CreepyStory

– Все так странно. Вот письмо папе пришло из какого-то Марьино от Евфросинии Андреевны. Она пишет, что хочет, чтобы Вадим к ней приехал, мол, старый долг отдавать надо за то, что его воспитала, – пояснила мама и снова всхлипнула…

– Может, папа туда и поехал? – произнесла Зоя.

– Он бы нас не бросил, дочка. Отец не такой, чтобы как с цепи сорваться. Он бы предупредил…

– Ага, – прошептал Илья и, наконец, отпустил руку сестры, направившись к маме обниматься. Она гладила его по голове, шептала ласково: «Не буду больше плакать, сына» в ответ на заботливое: «Не плачь, ну пожалуйста, мамочка».

Зоя вздохнула и пошла умываться, зная, что сейчас мама рванет в душ, а ей снова придется готовить утренний перекус.

Завтрак обычно готовил жизнерадостный папа и «ссобойки» на обед запаковывал по пакетам и контейнерам тоже для всех. «Эх, – тяжело вздохнула Зоя, – скорее бы ты нашелся, папа. Без тебя жить совсем тоскливо, хоть бейся головой о стену».

Вечером мама, тоже сама не своя, безостановочно звонила как друзьям, знакомым, так и всем неравнодушным, кто мог помочь с возникшей проблемой. Только никто не соглашался отозваться на просьбу посидеть с детьми на выходных плюс, скорее всего, еще пару дней, даже за деньги отказывались. Видимо, своих проблем хватало, да и знали, что у детей характеры, особенно у Зои, отнюдь не сахар.

А мамины родные жили ой как далеко, у папы же совсем никого нет, детдомовский он.

Илья спокойно играл в папином телефоне, оставленном дома со всеми вещами, кроме документов и машины, еще совсем новым, подаренным на недавний день рождения. А Зоя тихонько стояла у порога маминой спальни и слушала ее разговоры, пока мама не грохнула ноутбуком, обрывая связь, а затем раздосадовано швырнула смартфон на кровать.

– И давно так стоишь, Зоя? Думаю, все услышать успела… – хмыкнула она.

– Я с Ильей дома не останусь ни за какие коврижки, он меня с ума сведет, так и знай. И с соседкой Клавой, старой грымзой, тоже побыть не стерплю! – сразу перешла к делу Зоя.

– Могла бы хоть раз постараться, ради меня… Ну да ладно. Все равно я вас двоих так надолго не оставлю, особенно с прожорливой и ленивой Клавой. Эх. Марьино – из письма – где–то возле Тамбова. Ехать туда долго, а потом еще неизвестно как там с автобусами. Вот, не спеши радоваться, – скривилась мама. – Беру вас с собой, так и быть. Знаю, что намаюсь, поэтому обещай, что будешь присматривать за братом и свои капризы оставишь дома. Хорошо?

– Да, да, мама! Обещаю! – с энтузиазмом воскликнула Зоя, едва при этом не подпрыгивая. Дома без папы пусто, а поедут – и вдруг действительно найдут? Даже так думать – и то становилось гораздо легче.

– Иди тогда, собирайся и Илье расскажи. Завтра вставать рано.

Мама хоть и бурчала, но говорила, заметно приободрившись, а ее запавшие от усталости и постоянного недосыпа глаза впервые за долгое время заблестели.

Суббота наступила так быстро, словно Зоя вообще не ложилась спать.

– Подъем! – громко из коридора крикнула мама.

На смартфоне – пять утра. А к половине седьмого они уже забирали из кассы железнодорожного вокзала забронированные мамой билеты.

Устроившись в плацкартном, пустом в такую рань вагоне, Зоя вставила в уши наушники и зевнула, посматривая то в окно, то на маму. Илья достал альбом для рисования и фломастеры с карандашами, разложив свое добро на сиденье, рядом с сестрой, и погрузился в рисование. Плеер заглушал его глупые вопросы, а мама наливала из термоса в пластиковые стаканы чай и отвечала на вопросы невыносимо любопытного Ильи.

Чай, сладкий, с запахом мяты, бодрил. В тост с нутеллой Илюша впился с таким аппетитом, словно и не завтракал. Чавкал противно, брызгая слюной – хуже хрюшки!.. Мама жестом предложила Зое поесть и развернула себе бутерброд с ветчиной. Добавила кетчуп из крохотной одноразовой пачки и начала есть, нечаянно измазав уголок губ – на секунды девочке капля кетчупа показалась кровью. Брр. Аж до мурашек… Моргнула – и снова все нормально.

Зоя взяла последний тост с шоколадной пастой. Ведь надеяться, что Илья хоть что-то оставит ей, бесполезно. Аппетит у тощего брата как у взрослого мужика, пашущего на тяжелой работе весь день, аки конь. Наверное, в папу пошел: тот любил хорошо поесть, при этом совсем не поправляясь. Зое с мамой повезло гораздо меньше: они набирали вес от всего неполезного, поэтому обе придерживались правила – не есть после шести вечера.

Любимая музыка в наушниках вскоре перестала бодрить и превратилась в невнятный шум на фоне неутешительных мыслей. В вагон потихоньку набивались люди. А ехать чертовски долго, целых шесть часов, и, скорее всего, бесполезно: папа бы их точно никогда не бросил, а если бы сам внезапно уехал в это глухосраньское село Марьино, то обязательно сказал бы… Он же ее папа, он же такой обязательный.

Маму же, вечно всем недовольную и невероятно взбалмошную, переубедить невозможно. Она только и умела, что командовать, считая Зою совсем ребенком, как и робкого и болезненного Илью. Но разве можно старшую дочь сравнивать с младшим братом? Это, на взгляд Зои, по-настоящему глупо.

Зоя практически задремала, хотя в мыслях вертелось зачитанное за ночь письмо от Евфросинии Андреевны, мелькал ее строгий, четкий почерк с завитушками на согласных, вот какой человек бы мог так писать?

«Дорогой мой Вадим, пишу тебе, потому что чувствую – время пришло. Ты уехал давно и с тех пор не послал ни весточки. Разве так можно поступать с тем, кто тебя приютил, выкормил, заменил мать? Я не упрекаю тебя, дорогой, давно уже простила и приняла. Ведь воспитывала тебя, как сына. И вот пришло время напомнить, Вадим, что слово не воробей, его на ветер не бросают, особенно с такими, как я, и ты обещал, что вернешься, а если семья появится, и ее привезешь, познакомишь, порадуешь старую женщину. Вот и пишу, знаю, что долг исполнишь и приедешь. С любовью жду – твоя приемная мать Ефросинья».

Мама тоже озадачена, что папа от них скрывал и то, что кто-то его в каком-то Марьино воспитывал, и то, что он остался чего-то там своей воспитательнице должен... Раздумывать над письмом Зое надоело – и так предыдущую ночь провела, переваривая информацию, а если и спала, то урывками, и кошмары снились.

Мама скрытничала, как обычно, не желая делиться планами, кроме как добраться до этого Марьино. А дальше что будет?

…Зоя проснулась, шея затекла. А она, оказывается, в этой дреме неожиданно выспалась и проголодалась. Что там один тост со сладким для растущего организма, особенно когда нервничаешь?.. Мама переписывалась с кем-то по вайберу. Может, снова искала частного детектива, только с приемлемыми ценами, ибо им с ипотекой за квартиру, даже экономя по максимуму, услуги такого типа, хм, не потянуть.

Зоя выключила смартфон. Разрядится – что потом без музыки делать?

Илюша похрапывал, положив фломастеры в пачку, а альбом под голову: или как подушку, или не доверял сестре, не хотел, чтобы критиковала его мазню.

Бутербродов, даже с ветчиной, не осталось. Только плескался на дне термоса чай, и в сумке прятались вареные яйца. В контейнере их четыре штуки, потому что, кроме папы, яиц в таком виде никто не любил. Яичница-глазунья, омлет с грибами – это другое дело, не так ли? Желудок Зои заурчал, и от нахлынувшей злости захотелось грызть ногти, но она обещала отцу побороть дурную привычку, да и черный лак жалко портить.

Зоя вздохнула и налила остатки чая, затем принялась чистить яйцо. За окном проносились унылые, серые, с редким намеком на первую зелень поля, непонятные строения: то ли сараи, то ли пристройки к домикам дач; затем начался сплошной, какой-то необычайно угрюмый лес. Мама дремала, Илья тоже посапывал, положив лохматую голову ей на колени. Зоя расправилась с яйцом, допила чай и сунула в рот найденные в сумке фруктовые леденцы. Время плелось медленно и неохотно, как и припозднившаяся в марте весна с обещанием тепла в этом году.

На станцию приехали в пять часов вечера, когда до ночной темноты остается всего пара часов. Вскоре станция опустела, прибывшие разъехались и разбрелись по своим делам. Только мама, все больше хмурясь, стояла у информационного стенда, смотрела расписание автобусов, сверялась с собственными записями. Затем подошла к окошку кассира, пока Зоя и Илья сидели на жестких пластиковых стульях со спинками. Неусидчивый Илья ерзал и громко скрипел стулом, затем начал болтать ногами. Сколько Зоя ни шикала на него, не унимался.

– Скажите, а до Марьино сегодня рейс будет? – озабоченно спросила мама.

– Сейчас посмотрю, – ответила из стеклянного окошка толстая и щекастая кассирша. – Будет минут через пять, а может – пятнадцать. Дороги совсем плохие туда, и место нехорошее. Хм… Вот Сергеевич и едет, как может, – запнулась кассирша, затем добавила: – Билеты брать будете или приобретете у водителя? Но так получится немного дороже.

– Давайте у вас возьмем, – вымученно улыбнулась мама и полезла за кошельком.

Автобус пришел – и не через пятнадцать минут, а гораздо позже. Мама уже начала мерить шагами пол, то и дело касаясь рукой кармашка на сумке, где хранила сигареты, хоть еще при папе курить бросила. Наконец шумно притормозив, фыркнув выхлопной трубой, прибыл долгожданный автобус.

– Ура, приехал! – бодро сказал Илья, словно это не он только что капризничал и хныкал, жаловался сестре, что автобуса нет долго и что он есть хочет. Хотя мама купила в буфете по пирожку с капустой и чаю. Правда, все казалось ужасно несвежим и черствым, а тускло–желтый свет еще больше портил впечатление от разложенного на витрине товара.

Старенький темно–зеленый «Икарус», пустой, как нарочно подпрыгивал на каждой колдобине. Водитель, в изъеденной молью шапке-ушанке, серой фуфайке с заплатками на локтях, гнусавым басом подпевал кассетному магнитофону. Билеты немногочисленных пассажиров взял и порвал, сразу резво надавив на газ и не удосужившись посмотреть, успели ли пассажиры занять места. В душном воздухе пахло едким потом, машинным маслом и чем–то заплесневелым. В животе Зои и Ильи снова забурчало – то ли от голода, то ли от съеденных пирожков.

– До Марьино долго ехать? – перекричала песню мама.

– То конечная, – так же громко объявил водитель и снова начал подпевать.

Вскоре совсем стемнело – и лес лишь контурами угадывался в свете автобусных фар. От вида за окном Зое было неспокойно, но в практичную во всем, вопреки своей же взбалмошности, маму она верила и решила, что та знает, что делает. Снова вставила в уши наушники, отгораживаясь от водительского пения, невыносимо раздражающего. Досаждало еще, что Илья похрапывал с поросячьим фырканьем-хрюканьем, как посапывала во сне и мама, удобно устроившись на сиденье.

Девочка прислонилась к спинке и тоже попробовала заснуть, а то мало ли что там будет, в Марьино? Мысли беспокоили и вызывали трепет: поездка в глушь – это настоящее приключение, как в книгах бывает или в ужастиках. Зоя хмыкнула и задремала.

Плеер выключился внезапно, но разбудила Зою именно тишина. Ненадолго. Водитель, как специально, снова включил магнитофон. Тихонько зазвучала песня «Агаты Кристи»:

Задумывая черные дела,

На небе ухмыляется луна.

В другое время Зоя песню бы оценила, но сейчас вдруг тревожно вздрогнула. Не по себе стало... А тут еще… Тонкие стрелы капель дождя моросью рассыпались по стеклу. Ветер беспощадно раскачивал деревья, со скрежетом бил голыми ветвями по стеклу медленно ползущего автобуса… Водитель резко затормозил и открыл дверь, гнусаво объявив:

– Подъем! Шевелись на выход. Дальше не еду! Сейчас гроза бухнет!..

Мама зевала, словно недоумевая, как вообще заснула. Илюша с тревогой смотрел за окно. Зоя, набросив на плечи рюкзак, потянула брата за руку. Мама наконец-то пришла в себя. Спросонья и не обнаружив за окном остановки, потребовала у водителя объяснений. Наверное, он что-то такое увидел в ее лице, потому, сдавшись, крякнул:

– Женщина, идите прямо по дороге. Как увидите высокий деревянный крест, то, считай, и будете в селе Марьино.

Мама сжала губы в ниточку и одарила водителя уничижительным взглядом, но зловещая чернильно-черная темнота за окном да скребущий ветвями по стеклу ветер заставили ее схватить сумки и поспешить к выходу.

Громыхнув на прощанье выхлопной трубой и выпустив струю вонючего дыма, автобус уехал. Ветер резко метнул с деревьев воду, заставив приезжих зажмуриться и закашляться. Крупная капля дождя упала на лицо Илье, затем густо заморосило по глинистой бугристой колее.

– Бежим! – понимая, что спрятаться негде, крикнула мама. И они рванули во весь дух. Ветер на мгновение стих. Фиолетово-черные тучи над головой разрезали тонкие вспышки еще далеких молний.

Крест они увидели, пробежав вперед около ста метров, и сразу приободрились. Хоть с ориентиром не наколол водитель. Жестяная табличка «Марьино» дребезжала на ревущем ветру, и вдруг промозглый ветер стих. Крупный частый дождь разбил напряженный воздух, наполнив его влажным белым шумом, скрывая все в своем ревущем мощном потоке.

– Ааа! – заорал Илья

Мама, передав на ходу сумку Зое, схватила его за руку.

Девочка, поспешно хватаясь за ремешки, чуть не упала, поскользнувшись на размытой земле. Наконец капли стали мельче, а окружение обрело четкость очертаний. Вот избы, заборы… Вроде дошли, только вот промокли насквозь, хоть выжимай.

– Сюда! – крикнула мама и застучала в ближайшую калитку.

На стук громко и недовольно залаяла собака.

– Етит твою ж…

Скрипнула дверь, кто-то выругался, шурша дождевиком. Зашлепали по лужам галоши. К калитке подошла низкая и тучная женщина. В руке – зажженная керосиновая лампа. Она прицыкнула псу, зазвенела цепь. И, прежде чем открывать калитку, настороженно спросила:

– Вам кого надобно?

– Мы Ефросинью ищем. Знахарку, – с неохотой добавила мама.

– В случае чего, там и подожду, – сам себе разъяснил я.

Нанятый на привокзальной площади шашечный экипаж доставил меня до центра города – до середины проспекта Ленина – уже через пять минут.

– Одна-ако!.. – нараспев разудивился я.

– Вот же! – буркнул я себе под нос и завертел головой в разные стороны, а та ещё заставила и всё тело поворачиваться вслед за ней, ища выход из сложившейся ситуации.

– Время… – семь... И два с половиной часа до рандеву!.. У-у-у!.. – не находя приемлемого решения, раздосадовался я.

– Ну да ладно! Погода шепчет ясной свежестью. Погуляем. Ознакомимся, так сказать, с ближайшими доступными достопримечательностями! – обрадовал я сам себя негаданным безделием.

Погода действительно была замечательной – настоящее бабье лето. Взблёскивающее меж листвы и веток деревьев светило, уже ярко светило, но ещё не грело, а лишь подавало надежды, что вот-вот обожжёт не по-осеннему. Ну а пока оно самостоятельно выпросталось из-за много- и малоэтажек и ещё нераскоронованных деревьев. Мерно прогуляв из конца в конец весь центральный проспект, неспеша пройдя от него по улице Горького до Десны, я взглянул на часы: к моему удовлетворению лишнее время было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив ближе к девяти, ожидало через полчаса с хвостиком. Спустя минут пятнадцать я оказался на месте встречи.

Вход в офис был отдельным – непосредственно с улицы. Но ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не объявился. Прижавшись лбом к надпольному витринному окну низкого первого этажа, сделав одной ладонью полутрубу, создав тем самым полутень, я разглядел внутри помещения заполненную мебелью и безлюдностью полутемень. Постучав в широкие двойные закрытые двери, дёрнув пару раз для порядка за входную витиеватую латунную скобу и убедившись, что мои порывы бесперспективны, а все потуги тщетны, я просторечно и непечатно вызубился и позвонил на телефон своим несостоявшимся визави. Неприлично длинные зуммеры завели меня ещё больше: я просто-таки был готов вызвериться на любого встречного-поперечного. Но наконец-то сработавший автоответчик беспристрастно и даже равнодушно поведал, что безвременная скорбь вынудила владельца телефонного номера – моего партнёра – переменить все его планы. А ещё то, что абонент станет доступным через несколько дней. После такого печального объяснения моя злость и досада улетучились без следа.

– Что поделать! – со снисхождением и пониманием сказал я вслух. – Такова природа человеческой жизни: как и любая дорога – она полна неожиданностей…

– Надо бы кофейку... на дорожку, да и чтоб взбодриться, – просветлев, решил я и зашагал в направлении вокзала. До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа.

Немного поплутав по старинным переулкам, я вышел на главную улицу. Передо мной предстал ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин – классический трёхэтажный универмаг 1950-х годов постройки, какие доминировали и, немного потеснившись, продолжают корениться в каждом областном центре, сохранившийся до моего приезда в первозданном виде. Оглядевшись по сторонам и не найдя ничего более притягательного, я, зайдя вовнутрь, сразу же направился в кафетерий, который расположился на первом этаже недалеко от входа.

– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя на настенное рукописное табулированное меню отрешённо и машинально проскороговорил я.

– Возьмите американо, – неожиданно пресекло мои думы и вернуло в реальность. – Цена та же, а воды больше.

Я перевёл свой взор на воскресивший меня живительный источник. Из-под сказочных павлиньих ресниц меня всполохами чаровали чистые, честные глаза совсем юной непорочной девы: они искренне желали мне добра и хотели как лучше. Ну, так их научили и настроили: помогать неразумным заблудшим странникам и неискушённым посетителям беречь и не растрачивать в пустую нажитое в трудах праведных и претерпениях.

– Благодарствую! – сердечно, но с капелюшечкой доброй иронии приветливо отозвался я. – Я «сладости» неприемлю, – ёрнически добавил я, возвращаясь к своим размышлениям, – да и столько не выпью. А эспрессо – в самый раз.

Лекарственно приняв свой энергетик, который на вкус и результат оказался чистейшим «плацебо», то есть точь-в-точь таким же, как и в столице – с неестественным, излишне терпким, чрезмерно навязчивым запахом кофе, но без его вкуса, я пешком порулил обратно – к железнодорожному вокзалу.

На автобусной остановке на привокзальной площади я был ровно в двенадцать: до заявленного в расписании отправления моего перевозчика оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу, более походящему на забытый в дальнем углу музейного запасника ненадобный экспонат, извлечённый от туда по нелепости или с чьим-то тайным умыслом, чем на подголовный и подлокотный, мягкокресельный, комфортабельный «икарус», полностью готовый к своему первоначальному предназначению – дальним странствиям, я обнаружил, суетящегося взъерошенного и не бритого молодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому в корме автобуса агрегату и хрястал разводным ключом куда там попало.

– Вы до Москвы, – подладно поинтересовался я, в надежде на отрицательный ответ.

– Да... Но… Не поеду... Стартёр… – промямлил, переставший казаться «молодцом», водитель.

– А-а… Э-э… – растерялся я в междометиях от недоумения и радости.

– Ща другой подойдёт, – бросил он, предвосхищая подробные расспросы и гася мои ещё несформулировавшиеся отношения к происходящему.

Сглотнув невысказанное, я отошёл в сторонку и огляделся. В центре площади на скамейках вокруг неработающего подремонтного фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей, одетых во что-то явно непотребное, с полусмятыми порожними клетчатыми баулами. Подойдя к ним ближе, я выяснил, что все они путешествуют до Москвы и ожидают подменный автобус. Они тут же охотно без вопросов и намёков, перебивая и дополняя друг друга, в мельчайших подробностях порассказали, что всем табором едут на какую-то «центральную» базу за товаром для местного свободного ритейла. Посетовали при этом, что привычные много лет и Черкизон, и Лужа закрыты; что торговли «как раньше» теперь уже нет и не будет; что дома – семьи, а другой работы днём с огнём не сыщешь и т.д., и т.п.

Потоптавшись минут пятнадцать рядом с ними в ожидании чего-то ещё, вновь оглянув перекопанную округу, выбрав свободные для пешеходного движения проходы и островки, с извечным вопросом в голове «что же дальше делать» я стал вышагивать по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закоулки.

Потянулись непригодные для разумного подсчёта – по причине их неопределимой бесконечности – минуты ожидания. Но подменный всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу, минуты тяжелели и всё сильнее притормаживали часовые стрелки. Периодически, я минутно замирал и стенал с оптимизмом и призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё сознание и щурила глаза, когда из-за скрытого сворота вдруг возникал степенный бас или натужный рёв многотонников, непохожие на щебет легкового автотранспорта: вот-вот, вот-вот, вот! – идёт подменный. Но всё было не то. И я вновь и вновь возвращался к своему вышагиванию, – навострив слух и не смыкая глаз.

Часа через три мои ступни саднились и, по ощущениям, окончательно растворожились: по всей видимости, обутые на них модельные туфли из кожи тропического питона не были предназначены для пеших переходов через Среднерусскую возвышенность. Изящный деловой портфель, не меняя своего внешнего вида, представившись теперь негабаритным, непредназначенным для ручной переноски рундуком, затоваренным под завязку дефицитом, уже содрал кожу с молодых мозолей на обеих моих ладонях, которые, взныв от такой непомерной ноши, пожелали непременно бросить его, лишь только я отвлекусь. Но я, подобрав и лишь крепче сжав пальцы рук, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в ногах, продолжал шагомерить – так недужность меньше чувствовалась, а ручная кладь не бузила. При всём при этом я считал: сколько шагов по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов по другой – вдоль сквера, в уме вычислял длину её диагоналей и её же квадратный метраж, а также сантиметраж и миллиметраж; вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, квадратуру фонтанного круга и общую протяжённость проезжей части. До этого я уже подытожил и количество фонарных столбов в округе, и окон во всех строениях, опоясавших встречный развал, рассчитал их высоты и кубатуру. Кроме всего прочего, я определил, сколько потребуется времени, чтобы либо профланировать, либо галопом добежать от одной значимой точки на площади, например, автобусной остановки, до любой другой.

Всё это я делал на ходу, без пауз, как на одном дыхании. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью: словно кто-то специально определил, к примеру, что количество железобетонных столбов, возведённое в третью степень, должно непременно равняться длине окружности фонтана в вершках, умноженной на два с четвертинкой. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых... ну надо же хоть что-нибудь делать, в конце-то концов, когда делать нечего.

Я сосчитал всё: и то, что имелось перед глазами, и то, что было скрыто за строительным забором – всё, что смогло стать предметом арифметических задачек и даже то, что не смогло бы, потому как являлось заботой анализа высшей математики. И все эти свои наработки я был готов продать… О-у! – нет-нет! – с радостью подарить любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы скорее подошёл автобус, который вывез бы меня от сюда домой.

И видимо вся эта палитра изменчивых чувств и ощущений так или иначе проявлялись на моём лице, потому как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне и не поинтересовались – что это я тут за коленца выделываю. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя. Как невозможно без необратимых последствий остановить доменную печь или акулу. Потому что остановка – это смерть. Нет, конечно, поначалу доблестные блюстители порядка в том привокзальном хаосе взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности, то ли как на подпольного землемера-шагомера, разбивающего площадной участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю или же творю заклинания, они видимо поняли по моим еле шевелящимся пересохшим губам. Хотя... Возможно, то были мои молитвы.

Да-да! Именно так! – я и молился! и ворожил! шагал, считал и взывал! И какой-то главный транспортный или же малый автобусный покровитель услышал меня: часа через четыре он прислал-таки подменный вывозитель страждущих тел и ихнего барахла из этого беззаветного тупика.

Да вот видите ли какое дело: облик у этого автобусоподобного «нѐча» был в точности такой же, как и у его собрата по их цеху, стоявшего теперь скверным памятником, негодным раритетом на обочине площади. Чувство некой неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом с омертвевшим родственником, он продолжал угарно пыхтеть и чадить двигателем или чем-то тем, что у него имелось вместо силовой установки. В самооткрывшемся приёмном проёме явился водитель, хотя по антуражу ему больше подошло бы называться каким-нибудь «рулекрутом» (наподобие «Водокрута Тринадцатого» из любимейшей киносказки Александра Роу) , и, то скрещивая руки над головой, то подкидывая их к небу, подал знак табору, мол, все сюда, грузитесь, скоро отправляемся. Я, – то ли по наитию, то ли по судьбе – оказавшись ближе всех к отправной точке, выстроился первым у автобусной подножки.

В этот момент к прибывшему Рулекруту Второму, подошёл другой – Рулекрут Первый – из соседнего пепелаца. Сквозь смердящее чихание не заглушенного агрегата и нелепейший гуд всего творящегося вокруг, я услышал обрывки их нервозной и одновременно парадоксально спокойной, видимо привычной им, беседы:

– ... Миш, ты главное не глуши... стартёр хреновый..., – камуфляжил Второй, прибывшую непристойность.

– Да чё-о?!.. Я не знаю чё-о ли?!.. На том, – полуобернувшись и вытянув вместе с рукой сплоткой указательный и средний пальцы в сторону заглохшего автопамятника, раз за разом тыча ими туда, будто стреляя, вопил старый водитель, – такая же хня-майня!.. Ты мне лучше скажи, а задняя втыкается?..

– Ты чё-о?! – отшатнулся Второй. – И-и не-е взду-умай! заглохнет тут же! – успокаивал он Первого

– А на заправке, чё?!.. Тáма... как хош... а зáдить придётся, – напирал Первый.

– Нормалё-ок!.. Я залился под завязку… Должно достать… в оба конца… Хотя... Только учти – топливомер не фурычит, – малоободряюще обнадёжил Второй Первого.

Из уловленных и кое-как расшифрованных фраз мне стало понято, что по маршруту на втором автохламе погонит Рулекрут Первый – по прозвищу «Заглохший».

Я мялся у порога судьбоносного исхода, не решаясь переступить его после всего услышанного. Не заходя в дверь, я заглянул вовнутрь. Охватившая меня ранее жуть, кратно усилилась: подкреплённая тайными знаниями, она деревенила мои мослы и чресла и цепенила разум. Моё бренное тело продолжало топтаться у распахнутых врат в портал фатальной неизвестности, в то время как подсознание, отделившись от него, преградило тому дорогу в ад.

По-видимому, злыдни-рулекруты сами были опытными таителями и недюжинными физиономистами, поэтом с лёгкостью распознали мою опасливую нерешительность. Чуть сзади справа я услышал знакомое, теперь уже более чем обходительное и даже вкрадчивое сипение:

– Проходите!.. Проходите-проходите… в салон...

– А-аы-ы... Через сколько... в путь? – сбивчиво обронил я, но всё же стараясь взять себя в руки, подбирая наиболее соответствующие обстановке и сути предстоящего перемещения из Брянска в Москву слова-определения, но, как мне казалось, недостаточно умело, как тасуют колоду неопытные игроки, то и дело роняя из нее вылезающих без спроса королей и шестёрок; при этом, как бы даже шифруя от прочих попутчиков своё сокровенное желание – пожить на этом свете подольше.

– А?.. – обрывисто раздалось сзади. – А-а!.. Как заполнимся… Минут так-этак через тридцать...

–Ух-ты! Тогда я ещё покурю, – облегчённо выдохнул я и оттёрся от входа, так как за мной уже начала выстраиваться и напирать толпа везунчиков, которые, правда, и не подозревали о том, что задумали эти «колдуны».

Народ полез в нутрь, которая без аллегорий вскорости могла превратиться в адово пекло. Пока болезные грузились и рассаживались, я, выкурив одну за другой несколько сигарет, решился-таки выяснить у наших Рулекрутов, есть ли у них должный мандат – так называемый «маршрутный лист», который им должен был выписать  автобазовский диспетчер, и в коем, кроме прочего, указывается факт технической исправности транспортного средства. Также меня интересовали и обозначенный в нём маршрут поездки, и назначение. По-хорошему, гараж не имел права выпускать подобное «нечто» из своих ворот вообще: не то, что до Москвы, но даже по Брянску или его окрестностям. Ну а если они уже тут, то это значит что? бардак на автобазе?! самоуправство татей-водителей?! Это же подсудное дело! – подвергать перемещенцев такой опасности. Да и не только пассажиры, но и прочий транспорт на дороге, да и случайные пешеходы – все превращались в заложников тех транспортных разгильдяев.

– Извините, – распрямившись, словно освободившись от собственных заклинаний «хочу домой», перебивая страшный внешний перегуд, крикнул я Рулекрутам-супостатам и раскованно махнул им рукой. Они, обернувшись, упёрлись в меня своими пронзающими взорами, готовыми, если что, испепелить меня на месте, или же хотя бы не подпустить к себе ближе. Я ещё раз махнул рукой и бесстрашно направился к ним.

Вид у меня был столь решительный и грозный, что эти «колдуны»-злыдни подумали: если даже их сейчас и не станут бить наотмашь и изгонять как бесов, то отбиваться им так или иначе придётся точно. Но ни до моих вопросов, ни до обмена мнениями, – типа того, что, мол, кто на что имеет полное право, а кто на тоже самое не имеет права никакого, – ни до политических предпочтений, ни до философских воззрений на происхождение вселенной и человека, ни до взаимных оценок личностей, дело не дошло: имитация двигателя у второго пепелаца ещё пару раз пыхнув и чаднув, глубоко вздохнула и, не выдыхая, затухла. Вызверившиеся Рулекеруты шибко забегали, засуетились, стали без удержу, без ума и заклики хрустать и сандалить то там, то сям, норовя своими колдовскими пассами оживить труп. При этом они, время от времени, губно вызубиваясь, исподтишка бросали на меня косые осатанелые зраки, как на кудесника, не дающего им сотворить поганое. Но никакие кунштюки им не помогли: кадавр закрыл глаза и простился с нашим миром. А может я и впрямь, своими площадными похождениями и шопотаниями, переворожил их зловредное чародейство: ведь под мои подсчёты эти два автоужаса тоже попали.

Воодушевлённый этими последними разворотными событиями, я с уверенностью Моисея вошёл-таки в чрево поверженного монстра. Я наречисто поведал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от Рулекрутов; рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут; красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал вполне реальные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия весьма возможной тяжкой аварии – белёсые хирургические или контрастные черно-красные ритуальные, и вероятность беспокойного ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, дополнительных тратах из их личных сбережений для того, чтобы просто вернуться домой.

От моей откровенной, краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто обалдели. Из реальных путешественников все они сразу же перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать: да вроде бы и не к спеху, так чтобы уж непременно сегодня – так-таки и нет, можно и завтра или же вообще на следующей неделе. Появившаяся зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Всё хламное нутро заурчало. Образовались волнишки, сразу увеличившиеся до приличных накатов с белыми кудряшками по навершью. Я был рад им – кудряшкам: «Кудряшки – это хорошо: это очищение, это жизнь. Хуже было бы, коль в дороге они оказались бы агонической пеной!» Весь народ со мной был согласный, а посему, забрав свою коробейную пустопорожнюю поклажу и прочие пожитки, стремглав выдавился из клоаки и приподнятый отправился восвояси. Я же, прошагав по ристалищу ещё часов около шести, дождался-таки проходящего доброго поезда, на котором и отправился домой – в Москву.

Несмотря на то, что я и не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приехал, я уезжал осиянный. И со странным ощущением – чувством выполненного долга.

Хотя... Кто его знает! Может быть, я для того там и оказался, что бы те брянцы не отправились на том кособоком автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца их света и скоропостижных прощаний с ними. Если та дьявольская тарантаска на скорости сто заглохла бы на трассе, или лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор, – всё что угодно могло произойти с этим растленным ящиком, собранном из позабэушных частей, место которым лишь под прессом, то финал истории мог бы оказаться преждевременно могильным.

Тогда же ещё одно благодатное соображение, не спросясь, вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде бы как тоже «свой дом»! Свой дом – Брянск! Так с людьми случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхних слоёв памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины: как медаль ордена – названия одинаковые, а статус всё же разный, но при этом тоже – награда. Так что это – новая малая родина, почти Своё, обретя которую, мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться её успехами и красотами, расстраиваться и возмущаться её нерадивостью и промахам. У многостранствующих подобных «филиалов», конкурирующих между собой за главенство в своём ряду, случается премножество. При этом все эти «малые родины» остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину эпизодами, но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени, они проявляются более явственно, напоминая о себе, что, дескать, они есть, и что нельзя их забывать; да и вообще, лучше бы наведаться к ним вновь, подивиться: помнишь, как было-то? а погляди-ка теперь, как стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне, как своему – ни за что-либо, а просто так – подарят свою теплоту и доброту: ведь теперь они уже не чужие, не посторонние, – а Свои!

Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся так или иначе родными нам. Так и ВСЯ наша страна – изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, близкими близких, ими самими и их роднёй – связана, срощена со всеми нами воедино, и скрепила всех нас друг с другом. Так было. Так и есть. И так будет.

С этими благостными думами я и уснул. Поезд мерно и ласково баюкал меня квадратами и площадями колёс. И так – с теплотой и доброй заботой – добаюкал до самой Москвы.

#конкурскрипистори
#Камушкиракушки
#Юрий_А_Г©

В первый раз это со мной приключилось сразу после школы, когда в десантное училище поступал. Знания не шибко большие, здоровье тоже не очень, да и умишко не самый резвый… Но как-то ведь удалось поступить туда, где отбирали исключительно по здоровью и складу ума с психологической готовностью – чудо и только!

Тогда я ещё не понимал этой своей особенности – умения (да нет – ещё не умения, а только неясной какой-то способности) менять окружающую реальность под себя. Потом было ещё несколько случаев, когда уже мог бы и догадаться, в чём дело, но так и не дотумкал (говорю же, умишком был не из самых резвых). Зато прослыл среди всех своих редкостным везунчиком, разные командиры даже старались друг у друга меня перехватить, обязательно забрать с собой на самые трудные задания, чтобы в конце всем тоже свезло.

Впервые – уже старлеем – начал задумываться, что происходит и как с этим бороться (ага, поначалу именно бороться хотел), когда нашу опергруппу забросили в азиатские джунгли, и после выполнения задачи пришлось почти две недели выкарабкиваться оттуда с двумя ранеными на горбах. Подвернулось время подумать о себе и о том, как это нам всем опять и снова удалось вывернуться и остаться в живых, несмотря ни на что. Сначала понимать начал, потом пришлось вырабатывать и оттачивать навыки, и только после, не очень скоро, стал использовать их по назначению вполне осознанно, то есть довлеть.

Помню, мне в этом ещё одна кошка очень помогла. Я как раз тогда после Афгана в госпитале мыкался, с осколочным в груди. Больше лежать приходилось, чем сидеть или ходить. Так вот, зачастила она меня навещать – подкрадётся и прыг сверху, уляжется прямо на бинтах, глазищи прикроет и ну урчать… А я глажу её и думаю: почему она именно меня-то выбрала, почему ни к кому другому не подходит и всех избегает? Видимо, почуяла во мне нечто особенное. А от урчания её сразу так легко становилось, так волшебно. И казалось, что даже рана быстрей затягивается… Чудо что за кошка была!

Только не долечила она меня, не успела – кисонька моя. Пришлось дальше самому выкарабкиваться. Какой-то контуженный поймал её, распотрошил и подвесил на дереве прямо перед моим окном. Из ревности, что ли? Или от обиды? Война ведь многим совсем крышу сносит – не узнать заранее, что каждый из них может учудить.

Так вот, как раз перед этой его расправой такая вдруг на меня тяжёлая волна недопонимания действительности накатила, что взвыл в голос: не понимаю, не понимаю, ничего не понимаю же!!! Прибежавшая на крик медсестричка, добрая душа, тут же вколола мне что-то, и я провалился в беспамятство… А когда очнулся, исправлять было уже совсем поздно, да и нечего. В обратную сторону это у меня не работает.

Вот так простая кошка научила ценить самую первую волну, уважать её и готовиться сразу к следующей. А вторую волну я, только словив её, тут же перестаю чувствовать – просто плыву с ней по любым обстоятельствам – куда она, родимая, вынесет, и сам почти не замечаю, что делаю. Только доверяюсь ей и ясно знаю: всё идёт правильно и по-другому нам не надо. Будто несёт меня она, точно планируя, как действовать.

И вот ещё что, благодаря той кошке, удалось понять: я – не такой, как все, а может даже и вообще не здешний, высшее какое-то существо, майор (ведь так это слово на наш русский переводится?). Могу и умею, чего другим не дано. Я, блин – корректировщик реальности, действующий на упреждение!

В конце концов, через время выписали меня из этой тягомотной госпитальной лечёбы, а потом и совсем со счетов списали. Орденом никаким, правда, не наградили, но майора всё-таки напоследок присвоили. Именно так – старшим, высшим, майором! – я себя тогда и стал ощущать опрометчиво.

А когда списали, понял я, что надо бы мне теперь затихариться, не отсвечивать и подался для окончательного доживания в сторону от всяких этих столиц, в тихий и, по большому счёту, никому из высоких властей не интересный Хабруйск, – Город Воинской Славы, между прочим (самое то для ветерана, правда же?). Следы потихоньку принялся заметать, потому что некий смутно осознаваемый и не совсем здоровый интерес к своей персоне постепенно стал чувствовать. Нет, это даже отдалённо не походило ни на какую там первую волну, и от этого я отчётливо встревожился: надо, чтоб все вокруг как можно быстрее и  желательно навсегда забыли про мою такую редкую везучесть, просто замылить её надо, чтоб и не вспоминал никто. Ни бывшие мои командиры, ни новые, на гражданской стезе, начальники.

И когда потом случилась в стране вся эта их восторженная контрреволюция, я просто не знал, что делать. Первая волна постоянно прёт сплошным валом, но второй – как не было, так и нет, не возникает… А делать-то что? Как реагировать? Ведь ты же, блин, корректировщик, майор, должен действовать на упреждение, а не по следам исторических событий! Чуть позже пришло осознание, что никакой я вам тут не корректировщик реальности, и даже не высшее существо. Я – всего лишь букашка на стекле, иногда пытающаяся увернуться от приближающегося конца… Тяжёлое и тягостное чувство, совсем не приятное.

Как раз тогда-то и потянуло меня опять на войну. Гражданская жизнь, конечно, имеет свои прелести, но очень уж она ровная и дюже скучноватая для военного человека. Война ведь – как наркотик, кто с самого детства затачивал себя под неё и большую часть жизни прошагал в строю, без этого уже не может. Не скажу, что начинается какая-то особая ломка, но без постоянного притока адреналина чувствуешь себя не в своей тарелке до такой степени, что иногда и жить не хочется… К тому же, из всех тяжёлых наркотиков война, наверняка – самый гуманный, убивает далеко не всех.

Не стану открывать тебе как, но через некоторое время удалось подписать рядовой контракт с Иностранным легионом на четыре года – анонимно, естественно. Вернее – псевдонимно. Дослужился там аж до капрала парашютно-десантного полка (поверь, совсем непросто было), но продлевать это дело не стал – показалось, что мало платят… Интереснейший, скажу я тебе, опыт, особенно если с нашей армией постоянно сравнивать. Но об этом – как-нибудь в другой раз.

После чего за две ударных пятилетки ратного труда обошёл-объездил почти все «горячие точки» Европы и половины Африки, вместе с тремя разными ЧВК, поочерёдно. Почему с тремя? А сколько, ты думаешь, у нас этих частных военных компаний? Только «Вагнер» знаешь? Про других не слышал? Вот и славно, пусть так оно и останется… Кстати, последняя была, как раз, из «музыкантов», хорошо мы с ними тогда почудили.

Окончательно вернулся в Россию полтора десятка лет назад и постепенно оказался опять в тихом и уютном моём Хабруйске, казалось бы, навсегда...

Мне всё-таки пришлось пересказать это Виталику – в общих чертах и с большими купюрами, разумеется. А куда было деваться-то? Нам ведь вместе теперь расхлёбывать то, что вокруг наворотилось. Да и башка трещала неимоверно, гораздо сильнее обычного после довлений, даже думалось с трудом. Нет, была, конечно, сотня причин вообще не зачитывать ему сии скупые выдержки из чужой книги жизни. Как, впрочем, была и у меня в своё время причина вообще её не покупать, даже не брать в руки. Однако, получилось как получилось.

Мы сидели вдвоём у меня на кухне, приканчивая уже вторую поллитру под маринованные грибочки и чипсы. Виталик больше молчал и только кивал головой в паузах между моими откровениями, а потом поднял замутневший взгляд и только спросил:

– И что теперь дальше? Делать-то теперь что?

– Доминировать будем, просто доминировать, пока всё не прояснится и не уляжется, – ответил я, – а пока нам обоим надо бы просто немного подремать.

Засыпая, думал о том, что никогда ведь прежде действовать в подобных обстоятельствах мне ещё не приходилось… Судите сами: вытащить из почти смертельного форс-мажора сразу семь человек (включая себя), только один из которых был мне более-менее близок и знаком (и это вовсе не я сам, а старый друг Виталя), при том, что как раз именно мне-то тогда ничто в реальности и не угрожало. Без какого-либо плана и без обычно формирующей его второй волны. Довлеть не на традиционное упреждение, а по грубому факту происходящего… Нет, братцы, такое мне совсем даже не по зубам, тут, видно, какая-то ещё сила вмешалась, сработал неведомый дополнительный фактор. Или уж я настолько к старости изменился, что теперь и такое тоже могу?

Ладно, завтра будем разбираться, утро вечера мудреней.

Прежде, чем засесть на кухне моей холостяцкой однушки на последнем этаже такой же древней, как и сам я, «хрущёбы» на выселках, неподалёку от хабруйских Красных казарм, Виталик добросовестно обзвонил остальных игроков своей команды и, знаете что, ни один из этой пятёрки ничего произошедшего с нами сегодня вечером даже не вспомнил! Видимо, заодно с искривлением реальности ещё и их память отшибло, стёрлась она, другого объяснения я пока не вижу. А ведь это даже и хорошо, получается – не будут под ногами путаться, можно теперь и в расчёт их не брать, когда кривизну убирать придётся.

А кривизна у реальности этой новой оказалась очень даже изрядная, прямо, вывих какой-то! Вчера-то, по темноте, мы и разглядеть толком ничего не успели – надо было срочно загасить избыточный адреналин алкоголем, любым (а по-другому он не гасится – тоже доказано опытным путём). Да и голову мою надо было прочистить – трещала не хуже счётчика Гейгера-Мюллера на максимале.

И когда уже сегодня поутру осторожно выглянули на улицу, даже понять сначала ничего не могли. Это не было православной идиллией, которую следовало бы ожидать, исходя из моих личных предпочтений, и не было даже СовСоюзом свежего разлива, что тоже было бы вполне ожидаемо и логично. Это оказалось чем-то другим, совсем третьим. Боковой альтернативой, какой-то нелепой сущностью! Будто выбросило нас куда-то в сторону от нашего настоящего.

Даже описывать её не хочу, сплошные нонсенсы на фоне общего «благорастворения воздУхов». Кажется, моя могущественная способность слепила какую-то не очень удачную временную вариацию, достав из самых поганых чуланов заблудшей души всё самое для неё противное – все эти лубочные балалайки с матрёшками да танцы с медведями и кокошники с бубенцами под сумасшедшую люминесценцию. А с другой стороны, и её ведь понять можно, видимо, основная линия развития событий была гораздо гаже, чем этот вот подвывих с переплясами. Ограничились, как говорится, меньшим из зол.

И потому, как только откатила волна непонимания всего вот этого, я сразу начал целенаправленно довлеть, переполняясь невыносимо нелепой окружающей средой и не забывая очень осторожно выправлять её под себя, не разглядывая в подробностях чудесности, повылазившие отовсюду, будто опята из гнилого пня.

Получая, кстати, от самого процесса довления теперь отнюдь не райские удовольствия и уж тем более не священное блаженство, а совсем даже наоборот… Башка всё ещё трещала после вчерашнего, а тут пришлось опять совать её в самое пекло. Ох, чую, болеть потом будет просто страшно, если совсем не отвалится. В этом, замечу, ещё одна и, пожалуй, главная причина для нормального и здравомыслящего человека вообще никогда не пользоваться настолько уникальной способностью, даже не думать о ней вовсе.

И ведь не оставалось совсем времени хотя бы объяснить Виталику что да как, надо было просто действовать без предупреждений и упреждений, исправлять всё, пока не слишком поздно. Итак уже целую ночь пропустили по дурости своей, следовало ещё вчера начинать... А потом в этой искромётной и нездорово-яркой реальности что-то легонько хрустнуло, и она стала постепенно расползаться, разваливаясь.

3.

Медленный яд познанья

«…пришли и к Магомету горы, соткали нить судьбы майоры,

нововведения в судьбе они наткали и тебе»

Аркадий Лиханов.

– Виталя, давай пойдём сразу ко мне. А на игру в другой раз сходишь – последняя она, что ли?

Мы снова стояли с ним у выхода из продмага, и Виталик, естественно, оказался полностью не осведомлён о том, что вчера и даже сегодня происходило, как и о том, что нам вскорости предстояло повторить (ещё одна способность у меня появилась, что ли – стирать память, или здесь опять какой-то побочный эффект от искривления реальности?). Да это даже и к лучшему, действовать одному мне как-то удобнее и привычней, к тому же, некоторые детали моих вчерашних пьяных откровений помнить и знать ему совсем не обязательно, а повторять их я точно никому не стану.

Итак, вторая волна откатила нас к самому началу этой нелепой истории. Видимо, ближе или дальше по времени от недавнего форс-мажора ловить было вообще нечего, без вариантов. Поздравляю, майор, теперь твои способности распространяются и на временной интервал тоже... Вот только оно тебе надо?

– Виталик, ну что ты упрямишься, сам же сказал: поговорить надо, ну и пошли ко мне, посидим-поговорим, я как раз коньячку прикупил… другого-то раза может и не быть. А игры твои, они ж бесконечны, – мне надо было любой ценой вывести его из игры, чтобы форс-мажор этот проклятый исключить вообще. И, по возможности, без лишних довлений, а то от них у меня уже скоро башка совсем треснет.

Как младший по возрасту (хоть и старший по званию), он должен был бы меня послушаться. Но не послушался. Вместо этого стал снова уговаривать пойти с ним на этот их чёртов брейн-ринг, а уж после него и переключаться на душевные разговоры… Ну, совершенно дурацкая наклёвывалась ситуация, повторение только что пройденного.

Однако, теперь у меня имелось и существенное преимущество, которого вчера ещё не было: я твёрдо знал теперь, что именно произойдёт, кто это сделает и как, а главное – снова мог действовать в привычном для меня режиме, без всяких форс-мажоров – по старинке, на упреждение. Преимущество, которое ведь может и пропасть, если мы на игру не придём. Вот только голова всё ещё раскалывалась, отдохнуть бы, да некогда, времени совсем нет… Ладно, соглашусь снова, пусть будет что будет.

И вот опять та же чёртова игра в многолюдном зале на два десятка столиков. Брейн-до, понимаешь! Те же картинки с вопросами на белом экране под громкую музыку, то же жизнерадостное позвякивание бокалов и хруст салатов. Но на этот раз коньяк в баре я брать не стал и тихо присел в сторонке, стараясь не привлекать лишнего внимания и уже без особого азарта присматриваясь ко всему.

Те же два синхрона по десять вопросов и допы с полуфиналом, но почему-то нет после них никакого распахивания дверей, как в прошлый раз, и не врываются сюда эти мрачные фигуры в кевларе и масках… Музыка продолжает играть, да и не накатывает на меня никакая первая волна, не говоря уж о второй, и нечего мне тут теперь, выходит, упреждать и корректировать.

Да, что-то не так нынче идёт, а почему – непонятно. В этой обновлённой мною реальности, получается, нет никакого СОРа – вообще не было, что ли? Совсем? А что, очень даже неплохой тогда получается поворот, мне нравится! Слава богу, теперь не придётся довлеть и вполне можно даже взять себе соточку коньячку, а то голова так и трещит, не переставая…

Дальше игра пошла вполне спокойно, без всяких там под занавес вторжений «групп захвата», без нервов и без драйвов. Спокойненько профиналили, но – увы – победа досталась не тем, кому хотелось бы, не нам. Виталик огорчился, конечно, но впереди у нас было намеченное душевное распитие напитков в домашних условиях, под долгую беседу… Нет, я вовсе не алкоголик и даже не бытовой пьяница, но под хорошие закуски и умные разговоры – как юный пионер: всегда готов! Прочитал тут недавно, что с возрастом в организме понижается способность вырабатывать алкоголь для каких-то там внутренних химреакций (я и не знал, что у организмов такая способность есть), и потому возрастает потребность в дополнительных вливаниях. И ведь классную же такому делу «отмазку» себе на старость эти научники придумали, да? Не подкопнёшь.

Но в результате оказалось, что рановато я опять позволил себе расслабиться – на выходе нас всё-таки «приняли», но другие. Ну, не совсем на выходе, мы уже успели и на улице потоптаться, пытаясь поймать «тачку», чтобы ко мне на выселки ехать, когда тихо и незаметно подкатил очень серый минивэн, и нас без лишних разговоров очень грамотно «упаковали» (я в этом знаю толк, приходилось и самому, как говорится). И что удивительно – никакой первой волны я опять так и не ощутил, даже не почувствовал. Только голова болела сильно.

– «Во многих знаниях много и печали, а кто преумножает знания, преумножает и печаль», однако знаем мы пока совсем немного, а вот приумножить эту печаль очень хочется, – говорил он совсем негромко, выделяя слова выразительными паузами, – нам, в частности, известно, что Вы, возможно – настоящий майор (ну, или мойра и даже парка – это уж как кому больше нравится называть), существо, наделённое способностью по своему усмотрению изменять реальное положение дел (так сказать, плести нити судьбы), в каком-то смысле демиург... И нам теперь известно также, что Вы, действительно – отставной майор, то есть Мироздание, грубо говоря, отвернулось от Вас и более не намерено оказывать свою экстренную помощь.

– Простите, Вы сейчас это о чём? – Попытался уточнить я недоумённо.

Нас с Виталиком привезли с мешками на головах куда-то за город и рассадили по разным помещениям. Моё было огороженной частью какого-то большого ангара и ярко освещалось лампами, висящими под потолком. В нём наличествовали только два стула, расположенных визави, да узкий стол между ними, остальное пространство не было ничем заполнено, оно просто пространствовало.

Невысокий крепыш с внимательным и холодным взглядом, которого я уже раньше мельком где-то видел, вошёл минут через пять после того, как с моей головы сдёрнули мешок, и сразу представился:

– Полковник Гризович из Особой полиции страны, ОПС. А Вас, простите, как звать-величать?

– Просто: армейский майор в отставке Петров. Чем обязан?

И вот уже после того он мне и выдал всю эту галиматью про умножение печалей и высшее существо с нежелающим его опекать Мирозданием. Я даже оторопел поначалу. Одно дело, когда ты сам, по младости лет и недостатку ума, возносишься мечтами о чём-то великом и совершенно несбыточном, и совсем другое, когда какой-то хитромудрый хрен с огорода вдруг пафосно и с выражением доносит ту же идею, давно и аргументированно тобой отвергнутую. Есть в этом доля какого-то цирка, не находите?

Новым во всей его тираде было только то, что меня почему-то вдруг записали в отверженные и ни на что больше не способные, и потому я сразу спросил:

– Вы точно уверены, что и Мироздание тоже отправило меня в отставку? Оно Вам само об этом доложило?

– Разумеется, нет, пока не докладывало… Но мы почти уверены в этом. Видите ли, тут одно из двух, а может и больше: либо Вы способны менять реальность, либо сама реальность подстраивается под Вас, под какие-то Ваши, возможно, не совсем осознаваемые, запросы или потребности… Но вот благодаря тому, что мы с Вами теперь здесь общаемся, можно с высокой долей вероятности сделать вывод, что способности эти теперь утрачены, либо у Вас отозваны. Иначе Вы бы давно уже отсюда вывернулись, и поминай как звали. Согласны?

– «Не сходи с духовного маршрута, на материальных – тупики… Надо верить в Бога, это круто, в Дед Мороза верят дураки», – продекламировал я в ответ любимый стих Аркаши Лиханова, давнего приятеля, после чего, закрыв глаза, отвернулся.

– И как это понимать? Не желаете общаться? – вскинул брови полковник.

– Как непринятие любой подобной дурости, наверное. Проще в бога поверить.

Больше часа он продолжал мне втолковывать что-то про пути взаимодействия с механизмом Мироздания, которые теперь успешно осваивает Особая полиция, к коей он принадлежит. Про то и про это, и про вот это тоже... Будто по капельке вливая в мои мозги какой-то медленный яд сокровенных знаний, позволяющих возноситься над обыденщиной и парить мыслью где-то там, в высших сферах разума. Однако беседа наша (вернее, его монолог) так и закончилась ничем. Я продолжал отмалчиваться, и полковник (видимо, и сам устав, наконец, от собственной болтовни) свернул, наконец, этот свой сеанс культпросветработы, пообещав, однако, продолжить позже.

Я – не сильно большой философ, да и не философ вообще, я – практик. И все эти его высокомудрые измышления мне по барабану. Меня сейчас тревожит только одно: а где моя первая волна-то? Почему я не чувствую неправильности происходящего, почему волна непонимания искривляющейся реальности не приходит, как обычно? Давно ведь пора довлеть, исправляя и эту внезапную «загогулину» тоже… А вдруг полковник прав, и Мироздание действительно не намерено мне больше помогать?

И не связано ли всё с постоянно донимающей меня теперь головной болью? Эта мысль пришла, как удар под дых – резко, отчётливо, болезненно. Я ведь уже настолько свыкся с уверенностью в силе и могуществе своей способности корректировать реальность, что представить себя без неё уже просто не мог – зачем и как тогда вообще жить, существовать?

На следующий день эти терзания разума продолжились, и тут меня поджидал ещё один крепкий удар.

Когда опять привели в то же помещение, стульев там оказалось больше – не всего два, а целых три. И на одном из них, по правую руку от разговорчивого полковника, сидел мой школьный друг Виталя. Выглядел он при этом вполне сытно и уверенно, был побрит и поглажен, что стало для меня почти нокаутом. Ведь по моим прикидкам, ввиду полного отсутствия у него каких-либо знаний о действительной моей сущности, свирепые и безжалостные палачи в местных застенках должны были как раз переходить к жестоким физическим пыткам его жизнелюбивого тела.

«Ах, ты ж, мой дорогой и бесхитростный друг, как же я в тебе ошибался, оказывается! Так складно ты сочинял мне сказки про наше с тобой школьное детство, что я этому даже стал верить, хотя и не помнил ничего такого», – сразу подумалось мне. Мы ведь с ним тогда, почти год назад, совершенно случайно столкнулись в троллейбусе, и он первым меня «узнал», начал вспоминать какое-то давно забытое прошлое. Слово за слово, чаркой по столу – чуть ли не каждый месяц потом с ним виделись, а бывало и чаще. То-то, припоминаю теперь, он всё любил расспрашивать про мои героические армейские будни, постоянно поддакивал – я думал, это ему интересно, раз самому так и не удалось послужить на передовой.

А ведь ему и действительно было всё интересно и даже нужно, но по другой совсем причине, вон оно как!  Хороший человек и благодарный слушатель, с которым не только разок выпить-посидеть приятно, но и забухать не грех.

Старший специалист аналитического отдела Особой полиции подполковник Серотин Виталий Семёнович никогда не верил, что бывший майор разведки Петров может представлять хоть какую-то угрозу или опасность для государства и общества.

Когда прошлым летом ему предложили принять участие в этой оперативной разработке, Виталий даже опешил: а в чём смысл? Для чего это всё? Однако, начальству видней и с ним не поспоришь – раз сказано, значит надо.

– Друг, пойми, это не по злобе, – первым начал говорить Виталик, – я ведь считаю тебя, по-прежнему, своим другом! Но тут такое дело, приказ есть приказ, уж ты-то должен понимать… Короче, мне приказали – я делал. Но ничего такого я им не сказал.

– Это какого такого, «друг»? – Попытался съязвить я.

– Ну, такого, что характеризовало бы тебя как-то плохо. Или в нужном им русле. Ничего, что могло бы представлять угрозу или опасность для нашей страны. Как аналитик, я вообще не согласен с их базовой концепцией… Тут надо вести речь, скорее, о мультивселенной с её взаимовлиянием и самопроникновением, чем о том, чего они навыдумывали. Нет ведь никаких подтверждающих подобную власть Мироздания фактов, а вот теория множественности миров, как раз, есть!

– Ребята, вы оба что, меня совсем задурить решили? Вчера про одно, сегодня – про другое, вот это вот самое, про мультики ваши… Я вам что, знаменитый учёный? С ними разговаривайте на такие темы, с научниками, им это понравится. А я – старый ветеран, мне это всё сейчас до балды! Я просто домой хочу.

– Боюсь, придётся напомнить, что Вы не просто старый, а очень даже старый… Хотя, безусловно, и настоящий Ветеран, с большой буквы! – Помалкивавший до того вчерашний полковник принялся доставать из портфеля какие-то толстые папки, – позвольте просветить моего молодого коллегу, что первое реально задокументированное у нас упоминание о некоем «майоре» относится ещё к семнадцатому веку… А если хорошо покопаться в истории, то и недокументированных наберётся вагон и малая тележка. Это если пока к мифологии не обращаться. А то, к примеру, можно вспомнить даже про некоего Егуду, «единственного, кто может»…

Продолжать я ему не дал, не надо мне опять этих лишних откровений. И без всяких теперь побочных волн вполне получилось, практически сразу и вдруг – начал просто и тупо довлеть, несмотря на сразу же расколовшую голову дикую боль.

Очнулся на заброшенном пустыре у своих Красных казарм и единственное, про что успел подумать: «Да нет же никаких мультивселенных, Мироздание у нас на всех одно и оно – вполне дееспособный и, почти уверен, разумный организм (или всё-таки механизм?). Оно и само может защитить себя от любых навязываемых ему флуктуаций. Ведь для чего-то же создаёт себе мойров, упорно именуемых здесь майорами»? Эта мысль оказалась последней каплей яда, которую пришлось всё-таки принять…

А потом – рывками, вспышками, разрозненными кусками – стала прорываться через все заслоны память (своя или чужая – уж не знаю). Та самая, которая никому не нужна вовсе.

* * *

– Ребе, если хочешь, я сделаю так, что всё рассеется, как морок, и Ты будешь продолжать проповедовать и учить дальше, говорить всё то, ради чего пришёл. Я ведь и такое могу, не только убогих поднимать. Ты знаешь.

– Егуда, Егуда…Ну, и кто нам после этого станет верить? Всё, что мог, я уже им сказал. Осталось лишь утвердить слова делом.

Я как раз из продмага вышёл, без особых каких-то покупок – почему бы и не составить компанию умному человеку? Да и куда мне, холостяку-пенсионеру, особо торопиться? К тому ж, давно любопытны мне эти их мозговые штурмы в узком кругу – все тамошние брейн-до и брейн-после со что-где-когдаками. Это ведь сейчас очень модная тема. Может, и сам потом тоже как-нибудь подключусь, дабы от неминуемой деменции отодвинуть себя подальше.

Мы с Виталиком знакомы давно, ещё со школы, только он об этом хорошо помнит, а вот я – не очень. Я её как раз заканчивал, когда он туда только поступил, причём сразу во второй класс – за исключительные способности и качества ума. И Виталик мне часто, как выпьем, пересказывает этот наш совместный с ним год пребывания в школе, но я всё равно ничего такого не припоминаю. У меня, в отличие от него, с памятью-то не очень, я больше по наитию привык функционировать, да и не всё подряд из богатого прошлого стоит и хочется вспоминать.

А теперь он меня уже и в чинах превзошёл: я-то всего лишь отставной армейский майор, а он – вполне себе действующий «полуполковник» и только приближается к давно имеющейся у меня пенсионерской привилегии делать что хочется, а не то, что начальство велит.

Ну, сдали мы на входе что не положено в зал проносить: он – кобуру с огурцами (еда, нельзя!), я – фляжку с коньяком, только что в магазе закупленную (со своей выпивкой тоже нельзя), и по полутёмному и довольно узкому коридору быстренько вышли в основной зал. Для него там всё привычно, конечно – пространство на два десятка накрытых едой и вином столиков с неширокой сценой-подиумом и белым экраном за ней, радостные от предвкушения предстоящей интеллектуальной схватки люди, праздничный антураж, все эти воздушные шары с гирляндами – а я-то в первый раз на подобное сборище попал, мне всё интересно.

Пока Виталий со своей брейн-командой здоровался да обнимался, пока они там рассаживались за столы группами, я к барной стойке по соседству решил прилепиться и заказал себе, для лучшей адаптации к общей атмосфере, «стописят» коньячку в пузатом таком бокале (между прочим, аж по цене моей поллитровки, на входе оставленной, вышло, считай – втридорога). Минут через двадцать и игра началась, но сначала ведущий представил участвующие в соревновании команды, напомнил порядок и правила.

Ну, появляются на белом экране картинки с вопросами, даётся время на их обсуждение и на ответы – и всё это под громкую музыку, жизнерадостное позвякивание бокалов да хруст закусок. Я тоже постепенно стал втягиваться в этот их общий гомон и настрой, даже иногда в азарте наклонялся со своего барного стула к уху Виталика, пытался ответы подсказывать, за что успел получить аж два предупреждения от наблюдавших за залом контролёрш, помощниц ведущего и их твёрдое обещание быть удалённым в случае третьего раза... И тут я постепенно что-то не то начал вдруг чувствовать, появилось у меня ощущение, будто как-то не так всё идёт, неправильность какая-то формируется в воздухе, а что именно и почему – понять не могу, опыта-то подходящего нет, я ж здесь впервые.

Наконец, после двух синхронов по десять вопросов и полуфинала с предваряющими его допами (это дополнительные вопросы, чтобы убрать одну из пяти полуфинально финишировавших команд, – ага, уже и терминологию здешнюю стал постепенно осваивать) распахиваются вдруг двери в дальнем углу, и через них начинают стремительно просачиваться, заполняя проходы между столиками, какие-то чёрные фигуры в доспехах и масках… Музыка почти сразу смолкла, но общий галдёж ещё какое-то время в зале висел.

Вот в этом месте, по законам приключенческого жанра, следовало бы, конечно, добавить треск автоматных очередей в потолок, брызнувшую осколками во все стороны хрустальную люстру и суровый начальственный рык: «Всем лежать-бояться, мордами в пол!!! Работает ОМОН!», но ничего такого как раз не приключилось, было совсем даже непонятно, кто это и зачем тут сейчас с нами «работает» и уж тем более почему.

Вслед за короткими переговорами со старшим «группы захвата», ведущий игры просто вышел вместе с ним на подиум и объявил в микрофон, что извините, мол, друзья, но окончание сегодняшнего соревнования по форс-мажорным обстоятельствам переносится на другое время, о котором мы вас известим дополнительно. А сейчас, мол, нужно вам как можно скорее и по возможности спокойно покинуть помещение. Кроме всего одной группы с её гостями.

И вот ведь фокус какой: оказывается, это как раз та самая команда, в которой присутствует мой друг Виталик сотоварищи, а я, получается, их единственный гость – такая вот «цыганочка с выходом» вырисовывается. Поиграли, называется, в этот их брейн-до с последствиями.

– Полковник Шварц, Служба охраны реальности, или попросту: СОР, – представился старший «группы захвата» чуть погодя, когда в зале остались только мы и его люди.

Ну, СОР, так сор… К сору и даже ссорам нам не привыкать. Когда этот седовласый крепыш с внимательным и холодным взглядом назвал себя, лично у меня никаких особых претензий или там ассоциаций вообще не возникло поначалу – какая нам, в сущности, разница, СОР, СОБР или ещё что-то? Главное, не бандиты и не террористы, с которыми говорить о чём-либо вообще бессмысленно. Выходит, будем говорить, а возможно, и договариваться.

– Товарищи граждане, – обратился полковник к присутствующим, пока его бойцы занимали круговую оборону, и с упрёком посмотрел на меня, аки горный орёл восседавшего на барном стуле чуть в сторонке, – не могли бы вот и Вы тоже присесть ко всем, за общий стол, как говорится?

Ну, в целом-то, мне это было вовсе не трудно, тем более, что мои «стописят» давно закончились, а взять себе ещё один четвертьбокальчик по цене поллитра – жаба давила. Потому я легко и с удовольствием исполнил его просьбу, с коллективом же и правда веселей.

– Товарищи граждане, – повторил он так же задушевно, – возникла довольно сложная ситуация: видите ли, кто-то из вашей шестёрки – ай, простите, теперь уже семёрки – определённо представляет особый интерес для нашей Службы – тот, что нам очень нужен и кого мы давно пытаемся найти, но пока не знаем, кто именно. Надеюсь, вы нам с этим сейчас сразу и поможете... Ведь все вы здесь патриоты, конечно?! Или я не прав?

– Да-да, мы патриоты! – дружно закивали присутствующие, а я просто уткнулся взглядом в стол, чтоб не заржать. Очень уж это у них резво и слаженно получилось, как будто в сидячем строю.

– Вот и хорошо, – улыбнулся полковник, – давайте тогда определимся с некоторыми параметрами. Что мы с вами имеем? Даже не знаю, как начать… В общем, так: ваша выдающаяся команда неожиданно и вдруг проявила уникальную способность. Возможно, не вся команда, а только кто-то один или даже пара или тройка отдельных игроков… Способность эта состоит в том, что вам удалось каким-то не известным нам пока образом или способом отклонить базовый вектор окружающей вас реальности немного в сторону… Не знаю, как это выразить более точно, но тут одно из двух, а может и больше: либо вы способны воздействовать на реальность, либо сама реальность подстраивается под вас, под какие-то ваши, возможно не совсем осознаваемые вами, запросы или потребности. Причём, сегодня это проявилось особенно резко, раньше мы только подозревали нечто подобное и просто вели наблюдение за всем залом... Почему, собственно, и вынуждены теперь так внезапно взять вас под свою опеку.

– Хорошее слово «опека», ласковое такое, доброе, – подала тихий голос одна из наших девчонок.

– Согласен, доброе. Вот и давайте пока по-доброму… Честно признайтесь – кто? И тогда ничего вам плохого не будет. Вы потом об этом даже вспомнить не сможете.

Вот такая последняя его фраза меня слегка насторожила, где-то я нечто подобное уже раньше встречал или слышал… Но до полного понимания, с кем мы имеем дело, было ещё далеко.

– Вообще-то нас всех раньше учили, что каждый может изменить окружающую его действительность – во благо общества, страны и всего мира – своими действиями и даже бездействием, – сунулся тут и я вставлять свои «пять копеек» в общий разговор (коньяк, собака, иногда толкает на такое в самый неподходящий момент, – прям, хоть совсем его не пей).

– Теоретически, так, конечно, – прищурился Шварц, – однако на практике это очень не просто осуществить. Есть определённые ограничители, включая спецслужбы, народные массы и всё такое… Да вот хоть у подполковника своего спросите, сильно полиция способствует подобным изменениям или совсем наоборот? То-то и оно! Но мы сейчас с вами говорим не о физических возможностях каждого, а… как бы вот поточнее-то выразиться? Мы говорим как раз о невозможном для остальных, почти фантастическом – о некой ментальной способности… Силой мысли, так сказать, а не мышцы.

– И что вы с ним потом будете делать, с тем, кого мы должны вам сдать? Какая судьба его ждёт? – Опять не удержался я (нет, с коньяком надо, точно, завязывать).

– А вот это уже – сугубо забота нашей специально под такое заточенной Службы: либо сумеем взять объект под надёжный контроль, либо придётся попросту изъять его или её из среды, в целях сохранения, так сказать, стабильности и статус-кво. И тут ключевой вопрос: кого именно из вас из всех? Взять и изъять. Привлечь к сотрудничеству или списать вовсе. Нейтрализовать, короче говоря.

Тишина, повисшая над столом после этих слов, была такой же хрустально-мутной, как люстра под потолком, и такой же хрупкой, почти звенящей.

– То есть, вы что нам предлагаете, – разбил её вдруг возмущённый голос тормозившего до сих пор капитана команды (кажется, его звали Борисом), – предать кого-то из своих, чтобы самим жилось спокойней?

– Предательство, граждане, есть наиболее рациональная из всех форм социального сотрудничества, – спокойно и взвешенно ответил ему старший. – С общей теорией игр, я надеюсь, многие из вас знакомы? Вы же тут все не только сплошь патриоты, но и интеллектуалы, так сказать, игроки и даже, не побоюсь этого слова, эрудиты? А значит, должны, как минимум, хотя бы отдалённо представлять себе «дилемму заключённого», эту фундаментальную проблему теории игр… Согласен, обычно правильная тактика в неизвестной ситуации – просто отмалчиваться. Правильная, но не рациональная и бесперспективная. Да и ситуация вам теперь известна. Поэтому рациональнее будет всё же рассказать, что знаешь, и надеяться на заслуженное послабление участи… Проще говоря, каким бы ни было поведение других игроков, каждый выиграет больше, если сам же их сдаст.

Наши игроки-эрудиты растерянно молчали, переваривая эту фундаментальную проблему, а меня внезапно осенило – я вдруг сразу всё нужное вспомнил и теперь твёрдо знал, с какой именно Службой и какой такой Родины имею дело. Как говорится, приходилось встречаться.

– Ну ладно, раз добровольно никто из вас открывать себя или товарищей не собирается, своих вы все не сдаёте… Ведь не сдаёте же? Я так и думал. Начнём тогда со стартового сканирования, – полковник как-то недобро ухмыльнулся и бросил через плечо:

– Чернов, давай сюда сканер.

Сканер являл собой ящик причудливой формы размером с баскетбольный мяч, имел две обрезиненные ручки по бокам и цветной дисплей сверху. Был он традиционно чёрного, как я понимаю, для этой Службы цвета и не имел никакой маркировки на корпусе. Служивый Чернов (извините, не стал там сразу уточнять его звание, сдержался) довольно шустро обошёл по периметру весь стол, на пару минут зависая над каждым игроком и тихо бормоча что-то себе под нос (при этом Виталика он почему-то сканировал чуть дольше остальных), и вынес предварительный вердикт:

– Все они, у каждого что-то есть, но очень-очень слабенько. Кроме вот этого, – и указал на единственного здесь гостя, то есть меня.

– Не понял, – поднял на него взгляд Шварц, – в каком именно смысле? Он самый сильный, что ли?

– Ну, этот просто не определяется. Совсем. Нулевой уровень.

– Точно, уверен? – грозно переспросил полковник, а потом, обращаясь ко мне, сурово изрёк: – Что ж, тогда мы Вас лично задерживать пока не будем, но всё равно придётся проехать с нами, чтобы пройти, так сказать, процедуру стирания памяти…

– А что, вы и такое уже научились делать? – оторопел я.

– Да, мы уже и не такое умеем! – ухмыльнулся этот служака, напирая на слово «уже».

«О да, что и как вы умеете вытворять, я ещё в прошлый раз хорошо понял, гестапо вы недоделанное», – сразу подумалось мне. Но спорить не стал, только кивнул.

Ну, вывели нас наружу, к целой своре чёрных «гелендвагенов» без каких-либо надписей и опознавательных знаков на бортах или крышах. Две девчоночки да четыре мужика, все разных возрастов, комплекций и навыков, плюс я, самый древний из них и «нулевой», к тому же, военпенс. Рассаживать стали отдельно, по одному в каждую из этих брутальных «карет», подпирая с боков плечистыми бойцами в чёрной броне и масках.

И вот тут меня будто искрой пробило – очень уж живо и ясно представилось вдруг, как по прибытии в не ведомое никому место этих вот наивных ребят и девчат, новых «молодогвардейцев» эпохи всеобщего потребления разводят по разным камерам и начинают, постепенно усиливая нажим, «прессовать». Как этих бравых пока эрудитов по-отдельности принуждают «колоться». Не сразу, конечно, но сломать их сумеют – поверьте, я подобное видел… Но что такого особо ценного от них можно узнать или выведать? Значит, придётся пытать. До самого конца, до агонии.

С настоящими пытками или без, это уже будет тогда без разницы (хотя с пытками надёжней) – эти ребятишки наговорят себе и другим на целую кучу статей, наплетут вранья и разных домыслов, наподписывают таких признаний с показаниями, после которых и жить-то уже не захочется. Знаю я, и не такие «кололись». Помню, как-то в одной далёкой-далёкой стране попали мы в подобный замес… Ладно, не будем о гнусном, я ж говорил – плохая у меня память. Не всё хочется вспоминать.

Самое эффективное, хотя и чуть более сложное, ведь – раздавить и сломать их интеллектуально, нравственно, морально – называйте как хотите – тогда появится шанс получить реальную информацию, а не всякие там придумки с откорячками. Надо же получить от них совсем не признания и самооговоры, как в прежние времена. Знания этим новым «гестаповцам» нужны, хотя бы крупицы знаний. Которых у ребят-то и нет! Вот и будут, в конце концов, давить до предела, до самого финала, когда они кровавыми и бесформенными кусками мяса станут корчиться на заблёванном бетонном полу, соглашаясь подтвердить что угодно и подписывая любую ересь.

И тут вот ведь в чём на самом деле дилемма-то: поступать в таких ситуациях надо бы по-рациональному, как диктует нам эта их теория игр, но хочется-то всё равно – правильно, по-человечески, по-нашему. «А наши не придут…  Все наши – это мы», – вспомнилась вдруг давно любимая песня и я тихонько стал её прокручивать в голове, накачивая себя и пытаясь найти правильный выход, – да, «наши не придут... такое время ныне – не тот сегодня год, война совсем не та…».

А ведь и правда: получается, что единственный, кто может им теперь помочь, хоть что-то изменить в настоящем (не спрашивайте, что именно – сам ещё не знаю), это тихий и никому, слава богу, до сих пор не интересный армейский майор в глубокой отставке, за плечами которого не только Ангола, Конго, Афган, но и много чего всякого-разного… И, гляди ж ты, а долго ведь этой СОРе-конторе пришлось его выискивать, совсем даже неплохо у старого майора до сих пор получалось от них скрываться-прятаться! Но вот расслабился тут случайно, и теперь уж получи, дорогой, по самой полной…

Увы, в обратную сторону по линии реальности я пока ещё ни разу не замахивался и совсем не уверен, что такое может получиться. Наверное, стоит всё же как-нибудь потом попробовать. Однако, не сейчас, Виталика-то с его командой надо, по-любому, срочно вытаскивать. Пока не знаю, как именно, – я ж с самого начала предупреждал, что у меня это по наитию получается... Ладно, будем тогда её цинично и беззастенчиво просто ломать об колено, реальность эту вашу тухлую... Но, видит бог, как же мне не хочется снова в такое вписываться!

Это ведь только для игроков дилемма: как поступать – рационально или же правильно. А я им – не игрок и чётко знаю: поступать надо только по-человечески, всегда. Без вариантов! И потому, подходя к предназначенной мне последней из чёрных машин, я оглядываюсь на довольного своим успехом полковника и обращаюсь к нему с простым и, казалось бы, нелепым вопросом:

– А вы точно уверены, что ваш сканер не глючит, как раньше?

И начинаю постепенно, но неотвратимо довлеть.

Но внезапно Григорию Валентиновичу опять стало нехорошо. Лоб покрылся испариной, и сам он сильно вспотел. Стало душно, сил не было даже на то, чтобы встать с кресла. Как будто все жизненные силы в один миг покинули Григория Валентиновича. Так и сидел, пока понемногу в себя не пришёл.

****

«На ваш заказ назначена чёрная KIA номер 666».

Алексей быстро выскочил из подъезда и увидел, что за рулём назначенного такси сидит девушка. Она как-то странно мотала головой. Издалека Алексей никак не мог разглядеть, что же это она делает. Подошёл поближе и не поверил своим глазам. Начал приглядываться. Но тут девушка заметила, что на неё смотрят, и быстро выпрямилась за рулём.

Алексей устроился на заднем сиденье машины. И сначала думал только об одном – он был готов поклясться, что видел, как странная таксистка… облизывала большой черный телефон!

В добавок ко всему девушка вдруг ещё начала бормотать какую-то несуразицу:

- Качает Лёшку, мотает Лёшку. Забывает Лёшка дорожку. Мотает-мотает Лёшку, потерял мальчишка штанишки, потерял мальчишка штанишки…

Очнулся Алексей только когда у него в кармане зазвонил телефон.

- Лёша, ну ты куда пропал?

Алексей посмотрел вокруг и понял, что стоит возле дома своей девушки. И, судя по всему, ходит он вокруг этого дома уже не первым кругом. Все, кто были во дворе, не сводили с него настороженных глаз.

- Эээ… Слушай, а какой у тебя номер подъезда?

- Ты совсем с ума сошел? Третий!

Алексей забежал в третий подъезд и поднялся к Ане. Неужели такое может быть, что человек забывает номер подъезда своей девушки?

Аня открыла дверь и в ужасе прикрыла рот рукой.

- Лёша… Ты чего, Лёша?

- А что такое? – Алексей и посмотрел на себя в зеркало в коридоре и чуть не упал в обморок. Он стоял в коридоре в пиджаке и… в одних трусах!

- Где твои штаны, Лёша? – В ужасе прошептала Аня.

- Не знаю, - Алексей почувствовал, что у него опять начинает кружиться голова, - наверное в такси забыл…

****

«На ваш заказ назначена чёрная KIA номер 666».

Алина вышла из подъезда, аккуратно держа на руках самое дорогое, что у неё когда-либо было в жизни. Самый драгоценный и бесценный подарок, какой она только могла получить от бога.

Драгоценный подарок, несмотря на малый возраст, уже во всю крутил головой в разные стороны. Строил маме глазки, улыбался и пускал пузыри.

Девушка-таксистка вышла из машины, чтобы помочь Алине надежно упаковать ребёночка в автокресло. Алина обратила внимание, что на таксистке были надеты очень странные штаны. Они были явно ей велики, и доходили девушке до самой груди. Штаны держались на самодельных подтяжках из верёвок.

«Пойди пойми эту молодежь с их модой» - подумала Алина. Сама-то она была уже немолода. Тридцать шесть лет. Она уже и надеяться перестала, что когда-нибудь станет мамой. А тут такой подарок им с мужем на пятнадцатилетие со дня свадьбы. И родился Кирюша здоровым, крепким, без единого нарекания.

Алина ещё раз проверила, что ребенок удобно и правильно устроился в автокресле, и села на заднее сиденье. Сначала она настороженно следила за действиями водителя, но потом расслабилась. Девушка явно знала, что она делает. Сильно не гнала и не лихачила, перестраивалась аккуратно, поворотниками пользовалась исправно.

«Надо будет ей пять звёзд поставить» - подумала Алина. Она всегда с сочувствием относилась к женщинам, которые выполняют традиционно мужскую работу, и наверняка получают за это немало колких замечаний.

- Какой красивый у вас ребеночек, - вдруг заговорила девушка, - такой крепкий, румяный. Прям так бы и съела, - и таксистка весело рассмеялась.

- Спасибо. Да, он у нас красавчик, - Алине всегда было приятно, когда люди вокруг наконец-то замечали, что её ребенок совсем не такой, как все остальные, а гораздо-гораздо лучше.

- Качает-мотает Алинку, теряет Алинка кровинку… - вдруг заговорила непонятное девушка за рулём.

- Что-что простите? – Удивилась Алина

- Я говорю «мотает на Калинке». Никак её не отремонтируют, - ответила таксистка. И в самом деле, машину начало часто потряхивать. И девушка опять забормотала в пол голоса, так что Алина почти ничего не слышала:

- …Алинка … теряет кровинка … мотает-качает… качает Алинку…

Алина почувствовала, что её начинает клонить в сон. Неудивительно. Почти год недосыпала. И дорога приятно убаюкивала.

И вдруг Алине стало так страшно, что она резко замотала головой, прогоняя морок. Крепко схватила Кирилла за маленькую ручку. Спать нельзя! Не дай бог что-нибудь случится.

Девушка за рулём зашептала в два раза быстрее. От этого шепота у Алина зашумело в ушах, перед глазами поплыла белая пелена. Алина сильно ущипнула себя за руку и вскинулась от боли. Кирилл смотрел на неё своими веселыми детскими глазками и улыбался.

Алина выглянула в окно и увидела, что они опять едут по Калинке. Таксистка их возила кругами? А девушка за рулем не замечала, что Алина уже настороже. Она согнулась за рулем так, что её наверняка не было даже видно с дороги. И продолжала шептать что-то колючее, шепелявое и слюнявое.

Алина опять «поплыла», и даже выпустила из ладони ручку Кирилла. Опять неудержимо начало клонить в сон.

- Да прекратите же вы! – Неожиданно для самой себя заорала Алина и сильно двинула свободной рукой по креслу водителя. От неожиданности таксистка подпрыгнула. Машина сильно вильнула по дороге на полном ходу.

Не успела Алина придумать, как ей объяснить такое свое поведение, как машина резко и злобно затормозила перед домом свекрови. Приехали.

Алина отстегнула сына и пулей выскочила из такси, даже не попрощавшись.

«Пять звёзд. Ага, конечно…» - подумала Алина, доставая из кармана телефон. «Сейчас ты у меня жалобу получишь…»

Она зашла в мобильное приложение и начала искать данные о последней поездке. Нашла.

«На ваш заказ назначена белая KIA номер 376». Алина открыла данные водителя – «Анисимов Сергей, 4,5 звезды». Как так? А куда делась черная KIA 666?

Алина обернулась посмотреть, но машины уже не было.

Когда свекровь услышала рассказ Алины, то сразу поверила. Немного поохала от ужаса, прижимая к себе внучка. А в ответ сказала:

- Настоящее колдовство – это материнская любовь. Никакая ведьма её сломить не сможет.

Дмитрий Дюпон

Из-под капота одной из машин валил дым, у другой чудом уцелевшая фара беспорядочно мигала, словно посылая собравшимся сигнал о бедствии, хотя находившимся внутри неё это ничем уже помочь не могло.

Из-под впаянных один в другого автомобилей растекалась чёрная лужа. “Наверное, масло или бензин, — немного отстранённо подумала Ирина, — как бы не загорелось здесь всё…”

Внезапно она обратила внимание на всклокоченного мужика, пытавшегося открыть покорёженную дверцу одной из машин, белые кроссовки которого почти до верха были заляпаны красным, и тогда она поняла, что чёрная лужа на асфальте — это кровь.

Было ясно, что страшная авария произошла совсем недавно, так как вокруг изуродованных автомобилей бегали гражданские, скорее всего, случайные прохожие и водители машин, вынужденные остановиться из-за произошедшего. Лишь один полицейский стоял здесь с совершенно растерянным лицом и что-то бубнил в рацию.

Мужчина в некогда белых кроссовках подскочил к стражу порядка с безумным взглядом и принялся орать тому прямо в лицо, совершенно не смущаясь включенной рации:

— Ты чо стоишь, как вкопанный?! — забрызгал мужик слюной на отшатнувшегося от него сержанта. — Не видишь, какая там мясорубка?! Где “скорая”, сука?!

Тот, забыв о рации, вступил с орущим мужиком в ожесточённую перепалку, которая была прервана буквально через минуту нарастающим звуком завывающих сирен.

Вскоре часть дороги, где произошла трагедия, была очищена от гражданских, а вокруг машин замелькали работники полиции, МЧС, “скорой помощи". Зажужжала “болгарка”, заскрипели ножницы по металлу, и вскоре медики засновали с носилками.

Вышло так, что одна из спецмашин по перевозке трупов остановилась в нескольких метрах от замершей на краю дороги Ирины, которая стояла, словно заворожённая. Вот мимо неё пронесли к чёрному фургону одного из пострадавших.

Ирина посмотрела на носилки, куда положили человека и увидела молодое женское лицо, при взгляде на которое сразу становилось ясно, что девушка мертва. Футболка с лёгкой курткой поверх погибшей были высоко задраны, но никаких видимых повреждений Ира на ней не заметила.

При тусклом свете, падающем из распахнутых дверей салона, Ирина увидела довольно дорогое белое бельё с кружевами, которое она и сама с удовольствием носила бы… Но даже при этом скудном освещении было заметно, что лифчик грязный. Как если бы погибшая девушка не снимала его с себя дня три-четыре.

Впрочем, может, так оно и было…

Возможно, она работала какой-нибудь проводницей на дальних маршрутах, и её приехал встретить из рейса любящий муж… А может быть, возвращалась из туристической поездки…

Ирина поморщилась на саму себя за эти ненужные сейчас никому размышления и наконец-то поспешила покинуть мрачное место.

*****

Разбуженная утром трескотнёй будильника, Ирина, как всегда, ещё не совсем проснувшись, потащилась в ванную…

Позже, допивая утренний чай, она поймала себя на мысли о том, какое нижнее бельё ей лучше всего надеть сегодня. Обратила на это внимание и разозлилась на саму себя.

“Вот же чёрт! Привязалась эта картинка вчерашняя!..”

Снова вспомнила погибшую девушку, обнажившееся под задранной футболкой тело с грязным лифчиком и содрогнулась. Причём воспоминания о нечистом белье на трупе показались ей более омерзительными, нежели виденная вчера смерть.

Выдвинув ящик комода, где лежали её трусики и бюстгальтеры, она перебрала всё и пригорюнилась… Надеть было нечего. Нет, конечно, бельё было чистеньким, но, увы, далеко не новым. До вчерашнего вечера Ирину это не беспокоило ничуть, но теперь она ни за что на свете не хотела бы оказаться в больнице либо (упаси Господи!) в морге в несвежем или заношенном белье.

Уже около полугода личные отношения стояли на паузе и никаких намёков к скорым изменениям в этом плане жизнь не делала. Поэтому девушка вполне довольствовалась старенькими “притёртыми” вещами.

Но сегодня она решила во что бы то ни стало заехать в магазин и прикупить пару комплектов нового нижнего белья, в котором не стыдно попасть, если что, хоть в операционную, хоть в морг.

Ирина нервно хохотнула над подобными размышлениями и решительно потянулась к бирюзовому комплекту, который выглядел более-менее прилично.

*****

Работа сегодня не задалась… Покупатели капризничали, некоторые откровенно хамили, и Ирина несколько раз едва не сорвалась.

Обедая, девушка заставила себя успокоиться. Работа была нужна. Владелец магазина на жалобы от клиентов на продавцов реагировал увольнением провинившихся. Платили же здесь хорошо…

В общем, после обеда Ирина выпорхнула в торговый зал с грацией феи и улыбкой дворцовой обольстительницы. И это подействовало. Хамские реплики сменились комплиментами, хмурые взгляды потеплели, а покупатели засновали к кассам, приобретая вещи.

Несмотря на все эти рутинные переживания, Ириной неотвязно владела мысль о том, что ей сегодня необходимо купить новое нижнее бельё. Вид мёртвой девушки в грязном бюстгалтере упорно возникал в её голове. Наверное, это и сказалось на сегодняшнем настроении. Хорошо, что она умеет брать себя в руки, подумала девушка и тряхнула головой, идя навстречу очередному клиенту…

Рабочий день затянулся. Уйти получилось на полчаса позже запланированного.

Когда Ирина вышла на улицу, было уже достаточно темно, но, ведомая заданной целью, девушка устремилась к ближайшему торговому центру, надеясь успеть сделать покупки…

Видимо, неудачный день на своём исходе задремал и упустил тот момент, когда Ирине неожиданно повезло обнаружить в одном из отделов прекрасное нижнее бельё с просто невероятной скидкой, которое, в придачу, было представлено в чёрном и красном цветах. Проведя придирчивый осмотр и не найдя изъянов, девушка оплатила покупки, взяв по каждому из комплектов.

Немного взбудораженная посещением магазина, а больше обилием народа вокруг, она спустилась на первый этаж и огляделась. Домой идти не хотелось, охота было остаться на людях, ощутить их присутствие, почувствовать биение жизни в их непрестанном движении.

Невдалеке она увидела небольшое кафе, огороженное искусно сделанными из дерева экранами и огромными кадками с незнакомыми растениями. Ирина неспешной походкой отправилась туда, небрежно помахивая пакетом с известным логотипом.

Сделав заказ, девушка устроилась за столиком и принялась разглядывать хорошо видимых отсюда посетителей торгового центра.

В основном это были те, кто, как и она, поспешили сюда после работы, поэтому лица у всех были хмуры и недоброжелательны. Особенно угрюмо выглядели физиономии мужчин, следующих за своими жёнами с полными пакетами.

Ирина невесело улыбнулась… Она была бы рада влиться  в ряды замужних женщин, да вот только никто не спешил делать ей предложение.

Официантка принесла заказанные ею латте и эклер, и девушка с удовольствием принялась за пирожное, запивая его кофе.

Внезапный шум, раздавшийся от входа в кафе, заставил её оторваться от лакомства. Она подняла голову и увидела побирушку с грязными всклокоченными волосами и синем халате, в каких ходят уборщицы, за которую Ирина сначала её и приняла. Но по тому, с какой резвостью устремились к ней официанты и стали шикать на бродяжку, девушка поняла, что ошиблась. Видимо, эта пропитая грязная тётка не в первый раз пыталась нарушить условные границы заведения, поскольку официанты с привычной брезгливостью подхватили её под локти, а побирушка также привычно покрыла их матом.

Ирина успела заметить показавшиеся из-под распахнувшегося халата голые ноги с синими желваками варикоза и брезгливо поморщилась. Да уж, эта баба о чистом приличном белье подумает в последнюю очередь. Аппетит пропал. Она подозвала официантку и рассчиталась.

Холодный воздух октябрьского вечера омыл её свежо и всё-таки грустно. Она какое-то время стояла в десятке метров от входа, занятая своими невесёлыми размышлениями, как вдруг в её бок больно ткнулся чей-то палец.

— Слышь… — просипело рядом, — дай полтишок… к детям не могу доехать…

От неожиданности Ирина отшатнулась от прозвучавшего из темноты голоса и только сейчас разглядела своего нежданного и бесцеремонного собеседника…

Перед ней стояла виденная ею в кафе побирушка. С испитой физиономии из-за баррикады набрякших век на девушку мутно взирали покрасневшие белки с кляксой зрачка посередине.

— Что вам надо?! — возмущённо выдохнула Ирина, больше всего разозлясь на попрошайку из-за своего испуга. — Вы зачем подкрадываетесь?!

— Говорю же тебе! — веки приподнялись, на пару секунд обнажив трезвую злобу во взгляде побирушки. — Деньги украли! Дети дома ждут! Полтинник дай!

Попрошайка ухватилась за край лёгкого плаща, что был на Ирине и дёрнула. Девушка от неожиданного рывка едва устояла на ногах. Тётка при этом не удержала в грязной руке ткань, чем Ирина поспешила воспользоваться. Она сделала несколько быстрых шагов прочь от отвратной надоеды в сторону заполненного светом и людьми близкого тротуара. Вослед ей понеслись маты и проклятья.

Она почти побежала, чтобы быстрее оказаться как можно дальше от этой вонючей тётки, сыплющей отборными ругательствами, но та удивительно резво волочилась за ней и всё старалась ухватить Ирину за края её лёгкого плащика.

На тротуаре, до которого оставалось не более десятка метров, привлечённые шумом прохожие приостанавливались и поворачивали к ним лица. У некоторых из людей девушка заметила усмешки на лицах. Стыдно было невероятно.

Вот попрошайке удалось схватить её за полу плаща, Ирина резко рванула одежду, сделав шаг назад… и в этот момент каблук надломился, девушка плашмя рухнула на землю, удерживая одной рукой пакет с покупками, а другой свой плащ, пытаясь вырвать его из цепких пальцев побирушки.

Голова Иры с мерзким хрустом ударилась о бетонное покрытие дорожки. Погас и вновь загорелся фонарь над входом в торговый центр, где-то на тротуаре закричал мужик, который остановившись, уже несколько секунд наблюдал за происходящим.

Попрошайка замерла, какое-то время зачарованно глядя на лицо девушки, оставшейся лежать с открытыми глазами и стремительно бледнеющим лицом, потом вырвала пакет из безвольной руки Ирины и, пригибаясь, словно солдат под обстрелом, резво поковыляла за ближний тёмный угол торгового центра.

Подбежавший к упавшей девушке мужик секунду колебался, решая, пускаться в погоню или нет, но плюнул на убегающую и склонился над Ирой, из-под головы которой вытекала кровь.

В открытых глазах сейчас остывали последние чувства, что владели девушкой ещё каких-то несколько секунд назад: испуг и омерзение.

Мужчина приложил два пальца к её шее так, как это делают в фильмах, но и без этого ненужного жеста было понятно, что она мертва.

Вокруг начали собираться люди, кто-то робко заикнулся о “скорой”, все остальные промолчали, лишь один из зевак лениво ответил:

— Да чего там “скорая” сделает… Это надо мусоров и труповозку.

“Неотложку” всё-таки вызвали. Настырный мужик, который подбежал первым, не поленился и отправился за громаду торгового центра в надежде обнаружить там виновницу гибели Ирины, но, конечно же, никого не нашёл.

Прибывшие на место происшествия врачи констатировали смерть, переговорили с приехавшими за ними стражами порядка и укатили вновь по своим делам. Полицейские рутинно начали опрос свидетелей.

Мужик, оказавшийся у тела сразу, был допрошен основательно и с предельным вниманием. Правда, ничего особенного о виновнице гибели он сказать не мог.

— Да говорю же вам, что просто бомжиха какая-то! — раздражался мужик на бестолковые, как ему казалось, расспросы. — Увидел, что к девушке прицепилась, подумал, может, помощь какая нужна будет! Да вот не успел… Раньше надо было подойти! И девчонка-то вон, красавица…

Личность погибшей установить не смогли по той простой причине, что свою небольшую сумочку с портмоне она перед этим положила рядом с обновками в пакет, который благополучно утащила попрошайка.

И повезли Ирину, оставшейся пока для всех безымянной, в городской морг.

Взбудораженный было происшествием народ успокоился и каждый пошёл по своим собственным делам и ме-е-елким таким, на грани сознания, удовлетворением, что ведь не с ним же случилось-то! А девушку, конечно, да, жалко…

Строгий, с чисто выбритым лицом, служащий морга в белом халате на костлявых плечах, молча и отстранённо, словно он напрямую в это время общался с Астралом, направлял санитаров. Те тихо и привычно матерились, видимо, хорошо зная его.

Приехавший с ними молодой полицейский постоянно морщился, настороженно оглядываясь по сторонам, будто боясь, что из железных своих пеналов начнут выбираться мертвецы.

Тело уложили на стол в анатомичке. Избавив при нетерпеливой помощи санитаров труп от одежды, накрыли его простынёй. Подписав необходимые бумаги, служитель морга закрыл за визитёрами дверь и прошёл в свой кабинет к уютно бубнящему телевизору и недавно закипевшему чайнику…

*****

В то время, когда нелепо погибшую Ирину укладывали в мешок, побирушка как раз передавала случайной покупательнице свою добычу: два комплекта дорогого кружевного белья.

Цена, заявленная бомжихой, была смешной, и молодая женщина — яркая худощавая брюнетка, тщательно осмотрев вещи, решительно открыла кошелёк.

Довольная побирушка, прямиком направилась в ближайший магазин, где с отменным высокомерием к продавцам долго капризничала при выборе колбасы и алкоголя, доведя тех едва не до белого каления.

Если бы не купюры, которые она нарочито держала на виду, крепко сжимая пальцами, её давно бы уже выпроводили. Немногочисленные покупатели брезгливо морщились, недовольно обходя вонючую сквернословящую бабу по широкой дуге.

Наконец выбор был сделан, и побирушка направилась к своему давнему дружку, живущему на Ипатьевской. Руки её отягощал пакет, наполненный сыром, мясной нарезкой, колбасой, фруктами, оливками и двумя литровыми бутылками хорошей водки. Денег, найденных в кошельке и вырученных за бельё, с избытком хватило на всё.

Идти здесь и в самом деле было всего-ничего, буквально один квартал. Попрошайка довольно хмыкнула и заторопилась к намеченной цели.

*****

Шёл уже первый час ночи. Служащий в морге дремал, откинувшись в удобном кресле за столом, на котором стоял небольшой телевизор.

Тихий речитатив какого-то спортивного комментатора, доносящийся из телека, делал внешнюю пустоту за пределами кабинета угрожающей.

Впрочем… внезапно эту враждебную тишь разбавило лёгкое металлическое дребезжание, вслед за которым раздались звуки чьих-то шагов. Кто-то шлёпал босыми пятками по кафельному полу размеренно и целеустремлённо.

Проходя мимо едва приоткрытой двери в комнату со служителем внутри неё человек даже не остановился. Тёмный в полумраке коридора силуэт мелькнул и пропал из виду, лишь прежние мягкие шлепки ног теперь отдалились.

Было слышно, как открылась дверь, ведущая в приёмное помещение… Хлопнула, закрываясь…

Служитель приоткрыл заболоченные дрёмой глаза, некоторое время смотрел в экран телевизора, потом поёрзал в кресле и вновь смежил веки.

*****

Припозднившийся прохожий, в подпитии возвращающийся домой по запущенному парку, был смущён неожиданным появлением абсолютно голой девушки, внезапно вышедшей из-за поворота тропинки.

Громко икнув, он посторонился, давая ей пройти. Незнакомка, нисколько не обескураженная при виде мужчины, прошагала мимо, даже не повернув к нему головы. Причём тому показалось, что на него пахнуло чем-то неприятным.

Остановившись на тропе, он некоторое время смотрел вслед девушке, пока ещё в темноте смутно белели её ягодицы, потом сплюнул на землю:

— Вот же твари, — непонятно кому адресовал он и продолжил свой путь, время от времени чему-то хмыкая себе под нос.

*****

В обшарпанной грязной кухне сидели двое: попрошайка и её давний знакомец и собутыльник Варлам.

Имя то было или прозвище, сказать наверняка не мог никто. Да, по сути, это никого не интересовало! Ценили Варлама за то, что он, являясь единоличным собственником двухкомнатной квартиры, никогда не отказывал дружкам разделить с ними этот уютный кров и принесённую ими выпивку.

Сегодня, кроме хозяина и его гостьи, здесь никого не было. Вольготно расположившись за колченогим кухонным столом, побирушка сидела на грязном пуфике, держа в руке апельсин и поучала Варлама жизни:

— Ты зачем всякую шваль пускаешь к себе? Придут, натопчут, нагадят, всё сожрут, а ты ещё и плохим оказываешься… Что? Не так?

Находящийся в прострации хозяин что-то невнятно промычал, осоловело взирая на собеседницу, которая с ожесточением бросила на пол кожуру от цитруса, что никак не желал чиститься.

Рванув грязными обломанными ногтями очередной кусок оранжевой корки, она немедленно взвизгнула — в глаз ударила жгучая струйка сока.

— Бля! Бля! — заблажила та и, яростно отбросив от себя апельсин, принялась тереть глаза.

Всполошившийся Варлам вскочил на ноги, очумело взирая на голосящую собутыльницу… и спустя секунду стал падать. Причём делал он это, ничуть не утруждая свои рефлексы: не пытался выставить руки или переступить ногами… Нет, он просто рушился как подрубленное дерево, молчаливо и безропотно внимая судьбе.

Когда раздался грохот от его падения, попрошайка, не прекращавшая тереть почему-то оба глаза, от неожиданности разразилась привычным:

— Бля! Бля! Бля! — и слепо растопырив руки, двинулась по направлению к умывальнику, сканируя пространство прищуренным здоровым глазом.

Едва не споткнувшись о неподвижные ноги собутыльника, продолжающего лежать с опущенными вдоль туловища руками, она покрыла его матом.

Видимо, вестибулярный аппарат старого пропойцы не справился со стрессом, и сейчас тот лежал уже с закрытыми глазами и вырубленным сознанием.  Опрокинутая при его падении табуретка валялась рядом.

Переступив через лежащего, попрошайка добралась до вожделенной воды и теперь усердно умывалась. Её лицо, наверное, не подвергалось такой экзекуции пару месяцев.

Наконец, когда она была готова вновь смотреть на мир обоими глазами, за её спиной в полутёмном коридоре открылась входная дверь. Чья-то фигура переступила порог и шагнула по направлению к кухне.

Безжизненный взгляд мёртвой Ирины встретился с удивлённым взором обернувшейся на шум попрошайки. Она красными моргающими глазами посмотрела на позднюю посетительницу и сказала:

— Ты чо, мать, голая шляешься? Обокрали?

Покойница сделала ещё один шаг вперёд. Побирушка хотела чем-то возмутиться и уже открыла рот для крика, когда к ней пришло узнавание…

Негодование сползло с её лица под обвальным наплывом ужаса…

— Ты же упала там и… Ты умерла! — она обвиняюще ткнула в её сторону пальцем. — Я видела…

Ещё один шаг и мёртвая девушка оказалась прямо перед прижавшейся к умывальнику попрошайкой. Белое лицо той пятнала краснота, приоткрытый рот исторгал частое зловонное дыхание. Впрочем, покойницу такие мелочи теперь не смущали.

Она разомкнула холодные губы и произнесла отрешённым от любых эмоций голосом:

— Отдай моё бельё.

— Я его продала! — одним коротким визгом отозвалась побирушка.

— Кому, — никаких оттенков в равнодушном голосе.

И та, подвывая от ужаса, рассказала, где, кому и за сколько она продала два комплекта столь желаемого покойницей белья…

*****

Полицию вызвал старый пьяница, который, придя в сознание, обнаружил себя лежащим на полу.

Ломило всё тело. Раскалывался от боли затылок. Ощутимо свело шею.

Когда он смог немного раскачаться и утвердиться на четвереньках, его мутный взгляд заметил некую несуразность в кухне, этакое отступление от заданного стиля.

Чуть сбоку, буквально в метре от него лежал какой-то тюк, что ли…

Он приподнялся на дрожащих руках, пытаясь оказаться повыше. Проморгался слезящимися глазами и замер, не сводя взгляда с разбросанных внутренностей по другую сторону от “тюка”, который оказался его вчерашней гостьей.

Битая жизнью во всём её многообразии сейчас побирушка лежала, свернувшись клубком. Её мёртвые руки были запущены в собственные кишки, словно бы она пыталась поместить их обратно внутрь живота, но так и не преуспела в этом.

Руки Варлама подкосились… и он ткнулся всем лицом о твёрдую спину убитой. Ноздри густо черпнули мешанину запахов: крови, тлена и разодранных вонючих кишок. Пытаясь помочь себе ослабевшими руками, он вдыхал эти миазмы, исходящие от трупа, и задыхался в них.

Собравшись с силами, помогая себе придушенным криком, он всё-таки смог “отлепиться” от убитой кем-то подружки.

Сердце набатом стучало в висках. Он лежал на боку и хрипло дышал, испуганно глядя на труп.

Спустя минуту он уже вставал на подгибающиеся ноги, чтобы устремить их шаг к соседям, у которых были мобильники для вызова полиции…

*****

Труп Ирины так и не был найден, хотя опознать её всё-таки смогли…

Мать умершей, живущая в этом же городе, озаботилась тем, что никак не может дозвониться до дочери и пришла в полицию. Там её разговор с дежурным совершенно случайно услышал один из оперативников, бывших на том выезде. Когда он увидел фото пропавшей, то сразу же позвонил следователю, коему с удовольствием и спихнул посетительницу.

Как тот будет объясняться — уже не было “головняком” опера.

Убитую в другой части города попрошайку никак не связали с пропавшим из морга телом девушки. Ещё чего! Быстро “упаковали” хозяина квартиры Варлама Алтынова и с облегчением закрыли дело.

Суровый служитель Аида, проспавший исчезновение тела, был уволен. Дело предали забвению. Как и кто решал вопрос с родственниками — осталось тайной.

*****

Спустя год в городе пропала молодая женщина. Вышла вечером из офиса и пошла с подругой прогуляться по торговому центру, сделать какие-то покупки.

После этого они выпили там же кофе и вышли на вечернюю улицу, где и попрощались. С этого момента никто девушку, красивую яркую брюнетку, не видел ни живой, ни мёртвой.

Следователь в поисках корыстных мотивов неизвестных преступников спросил у подруги пропавшей:

— Может быть, она что-то дорогое купила в магазине? Шубку там… или украшение?

— Нет, — мотнула головой девушка, — она взяла себе только два комплекта нижнего белья…