DoktorLobanov

Ветрянка – заболевание само по себе весёлое. Вспомните детство. Однажды утром зачесалось у вас где-то – и вот вы уже не идёте в треклятый детский сад, есть кашу с комками, а лежите себе дома, до одури смотрите телевизор, а вечером мама рисует на вашем теле зелёные точки. Папа фотографирует вас на новенький ФЭД, и вам потом, уже лет в двадцать-двадцать пять стыдно смотреть на эти голожопые пятнистые фотографии. А родители их так любят, что демонстрируют каждой девушке, которую вы привели к ним знакомиться.

Если вам не повезло переболеть ветрянкой в детстве – всё гораздо сложнее. Нередко взрослые переносят ветрянку тяжело, с осложнениями. А если уж ветрянка всплыла в армии – то это вообще ЧП и на кого-то будет орать командир.

Однажды такое случилось и в части, где охранял здоровье солдат наш знакомый капитан медслужбы Никита Валерьевич. Приходит к нему в кабинет рядовой Петров и говорит:

- Товарищ капитан, чешусь – не могу и температура высокая. Помираю.

И театрально падает на кушетку. К солдатской привычке из любого насморка делать драму Никита давно привык, но тут смотрит – и правда проблема. Характерные высыпания в виде пузырьков. ОНА самая, чтоб её.

- Солдат, ты ветрянкой в детстве болел?

- Не помню, товарищ капитан.

- Я бы удивился, ели бы ты ответил по-другому, - вздохнул Никита. Определил солдата в изолятор и начал звонить в СЭЦ. Мол, готовьтесь, ждём эпидемию.

Эпидемия прошла на удивление вяло. Кроме самого Петрова в изоляторе оказался ещё один боец Сидоров, который, кстати, судя по анамнезу, был как раз пациентом «ноль». К нему три недели назад приезжала сестра с племянником-младшим школьником, а племянник недавно то ли переболел ветрянкой, то ли болел в процессе посещения. Остаётся только один вопрос, какого чёрта сестрица попёрла больного ребёнка на встречу с горячо любимым дядей.

Сидоров почувствовав недомогание, решил это скрыть. Неделю чесался, пил парацетамол, активно заражал окружающих, в результате получил осложнение и уехал в госпиталь.

Никита получил трындюлей от командования, за то, что прошляпил пациента «ноль» и принялся активно лечить Петрова. Кроме Никиты в медпункте проходил службу сержант Иванов. Ну вы помните, тот самый, из-за скверных новостей которого Никиту полгода не отпускали на заслуженный отдых. Иванову в медпункте было скучно, поэтому он сдружился с Петровым. Знаний у Иванова было немного, поэтому Никита однажды наблюдал, как санинструктор играет с пациентом в карты, просовывая их в щель под дверь изолятора.

- Иванов, а ты ветрянкой в детстве болел?

- Так точно, товарищ капитан.

- Так чего же ты карты под дверь просовываешь?

- А вдруг, товарищ капитан.

Короче, бойцы сдружились. И вот уже Петров идёт на поправку, свежих высыпаний нет, температура упала, боец бодр и весел. А Никите надо было отлучиться на несколько часов из части. Он говорит Иванову:

- Остаёшься за старшего. Если что произойдёт – звони немедленно.

- Понял, товарищ капитан, - беззаботно отвечает Иванов.

Никита уехал, а на полдороги вспомнил, что забыл на столе в медпункте важный документ. Пришлось возвращаться. Заходит в коридор и слышит из изолятора двойное хихиканье и какое-то подозрительное сопение.

- И вот тут внизу давай, - голос Иванова.

- Щекотно, блин, - это уже Петров. И хихикает.

- Да не, ну нафиг, - думает Никита. – Не может быть! У Иванова вроде какая-то девушка на гражданке есть, он ей всё время письма пишет. И не замечен он был никогда ни в чём таком.

- Давай быстрее, а то холодно голышом! – это опять Петров.

- Звони, мол, если что произойдёт, - опять хмыкает Никита. – Вот и происходит. Только что?

- Трусы опусти, чтоб не испачкать, - это Иванов.

- Да вы там совсем офигели! – возмущается Никита и нетолерантно рывком распахивает дверь изолятора.

Картина Репина. Пациент Петров стоит посреди изолятора в одних трусах, а санинструктор Иванов, вооружившись банкой с зелёнкой и ватными тампонами, рисует на нем боди-арт в тонах хаки. Намалевал уже позвонки, ребра, теперь на спине большие крылья выводит, типа, как у ангела. Увидел офицера, чуть банку от испуга не уронил.

- Идиоты, б…, - высказался Никита. Забрал документы со стола и уехал.

Солдаты – те же дети. Только автоматы у них настоящие.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Уже знакомый вам военврач Никита Валерьевич ушёл из Вооружённых Сил в чине капитана и устроил свою дальнейшую карьеру в гражданской медицине. Работал терапевтом в небольшой поликлинике в спальном районе столицы, лечил ОРЗ и ОРВИ, ходил по визитам. И появилась у него на участке одна любопытная парочка.

Пенсионер Иванов 1932-го года рождения к своим преклонным летам нажил кучу болячек, в том числе кардиологических. Но унывать не собирался. В любую погоду, в снег и дождь, облачался в свои любимые тренировочные штаны с вытянутыми коленками, дырявые тапочки и шёл в магазин пообщаться. А так как путь в магазин проходил мимо поликлиники, Иванов заходил пообщаться и туда. Особенно полюбил он Никиту Валерьевича, то ли из мужской солидарности, то ли из уважения к военному прошлому врача. Не проходило и трёх дней, чтоб Никита не слышал за дверью кабинета взрыв возмущения:

- Куда без очереди? Дед, ты куда прёшь?!

После этого уверенное:

- Я инвалид! Мне положено!

И в кабинет протискивался пенсионер Иванов.

- Вот, Никита Валерьевич. Зашёл провериться. Мало ли.

Никита привычно делегировал медсестре процедуру измерения давления, температуры, пульса. Выслушивал жалобы на жизнь, ЖЭС, бабку-Иванову. Параллельно принимал других пациентов. Избавиться от старика не было никакой возможности. При любом поводе он начинал угрожать своими связями и писал жалобы. Предшественника Никиты он-таки довёл до увольнения.

Терпели.

Супруга Иванова приходила реже. Терапевтов она не любила, считала слишком некомпетентными. Зато активно третировала кардиолога и эндокринолога. Сталкиваясь в коридорах поликлиники, супруги устраивали свары.

- Ты ж, старый, за молоком пошёл?! Чего здесь ошиваешься?

- А ты к соседке собиралась! Зачем людей тревожишь?

После чего шло перечисление грехов друг друга, какие-то попытки измен во времена кукурузного Никиты Сергеевича, чей-то пропитый червонец во времена бровастого Леонида Ильича и жалоба на мужа-матерщинника при пятнистом Михаиле Сергеевиче.

Пациентам в коридоре скучно. А тут – хоть какое-то развлечение. Короче, парочку знали.

И вот как-то в октябре в кабинет Никиты привычно заглядывает Иванов. Одет классически. Треники, тапочки, мокрые от осенних луж, в руках – мятый пакет известного «Типаевропейского» магазина.

- Доктор, я тут вчера анализы сдавал. А сегодня за хлебушком пошёл, заглянул посмотреть. Что-то мне результаты не нравятся.

И тянет бумажку. Никита посмотрел – и впрямь не очень хорошие анализы.

- Иван Иванович, когда вы прекратите в такую погоду по улице босиком бегать?

- Я не босиком, - возмущается старик. – Я в тапочках. Да тут же рукой подать. Магазин – через двор. Что я наряжаться буду?

- Хотя бы обуваться.

- Молодой ты меня учить! Что с анализами?

- Лейкоцитов много. Воспаление. А сходите-ка вы на флюорографию. Я вам сейчас и направление дам. Без очереди пройдёте. Скажете – от меня.

- Без очереди – это хорошо, - довольно закряхтел старик. – А то перед вашим кабинетом какая-то молодая курица расквохталась: «куда лезешь, куда лезешь?» А я инвалид! У меня порок сердца!

Пошёл, шлепая тапками по коридору. Через некоторое время приносят снимок. Так и есть. Тень в нижней доле правого легкого. В совокупности с анализами – большая вероятность, что находил дед себе пневмонию. Никита позвал на консультацию зав.отделением.

- Точно пневмония, - подтвердила та. – Это Иванов что ли? Отправляй в процедурку, пусть сразу цефтриаксон колят. И надо что-то насчёт транспорта придумать. Не пойдет же он после укола по улице в своих тапочках.

Пошёл Иванов в процедурку. Через несколько минут оттуда прибегает медсестра с выпученными глазами.

- Никита Валерьевич, там ваш дед умер!

Никита молнией бросается в процедурку. Иванов лежит на полу и не подаёт признаков жизни.

- Я ничего не успела, только уколола! – оправдывается медсестра.

- Зав.отделением сюда! И реанимацию из больницы вызови! И орать перестань, ты же медработник.

И принялся деда качать. Через некоторое время заведующая присоединилась. Качают вместе. Иванов то хрипит, то отключается. В голове у Никиты мелькает: «ТЭЛА? Инфаркт? Да где, блин, эта реанимация?!»

Благо, больница от поликлиники через забор. Реаниматологи с носилками и какими-то ящиками набежали через десять минут. Иванова завели и забрали к себе. Никита выполз на улицу, покурил, успокоился и вернулся принимать притихшую очередь.

А так уж случилось, что заведующий реанимацией тоже бывший военврач и Никиту знает отлично, всего на два курса его старше. Звонит.

- Это от тебя деда только что привезли?

- Иванова? От меня. Ну как он?

- Похоже отбегался. К ночи отойдёт. Есть у него кто?

- Бабка.

- Телефон дай, сообщить надо. Пусть заглянет.

- Диагноз какой?

- Мы пишем ТЭЛА, патологоанатом, скорее всего, подтвердит.

Никита вздохнул. Как не доставала его парочка Ивановых, похоже с ними уходила целая эпоха в жизни поликлиники.

На следующий день приходит Иванова.

- Эх, Никита Валерьевич, залечили вы тут моего деда.

- Однако, - удивился Никита. – Как же мы его за полчаса залечили-то? Только и успели, что флюорографию сделать.

- Там уж разберутся, как залечили, - мстительно пообещала старуха. – Я пока пойду. Надо на похороны кой-чего собрать. А уж после похорон разберусь.

Проходит дня четыре. И снова звонят Никите из реанимации.

- Капитан, - привычно басит заведующий. – Тут дед твой воюет.

- Иванов? – поразился Никита. – Он же умирал.

- Таких дедов рельсом не перешибёшь. Две ночи мы его теряли, а на третью он смерти фигу показал и водки потребовал. Теперь возмущается, что бабка к нему не ходит. Кричит, чтоб позвонили, чтоб она ему конфет и сока принесла.

- Так она, наверное, к похоронам готовится.

- Не дождётся, - пообещал зав.реанимации.

Проходит два месяца. И слышит Никита из коридора привычное шарканье и взрыв возмущения. И до боли знакомое.

- Тихо, я инвалид! Мне на минуту, спросить только!

Дед Иванов открывает дверь, но в кабинет не заходит, останавливается на пороге. Вытягивает шею в сторону врача и с обидой в голосе заявляет:

- Я к вам больше ни приду!

- Отчего же, Иван Иванович? – удивляется Никита.

- Я в прошлый раз чуть не сдох! Сходил, б…, за хлебушком!

Развернулся и ушёл. А потом и вовсе уехал на дачу, живёт там и уже почти год носа не кажет. Обиделся.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Группа автора в ВК https://vk.com/public139245478

И на Яндекс-дзене https://zen.yandex.ru/avdey

Лоскутное одеяло

Когда собираешь книгу по рассказам участников событий, то фраза, которая искренне тебя расстраивает и разочаровывает это «Я не помню». Как говорят мне многочисленные «дети войны»:

- Да чего тут рассказывать, жили и жили.

- Так мы ж не воевали, нечего и вспомнить.

- Давно это было, забыл всё.

Для них это давно прошедшие события, годы, которые не хочется вспоминать, время лишений и потерь, которое прикрывает туманом забвения милосердная память. Для нас – каждая сцена, каждая фраза, это золотая крупинка истины, которая нет-нет, да и блеснёт в сплошной массе пропагандистского песка.

Поэтому все, даже самые маленькие обрывки я собрал в отдельный рассказ. Его герои жили в Беларуси, России, Украине. Их всех объединила оккупация, война. И как лоскуты в самодельном одеяле, все их истории разные.

Павел Щуцкий (д. Лужесно, Воложинского района)

У меня в детстве был брат-близнец Пётр. Уже в апреле 1944-го мы играли на опушке леса. Подростки уже были, лет по четырнадцать, пятнадцать. А всё бегать хотелось, кричать, игры какие-то придумывать. Со мной брат был и ещё хлопцы. День к вечеру клонится, уже домой собираться надо.

А мимо немцы ехали на машине. Увидали нас, видно решили, что партизаны из леса вышли. Подкрались незаметно и с автоматов ударили. Петра сразу убили, на месте. Мы врассыпную, да разве от пули убежишь. Почти всех и убили. Я чудом выжил. В кусты прыгнул, не догнали меня.

Ирина Викторовна Душан (5 лет) (д. Буй, Сенненский район)

Как немцы пришли, так всех евреев из Сенно собрали в гетто. Огородили проволокой и заборами несколько кварталов, поставили охрану. Тех, кто жил в центре – выгнали из домов. Сказали – еврейские дома освободились – хотите, идите туда жить. Немцы всё говорили, что увезут евреев куда-то, то в Германию, то в Африку. На самом деле однажды ночью подняли всех, вывели за город, расстреляли и закопали в одной большой яме.

В ночь расстрела Сенненского гетто к деревне Буй тоже привезли несколько евреев. Заставили их самих копать себе могилу, потом расстреляли. Утром мы, дети, играли на окраине деревни. Возле старой заброшенной церкви и увидели, что среди камней прячется еврейский мальчик. Он ночью как-то сумел сбежать, когда расстреливали его родителей. Мальчик прятался под полом, вылез к нам через дыру.

Мы стали носить ему еду. То яйцо, то картошку. У самих много не было, но отдавали. Дети, что с нас взять. Несерьёзно всё это принимали, как игру. Родителям никто не рассказал – уже хорошо. Однажды пришли, а его нет. Немцы ходили рядом с церковью, он испугался, что мы его выдали и убежал.

Через много лет, уже взрослым мужчиной он приезжал в деревню, плакал над тем местом, где расстреляли родных. Благодарил тех детей, что кормили его.

Живёт сейчас где-то в Киеве.

Ирэнка (Ирэна Владимировна Копач, 6 лет, п. Гуденяты, Беларусь).

Ирэнка с нетерпением ждала сентября. Уже были готовы блестящие новые туфельки, которые отец сделал сам, красивое платье, новый портфель с букварём. Трогать букварь до школы не разрешалось, поэтому Ирэнка ходила вокруг яркой книжки, как кот вокруг сметаны. Ей не терпелось хоть одним глазком заглянуть внутрь, научиться читать, считать и другим очень важным наука. Подружки постарше постоянно хвастались на улице знанием букв, умением считать до десяти и складывать числа. Ирэнка тоже кое-что умела. Сложить два и два, к примеру. Но вот с буквами было совсем плохо.

- Ничего, - утешала её мать. – Вот пойдёшь в школу, там всему научат. Не торопись.

Ирэнка вздыхала, убирая в шкаф туфельки и платье. Скорей бы осень. В сентябре начнётся новая интересная жизнь.

В сентябре Ирэнка никуда не пошла, потому что в конце июня в деревню приехали немцы.

С этого дня прошло больше полувека, но обида на судьбу у Ирэны Владимировны не прошла. И в конце девяностых она с дрожью в голосе рассказывала внукам, как убрали подальше красивое платье, туфельки. Как мама со слезами отдала ей букварь. Но листать его уже не хотелось. По улице ходили чужие страшные люди, забирали из домов еду и приглянувшиеся вещи, школу закрыли, арестовали и увезли председателя.

В самом начале войны над Гуденятами летали немецкие самолёты. Люди разбегались, прятались по подвалам, кто-то мчался в лес. Один из лётчиков то ли захотел повеселиться, то ли решил сбросить оставшуюся бомбу. Взрывом разметало дом Копачей. Вернулись из леса – вместо хаты пепелище, даже печь разлетелась по кирпичикам. До конца войны ютились в уцелевшем сарае с козой и курицей.

Ещё через месяц немцы пришли и остались. С ними даже как-то спокойнее стало. От самолётов уже не бегали, не будут же они своих бомбить. Можно сказать, что местным повезло. Часть стояла тихая, без эсесовцев, без гестапо. Немцы даже платили продуктами, если кто-то соглашался поколоть дрова, принести воды.

Но всё равно было очень страшно. Страшно от мысли, что рядом живут чужие непонятные люди с оружием, что в любой момент могут отобрать, изнасиловать, сжечь. И некуда бежать за помощью, некому защитить.

А ещё Ирэнка никогда не простила немцам новых туфелек и букваря, сгоревших в пожаре дома.

Мария Михайловна Солдатова (3 года, д. Потока, Щучинский р-н)

У мамы было семеро детей, есть нечего, носить нечего, зима на носу, что делать – вообще непонятно. Она стояла во дворе, стирала в корыте какие-то пелёнки-распашонки. Мимо забора шёл немец, увидел, завернул и вывалил перед мамой целый узел белья.

- Стирай!

А вокруг мамы детей – как муравьёв. Все ползают, бегают, посматривают с тревогой на «гостя». Мама говорит:

- У тебя совесть есть? Посмотри – у меня руки уже болят, на столько детей стирать, а ещё и тебе. Не буду, иди себе.

А немец карабин с плеча снял, поймал младшего и к голове дуло приставил. Говорит:

- Хочешь, чтоб твои киндер без матери остались? Я сейчас этого пристрелю, а потом тебя. Стирай.

Пришлось стирать.

А уже осенью шли мимо какие-то конные части. Дождь идёт, грязно. Им надо было остановиться, завернули в деревню, соломы набрать. Нашли мало, разозлились и давай с крыш дёргать. Крыши-то соломенные были. В конце октября половину деревни без крыш оставили.

Ирина (Ирина Фёдорова, 4 года, посёлок рядом с Опочкой, Псковская область)

Во время оккупации немцы выгнали всех жителей из домов в сараи и хлева. В домах жили сами. Зимой было холодно, навертим на себя всю одежду, сверху ещё каких-то тряпок, одеял. Так и спим. Мама очень боялась, что я ночью замёрзну, прижимала меня к себе.

Однажды я играла во дворе, меня заметил немец, который у нас в доме жил. Поманил пальцем. Говорит:

- Скажи «Гитлер – гут».

Я молчу, страшно.

- Говори «Гитлер – гут».

Я от страха русский забыла, какое уж тут «гут».

Немец разозлился, схватил меня за ногу, поднял над колодцем:

- Говори «Гитлер – гут»!

Я ору, плачу, а он всё ниже меня опускает, голова уже в колодце. На мой крик на крыльцо вышел второй солдат. Наорал на моего мучителя, отобрал меня, отшвырнул в сторону, как котёнка. Я на четвереньки поднялась – и бежать. Пряталась потом от них, во двор выйти боялась.

Володя (10 лет, Невельский район)

В самом начале войны через город повели длинную колонну военнопленных. Они еле шли откуда-то издалека, было много раненых.

В центре города огородили колючей проволокой площадь. Конвоиры стояли по углам, в тени, а пленные – на самом солнце, в пекле. Стонали, просили пить. Над ранеными мухи целым роем кружили. Если кто умирал, его складывали отдельно, в кучку. За два дня кучка выросла до окон первого этажа.

Местные приходили к немцам, просили передать воду, еду. Наконец кто-то из немецких офицеров дал согласие. Но заходить внутрь запретил. Кидайте, говорит, через проволоку. Начали кидать. Банки с водой разбиваются, хлеб падает под ноги. Пленные бросаются на него, как звери, дерутся. А немцы рогочут, пальцами тыкают. Офицеру надоел этот бардак, он махнул рукой. Местных отогнали. А пленные не успокаиваются, шумят, дерутся, норовят ближе к проволоке пробиться, ждут, что им ещё что-то кинут.

Офицер поморщился и гавкнул по-немецки. Конвоиры дали залп прямо в толпу. Пленные шарахнулись назад. На земле остались с полдесятка мёртвых.

Василий (6 лет, Василий Машков, д. Бельково, Рязанская область, Касимовский район)

С самого начала войны мимо деревни потянулись длинные обозы с беженцами. Люди шли и шли на восток. Несли на себе то, что успели унести. Иногда самые неожиданные вещи, патефоны, стулья, портреты. Часто уже в сумерках стучались в окна, просили переночевать. Мать всегда впускала, старалась накормить хоть чем-то. Иногда на полу умещались по десятку человек.

Утром они прощались и уходили. Серые лица, запавшие глаза. Одинаковые в своём страхе, в своём горе.

Один раз на ночь остановились ленинградцы, вывезенные из блокады. Несколько женщин, девочка, закутанная по самые глаза. Мать, как услышала, что они из Ленинграда, мигом отправила Васю на печь. Шепнула:

- Сиди там, не спи! Я умаялась за день, да боюсь уснуть. Говорят, они там в Ленинграде людей ели.

Одна из женщин – очень худая, с большими печальными глазами услышала, подошла и тоже тихонько сказала:

- Не бойтесь нас, хозяюшка. Спите спокойно. Мы живых не ели. Только мёртвых.

Настя (6лет, Ларичева (Пташик) Анастасия Артёмовна, село Рыжевка, Киевская, ныне Черкасская область, Уманьский район) и Ваня Ларичев.

Фронт проходил совсем рядом с Рыжевкой. С первых дней сразу за околицей падали шальные снаряды, некоторые залетали и в село, секли осколками стены. Жители прятались по подвалам, копали глубокие ямы.

Немцы вошли в Рыжёвку ранним утром. Сразу же стали отбирать скот, тут же его убивали и варили в котлах и полевых кухнях. Чужих солдат было очень много. Через село всё тянулись и тянулись длинные колонны в серой форме. Останавливались, чтобы пообедать и шли дальше. По единственной улице с рёвом катились танки.

Тут же, не откладывая на потом, искали по хатам коммунистов и евреев. Коммунистов расстреливали тут же, около домов. Тела сбрасывали в неглубокую яму, хоронить запретили. Мол, смотрите все, что будет с каждым коммунистом, когда войска фюрера возьмут Москву.

Евреев вывели за околицу. Там техникой выкопали длинные рвы и сбрасывали евреев туда целыми семьями, вместе с детьми. А потом засыпали землёй. Закопали неглубоко, потом из рыхлой земли торчали ноги, руки, мёртвые лица. Откуда-то с других сёл привозили всё новые и новые еврейские семьи. Длинные траншеи, забитые телами и землёй, тянулись далеко в поле.

Ещё в поле стоял колодец, так и его забили евреями до самого верха. На второй день после расстрела Настя с матерью шли мимо этого колодца. По всей округе разносился тяжёлый запах, кружились мухи. И тут они услышали какой-то писк. Мать не испугалась, подошла к колодцу и увидела среди мёртвых тел убитую еврейку. На руках у женщины едва копошился и пищал крошечный младенец. Как он выжил эти два дня без еды и пищи, в колодце среди трупов – про это знает только Бог.

Ларичева вытащила ребёнка из мёртвых рук матери и строго посмотрела на Настю.

- Это твой брат. Слышишь? Это твой брат Иван! Ему полгода! Если будут спрашивать – всем так и отвечай.

Настя кивнула. Ей было всего шесть лет, но она поняла, что происходит что-то важное и мать нужно послушать.

Соседи, конечно, увидели младенца. Но всем селом сделали вид, что у Ларичевых всегда было двое детей. Никто не выдал. Ваня вырос в их семье. И только в конце пятидесятых, когда был уже взрослым, мать рассказала ему кто он и откуда. Ваня ходил потом к колодцу, плакал. Пытались узнать его настоящую фамилию, имя его матери. Но в неразберихе первого года войны никаких документов не сохранилось. Никто не знал даже откуда привезли еврейские семьи.

Так и остался Ларичевым. И был Насте ближе, чем многие кровные родственники.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Группа автора в ВК https://vk.com/public139245478

И на Яндекс-дзене https://zen.yandex.ru/avdey

Уважаемые читатели. Проект книги "Война девочки Саши" близится к концу. Осталось всего девять дней, на данный момент собрано 72%.  Ещё можно успеть поучаствовать. Книга выходит ограниченным тиражом для участников проекта в конце января 2019 года.

По всем вопросам писать сюда https://vk.com/public139245478

Мой коллега, военный врач Никита Валерьевич, в середине двухтысячных закончил военно-медицинский факультет нашего универа и был направлен на службу в большой белорусский город, название которого напоминает о том, что его жители в далёком прошлом отличались то ли жадностью, то ли хамством.

Но это было очень давно и теперь все горожане очень хорошие и душевные люди. И не надо меня больше, пожалуйста, бить.

Так вот, отслужил Никита свой первый год и как каждый нормальный человек собрался в отпуск. Написал заявление начмеду.

- Что ж, отпуск – дело святое, - пробасил майор-начмед. – Есть у нас хорошая традиция, чтоб офицер-первогодок в свой отпуск шел в «-бре», но я так уж и быть сделаю поблажку. В мае у нас затишье с заболеваемостью. Поэтому в мае и пойдёшь.

В мае, так в мае. Никита обрадовал жену, полез в Интернет в поисках недорогого и тёплого места, понял, что недорогое и тёплое место этим летом будет на даче у тёщи. Особо от этого не расстроился. В конце концов, рыбалка, здоровый деревенский воздух, парное молоко. Отдохнёт, загорит, нервы подлечит.

Промечтал Никита неделю. До желанного отпуска всего-ничего, в понедельник уже свобода, хоть и временная, но желанная. А в четверг прибегает к нему в медпункт санинструктор в выпученными глазами.

- Товарищ старший лейтенант, беда!

Где-то внутри у Никиты что-то тихонько ойкнуло. Это появлялось на свет предчувствие, что долгожданный отпуск откладывается.

- Боец Иванов из третьей роты второй день животом мается.

- Не пугай так, - облегчённо вздохнул Никита. – Ну мается, так мается. Вылечим. Тут дел-то на пару дней. Где мои волшебные таблетки?

- Так беда не в этом. Беда в том, что боец Иванов – повар третьей роты. И скрывал своё состояние от начальства и товарищей в опасении потерять выгодное место.

- Вот урод, - снова расстроился Никита.

И побежал следом за санинструктором спасать Иванова.

Боец Иванов лежал на койке, держась за свой многострадальный живот. Стул у него третий день был жидкий, а намерения товарищей дать Иванову трындюлей были наоборот весьма твёрдые. Потому что второй боец третьей роты Петров тоже уже полдня маялся животом. А к вечеру аналогичные симптомы обнаружились ещё у троих.

Эпидемия набирала обороты. В часть свалились офицеры СЭЦ, в термостатах местной лаборатории на чашках Петри пышно цвели любимые всеми военными врачами шигеллы. Начмед ходил таким зверем, что Никита не посмел даже напомнить ему об отпуске.

Эпидемию остановили в середине июня. Общий итог – больше сорока заражённых, два выговора и взбучка от командира части.

Никита бочком-бочком протиснулся в кабинет начмеда.

- Товарищ майор, мне бы в отпуск.

- В отпуск?! Ах да, ты же в мае хотел, а тут эти серуны. Ну ничего. Отпуск – дело святое. Июнь тоже хорошо. Неси заявление, подпишу. Ты ведь к тёще собрался, да?

- Так точно. Там сейчас хорошо. В озере вода тёплая, рыбалка, клубника уже вовсю.

- Рыбалка, - мечтательно сказал начмед. – Неси заявление.

И снова неделя мечтаний и ожиданий. Тесть подготовился, поставил пятилитровую бутыль в тёплое место. И резиновая перчатка, надетая на горлышко, уже вовсю салютовала будущим отпускникам.

Но в четверг, накануне отпуска, в кабинет Никиты грустно вошел санинструктор.

- Товарищ старший лейтенант…

- Нет! – вскочил Никита. – Не говори! Ты меня не нашёл! Я уже уехал.

- Найдут, - грустно вздохнул санинструктор. – Помните, мы в госпиталь Сидорова отправляли с пневмонией?

- Так это же давно было! Что там опять?

- СЭЛовцы у него палочку туберкулёзную высеяли. Уже мчатся к нам.

Ну вы понимаете. Отпуск в июне тоже накрылся медным тазом. Проверки, проверки. Посевы почти всего личного состава. Пачки флюорографий. Какой уж тут отпуск, когда вся команда СЭЦ из части не вылезает, а командиру из министерства чуть ли не каждый день звонят. Туберкулёз – это ЧП республиканского масштаба.

К августу отстрелялись. Сидоров поехал лечиться в столицу, его сослуживцев минула печальная участь.

И Никита опять бочком-бочком протиснулся в кабинет начмеда.

- Чего тебе? – подозрительно прищурился майор.

- Мне бы в отпуск.

- Отпуск – дело свя… Погоди. У меня что-то нехорошее предчувствие. У тебя в медпункте всё в порядке? Сюрпризов не ожидается?

- Никак нет.

- Что ж, август – тоже хорошо. Грибы уже пойдут. Яблоки всякие. Овощи с огорода. Привезёшь мне чего?

- Так точно! – обрадовался Никита.

И убежал заявление писать.

И да, в ночь со среды на четверг накануне его отпуска, рядовой Михайлов получил от любимой девушки письмо, в котором сообщалось, что она больше не его любимая девушка, а вовсе даже любимая девушка своего однокурсника по кулинарному техникуму. Рядовой Михайлов, будучи солдатом-первогодком, и вообще морально неустойчивым, снял с себя ремень, забросил его на трубу отопления в сушилке и совершил попытку суицида. На его счастье ефрейтор Васечкин в это время проходил по служебным надобностям мимо двери сушилки, услышал хрипы и солдата Михайлова спас. Пока спасал, на крики ефрейтора сбежались другие рядовые, позвали офицеров, те – медиков. Михайлов отделался шикарной странгуляционной бороздой и хриплым, как у Высоцкого, голосом.

Расследование, в части работают юристы. Какой уж тут отпуск.

В середине сентября зарядили мелкие противные дожди. Никита с опущенной головой вошёл в кабинет начмеда.

- Товарищ майор, мне бы в отпуск.

- Нет! – шарахнулся от него начмед. – Нет, лейтенант, не нужен тебе этот отпуск (и замахал руками на манер Оби ван Кеноби). Что ты там забыл на этой даче?

Действительно. Тесть затосковал летом и пятилитровую бутыль с зигующей перчаткой опустошил. Вода в озере уже не радовала, грибы выбирали жадные дачники.

- Хоть высплюсь, - вздохнул Никита.

- Вот что, старлей, - заговорщицки понизил голос начмед. – Давай-ка я тебе заявление понедельником подпишу. И ты, не дожидаясь конца недели, прямо сейчас, шмотки свои соберёшь – и свалишь на свою дачу. Что б ни одна живая душа. Ты понял?

- Понял, товарищ майор, - обрадовался Никита.

И вечерним поездом в тот же день поехал запасы тестя допивать. Пока его не было, в части появилась ветрянка, чесотка и педикулёз, но справились своими силами.

Видимо в военном законе, чтоб офицер-первогодок шёл в отпуск в «-бре» всё таки есть какая-то народная мудрость.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Группа автора в ВК https://vk.com/public139245478

И на Яндекс-дзене https://zen.yandex.ru/avdey

Уважаемые читатели. Весь прошлый год я ездил по деревням и городам Беларуси, вёл активную переписку с украинскими и российскими свидетелями оккупации, их детьми и внуками. Все истории, которые я услышал, собраны в книгу "Война девочки Саши".

Проект книги продолжается (и собрал уже более 59%). Если он будет удачным - книга выйдет в январе 2019 года.

По всем вопросам писать сюда https://vk.com/public139245478

Часть 1 https://pikabu.ru/story/borba_za_nravstvennost_6213346

Часть 2 https://pikabu.ru/story/priklyucheniya_selskogo_pediatra_631...

Уже знакомая вам врач-эндокринолог Ольга Анатольевна несколько лет проработала педиатром и эндокринологом в небольшой деревне Синявка, на юге нашей страны. И так как обещал я читателям ещё несколько историй из её практики.

Пожалела

В начале девяностых перевёлся к нам в Синявку молодой врач-гинеколог. Перевёлся видно не из-за хорошей жизни, да у кого она тогда хорошая была. Оборудовали кабинет. Сидит, ждёт пациентов. День сидит, два. Не идёт никто. Бабы наши стесняются молодого парня. Идут по привычке к Наталье Васильевне, гинекологу опытному, серьёзному, но давно уже на пенсии. Та от нагрузки стонет, ворчит, бегает претензии главврачу высказывать.

А что главврач может сделать? Перед кабинетом Натальи Васильевны – ругающаяся очередь. Перед кабинетом второго врача – ну как в фильмах – пустыня и только перекати-поле изредка проносится.

Чтоб хоть как-то загрузить нового врача начали ему женщин из стационара на осмотр приводить. Подрядили для этих целей санитарку тётю Валю. Она женщина грозная, рявкнет на пациентку, та птицей в кресло взлетает. Вся стеснительность пропадает. У тёти Вали не забалуешь.

И вот приводит как-то санитарка на осмотр бабушку. Такую классическую сердобольную старушку, которая каждый год помирать собирается, но уже лет двадцать полгектара огорода на своём горбу перепахивает. И корову держит. И кур десяток. И внуков из города ей привозят на откорм.

Бабушка, кряхтя, взбирается в кресло, молча переносит процедуру. И только спустившись, подходит к врачу, гладит его дрожащей ладонью по плечу.

- Ох, ты ж моё дитятко. Неужто тебе в колхозе места не нашлось, трактора там, какого или машины? Что ты таку погану работу делаешь, по старым тёткам лазишь.

Доктор промучился ещё пару месяцев и уехал. Наталье Васильевне в подмогу прислали молодую «пигалицу», только из института. «Пигалица» в гинекологии не соображала совсем, зато никто её не стеснялся.

Научили и «пигалицу».

Цветовая дифференциация

Отработав несколько лет педиатром, я прошла специализацию по эндокринологии и вернулась в Синявку уже другим врачом. Пошли пациенты с диабетом, гипотиреозом и прочими прелестями внутренней секреции.

Одним из постоянных пациентов был Володя. Володе лет сорок, не меньше, а развития лет на пять. Врождённый гипотиреоз, энцефалопатия, читать не умеет, слабо понимает, что такое деньги. За Володей присматривает старшая сестра, кормит его, одевает. Володя милейший человек, придёт летом – принесёт букетик помятых ромашек, зимой снеговика под окнами слепит. Улыбается всё время. В колхозе нашли ему работу на ферме, Володя доволен. Коров любит, разговаривает с ними. Мужики пробовали его поить, инвалид становился смешным, неуклюжим, веселил всех, но тут председатель вступился. Сказал, что если поймает кого за этим занятием – перемкнёт кочергой. Председатель у нас крутой был, бывший военный. Этот мог. Мужики от Володи отстали.

Володя приходит каждый месяц за рецептом. Выписываю ему очередной рецепт на тироксин одного производителя, благодарит, уходит. Через месяц опять на пороге.

А тут уходила я в отпуск. И как-то совсем упустила, что Володе рецепт нужен. Пришёл он, а его к терапевту направили, которая меня замещала. Та глянула в толстенную папку с Володиными болячками и выписала ему тироксин. Но другого производителя.

Прихожу с отпуска, Володя под дверями стоит в числе первых.

- Что случилось? – спрашиваю.

- Срочно, доктор! – чуть не кричит пациент. – Выпишите мне ваше лекарство.

- Так тебе терапевт должна была выписать. Неужто в аптеке не было?

- Да она дура тупая! – от Володи страшное ругательство, он страшнее и не знал. – Выписала мне какую-то ерунду.

И протягивает коробочку.

- Володя, это такой же тироксин. Просто другого производителя. И вообще как ты узнал, что лекарство не такое? Ты же читать не умеешь?

- Э-э, - хитро щурится пациент. – Коробочка-то другого цвета, что я совсем дурак, не понимаю?

Последний день

В начале двухтысячных уезжала я как-то в отпуск. Поднакопила денег, решила, что я, хуже всех, что ли? Полечу в Турцию. А самолётом до этого не летала почти. Боялась, честно говоря.

Вечером, перед самым отпуском сижу в кабинете, документы заполняю. Смеркается. А тут стучат в дверь, и вваливается дородная такая дама в мешковатом пальто.

- Ольга Анатольевна, вы тут?

Узнаю свою пациентку Иванову с диабетом.

- Здравствуйте, - говорю. – Пока тут.

- А я сегодня на кладбище была, мне там сказали, что у вас сегодня последний день. Вот я и прибежала, чтоб вы мне под конец рецепт выписали.

А я ж летать боюсь. А она тут со своим кладбищем и «последним» днём. В самолёт садилась – тряслась вся. Долетела.

Через несколько лет должны были делать мне крайне сложную операцию. Какую – рассказывать не буду, но разговор шёл о жизни и смерти. Опять сижу вечером в кабинете, документы заполняю. Снова стук в дверь и вваливается сильно постаревшая Иванова.

- Ольга Анатольевна, вы тут?

- Тут, - ворчу я.

- Мне тут сказали, что у вас сегодня последний день….

Я потом лежу на операционном столе, наркоз действовать начинает. А в голове – Иванова и этот её «последний» день. Я тогда, уже угасающим сознанием решила, что это на самом деле хороший знак. Самолет-то, в конце концов, приземлился благополучно.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Группа автора в ВК https://vk.com/public139245478

И на Яндекс-дзене https://zen.yandex.ru/avdey

Уважаемые читатели. Весь прошлый год я ездил по деревням и городам Беларуси, вёл активную переписку с украинскими и российскими свидетелями оккупации, их детьми и внуками. Все истории, которые я услышал, собраны в книгу "Война девочки Саши".

Проект книги открыт (и собрал уже более 46%). Если он будет удачным - книга выйдет в январе 2019 года. Заранее отвечу комментариям о рекламе. Нет проект не принесёт авторам никакого дохода. Мне кажется это не та тема, на которой стоит зарабатывать.

По всем вопросам писать сюда https://vk.com/public139245478

Артист

Паша Куксёнок (8 лет, д. Церковищи, Россонский район, Беларусь)

«Я весёлый был, любил шутить, чтоб все вокруг смеялись. Мать говорила – быть тебе, Пашка, артистом. Вечером соберутся взрослые, сядут на лавке перед домом, разговаривают. Телевизора тогда не было, радио и то не в каждом доме. Так беседуют обо всём на свете. А тут – я. Спляшу что-то, покривляюсь. Они смеются. А мне другой награды не надо. Любил, когда люди улыбались.

Потом война началась. Тут уж не до смеха стало. Все мужчины в один день собрались – и на фронт. Батька как уходил, я даже не плакал. Все думали, что война, это ненадолго. У нас ведь силища какая, что нам какие-то немцы. День, два, от силы месяц. Немца разобьём, и все вернутся домой, в медалях и орденах. Мы же самая великая страна, у нас самая сильная армия.

Когда немецкие танки по околице запылили, это был страшный удар. Полдеревни у дороги собрались, смотрели, как они мимо едут. Фотограф немецкий с машины слез и ну нас фотографировать. Представляю, что потом в немецких газетах писали. Мол, местные жители встречают освободителей. Ещё и махал нам, рожу кривил, улыбайтесь, улыбайтесь. Никто не улыбался. Он плюнул и уехал.

Несколько танков у колодца остановились. У них что-то с моторами было, я толком не знаю. Начали воду набирать, так верёвка оборвалась, ведро утонуло. Они своё ведро достали, железное. А оно всё в мазуте, в грязи. Набрали воды, залили куда-то в баки на танке, колодец изгадили. Нам потом несколько дней казалось, что вода в колодце соляркой пахнет. И масляная плёнка сверху плавала.

За танками уже хозяйственные части подошли. Те остановились. Ограбили деревню впрочем тут ничего нового, они всю округу грабили. Первым делом, конечно, продукты забирали, кур ловили и тут же шеи сворачивали, коз, свиней резали. Соседскую корову из карабина застрелили, кусок мяса вырезали, а остальное так и бросили посреди улицы. И всё так походя, словно в деревне людей нет, словно это всё сразу их стало, а хозяева и не люди вовсе.

Начали жить под немцами. Голодно было. Вроде и попрятали в подвалах у кого что было, а всё равно не хватало. Особенно, конечно, хлеба. Раньше как было, магазин утром открывается, пойдёшь, хлеба купишь, он с завода ещё теплый. Пока до дома дойдёшь, не удержаться, корочку отгрызёшь. Мать уже и забыла, как тот хлеб самим печь. Покупной брали. А тут магазин закрылся, совсем закрылся, даже дверь заколотили. Картошка есть, свёкла, капуста квашеная. А хлеба нет. Мать сходила к соседке-старушке, та её научила. И всё равно хлеба мало было. Он быстро черствел, плесневел. А печь его полдня приходилось. Да и страшно было. Могли немцы или полицаи в хату прийти. Ага, хлеб печёшь?! Значит, припрятала что-то! И забрали бы всё подчистую.

Через полгода в округе появились партизаны. Придут ночью, постучат тихонько в окно. Мать их впускала, кормила. Они в лесу очень голодали, кору ели, ежей всяких. Стрелять дичь нельзя было – немцы бы услышали выстрелы, вычислили, где лагерь. Говорили, что им еду с самолётов бросают с самой Москвы. Мало, наверное, бросали, потому что они всегда ели так, как очень голодные люди едят.

Первым пришёл знакомый матери – дядька с соседней деревни. Потом стал ещё двоих приводить. Остальные партизаны по другим хатам подкармливались. Боялись, конечно. Немцы несколько раз приезжали, через полицая объявляли:

- Кто будет помогать партизанам, того расстреляют. И его и всю семью. Хату спалим. А если кто из соседей помогает, про того расскажите – награда вам выйдет и благодарность от новых властей.

Ага, побежали тут же всех сдавать. И как им, партизанам не помогать, свои же все.

В соседних деревнях расстреливали. Вешали на деревьях и фонарях с табличками «Он помогал партизанам» и не давали снимать тела, наоборот фотографировали и показывали по деревням. В Россонах собрали полтысячи евреев, держали их в нескольких домах, издевались страшно, убивали прямо на улице, а тела скидывали в карьер, не закапывали.

Мы один раз чуть не пропали. Партизаны обычно ночью приходили, прятались огородами пробирались. А тут видно голод их замучил, осторожность потеряли. Даже смеркаться не начало – стук в окно. Дядька тот с соседней деревни с товарищем. Мать им из печи картошки достала, сидят, едят торопливо. А тут бежит приятель мой Димка. «Немцы!» - кричит.

Мы – к окну, а в конце улицы уже несколько велосипедистов со своих драндулетов слазят. И по улице идут. Деревня наша небольшая – улица одна, да два ряда домов. Если партизаны из двери выйдут – они как на ладони. Заметят их. Велосипедисты у забора остановились, один в хату пошёл, к старой бабке, что через три дома жила. Остальные стоят, курят, гогочут чего-то. Слышно «Шнапс! Шнапс!» Понятно, за самогоном приехали.

Партизаны смотрю – струсили. Их-то всего двое. И оружие плохонькое, и патронов – раз-два и обчёлся. А немцев в три раза больше. Да с карабинами, да с гранатами.

И тут мать говорит мне:

- Беги, отвлеки их.

Я и побежал навстречу. Остановился у забора, как будто испугался. А чего там, я и вправду испугался. Ноги тряслись так, что коленки стукались друг о друга. Немцы стоят, на меня смотрят. Я будто развернулся и в пыль упал, ногами задрыгал. Слышу – ржут. Голову поднимаю, а они папиросы побросали, в меня пальцами тыкают. Я вскочил и опять будто бы упал. Ещё громче смеются. Я пополз смешно, вихляя задом. Вспомнил, как свинью нашу показывал, ну и пополз на четвереньках вперевалочку, похрюкивая. Смеются, по коленям себя хлопают. Один присел даже, за живот держится. Тот, что в доме был, вышел, смотрит на товарищей, удивляется. Я снова вскочил и упал. Стал коня показывать, залаял по-собачьи. Немцы видно подумали, что я деревенский дурачок. Но смеялись очень. Пока они смеялись, партизаны из хаты выбрались и огородами в лес ушли.

Слышу – мамка зовёт. Значит опасность миновала. Я покувыркался ещё пару раз и убежал. А немцы зашли ещё в пару домов, яйца забрали, молоко, тут же подкрепились и дальше поехали. Я с тех пор больше не выступал. Испугался очень. Как начну шутить – сразу вспоминаю, как немцы в меня пальцами тыкали. И стыдно становится.

Полгода прошло. И слышим как-то – из леса выстрелы, гранаты взрываются. Значит бой идёт. Проехали несколько грузовиков с полицаями и немцами, остановились за околицей, в лес пошли цепью. Прочёсывают видно, недобитых партизан ищут. Мы по хатам попрятались, слышали, как вдалеке грохотало. Очень боялись, что они деревню сожгут. Партизаны ведь совсем рядом ходили, понятно было, что мы им помогали.

К ночи всё затихло. Грузовики уехали. Мать вышла на улицу и с огорода услышала стон. Это тот дядька знакомый приполз. Он раненый был, кровь всю одежду на боку пропитала. Мать его подняла, потащила в хату. Я с печи смотрел. Она в тазик воды плеснула, принялась кровь оттирать, одежду с него снимать. А он видно в бреду был. Вцепился в ружьё своё, зубами скрипел. Насилу его мать перевязала.

Отошёл немного, начал ружьё свое крутить, заряжать. А руки трясутся. Он и выстрелил себе в ногу. Грохоту было! По хате дым вонючий пополз. Мать испугалась, думала – всё нам. А партизан от второй раны сознание потерял, упал на пол. Мать с него сапог сняла, опять перевязала тряпками и в подвал сволокла. Он мужик здоровый, тяжёлый, а мать не очень сильная была, молодая совсем. Но тащила его. Волоком, с боку на бок перекатывала. Когда в подвал они рухнули, я думал, оба там кости поломают. Но обошлось.

И соседи нас не продали, хоть полдеревни выстрел в нашей хате слышали. И немцы в деревню не вернулись. Повезло нам. Партизан в подвале почти две недели прятался. Потом свои из леса пришли, забрали его. Он всё равно потом погиб, мы его больше и не видели.

Уважаемые читатели. Весь прошлый год я ездил по деревням и городам Беларуси, вёл активную переписку с украинскими и российскими свидетелями оккупации, их детьми и внуками. Все истории, которые я услышал, собраны в книгу "Война девочки Саши".

Проект книги открыт. Если он будет удачным - книга выйдет в январе 2019 года. Заранее отвечу комментариям о рекламе. Нет проект не принесёт авторам никакого дохода. Мне кажется это не та тема, на которой стоит зарабатывать.

По всем вопросам писать сюда https://vk.com/public139245478

Я уже писал про замечательного врача-эндокринолога Ольгу Анатольевну, которая когда-то работала педиатром в деревне Синявка, на юге нашей страны. И так мне понравились её истории, что позвонил ей на днях и говорю:

- Ольга Анатольевна, рассказывайте ещё.

- Да разве ж кому это интересно? – заскромничала коллега.

- Ещё как интересно. Диктуйте. Я записываю.

И Ольга Анатольевна начала рассказывать. Опыт у неё огромный, как педиатрический, так и эндокринологический. Короче, когда я оторвал от уха раскалённый телефон, у меня в блокноте оказалось десятка два забавных историй. Было в её рассказах что-то такое, от чего повеяло зимой, одинокими сельскими домами среди заснеженных полей, записками молодого врача и булгаковской тоской.

Но я же не умею грустные истории рассказывать.

Так что начнём, как у классиков. Синявка, зима, эпоха, когда мобильники ещё не появились, но КПСС уже разваливалась. А дальше – как получится.

Гроза района

Как-то ночью дежурила я в стационаре. Дежурство в селе обычно спокойное, можно заполнить документы, а то и поспать. Изредка решит кто-нибудь разродиться, но таких мы заранее знали, готовились. А всяческие драки по выходным случались. Тут же вроде среда, так что ничто не предвещало. Сижу, истории пишу, медсёстры с санитарками спят на кушетках, укрывшись телогрейками. За окном – снег, темнота. А у меня уютно даже. Лампа светит, печка остывает, потрескивает. Пахнет от неё хорошо, сгоревшим торфом, деревней. Работа такая монотонная, умиротворяющая.

И тут грохот, стук, крик! Дверь у нас наружу стеклянная – разбивается, осколки по полу разлетаются. Медсёстры испуганные вскочили, шарят в темноте, выключатель ищут. Бегу по коридору. А тот, кто ломится, уже ручку вырвал, плечом дверь высадил и тащит кого-то в приёмную. Я свет включила – вижу мужик какой-то дикого вида, перегаром от него – я даже отшатнулась от запаха. Тащит женщину. Та бледная, глаза закрыты. А мужик ругается таким трёхэтажным матом, которого я в жизни не слышала.

- Где тут коновалы эти, б..?! Собирайте, или я всё тут разнесу!

Я сразу решила – ножевое. Женщина – Нюрка-доярка. Баба беспутная, с кучей разных детей, да без единого мужа. Видно сидели с очередным ухажёром, да ему что-то не понравилось. Потом испугался и в больницу приволок. Хорошо, что не бросил.

Пытаюсь женщину осмотреть, а мужик орёт на меня матом. Отталкивает.

- Что это за сопля под руками вертится?! Позовите врача, а не эту шмакодявку.

Смотрю – мои медсёстры молчат как-то странно, отворачиваются. Санитарка наша, баба Валя, которая всю больницу по струнке заставляла ходить и пьяных мужиков тряпкой гоняла – и та молчит. Да что с ними?

И такая злость меня взяла! Я как крикну на него:

- А ну заткнись! А то я сейчас тебя за шкирку возьму и вон вытолкаю!

Он выпрямляется. Здоровенный, на голову меня выше. А мне всё равно уже! Наступаю на него, кулачком перед носом машу.

- Ты чего, блоха?! – удивляется он.

- Пошёл вон! – кричу. – А то сейчас носом ступеньки пересчитаешь!

Он как-то присмирел, затих, отступил. Дал женщину осмотреть. К счастью оказалось, не ножевое и не удар в живот, а простая колика. К утру он заснул у нас в коридоре, а женщину в палату определили. Врачи на работу приходят – в приёмную через разбитые двери снега намело, пьяный мужик спит, по полу – осколки. Хорошее начало рабочего дня.

Ко мне потом тётя Валя подошла.

- Храбрая вы женщина, Ольга Анатольевна.

- Да чего ж вы струхнули, тётя Валя? Вы же таких алкашей сколько раз выгоняли.

- Это не просто алкаш. Это ж Васька Антипов. Год как вышел. Десять лет за убийство сидел, по пьянке товарища зарезал. Вернулся зверь-зверем, полдеревни в страхе держит. Чуть что не так – бьёт смертным боем, что мужика, что женщину. Кулачищи–то видели?

А я и не знала. Знала бы – сама бы от этого Антипова под кушеткой спряталась. Встречала его потом на улице. Всегда подходил, вежливо здоровался. А у меня от его взгляда коленки тряслись.

Заработалась

Работала у нас пожилая акушерка Мария Михайловна. Типичная такая бабушка-повитуха, которая в училище ещё при Сталине училась, зато весь район через её руки родился. Отличный специалист, но выпить очень любила.

А нам тогда всем спирт выдавали для медицинских нужд. Так она перед ночным дежурством одним махом выпьет свою дозу и пойдёт гулять по стационару, выпрашивать. Кто-нибудь ей ещё отольёт, чтоб не цеплялась. Мария Михайловна и этот спирт уговорит. Поболтает с санитарками о жизни и идёт в кабинет заведующей спать. Заведующая ей первая приятельница была. Они вместе лет двадцать отработали.

И вот как-то вечером Мария Михайловна эту процедуру в очередной раз совершила и затихла. А я работаю. Привезли из дальней деревни девочку с бронхитом, надо осмотреть, в палату до утра устроить, мать успокоить. А там ещё кто-то приехал. Завозилась короче до полуночи.

Подходит ко мне моя патронажная сестра, говорит:

- Ольга Анатольевна, Мария Михайловна как в кабинет зашла, так и звука не подаёт. Как бы чего не вышло. Женщина в возрасте, диабет у неё, выпила лишнего. Помрёт ещё.

Стучу в кабинет, ручку дергаю – заперто. А из-за двери тишина. Ни вздоха, ни храпа, ни шороха. Испугались. Стучим, стучим – не отзывается. Уже и за санитаром позвали, чтоб дверь выбил. И тут скрип кушетки.

- Людка, это ты?

А Людка – это заведующая, Людмила Павловна. Моя медсестра возьми, да и ответь.

- Да, Михайловна, я это. Открывай.

- А я тут села истории писать. Всё пишу и пишу, не слышу, как ты стучишь.

Повернулась и захрапела на всё отделение. Ну, слава Энгельсу, живая.

Большой брат следит

Эта же акушерка Мария Михайловна очень любила подслушивать, и потом мало того, что передавала всё подруге-заведующей поликлиникой, так ещё и сплетни по больнице разносила. Сели мы как-то с завотделением чаю попить у него в кабинете. А дверь в коридор приоткрыта. Слышим по доскам тяжело так – топ, топ, топ. Точно Мария Михайловна идёт. Она женщина грузная, шумная, из-за своего диабета весила много. Видит приоткрытую дверь, слышит, как мы с завотделением переговариваемся. Так шагов за десять начинает красться. Представляете – сто пятьдесят кило одышки и сопения крадётся, как индеец Чингачгук. Только доски от тяжести поскрипывают. Шаг сделает, второй – и сопит. Женщина всё-таки тучная, запыхалась.

К кабинету подошла – вообще затихла, словно и нет её.

Заведующий улыбнулся и громко так:

- Мария Михайловна, вас не только подслушивать поставили, а и подсматривать? Тогда вы рано, мы ещё не начали!

Из-за двери:

- А я что – я ничего.

И дальше топ-топ-топ по коридору.

DoktorLobanov (Павел Гушинец)

Проект "Война девочки Саши"

Уважаемые читатели, как я и обещал, сегодня повторно стартовал проект книги по воспоминаниям "детей войны", написанный в соавторстве с белорусским писателем Андреем Авдеем.

Все вопросы по книге пишите сюда - https://vk.com/public139245478

Проект продлится 30 дней. Дата выхода книги - январь 2019 года.

Ссылка на некоторые рассказы из книги

https://pikabu.ru/story/moy_nomer_18224_iz_knigi_quotvoyna_d...

https://pikabu.ru/story/blokada_iz_knigi_quotvoyna_devochki_...

https://pikabu.ru/story/portretyi_volozhinskoy_shkolyi_iz_sb...

https://pikabu.ru/story/yeshelon_iz_sbornika_quotvoyna_devoc...