церковной музыки, получив в итоге высокую должность регента хора Войска Донского. Тронутый его искусством, Александр III даровал ему золотой перстень с бриллиантами. Возможно, Лосев-старший заболел звездной болезнью и решил, что в браке ему тесно.
Брошенный отцом, Алексей не таил на него обиды. Наоборот, не без гордости подчеркивал, что унаследовал от родителя «разгул и размах, его вечное искательство и наслаждение свободой мысли и бытовой несвязанностью ни с чем». Лосеву всегда претил мещанский образ мысли, поэтому он, в отличие от своих биографов, не спешил называть Федора Петровича непутевым, а любовался его мятежностью и широтой интересов, которыми впоследствии славился и сам.
Волшебная гимназия
Настоящим подарком судьбы для Алексея стала классическая Новочеркасская гимназия. Казалось бы, что такого – гимназия провинциального города? Но уровню этого учебного заведения могли бы позавидовать многие столичные учреждения. В ней царили строгая дисциплина и в то же время свободный дух. Что говорить, если даже учитель Закона Божьего, традиционно самый консервативный педагог, священник Василий Чернявский был знатоком литературы, устраивал дискуссии о поэтах-символистах.
Обо всех преподавателях Лосев вспоминал с теплотой, говоря, что они были истинными учеными, «не чета нынешней профессорне». Но особенно благодарен он был учителю греческого и латыни чеху Иосифу Микшу. Именно он «заразил» будущего философа античностью.
Лосев стал лучшим учеником гимназии, но не сразу – первые классы он плелся среди отстающих, пока одним утром с ним не случилось какое-то волшебное прозрение – он вдруг ощутил в себе жажду знаний. Позже Лосев рассказывал, что томился на каникулах и ждал 1 сентября, как праздника.
За отличную учебу он получил от директора гимназии необычный подарок – восьмитомное собрание сочинений Владимира Соловьева. С тех пор этот философ, мистик и поэт стал одним из кумиров Лосева.
Театр и скрипка
Влюбчивый гимназист, Лосев писал девушкам многостраничные письма, некоторые из них достигали 40 страниц. Даже в этом проявлялась знаменитая лосевская основательность.
Влюбившись в юную скрипачку, Алексей и сам захотел стать скрипачом. Учился у итальянца Фредерика Стаджи, виртуоза и певца-тенора, некогда знавшего мировую славу. Во время гастролей в России Стаджи заболел, потерял голос, да так и остался тут, на юге страны, открыв частную музыкальную школу. Был он еще невероятным силачом, чем также завоевал уважение новочеркассцев. Учениками Стаджи были многие знаменитые русские артисты. Музыкальное образование впоследствии позволило Лосеву стать профессором Московской консерватории.
Еще одним увлечением юного философа был театр, куда он ходил почти каждый день, а по воскресеньям аж дважды, имея на эту вольность специальное разрешение инспектора гимназии.
При всей любви к античности краеугольным камнем жизни и творчества Лосева с юности была православная вера. Он не считал, что она сколько-либо противоречит научному познанию, скорее, наоборот, делает познание полноценным. «Верую, потому что максимально разумно», – любил повторять Лосев, переворачивая тертуллиановское «верую, ибо абсурдно».
«Высший синтез»
Часто говорят, что душа верит, а ум сомневается. «У меня все наоборот: душонка пищит, сомневается, а разум неумолимо свидетельствует – Бог есть!» – признавался Лосев. Он разделял в человеке рассудок и разум: «Я только и живу разумом. Он выше всякой логики, он не признает капризов душонки, рассуждений рассудка. Разум видит непосредственно, он созерцает». Термин «душонка» Лосев употреблял часто: так он пренебрежительно называл эмоциональную, поверхностную, шаткую сторону человеческой природы.
Одной из гимназических работ юного философа был очерк, в котором атеизм критиковался с научных позиций. Для Лосева это было одним из первых шагов к его утверждению синтеза – единства наук, религии, искусства. «Современность возжаждала синтеза более, чем всякая другая эпоха» – первые строки ранней работы Лосева «Эрос у Платона» актуальны и сегодня, столетие спустя. «Высший синтез как счастье и ведение» – так называлась статья 17-летнего Алексея Лосева, написанная накануне поступления в Московский императорский университет.
В университете Лосев учился сразу на двух отделениях историко-филологического факультета – классической филологии и философском. Одним из его товарищей-студентов был Борис Пастернак. «Очень симпатичный, добродушный человек. Хорошо знал языки», – вспоминал ученый.
Лосев также занимался в Психологическом институте у философа и психолога Георгия Челпанова, который привел его в Московское религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева. Здесь Лосев встретил цвет русской мысли начала ХХ века: Вячеслава Иванова, Николая Бердяева, Семена Франка, Льва Шестова, Павла Флоренского.
Собеседник всеблагих
Послереволюционную разруху Лосев переживал по-философски: словно бы не придавая значения внешним помехам, погрузился в любимую античность. Это было не бегство от реальности: Лосев считал, что в период всеобщего краха возвращение к основам культуры жизненно необходимо. Тем более когда большинство ученых занимались мешочничеством, то есть торговлей ради выживания.
Он любил повторять стихи Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир/ В его минуты роковые! / Его призвали всеблагие / Как собеседника на пир».
К середине 1920-х религиозно-философские страсти, бушевавшие в России с начала века, стихли: многие мыслители покинули страну, в том числе в принудительном порядке на так называемом «философском пароходе» (на самом деле пароходов было несколько). Лосев же еще не был настолько знаменит, чтобы «удостоиться» высылки. Государственное «признание» в виде ареста пришло несколько лет спустя.
А пока, в 1920-е, Лосев – профессор Нижегородского университета, Московской государственной консерватории и 2-го Московского университета, сотрудник Государственного института музыкальной науки и член Государственной академии художественных наук. Это внешняя сторона, а внутри он вынашивает свои концепции философии имени, символа, мифа.
Космическая любовь
Молодой Лосев платонически любовался многими женщинами и даже педантично заносил их имена в особый список, но на счастливый брак не рассчитывал – столь высоко установил он для него планку: только возвышенный союз единомышленников и ничто другое. Даже написал в 20 лет небольшой трактат о невозможности, за редкими исключениями, «космической любви» на Земле. Подобный идеализм чаще всего либо заканчивается семейной катастрофой, как у Блоков, либо просто испаряется по завершении периода юношеского максимализма. Но Лосеву повезло: он встретил по-настоящему близкую душу.
В 1917 году он снял комнату в доме на Воздвиженке. Дочь владельца квартиры Валентина Соколова сразу влюбилась в рослого и уверенного в себе молодого интеллектуала. Сама она была красива и образованна – астроном по специальности, но голова Лосева была так занята научными и духовными проблемами, что прошло несколько лет, прежде чем он понял: перед ним та единственная, найти которую он даже не надеялся. Их интересы совпадали полностью: от веры до высшей математики. Летом 1922-го в Ильинской церкви Сергиева Посада их обвенчал о. Павел Флоренский.
Алексей Федорович Лосев с супругой Валентиной на Беломорканале, 1933
Лосевы смотрели на свой союз как на «умную пристань в скорби и хаосе жизни». Попав в начале 1930-х в заключение, философ писал жене: «Мы с тобой за много лет дружбы выработали новые и совершенно оригинальные формы жизни: то соединение науки, философии, духовного брака и монастыря, на которые мало у кого хватило пороху и почти даже не снилось никакому мещанству из современных ученых, философов, людей брачных и монахов. Соединений этих путей в один ясный и пламенный восторг, в котором соединилась тишина внутренних безмолвных созерцаний любви и мира с энергией научно-философского творчества, – это то, что создал Лосев и никто другой, и эту оригинальность, глубину, жизненность никто не может отнять у четы Лосевых».
Валентина безоговорочно верила в мужа. «А.Ф. все определит. За ним я пошла бы на что угодно», – писала она в дневнике.
Необычность их союза состояла и в том, что в 1929 году, после семи лет брака, они приняли тайный монашеский постриг. Мысль о монастыре как о высшей степени духовного подвига они развивали давно, но к концу 1920-х почти все монастыри в стране были разогнаны, поэтому они решили создать «монастырь в миру». Почти никто не знал об их обетах, не знал и их монашеских имен – Андроник и Афанасия.
Семья монахов
Этот шаг был следствием напряженных духовных исканий, в которые Лосев погрузился примерно с 1917 года. В ту пору он сблизился с о. Павлом Флоренским, математиками Николаем Лузиным, Дмитрием Егоровым и другими людьми, которые, как и он, видели правду в соединении точных наук и религиозного опыта.
Все они проявляли интерес к имяславию – мистическому учению «о незримом присутствии Бога в Божественных именах», распространившемуся в начале ХХ века на Афоне и в 1913-м признанному ересью Святейшим Синодом российской церкви.
Считая, что это учение было неверно трактовано церковными аналитиками и примитивно подано некоторыми его адептами, Лосев и единомышленники хотели реабилитировать имяславие. Духовным наставником Лосевых был архимандрит Давид (Мухранов) – имяславец.
Религиозное напряжение было так сильно, что одно время Лосев думал даже оставить науку ради духовной работы. Но о. Давид сказал: «Ты лучше страсти свои брось, а науку не бросай».
Вместо реабилитации имяславия Лосеву и соратникам пришлось, наоборот, самим уйти в подполье: в 1927 году они присоединились к так называемым «непоминающим», то есть не признающим официальную Русскую православную церковь, возглавленную митрополитом Сергием (Страгородским), подписавшим декларацию о лояльности советской власти. Компромисс, на который митрополит пошел ради сохранения церкви, казался им недопустимым. Так до конца жизни монах Андроник Лосев и не ходил в церковь, потому что считал ее «сергианской». А ведь когда-то и регентовал, и звонил в колокола, и пел в храме на Воздвиженке.
Диалектика ареста
В конце 1920-х случился впечатляющий взрыв активности Лосева-автора: за три года он опубликовал восемь книг, пользуясь форматом «издание автора». Этот временно принятый в те годы формат позволял еще не справлявшемуся с объемом рукописей Главлиту выпускать часть книг под ответственность писателя, хотя и не без цензуры. Среди тех восьми книг Лосева – «Философия имени», «Музыка как предмет логики», «Античный Космос и современная наука», «Очерки античного символизма и мифологии». Андрей Белый писал, что, появись «Очерки» в Европе, все признали бы, что это более мощное явление, чем знаменитый «Закат Европы» Шпенглера.
Активность Лосева не осталась незамеченной наверху, тем более что автор порой позволял себе откровенную «антисоветчину». Лосев недвусмысленно иронизировал над идеей построения социализма в отдельно взятой стране, а в сталинские времена сажали и за более невинные тексты. Чашу терпения «бдительных органов» переполнила история с изданием книги «Диалектика мифа»: Лосев самовольно вернул в типографский набор выброшенные цензором резкие высказывания. Большевикам показалось оскорбительным описание их идей как очередного набора мифов.
Весной 1930-го Лосева арестовали, рукописи и книги конфисковали. Летом того же года на XVI съезде компартии Лазарь Каганович подробно рассказал о возмутительных сочинениях «философа-мракобеса», «реакционера и черносотенца» Лосева, позволяющего себе открыто превозносить монашество, критиковать марксизм и посмеиваться над диалектическим материализмом.
Вождь заговорщиков
Летом была арестована и Валентина Лосева, так как философу решили вменить не антимарксистские высказывания, а нечто посерьезнее: участие в «церковно-христианской монархической организации «Истинно-православная церковь». Подразумевался круг духовных друзей семьи Лосевых, за которым давно следили. Следствие пыталось придать всему больший масштаб и преподнести богословские беседы как контрреволюционный заговор, а Лосева назначить его идеологом. Философу дали 10 лет лагерей, его жене – пять.
Когда ученый вместе с другими зэками надрывался на строительстве Беломорканала, в декабре 1931-го сразу в двух главных газетах страны, «Правде» и «Известиях», появилась заметка Максима Горького «О борьбе с природой», в которой писатель обвинял Лосева в пропаганде христианства, называл его идиотом, безумным и малограмотным.
Зэка-философа, скоро получившего на Беломорканале инвалидность из-за работы в ледяной воде, эти нападки любившего греться на итальянском солнышке пролетарского писателя расстраивали куда меньше, чем разорение его домашней библиотеки. Кажется, именно это, а не перспектива физической смерти казалось Лосеву самым страшным.
«До последней минуты я надеялся на сохранение библиотеки и научного архива, уповая, что Бог не тронет того, на что Сам же поставил и благословил… Что мне теперь делать?.. Можно ли остаться спокойным за более высокие ценности, которые делают возможным такое безобразие и возмутительное попрание всего святого и высокого?! Не нахожу слов, чтобы выразить всю глубину своего возмущения и негодования, и готов, кажется, бунтовать против всего, во что всю жизнь веровал и чем жил…» – писал он жене. Но тут же спохватывается: «Что же я был бы за монах и философ, если бы жаловался тебе на страдания и лишения?»
Один идеалист
Освобожденного от тяжелых работ инвалида Лосева назначили сторожем склада древесины. Среди соседей по бараку появились не только уголовники, но и такие же, как он, ссыльные ученые – математики, физики, филологи. Появилась возможность пополнять свои знания, и Лосев начал работать над новыми книгами, складывая их в уме. Такой способ работы над текстами стал для него привычным и после освобождения – в лагере философ начал терять зрение.
Помощь пришла, по иронии судьбы, почти оттуда же, откуда наказание: за Лосевых начала ходатайствовать жена Горького Екатерина Пешкова, первая советская правозащитница, возглавлявшая Политический Красный Крест и спасшая многих репрессированных. По ее просьбе Валентину Лосеву сначала перевели из алтайских лагерей к мужу на Беломорканал, а вскоре произошло и нечто невероятное – снятие с Лосева судимости «за самоотверженную работу на строительстве Беломоро-Балтийского канала» с восстановлением в гражданских правах. Затем была освобождена и Валентина. Осенью 1933-го супруги смогли вернуться в Москву.
По одной из легенд, Лосеву почему-то благоволил Сталин. Якобы, когда вождю доносили, что в советских институтах работает философ-идеалист, он отвечал: «У нас все материалисты, пусть хоть один идеалист будет для разнообразия».
В лагерях Лосев осознал, что он все еще у порога настоящей философской работы, а все, созданное им ранее, можно считать лишь подготовкой. Он сокрушался, что умрет, так и не сделав главного. Но, как оказалось, это был не конец и даже не середина его жизни: Господь даровал 40-летнему ученому еще 54 года для работы, о которой он мечтал, а трудился Лосев до самой смерти.
Свой и чужой
Лосев с исследователем наследия Леонида Чижевского Л.В. Головановым и своей формальной женой А.А. Тахо-Годи, 1970-е
Формально Лосеву запретили заниматься философией, предложив идеологически безопасную замену: история античной культуры. При этом никаких публикаций в течение 20 лет – до смерти Сталина, – кроме пары научных переводов. Недавний лагерник, он согласился с этими правилами игры, более того, даже стал делать вид, что принимает некоторые положения марксизма. Писал «в стол» – распространенный метод работы для советских инакомыслящих.
На жизнь Лосев зарабатывал, читая лекции и преподавая в институтах разных городов. В 1941 году немецкая бомба разрушила дом на Воздвиженке, второй раз архив ученого был потерян. В 1954-м от рака крови в мучениях умерла его супруга, единомышленник и лучший друг. По ее просьбе аспирантка Лосева Аза Тахо-Годи стала новой формальной женой ученого-монаха: 60-летний Лосев почти лишился зрения, и ему нужен был не просто секретарь, а человек, способный заботиться о нем, что Аза Алибековна и делала до конца его жизни, став впоследствии главным биографом философа.
С середины 1950-х Лосева начали публиковать: сначала статьи в журналах, а потом и монографии – «Античная мифология в ее историческом развитии», книги о Гомере, Платоне, Аристотеле, Диогене Лаэртском, Владимире Соловьеве, эстетике Возрождения. Много писал для «Философской энциклопедии» и Большой советской энциклопедии.
Но для советских чиновников Лосев всегда оставался чужим, подозрительным, опасным осколком дореволюционного мира. Основным местом его работы во второй половине жизни стал Московский государственный педагогический институт. С кафедры философии МГУ его изгнали еще в 1940-е за идеализм.
Алексей Лосев после лекции в МГУ, 1985
Впрочем, власть понимала, что Лосев – величина мирового масштаба, и на 93-м году жизни дала ученому Ленинскую премию за «Историю античной эстетики».
«Уходя в бездну»
В арбатской квартире Лосева почти ежедневно собирались гости – те, кто считал себя его учениками, и те, кто считал за счастье возможность побеседовать с большим мыслителем: филологи Сергей Аверинцев, Владимир Бибихин, математик и богослов Сергей Хоружий и другие.
Памятник Лосеву в Новочеркасске, Ростовская область
Гостями были не только «избранные». «Что я любила в нем и все реже встречаю вокруг себя – это удивительный интерес к чужой личности, к чужой мысли, мнению. Часто встречаются крупные ученые, замкнутые в мире своих идей. Стоит их «рядовому» собеседнику, допустим, студенту, начать повествовать о своих изысканиях или попросить прочесть свой текст, как они зачастую тут же гаснут – весь интерес исчезает. А Алексей Федорович просто зажигался, когда видел, что человеку что-либо интересно, он с большим энтузиазмом начинал в это вникать», – вспоминала филолог Елена Тахо-Годи, племянница ученицы и наследницы Лосева.
О своих трудах Лосев иногда говорил как о «славословии разуму». А о жизни – с горечью: «Меня многие считают счастливым: профессор, доктор наук, печатается, а я считаю прожитую жизнь неудачной. Я хотел быть настоящим монахом, а стал не поймешь кем: два раза женился; я хотел заниматься одним – работаю над другим. Бог наделил меня различными дарованиями: я был звонарем, регентом, хорошо знал церковный устав, литургию. Наиболее постоянной моя любовь была и остается к богослужению, но даже этого я был лишен… С чем предстану перед Богом?»
Лосев умер в 1988-м – в год тысячелетия крещения Руси, 24 мая – в день памяти святых Кирилла и Мефодия, великих просветителей, которых он очень почитал. Телевидение и пресса не интересовались ученым, но его последние дни жизни успел запечатлеть Виктор Косаковский, в то время начинающий документалист, и это единственные съемки Лосева. Фильм так и называется «Лосев».
Незадолго до смерти философ писал: «Уходя в бездну истории и подводя итог, могу сказать, что самое интересное я видел в жизни. Самое ценное для меня – живой ум, живая мысль, такое мышление, от которого человек физически здоровеет и ободряется, психологически радуется и веселится, а ум ответно становится и мудрым и простым одновременно».
Автор текста: Александр Зайцев Источник: postmodernism
7 января 1962 года в московскую городскую больницу скорая помощь доставила пациента без признаков жизни. Дежурный врач диагностировал множество травм, любая из которых может привести к смерти – переломы, кровоизлияния, тяжелейшая травма головы, шок. Весть о том, что в автокатастрофе разбился знаменитый физик, академик Лев Ландау, даже при отсутствии мобильной связи, быстро облетела Москву. Жене Конкордии Терентьевне – Коре сообщили, что муж находится в безнадёжном состоянии.
Катастрофа произошла на Дмитровском шоссе. В то утро Лев Ландау выехал в Дубну. За рулём был его ученик Владимир Судаков. На дороге был страшный гололёд, а про «зимнюю» резину и шипы никто и слыхом не слыхивал – частники зимой машины ставили «на прикол». «Волга» Судакова стала обгонять медленно ползущий автобус. Навстречу, по закону подлости, который для великих действует так же, как и для простых смертных, шёл грузовик. Водитель резко затормозил, машину крутануло, и она столкнулась с тяжёлым грузовиком правым пассажирским бортом, где сидел Ландау. Ремней и подушек безопасности в «Волге», конечно же, не было.
С того страшного часа, когда весть о трагедии облетела всех физиков, они, бросив все дела, помчались в больницу на Старом шоссе. Началась борьба за жизнь Ландау. Ученики, друзья, коллеги Ландау создали круглосуточный штаб дежурств. Они превратились в диспетчеров, водителей, курьеров. Никто не ушёл даже ночью. Нашли дыхательную машину и привезли на трёхтонке, необходимые лекарства срочно доставили из Лондона. На четвёртый день после катастрофы его жену Кору с сердечным приступом положили в больницу.
Доктора сотворили чудо: спасли Дау жизнь, чему сами удивлялись. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжёлые травмы. Дау был без сознания полтора месяца. Память возвращалась очень медленно. Многие сомневались, восстановится ли интеллект. Дау исхудал, просто высох. Коре сказали, что она должна набраться терпения, что полное выздоровление было едва ли возможно раньше, чем через пять лет. Кора была готова ждать и больше, только бы он выжил, она молилась, чтобы он выздоровел.
Они познакомились на студенческом балу. Красавица Кора, на которую заглядывались все мужчины, поймала на себе взгляд высокого стройного юноши с блестящими огненными глазами и непокорной вьющейся шевелюрой. Он назвал себя Дау. Кора танцевала только с ним. Он же не любил танцевать, но научился этому лишь для того, чтобы знакомиться с красивыми девушками. Коре он сказал, что зовут его Лев, а Дау – это сокращение фамилии Ландау, которое придумали друзья. Сам он себя львом не считает, скорее – зайцем, ведь у него не телосложение, а теловычитание. Кора очень удивилась: о Ландау она слышала много, но не думала, что он так молод. Дау сказал, что не стоит верить всему, что она о нём слышала – многое преувеличено или придумано.
Ландау поклонялся женской красоте, любил их и классифицировал – он же был физиком, и без классификации просто не мог жить. Привлекательных женщин он делил на красивых, хорошеньких и интересных – I, II и III класс. Некрасивые женщины – IV и V классов назывались: «Выговор родителям» и «За повторение – расстрел!» Идя по улице, он вдруг поднимал 2 или 3 пальца, сообщая собеседнику, к какому классу он относит встречную женщину. Ландау и в жизни, и в науке был логиком по способу восприятии информации. Свою теорию о построении мужчиной своей личной жизни – счастье – это сумма работы, любви и общения – Дау считал выдающейся, и очень сожалел, что она никогда не будет напечатана. Он всё воспринимал по-своему. Если не удавалось создать теорию, он довольствовался низшей формой систематизации – классификацией. Его идеалом мужчины был отважный рыцарь, покоритель дамских сердец, который свободен в своих любовных похождениях, и оттого счастлив.
Дау, по иронии судьбы большой любитель и ценитель шоколада, встречал Кору у проходной шоколадной фабрики, где она работала сменным инженером. Ей было с ним легко и радостно. Он никогда не подчёркивал своей известности и значимости в науке, а Кора совсем не задумывалась о том, что этот молодой долговязый парень – знаменитый физик, знакомый с самой легендой – Альбертом Эйнштейном.
Лев Ландау родился в Баку 22 января 1908 года. Отец Давид Львович был инженером-нефтяником, мать Любовь Вениаминовна Гарькави – врачом. В детстве его отец утверждал, что из сына не выйдет ничего путного. Юный Лёва боялся, что отец окажется прав, что изрядно испортило его детство, и даже подумывал о самоубийстве. Его хотели насильно научить играть на рояле, а он был годен только для того, чтобы размышлять и анализировать. Это умение привело Лёву в университет, когда ему едва исполнилось 14 лет. Поскольку Лев не до конца понимал, чего хочет, он, чтобы не ошибиться, поступил сразу и на физический, и на химический факультеты. В 22 года, опубликовав работу о диамагнетизме металла, Ландау стал одним из самых известных в мире физиков-теоретиков. Окончив Ленинградский университет, Ландау, как лучший аспирант, был направлен за границу. Английским он овладел за полтора месяца. В Берлине Ландау встретился с Эйнштейном, в Копенгагене стал любимым учеником Нильса Бора, в Кембридже познакомился с Петром Капицей. Ландау работал по 14–16 часов в день. Физика доставляла ему огромное удовольствие. На многочисленные приглашения от лучших университетов Европы он отвечал, что вернётся в СССР и там будет создана наука, лучшая в мире.
Летом 1932 года Ландау уехал из Ленинграда в Харьков, и возглавил кафедру теоретической физики механико-строительного института, параллельно руководя теоретическим отделом УФТИ – Украинского физико-технического института. Ему было всего 24, и он был твёрдо убеждён, что законная семья не для него. Своей Коре он сказал, что по любви женятся только дураки, либо только по глупости или из каких-то мелких бытовых соображений, на которые Дау абсолютно не способен. В лучшем случае, в браке страсть, любовь, переходит в привычку. Брак – это могила для любви и страсти. Никому не придёт в голову назвать хорошую вещь браком, брак – это дефект. Услышав такое от Дау, Кора проплакала всю ночь, и твёрдо решила больше с ним не встречаться. Она не отвечала на его звонки, но он продолжал приходить к ней домой. Любовницей Дау Кора стать не захотела, и он уехал в Ленинград, сказав, что письма писать не умеет и не любит. Когда он вернулся, Кора пришла к нему на квартиру, и осталась, как позже выяснится, навсегда.
Наступил 1937-й год. В ночь на 7 августа домой к Дау прибежал сотрудник, и сообщил, что только что арестовали талантливых физиков, двух Львов – Шубникова и Розенкевича. Дау судьбу испытывать не стал, и срочно уехал в Москву, где недавно Пётр Капица открыл свой Институт физических проблем, и приглашал Дау на работу. Роман Коры и Дау неожиданно превратился в почтовый.
30 апреля 1938 года Кора, наконец-то должна была выехать к Дау, но её остановила безымянная телеграмма: «В Москву не приезжайте». Арестовали его, как водится, ночью дома. В тюрьме он просидел больше года. Предъявили ему шпионаж в пользу Германии. Он пытался объяснить следователю, что просто не мог быть немецким шпионом, поскольку, во-первых, быть шпионом бесчестно, а, во-вторых, потому, что он еврей. С Лубянки Дау вытащили Капица и, как это не удивительно, Нильс Бор: они написали письма Сталину, и тот приказал отпустить Ландау под поручительство Капицы. Выйдя из тюрьмы, Дау стал более осторожен и осмотрителен, но по-прежнему больше всего ценил собственную свободу.
Выйдя на свободу, Дау в письме сделал предложение Коре, звал её в Москву, предупредив, впрочем, что взглядов своих на брак он не изменил, и ставил непременное условие для их брака: личная человеческая свобода – он никогда не будет рабом Коры, хотя и влюблён в нее безумно. Ревность в их браке исключается, а любовницы у него будут обязательно. Дау тщательно разработал свою самую блестящую теорию – «Как правильно жить или брачный контракт о ненападении». Предполагалось подписать своеобразный пакт, который бы предоставил обоим полную личную свободу. Возможно, это был первый брачный контракт в Советском Союзе. Кора не смогла сказать «нет», хотя поначалу этот пакт всерьёз не принимала, она просто хотела поддержать Дау после тюрьмы, но, скорее всего, просто обманывала себя – она очень его любила. Ландау не раз говорил, что по-настоящему любил свою жену целых 14 лет, что мало кто может похвастаться таким сроком. А всё потому, что он всегда был свободен в выборе и мог сравнивать женщин. Таких, как Кора не было.
После свадьбы их поселили в доме при ИФП. Здесь всё было устроено на английский лад – не даром же Капица жил в Кембридже: квартира в два этажа, дубовые лестницы, обязательный камин в гостиной. Ландау просто притягивал к себе сильную талантливую молодёжь. Физика стала романтической страной, обителью свободы. Научные центры Ландау сначала в Харькове, а потом и в Москве, были островками свободы. На его знаменитых семинарах, на которые ломились студенты, могли высмеять маститого учёного, невзирая на ранги и авторитеты. Абсолютная честность была стилем Ландау. Он учил не только физике, он преподавал слушателям свою излюбленную теорию правильного устройства жизни. У каждого есть достаточно сил, чтобы прожить свою жизнь достойно и в удовольствие. А все разговоры о том, что сейчас время трудное, это всего лишь хитрый способ оправдать своё бездействие и лень. Работать надо, а там, глядишь, и времена изменятся. Дау всегда будоражила мысль, как сделать так, чтобы на свете было как можно больше счастливых людей. Человек должен сам научиться быть счастливым, объяснял он своим ученикам. В общем, как говаривали лирики, времена не выбирают, в них живут и умирают.
Когда у Ландау завелась очередная – которая по счёту? – любовница, Кора даже стала шпионить за мужем, и выследила свою соперницу. Вскоре Дау уехал отдыхать, сразу прислал письмо, а Кору обожгло предположение, что и новой пассии он написал тоже. Кора помчалась в подъезд дома на улице Каляевской, и нашла в почтовом ящике такой же конверт, в каком Дау прислал письмо ей. Кора вытащила конверт, дома подержала его над кипящим чайником – кто ж не знает этого немудрёного способа тайно распечатать конверт.
В письме, однако, не было никаких оснований для ревности: дежурные слова, необязательные вопросы. А в письме к Коре как всегда были нежность и любовь. Кора устыдилась. Недолго думая, в конверт, адресованный сопернице, она вложила письмо к ней, к Коре, и отнесла на Каляевскую. Вернувшись с юга, как всегда, честный Дау, смеясь, сказал Коре: «Вот уж, точно, нельзя в один день писать письма жене и любовнице». Он подумал, что сам перепутал конверты. Коре снова стало стыдно.
Вероятно, Ландау и в самом деле считал, что наисчастливейший мужчина 30% своего времени уделяет любви. Он проявлял повышенный интерес к ловеласам, любил с ними поболтать, как будто хотел выведать секреты их успеха у женщин. Однако 30% времени на любовь, так и остались для Дау несбыточной мечтой. А вот общение с людьми занимало у него куда больше времени, чем отводилось формулой счастья. У Ландау был сонм друзей, знакомых, приятелей. Вечерами дверь его дома была нараспашку: происходил перманентный круговорот умных людей, было весело, шумно. Ландау жил бурно, без всякой академической отрешённости от мира сего, без замкнутости и чопорности, характерных для высоколобых учёных мужей. Разумеется, не считая первой половины дня, когда он был всецело поглощён работой. Ландау часто повторял, что, если человек не будет постоянно трудиться, то у него постепенно отрастёт хвост, и придётся вернуться на дерево. Он подгонял ленившихся аспирантов фразой: «Кажется, у Вас растёт хвост!» Когда кто-то сам не мог найти тему, он говорил: «Я – золотая яблоня. Трясите меня сильнее! Не упустите момент, когда упадёт то самое золотое яблочко!», подталкивая учеников к тому, чтобы они задавали побольше вопросов, и не упустить момент, когда его генератор идей подаст перспективный сигнал. Ландау был уверен, что физика позволяет человеку понять даже те вещи, которые не подвластны его воображению.
Ландау стал синонимом честности в науке. Он ввёл в своём кругу особый стиль отношений, задавал ритм всему физическому братству. Его как огня боялись приспособленцы в науке, чинуши и карьеристы. В Харькове на двери его кабинета висела табличка: «Осторожно, кусаюсь!» Всяческие «Так принято», он отвергал с ходу. Он действительно не умел врать, и заранее предупреждал о том, чего ни под каким видом от него нельзя было потребовать и получить – соблюдения правил, снисхождения к ошибкам, терпению и компромиссам. И тем, кто знал истинную цену Ландау, приходилось принимать его условия.
По теории Ландау дети были обузой для родителей. Они мешают заниматься делом. Но когда в 1946-м у него родился сын, Дау бегал по институту и всем сообщал об этом. Так лопнула его теория, которую он считал абсолютной. Кора же не без основания считала, что у неё на руках два ребёнка – сын Игорь, которого на иностранный манер домашние звали Гариком, и муж Лев. Скорее, даже, наоборот, потому, что с мужем хлопот было больше. Подрастающий сын восхищал отца умением починить велосипед, будильник. Ничего не смысливший в технике Дау недоумевал: в кого он пошёл? Сын пошёл по стопам отца, и стал доктором физико-математических наук, правда, отцовских высот не достиг.
Когда Ландау привлекли к атомному проекту, он воспринял это как величайшее несчастье. Он говорил, что, если бы не «5-й пункт», он бы никогда не занимался спецработами, а только физикой. Тем не менее, вклад Ландау в создание первой советской водородной был очень велик, и в 1954-м году он получил Звезду Героя Социалистического Труда.
Приезд Нильса Бора в Москву в мае 1961 года для Ландау стал праздником. Бор для него был не просто учителем, но и очень близким старшим товарищем. Когда в конце 20-х годов Дау был в Копенгагене, Бор и его жена опекали молодого физика. Бор полюбил его сразу, хотя Дау был несносен, перебивал мэтра, грубил ему, высмеивал старших, походил на взлохмаченного мальчишку. Но как же он был талантлив и честен!
В декабре 1962 года, спустя почти год после аварии, Ландау стал нобелевским лауреатом. Впервые в истории вручение всех положенных реалий состоялось в больнице. Ландау хромал, но шёл сам, опираясь на трость. Кора была рядом. Физики утверждают, что у Ландау никак не менее семи работ, каждая из которых тянет на «нобелевку».
Выздоровление шло мучительно медленно. Долгие 6 лет восстановления Ландау были тяжёлым испытанием для Коры: больницы, консультации, бессонные ночи. Коллеги потеряли надежду на то, что к нему вернётся интеллект. Он с трудом ходил, его мучили боли в желудке, физикой не занимался, называл себя «вечным инвалидом». Он боялся взглянуть в зеркало, опасаясь увидеть там какую-то ослиную рожу. Он устал от болезни, от беспомощности и немощи, но чувства юмора не терял. Утром 24 марта ему внезапно стало плохо. Его срочно привезли в больницу Академии Наук. Консилиум решил оперировать. Это была операция отчаяния: без операции пациент не дотянул бы до утра, а операцию мог бы не перенести. Очнувшись после наркоза, Дау спросил Кору, успел ли он на ней жениться? Через 6 дней, 1 апреля утром Дау сказал: «Этот день я не переживу».
Кора пережила своего мужа на 16 лет. После его смерти она потеряла интерес к жизни. Она сразу постарела, но на одиночество не жаловалась. В её жизни постоянно присутствовал Дау. Спасением стала книга воспоминаний о нём – «Как мы жили», закончив которую, она за несколько месяцев сгорела. Незадолго до смерти она сказала: «Моя самая большая удача в жизни – что я встретила Дау!» С другими женщинами у него была физическая любовь, а с Корой – физика любви.
На своей любимой фотографии Юрий Baлентинович Kнopoзов запечатлён с сиамской кошкой Асей.
Kaк-то Acя родила котёнка, которого назвали Толстый Кыс. Кнорозов увлечённо наблюдал, как Ася учит котёнка охотиться и анализировал сигналы, с помощью которых она «разговаривала» с котёнком.
B какой-то момент его осенила идея, что у людей-то коммуникация построена тоже на взаимодействии таких сигналов-«посылов», сигналов-«получений». И он написал абсолютно гениальную статью «К вопpocaм о классификации сигнализации», где развил теорию о том, как работает мозг, зачем вырабатывает эти сигналы – для совместной деятельности, достижения единой цели. И вот эту самую Асю, Кнopoзов на полном серьёзе пытался поставить в своей статье как… соавтора. Это в советские-то времена.
И всегда, когда требовался фотоснимок на документы, давал фото, где он в костюме с галстуком и с кошкой на руках. Кошку, понятное дело всегда отрезали. А он каждый раз впадал от этого в ярость"
Если кто не помнит, именно Кнорозов расшифровал письмена майя. Человек известный больше в Мексике, чем у нас.
8 марта 1914 года в Минске родился Яков Зельдович (8 марта 1914 — 2 декабря 1987) — самый засекреченный академик СССР! Один из создателей атомной бомбы (1949 года) и водородной бомбы (1953) в СССР. Трижды Герой Социалистического Труда (1949, 1954, 1956). Лауреат Ленинской (1956) и четырёх сталинских премий (1943, 1949, 1951, 1953). Парадокс, но факт, гениальный физик никогда не имел диплома о высшем образовании! Но стал Академиком АН СССР (1958). Иностранный член Германской, Американской, Лондонской академий наук...
Лев Ландау отмечал: «Ни один физик, исключая Ферми, не обладал таким, богатством новых идей, как Зельдович». Курчатов восклицал: «А всё-таки Яшка гений!» До конца войны гитлеровцам так и не удалось разгадать тайну снаряда, придуманного Зельдовичем.
Виталий Лазаревич Гинзбург шутливо вспоминал, как некий партийный чиновник с досадой говорил: «Среди великих советских физиков одни евреи: Иоффе, Ландау, Зельдович, Харитон, Лифшиц, Кикоин, Франк, Бронштейн, Альтшуллер, Мигдал, Гинзбург...Хорошо, что есть ХОТЬ ОДИН русский — Халатников! На что ему ответили: «Да, только Исаак Маркович и остался».
Когда Якова Зельдовича избрали академиком, в Арзамасе-16 на банкете по случаю этого события ему подарили чёрную академическую шапочку (носили такие до 1960-х гг.) и плавки. На шапочке была надпись «Академия Наук СССР», а на плавках — «Действительный член».
Когда ему разрешили публиковать свои научные статьи в академических журналах, многие учёные на Западе считали, что Яков Зельдович — это псевдоним большой группы советских учёных. И как только узнали, что это не псевдоним, а человек, его провозгласили гениальным астрономом!
Рассказывают, что однажды академик Мигдал назвал во время жаркой дискуссии Зельдовича при посторонних людях «жопой». Зельдович ничего не ответил, но позже в одной из его статей в УФН появился акростих, приписанный Велемиру Хлебникову: «Могучий и Громадный, Далек Астральный Лад. Желаешь Откровенья — Познай Атомосклад», с пометкой «Разыскания Я. Б. Зельдовича». Впрочем, редакция в последний момент заменила слова «Желаешь откровенья» на «Ты ищешь объясненья».
Он никогда не ездил за границу, но владел несколькими европейскими языками. У великого физика было как минимум пять детей, от разных женщин. На одном из собраний Зельдовича попросили высказаться на философскую тему «О форме и содержании». Зельдович ограничился одной фразой: «Формы должны быть такими, чтобы их хотелось взять на содержание».
По инициативе Всемирной Федерации неврологии 22 июля отмечается Всемирный день мозга.
Любопытно, что мозг, который командует всем нашим организмом, продолжает расти до 25 лет, причём отвечающие за аналитику и планирование лобные доли формируются последними. Что ж, это многое объясняет))) Сегодня считается, что история о том, что мы используем лишь малую часть своего мозга - миф, потому что наш мозг полностью задействован 24/7. Другое дело, что его механизмы мало изучены - это факт. А вот что мы действительно мало используем, так это нашу память, объём которой практически неограничен. Если верить исследованиям, наш мозг состоит примерно из 86 миллиардов нейронов, каждый из которых образовывает связи со своими соседями, и в итоге в мозге человека создаётся сеть из порядка 1 квадриллиона соединений!
И ещё несколько любопытных цифр: скорость передачи мозговой информации - 431 км/ч, при этом человеческий мозг может генерировать около 23 ВТ энергии (достаточно для питания лампочки). И всё это внутри нашей черепной коробки!
Но теперь у человеческого мозга есть серьёзный и, возможно, опасный для самого же человека конкурент - искусственный интеллект...
Предлагаю посмотреть весьма любопытный фильм, в котором рассказ о достижениях советских учёных в производстве сложных электронно-вычислительных машин и первых промышленных роботов сопровождается размышлениями авторитетных учёных, привыкших не только рапортовать, но и действительно размышлять и смотреть вглубь и в будущее: академиков Николая Михайловича Амосова, Ивана Ивановича Артоболевского, Владимира Валериановича Чавчанидзе и Натальи Петровны Бехтеревой. Они с высоты науки, философии и гуманизма размышляют о перспективах развития кибернетики, электронно-вычислительной техники и создания искусственного интеллекта, и эти размышления не на 100% оптимистичны. И время показывает, что эти люди не ошибались в своих опасениях...
Роботы...Роботы...Роботы... 1976. Источник: канал на YouTube «Советское телевидение. Гостелерадиофонд России», www.youtube.com/c/gtrftv