CreepyStory

- Отстань, Кирка, - сказал Стерх. - Можешь потерпеть десять минут?.. Вот это да! Да!!! Эх... Слушай, а ты чего такой прилипчивый, а? Я бы на Русином месте отправил тебя к маме - телек смотреть. А то иди, в танчики порубись. Или заведи себе подружку. Хотя кто закадрится с таким рыжим.

В Кирюхиных глазах что-то мельнуло - сдерживаемая ярость, что ли. И это очень мне не понравилось. Парень обидчив и злопамятен. С ним в последнее время много все возились, вот и разбаловался.

- Кирилл, твой номер последний, - сказал я как можно суровей. - Уступи место старшему брату. Или в самом деле - дуй в свою комнату.

Кирюха молча направился к двери и с силой захлопнул её за собой. Стерх приплясывал возле своей подзорки, выдавал странные звуки: "О... а... да! Ещё!" Я потеснил его со словами: "Дас ист фантастиш? Пусти поглядеть!" Он вытер пот со лба и отошёл. К моему удивлению, в окуляре не было ничего, кроме светившегося тумана. Но он завораживал. Показалось, что я ощущаю вечернюю влагу, запах листвы после дождя и ещё что-то, связанное со свежевскопанной землёй. Краем глаза заметил Стерхову мослатую лапу, которая крутанула что-то на штативе. Над самым ухом раздался его голос:

- Это ж не место, а просто клад всяких ништяков. Прикинь: в девятнадцатом веке эта Воробьёвка вымерла от оспы. В тридцатые годы стала зоновским кладбищем, в восьмидесятые прошлого - скопищем рабочих бараков, а сейчас - вуаля! - престижным посёлочком. Сколько за дом отвалили-то? Только не говори, что не знаешь.

- Действительно не знаю. Отец заплатил. Откупился. Но мама понятия не имела о кладбище. Иначе бы ни за что не согласилась - она у меня суеверная, - сказал я.

- Суеверия не существует, - заявил Стерх. - Сейчас вместо него только сотки, квадратные метры, этажность...

Я не ответил, потому что увидел часть тёмного шоссе и медленно удалявшееся пятно света, как от автомобильных фар. А в нём - Кирюху, который понуро куда-то брёл. Ветер шевелил хохолок ярко-рыжих волос, на тонкой шее чернели пятна. Руки по локоть в чём-то изгвазданы. Вот стервец - подался шастать ночью. Ещё заблудится... А отвечать кому? Я крикнул: "Кирка! Стоять!", хотя прекрасно знал, что он меня не услышит. Но брат вроде послушался, остановился и начал медленно поворачиваться. Какое-то мгновение я видел его профиль. Но когда он встал ко мне лицом, я чуть не заорал. Зияли кровавые провалы, по щекам от изуродованных глазниц струились потёки. С ругательствами я отшатнулся от трубы и бросился вниз - скорее догнать брата, вызвать скорую, полицию... Кубарем скатился с лестницы и... наткнулся на Кирюху, который вышел из кухни с блюдом пирожных.

- Ты... - едва выговорил я, - ты где шляешься?

Кирка обиженно поджал губы, независимо оттолкнул меня плечом и затопал по лестнице. Ответить старшему брату, конечно, не соизволил. Если бы не испуг, от которого я ещё не успел отойти, пацан огрёб бы за дерзость. Из гостиной доносилось воркование Михаила Владимировича Дергачёва, которого мы прозвали МВД, и мамы. Воркунов познакомила мамина подруга, которая вечно лезла в семейные дела всех знакомых. Зимой, ещё на нашей старой квартире, она заявилась поздравить с Рождеством и стала странно ко мне присматриваться, а потом завела разговор о какой-то Светочке, дочери её свояченицы. Я тут же сообразил, в чём дело, и, пользуясь тем, что мама хлопотала на кухне, сказал, жутко гнусавя:

- Спасибо, тётя Нина, за подарок. Но я просил у Деда Мороза шапочку из фольги - замучили космические сигналы. Спать не дают.

- Он из-за них простыни мочит, - подхватил Кирка.

Я треснул его по затылку: не умеешь стебаться, так не лезь. Завязалась потасовка. Тётка пошепталась с мамой, видимо, узнала о "Космопоиске" и больше не посягала на мою личную жизнь.

Поднявшись к себе, я поинтересовался, что же увидел Стерх. Он развалился на моём диване с пакетом чипсов и начал по обыкновению привирать:

- Тёлку видел. Классную, только сначала на ней был уродский прикид - платье как мешок, косынка. Она потом раздеваться начала, а кругом - пар, точно в бане. Тут к ней подгребли трое бугаёв в чём мать родила. И завертелось... А потом повалил такой пар, что всё скрыл. Ещё Кирка твой не вовремя сунулся.

- Гонишь, - сказал я. - Трубу ты навёл не на соседний дом, он, кстати, не достроен, а на дорогу. На шоссе какая баня?

- Где тут у вас шоссе-то? - с издёвкой спросил Стерх. - Проезд узкий. Посмотри сам - нацелился в аккурат на ваших соседушек. Забавников этаких.

- Нет у нас соседей напротив, - я попытался вразумить Стерха. - Там только стены под крышу подвели.

- Ага, подвели,- отозвался он. - Тёлку под жаркую групповушку. Сейчас ещё гляну.

Поглядки не сразу удались: Стёрх крутился вокруг подзорки и четрыхался. Наконец замер, охнул и, как мне показалось, побледнел. Медленно отступил от штатива, присел на стул и сказал потрясённо:

- Во я влип! Сроду свидетелем не был, а теперь вот... стал.

Я в это время погрузился в размышления о своём видении, которое было вызвано, скорее всего, чувством вины перед братом - ну не всегда, мягко говоря, я уделял ему внимание. Можно сказать, уделял в особой форме - подзатыльников, окриков, стёба над младшеньким. В глубине души осознавал, что Кирка в моей жизни - не любимый брательник, а помеха с момента его рождения. Поэтому и не откликнулся на стенания Стерха.

- Слышь, Руся, - позвал он. - Чего теперь делать-то?

- Ты о чём? - Я не сразу отвлёкся от своих дум.

- О том... Нужно ли сообщать о преступлении? - спросил Стерх. - Имею принцип: моё дело - сторона. Но сейчас, наверное, не прокатит. По-любому будут искать свидетелей, опрашивать соседей. Ты не говори, что я у вас был, а?

- Какое ещё преступление? - Я по-настоящему обозлился.

- Натуральное мочилово, вот какое, - Стерх даже повысил голос.- Тёлка своих партнёров-бугаёв грохнула. Топором. Кровищи... Сам посмотри.

Я приник к окуляру. Прежний туман, больше ничего.

- За такие шуточки в лоб дам, - пообещал я.

- Какие шуточки, Руся? За идиота меня держишь? - С этими словами Стерх кинулся к трубе.

Покрутил и отошёл с удручённым видом. Потом спросил:

- Руся, здоровых людей глючит?

- Ты ж в "Космопоиске" состоишь, - раздражённо ответил я. - Тебе и судить о связи здоровья и глюков.

В это время в комнату постучали. В приоткрытую дверь заглянула масленая рожа МВД, заговорщицки подмигивая. Просунулась рука с двумя бутылками светленького. МВД, наверное, удивился, что к нему никто не бросился с проявлениями благодарности и дружелюбия. Он поставил бутылки на пол, ещё раз подмигнул и скрылся.

Мы со Стерхом вдарили по пивку и неожиданно заснули.

Утром ни Стерха, ни его техники в комнате не было. Только на столе лежала записка печатными буквами: "Я здесь не был".

Я выглянул в окно: Стерхова "Кава" у забора исчезла. Даже трава не примята.

Почему-то я не удивился поступку Стерха. А зря...

Нужно было отвести Кирюху к школе: малышня собралась на какую-то экскурсию. А у меня две консультации - по математике и физике. Но тратить субботнее время на всякую ерунду не хотелось, и я решил доставить брата по назначению, а потом рвануть в город, навестить своих, побродить там-сям... Кирка, к удивлению, не держал зла на вчерашний облом со зрительной трубой, трещал без умолку, оглядывался на строившиеся аттракционы, наблюдал за дорогой. Показалось, что он хочет увидеть машину отца. Ждёт, что родитель явится проведать, возьмёт на выходные. Сказать бы что-нибудь пацану, утешить, но я не нашёл нужных слов, хлопнул его по спине и сказал: "Идём быстрее".

Как жить в 10 раз дольше (научно, но перпендикулярно)

Возле школы стояли два автобуса, жужжал целый рой младшеклассников. Я сдал Кирку класснухе и рванул через лесок к остановке маршруток. Завибрировал мобильник в кармане. Звонил Шуст - Костя Шустов. Он поинтересовался, как я там. "Норм там и здесь", - ответил я. И остолбенел, когда Шуст спросил, приду ли на похороны. "Кто умер-то?" - еле выговорил я.

- Стерх, - ответил Костя. - Неделю назад влетел в Камаз. Операция, кома. Через четыре дня того... Мы с ребятами скинуться решили.

Я прервал звонок. Как так? Стерх же вчера ночевал у нас. Притащил подзорку, нагнал пурги про тройное убийство, испугался следаков, которые теперь не отстанут. Было так странно стоять в майском лесочке, слышать птичек, видеть травку и ощущать в душе арктический холод. Может, Шуст всё попутал? Нужно домой, посмотреть ещё раз на записку, всё обдумать. А уж потом - или в больничку, или размотать клубок, в который вдруг скрутились события.

У школы было немноголюдно: несколько мамашек да тётка с бейджиком "Заместитель директора по воспитательной работе Скворцова Анна Ивановна". Я спросил, все ли четвероклассники уехали на экскурсию. Тётка сказала, что отбыли все согласно списку. Одного хотел забрать брат на мотоцикле, но классный руководитель не разрешила. "Спасибо, Анна Ивановна!" - ликующе выпалил я, чем явно озадачил тётку. Признаться, этот "брат на мотоцикле" здорово напряг, но раз вся малышня уехала, то всё в порядке.

Дома на кухне витал запах яичницы с луком, суетилась мама, а розовый после душа МВД вкушал утренний кофе. На нём был новый халат - мама купила в апреле отцу на день рождения, но он сказал, что уезжает отдыхать в Альпы и встретиться с семьёй не может. Такая реакция не удивила: весь в делах и разъездах по городам, где были филиалы компании, родитель вечно путал, в каком классе учатся его сыновья, забывал все даты, кроме Нового года. Вот тогда он заваливал подарками на все праздники вперёд. Этот халат на плечах чужого мужика означал бесповоротный крах прежней жизни. Я поблагодарил за пиво, МВД недоумённо поднял брови - о чём это вы, молодой человек? "Неужели мне приглючилось?.." - подумал я, но сообразил, что мама прислушивается к нашему разговору. Когда она вышла, МВД заговорщицки шепнул: "Намёк понял". И снова вогнал меня в сомнения.

В моей комнате не оказалось никакой записки. И пивных банок, и упаковок из-под чипсов. Я выглянул в окно. Напротив - обычный недострой, минивэн, рабочие. Рядышком приютилась вросшая в землю избушка. Вышла хромая согбенная старуха, открыла трясшимися руками ставни. Всё ясно, не захотела продать свой участок. Но, глядя на неё, всякий поймёт, что высвобождение земли под строительство - вопрос времени. Очень недолгого. Я спохватился и решил перезвонить Шусту. Как-то нехорошо оборвался наш разговор. Но Костя был вне доступа. Тогда я набрал Тагира. Он единственный из компании не имел погоняла - очень уж трепетно относился к имени-фамилии, полученных от родителей-мусульман. Не пил пиво, не курил, не стебался над учителями, шёл на золотую медаль. Как ни странно, его все уважали. Тагир отозвался, сказал, что перезвонит через пятнадцать минут. Всё ясно, парится на уроке или консультации. Любой из нас плюнул бы на всё ради разговора с другом. Но только не Тагир. В течение пятнадцати минут я размышлял, отчего это все знакомые так резко прервали общение со мной. То были не разлей вода, мобильник трезвонил без передыху. Всем "составом" помогали при переезде. А теперь вокруг зона отчуждения, будто я живу не в пригороде, а на далёкой планете. С одной стороны, близится последний звонок, экзамены, выпускной. С другой - как же дружба? Раздался звонок. Тагир пробормотал какую-то фразу по-татарски и спросил, все ли у меня хорошо, не может ли он чем-нибудь помочь. Я удивился: Тагир был из малообеспеченной многодетной семьи, ютился в трёшке-хрущёвке с двумя бабками по отцу и матери и дядей отца. Три сестры - это же вообще сущее испытание для человека...

- Руслан, сделаю для тебя всё, что в моих силах, - многозначительно добавил Тагир.

- Всё нормуль, - ответил я. - Давай съездим к матери Стерха, отвезём венки, деньги, что там ещё нужно...

Тагир долго молчал, но потом сказал:

- Хорошо, Руслан.

- Сам к твоему дому подтянусь. Заходить не буду, жди.

- Хорошо... - повторил Тагир.

Я вспомнил курьёзный случай. Первый и последний раз я был у Тагира в прошлом году - зашёл за видеокартой, которую друг брал в ремонт. Он шарил в технике как никто другой. Его бабка встретила меня и провела в крошечную кухню, где все престарелые родственники дули чай из пиал. Я только невразумительно мычал во время беседы. Многих слов просто не понимал - то ли старики искажали русские, то ли пересыпали речь татарскими. Через час до меня дошло, что отец взял Тагира на рынок - помочь разгружать товар. Друг сказал мне, что стариков обидел мой ранний уход, они были готовы принимать гостя до вечера.

Я пересчитал наличность - оказалось маловато. Мама с удивлением (А кто такой Стерх?) выдала нехилую сумму, вздохнула: несчастные родители. А померший Стерх - разве счастливец? И, кстати, очень хорошо, что она путает, кто есть кто из моих друзей. Иначе как бы я объяснил ей, что заночевавший у нас парень и есть усопший?

Около двух часов я уже был у дома, где жил Тагир. Он вышел сразу же. Довольно в странном прикиде - долгополом кафтане, рубахе, шапке. Что за маскарад? А на балконе дядя его отца пробалаболил что-то гневное, бабки уткнули носы в концы платков. Похоже, плакали.

Мы прошли два квартала, Тагир молчал, будто его мысли были далеко. Он отказался зайти даже в подъезд, протянул скрученные тысячерублёвки. Я возразил: отдашь сам. Друг печально покачал головой. Ну да ладно, мало ли какие традиции у мусульман. Я поднялся на третий этаж, вошёл в приоткрытую дверь. Две женщины мыли полы. Всё ясно: опоздал. Я отдал им деньги, извинился, что не успел проводить товарища. Одна из женщин успокоила: хоронили от морга, всех оповестить не успели. В этот миг моё сердце ухнуло в пятки - на столе стоял портрет Стерха с чёрным траурным уголком. Его глаза показались живыми, точно просили, умоляли и... даже угрожали. Я попятился. Портрет вдруг ни с того ни с сего упал на стакан, прикрытый хлебом. Женщины всполошились, подняли его и вдруг вспомнили: ещё живой, в реанимации, Витенька пришёл в сознание и попросил отдать Мостовому Руслану зрительную трубу. Сознавшись, что я и есть Мостовой Руслан, принял от женщин металлический кейс. До двери я пятился, не в силах оторвать взгляд от портрета.

Тагир, который на лавочке читал потрёпанную книжицу, которую вечно таскал с собой, с ужасом поглядел на кейс, но промолчал.

- Опоздали, - коротко объяснил я и добавил: - Едем на кладбище.

К слову, при нашем городе три погоста, но я отчего-то точно знал, что нужно ехать в Сосновый бор. Странно, женщины, убиравшие квартиру после покойника, ничего не сказали. Я вызвал такси. Тагир чуть поколебался, прежде чем сесть в машину. Когда подъехали к воротам бетонного забора, он побледнел до синевы. Наверное, это какой-то один из многочисленных мусульманских запретов - посещать кладбища православных. А в Сосновом бору имелась часовня.

- Может, посидишь у ворот? - спросил я.

Тагир оглядел ряды торговцев искусственными цветами, венки и покачал головой.

Мы долго шли по аллеям, словно знали, куда нужно повернуть. Пришла мысль: может, это Стерх ведёт нас? Я хотел подойти к могиле, буквально заваленной венками и букетами. Некоторые упали, видимо, от ветра и закрыли надпись. Вот прямо потянуло войти в оградку, и всё. Но Тагир вдруг бросил свою молчанку и стал убеждать, что нам нужно дальше. Я же точно прилип к месту, ноги буквально отказались повиноваться. Тагир силком оттащил меня, обнял за плечи и даже оглянуться не позволил. Навстречу нам попался автобус, который, наверное, вёз людей с только что состоявшихся похорон на помины. Мы сошли на обочину. Я увидел в автобусе Шуста, ещё нескольких приятелей. Те, кто пялился в окно, наверняка должны были заметить нас, но никак не отреагировали.

У свежей могилы меня вдруг так пробрало, что стало стыдно. Платок, когда я вытер лицо, оказался мокрым - хоть выжимай. Стерехов Виктор Александрович с участием смотрел на нас с памятника.

- Оставь здесь... - вдруг шепнул Тагир и потянул с видимым отвращением кейс.

- Не могу, Стерх велел передать трубу мне. Вроде как побрезгую его подарком... - тоже шёпотом ответил я.

- Оставь, - настаивал Тагир.

Но я не послушался разумного и правильного по "самое не могу" друга.

Мы все знали, что скрывается под обтекаемым «там»: мамка у Борзого была очень плоха. Болела она давно, но на прошлой неделе её даже врачи лечить отказались, отправив домой помирать. Теперь она лежала в маленькой двушке пятиэтажного дома, где, кроме неё и Борзого, ютились его младший брательник и бабка.

— Ничо, — буркнул Санёк и поднялся рывком. — На треню идёт кто?

— Погнали.

Я докурил, и мы разошлись.

Вот тогда мы про неё и узнали.

Санёк уже подходил к забору, где пара прутьев была выгнута ещё с прошлого года, когда позади раздалось шлёпанье. Витёк догонял нас, сигая по свежеразмороженной апрельской грязи.

— Пацаны, подождите.

Протиснулся следом за нами и зашагал рядом, продолжая вполголоса:

– Я там это… Просто при Вафле не хотел базарить. Есть тема одна…

— Ну? — остановился Санёк.

— Да пошли! — Нервно оглядываясь, Витёк потянул его за рукав.

Почапали дальше.

— Короче. Про кассету с Кашпировским слыхали?

— Чего?! — От неожиданности Санёк остановился опять. — Чё ты втираешь?

На этот раз Витёк не стал поторапливать нас. Сунул руки в карманы бомбера и нехотя пожал плечами.

— Ну типа… мамке твоей помочь хочу…

— Да пошёл ты!

Санёк развернулся и рванул вниз по улице. Потом резко остановился, будто напоролся на стену. Чуть постоял и, втянув голову в плечи, вернулся обратно.

— Говори! — буркнул, глядя в сторону от Витька.

— Короче, — заморосил тот, — об этом же все болтают, но без подробностей. Типа есть кассета такая, что людей лечит, и всё. А что за кассета и где её взять, хер его знает. Типа бабкины сказки. Но на самом деле не сказки, а тема проверенная, мне брательник рассказывал. А он брехать не будет, вы, пацаны, в курсе.

Он смерил нас взглядом. Его старший брат, Тоха-Лихач, был уважаемым человеком, с северными работал.

— В курсе, — подтвердил я.

— Ну вот. Кассета, короче, и правда есть. Помните, по телеку эту туфту прогоняли? Мои мать с бабкой ваще тогда трёхнулись — как показ начинается, всё, их не трожь! Одна сидит бормочет чего-то и руками размахивает, вторая столбом замрёт и, кажись, не моргает даже, пока эта херня не закончится. Как зомбаки, ё-моё, то ли ржать, то ли бояться, хер его знает.

— Ну! — поторопил его Саня.

— Баранки гну! Я к тому, чтобы поняли, про чё я: мужик это серьёзный, типа экстрасенс или учёный, но помогает реально. У бабки спина перестала болеть, у матери тоже там чего-то наладилось. Короче! Это всё ерунда. По телеку забесплатно кто будет нормальную тему прогонять, да? Чисто для рекламы, чтоб на его концерты ходили. Но мне Тоха сказал, что экстрасенс этот, пока в Америку не уехал, отдельные сеансы для блатных проводил. И на них всю свою силу в одного человека вкладывал. Сечёте, да? То на толпу распыляется. А то всё в одного. Лечил их на раз-два! От чего угодно: хошь, от рака, хошь от срака. Железно!

— Так то блатные, — Саня хмуро поглядел на Витька. — А я чё, блатной?

— Да ты дослушай сначала! Я же говорю: есть кассета. У одного мужика из Солнцевских дочь заболела. Ну и пока Кашпировский из неё болезнь выгонял, охранник тайком записал весь сеанс на видео. Чтоб потом продавать, поняли, да? Девка сходу выздоровела, а охранник вечером видео пересмотрел, чтоб типа понять, получилось чё или как… Ну и утром его только нашли, короче. Помер он. То ли убили, то ли сам… Мутная тема. А Солнцевский, как узнал об этом, за дочь перетрухал, стал Кашпировскому предъявы кидать, типа чё за дела? А тот ему пояснил, что он дохера сил на эти сеансы кладёт и типа здоровому их смотреть вообще нельзя. Тем более дважды. Такие дела.

— Так и чё?

— Чё?

— Хер через плечо! Где эту кассету достать?

— Так я не знаю. Надо с Тохой перетереть, он сто пудов в курсах.

Санёк длинно сплюнул Витьку под ноги.

— Так чего ты мне мозги правишь, брехло? На треню из-за тебя опоздали. Пошли, Бор.

Я сочувственно пожал плечами, а Витёк крикнул вслед:

— Так чё, с Тохой базарить?

Саня ничего не ответил.

* * *

Три дня прошли, как обычно, а вечером в пятницу мне в дверь позвонили. За порогом переминался Витёк. На площадке сгорела лампочка, пыльные окна не пропускали тусклый фонарный свет, и я впустил его в коридор.

— Я по-бырому. — Он сунул руку за пазуху и, покопавшись там, вытащил кассету. Обычную, для видака, в красном подкассетнике «ТDK» с обтрёпанными краями. — Вот, смотри, чё надыбал. Ну, помнишь, рассказывал, Кашпировский там, лечение, все дела.

— Помнить-то помню. Только мне она нахера? Сане отдай.

Витёк поморщился.

— Да ты ж его знаешь. Начнёт барагозить, подумает, что я прикалываюсь. Драться ещё полезет… А тебя он послушает, вы ж с ним с детского сада корефанитесь.

Я молча смотрел на кассету, и брать её почему-то совсем не хотелось. Это было странное чувство — то ли страх, то ли отвращение. Будто вместо кассеты Витёк протягивал мне коробку, полную гигантских мокриц.

— Да возьми, Борян, чё тебе, трудно? Передашь, пусть тёте Гале покажет. Ну а вдруг и правда поможет?

Это сработало. Тётю Галю я с детства знал. Мы постоянно торчали у Санька, и она относилась ко мне, словно родная мать.

— Ладно, давай. — Я взял кассету, но держать её было противно…

мокрицы царапали коробку, пытаясь прорваться наружу

…и я положил её на полку для обуви, незаметно вытирая ладонь о штанину.

— Всё, я погнал тогда, — обрадовался Витёк. — И это… скажи Сане, пусть только сам не смотрит и малому своему не показывает. Бабке — хер знает, бабке, может, и можно. Она старая, небось болезни найдутся. Но лучше тоже не надо. Пусть только тётя Галя одна.

— Слышь, погоди. — Я схватил Витька за рукав. — А где ты взял-то её?

— Где взял, там больше нет, — хмыкнул он. — Всё, бывай.

Два часа я честно пытался делать уроки, но никак не мог сосредоточиться на алгебре, буквально физически ощущая присутствие чего-то (или кого-то?) чужого в комнате. Под черепной коробкой шуршало, царапало, дёргало где-то под глазом. Мне хотелось выбросить чёртову кассету в окно, и в то же время я едва себя сдерживал, чтобы не включить её немедленно и не посмотреть, что на ней. Включил бы, пожалуй, если бы видеомагнитофон был в моей комнате. К счастью, он стоял в гостиной, где родители смотрели «Время».

Боль нарастала, и в конце концов я не выдержал: оделся и выскользнул из квартиры.

Саня жил в соседнем подъезде, пропитанном сигаретным дымом и вязкой густой темнотой. Я крался по лестнице на четвёртый этаж, совершенно не думая, как буду выглядеть, заявившись в такой час с кассетой в руке. Всё, чего я хотел, — это поскорее избавиться от дряни, завёрнутой в старую тряпичную сумку.

Открыли мне сразу, будто ждали, когда я приду. За дверью обнаружился Лёнька — младший Санин брательник.

— Заходи. — Совершенно не удивившись мне, он махнул рукой и скрылся на кухне.

В квартире стоял тяжёлый давящий запах. Я давно не был здесь, и теперь пожалел, что пришёл. Надо было на улице встретиться.

— Бор? — Из комнаты выглянул Саня. — Чего ты?..

— Дело есть. — Я потоптался, не зная, с чего начать. Потом просто протянул другу свёрток. — Тут это… Ну помнишь, Витёк рассказывал…

— Са-а-аш! — раздалось из комнаты, и я с трудом узнал тёти-Галин голос. Он был словно другой — более низкий и какой-то… утробный, что ли. — Саша, блядь, сюда подойди ко мне!!!

Санёк дёрнул подбородком и покраснел.

— Что это? — кивнул на мой свёрток.

— САША!!!! ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?!

Я вздрогнул и выронил сумку. Это была не тётя Галя. Точно не она. Не та добрейшей души женщина, которую я всегда знал. Защипало в носу, я машинально шмыгнул.

— Это, короче, кассета, про которую Витёк говорил. Вот принёс, просил передать. Включи матери, Сань, только сам не смотри. И мелкому не показывай, лучше поставь, когда никого дома не будет. Всё, давай, братан, я погнал.

Выплюнув скороговоркой заготовленный текст, я выскочил за дверь и бросился вниз по лестнице, пока Санёк не начал задавать вопросы или ещё того хуже — не заставил забрать кассету обратно.

Той ночью мне плохо спалось. Сквозь сон чудилось непрерывное шуршание. Я то и дело тревожно вскакивал и включал свет, ожидая увидеть сотни разбегающихся мокриц. Не найдя ни одной, облегчённо засыпал, чтобы через полчаса снова вскочить, почувствовав, как что-то ползёт по ноге прямо под одеялом.

Под утро мне приснилась Санькина мать. Она сидела на старом продавленном диване в грязной ночнушке, седые сальные волосы прилипли к плечам. Вытянутая грудь просвечивала сквозь тонкую ткань, вокруг глаз расползлись синюшные пятна.

— ЧТО ТЫ ПРИТАЩИЛ КО МНЕ В ДОМ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?! — резко заорала она каркающим голосом, и от ужаса я проснулся.

Ещё не до конца разобрав, где сон, а где явь, вспомнил, что там, в комнате тёти Гали был кто-то ещё. Какой-то едва различимый силуэт стоял спиной ко мне у окна. И меня бросило в дрожь от мысли, что он мог обернуться.

* * *

Санёк не ходил в школу всю следующую неделю и, по негласному уговору, мы с Витьком не упоминали кассету. Генчик рисовался новым прикидом, который папаша-коммерс прибарахлил ему из-за бугра, мы с Витьком яростно завидовали, делая вид, что нам всё равно. Словом, неделя пролетела почти как обычно. «Почти», потому что в субботу утром, когда мои уже ушли на работу, в коридоре зазвонил телефон, и лихорадочный Санин шёпот в трубке велел мне немедленно дуть к нему.

Я не хотел идти. Я только-только начал снова спокойно спать по ночам, и мне совсем не улыбалось опять услышать тёти-Галины жуткие вопли. Но Саня бросил трубку ещё до того, как я придумал причину для отказа, так что я собрал волю в кулак и потащился в соседний подъезд.

Дверь в квартиру была открыта. С тяжёлым сердцем я просочился в коридор, приготовившись к одуряющей вони. Но внутри пахло чем-то печёным. На кухне гремела посуда, шумела вода и работало радио. Сквозь стеклянную дверь виднелись размытые силуэты. Вот один замер, и я вздрогнул, припомнив тень из моего сна. Но дверь приоткрылась, и оттуда выглянула кудлатая Санина голова.

— Мам, там Борька пришёл, мы посидим в моей комнате? — осторожно спросил он, обернувшись.

— Конечно, сыночек, идите, — прозвучал в ответ привычный добродушный тёти-Галин голос.

Я вытаращился, а Саня проскользнул в коридор и жестами приказал мне идти за ним.

Зайдя в комнату, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.

— Видел? — спросил шёпотом.

Я только слышал, но всё равно кивнул.

Он схватился за голову и закружил по своей тесной спальне. Слова, словно накопившись в нём, выплёскивались сами собой.

— Я поставил её. Бабка в поликлинику. Лёнька в школу. Я поставил, включил… Мать орала, как всегда, но тут замолчала. Я сразу вышел из комнаты, и не видел. Ничего не видел. Ничего. Ничего!

Он остановился и ещё несколько раз повторил «ничего», так, что я окончательно уверился, что что-то он всё-таки видел.

— Не видел, но слышал…

Саня посмотрел на меня, и я заметил, как он осунулся за эти несколько дней. Щёки запали, губы потрескались. Глаза лихорадочно блестели, словно он заболел.

— Там мужик говорил… говорил… я ушёл в кухню, заперся, но всё равно слышал… Как будто он говорил прямо в моей голове, понимаешь, Бор?

— Что он говорил? — Я не хотел знать, но слова вырвались сами.

Саня покачал головой.

— Не помню. Что-то про подсознание и… Нет, не помню. Как будто он говорил на другом языке. У него голос такой… Я до сих пор его слышу, Борян. Он у меня в голове… постоянно. Постоянно!

Саня заскулил и ударил себя по уху.

— Тихо, ты чё? — испугался я.

— Не могу больше, — сказал Саня глухо. — Я так больше не выдержу. Я слышу этот голос, но не могу ни слова разобрать! Всё время думаю о том, что если посмотрю кассету, то всё пойму.

— А ты пробовал, — осторожно поинтересовался я, — спросить мать, что там?

— Она ничего не помнит! — с досадой воскликнул Саня. — Да она… Как будто вообще не она, — закончил он шёпотом.

Мне казалось, что не она была здесь в прошлую субботу, а сегодня тут самая настоящая тётя Галя.

— Почему?

— Не знаю, — он угрюмо засопел. — Она как робот, как подделка, как кукла. Я чувствую. Но если я посмотрю кассету, я пойму, как всё исправить…

— Эй, эй! — Я толкнул его, и взгляд Санька прояснился. — Тебе нельзя её смотреть, забыл?

— Помню. — Он устало рухнул на кровать. — Поэтому тебя и позвал. Забери её и верни Витьку.

— Да вы заколебали! — разозлился я. — Я вам что, курьер? Тебе надо — иди и верни.

— Не могу! — затравленно посмотрел он. — Я из дома не могу выйти. Везде вижу его.

— Кого?

— Мужика.

Помолчав, Саня признался:

— Я краем глаза зацепил, когда кассету матери ставил. Его как будто со спины снимали, но я почувствовал, Бор… он знает, что я его видел. И теперь не отпустит меня.

Вот тут я испугался по-настоящему.

— Сань, да ты чокнулся? Это просто запись, видео. Этот мужик сейчас в Америке…

— Не-е-е-т, — задумчиво протянул он. — Никакой это не Кашпировский, Борян. Я без понятия, кто там, на этой кассете, и где её Витёк раздобыл, но это не Кашпировский. Мне вообще, знаешь, кажется… Что это не человек.

Последнее слово он произнёс шёпотом и быстро посмотрел наверх, на книжную полку. Я проследил за его взглядом и увидел знакомую потрёпанную коробку «ТDK».

— Ладно, — решился я. — Заберу.

— Правда? — Саня опустил взгляд на меня, и я увидел, как в нём борются надежда и… жадность? Будто он хотел отдать кассету и в то же время ни за что не желал с ней расставаться.

Я схватил с пола чью-то грязную майку, то ли Санька, то ли Лёньки и, завернув кассету в неё, быстро вышел из комнаты.

— Боря, куда ты? — из кухни выглянула тётя Галя, и я споткнулся. Выглядела она почти так же, как раньше, только гораздо худее. — Останься, я пирог испекла.

— Спасибо, тёть Галь, мне домой, — пробормотал я, обуваясь. Уже выходя из квартиры, вернулся и подобрал кассету, которую чуть не забыл рядом с обувью на полу.

Дома я засунул кассету на антресоли, твёрдо решив вернуть её Витьку в понедельник. Я почти не чувствовал острых коготков внутри своей головы… Почти не слышал в ушах незнакомого шёпота. Следующей ночью вдруг вскочил с тревожно стучащим сердцем — показалось, что кто-то стоит за окном. Осторожно поднялся, крадучись подошёл, выглянул. В тусклом фонарном свете я разглядел сгорбленный силуэт. Он стоял спиной ко мне, время от времени дёргаясь и взмахивая руками, словно по нему пропускали ток. На его голове была залаченная изнутри шапка с надписью «Спорт».

Вдруг накрыл дикий страх. Показалось, что он сейчас обернётся и… Что тогда будет, я не хотел даже думать и, поскорее задёрнув шторы, вернулся в кровать.

Наутро в школе нам объявили, что Санёк спрыгнул с балкона старой десятиэтажки.

* * *

Комната была полна народу. По углам толпились какие-то бабки, незнакомые мужики. Одноклассница Аня Агеева тихо всхлипывала в коридоре. Старый продавленный диван, на котором недавно снилась мне тётя Галя, был сложен и сдвинут к окну. Солнце сверкало за начищенным до блеска окном. Гроб, оббитый синей тканью, стоял в центре комнаты. Рядом на табуретке сидела Санина бабка и, как неваляшка, молча качалась из стороны в сторону.

Одуряюще пахло свежим деревом, горящими свечками и ещё чем-то… ни с чем не сравнимым… Сладко-приторным, терпким.

Так пахла Санина смерть.

Я молча потянул Витька за рукав и шагнул в коридор.

Из кухни тотчас же, будто ждала за дверью, выглянула тётя Галя.

— Боря, куда же вы? — механически улыбаясь, спросила она. — Пироги скоро будут.

Я отшатнулся и пулей выскочил за дверь, не в силах больше видеть скорбные лица, слышать плач, чувствовать запах... Но больше всего пугала Санина мать, как ни в чём не бывало пекущая пироги. Витёк с Генчиком догнали меня, когда я пытался открыть дверь собственного подъезда.

— Борян! Борян, стой!

Руки дрожали. Зубы выбивали чечётку.

Я потянул, наконец, дверь на себя, и она резко открылась. Изнутри повеяло стылым сигаретным духом.

– Да постой ты!

Но я уже мчался к себе, на второй этаж. Родители тоже были на похоронах. Я распахнул дверь, вскарабкался на антресоль и швырнул в вошедшего Витька кассетой.

— Забери! — крикнул. — Это всё из-за неё! Из-за тебя! Санёк умер из-за этой дряни!

Меня трясло. Хотелось врезать Витьку так, чтобы зубы разлетелись по лестнице. Он испуганно отмахнулся, и кассета упала на пол.

— Эй, остынь! — Мою руку перехватил Генка.

Он наклонился, поднял кассету, повертел её и положил на полку.

— Нет-нет-нет-нет! — заорал я. — Мне не нужна эта дрянь! Он её притащил, он пусть и несёт обратно!

— Нихера подобного! — завопил мне в ответ Витёк. — Ты согласился взять, теперь это твоё! Я отказываюсь, я не возьму!

Поднял руки и замотал головой.

— Это что за херня?! — возмутился я. — Ты принёс, забирай!

— Не-а! Отдать можно только тому, кто берёт добровольно! Я не беру, не беру!

И, как дебил, ещё через плечо поплевал.

От этой картины у меня дар речи пропал, и я молча переглянулся с ничего не понимающим Генкой.

— Так, давай по порядку, — сказал тот. — Что за херня происходит?

И тогда Витёк рассказал. Как его брата заставили «добровольно» забрать кассету себе, как он начал сходить с ума, думая только о том, что там на ней записано. Как Витёк стал слышать голоса и шорох, и чьи-то шаги по ночам…

— И ты после этого принёс её ко мне в дом! — зло выплюнул я. — Не зря тебя, сучару, Санёк терпеть не мог!

— Но мать же его выздоровела! — парировал Витёк. — И я говорил, что ему нельзя смотреть? Говорил! Всё было честно!

— Честно?! Ах, ты падла! — Я попытался достать до него через здорового Генчика, но тот перехватил меня и легонько оттолкнул к кухне.

— Вы чё, братва, совсем с дуба рухнули? — спокойно поинтересовался он. — Вот этой сраной кассеты боитесь?

Взял кассету, вытащил из коробки, оглядел со всех сторон. И заржал.

— Да вы реально два дебила. Вы себя ваще видели?

— Так забирай её! — сердито блеснул глазами Витёк.

— Да и заберу. Аж интересно, что там такого записано. О, а давай прям сейчас и посмотрим?

Он шагнул к гостиной, но я преградил ему путь. Покачал головой.

Он снова заржал.

— Валите нахер отсюда, — прошипел я. — Пошли вон!

Схватил из угла хоккейную клюшку, махнул ею.

Они, толкаясь, выскочили из квартиры, и я запер дверь.

* * *

На кладбище я не поехал. А на следующий день слёг с гриппом. Меня лихорадило, выворачивало наизнанку. Ночами я видел стоящий спиной ко мне силуэт у окна. Иногда он был в старой шапке с надписью «Спорт», из-под которой стекала красная кашица. А иногда — тёмным, размытым, вызывающим дикий ужас. Я орал, плакал, бесился. Родители уже собирались отправить меня в отделение, когда мне наконец полегчало.

Я не ходил в школу три недели, чтобы, вернувшись, узнать, что отец Генчика, коммерс со связями, попал на бабки, съехал с катушек и застрелил всю семью и себя. А Витёк накануне экзаменов бросил школу и теперь вместе со своим братом в бригаде. Я ничего о нём больше не слышал и не знал, повлияла ли как-то кассета на то, что случилось у Генки в семье. Времена тогда были тяжёлые, людей убивали, будто собак, — не жалея, не думая. Я ничего не хотел о том знать.

Иногда, спустя годы, я просыпался, пугая жену придушенным криком, тыча пальцем в окно. Глядя, как растворяется силуэт, возвращаясь туда, в мою юность. В квартиру со старым продавленным диваном и гробом в центре пустой солнечной комнаты.

Я пронёс этот силуэт сквозь всю свою жизнь, слыша иногда его шёпот, чувствуя, как скребут коготки внутри моей головы. И когда у меня обнаружили неоперабельную саркому, я был единственным пациентом на свете, кто принял диагноз с радостью. Потому что теперь я, наконец, узнаю, что было на той кассете. Я не сомневаюсь, что отыщу её, стоит мне лишь захотеть, — в конце концов мы с ней связаны, а на поиски у меня есть ещё целых три месяца.

Три месяца до момента, когда Он повернётся лицом.

————————————————————————————

Рассказ написан для конкурса прозы фестиваля ЗЛОfest
Больше историй в Холистическом логове Снарка

Вдруг, неожиданно для самого себя, Ботвин заплакал. Заплакал как малое дитя — навзрыд, хлюпая носом.

Слезы, побежавшие по его лицу, показались мужчине горячими. Он плакал долго и протяжно, абсолютно позабыв о том, где находится. Все потеряло значение.

Ботвин улёгся на холодный пол подземного хода и, свернувшись калачиком, уснул.

***

Проснулся Ботвин так же внезапно, как и заснул. Желудок сразу потребовал еды, но Семён отмахнулся от его недовольного урчания.

Он приник к горке снега и трясущимися руками сгрёб ее верхушку. Закинув в рот холодную белую массу, мужчина принялся рассасывать снег, надеясь утолить жажду.

На какое-то время жажда действительно отступила. Зато голод накинулся на Ботвина с новой силой. Есть хотелось так, что сводило желудок.

Тогда Семён впервые закричал.

Он не питал пустых иллюзий и прекрасно осознавал, что в этом проклятом лесу его никто не услышит. Но попробовать все же решился.

— Помогите!!!

Его крик эхом отразился от стен подземелья, из-за чего затих не сразу.

—  Помогите! —  повторил мужчина, но ответа так же не последовало.

Крикнув в третий раз, Ботвин спустился в подземный тоннель и принялся ждать.

Он не мог сказать, чего именно он ждёт. Мужчина знал лишь одно — рано или поздно все это должно закончится. Пусть он и не мог сказать, когда и чем, но конец все же должен был наступить. Всего лишь нужно было дождаться его.

Он просидел в темноте подземелья несколько часов, прежде чем услышал шаги.

Размеренные и четкие, словно кто-то маршировал неподалеку от ямы.

— Помогите!!! —  завопил обрадованный Семён и выполз из тоннеля.

Ответом ему был смех твари. Существо склонило к отверстию в земле обросшую черной шерстью морду и уставилось на свою жертву скаля пасть.

—  Что тебе нужно, тварь?! Хочешь сожрать??! Жри!!! Какого хера ты меня мучаешь?!

Тварь не обратила на слова человека внимания. Она продолжала внимательно рассматривать Семёна, словно найдя в нем знакомые черты.

Затем, немало удивив Ботвина, существо сделало вполне понятный знак когтистой лапой — махнула в сторону, прося отойти.

Опешивший от удивления мужчина безропотно повиновался и скрылся в подземной части ямы.

Глухой удар последовал почти сразу. Тварь скинула в яму что-то тяжёлое и вновь захохотала.

Семён обернулся и увидел тело Михаила.

— Жри! —  прорычало существо и снова рассмеялось.

***

Семён продержался трое или четверо суток. В конце концов, сходя с ума, перестаешь следить за ходом времени. А он определенно сходил. Просидев долгое время в темноте и тишине рядом с трупом человека, которого он сам и убил, Ботвин все-таки снизошёл до ответа голосам. Сначала он разговаривал с покойным отцом. Винил отца и просил у него прощения. Плакал навзрыд и громко, с ненавистью, орал на него. И отец ушел.

Затем пришел Олег.

С ним сложился примерно такой же разговор, как и с отцом. Семён то поддавался эмоциям, то друг начинал говорить вяло и без энтузиазма. Он не мог объяснить человеку, почему решился на убийство, пускай и совершенное чужими руками. Он и сам не мог сформулировать ответ. Знал лишь то, что не мог по-другому. Олег мешал. Олег умер. Что тут объяснять?!

После этого разговора гости к Семёну не приходили долго.

Мужчина тогда подумал, что им, наверное, неприятно слышать урчание его пустого желудка, но ничего не мог поделать. Он пробовал уже есть снег, но наесться им не удалось.

Потом была апатия, высосавшая из Ботвина все силы без остатка. Он сидел на земле, обхватив колени руками и, не отрывая взгляда, пялился в одну точку перед собой.

Так он снова уснул.

***

Он и сам не понял, как это получилось. Он пришел в себя, когда первая порция жёсткого мяса провалилась ему в желудок.

Семён, чувствуя привкус меди во рту все ещё жевал, когда мозг принялся осмыслять все, что видели глаза. Оголённый, полностью раздетый труп Михаила. Одежда, сорванная с трупа, кучей валяется неподалеку.

Она грязная и воняет. Но Семён не чувствует отвращения, даже вспоминая о том, где совсем недавно плавало тело, которым она пытался насытиться. Он чувствует лишь голод. Голод сводит его с ума.

Именно поэтому он рвет зубами промёрзшую плоть умерщвлённого им человека. Рвет жадно и, почти не жуя, глотает.

Поборов тошноту, Семён оторвался от трупа.

Он старался не думать, что успел натворить. Нет, ему не было страшно. Он не ужасался собственным действиям... Он берег еду, которую уже успел проглотить. Ему нужно было есть, чтобы выжить! И он ел!

Насытившись сырым мясом, Семён вновь уснул.

Проснулся он от того, что кто-то заворочался рядом с ним. С трудом разлепив глаза, мужчина постарался обнаружить источник разбудивших его звуков и увидел существо, загнавшее его в эту самую ловушку.

Существо, не мигая, смотрело на него с явным интересом.

—  Что тебе нужно, тварь?! —  пробормотал Семён, отшатываясь от существа.

То вновь расхохоталось, но в этот раз заметно тише. Отсмеявшись, существо как-то очень по-человечески покачало головой и ответило басом:

—  Из-за тебя покончил с собой один человек. Следующего ты отправил собственноручно. Затем трупы и вовсе следовали один за другим. Ты даже имён всех своих жертв не знаешь... А тварь - я?! Ты убил человека, которого обкрадывал годами. Потом убил его брата, пригласившего тебя в гости. Убил и, как я вижу, частично — сожрал его. А до этого — попытался скрыть труп в дерьме. И ты считаешь тварью меня?! Ничего... Когда ты проведешь в этой яме достаточно времени, ты всё поймёшь! Ты, главное, слушай внимательно всех, кто к тебе приходит! Слушай и, возможно, заслужишь прощения. Я вот, поймав тебя, заслужил. Я - свободен благодаря тебе! Выйдя отсюда, я просто умру. А ты займёшь мое место. Теперь проклятье перейдет на тебя. И будет только твоим до тех пор, пока кто-нибудь, кто окажется ещё хуже тебя, не окажется в здешних местах.

Семён отказывался верить тому, что говорило ему существо. Но тому было все равно. Красноглазая тварь и не думала убеждать своего сменщика. Существо знало о чем, говорило.

Договорив, тварь хихикнула напоследок и побрела к яме. Как существо выбралось наружу Семён не видел, да ему, собственно, уже было все равно.

Все равно ему было и на услышанное. Он вновь ощутил голод.

Издав смешок похожий на тот, что издавало исчезнувшее существо, Ботвин подполз к трупу. Мяса оставалось ещё достаточно, и Семён одобрительно зарычал, сглотнув слюну.

Какое-то время обнюхивал тело, распростертое на холодной земле, после чего все же впился в мертвую плоть зубами.

Голод терзал его изнутри, и он желал лишь одного — утолить его. Заглушить.

Позже его навестят голоса и постараются объяснить ему, что это он Тварь. Тварь, так и не ставшая за долгие годы человеком. Тварь, которая в жизни была ведома лишь голодом и жаждой.

Но это будет потом. Сейчас же Семён пытался насытиться. Остальное было неважно.

Конец.

Он старался забыть кровавые пузыри, выпускаемые Михаилом через рот при каждом тяжёлом выдохе, но эта картина стояла перед его глазами словно ролик, поставленный на повтор.

Хруст снега пусть и не сильно, но все же приглашал довольное порыкивание хищников, пытавшихся утащить свою добычу подальше от двуногого с ружьём.

Напрасно.

Семён не представлял для них угрозы. Он потерял к хищникам всяческий интерес.

***

09 января 2008г.

Ботвин не знал, являлась ли тварь в первую ночь, проведенную им в охотничьем домике. Он попросту не мог этого знать.

Вернувшись, он сильно напился. Напился до соплей и полного отруба. Насколько Ботвин помнил эту ночь, он несколько раз даже всплакнул.

Но затем попросту отрубился и проснулся лишь после обеда следующего дня.

Похмелье хоть и мучило его, он все равно достаточно быстро пришел в себя и вспомнил все, что произошло прошлой ночью.

Волки. Их вой. Молния, бьющая в одно из растущих рядом деревьев. Смерть Михаила Разанова. И его роль во всем этом сумасшествии.

Помнил, но... Не чувствовал своей вины во всем произошедшем.

Почувствовав желание похмелиться, Ботвин быстро опорожнил рюмку коньяка и принялся думать, что ему делать дальше.

Насколько Семён знал, волки не могли съесть тело Михаила полностью. Что-то по-любому должно было остаться. Плюс ружье, которое нес Михаил. Да и своё ружье Семён потерял где-то по пути к домику. Как и где он вспомнить не мог, но почему-то знал, что до дома он ружье так и не донес.

Выходило так, что он — убийца. Убийца, которому необходимо каким-то образом подчистить место преступления.

Как?!

Да и куда девать труп?!

—  Мда... Что один братец был дерьмом, что второй. Неужели нельзя было просто сдохнуть?! —  пробормотал Семён и вдруг вспомнил слова Михаила про туалет.

Кирпичный туалет с современным септиком, который можно откачивать.

Догадка поразила Семена и он, решив подтвердить или опровергнуть ее, спешно оделся в мокрую после ночной прогулки одежду и вышел на улицу.

"Будка терпимости" приткнулась возле сарая и ожидала посетителей, покрываясь снегом.

Обойдя туалет, Семён нашел то, что искал — люк, открывающий доступ к септику.

Едва не издав радостный возглас на всю округу, Ботвин принялся собираться в лес. Взяв не допитую бутылку коньяка, накинув теплый свитер под мокрую куртку, мужчина был готов к прогулке.

Первым порывом, овладевшим мужчиной на улице было сесть в "Ниву", но помня, что ключи от машины и ключи от дома у Михаила были в одной связке, отмёл эту затею.

Глубоко вздохнув, мужчина вышел за ограду и направился в лес.

***

Каким-то чудом его следы не замело. Он явственно видел огромные овалы, оставленные его ногами на ровной снежной глади, и брел в ту сторону, откуда они шли.

Спешить Семёну было некуда, и он внимательно осматривал окрестности, надеясь найти оброненное им ружье. Тщетно.

Даже намека на творение тульских оружейников найти не удалось. А вот к деревьям, с которыми была связана местная сказка, он, к своему удивлению, пришел быстрее, чем рассчитывал.

Но и это было далеко не самым странным... Куда страннее было то, что волки почти не тронули тело Михаила. Он лежал чуть дальше того места, куда завалился после выстрела Семёна и, на первый взгляд, был относительно целехонек.

По крайней мере — Семён не увидел изъеденных рук или ног. Впрочем, он не особо и присматривался.

Вместо осмотра трупа он схватил окоченевшего за ночь Разанова за капюшон куртки и поволок по направлению к охотничьему домику.

Ружье, висевшее у Михаила на плече, то и дело норовило зацепиться за что-то, скрытое под снегом и Семён чуть было не зашвырнул его подальше, но вовремя передумал. От оружия следовало избавиться. Оно могло привлечь ненужное внимание.

Рассуждая о своем явно незавидном положении, Ботвин медленно волочил труп человека, пригласившего его на отдых.

"Иронично. Пригласил отдыхать, а вынудил трудиться в поте лица."

Эта мысль вызвала у Семёна улыбку, вышедшую мимолётной против его желания. Откуда-то со стороны сплетённых деревьев раздался громкий и отчётливый звук, походивший то ли на смех, то ли на рык.

Обернувшись, Семён ожидал увидеть какого-нибудь местного жителя, случайно оказавшегося в лесу. Но там, откуда вели следы волочения, не оказалось никого.

Списав услышанный им звук на нервное перенапряжение и разыгравшуюся фантазию, Ботвин продолжил свой тяжёлый путь.

***

Михаил не соврал — септик действительно был сделан качественно. По крайней мере, его содержимое не застыло даже зимой.

Убедился в этом Ботвин ещё тогда, когда с булькающим звуком внутрь ямы опустилось ружье. Тяжёлое тело Разанова Семён опускал аккуратно, стараясь уложить тело как можно компактнее. Ещё не хватало, чтобы труп всплыл на поверхность.

Захлопнув крышку септика, Семён вернулся в домик и попытался отогреться водкой.

Тогда-то он и ощутил признаки простуды в первый раз, но проигнорировал их.

Мужчина и сам не заметил, как уснул, завалившись на диван в зале. Сон выдался беспокойный, хоть Ботвин и не помнил, что же именно ему снилось.

Снова визит в родительскую квартиру?! Или ночной забег от волков?!

Нет, память все равно отказывалась говорить, а Семён и не сильно хотел знать ответ на свои вопросы. Куда сильнее его занимал вопрос "Что делать?!". И ответа на него он ещё не придумал.

По всему выходило, что дела его плохи. Он застрелил своего компаньона. Никто не поверил в рассказ о напавших на них волках. Никто.

Да и... Он самолично выстрелил Михаилу сначала в ногу, а затем и в грудь. Потом ещё и утопил труп в туалете.

Рассуждения Семёна прервал резкий и неприятный звук, донесшийся с улицы. Опять этот то ли смешок, то ли рёв.

Выглянув в окно, Ботвин резко отшатнулся, словно его ударило током.

Прямо напротив него, с той стороны окна стояло нечто. Нечто чёрное с красными, горящими глазами. Стояло и пялилось.

Звук повторился. Семён, оцепенев, продолжал смотреть на существо по ту сторону окна и не знал, что ему делать.

Одна — единственная мысль заставила его собраться с силами.

Дверь! Входную дверь он оставил открытой, не ожидая в этой глуши ни гостей, ни свидетелей Иеговы с их букетиками.

Хохочущая тварь если и хотела открыть дверь, то опоздала. Семён закрыл верхний и нижний замки на два оборота каждый и спиной приник к прохладному металлу.

Ноги предательски задрожали. Стараясь дышать как можно тише, Ботвин прислушался к происходящему на улице.

Хруть. Хруть. Хруть.

Хруст сминаемого снега вторил шагам твари, приближающейся к двери.

Резкий удар по металлической двери заставил мужчину подпрыгнуть, и он с трудом сдержал крик. Медленно, на негнущийся ногах, Семён отошёл от двери и прокрался вглубь дома.

Почему-то именно кухня показалась ему более надёжным укрытием и он, стараясь не смотреть в зарешеченное окно, уселся на пол возле кухонного шкафчика. Новый удар в дверь, к которому Семён был готов.

"Что это за тварь?! Как такое вообще может существовать?!"

Существо словно услышало мысли человека и подойдя к кухонному окну, принялось стучать по решетке.

Семёну хотелось заорать благим матом, но он сдержался. Прогнать существо, покрытое черной, спутанной шерстью криком вряд ли бы получилось. Даже его затуманенный страхом мозг понимал это.

Но и сидеть без движения, затаив дыхание, было невыносимо.

Вдруг к рыку красноглазой твари добавился какое-то отдаленное завывание, опознать которое Ботвин смог далеко не сразу. Лишь посмотрев в окно и заметив хоровод снежинок, мужчина понял — началась метель.

Смутная надежда на то, что тварь ретируется восвояси, оборвалась сразу, стоило ей появиться в душе мужчины. Тварь отошла от окна кухни и направилась в сторону туалета. Грохот откинутой в сторону крышки септика насторожил Семёна, но выглянуть в окно мужчина не рискнул.

В томительном ожидании прошло минут десять, показавшихся бизнесмену вечностью. Он уж было понадеялся, что существо не вернётся, но, к ужасу своему, вновь услышал шаги твари. Вой метели хоть и приглушал их, но не полностью.

Тварь встала под кухонным окном, и какое-то время была чём-то занята.

Затем, подойдя к окну, неподалеку от которого находился скрывшийся от существа человек, тварь застучала по оконной решетке и захихикала.

Семён почему-то был уверен, что тварь именно смеётся, издеваясь и подтрунивая над ним.

Постучав ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы стук услышал и мертвый, тварь отошла в сторону, словно приглашая человека выглянуть в окно.

Семён выглянул.

Мужчина никак не ожидал увидеть то, что открылось его взору. Тварь зачем-то вытащила из септика тело Михаила и расположила его под деревом, растущим неподалеку от сруба. Видеть изуродованный красноглазым существом труп было невыносимо, но с минуту Ботвин не сводил глаз с покрытого фекалиями Михаила. Вернее того, что относительно недавно было Михаилом.

Метель разыгралась снова, подняв нападавшие снежинки в воздух и закружив их в хороводе. Снежинки оседали на труп Разанова медленно, угрожая рано или поздно засыпать его.

Смешок твари и хруст сминаемого ею снега возвестил Семена о возвращении существа. Стараясь не шуметь, мужчина вернулся к своему укрытию и уселся на пол.

***

" Нужно бежать". Одна мысль укоренилась в голове Ботвина и не давала ему покоя.

Он пытался составить план побега, но не мог. Ключи от "Нивы", которые Семён вытащил из кармана Михаила, давали ему пускай и смутную, но все же надежду на спасение. Добежать до автомобиля. Открыть быстро дверь. Прыгнуть на водительское сиденье. Завести двигатель. Уехать.

Мужчина хмыкнул. "А если сел аккумулятор?!". Такой вариант бизнесмен исключить не мог. Тогда весь план его шел наперекосяк.

Бросить машину и бежать в лес? Куда?! В какую сторону?!

Тут вдруг Семён вспомнил слова покойного Михаила о деревне, в которой осталось всего несколько жилых домов. Попробовать добраться до человеческого жилья и попросить помощи?! Спрятаться среди людей?!

Возможно... Но гарантии, что тварь не сунется за ним следом, попросту не было. О том, что могут пострадать посторонние ему люди, Ботвин даже не подумал.

Его куда сильнее волновала его собственная судьба.

Решившись на попытку побега, Семён принялся готовиться...

***

Глоток коньяка даровал тепло, разлившееся по телу Семёна. Ещё один глоток прояснил сознание, но мужчина вдруг ощутил усталость. Захотелось лечь и подремать хоть немного.

Но Семён понимал, что тварь рано или поздно воспримет новую попытку добраться до него. И гарантий того, что попытка эта не увенчается успехом, Семён не имел.

Натянув на себя всю одежду, которою только смог найти в охотничьем домике, Ботвин вновь прислушался, надеясь услышать шаги твари или метель, но на улице царила тишина, от которой он успел отвыкнуть.

Бизнесмен в какой-то момент даже поймал себя на мысли, что объяснить эту гнетущую тишину достаточно просто — он всего-навсего оглох, но хлопнув несильно в ладоши, опроверг это предположение.

Метель вновь прекратилась. Мужчина понимал, что она, скорее всего, просто копит силы на новый заход. А вот исчезновение твари не поддавалось разумному обоснованию. Ушла в лес?! Или, может быть, готовит очередной "сюрприз", вроде трупа, вытащенного ею из септика?!

Как бы то ни было, ждать возвращения твари Ботвин не хотел. Если уж бежать, то именно сейчас. И без того на улице уже изрядно потемнело.

Обувшись в мокрые ботинки, Ботвин приник к холодной двери ухом и прислушался вновь. Ничего. Ни хруста снега, ни воя.

Верхний замок открылся легко, издав два непростительно громких щелчка. Нижний задело, но провозившись с ним с минуту, мужчина все же отпер дверь.

Нажав на ручку, Семён помедлил. Он ожидал, что вот именно сейчас услышит шаги твари, но тишину по-прежнему нарушало лишь громкое биение его сердца.

Распахнув дверь, мужчина одним быстрым прыжком переместился на крыльцо домика.

Наспех осмотревшись и не увидев красноглазую тварь, Ботвин, пригнувшись, направился прочь со двора. Остановившись у машины, мужчина вытащил из кармана связку ключей Михаила и отыскал в ней ключ от дверей "Нивы".

Провозившись с замком двери с минуту, бизнесмен всё-таки открыл машину и спешно плюхнулся на сиденье с водительской стороны.

Мысленно призвав на помощь всех известных ему богов, Семён попался завести автомобиль, но тот отказался повиноваться.

— Черт! —  громко крикнул бизнесмен и ударил по рулевому колесу, что было сил.

Надежда на "Ниву" не оправдалась. Однако мужчина, все же несколько обнадёженный появившейся вдруг мыслью, потянулся к перчаточному ящику за телефоном. Но и тут его постигла неудача – пролежавший в холодном салоне вазовского внедорожника телефон разрядился и отказался включаться. Зашвырнув телефон обратно в бардачок, Семён глубоко и шумно вдохнул воздух, успокаивая расшатанные нервы.

Посидев так с минуту Ботвин понял, что тратить время впустую для него было непозволительной роскошью, и он спешно покинул салон отечественного внедорожника и направился в лес. Ему предстояло отыскать деревню, о которой ему рассказывал Михаил.

***

В лесу царили покой и тишина, единственным нарушителем которых оказался сам Ботвин. Он, подобно слону в посудной лавке, не мог передвигаться по заснеженному лесу тихо и аккуратно. Громко трещали ветки, и хрустел снег. Мужчина, то и дело, проваливался в снег по пояс, все равно пробираясь вперёд.

Тварь выскочила неожиданно для Ботвина.

Он скорее почувствовал ее появление, нежели услышал ее.

В этот раз существо уподобилось четвероногим животным, что придало его движениям стремительности. Снежная масса, укрывшая белым пологом землю, словно расступалась перед существом, разлетаясь в стороны.

Семён побежал, не разбирая дороги.

Он как-то сразу потерял направление, в котором, по его предположению, должна была находиться деревня. Более того — ему уже было абсолютно наплевать на деревню и ее жителей.

Он хотел лишь одного — убежать как можно дальше от твари, покрытой черной свалявшейся шерстью.

Но тварь стремительно сокращала расстояние, отделяющее ее от беглеца.

Семён боялся оборачиваться назад. Он не хотел смотреть на то, как пасть существа раскрывается шире от предвкушения добычи.

Впереди замаячили два дерева, что сплелись давным-давно. К ним, как мотылек на свет лампочки, и кинулся Семён, что было сил.

Выбор направления был неосознанным и и немало удивил самого Ботвина. Впрочем, он не имел возможности обдумать свои действия.

Его гнал страх.

А существо догоняло.

***

Все произошло неожиданно... Вот он бежал и вдруг — ощущение полета. Затем — стремительное и быстрое падение, закончившееся болью в правой ноге. Его приглушённый мат и стоны.

Смех твари откуда-то сверху.

Ботвин осмотрелся по сторонам и с трудом сообразил, что попал в ту самую яму, о которой упоминалось в сказке, поведанной ему Михаилом.

Сырая и холодная земля за спиной. Под ногами — то же самое.

Ощупав ногу, Ботвин с облегчением выдохнул. Скорее всего — вывих. Никакого перелома.

Ощупав пространство вокруг себя, мужчина вдруг осознал, что впереди действительно какая-то пустота, направленная вглубь земли. Что-то похожее на тоннель с небольшим, но ощутимым, уклоном.

Встав на четвереньки, мужчина пополз вперёд, надеясь скрыться от существа под землёй.

Но тварь видимо и не думала отставать от человека. Она снова захохотала, подойдя к ловушке, в которую провалился бизнесмен.

Тварь издевалась, находя забавным положение, в котором оказался беглец.

Глаза мужчины постепенно привыкали к темноте, царящей в подземелье. Он видел лишь темные земляные границы подобного кишке тоннеля. Не найдя выхода из подземного убежища, Семён улёгся на спину и попытался перевести дух.

Тварь все равно не спешила спускаться под землю и шумно топтала снег вокруг дыры в земле.

— Что тебе нужно от меня, тварь?! —  не выдержав, завопил Ботвин, обращаясь к существу.

Тварь в ответ лишь рассмеялась.

***

Сколько прошло времени мужчина не знал, да и имело ли это для него значение?! Важно было лишь то, что тварь наконец-то отошла от ловушки, в которую попал Ботвин.

Она какое-то время продолжала издеваться над мужчиной, но, видимо, твари это все же наскучило, и она ретировалась восвояси.

Темнота, царившая под землёй, давила на психику напуганного и уставшего Семёна. Он, выждав какое-то время и вылез из тоннеля, уставившись наверх.

Сказка не врала. Яма действительно была глубиной около четырех метров, но Ботвин все равно попытался выбраться.

Мёрзлая земля от прикосновений крошилась комьями и Семён, чертыхнувшись, попытался зацепиться за какой-то корень, торчавший над его головой.  Корень обломился, стоило мужчине взяться за него рукой.

Семёну вдруг захотелось закричать, позвать на помощь, но осознав безвыходность своего положения, мужчина решил поберечь силы, коих и без того было мало.

Ему хотелось есть. Пить хотелось ещё сильнее.

Он уже сгрёб в кучу весь снег, нападавший внутрь ямы и какую-то часть кучи закинул в рот. Снег показался ему несколько горьковатым на вкус, но выбирать Ботвину не приходилось.

Именно тогда он и услышал их впервые.

Продолжение следует...

Семён отрицательно помотал головой, отказываясь от пищи. Есть ему действительно не хотелось. А вот осмотреть дом он желал, чему и посвятил первые полчаса своего пребывания в охотничьем домике.

Интерьер домика подтверждал, что это действительно охотничий домик. Место, в котором может переночевать человек, промышляющий или увлеченный охотой. На одной из бревенчатых стен висело панно из рогов. На другой — старая, скорее декоративного, нежели боевого, вида двустволка.

—  Оно не стреляет. От прошлого хозяина мне досталось. Да и рога тоже. Старик охотиться любил, да старость — штука такая... Вот и продал он мне дом. Сторговались как-то легко с ним. Хороший старик. Много интересного рассказать может и о лесе, и о местах здешних.

Семён непроизвольно кивнул, продолжая осматриваться по сторонам. В зале из мебели были лишь пара табуретов и большой диван, укрытый вязаным пледом.

Спартанская, но при этом, уютная обстановка, вполне подходящая для отдыха.

Видя заинтересованность гостя домом, Михаил заговорил вновь:

—  Единственный минус — удобства во дворе. У деда, как я уже говорил, вообще будка терпимости была сколочена из досок. Я, в первую очередь, облагородил нужник и теперь он кирпичный, с большим септиком. Уж не знаю, как его откачивать, но так все же явно лучше.

Семён хмыкнул. Упоминание туалета, расположенного на улице, лишний раз подчёркивало отдаленность от цивилизации.

—  А бар тебя тут есть?! А то холодновато что-то...— пробурчал Семён, присаживаясь на диван.

***

Спиртное у Михаила нашлось. Не ахти какой выбор, но все же варианты были. Для себя Семён выбрал армянский коньяк с золотыми звёздами на бутылке. Звёзды напитку были даны явно авансом, но Ботвина это не смутило.

Сам же хозяин домика выбрал водку, на которую и приналёг. Разговаривали сначала вяло и на отвлеченные темы, но вскоре холодок таять и разгорячённые спиртным мужчины перешли на более личные темы.

—  Слышь, Миха, а ты то почему не женат?! Ты, вроде, мужик ничего... Не урод, бабки есть. Бизнес вот поднимать пытаешься. Иди ты это, не по этой части, а?! —  с прищуром поинтересовался раскрасневшийся Семён, опрокинув очередную стопку коньяка.

Михаил громко рассмеялся.

—  Да был я женат. Дочка от первого брака. Но как-то... Всех сравнивать с первой начинаю. Стоит познакомиться с девушкой или женщиной — начинаю сравнивать. Стрижка у Оли лучше. Или нос красивее. Смех задорнее. Понимаю, что бред, но нафига кому такое нужно?! Тебе бы вот, например, понравилось, если бы тебя постоянно сравнивали с кем-то?

Семён, никогда и никого в этой жизни не любивший кроме себя самого, удивлённо крякнул и задумался.

—  Да фиг знает. Никогда не думал об этом. Да и зачем усложнять?! В койку затащил - а дальше будь как будет. Или ты в монахи податься решил?! Целибат там, все дела?!

Михаил вновь рассмеялся.

— Да нет, какой уж целибат. Просто возраст уж какой?! Правильно. Тут о быте думать нужно, а не о койках. Как бы эту койку заправить поудобнее, а не раскачать погромче. Да и нет у меня сейчас на это время! Сам знаешь, какие у нас проблемы. Завал бы этот разгрести и то хлеб! Эх... Был бы Олег жив...

Воспоминания об Олеге несколько насторожили Семёна, но он лишь согласно кивнул.

Но Михаил, затронув эту тему, решил не менять ее и продолжил:

—  Вот ты с моим братом сколько лет работал! А я... Редко виделся с ним. У нас всегда так было — вместе долго находиться мы не могли. Ссорились, ругались. И ведь оба понимали, что ближе друг друга у нас никого нет и не будет. Но это все из-за характеров, наверное. Не уживались. Вот и в последнюю встречу поругались так, что даже созваниваться прекратили. Я хотел, было, помириться, да видишь, как оно повернулось... Не успел. Минута делов, а не успел. Одно словно - "Прости".

Слова Михаила напомнили Ботвину о сне, который он увидел по пути в лес. Мурашки пробежали по его спине, стоило мужчине вспомнить неестественно выгнутую шею Олега.

—  Эй, Сём! Ты чего побледнел то?! Так! А рюмка почему пустая?! Так не пойдет!- заявил Михаил и сам наполнил рюмку компаньона.

Тот, едва дождавшись, когда стеклянный сосуд наполнится янтарной жидкостью, схватил рюмку и быстро опрокинул ее, проглотив содержимое одним глотком.

— Правильно... За тех, кого знали — не чокаясь! —  одобрительно прокомментировал нетерпение Семёна Разанов и последовал его примеру.

И тут с улицы до мужчин донёсся громкий и протяжный вой. Где-то вдалеке, в глубине леса, надрывая глотку, завыл волк.

***

Опьянение как-то мигом отпустило и Семён, резко вскочив на ноги, подошёл к окну и посмотрел в сторону леса. На улице стремительно темнело, из-за чего лес казался сплошной стеной, закрывающей воющего хищника от людей.

— Да не увидишь ты его, Сём. Он далеко. Бывает, что волки выходят к дороге, но редко. Я такое видел лишь раз, да и то отделался лёгким испугом.

Но волк, явно не согласный со словами Михаила завыл вновь.

Семён обернулся к компаньону и с усмешкой спросил:

—  Далеко, да?! Да он как будто под калиткой твоей сидит вообще!

Разанов как-то сразу посерел лицом и, подскочив на ноги, заметался по залу.

—  Скоро бензин в генератор заливать нужно будет! А если эта тварь во двор залезет?! Хотя...

Произнеся последнее слово с характерной задумчивой интонацией, Михаил направился в сторону спальни, не объяснив гостю своих действий. Семён пожал плечами и последовал за хозяином дома.

К удивлению Ботвина, Михаил, встав на колени, принялся ощупывать пол под кроватью, что-то бурча себе под нос.

—  Миха, ты чего?! —  удивлённо протянул Семён, не понимая, что же Разанов выискивает на полу. Но тот лишь отмахнулся от гостя и продолжил ощупывать доски пола.

Одна из них, к удивлению Семёна, слегка подалась вниз. Михаил издал восторженный вопль и принялся тянуть доску на себя, открывая нишу в полу.

Запустив руку в образовавшееся отверстие, Михаил склонился ниже и принялся что-то выискивать под полом.

Затем, явно найдя то, что искал, принялся вытаскивать какой-то длинный свёрток.

—  Возьми! Тут ещё есть! —  окликнул Семена Михаил, протягивая что-то длинное, завёрнутое в промасленную мешковину.

Вскоре он вытащил второй такой же свёрток и принялся разворачивать его прямо на полу.

Увидев, что же именно было завернуто в промасленную тряпку, Семён присвистнул. Его глазам предстало старое, явно советских времён, ружьё.

—  Это что такое, Мих?! —  удивился Ботвин и сжал крепче свёрток, который так и продолжал держать в руках.

—  Это от бывшего хозяина дома подарочки остались. ТОЗ-54 собственной персоной. Дед старый стал. Думал уж было сдать их в органы, да я его уболтал. Стволы в лесу лишними уж явно не будут. Мало ли.

Вновь пошарив в тайнике, Михаил вытащил на свет коробку патронов. Латунные гильзы призывно заблестели под электрическим светом.

— И нахрена тебе сейчас эти ружья?! —  недоуменно протянул Семён, уже подозревая, что услышит в ответ.

Изрядно захмелевший от водки Михаил поднял глаза на компаньона и с каким-то одержимым видом ответил:

—  Мы пойдем охотиться на эту воющую тварь!

***

Переломить стволы. Вставить два патрона. Курки пока не взводить.

Эту последовательность действий Семён повторил про себя несколько раз и наконец-то понял, что готов перейти к действиям. Щелчок — переломить стволы. Выполнено.

Вогнать два снаряженных патрона в стволы.

Щелчок. Готово. Останется лишь взвести курки и нажать на спусковой крючок.

Семён, ранее никогда не стрелявший из ружья, несколько опасался смертоносной палки, попавшей ему в руки. Но и отпускать Михаила одного не хотел.

А Разанов, напустив на себя воинственный вид, быстро оделся и распихал по карманам патроны. Поторапливая Ботвина, он переминался с ноги на ногу возле входной двери, готовясь отправится в лес.

Семён пытался было вразумить компаньона, но тот отказывался прислушиваться к голосу разума.

—  Сёма, если сдрейфил — так и скажи! Я тебя насильно не тащу! Просто в два то ружья мы всяко быстрее справимся с этой тварью! Ты просто представь, что тебе ночью приспичит до ветру сходить, а эта тварь по двору лазит! Каково?!

Семён, прикинув на секунду, мысленно согласился с изрядно захмелевшим Михаилом. Вслух, однако, он свои мысли озвучивать не стал. Напротив, вновь принялся отговаривать Разанова.

—  А если он там не один?! Ты об этом не подумал?!

Издав смешок, Михаил помотал головой.

—  Да не ссы ты! Стоит разок шмальнуть из ружья, и волки просто разбегутся. Один или нет — без разницы!

Помотал головой, Семён обречённо подошёл к двери, пропуская Михаила вперёд.

***

У самой кромки леса мужчины остановились, словно собирая всю решимость в кулак. Вой разносился по округе уже несколько раз, но воинственный настрой Михаила никуда не делся. Напротив — мужчина лишь в очередной раз принялся подгонять своего компаньона.

—  Шевели ногами, не то все волки от старости сдохнут!

Пьяный гогот Михаила уже порядком поднадоел Ботвину, но тот шел молча, стараясь чаще смотреть по сторонам.

И тут тьму, уже сгустившуюся в глубине леса осветила вспышка. Подскочив от неожиданности, Семён ошалело пялился вдаль, пытаясь понять, что же это было.

—  Никогда не видел молнию зимой? —  издав громкий смешок спросил Михаил. Увидев недоумение на лице Семена, принялся объяснять:

—  Это была простая молния, Сём. Явление такое погодное. Зимой ее, конечно, редко можно увидеть, но бывает. Да только вот по словам старика, что дом мне продал, тут она бывает частенько. Он и сам ее видел, да и в деревне ему рассказывали. Когда ещё было кому рассказывать, конечно. Местные, кстати, с легендой одной связывали эту молнию. Сказки, конечно, но все же. Фольклор, блин. Так вот... Жили якобы в здешних краях два друга. Зверя били и промыслом этим жили. Мясо, шкура... Неплохо жили, но и богачами не были. Бывало, накопят шкур и сообща на ближайший торг несут. И вот после одного такого торга Макар, один из друзей, перебрал спиртного, да и сболтнул, что поторговали они с другом удачно. Макара Федор с трудом утащил домой, да через лес чуть ли не пинками гнал... Да только не дошли они. Слова Макара слышали любители лёгких денег, да обогнав друзей, затихорились чуть ли не у самой деревни.

Федор, тот, что не пил, деньги, полученные за товар, припрятал, как мог. И Макару не сказал. Как уж там вышло — но напали на них неожиданно и давай деньги искать. Помяли для затравки и пообещали убить, если деньги не отдадут. Макар на колени упал и принялся пощады молить. Клялся — божился, что деньги у Федора. Мол, только он знает, где все до копейки. Бандиты тогда начали пытать и мучить Федора. Пальцы ломали, резали, кололи... Молчал мужик. Только зло и с осуждением на Макара смотрел. А тот от страха портки обделал. Потешались над ним, да внимания не обращали. До поры... Пока не надоело пытать Федора. Тогда Макара на ноги подняли и поставили перед выбором — либо ты друга своего убьешь и деньги найдешь, либо мы тебя и его. И обыщем уже обоих. Макар, трус такой, Федору то нож в грудь и воткнул... Раздел труп, но денег так и не нашел. А не нашел он их из-за того, что были они у него. В штанах. Это уже бандиты после смерти Федора узнали. Ну и разозлись они естественно на труса этого... Не убили, нет... Хуже.

В лесу два дерева росли. Их все местные знали. Два дерева, переплетающихся между собой привлекали внимание. И вот под ними уже тогда была яма глубокая. Сначала вниз на метра четыре уходит, а затем — вбок. Проваливались иногда зазевавшиеся путники в нее, да выбирались с помощью. Но все, кто там побывал, рассказывали странное — мол, голоса там в яме какие-то слышны. Кто деда своего покойного слышал, кто слышал соседа, отошедшего намедни, да силуэт его мерещился... Туда-то бандиты и сбросили тело Федора, а затем и живого Макара...

Никто уж не помнить почему, но мимо деревьев этих и ямы, никто из деревенских месяца два не ходил... Поэтому и вытащить Макара оказалось некому. Голод, холод, жажда... Голоса, что-то требующие... Короче, Макар начал есть тело Федора. Нож то, которым Макар друга зарезал, бандиты не тронули. Так и оставили в груди убиенного.

А когда мимо дерева все же прошел старик, Макар привлек его внимание жалобным визгом.

Вытащили его... И сами с помощью веревки в яму спустились. Увидев, что натворил Макар, жалеть его не стали. Просто сбросили вниз и ушли. Напоследок осыпали проклятьями, пожелав мучительной смерти, которую он заслужил. Усерднее всех проклятьями сыпала старушка, которую деревенские ведьмой считали.

Пока он жив был, люди клялись, что по ночам его вой слышен. Но вскоре и он превратился.

Тут странности и начались! Деревья эти, что рядом с ямой росли, всегда молодежь привлекали. Парочки свои имена на них вырезали в знак вечной любви. Друзья таким же образом братались. Макар и Федор не были исключением. Их имена так же стволы деревьев украшали. И знаешь... В то дерево, на котором было вырезано имя убийцы и людоеда, молния и начала бить. Оно лишь обгорает слегка, да и все. Темное стоит. Безжизненное. А вот то, что рядышком — живехонько. Не растет только ввысь, но живо.

Вот так до сих пор молния и лупит в дерево, а то все никак не сгорает.

Семён слушал сказку Михаила с улыбкой, не веря ни единому слову из его рассказа. Чуть ли не в каждом уголке планеты могли рассказать похожую историю и попытаться выдать ее за реальные события, произошедшие в прошлом.

Но Михаил, немного переведя дух, продолжил:

—  Но и это ещё не всё... Старик рассказал мне по секрету, что Макар это и не помер вовсе. Он просто перестал быть человеком. В конец оскотинился и стал зверем. Переродился в яме и стал под стать своей душе — черным, уродливым. И, бывает, бродит по округе, пытаясь обрести покой.

Договорив, Михаил, не посмотрев на Семёна, свернул влево. Туда, откуда, по его мнению, и доносился вой.

Семён в очередной раз подивился тому, как легко люди верят любой сказочной истории, забывая простую истину: главные чудовища — звери в человеческом обличии. Звери, ничуть не отличающиеся от нас самих.

Но говорить Ботвину ничего не хотелось. Он хотел лишь одного — поскорее покинуть этот лес и, приняв очередную порцию коньяка, завалиться спать.

Он давно уже замёрз и не хотел лазить во лесу до самого утра. Но Михаил неумолимо пёр вперёд, меся снежные барханы.

Покачав головой, Семён крепче сжал опостылевшее ему ружье и постарался ускориться.

***

— Прогулялись — пора и домой, — пробурчал Семён, почти догнав Михаила.

Но тот отмахнулся от компаньона словно от назойливой мухи и продолжил идти.

Семён готов был ударить его, повалить на снег и несколько раз сильно тряхнуть, чтобы мозги в бестолковой голове Разанова заработали. Но он этого не сделал по нескольким причинам.

Причина первая — новая вспышка молнии, перечеркнувшей потемневшее небо и ударившая куда-то в лес.

Причина вторая — вой, раздавшийся откуда-то неподалеку сразу после удара молнии.

Сердце Семёна бешено заухало в груди, разгоняя кровь по дряблым мышцам, не привыкшим к физической активности. Адреналин подстегивал тело бежать. Бежать, как можно дальше... Да только Ботвин не успел. Волки оказались позади него.

Четыре хищника свалились, приближаясь медленно, но неумолимо. Пригнувшись к покрытой снегом земле, они, казалось, выжидали удачного момента для прыжка.

Но Семён не собирался сдаваться легко.

В голове его металась одна — единственная мысль: их четверо. Четыре хищных твари, готовых порвать человека, оказавшегося на их территории в неурочное время. А патрона у него только два. Да и то не известно, что это за патроны... Обернуться, взвести курки, навести стволы на волков и... В случае осечки потерять драгоценные секунды.

Решив не рисковать попусту, Семён припустил вслед за Михаилом.

От чего-то ему вспомнилась передача про волков." Волки нападают на слабых, бегущих последними, особей. Именно поэтому их и именуют санитарами леса".

Новая мысль заставила его ещё сильнее ускорится. Он вдруг понял, как ему спастись. Вспомнилась не только передача, но и анекдот. Ему нужно бежать не быстрее волков... Всего лишь быстрее Михаила.

Увидев впереди спину Разанова, Семён щелчком взвел правый курок и вскинул ружье на изготовку.

Прицелившись навскидку, спешно нажал на спусковой крючок.

Отдача ударила в плечо так, что он, чуть было, не уронил ружье в снег.

Вскрик Михаила не остановил его. Напротив — Семён только сильнее ускорился, желая обогнать Разанова хотя бы на несколько метров.

***

Два дерева действительно переплелись. Одно из них действительно принимало на себя удары молнии и почернело от высоких температур.

Семён с удивлением смотрел на два этих дерева и не мог поверить. Но они были в каком-то метре от него. Прильнув спиной к тому дереву, что не было опалено молнией, сидел раненый Михаил Разанов и с ненавистью во взгляде, пялился на Семёна.

От чего-то Ботвину захотелось объясниться с человеком, приговоренным им к смерти.

—  Ничего личного, Миш... Правда. Ты сам виноват! Это было твоей идеей! Чертовски глупой, нужно сказать, идеей. Но умирать я не хочу. А волки... Волки — хищники. Их повадки хорошо изучены. Ты вот, например, помнишь, что нападают они на больных особей?! Нет?! Зря... Нужно было больше читать, Миша! Мне не было нужды убивать тебя. Мне нужно было лишь сделать из тебя больную особь. И ты со своей кровоточащей ногой стал для волков жертвой.

Монолог дался Семёну с трудом. Лёгкие все ещё горели от бега, но он старался не обращать на это внимания.

—  Ответь честно — Олег из-за тебя умер?! —  тихо, с какой-то обречённость в голосе проговорил Михаил, и откинул голову назад. Затылок его стукнулся в ствол дерева и с веток вниз посыпался снег.

Семён кивнул. Подумав несколько секунд, ответил:

—  Да, Миша. Да, из-за меня. Понимаешь, твой брат помешал мне. Он хотел продать свою долю нашим конкурентам, а я допустить этого не мог. У меня были далеко идущие планы, и я не мог допустить такого исхода. Радуйся, что Олег умер быстро. Любовнице его повезло меньше. Да и так ли все это важно? Тебе о себе думать надо, Миша.

Волки приближались к своей жертве, истекающей кровью. Запах багряной жидкости пьянил хищников, но они все равно сдерживали свой порыв наткнуться на двуногого и пустить в ход свои острые клыки.

Волки вышли к Михаилу с двух сторон медленно и настороженно. Вожак с черно-серой спиной, исподлобья посмотрел на Семёна, явно опасаясь ружья в его руке.

Оскалившись, вожак глухо зарычал, надеясь отогнать двуногого с палкой, выпускающей огонь. Ботвин хмыкнул и отошёл на шаг назад.

Продолжение следует...