CreepyStory

Жанры: Ангст, Повседневность, Ужасы, Упоминания телесного хоррора, Заболевания, Необратимые превращения, Повествование от первого лица, Эпидемии, Открытый финал

Вы не представляете, как сложно ухаживать за кожей, когда она отслаивается от любого неосторожного движения. Когда пальцы не слушаются, и никак не открутить элементарную крышку тюбика с кремом. Иногда я прихожу в отчаяние.

Но я должна продолжать, ради сына. Собраться — во всех смыслах. Взять себя в руки, иногда буквально. Обожаю маникюр, душу бы отдала за возможность не то что посетить мастера — никто не решится подойти ко мне близко, — но хотя бы просто открыть флакон и накрасить ногти! Но этого никогда уже не будет. Чертовы ногти то и дело отваливаются, остаются везде, как маленький символ моей разваливающейся на части жизни. Зубы тоже. При виде грязно-жёлтых кусочков меня, валяющихся на полу, хочется плакать, но и этого я больше не могу. Словно разучилась.

Однако я обязана жить, ради Славика. Долгими, тягучими ночами я не сплю — думаю, как он будет в этом новом мире. Я не смогу вечно быть рядом и направлять его. Сколько мне осталось? Год, два, пять? Может, и вовсе пара месяцев. А он такой импульсивный... Да и каким быть ребёнку в восемь лет? Он не понимает, что происходит. С другой стороны, у детей психика более гибкая, может, он приспособится к переменам лучше моего.

Но сейчас Славика расстраивает, что незаразившиеся люди боятся нас. Он такой дружелюбный, к тому же любопытный — но они в страхе отскакивают, а то и убегают. Он считает это игрой, бежит за ними, смеётся… Раньше, пока я была бессознательной, не замечала изменений, а теперь уже вижу и понимаю: что Славик прихрамывает на сломанную ногу, что его милая прежде улыбка похожа на оскал, а изо рта то и дело подтекает тёмная жижа.

Противно говорить это, тем более о собственном сыне, но я понимаю, почему люди боятся нас и избегают. Когда у меня получается сфокусировать взгляд на отражении в зеркале, там тоже приятного мало. Я, которая после любой вечеринки находила силы смыть макияж и вбухала столько денег в косметические процедуры, теперь выгляжу отвратительно.

Прощайте, гладкие волосы и всегда уложенная причёска. Эти пучки тусклой пакли, что ещё остались у меня на голове, и волосами-то не назовёшь. Жирные, слипшиеся от грязи. И, словно этого мало, они продолжают расти, из-за чего стрижка — остаток прежней жизни — с каждым днём всё больше теряет форму.

Недавно попросила Вику расчесать меня, но когда увидела, что волосы остаются в её руках целыми прядями, сбежала в ужасе и неделю пряталась ото всех в дальнем углу амбара. Не хочу, чтобы меня видели такой. Но против голода не пойдёшь, в итоге пришла за едой. У кормушки был новый волонтёр, красавчик, я по привычке кокетливо улыбнулась, а он вздрогнул и отвёл глаза. Никак не могу привыкнуть, что теперь всё по-другому.

Зато как он смотрел на Вику… Улыбались друг другу… Я хоть и делала вид, что сосредоточена на еде, но всё подмечала. Нет, конечно, я Вику люблю, она моя лучшая подруга, но, сказать честно, она ведь средненькая. Раньше она бы со мной не сравнилась! Чёртов мир наизнанку! Ни тебе трендовых вещей, ни грамотно подобранных луков — сейчас, чтобы считаться красивой, достаточно всего лишь быть здоровой.

А я ведь всегда следила за собой! Сбалансированное питание, дорогие витамины, фитнес дважды в неделю, чуть что — к платному врачу… Делала всё — всё! — чтобы жить долго и счастливо. Казалось бы, что может пойти не так? А вот, какая-то тупая эпидемия взяла и разрушила мою жизнь. Бесит! Ведь никто даже не верил, что это серьёзно, Влад смеялся: журналистам нужно придумать что-то более оригинальное, чем зомбаки из второсортных ужастиков. Мол, за версту видно подделку: грим дешёвый, отслаивающаяся кожа из ПВА сделана.

Я тоже сначала не могла поверить. Всё пыталась ущипнуть себя, чтобы проснуться, — пока ноготь на большом пальце не отвалился. Но и после этого я просто смотрела на него, отказываясь принять, что он мой, что это моё тело гниёт и разваливается на куски.

Сейчас уже лучше: в нашем ангаре кондиционеры охлаждают воздух, чтобы задержать разрушение тел, волонтёры регулярно приносят еду, новичкам ещё дают витамины, чтобы они быстрее осознали себя. Не знаю, насколько это помогает. Наверное, никто не знает, просто надо же что-то делать.

Волонтёры ещё и разговаривают с нами — терпеливо, медленно, чётко проговаривая слова. Я уже хорошо их понимаю. Унизительно, конечно, что нас держат в загонах и клетках, которые раньше использовали для скота, и учат речи, будто малышей в яслях, но сейчас всё равно лучше, чем было в начале: бесконечный, изматывающий голод, неутолимый будто бы никогда. Я готова была вцепиться зубами во всё, что движется.

Потом, в какой-то момент, вдруг осознала, что слышу знакомый звук. Это был голос Вики. Он что-то повторял, раз за разом. Поборов тяжёлый дурман в голове, я разобрала смысл слов: она просила подойти к столу рядом. С трудом, но я сделала это.

Через некоторое время голос раздался вновь. И я снова выполнила просьбу. Ведь это же Вика! Мы с первого класса сидели вместе, она крестила Славика, а я была свидетельницей на её свадьбе.

Голос появлялся всё чаще, он требовал то одно, то другое, и это бесило, потому что мне всё ещё было тяжело думать. Однако я приучала себя не злиться. Каким-то образом понимала, что Вика желает добра, делает что-то полезное для меня.

Затем я её увидела. Человеческая фигура. По привычке бросилась, чтобы поесть, но вдруг услышала знакомый голос. Он исходил от этой фигуры. Я запнулась. Задумалась. Вдруг заметила, что не голодна.

Как Вика рассказала мне потом, она подкармливала нас со Славиком, чтобы мы вели себя спокойнее. Тех, кто каждый день в поисках еды бросался на людей или домашних животных, быстро убивали. Мы же, сытые, больше прятались и благодаря этому остались живы.

Когда я стала разумной настолько, чтобы узнавать Вику, начала заниматься с сыном. Учила его: остановиться, послушать, выполнить. Сначала он всего лишь повторял за мной, затем смог самостоятельно понять, чего от него хочет тётя Вика. Тот день, когда он — сам! — выполнил её просьбу, стал нашим маленьким праздником.

Вскоре после этого Вика приехала на фургоне и отвезла нас за город, на эту ферму. Здесь много заразившихся. Большинство уже осознали себя — мы живём в большом ангаре, и раз в день нам положена прогулка. Волонтёры называют это «реабилитацией». Гулять можно только рядом, по полю, до высокой ограды из рабицы. И только если пасмурно, потому что солнце ускоряет разрушение тел. Летом приходилось постоянно сидеть в помещении, а сейчас уже осень, так что мы выходим почти каждый день. Скоро будет зима. Я даже вспомнила, что такое Новый год. Вика говорит, я делаю успехи.

Однако я всё ещё не поняла, стоит ли радоваться, что мы со Славиком проснулись от забытья. Когда смотрю на новичков — бессознательных, их держат в отдельной клетке, потому что они ещё слишком агрессивны, — то завидую: они ничего не понимают, не помнят, какими были раньше. Видят еду — едят, хотят спать — забиваются в уютный тёмный угол и спят.

А меня выпускают на прогулки, разговаривают со мной — хоть и снисходительно, как с собакой, — но зато я осознаю, во что превратилась: уродливое существо с дёрганными движениями.

Сейчас я гораздо лучше контролирую своё тело, даже мелкую моторику, но всё же оно слишком непослушное. И эти чёртовы судороги не проходят: раз в пять-десять минут всё тело резко передёргивает. Даже Вика от этого подскакивает испуганно и каждый раз вглядывается в лицо — бежать или я всё ещё контролирую голод.

Однажды мы даже обнялись. Это было до закона о социальной дистанции. Вика была напряжена, глаза по пять копеек от страха, но всё-таки она подошла ко мне — медленно, без шума и резких движений — и протянула руки, как делала раньше. Я подняла руки по её примеру — и вспомнила! Поняла, что нужно делать! Шагнула к ней, мы обнялись. Если бы я могла плакать, то заплакала бы в тот момент.

Но теперь — полтора метра для всех, даже самых осознанных из нас. Даже через стекло или решётку — нельзя. Считается, что близость здорового человека слишком нервирует нас, делает неуправляемыми. Для детей — три метра. В принципе, они правы: дети более непосредственны, они хотят обниматься, ластиться, а там и до случайного укуса недалеко. Единственный укус — и добро пожаловать в мир, где ты разваливаешься по кусочкам.

Ладно ещё взрослые, мы уже, может, и заслужили божью кару, но за что господь наказывает детей? Славику всего восемь! Он ещё ничего не видел в жизни, а теперь уже многого и не увидит. И я знаю, что он понимает это, хоть и смутно. Иногда вроде играет, улыбается, а потом замрёт, словно вспомнил обо всём, и смотрит по сторонам с такой грустью, что у меня сердце разрывается…

Я знаю, он бы тоже хотел заплакать, но не может. По ночам, когда в чуткой дрёме мы все теснимся на матрасах, прижимаясь друг к другу, будто стараясь согреться, Славик шепчет мне о своих горестях — бормочет и бормочет. Я угадываю его слова больше сердцем: у него не хватает половины зубов, так что шепот звучит неразборчиво. Может, со временем появятся стоматологи для нас? Может, Славик доживёт до этого времени.

Раньше, до заражения, я любила музыку. Она спасала от печальных мыслей. Болезнь лишила меня и этого: теперь от звуков инструментов ощущение такое, словно мозг в черепе чешется, а глазные яблоки противно вибрируют. Я видела в новостях, что это у всех заражённых так, люди вешают на стены домов музыкальные колонки, чтобы отпугивать бессознательных, рыщущих в поисках еды.

Теперь у меня не осталось никакого утешения: ни музыки, ни маникюра, ни бога. Я подумала и решила, что в происходящем сейчас нет никакого высшего смысла. Когда по воскресеньям приходит священник, я не выхожу к нему. И не молюсь.

Осталась лишь злость — на всех, и на бога тоже.

Я буквально чувствую, как она растёт с каждым днём.

Неделю назад пошла на собрание Игоря. Одно из этих его секретных собраний по утрам, пока нет волонтёров. Послушала. Повезло ему, конечно, со вставной челюстью — может разговаривать чётко и внятно, не то что все мы. Мои слова даже Вика понимает через раз, а волонтёры в основном лишь качают головой и улыбаются с извинением.

Поначалу, когда Игорь попал к нам и начал свою пропаганду, я сочла его психопатом, фанатиком. Это же паранойя чистой воды — что нас держат в этом ангаре вовсе не для того, чтобы помочь восстановиться, а чтобы испытывать яды и всякую химию. Мол, количество заболевших растёт с каждым днём, и здоровые понимают, что они уже в меньшинстве, что им нужно оружие против нас. Я, глядя на наших волонтёров или на Вику, отказывалась верить в этот агрессивный бред.

Но потом я послушала Игоря более внимательно. Кое-в-чём он определённо прав. А другие его идеи просто звучат непривычно, но если подумать... Например, эта: нас большинство, а это значит, что теперь именно мы — норма. Значит, именно наше состояние должно считаться правильным и даже в каком-то смысле здоровым. Игорь нас называет «людьми», а тех, других — «больными».

И это приятно. Снова ощутить себя нормальной. Выпрямить спину и гордо поднять голову. Перестать чувствовать стыд, неловкость, перестать считать себя неполноценной или уродиной. По меркам нового мира я вполне симпатичная. У меня прекрасный сын — с какой стати я должна считать его «зомбаком», как кричат через ограду мальчишки с той стороны? Вообще, этих наглых хулиганов давно пора поставить на место, куда смотрят их родители? Вот я же слежу за своим, воспитываю. А они? Считают, что им закон не писан только потому, что они не заразились?

***

Сегодня я убедилась, что Игорь был прав, во всём. Новичкам — тем, которые в отдельной клетке, — на завтрак дали какую-то отраву. Они громко кричали, некоторые расцарапали животы до кишок, а одну девушку стошнило коричневой жижей. Потом, правда, успокоились, но нам, разумным, ясно, что это была лишь пробная доза яда. В следующий раз дадут больше.

Игорь велел нам не есть то, что принесли на обед. Взрослые поняли его, удержать детей было труднее. Славик так вырывался, что аж палец мне оторвал. Кричал. Ничего, потом он поймёт, что я стараюсь как лучше.

На прогулку нас не выпустили, хотя на улице пасмурно.

Волонтёры близко не подходят, но следят за нами, перешёптываются. Не хотят, чтобы мы слышали. Я, может, соображаю не так хорошо, как раньше, но ведь ясно: если что-то скрывают, то это что-то плохое. Значит, они и правда хотят навредить нам. Убить?..

Хорошо, что Вики сегодня нет. Даже если она тоже участвует в этих планах, я не увижу этого своими глазами. Нет ничего хуже, чем предательство близкого человека.

Игорь отобрал самых молодых мужчин — то есть тех, кто заразился недавно, у кого ещё крепкие руки и достаточно сил, — и они собирают всё, что сгодится в качестве оружия. Я вообще-то всегда была против насилия, но теперь… Если найдётся лишний металлический прут, я возьму. Мы должны бороться за своё существование, а лично я — ещё и за жизнь сына. Если понадобится, я зубами прогрызу нам путь на волю.

КОНЕЦ

Аннотация: Сказ о том, как Маричка не хотела замуж за немилого, а затем узнала, что любовь можно обрести в самых неожиданных местах

Ведунья склонилась всем телом, неторопливо раскручивая большое светлое блюдо, полное яблок, и взгляды всех людей в комнате как заворожённые устремились за ленивой круговертью плодов. Яблоки были разные: и крупные нежно-розовые, сочащиеся сладким ароматом, и мелкие зеленоватые дички, и лежалые, тронутые плесенью желтушки, и тёмно-коричневые, полностью гнилые, проминающиеся от любого движения.

Маричка, переминающаяся с ноги на ногу рядом с ведуньей, ещё раз провела неторопливым взором по лоснящемуся от душного воздуха комнаты лицу Серго, по тускло поблёскивающему в свете свечей золотому шитью его кафтана, по пальцам с пухлыми ямочками, цепко нависшими над кружащимися яблоками. Сейчас, когда парень закрыл глаза по обычаям гадания, можно было рассматривать его без опаски.

«Да он вроде и красивый…» — нехотя подумала Маричка. «Вон ведь Леля так по нему сохнет… И богатый… Радоваться надо, что он меня выбрал…». Но слова матери и тёток не помогали — ни раньше, когда они приговаривали их, кружась над будущей невестой с отрезами ткани, примеряя, что больше к лицу, ни сейчас, когда девушка повторяла их мысленно.

Взгляд Марички зацепился за ссохшееся, почти чёрное яблоко, подкатившееся к пальцам Серго, и в голове бухнуло: «Хоть бы гнилушку взял. Может, ещё откажутся. Его мать сильно в приметы верит…». Девушка украдкой глянула на полную женщину с сурово сведёнными бровями, сидящую среди других на длинной скамье вдоль стены. Та словно бы всеми своими чувствами, всем существом устремилась к творящемуся в руках старухи-ведуньи. Казалось, что если даже грохнет сейчас над домом и начнёт рушиться крыша, — и тогда она не оторвётся от гадания.

Маричка покосилась на своих родителей. Отец сидел чинно, выпрямив спину, со спрятанной в углах губ улыбкой, успокоенный тем, что ведунья подтвердила чистоту и здоровье его дочери. Матушка тревожно перебирала пальцами углы расшитого платочка и, часто моргая, бегала глазами то на яблоки, то на Серго, то на иконы в углу комнаты.

Наконец ведунья проскрипела:

— Добрый молодец Серго, время выбирать невесту.

И сразу ладонь рухнула вниз, прижимая добычу к блюду. В комнате как ветер пролетел от множества вздохов. Не открывая глаз, парень уже заулыбался, чувствуя под пальцами приятно-твёрдую полноту.

Раздался довольный клёкот ведуньи:

— Ох ты ж, добрый молодец! Уж выбрал, так выбрал! Знать, твоя по праву невестушка-то! Дай-ка сюда, дай…

Серго радостно глянул на плод в своей руке — сплошь розовый, без единого изъяна — бросил торжествующий взгляд на родителей и подал яблоко старухе.

Та отрезала кусочек и вложила его парню в рот.

— Ну, попробуй. Как тебе невеста?

Неторопливо пережёвывая, Серго огладил хозяйским взором тело Марички и наконец с улыбкой произнёс:

— Сладкая.

И сразу все вскочили со скамеек. Матушка подбежала к Маричке, обняла её и, утирая выступившие слёзы, забормотала: «Счастливая ты, счастливая, дочка!..». Отец подступил к родителю Серго, чтобы окончательно обговорить детали завтрашней свадьбы.

Маричка снова покосилась на парня — он не отрывал от неё довольного прищура, с наслаждением похрустывая яблоком. До завтра ему не положено было прикасаться к ней, но смотреть уже можно было сколько угодно. Девушка скользнула взглядом на его губы — влажные от сока, перекатывающиеся в постоянном движении — и представила, как завтра ей придётся целовать их. Проглотив, Серго широко улыбнулся ей, показывая белые зубы, и откусил новый кусок. Маричку точно ударило образом — эти зубы вместо яблока впиваются в её тело, оставляя тёмно-красные следы на белой коже. Она торопливо отвела глаза.

Наконец радостный гомон начал стихать, и все засобирались. С облегчением девушка вышла из напаренного травяными настоями дома в свежую прохладу летней ночи. Родители Серго и Марички в последний раз обнялись и троекратно поцеловались, ещё раз подтверждая в присутствии ведуньи свой свадебный уговор. Парень лихо запрыгнул в бричку и, пока никто не смотрит, послал Маричке воздушный поцелуй. Та неловко замялась, но всё же улыбнулась в ответ.

Дома девушка сказалась уставшей и попросила разрешения пойти к себе. Напоследок матушка поцеловала её и радостно пробормотала:

— Завтра поднимемся рано-ранёшенько. Должна прийти тётка Марфа, да опосля на обмывание, да красоту ж нужно навести… А пока — спи, дочка, спи крепко. Завтра уж не поспишь…

Маричка послушно легла, однако сон не шёл. В голове кружились слова о том, что завтра ей будет не до сна. Они сливались с образом Серго: как он цепко ухватил яблоко, словно хотел выжать из него весь сок, как жевал, а в уголке рта поблёскивала капля, и казалось, что она вот-вот потечёт на подбородок, как оглядывал её масляными, наглыми глазами.

«Нет, не красивый он!» — не выдержала девушка. «Если нужно будет целовать его, так я умру. Но делать-то нечего, свадьба сговорена…».

А немного погодя стало и того хуже: вспомнила Маричка, как щупали её сухие старушечьи пальцы, больно мяли грудь и живот, уверенно оглаживали самые сокровенные места. Стоило представить, что завтра туда же полезет Серго — и сделалось так тошно… Вот и крутилась девушка с боку на бок до тех пор, пока звёздный Соловей не заглянул в окно.

— Ох, Соловушка, — прошептала она, — знаешь ты о любви. Расскажи, как это? Говорят, все поначалу боятся, а потом будто бы привыкают и любят мужей своих? Только не верится мне что-то…

Маричка помолчала, прислушиваясь. Где-то скрипнул пол. Наверняка матушка ещё молится. Или, может, в сотый раз приданное перебирает да разглаживает потемневшими от домашней работы ладонями.

— Ещё говорят, как бы знаки есть. Приметы всякие. Главное, вопрос правильно задать. Скажи, Соловушка?

Она пристально уставилась на звёзды, только не заметила никакого ответа.

— И что делать-то? Замуж ведь надо. А больше и не за кого.

Перед мысленным взором девушки мелькнуло лицо Михея. Ох, красивый он, ох, ладный… На гуляниях как рубаху скинет, выйдет в круг — против любого, никого не боится — так все девки столбом встают, только хихикают промеж собой, а глаз не отводят. Да ведь не зовёт её Михей — и не позовёт. Любит он свободу. Да и девок любит, чего уж там.

Маричка вздохнула.

— Нет, не надо мне такого мужа. Будет только гулять да пить, а больше ничего. Серго хоть при деле, умеет много… Родители у него важные… — она снова вздохнула. — Только не могу я… Лучше уж умереть…

В этот момент нижняя звезда Соловья сверкнула тёплым жёлтым светом. Девушка аж на локте приподнялась. Неужели знак?

— Что, Соловушка? Разве думаешь, что лучше сгубить себя, чем за Серго идти?

На этот раз вспыхнуло ниже — в кронах дальних деревьев. Маричка вскочила с постели и высунулась в окно, вглядываясь в темноту. Жёлтый огонёк неторопливо возник прямо на тропинке возле их дома, два раза моргнул ярким светом и поплыл в сторону леса.

«Возможно ли, что и вправду знак? — подумалось девушке. — Или обман? Но ведь просила я ответа, а теперь боюсь принять его. Нужно хоть глянуть, что там. А как ночью идти в лес, одной?».

Но тут снова вспомнилось ей распаренное лицо Серго и белые зубы, вгрызающиеся в яблоко, и девушка решилась. «Да хоть к зверю ночному в лапы попаду — всё одно пропадать».

Она неуверенно посмотрела на свои комнатные туфли. В таких далеко не уйдёшь, особенно по лесной траве, но делать нечего — вся уличная обувь и одежда внизу. Там матушка услышит.

Маричка высунулась дальше: под окном — скос, а потом можно перебраться на толстую яблоневую ветку, усыпанную плодами. Подобрав подол белой рубахи, девушка вылезла в окно и замерла, заметив, что жёлтый огонёк вновь оказался неподалёку. Под её взглядом он крутанулся как в танце, и Маричка улыбнулась неведомо чему. Было что-то хорошее в этом тёплом свете. Словно бы старый друг зашёл её навестить.

Почувствовав прилив сил, девушка перебралась на яблоню, по пути стряхнув несколько листьев и сухую веточку, и вскоре оказалась на земле.

Огонёк радостно подпрыгнул и припустил по тропинке, а Маричка побежала за ним — легко, не разбирая дороги, будто был белый день, а не густая звёздная темнота.

Наваждение спало в тот момент, когда её правая туфля неожиданно чавкнула холодной жижей. Девушка вздрогнула, остановилась и обвела взглядом сурово шумящие деревья. Со всех сторон её окружал лес. В левую туфлю также начало сочиться холодное. Маричка испуганно отступила. Под мягкой подошвой сочно лопнули ягоды и от их сока, а может, от ослизлого мха, девушка поскользнулась, неловко взмахнула руками и плюхнулась на землю. Рубаха тут же начала напитываться водой.

Жёлтый свет впереди остановился и, подумав, повернул назад. Девушка с ужасом следила, как приближающийся огонёк озаряет торчащие тут и там кочки, покрытые тёмно-красными каплями, шелудивые стволы сосен и мутно-зелёный блеск воды. Болото! Да не окраина, а самая топь…

Чем ближе был огонёк, тем он казался больше. В один момент Маричке даже почудилось, что в глубине света она различает человеческое лицо. Вглядевшись внимательнее, она воскликнула:

— Кася!

Над ряской, время от времени вспухающей пузырями, висела сияющая фигура её подруги — в том самом сарафане, в котором пять лет тому назад пошла она по грибы, да так и не вернулась.

Кася добро улыбнулась.

— Здравствуй, Маричка.

Голос её звучал тихо и глухо, точно журчание спрятавшегося под поваленными деревьями ручья.

— Кася, ты что же… Ты здесь теперь?

Маричка не осмелилась выговорить вслух то, что крутилось на языке. Здесь, посреди ночного болота, даже последний храбрец подумал бы, прежде чем произнести подобные слова.

Девушка, сотканная из тёплого света, по-прежнему улыбалась.

— Мы все здесь. Пойдём со мной. У нас хорошо, — и она протянула лучистую ладонь.

Маричка, как зачарованная, подняла было руку, чтобы подать подруге, как вдруг заметила на своей ладони кровь. Испуганно вздрогнула, растопырила и брезгливо отвела пальцы, однако догадалась, что это —всего только сок ягод с кочки, на которую она оперлась. Подумав, девушка опустила руку обратно.

— Знаю я, что завтра у тебя свадьба. Так ведь не любишь ты Серго…

Маричка покачала головой. Где-то далеко ухнула птица.

— Видишь? Нельзя тебе возвращаться. Лучше оставайся со мной, с нами…

С трудом оторвав взгляд от лица Каси, девушка вдруг заметила, что лес вокруг наполнился сиянием. Тут и там между иссохших деревьев мелькали огни — бледно-голубые, нежно-серые, густо-зелёные. В затхлой воде лениво покачивалась россыпь искристых отражений. Похоже было, как на Купалу бродят по лесу с фонарями те, кто ищет цвет папоротника.

Девушка испуганно оглянулась — и за спиной конца болоту не было. «Как же я зашла сюда? И как теперь выйти?» — подумалось ей. А потом словно бы из глубины всплыла тягучая мысль: «А зачем выходить?».

Снова забормотал голос Каси:

— Неужто ты по своей воле пойдёшь за Серго? Сгубит он тебя, поломает. Не пожалеет красоту твою молодую — ни руки нежные, ни тело белое, ни косы медовые. А помнишь, как грезили мы с тобой о другой жизни, о дальних странах, о чудесах?

Маричка вздрогнула, обняла себя руками, пачкая рубаху тёмно-красным соком, и тихо проговорила:

— Да где ж взять-то её, другую жизнь?

— Останься с нами — узнаешь, сколько в мире красоты, и радости, и неги… Ты ведь о любви спрашивала… У людей ты не найдёшь такой любви, как наша…

Справа робко приблизился к ней оранжевый огонёк и на мгновение полыхнул жаром.

И почудилось девушке, что это тоже человек, да притом знакомый.

— Помнишь, как на майское гуляние мы венки плели и парням раздавали? И ты свой Петру дала?

И точно, чем больше Маричка всматривалась в оранжевый огонёк, тем больше вспоминала тот давний весенний день, когда Пётр — рослый парень с копной светлых волос — по-доброму рассмеялся подарку, а затем поцеловал ей руку, будто взрослой барышне. Через несколько лет ушёл он в город, на заработки. Только вот, видать, не добрался. Может, решил дорогу через лес срезать или ещё что, теперь уж не узнать.

Огонёк тихо подплыл к ногам девушки и разгорелся, засветился ярче. Маричка протянула руку и окунула пальцы в приветливое тепло. Оранжевый с готовностью нырнул под её ладонь, точно ластится. Краем глаза девушка заметила, что и другие огни подступили, окружая, однако теперь уже было ей отчего-то спокойно.

Кася, мигнув, оборотилась обратно жёлтым огнём и подплыла ближе, погладила щёку Марички.

Оранжевый, пробежав всполохами по руке девушки, переметнулся на ногу, замер на миг, словно в нерешительности, а потом живым теплом потёк выше по бедру — под рубаху. Маричка охнула и сжала ноги, только против охального огонька это не помогло. Слева подступил ярко-синий, оплёл её руку, и показалось девушке, будто провело ей по коже ласковым языком.

Тем временем оранжевый добрался до самого верха и ярко вспыхнул между бёдер, наполняя Маричку непривычным томлением. Тут же позабыла девушка, что сидит на мокрой кочке посреди гибельного болота, а могла думать лишь о пламени, мягко потёкшем по её телу.

Синий огонёк настойчиво потянул её левую руку вниз, к нему присоединился сиреневый справа, и, после минутного смущения, девушка откинулась назад, на подхватившее её упругое тепло. Оранжевый тут же прильнул к обнажившемуся телу, обвил Маричку бережным огнём, приподнял бёдра с сырой земли. В вырез рубахи скользнул лиловый, терпко лизнул сотней искр. Девушка невольно выгнулась навстречу ласке, только прикусила губы, чтобы не застонать.

Теперь огоньки окутывали её тело сплошным переливающимся пламенем, где-то покусывая искристыми всполохами, где-то оглаживая властно, сладко — и в один момент позабыла Маричка о Серго, о яблочном гадании, о свадьбе, да и о всей своей жизни. И тут же почудилось девушке, что оранжевый огонёк, полыхающий промеж её бёдер, потёк выше, загустел — и теперь она уже ясно видела лицо Петра, склонившееся над ней. Ярко-голубые глаза, веснушки, ямочка на подбородке — всё как и много лет назад. Он улыбнулся и крепко обнял её, и Маричка почувствовала, как наполняет её жаркая тяжесть, от которой всё тело потекло тягучим воском.

«Эх, всё одно пропала, так терять нечего…» — мелькнуло в голове. Девушка обвила шею Петра руками, прижалась к его губам — пылким, хмельным — и закрыла глаза, доверяя своё тело трепещущему свету. Голова Марички куда-то плыла, словно затянуло её в водоворот и кружит, кружит…

Жар нарастал, и девушка, уже не сдерживаясь, вцепилась пальцами в спину Петра, подалась навстречу. Парень снова накрыл её губы поцелуем — жадно, страстно, — и в ушах зазвучал шепот как бы нескольких голосов, сливающихся в один:

— Останься с нами, Маричка... Оставайся… Только скажи…

И девушка, чувствуя, как внутри неё вьется лозой и, наконец, раскрывается огненный цветок удовольствия, выдохнула:

— Да…

Не знала Маричка, сколько пролежала, убаюкиваемая огоньками. Может, заснула она, и всё дальнейшее было лишь сном. Только казалось ей, что вновь появился перед ней Петр, протянул руку, и, когда она взяла его широкую ладонь и поднялась на ноги, слева улыбнулась Кася, подхватила её радостно, закружила в танце, а потом настойчиво повлекла в сторону. Снова почувствовала девушка болотную жижу под ногами, пахнуло на неё стылой сыростью утреннего тумана, лениво колыхнулась перед глазами ряска, а рот наполнился вдруг затхлой железистой водой. И увидела Маричка совсем близко набухшие соком темно-красные ягоды — а больше ничего уже не было.

Проснулась она в вечерних сумерках, свежая и отдохнувшая. В голове молнией мелькнуло: «Свадьба! Как же я свадьбу проспала!», девушка вскочила было на ноги, но тут же замерла, узнав весёлое лицо Каси. Сразу вспомнился вчерашний сон — и болото, и огоньки, и жаркие ласки. Покраснела Маричка пуще пунцовой розы.

— Здравствуй, друженька. Заспала ты совсем, Петро уж два раза тебя спрашивал. Или не по сердцу он тебе? — подруга лукаво прищурилась.

Девушка растерянно огляделась. Непонятно было вокруг. Вроде бы комната, только нечётко всё, как будто беспрерывно течёт и меняется. Краем глаза заметны какие-то смутные фигуры, а как прямо глянешь — нет никого. Посмотрела на себя — всё обычное. Только рубаха белая, без следа болотной грязи, и туфли чистые.

— Что же я теперь?.. Как же домой мне?..

Кася рассмеялась задорно.

— Неужто к Серго торопишься? Родителей повидаешь ещё. Или, может, хочешь за Михеем пойти? — подруга озорно улыбнулась.

Девушка замотала головой.

— Нет, не хочу. Скажи мне лучше… А Пётр что… давно ведь здесь? Есть у него кто?

Подруга понимающе улыбнулась и потянула Маричку за руку.

— Пойдём, пойдём к нему. А то извелся уж весь…

Девушки нырнули под колышущийся тёмно-зелёный полог, а когда вышли с той стороны — в одно мгновение оказался возле них Пётр, словно бы ждал. Бухнула кровь девичья густым жаром, зарделась Маричка алым румянцем, а сама глаз от парня отвести не может, точно приворожило её.

— Ох, Петро, ты всё здесь… — кокетливо вздохнула Кася. — А я вот веду Маричку окрест поглядеть да на источник, что возле Кривой балки, — спинку попарить. Так, может, ты бы её проводил, а то всё одно тут без дела слоняешься…

Парень только молча кивнул и протянул Маричке ладонь, а девушка прильнула к нему доверчиво, пылко, да так они и пошли.

Кася же, проводив взглядом удаляющуюся пару, усмехнулась и пробормотала себе под нос:

— Всё-таки будет Серго моим…

КОНЕЦ

Долгожданное (надеюсь) продолжение истории Егора и Хутхи :)
Вообще, это переработанная первая половина рассказа "Плащ с во́роньим пером". Изменений не много. Только несколько сцен, но вторая половина рассказа, рассчитываю, поменяется сильнее...
Приятного чтения :)
глава 1

***

Год прошёл настолько спокойно, что если бы не Хутха, Егор вовсе забыл бы, что он как-то отличается от людей, которых каждый день видит вокруг себя. Наступила осень. Опали листья. Выпал и сошёл первый снег.

Новый день встретил Егора необъяснимой тревогой. Его беспокоил сон, на первый взгляд обычный: он гулял по Москве, по Преображенской набережной свернул на Стромынку, а оттуда, зачем-то, на Колодезную улицу. Название он узнал из таблички на доме.

В память въелась девятиэтажка песочного цвета. Но тревожило не это. У Егора никак не получалось вспомнить, что произошло дальше. Последнее воспоминание — как он входит в подъезд, а дальше — провал. Как отрезало. И это очень тревожило. Казалось, что именно там, в этом провале скрылось что-то очень важное.

Отчаявшись вспомнить окончание сна, Егор открыл глаза. Рядом на кровати сидел Хутха и, не моргая, смотрел на него.

— Собирайся, — каркнул он и чёрной тенью вспорхнул на шкаф.

— Я глаза открыть не успел, а тебе уже что-то от меня надо, — пробормотал Егор, выползая из-под одеяла.

— Твой сон — это зов, — прокаркал в ответ Хутха.

— Какой ещё зов? — Егор сел на кровати и поставил ноги на холодный ламинат.

— Зов души. Видимо, кто-то попал в беду. Мы с тобой обязаны откликнуться, раз услышали его.

— Кажется, что обязан я сегодня прийти на работу. Точка.

Хутха слетел со шкафа, сел Егору на плечо, больно оцарапав кожу, и клюнул его в голову.

— Ты обязан принять зов! — громко каркнул он прямо на ухо.

Егор вскочил, сбросил с плеча надоедливого грача, получив ещё несколько болезненных царапин, и ответил:

— Пусть этим кто-то другой займётся. Стопудово его ещё кто-то услышал.

— Если зов достиг нас, значит других нет. Мы обязаны помочь.

— Я обязан пойти на работу. Точка! Прогуляю, меня уволят. Чем я тогда за квартиру заплачу? А? А жить где, когда меня выселят? На теплотрассе?

— Не знаю, — признался Хутха, — но зов мы игнорировать не можем. Себе же хуже сделаем.

— И что же случится? — едки спросил Егор.

— Душу шамана, который проигнорировал зов, отмечают клеймом. После его получения я больше не смогу с тобой оставаться, а другие духи будут тебе мстить. Не думаю, что ты протянешь долго.

— Хорошо! — сдался Егор, — Забегу туда после работы. Доволен?

— Нет, — каркнул в ответ Хутха, — но согласен.

Вечером, в метро, Егор сошёл с фиолетовой ветки раньше обычного и поехал на северо-восток. Набережная, которую он видел во сне, была у Яузы. Голова раскалывалась, предупреждение Хутхи невозможно было игнорировать. Лучше съездить, проверить, что там стряслось.

До нужного места он добрался, когда на улице уже почти стемнело, а над домами на западе оставалась совсем узкая розовая полоска — последний вздох уходящего дня.

Первый подъезд, шестой этаж, квартира двадцать четыре. Егор нажал на кнопку звонка и по ту сторону раздалась мелодичная трель сойки. Он не слышал такие звонки с детства.

Дверь открыл юноша, лет восемнадцати. Растрёпанный, лицо худое, глаза ввалились.

— Извините, пожалуйста, — сбивчиво пробормотал он, — я постараюсь его успокоить.

В этот момент в глубине квартиры кто-то истошно завопил. Юноша весь сжался, став ещё меньше, чем был прежде.

— Кажется, ты неправильно меня понял, — сказал Егор, входя в квартиру, — я не жаловаться.

— Я… Я вызвал полицию! — заявил парень, испугавшись, что сейчас с ним будут разговаривать совсем не по добрососедски.

— Успокойся. Я пришёл помочь. Позволишь пройти взглянуть на того, кто кричал?

— Вы врач? — спросил парень, впрочем, не впуская Егора в квартиру. — Вас соседи вызвали?

— Нет. У меня…

В этот момент Хутха вспорхнул, и полетел вглубь квартиры. Парень переполошился, и побежал следом, пытаясь его поймать. Егор, воспользовавшись моментом, скинул кроссовки и пошёл за всеми.

Хутху он обнаружил сидящим на шкафу, который стоял впритык к изножью деревянной кровати-полуторки. Парень, открывший им дверь, метался под шкафом, не понимая, как бы достать со шкафа обнаглевшую птицу. На кровати лежал без сознания мужчина лет тридцати. Его болезненно-желтая кожа блестела от пота, а на лице застыла гримаса боли.

— Это он звал? — спросил Егор Хутху.

— Да, — ответил грач.

— Что… Как? — спросил совсем ошалевший парень.

— Грачи очень умные, — спокойно сказал Егор, — умнее попугаев. Ты вот видел говорящих попугаев?

Парень кивнул.

— Вот. А грачи умнее. Ничего же странного, что птица, которая умнее попугая, умеет говорить, да?

— Н-наверно.

— Вот и отлично, — сказал Егор. — А теперь посмотрим, что же с ним стряслось.

В этот момент больной резко выгнулся и завопил так, будто с него заживо кожу сдирали. Через несколько секунд он затих, и опал, тяжело дыша.

— Что с ним? — тихо спросил парень, так и стоя возле входа в комнату, и так же тихо добавил: — Что происходит вообще?

— Сейчас попробуем узнать, — ответил Егор и, решив хоть как-то разрядить обстановку, добавил: — тебя как зовут-то?

— Николай, — ответил парень.

— Я Егор, — он протянул руку и Николай вяло пожал её в ответ. — Он тебе кем приходится?

— Брат старший.

— Хорошо. Ты не замечал за ним в последнее время чего-нибудь странного? Может он уставал больше обычного или вёл себя не как всегда?

— Да нет, — медленно ответил Николай, — ничего такого.

— Ладно. Я осмотрюсь тут немного, ты не против?

Николай кивнул. Егор снял толстовку и повесил за капюшон на угол двери.

Комната была прямоугольная, в длину примерно вдвое больше, чем в ширину, и обставлена из «Икеи». Кровать стояла в самом дальнем от входа углу, зажатая между стеной и шкафом для одежды. Напротив неё — стол. Между ними на полу лежал овальный палас с коротким ворсом и узором в виде множества прямоугольников разных размеров. Слева от входа в комнату, на расстоянии вытянутой руки, было окно, а под потолком висела короткая люстра с круглыми плафонами.

— Егор, — каркнул Хутха, — Помоги.

Грач в дальнем конце комнаты пытался приподнять палас, который с одной стороны был придавлен письменный столом, а с другой — кроватью. Егор приподнял стол и откинул палас. Ламинат под ним был исчерчен чёрными закорючками ожогов, которые складывались в странные узоры.

— Что это? — спросил Егор у Хутхи.

— Обряд, — ответил грач, — но я не узнаю эти символы.

— Кем, говоришь твой брат работает? — спросил Егор Николая, разглядывая странный рисунок.

— Разнорабочим на стройке.

— Кажется, это нам ничем не помогло, — пробормотал Егор.

— Открой, — каркнул Хутха, клюнув ящик стола.

Егор его открыл: внутри лежал блокнот с простой чёрной обложкой из плотного картона. На первых страницах аккуратным, но резким почерком были записаны бытовые заговоры: привлечение удачи, богатства, симпатии противоположного пола.

— Постой, — каркнул Хутха, на одной из страниц с необычным рисунком. Некоторые его закорючки были похожи на те, что на полу.

Некоторое время он разглядывал узор, а затем сказал:

— Напоминает один обряд… Усмирение рассерженного духа. В этом обряде, чтобы умилостивить дух, ему в жертву приносится живая душа. И эти символы нужны, чтобы извлечь душу из тела.

Потом он внимательнее присмотрелся к бессильно лежащему на кровати мужчине, и пробормотал:

— Ну конечно…

— Ты понял, в чём дело? — спросил Егор.

— Взгляни сам и тоже поймёшь.

— Ничего не вижу, — сказал Егор, внимательно помотрев на больного.

— Да ты нормально взгляни, а не глазами! — прокаркал Хутха.

Егор закрыл глаза и сделал шаг. Как только он покинул тело, его обдало холодом, будто он вышел в мокрой рубашке на лютый мороз. От неожиданности взгляд заволокло белой пеленой, но когда взор прояснился, Егор заметил над телом мужчины едва-заметный сизый туман, слабая нить которого протянулась в стену.

— Хутха, это что?

— Пуповина души, — ответил грач мрачно.

Егор сделал шаг назад, возвращаясь в тело. Собственная плоть показалась ему как никогда тёплой и уютной.

— Кажется, я впервые вижу, чтобы пуповина души выглядела так, — прошептал Егор.

— Он не может вернуться. Заблудился, или что-то его держит.

— Но если он кричит… — пробормотал Егор

— Значит душа чувствует боль, — закончил Хутха.

Егор обернулся посмотреть, как такую новость воспринял Николай, но того нигде не было.

— Я позвоню в ФСНСП, — сказал Егор.

Хутха не стал протестовать. Егор достал мобильник и нашёл в записной книжке номер Петра Бочкарёва, с которым познакомился год назад после битвы с Лихом. «Вызов». Оказалось, что он у них какой-то там начальник, но из-за нехватки персонала ездил в поля, как простой оперативник.

— Слушаю, — раздалось в трубке.

— Пётр Иванович, это Егор. Мы год назад виделись, когда я… лихо ловил, — закончил он смущённо.

— А, Егор, помню. Ты по какому вопросу?

— Вы можете прислать ко мне кого-нибудь? У меня тут это… человек душу потерял.

— Это как это?

— Ну вышел из тела, а вернуться не может. И сам неизвестно где. Я хочу его поискать, но мне нужна подстраховка. Что бы кто-нибудь за моим телом присмотрел, пока я… ну искать буду.

— Да-а-а, — протянул Пётр Иванович, — с вами, шаманами, не заскучаешь. Говори адрес, куда людей отправить.

Когда Егор завершил звонок, Хутха сел ему на плечо и прокаркал:

— И как скоро они будут?

— Пётр Иванович заверил, что через полчаса.

— Тогда нам надо подготовиться к ритуалу.

— Какому? — удивился Егор.

— А как ты за душой идти собрался, голова ты дубовая? Вот помрёт Нюрка, я ей всё выскажу за то, как внучка обучила. Уж ей за тебя покраснеть придётся!

— Хутха, ну бабушку то не трогай… — пробормотал Егор.

— А что делать, если внук у неё такой непутёвый? Твоё обучение — её ответственность. Что тебе нужно, чтобы идти на ту сторону?

— Кажется, скрыть лицо и запах, — пробубнил Егор и повернулся к Николаю, который как раз вернулся: — у тебя есть какая-нибудь маска? И ещё нужны благовония посильней.

— Сейчас поищу, — ответил парень и пулей вылетел из комнаты.

— Кажется ему, — проворчал Хутха, — а должен точно знать!

Вскоре Николай вернулся и с виноватым видом сказал:

— Ничего похожего на благовония я не нашёл.

— Понятно, — протянул Егор и, заметив предмет у парня в руке спросил, кивнув на него: — это маска?

— Да, — ответил Николай и протянул Егору выцветшую маску серой мыши из тонкого пластика. У неё были круглые грязно-розовые ушки, того же цвета носик и пушистые щёчки.

Хутха, как её увидел, разразился скрипучим хохотом. Даром что грач, хохотал как гиена.

— В этом в мир духов, — сипло прокаркал он, отсмеявшись.

— Ой, иди нафиг, — бросил Егор и повернулся к Николаю. — Принеси бумагу. Думаю, сойдёт вместо благовоний, но её нужно будет время от времени поджигать и тушить. Чтоб дыма больше было. Бумага то у тебя есть?

Парень кивнул и снова выбежал.

— И кастрюлю побольше! — крикнул Егор вдогонку. — Не солидно себя ведёшь. Для своего-то возраста, — полушёпотом пристыдил он грача.

— Не солидно в этом, — он клювом указал на маску мыши, — в мир духов идти.

Егор в ответ лишь устало вздохнул.

Вскоре вернулся Николай. Он принёс охапку исписанных тетрадей.

— А кастрюля? Жечь то в чём?

Когда в комнате наконец-то было всё необходимое, Егор сел на пол, перед собой поставил кастрюлю, положил в неё несколько смятых листов бумаги и поджёг их. Когда всё сгорело, он размазал сажу по лицу, надел маску и взял в руку бумажный кулёк.

В этот момент раздался звонок в дверь. Николай побежал открывать.

— Добрый вечер, — послышался женский голос. — оперативный сотрудник ФСНСП Нина Сафонова. Это мой коллега, Илья Кириллов.

Егор встал, отряхнул джинсы от пыли и пошёл в прихожую.

— Ты хоть маску сними, посмешище же, — прошептал Хутха, устраиваясь у него на плече.

Егор сдвинул маску на лоб и вышел из комнаты.

— У вас маскарад? — Подняла бровь Нина. Женщина с тонкими чертами лица. У неё были чёрные волосы, тщательно зачёсанные назад и собранные в тугой хвост.

Из-за её спины вынырнул гладко выбритый коротко стриженный мужчина с узким, вытянутым лицом

— А я маску не захватил, — с деланным беспокойством добавил он.

— Очень смешно, — ядовито каркнул Хутха. — Вы тут работать или острить?

Егор с удивлением посмотрел на грача, который сам совсем недавно заливался хохотом из-за этой маски.

— Прости, прости, — подняла руки Нина, — не знала, что у вас тут всё так серьёзно.

— Душа человека пропала незнамо где, — ворчливо сказал Хутха, — думаю, это достаточно серьёзно. Идёмте.

Егор вернулся в комнату пострадавшего и за ним пришли все остальные. В маленьком помещении сразу стало тесно.

— Пойди пока погуляй, — сказал вошедший последним Илья Николаю. — Мы своё дело знаем. Хорошо?

Егор смутно ощутил какое-то воздействие. Николай с остекленевшим взглядом ответил: «Хорошо», — и вышел из комнаты.

— Рассказывай, в чём дело? — спросила Нина.

— Вот этот, — Егор кивнул на лежащего на кровати, — доигрался. Он жив, но, видимо, пытался душой выйти из тела куда-то забрёл и, кажется, там застрял.

— Или ему помогли застрять, учитывая, как он периодически вопит, — добавил Хутха.

— Его душу пытают? — спросила Нина.

— Возможно, — ответил Егор. — Я пойду за ним. Вы должны будете охранять тело, которое останется тут, и периодически поджигать и тушить бумагу, чтобы поддерживать дым. Он должен маскировать мой запах.

— Подожди, — Нина зажмурилась и мотнула головой, — ты пойдёшь в орфен? Голой душой?

— Мы это называем миром духов, но да. Так и есть.

— Ничего себе, — пробормотала она.

— Вы готовы? — спросил Егор. Оба оперативника кивнули.

Егор сел, сосредоточился, наклонился вперёд и его обдало ледяным холодом. Он поднялся. Хутха, который в мире духов выглядел как зыбкая человеческая тень, стоял рядом, у кровати больного.

— Я тоже буду сторожить, — сказал он. — Иди без страха.

Егор кивнул и шагнул в стену, следуя за пуповиной потерянной души. По серебряной нити он через стену дома вышел на улицу, плавно спустился на землю и пошёл к соседнему дому. Пуповина души уводила в подвал. Шагнув сквозь стену, Егор оказался внутри. Серебристая нить обрывалась в десятке метров перед ним.

Поначалу, из-за темноты, Егор не увидел ничего, но затем нечто впереди начало шевелиться. Тёмно-бурое, оно подняло безглазую голову с огромной трёхгубой пастью, вздыбило над распухшим брюхом длинные тонкие руки и утробно зарычало. А под тварью едва-шевелилась серо-белая масса — душа. Наполовину съеденная, но ещё живая.

Егор развернулся, чтобы сбежать, но тварь удивительно быстро метнулась к нему и ухватила за ногу. Голень резануло болью. Изнутри душу обдало огнём, и вокруг руки возник клинок. Егор рубанул вслепую. Тварь взвыла, и выпустила ногу. По пуповине своей души он вернулся в тело. Есть лишь пара секунд прежде чем тварь сделает то же самое.

— Добейте его! — крикнул Егор, как только вернулся.

— Что? Кого добить? — не поняли ничего Нина с Ильёй.

— Хутха, там пожиратель! Нужно…

В этот момент тело, лежащее на кровати дёрнуло рукой. Затем село. Резко, будто кукла.

— Что-то пошло не так, да? — спросил Илья.

— Да. Бежим! — каркнул Хутха.

Егор вскочил и выбежал из комнаты. Оперативники остались внутри.

Тело начало меняться. С отвратительным влажным хрустом руки удлинялись и сгибались в тех местах, в которых не должны. Рот расползся на половину головы. Тварь, чавкая ломающимися конечностями, поползла вперёд.

Первой опомнилась Нина. Воздух вокруг неё задрожал, но в этот миг тварь махнула длиннющей лапой. Нина отскочила, но слишком поздно: на левой руке появились три глубокие царапины.

— Назад, — сказал Илья и вытянул её из комнаты.

— Что это? — спросила Нина у Егора.

— Упырь, — ответил Хутха. — Он сильный, быстрый, свирепый, но тупой.

— Мы тоже не пальцем деланы, — яростно бросила Нина, и воздух вокруг неё зарябил. Она вся напряглась, став похожей на стальную статую, и покрылась потом. Илья встал перед ней собранный и сосредоточенный.

Через секунду квартиру сотряс удар — тварь била в стену спальни. Со вторым ударом стена обвалилась, и показался упырь. Теперь тело его имело очень мало общего с человеком. Длинные многосуставные руки оканчивались тремя острыми когтями. Ноги, толстые и короткие, казалось, были слеплены из фарша с торчащими осколками костей. Тело превратилось в одно сплошное брюхо, которое срослось с головой, ставшей одной здоровой, зубастой пастью. Казалось, что эта тварь предназначена только для того, чтобы рвать и жрать плоть.

Нина высвободила силу, которую удерживала. По квартире прокатился мягкий гул, будто спустили тетиву исполинского лука, и в тварь полетела фиолетовая, будто стеклянная, стрела. Упырь разбил её взмахом лапы. Тут же в него полетела ещё одна, а следом ещё и ещё. Тварь отмахивалась, а Нина непрерывно атаковала. Наконец, стрела вонзилась в лапу, и тут же лопнула, разрывая её до сустава. Упырь взвыл, бросился вперёд и замахнулся здоровой лапой на Нину. Удар не достиг цели, наткнувшись на невидимую стену, которую держал Илья. Две стрелы вонзились упырю в брюхо. Взрыв вырвал у него справа огромный кусок плоти, и разметал по комнате. Нога оторвалась, а в появившуюся дыру мерзкой гирляндой свесились кишки.

Ошарашенного упыря отбросило к стене, и он завалился на неповреждённую сторону. Но не сдох. Он быстро пришла в себя, и уцелевшими лапами заскреб по полу, неумолимо приближаясь к людям.

Нина покачнулась и упала бы, если бы её не подхватил Егор. Он помог ей сесть, прислонившись к стене.

Илья продолжал сражение. Воздух вокруг него задрожал. Раздался свист, и голова твари разлетелась, как арбуз от брошенной внутрь петарды. Упырь замер.

— Сдох, — пробормотал Илья, обернувшись. Он тяжело привалился к стене. С него градом лил пот, а руки заметно дрожали.

В эту секунду желудок подвёл Егора, и его вырвало. Он едва успел отвернуться, ко всем спиной.

— Ты ещё долго продержался, — попытался поддержать его Илья. — Теперь всё закончилось, — добавил он.

— Сомневаюсь, — проскрипел Хутха, указал клювом в сторону останков монстра, — ему кто-то дал блокнот с заклинаниями.

Гарик и Степа вышли из домика и направились в противоположную сторону базы, где на самом отшибе у леса располагалось маленькое деревянное здание, в котором должны были быть Ирка и Алла, когда вдруг услышали женский крик.

- Урод, отстань от меня, - кричал кто-то.

Испугавшись за кричащую девушку, парни побежали напрямик сквозь деревья.

- Я тут, я тут, я бегу, - кричал Гарик в темноту.

Степа не отставал от друга. Наконец, они настигли зеленый домик, из которого доносились крики. И вовремя: фигура девушки, завернутая в белую простыню, кричала и толкала в темноту какое-то бледное тело с большими ногами. Степа остановился и опешил от происходящего. Гарик же добежал до девушки и схватив ее за плечи, повернул к себе.

- Гарик, - закричала девушка и обняла парня, всхлипывая, - Гарик, как хорошо, что ты пришел.

Степа выдохнул и подбежал к ребятам.

- Кристина, - удивился Гарик, - что с тобой, что случилось?

- Этот урод, - она кивнула в сторону валяющегося у домика Димы, - это урод…

- Ты что натворил? – рассердился Гарик на Диму.

- Он ничтожество! Он не мужик!
- Это ты не женщина! – выпалил заплетающимся языком Дима. – Ты мегера!

- Да как тебе не стыдно? – закричал Гарик.

Не рванул бы Гарик на крик Кристины в тот момент, кто знает, может быть, ему удалось спасти Аллу от лап лесного чудовища.

Алла нашла себя сидящей на каменном полу, где-то наверху сквозь решетку пробивался свет луны, а рядом кто-то тревожно спал, обернувшись в старые тряпки. Ущипнув себя несколько раз до синяков, девушка поняла, что это не сон, и аккуратно коснулась спящего рядом с собой существа. Существо испугалось и откатилось в другой угол квадратного подобия колодца.

- Кто ты? – прошептал женский голос из темноты.
- Я Алла, - растерянно ответила Алла, - где мы?

Существо выползло на свет, перед Аллой была худая женщина с уставшим, покрытом сеткой морщин лицом землистого цвета.

- Ты новенькая? – спросила женщина.

- Я не понимаю.

- Боже, дитя, - женщина коснулась лица Аллы и заплакала, - какое юное дитя, как же тебя угораздило оказаться здесь?

- Меня…

- Унесло чудовище, - закончила за Аллу женщина, - меня зовут Инга, - представилась наконец она, - одной осенью и меня унесло чудовище, с тех пор я здесь.

- Боже, - воскликнула Алла.

- Тссс, - Инга приложила ссохшиеся пальцы ко рту девушки, - не кричи, их тут много, ко мне никогда не приводили других людей, я боюсь, что они поймут, что мы не спим и заберут тебя.

- Инга, милая, - Алла схватила женщину за руки, - расскажите, что тут происходит?

- Я не так много знаю, - начала свой рассказ Инга, - много лет назад мы с друзьями приехали на это Озеро, оно считается волшебным, я со своей маленькой дочкой бродила по воде недалеко от берега, когда нам на встречу вышла она…

- Та высокая женщина, что принесла меня сюда?

- Да, ее зовут Солар, она может принимать много обличий, но здесь она выглядит длинноволосой высокой девушкой с прозрачной кожей. Когда я увидела ее, я испугалась, а она наклонилась к моей дочери и похвалила ее, сказала, что доченька очень красивая. Мы спешно ушли на турбазу неподалеку, а на следующий день Солар похитила мою девочку и унесла в лес.

- Похитила? Как?

- Я оставила дочь на минутку. Было сильное солнце, и я побежала за панамкой в домик. Когда вышла, доченьки нигде не было. Я бегала по всей турбазе, пока люди не сказали мне, что видели высокую женщину, которая вела девочку в сторону леса. Я побежала туда, и нагнала их на поляне, усеянной голубикой, моя малышка остановилась поесть свою любимую ягоду. Солар стояла подле нее, тогда я впервые увидела ее зубы, огромные острые клыки. Я схватила дочь и побежала прочь от этой поляны, но сколько бы я ни бежала, я постоянно возвращалась обратно к улыбающейся Солар. Я бежала, прячась от солнца, бежала прячась от дождя, бежала по лесу, освещенному луной, моя девочка плакала, и спустя много часов я упала на колени перед Солар и просила ее отпустить нас. Солар сказала, что ей нужен ребенок, красивый ребенок, как моя дочь.

- Боже, - Алла заплакала, - где же теперь ваша девочка?

- О нет! – Инга сжала ладони новой подруги в своих. – Моя доченька жива, с ней все в порядке.

- Где же она? Она тут?

- Нет , -покачала головой Инга, - она живет в городе и не знает о том, что тут происходит, она выросла красивой и умной девочкой. Солар так сказала мне.

- Значит, тогда..

- Тогда она предложила мне остаться вместо моей дочери. Стать матерью для новых детей, которых я должна была отдавать ей. И я согласилась… Когда я сказала «да», Солар подошла ко мне и воткнула коготь в мою живот, после она облизнула его и через мгновение приняла мой облик. Она отвела мою доченьку обратно на турбазу, с того мгновения я больше никогда не видела мою девочку, - Инга заплакала.

- Полно реветь, - засмеялась показавшаяся в темноте Солар, - твои время истекло, Инга, а ты, - Солар воткнула коготь в живот Аллы и капнула кровью девушки себе на язык, - ты займешь ее место.

Солар и Инга вышли из колодца и медленно пошли по лесу в тишине. Через время они вышли на поляну, усыпанную голубикой:

- Сколько раз ты была здесь за эти годы?

- Множество, - отозвалась Инга.

- Ты знаешь, что отсюда нельзя убежать.

- Знаю. Зачем мы здесь?

- Твое время кончилось, Инга, мне нужны новые матери для моего рода.

Инга поежилась.

- Что? Тебе неприятно, что ты мать всех этих чудовищ, - Солар засмеялась, обнажив, свои клыки.

- Это не мои дети, - возразила Инга, - ты вселяла в младенцев какую-то дрянь!

- Поосторожнее с выражениями, - Солар посмотрела женщине в глаза, - я могу и обидеться, и убить тебя!
- Ты и так убьешь меня, - опустила глаза Инга.

- Какая ты проницательная, - Солар озарила громогласным смехом лес.

Инга упала на траву и закрыла голову руками.

- Полно, - снисходительно прошептало чудовище, - я живу здесь много веков, охочусь здесь, ты дала мне детей, и теперь я не одна, и наши охотничьи угодья расширились, я благодарна тебе за это, а еще я благодарна тебе за твою дочь.

Инга встрепенулась:

- Что с ней? Что ты сделала с ней?

- С ней все хорошо, - Солар посмотрела на небо, - она чудесная девочка, красивая, а самое главное умная. Она обменяла тебя.

- Что?

- Подумай, зачем мне ты, если я могу получить кого-то моложе и выносливее?

- Что ты сделала с моей дочерью?! – Инга в ярости схватила чудовище за руки.

Солар засмеялась пуще прежнего:

- Полно. Твоя дочь в порядке. Она обменяла тебя на двух молодых девушек. Одну я уже получила. Теперь я оставлю тебя здесь, и как только получу вторую. Вы сразу увидитесь. И больше я не буду вас разлучать.

Сердце Инги бешено забилось, она вновь упала на траву и впервые за все эти годы зарыдала в голос.

продолжение следует ....