DoktorLobanov

Пиджак (армейск. фольклорное) – офицер, попавший в армию после гражданского вуза.

Небольшое отступление. В конце 2010-х после окончания медицинского университета, автор призвался в ВС РБ и служил в санитарно-эпидемиологической лаборатории крупнейшей в стране воинской части.

В армии меня не любили. Во-первых, я был проверяющий, а проверяющих вообще мало кто любит. Во-вторых, в части, где располагалась моя лаборатория, я никому не подчинялся, чем вызывал раздражение местного командования. Моё командование сидело в столице, а в Борисове я был засланный казачок. В-третьих, я был пиджак. Пиджак такой, что вообще, вот до мозга костей, такой, что не знал какой рукой честь отдавать и как следует пришивать погоны. В-четвёртых, из-за своей пиджаковости я над военными смеялся. Ну вот не могли мои мозги за эти два года повернуться так, чтобы я понимал все их приколы.

К примеру, привозят ко мне солдатика. Солдатик готовиться на повара или хлебореза в части, которая через четыре дня «в леса» уходит, в войнушку играть. Я должен солдатика проверить, дабы не возбудил он в стройных рядах наших Вооружённых Сил какую-нибудь кишечную инфекцию.

Сею я анализы солдатика, и появляются в чашке Петри какие-то подозрительные белесоватые колонии. То ли кишечная палочка извращается, то ли что-то непонятное. Надо анализ дальше проводить. На среду обогащения пересеивать, на биохимический ряд ставить. А солдатику на должность пока дорога закрыта. До выяснения.

Пишу в карте: «Проверить, и всё такое». Объясняю бойцу, почему доктор не пускает его к вкусно пахнущему котлу с борщом и толстым ломтям черного хлеба. Солдатик грустнеет лицом и уходит. Через две минуты в лабораторию прибегает подполковник, командир части из которой прибыл источник подозрительных бактерий.

- Товарищ лейтенант, что за фигня?!

- Здравствуйте.

- Нам через три дня в лес, а вы мне повара не пускаете! – даже не запнувшись, продолжает подполковник.

С подполковниками надо разговаривать вежливо и максимально понятно:

- Во-первых, вы сами виноваты, что бойца так поздно привели. Во-вторых, весьма может быть, что ваш боец является носителем непонятной кишечной инфекции. И определить я её могу через пару дней. Быстрее бактерии не растут, как бы я не старался. Существуют, конечно, современные экспресс-методы, но в доверенной мне лаборатории оборудование исключительно классическое, поэтому работаем на уровне Пастера и Боткина. И допустить вашего бойца в повара или хлеборезы, пока всё не будет ясно, я не могу.

- Твою мать, лейтенант! – понижает меня в звании подполковник. – Ты мне весь график занятий срываешь!

- А какие тут занятия, - говорю я. – Если у вас половина части обосрётся из-за этого хлебореза, виноват кто будет? Я буду виноват.

- Пиши, что ты ничего не нашёл!

- Так я же нашел!

- А ты пиши, что не нашёл, - с нажимом, как тупому, объясняет военный.

- Не могу, товарищ подполковник.

- Я тебе приказываю!

- Не могу, товарищ подполковник. Я клятву Гиппократу давал.

И тут подполковника начинает колбасить. Потому что не привык он к неподчинению младших по званию. Орёт он, кулаком по столу и косяку двери стучит. Так стучит, что штукатурка сыплется, и пробирки жалобно дребезжат. Сидит перед ним старший лейтенант в белом халате поверх погон, и имел этот лейтенант этого подполковника. Потому что у него, видите ли, клятва какому-то Гиппократу! Кто был по званию этот Гиппократ?! Небось, такой же пиджак?!

А начальство этого старшего лейтенанта в Минске сидит. А там такие страшные звери, что лучше с ними не связываться.

Любой нормальный человек что бы сделал? Взял бы тихонечко этого солдата и сводил бы его в лес или заменил бы к чёртовой матери, ведь время ещё есть. Я бы в жизни об этом не узнал. Но подполковнику надо, чтобы всё было правильно, по Уставу, и до точки. А ещё ему надо ответственность на кого-то переложить. Поэтому он орёт ещё минут сорок. Я – ни в какую. Тогда он убегает в медроту и приволакивает с собой майора-начмеда.

Начмед мне тоже не начальник. И мой упёртый скверный характер уже знает. Но делать-то что-то надо. И они вдвоём начинают на меня орать. Причем начмед орёт и одновременно подмигивает мне обоими глазами, мол, не принимай меня всерьёз, я только для этого подполковника стараюсь.

И ведь есть же выход. Медленно, по буквам, объясняю это багровому подполковнику. Возьмите вы другого солдата. У вас в подразделении их несколько сотен. Если своих не хватает, одолжите у начмеда. А не хотите другого, свет клином сошелся на рядовом Иванове, так отправьте анализ в гражданскую лабораторию. Там есть экспресс-тесты. Как раз за пару дней выясним, что за чужеродные твари живут в кишечнике доблестного повара.

Но полковник живёт по схеме. И мои варианты ему почему-то не нравятся.

- Сука! – орёт подполковник. И убегает в гневе. За ним уходит начмед.

Через два дня на пороге лаборатории появляется тот же самый боец-повар. Вид у него бледный и замученный.

- Товарищ старший лейтенант, - жалобно блеет он и протягивает карту. – Переделайте анализ, пожалуйста. Нам завтра в лес идти.

- Признавайся, что с тобой делали, - суровею я.

Солдат отрицательно мотает головой.

- Таблетками кормили?

Солдат всхлипывает и кивает.

Понятно. Какой-то урод посоветовал подполковнику напичкать солдата антибиотиками. Мол, от антибиотиков всё живое сдохнет и вредный доктор допустит солдата в повара. Ну, что делать. Сею солдата повторно. Наутро в чашке Петри – сиротливые две колонии. Типичные для кишечной палочки. Это какими же дозами пичкали бедного повара.

Подполковник ходит гордый. Всё равно сделал по-своему. А через неделю из леса привозят двадцать бойцов с кишечной инфекцией. Нет, солдат-бедолага тут не при чём. Просто они ему в помощники подкинули ещё двоих. А один из них – носитель.

Подполковник пытался задним числом подделать анализы. Хрен получилось. У меня лаборантка Людмила Сергеевна – сорок лет в армии. Она такие вещи за километр чуяла.

Но выговор мне всё равно объявили. Для профилактики.

http://pikabu.ru/story/prepodavateli_chast_pervaya_4367461

http://pikabu.ru/story/prepodavateli_chast_tretya_4687566

У меня в медицинском университете были отличные преподаватели. Нет, когда я там учился, мне так вовсе не казалось. Но теперь, так сказать в ретроспективе, я понимаю, насколько великие и оригинальные люди пытались затолкать в мою голову целый ворох знаний и сформировать у меня клиническое мышление.

Они же не виноваты, что у них не получилось.

На первом же курсе, на кафедре анатомии я встретил профессора П.. Светлая голова, десятки научных работ, прижизненная статья в медицинской энциклопедии. Белорусские медики знают о ком я.

И вот эта легенда мировой медицины приезжал в университет в переполненном автобусе, вместе со своими студентами. Одевался в потрепанный пиджачок и, видимо от диссонанса своей деятельности и своей жизни, квасил прямо на занятиях.

Придёшь к нему утром на кафедру – преподаватель блистает. Шутит, показывает на себе мышцы и кости, при этом так умеет объяснить, что у меня до сих пор всё где-то на подкорке отложилось. Находит какие-то яркие ассоциации. Например – сунет фигу тебе под нос:

- Какие мышцы участвуют в этом движении?

А фига-то, оказывается, не такой уж и простой предмет. Чтобы её скрутить, требуется почти вся группа мышц кисти.

К середине первой пары профессор слегка погаснет, затоскует и пойдет к себе в кабинет на пять минут, «чаю попить». Возвращается с блеском в глазах. Опять шутит, веселится. И чаем от него приятно пахнет. И не абы каким, а как минимум семь звёздочек.

Зимой первого курса, профессору прилетел бес в ребро. В моей группе училась Катя – пышная девушка, лет девятнадцати. Так профессора обуяла поздняя любовь. Ходил он за Катей хвостом, вещал что-то возвышенное. А то зажмет её в коридоре и давай тискать. Донна Роза, я старый солдат. Пикап на контрасте. А Катя и не против. Даже гордилась. Мол, кто ещё может похвастаться, что профессора охмурила. Потом профессор со своими ухаживаниями попался на глаза завкафедры, видимо получил внушение и от студентки отстал.

Катя расстроилась.

Преподаватель по медицинской физике доцент Генрих Казимирович Ильич. Первая же фраза на занятии:

- Товарищи студенты, Ильич – это фамилия. Никакого отношения к лидеру мировой революции я не имею. Попрошу на эту тему не шутить.

Замечательный был человек. Сидишь, мозг у тебя трещит от давно забытых школьных знаний, осложненных специализацией. Пытаешься понять, как работает рентгеновский аппарат.

Ильич станет над тобой, посмотрит сочувственно. Покачает головой:

- Дело пахнет керосином.

И начнет тебе объяснять на пальцах, как последнему дауну.

А ещё его не любило начальство.

- Знаете почему я в свои годы не профессор, а всего лишь доцент? – спрашивал Ильич. – Потому что в 1986-м я в этой стране был крупнейшим, а то и единственным специалистом по влиянию малых доз радиации на человеческий организм. И слишком много шумел. Союза уже десять лет, как нету, а осадочек остался.

Меня он почему-то запомнил и выделил среди остальных студентов. Может потому, что все остальные в моей группе были школьники, со свежими знаниями физики. А я после училища и года работы, забыл всё напрочь, но очень старался. Не слишком успешно. Керосином пахло почти на каждом занятии. И вот наступает экзамен. В аудитории – пять преподавателей. Студентов запускают группами человек по десять-пятнадцать.

Сижу, пишу. С билетом вроде повезло. На трояк точно наговорю. Ильич крутится рядом. Наконец останавливается у моего стола.

- Ну?

- Всё в порядке, Генрих Казимирович.

- Смотри у меня, не опозорь.

Ильич включил математические знания. Посчитал студентов, преподавателей. В открытую подошёл к столу, где лежали зачетки, достал мою и положил так, чтобы я попал к нему. Завкафедры подозрительно посмотрел на манипуляции заслуженного физика, но промолчал.

И тут прямо передо мной встаёт девочка, швыряет билеты на стол и в истерике восклицает:

- Ставьте «два»! Я ничего не знаю.

И убегает. Завкафедры вздыхает, черкает что-то в ведомости и берет МОЮ зачетку. Надо было видеть Ильича. Он поймал мой отчаянный взгляд, развел руками и выпятил нижнюю губу. Мол, я сделал всё что мог, нехай с тобой мучаются другие.

Но в беде не оставил. Пару раз подошел к столу завкафедры.

- Ну как?

- Да сядь, ты, Казимирович, не мельтеши, - в конце концов не выдерживает профессор. – Отвечает твой студент, отвечает. Уже на «четверку» наговорил.

Последний вопрос я помню до сих пор. Завкафедры снимает очки и протягивает мне.

- Товарищ будущий доктор, определите патологию.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Оптику я в отличие от всех остальных разделов, знал на отлично. Да и логика имелась. Профессор в годах, линзы в очках двояковыпуклые. Дальнозоркость, что же ещё!

На выходе Ильич пожал мне руку.

- Не ожидал, честно говоря. Не ожидал. Молодец.

Из-за физики в том году вылетели пятнадцать человек.

И ещё про имена.

Преподаватель кафедры радиационной медицины и будущий декан медпрофа Арам Рубенович Аветисов как-то приколол на дверь кабинета такую бумажку: «Специально для иностранных студентов: Аветисов – это фамилия. Её нужно писать в зачётке. Если кто-нибудь ещё напишет Арам или Рубенович – не подпишу!»

Мы прочитали и начали смеяться. Тогда сказал:

- Вам-то смешно, а ко мне каждый день эти чурки нерусские приходят!

П.С.

Добрый вечер, уважаемые читатели. В пятницу я отправил последнюю заказанную книгу и по электронной почте выслал читателю трек-код для отслеживания. Проект можно считать закрытым, но есть ряд вопросов:

- несколько читателей так и не отозвались на мои просьбы выслать свои адреса и может быть ждут своих посылок. Илья, Алина, Артём, отзовитесь на мои письма

- некоторые заказчики электронной версии неправильно указали свой е-мейл и я не могу отправить им их версию. Кирилл, Ульяна, напишите мне

- несколько книг вернулись обратно в моё отделение почты. Во избежание такой накладки - проверьте свой е-мейл, я всем рассылаю треки. Михаил и Алексей, отзовитесь, пожалуйста.

Может быть, произошли ещё какие-то ошибки, о которых я пока не знаю, в любом случае, претензии принимаются и попробую решить все вопросы.

Следующий проект стартует в середине июля. Обещаю несколько сюрпризов.

Надеюсь прошедшие выходные были хорошими.

Ваш Доктор Лобанов

В медицинский университет с первого раза я не поступил. Честно говоря, отнёсся к процессу подготовки несерьёзно, недобрал баллов и пролетел, как фанера над столицей Франции. Но чтобы не терять год и не забывать окончательно школьную программу, пошел на подготовительное отделение. Полгода помытарствовал по знакомым и дальним родственникам, пока меня, наконец, не подселили в общагу к двум таким же как я «ПОшникам».

Одного из моих соседей звали Димка, и был он совершенно исключительный персонаж.

Во-первых, как большинство жителей западного Полесья, Димка был немного цыган, немного еврей, немного поляк. Каждый народ вместе с набором генов подарил ему частичку самобытного характера. Во-вторых, он был потомственный браконьер. Первый раз взял в руки ружьё, чуть ли не с колыбели. Из его охотничьих историй можно было бы составить отдельный сборник, вот только доказательств нет. А то бы я вам рассказал, кто завалил последнего на Полесье мамонта. В-третьих, до ПО Димка окончил медучилище, поработал пару лет фельдшером и закрытыми глазами попадал иглой в любую, самую незаметную вену. В университет Димка в конце концов поступил и практикует сейчас где-то в глубинке. Если прочитает этот рассказ и вспомнит, привет ему.

После училища Димке повезло. В его деревне уже пару лет не было своего фельдшера, и ФАП стоял заколоченным. Поэтому на распределении директриса торжественно вручила новоявленному медработнику диплом и направление домой. «Ну, домой, так домой, - подумал Димка. - Хоть с жильём проблем не будет.

Приехал, притащил на работу сумку с лекарствами, стёр толстый слой пыли со стола и шкафа, выгнал пауков с крысами и принялся врачевать. Страшно было до дрожи в коленках. Булгаков с Чеховым его бы поняли.

В зону ответственности входили полдесятка деревень и хуторов, расположенных зачастую в пятнадцати километрах от ФАПа. Пару недель Димка побегал по вызовам, потом разозлился и пошёл к председателю за транспортом.

Тот внимательно послушал фельдшера, покивал и выделил…велосипед. Мол, молодой, покрути пока педали, а как снег выпадет – что-нибудь придумаем. К слову, так ничего и не придумал. Приходилось с попутными трактористами добираться. Мужики «фельчара» уважали, всегда по дороге подбирали и не ленились сделать крюк в десяток километров, чтобы подвезти его к пациенту.

ФАП – место тоскливое. Просто комната с отдельным входом в обычной сельской избе. За стеной кашляет столетняя бабка, на столе обшарпанный чёрный телефон с диском – осколок довоенного прошлого. У стены – облезлый белый шкаф со скромным набором дешевых лекарств, просроченных пакетов с бинтами и желтой от старости ватой с твёрдыми комочками. Снаружи у крыльца – велосипед. И тишина. Была когда-то радиоточка, но стырили ещё при Горбачёве.

Из стены пузатая печка торчит. Половина, полукруглый зад, на ФАПе, половина у бабки. Так хитрая бабка частенько не вытопит её, завернётся в три одеяла и ждет, пока у Димки сопли в носу не начнут замерзать. Бежит тогда фельдшер к хозяйке, ругаться, а она ему топор в руки – мол, иди, внучок, дров наруби и истопи избу сам. А как давление каждые полчаса мерить – так, спасай, дохтур, помираю.

Вот так и сидел Димка на своём ФАПе, справочник фельдшера листал, дичал помаленьку от скуки. Только раз в полдня оживал на столе древний телефон и слабым старческим голосом звал дикого фельдшера в отдаленную деревню – за пятнадцать километров от ФАПа. Звал, чтобы фельдшер померил давление одинокому старику.

Был у Димки любимый пациент – дед Герасим. Жил тот как раз на отдалённом хуторе и единственной связью с цивилизацией был для него телефон и приёмник. Скучал, конечно. И вот звонит дед Герасим Димке, мол, доктор, приезжай, помираю. Димка рвет педали по грязи, доезжает до хутора. А у деда на столе, на цветастой клеёночке, огурцы солёные, сало, луковые головки, мутный самогон в бутылке.

- Садись доктор, о жизни поговорим.

- Дед Герасим, чтоб тебя! Так я не могу. А вдруг на ФАП позвонят.

- Не позвонят! Я всем по хуторам отзвонился, предупредил, чтобы тебя до вечера не трогали. А если чего серьёзное, так сюда брякнут. Садись! Ты же доктор, должен людей спасать. Вот и спасай, а то помру со скуки.

Сядут, выпьют по стакану, поговорят. Старик и повеселеет. Про войну расскажет, про то, как до Германии дошёл, медали покажет, фотографии. А потом Димка забирается на велосипед и едет на ФАП по такой траектории, что все законы физики нарушаются. В год, когда Димка в университет поступил, дед Герасим налил ему последний стакан самогона, перекрестил на прощанье.

- Выучишься – возвращайся. Не бросай тут нас, стариков.

Было и смешное. Сидит как-то Димка на рабочем месте, мух ловит да скучает. И тут – стук в дверь. Да ещё робкий такой, едва слышный. Открывает. А на пороге – директор школы, которую Димка до медучилища закончил. А надо вам сказать, что отношения у директора с фельдшером были натянутые. Семья у будущего светила медицины была не благополучная. Отец – браконьер, пару раз сидел за браконьерство, старшие братья – браконьеры. Да и сам Димка ангельским характером не отличался. И потому держали его на особом счету. Гнобили за каждый проступок и всё норовили из школы побыстрее спихнуть. И когда он в девятом классе ушел в медучилище, то весь педсостав во главе с директором вздохнули с облегчением.

И вроде бы – уехал и забыли. Так нет же. Директор несколько раз на общих собраниях прошелся на тему того, что ждут Димку казематы казённые и дальняя дорога. А деревня маленькая – всё герою рассказа в деталях с подробностями пересказывали. Поэтому не любил он бывшего директора.

- Здравствуйте, Иван Никанорыч, - неприветливо говорит фельдшер. – Какими судьбами?

- Здравствуй, Дмитрий, - мнётся директор. – Дело у меня к тебе.

- Какое дело?

- Как ты знаешь, медкомиссию нам надо проходить каждый год. Я в райцентр ездил, в поликлинику. Там всех врачей прошёл, у меня и справка есть. Только одно осталось…

И директор замолчал, покраснев.

- Да не томите уже, Иван Никанорыч.

- Ну, это… Ты же знаешь, что мужики в возрасте проходить должны?

Димка задумался. И вдруг озарило его.

- Простату что ли проверить?

- Да тише ты! – нахмурился директор. – А то бабка за стеной услышит.

Бабка и впрямь кряхтела с утра, а тут кряхтеть перестала, прислушалась.

\- Я хотел в райцентре сделать, а там фельдшер в отпуске. Меня и послали, мол, у вас же в деревне на ФАПе свой фельдшер сидит, пусть и смотрит.

- Тогда, Иван Никанорыч, снимайте штаны и становитесь к столу, - Димка всеми силами старался подавить наглую ухмылку, открывая ящик, где у него притаились вазелин и перчатки.

- Дмитрий, хм… может как-нибудь так?

- Что так?

- Может, ты мне просто поставишь печать, и я пойду? Я в долгу не останусь.

- Нет, Иван Никанорыч. Я же клятву Гиппократу давал. Не могу я так.

Директор звякнул пакетом, из которого торчали несколько горлышек.

- Так я же не просто так.

- Нет, Иван Никанорыч. Даже не предлагайте. Мне медицина дороже.

Директор вздохнул и принялся расстёгивать штаны.

Не злите медиков. Даже будущих.

Жить в городе большой советской химии очень приятно и романтично. Потому что с первого класса ты знаешь, где в городе бункер и куда бежать в случае небольшого локального апокалипсиса. Потому что ты делал рогатку из противогаза, который стал тебе мал. А мамин противогаз лежит где-то на антресолях. Потому что раз в полгода не всех улицах раздаются истошные вопли сирены, и жуткий мужской голос по радио вещает:

- Говорит штаб гражданской обороны города! Сохраняйте спокойствие! Учебная тревога!

Да у меня от этого голоса психическая травма. Я после него уже ничего не боюсь. Только Бабу Ягу, Фредди Крюгера и, немножко, темноту. Потому что в темноте может незаметно подкрасться Фредди Крюгер в обнимку с Бабой Ягой.

Наш город построили вокруг огромного химического завода. А рядом с химическим заводом построили нефтеперерабатывающий. И нефтепровод протянули. С одной стороны логично – отходы нефтепереработки далеко возить не надо. С другой стороны в городе максимальная концентрация стратегических объектов. Совсем рядом – несколько воинских частей и солидная зона-химия. Поэтому с начала восьмидесятых мы во дворах играли в две игры. Первая – поймай шпиона, который прилетел взрывать химзавод. И вторая – что делать, если план шпиона удался.

Я прожил в этом городе пятнадцать лет. И видел, как взрослые вжимали головы в плечи, когда раздавалась сирена учебной тревоги. Все знали, что она учебная. Но жутко было всё равно.

И однажды утром сирена завыла по-настоящему.

Ранняя осень 199.. года выдалась сухой и тёплой. Я окончил медицинское училище, недобрал баллов в ВУЗ и подался временно работать в городскую больницу фельдшером. Сосед Мишка, с которым мы очень дружили, устроился по большому блату электриком на нефтеперерабатывающий. Тогда это было очень хорошее место. Платили по меркам конца девяностых просто астрономические зарплаты. А ещё шутили, что у каждого работника завода врезан в трубы свой индивидуальный краник. И бензин эти работники не покупают.

Мишка уходил на ночные смены, а домой звонил мне, потому что телефон был в моей квартире. Теперь это, наверное, необычно, ведь у всех мобильники, но тогда хорошие соседи ходили друг к другу позвонить. Я звал к телефону мишкину жену, или брата и они болтали по полчаса, абсолютно меня не напрягая.

Тем утром я проснулся от телефонного звонка. Глянул на будильник, мерцающий в сумерках зеленым фосфором стрелок, и тихо выругался. Пять тридцать. Мне ещё целый час спать. Кому понадобилось звонить в такое время? Перевернулся на другой бок и хотел опять заснуть, но телефон не переставал трезвонить.

- Твою ж мать! – выругался я и пополз в прихожую. – Алло!

- Паша, это я.

- Мишаня, какого черта?

- Ты скажи моим, чтобы не волновались. У нас тут слегка проблема возникла, но всё будет в порядке.

Сон мигом слетел с меня.

- Что случилось?

- Ты только моим поосторожнее скажи. Пусть на машину грузятся и потихоньку к тетке в соседний город едут. И ты с ними тоже.

- Да что случилось-то?

- Да вчера вечером какие-то придурки лес подожгли. Тот самый, который город от завода отгораживает. А там до торфяников дошло. Короче огонь идет на завод. Всю смену оставили траншеи копать. Пожарные со всей страны летят. Говорят, что всё в норме. Но мало ли что. Так что – собирайтесь.

Я положил пиликающую трубку и принялся быстро одеваться. Для белорусов, пуганых 86-м годом, да ещё и живущим в нашем городе, ситуации в общем-то долгожданная. Покрутил радио. Пока молчат.

Осторожно стучу соседям. Высовывается лохматая голова мишкиной жены.

- Ты чего?

- Мишка звонил, у них там кто-то лес поджег, так они траншеи копают. Сказал собираться и на всякий случай ехать подальше.

Лена изменилась в лице.

- Поняла, пошла всех будить.

Я вернулся в свою квартиру и поставил чайник. Всё равно, пока они оденутся, пока соберутся. А перекусить надо. Кошка забилась под диван и смотрит на меня круглыми испуганными глазами. Надо не забыть её взять. А то мало ли.

И тут я понял, что для шести утра в квартире слишком темно. Выглянул в окно – и ничего не увидел. По улицам полз плотный, серый дым. В воздухе отчетливо пахло горящим торфом. Дым был настолько плотным, что было почти темно. В пяти шагах от моих окон проходила пешеходная дорожка, так скользящих по ней людей было практически не видно. Только какие-то размытые силуэты.

Не знаю, кто проектировал город. Но оказалось, что большая его часть располагается в низине. И плотный дым горящих торфяников, отяжелевший от утренней сырости, опустился на улицы.

Было очень жутко. Радио закашляло и сонный диктор гражданской обороны пробубнил:

- Товарищи, в городе экстренная ситуация. Просьба по возможности избегать передвижения на личном транспорте и пользоваться общественным. Сохраняйте спокойствие. Ситуация под контролем.

И вот как он сказал «сохраняйте спокойствие», так я сразу понял, что нам хана.

Засунул сопротивляющуюся кошку в рюкзак и пошел к соседям. Лена собралась тихо и без паники. Загнала в машину свекровь, посадила мишкиного брата рядом с бабкой, сама - за руль. Принялись выезжать со двора. А как выезжать, если через пять метров ничего не видно? Двигаемся с черепашьей скоростью. Лена вцепилась в руль так, что пальцы побелели. На дороге – кавардак. Благо машин тогда было ещё немного, пробка тянется со скоростью пешехода. Среди машин огромной призрачной горой двигается автобус. Людей много, все нервничают. На остановках колышутся многорукие, многоногие толпы, вспыхивающие сквозь туман огоньками сигарет. У многих не выдерживают, нервы и они начинают медленно, наощупь двигаться к выходу из города.

С сиренами пробивается Скорая, через минуту ещё одна. В этот день по всему городу задыхались астматики.

Вырвались на мост через Двину. Возле него суетятся гаишники. Два жигуленка что-то не поделили в тумане, помяли друг другу крылья, так их просто отогнали в сторону, чтобы потоку не мешать.

Выехали на чистый воздух – остановились. Город внизу, словно в молоке, дома не видно по третий этаж. И тут вслед нам заревела сирена. Та самая, знакомая с детства сирена гражданской обороны.

Через несколько часов поднялся ветер и выдул дым торфяников из города. Пожарные и смены рабочих отстояли НПЗ. Огонь до него так и не дошел. Мишка вернулся через сутки усталый до полусмерти и провонявший костром. Виновных искали, но так и не нашли. Начали гонять по лесу патрули милиции, чтобы выслеживали и штрафовали любителей шашлыков.

Но через год я из города уехал. Да ну его. Кроме того я тоже из противогаза давно рогатку сделал.

На днях встретился с коллегой-педиатром Юлей. Посидели, покурили, и она добавила в мою копилку несколько историй из своей практики:

«В начале двухтысячных я была молодым специалистом, вчерашним выпускником медицинского ВУЗа. Ещё хотелось работать, спасать людей, розовые очки уже болтались на единственной надломленной дужке, но упорно не хотели сваливаться.

Прихожу на очередной вызов. Предварительный диагноз – «ветрянка». В квартире девочка лет пяти, перепуганный папа под сорок. Мама – в долгосрочной заграничной командировке, что весьма заметно по груде немытой посуды, легкому аромату мусорных пакетов, забитых упаковками из-под пельменей и мастерски уложенной причёской «взрыв на макаронной фабрике», которой девочка очень гордилась, несмотря на своё плохое самочувствие.

Как могу, успокаиваю папу. Рассказываю, что ветрянка – болезнь не смертельная, что шрамов не останется если не расчёсывать. И его принцесса лет через тринадцать обязательно станет «мисс какого-нибудь ВУЗа». Девочка с интересом прислушивается к разговору взрослых. Напоследок даю несколько рекомендаций и напоминаю, что нужно мазать зелёнкой. Папа благодарит, со слезами на небритых суровых щеках, крепко жмет руку и машет вслед.

Проходит несколько дней. И вызовы приносят меня к подъезду, где живет «принцесса зелёных леопардов» и её безутешный отец. Внезапно решаю наведаться, проверить всё ли в порядке.

Дверь открывает яркая блондинка с сурово поджатыми губами.

- Вам кого?

- Я ваш участковый врач-педиатр, - робко улыбаюсь я. – Несколько дней назад…

- А-а, это вы, - губы блондинки превращаются в узкую щель в базальтовом склоне. – Ну, проходите, полюбуйтесь на свою работу.

Что я могла натворить? Мысли мечутся. Кажется всё правильно сказала, каждую рекомендацию, хоть сейчас к прокурору.

- Анечка, выйди к тёте-доктору! – зовет блондинка.

Выздоровевшая Анечка с жизнерадостным криком выбегает ко мне навстречу. И я чуть не сползаю по стенке от смеха. Папа воспринял мою рекомендацию буквально. Доктор сказал – мазать. Значит – мажем. И в коридор, белозубо улыбаясь, выкатился зеленокожий инопланетянин с торчащими в разные стороны косичками. Папа покрыл лицо и руки, а местами и волосы дочери ровным слоем зеленки. Мама вернулась из командировки – чуть не убила отца семейства, поэтому он третий день прячется на работе. Зато Анечка в восторге. Она теперь то ли марсианин, то ли детская разновидность Халка, то ли принцесса Фиона в ночном варианте.

- Жалобу бы на вас написать, - вздыхает блондинка. - Но вы, видимо, не замужем. Запомните, на будущее, девушка. Мужчинам надо давать конкретные указания. От и до. Чтобы не осталось простора для фантазии. Иначе получится… то, что получилось.

Я пулей выскочила за двери. Навстречу мне с виноватым видом и с огромными пакетами в руках торопился отец семейства. С зелёными по самые локти руками.

Через некоторое время я работала в детском отделении больницы. Утром привозят мальчика лет четырех с острой болью в животе, рвотой, но без жидкого стула. Конечно, сразу же подозрение на кишечную инфекцию. Ребенка без лишних проволочек - в отдельный бокс. С ним мать – типичная дамочка неопределённых лет в состоянии легкого подпития. Приходим с лаборанткой в бокс. Надо осмотреть ребенка, взять анализы. Говорю:

- Ложитесь, снимайте штаны.

Пока мою руки, вижу округлившиеся глаза лаборантки. Поворачиваюсь, а мамаша стянула с себя бельё и разлеглась, как на приёме у гинеколога. Ещё и смотрит на меня так недовольно, мол, чего ты там так долго возишься?

Ещё через пару лет решила я податься в неонатологи. И вот уже стою в родзале рядом с сопящей и постанывающей роженицей. Роженица необычная. Доставили её к нам из соседнего корпуса-наркологии, потому что у дамы вовсю развивался абстинентный синдром.

Вместе с последним кряхтением на руки акушерки выскальзывает синюшный младенец, с которым тут же проводятся все необходимые манипуляции. И всего через полчаса ребенок выдает нам опистотонус – судорожное сокращение мышц, изгибается дугой, хрипит, перемежая хрипы пронзительными пугающими криками. Периодически возникает сильный тремор конечностей.

Я – в панике. Один из первых пациентов и я уже не знаю, что с ним делать. На помощь приходит мой куратор – многомудрый и опытный Михаил Иванович. Он успокаивающе кладет руку мне на плечо, потом смачивает ватку спиртом и сует младенцу под нос. На глазах ребенок расслабляется, хрипы исчезают, превращаясь в стандартный младенческий рёв.

- Михаил Иванович, что это было?

- Маму к нам с каким диагнозом привезли?

- Абстиненция.

- Вот именно. А до родов кровеносная система матери и ребенка представляют собой практически единое целое. И мы с вами, Юлия Владимировна, только что наблюдали синдром отмены у новорожденного. Район у нас не слишком благополучный. Привыкайте.

После третьего за полгода случая – привыкла.

http://pikabu.ru/story/rasskazyi_pediatra_chast_vtoraya_4562...

http://pikabu.ru/story/rasskazyi_pediatra_4557088

Ездил вчера в командировку, в небольшой городок. Иду по классической провинциально-советской улочке в поисках какого-нибудь заведения общепита, ибо давно обед, а я ещё не завтракал. А на газоне, среди едва пробивающейся травки растёт тело классического алкашного вида. Из-за обилия нарядов милиции я в своей столице от подобного зрелища отвык. А тут лежит, красавец, и никому до него дела нет. Провинция, господа. Близость к природе.

Ну я ж доктор. Подошел, проверил на предмет внешних повреждений. Амбре от товарища на зависть всем виноделам Франции. Дышит бодро. В ответ на мои попытки привести его в чувство – матерится активно. Пошарил я по карманам, нашел ампулу нашатыря. Не спрашивайте меня, как она там оказалась. У меня в карманах можно много интересного найти. От игрушек киндерсюрпризов до лекарств из желтого списка. Если прибьют где-нибудь в очередной командировке – следователь с ума сойдет, проверяя содержимое моих карманов.

Разломал ампулу, дал пациенту нюхнуть. Активно потер ему уши. И побежал прятаться в машину, потому что тело ожило и воспылало праведным гневом.

Пока бежал, вспомнил несколько историй.

Принять ванну, выпить чашечку кофе…

Если человек твёрдо решил погубить свою жизнь, то медицина тут бессильна. В этом я убеждался не раз. Особенно, когда на заре медицинской карьеры довелось поработать санитаркой в реанимации наркологического профиля.

Работа была, честно говоря - не бей лежачего. Пару раз в день помыть палаты и коридор. Одеть-раздеть-накормить полдесятка пациентов. Увезти в место последнего успокоения усопших. После дискотеки под названием приёмная хирургии – почти санаторий. А брезгливостью я никогда не отличался. Пациент, бывает и обкакается, и разные биологические жидкости из него вытекают. А мне всё пофиг. Помою, перестелю бельё. Главное времени хватало и на то, чтобы подготовиться к занятиям в универе и на то, чтобы выспаться. Вот только платили жалкие копейки. Но история сейчас не об этом.

Как-то в ночную смену выхожу я покурить на улицу. Тогда это ещё можно было. А во дворе – морг. И два санитара грузят объёмное тело. Каталка старая, пронзительно скрипит на всю больницу. Санитары шатаются под тяжестью покойника. Помог им затолкать тело в коридор морга. Стоим, курим.

- Вот ведь как бывает, - вздыхает Семёныч, старший из санитаров. – Ещё вчера с покойным выпивали. А сегодня я его в секционную повезу.

- Знакомый? – пытаясь в темноте состроить сочувственную мину, спрашиваю я.

- Знакомый, - кивает Семёныч. – Хороший был человек. Слесарь – золотые руки. Семья у него. Дочка – пятнадцать лет, школьница-спортсменка. Вторая дочка – в этом году ПТУ швейное заканчивает. Тоже девка – ничего. Квартира есть. Зарплата хорошая. Казалось бы, чего человеку ещё надо. А ему не хватало. Тянуло его куда-то. Ну и от этой тяги бухал он по-чёрному. Так бывало нажрется, что падает, где пил. И лежит. А весил под сто двадцать. Мы его поворочаем-поворочаем – не поднять. Так и лежит, пока не проспится. И в снегу зимой лежал, и на обочине дороги. Всё не дремал его ангел-хранитель. А тут видно расслабился. Как это по-научному? Асфиксия.

- Рвотой захлебнулся?

- Почти. Утонул он.

- В Свислочь что ли свалился? – растерялся я, вспоминая, где в нашем районе можно утонуть.

- Дома утонул, - сплюнул Семёныч.- Пришел бухой в дымину, дома никого не было. Видно решил ванну принять. Младшая дочка приходит вечером со своего спорта, заглядывает в ванну. А там папка в ванной под водой. Уже час, как не дышит. У девки – истерика. Всё кричала, что папка живой, смотрит на неё из-под воды. Этого – к нам.

Семёныч раздраженно швырнул окурок в темноту.

- Блин, надо мне завязывать с этой водкой! А то хрен его знает, как оно получится.

Этой же зимой в небольшой, собственно, мороз, Семёныч после работы опрокинул в себя бутылку водки, да и заснул на скамейке, в двух шагах от своего подъезда. Мимо проходили его соседи, знакомые. Уже под утро на санитара наткнулся наряд милиции. Скорую вызвали, но было уже поздно. И Семёныча отвезли на работу в последний раз.

Разобрались по-дружески

Через пару недель в приемное отделение больницы с множественными колото-резаными ранами головы и несколькими ожогами разных степеней был доставлен ранее судимый гражданин Пупкин. Три дня Пупкин находился на грани жизни и смерти, врачи-реаниматологи боролись с организмом потерпевшего, который стабильно раз в сутки пытался отказать. Спасли. Перевели в неврологию, и уже туда стал к Пупкину наведываться следователь. Попытка убийства как-никак. Нанесение тяжких телесных повреждений и ещё целый букет. От санитарки неврологии бабы Маши узнали мы все подробности, невзирая на тайну следствия.

Как оказалось, накануне Пупкин встретил своего друга-соседа-собутыльника, так же ранее судимого гражданина Рюмкина. Друзья искренне обрадовались встрече, ведь они не виделись целых три часа. И решили отметить.

Соседи направились к гражданке Нюрковой, 1926-го года рождения, которая в их населенном пункте занималась незаконным производством и реализацией алкогольной продукции. У Нюрковой, именуемой в дальнейшем «бабка-самогонщица», друзья приобрели «поллитру». В процессе распития спиртного напитка в доме у гражданина Пупкина вспыхнула ссора. То ли Пупкин обозвал Рюмкина неприемлемыми в уголовном обществе словами, то ли Рюмкин потушил бычок об обои Пупкина – друзья деталей не помнят. В результате Рюмкин слегка вспылил, вышел во двор, выдернул из чурбачка для колки дров топор и нанес несколько ударов в область головы гражданина Пупкина.

После чего, решив, что «замочил» приятеля, принялся скрывать следы преступления. Замечу, все это происходило на глазах собравшихся на шум соседей. Соседи в процесс не вмешивались. Видимо их пугал находившийся в руках Рюмкина окровавленный топор. Но милицию вызвали.

Так вот Рюмкин вынес из дома Пупкина самое дорогое, а именно - черно-белый ламповый телевизор и резиновые сапоги. После чего предпринял попытку поджога дома. Он видел в кино, что все улики сгорают и надеялся таким образом уйти от ответственности. Многочисленные свидетели, толпившиеся в двух шагах, за забором, его опять же не смутили.

Накануне прошел небольшой дождь, поэтому хата занялась плохо. Подымила, почадила и погасла. А тут и правоохранительные органы приехали. Рюмкина валили толпой ОМОНа, шумно и весело. Остывающее тело Пупкина торопливо отвезли к нам в больницу. Где опытные врачи совершили очередное чудо и поставили пациента на ноги.

Три открытых черепно-мозговых травмы Пупкин перенёс неожиданно легко. Даже радовался, что теперь ему дадут инвалидность, пенсию от государства. А то, что хата подгорела – так это не беда. Она и до этого не особо блистала.

Рюмкин получил неожиданно мягкий приговор. Всё потому что прямо в место предварительного заключения к нему явился Пупкин. Рюмкин слёзно просил у него прощения, обещал проставить два ящика водки. Ну, Пупкин, добрая душа, вечно горящие трубы, и простил. Писал даже какую-то бумагу следователю, мол, сам виноват, спровоцировал кореша, да и вообще сам себя по голове топором бил. В показаниях проявил нехарактерную для него твёрдость. Потому что впереди суперпризом сиял вожделенный ящик водки.

А через несколько лет Рюмкина выпустили. Пришёл рецидивист в гости к Пупкину. На радостях приятели крепко выпили, да заснули. И печку раньше времени заботливо закрыли. Ещё примерно через неделю соседей стал беспокоить неприятный запах, исходящий из дома Пупкина. И до этого особняк пах отнюдь не розами. А тут уж совсем хоть из дома беги. Один из соседей набрался храбрости и вошёл в гостеприимную незапертую дверь. Приятели спали вечным сном, уронив буйны головы на стол. А в комнате монотонно жужжали полмиллиона мух.

Некоторым судьба даёт второй шанс. А они его благополучно…. ну вы поняли.

В армии я некоторое время занимал должность начальника микробиологической лаборатории. Начальник – это громко сказано, потому как кроме лаборантки-санитарки Людмилы Сергеевны и себя лично, начальствовать мне было не над кем.

Лабораторию я получил с кучей бесполезного списанного хлама. Например, у стены, перегораживая проход, стоял полевой термостат. Для тех, кто не знает, опишу. Это такой здоровенный шкаф в половину человеческого роста с двойными железными стенками. Между стенок заливается горячая вода. И можно выращивать микроорганизмы хоть в партизанском лагере. В условиях применения бактериологического оружия – незаменимая вещь. Но мне нафиг не нужная, потому что задняя стенка шкафа проржавела едва ли не насквозь.

А ещё у меня была подсобка, которую использовали, как склад. Склад, как и термостат, достался мне от многих поколений предшественников. Хлама там было выше головы, и иногда я вполне серьёзно надеялся найти там что-нибудь вроде прекрасно сохранившейся мумии Рамзеса Третьего.

На полках подсобки ровными рядами выстроились банки с микробиологическими средами в порошках. На каждой банке стояла ГОСТовская звезда и виднелась гордая надпись «Сделано в СССР». Сроки годности микробиологических сред вышли ещё при последнем генсеке.

С пола до потолка возвышались стопки отчетных журналов и подшивок «Белорусской военной газеты». Если бы в стране внезапно разразился энергетический кризис и нам всем отключили отопление, на одних журналах я продержался бы не меньше месяца.

На досуге я любил полистать пожелтевшие страницы журналов учета, под которыми стояли выцветшие подписи майоров и капитанов из 60-х годов. Практически, изучение исторических документов. Ведь теперь я знаю, что в 1978-м гвардии сержант Иванов три дня не слазил с горшка, но болезнетворных микробов в его могучем комсомольском теле так и не найдено.

А однажды солдаты, скучающие в очереди на взятие анализов, забрались в подсобку, нашли безыгольные инъекторы, образца 80-х и играли с ними в «Звездную войнушку». Начмед как раз стоял у окна терапевтического отделения. Он посмотрел на то, как эти слоны с «пш-ш-шиканьем» носятся по кустам медроты и выписал всех нафиг. Это был последний доказанный случай чудесного излечения группы людей списанной медицинской техникой.

Как вы понимаете, ничего из этого хлама выбрасывать не полагалось. Ибо все заинвентаризировано, внесено в соответствующие журналы и должно храниться веками.

Но меня эти груды мусора бесили страшно. Это же микробиологическая лаборатория! Тут всё должно быть чисто, прозрачно и стерильно! А какое может быть стерильно, когда прямо возле дверей железный термостат ржавеет и сыплет на кафельный пол рыжий порошок?

Я начал ходить следом за начмедом с просьбой выделить мне угол в подвале медроты, чтобы перетащить туда весь хлам. Начмед отмахивался, потому что ему весь этот исторический лом тоже нафиг сдался. Но я был очень настойчив, поэтому в конце концов майор сдался, бросил на стол ключи от подвала и попросил только не складировать в подвале какую-нибудь холеру, а то у него статистика по заболеваемости нарушится. Наивный. Холеру я хранил совсем в другом месте. В холодильнике вместе с бутербродами.

Оставалась чепуха – перетащить всё добро из лаборатории в подвал.

Был приятный майский день. Я повесил белый халат на крючок, вытащил из закромов полевую форму и принялся разгребать микробиологические завалы. Лаборантка Людмила Сергеевна замерла со шваброй наизготовку. Начмед с тоской смотрел на меня из окна. Он бы меня проклял, но в следующем месяце должна была пройти эпидемиологическая проверка медроты. А кто её должен был проводить? Правильно – ваш покорный слуга.

Часа три я грохотал ящиками и коробками с бесполезной чепухой. Подсобка оголялась, стыдливо показывая стены, некрашеные со времен маршала Жукова. Наконец, остался только термостат. Я подошел с одного угла, со второго, попробовали приподнять. Нет, точно одному не справиться. Надо звать подмогу. Звоню начемду в медроту.

- Товарищ майор, разрешите несколько офицеров в помощь. Надо термостат вынести.

- Ты что, лейтенант, совсем офигел? То ему угол на складе под бактериологическое оружие, то ему хирургов, чтобы это оружие таскать. Нам что тут, по-твоему, больше делать нечего.

Судя по крикам из ординаторской «Куда, б..ть, с козырей ходишь?!» дел у докторов действительно было по горло.

- Товарищ майор, я один термостат никак не вынесу. А Людмила Сергеевна уже дама в возрасте, ей противопоказаны тяжелоатлетические упражнения. Давайте людей или я на вас её натравлю.

Майор скрипнул зубами и прислал сразу человек пять бойцов из выздоравливающих. Солдаты вошли в лабораторию, зябко кутаясь в рыжие халаты и с опаской поглядывая по сторонам. Без особой нужды они старались даже ручек дверей не касаться. Странные, у меня же тут не КВД.

Со всех сторон мы взялись за злосчастный термостат. Закряхтели, приподняли! Тяжёлый, зараза! Может в нем золото партии спрятано?

С матюками и стонами тащим термостат к выходу. А он, гад, в двери не пролазит! Пытаюсь открыть вторую створку. А на ней все защелки давно двадцатью слоями краски закрашены. Выламываю нафиг створку, на головы осыпаются окаменевшие куски краски, протаскиваем шкаф. На ступеньках он падает на ногу одному из бойцов и солдат мгновенно из выздоравливающего пациента терапевтического отделения превращается в свежего страдальца из хирургии. Острым углом шкафа заезжаем второму в живот, тот сгибается в три погибели и стонет. Но своего груза не бросает. Молодой, наверное. «Дед» бы давно бросил.

Наконец дотащили. Подперли термостатом подвальную стену. Теперь она переживет даже прямое попадание авиабомбы. Отпускаю солдат обратно в медроту, а сам впервые осматриваю термостат со всех сторон. Его задняя стенка – как обратная сторона Луны. Такая же в прошлом недоступная и изрытая кратерами. А что это за крышечка внизу?

Любопытство меня когда-нибудь погубит. С хрустом отворачиваю крышечку и на пол подвала начинает хлестать вонючая ржавая вода. Оказывается, между двойными стенами термостата ещё с каких-то мохнатых годов оставалась вода. Испаряться ей было некуда, всё закрыто. А не булькала потому, что залита была по самую крышку. А это лишних килограммов сто. Вода вылилась, образовав на бетоне огромную ароматную лужу. И я с трудом, но поднял термостат за один угол.

Простите меня, бойцы. Я честное слово, не знал.

П.С. Уважаемые читатели и подписчики. Продолжается рассылка книг. Ежедневно я отправляю 10-15 новых. Ближайшее отделение почты меня уже ненавидит. Операционистки прячутся под столы, едва в проёме двери появляется моя фигура, согнутая под весом посылок. Осваиваю другие отделения, дабы не вводить девушек в грех смертоубийства.

На данный момент отправлено уже более 100 книг из 400.

Прошу вас проверить свою электронную почту на предмет наличия моих писем. На данный момент более 30 книг лежат в отделениях по всей России и ждут, когда их заберут. Так же несколько отзывчивых читателей из Москвы, Санкт-Петербурга, Томска, Челябинска вызвались помочь и сэкономить средства на рассылку. Им я выслал сразу несколько книг. Свяжитесь с ними. Их электронные адреса я так же высылал вам на почты.