Koldyr

Привет! Реальных историй, произошедших со мной - вагон и маленькая тележка. Однажды я спросила у папы, почему вокруг так много разной крипоты случается, на что он ответил, что это я во всем виновата, куда ни приду, так и вылезает на свет всякая нечисть.

Мож, так оно и есть.

История номер раз - про сьемную квартиру.

В общем, лет в 25 приспичило мне снять квартиру, впервые в жизни. Зарплаты не хватало, но когда очень хочется сбежать от родителей, и не на такое пойдешь. В первой снятой квартире у меня случился инцидент с владельцами - они попросили меня съехать через две ночи, проведенные в их квартире, вернули залог и сумму, которую я заплатила агенту. У меня были сутки, чтобы найти что-то новое. В общем, прозвон объявлений, просмотр квартир в ночи и я нашла что-то стремное, за те деньги, которые я могла себе позволить. Квартирку сдавала бойкая бабка, жившая в соседнем доме. В квартире раньше жил дед-алкоголик, ее сожитель. Деда она забрала к себе, а эту решили сдавать. Квартира была просто ппц - с разбитым стеклом в кухонной двери, с облезлыми обоями и мебелью практически с помойки (на самом деле,ее просто довел до такого состояния дед-алкаш). Но, я ж на позитиве - решила, что все пофик, отмою, сама сделаю ремонт и вообще (слабоумие и отвага, да). Из интересных совпадений - квартира была практически копией квартиры моей бабушки (расположение дома в микрорайоне, номер квартиры (14), планировка, этаж (пятый)), вдобавок, день рождения бабки квартировладелицы было в один день с ДР моей бабули). Ну, странно, но бывает.

Так вот, из того, что там было.

Инцидент номер 1 - я приходила домой и замечала, что некоторые вещи стоят не так, как я их оставляла. Слегка. Решила, что это бабка без меня приходит проверить квартиру - поржала и сказала вслух "ну и пусть, главное, что деньги на месте".

Мои нехитрые сбережения хранились в книжке - в одной странице в тенге, в другой - в долларах. Прихожу на следующий день с работы домой, беру заветную книжку и понимаю, что кто-то тут был - деньги лежат аккуратно, но перемешаны - тенге с долларами. Вся сумма на месте, кстати. Пошутил домовой.

Инцидент номер два - вышла я за продуктам в магазин, прихожу обратно,а дверь открыть не могу. Замок проворачивается, дверь не открывается. Так, сяк, позвонила бабке, та вызвала спасателей - они залезли через балкон и сказали, что входная дверь была закрыта изнутри на защелку. Бабка на меня покосилась, но промолчала.

Инцидент номер три - меня стало глючить по ночам. Просыпаюсь ночью, открываю глаза, вижу, что на мне сидит огромный черный паук, визжу, соскакиваю, тварь взлетает под потолок по стене,я просыпаюсь окончательно. Такой морок на границе сна и яви. Эта хрень случалась настолько часто, что у меня выработался иммунитет - просыпаешься, видишь огромного паука и мысль "не, таких настоящих н бывает, значит, опять глюк" и спишь дальше.

Кроме пауков один раз был глюк с младенцем - открываю глаза, на середине комнаты в пятне света сидит голый младенец, а на мне лежит чья-то рука. И опять логика непрошибаемая "в квартире я одна, мужиков вроде нет, значит, я опять глючу" и сплю дальше.

Инцидент номер четыре, он же последний в этой квартире. Бабка заходила ко мне домой раз в месяц - открывала своим ключом, оставляла в прихожей квитанции, я их проверяла, оставляла сумму на оплату, она на следующий день приходила опять и забирала квитанции и деньги. Так вот, однажды она мне звонит, что сегодня принесет квитанции, я говорю, ок. Прихожу домой - квитанций в прихожке нет. Звоню, спрашиваю, что случилось - она мнется и говорит, что не смогла попасть в квартиру, потому что потеряла ключ. Поднялась ко мне на пятый этаж и, мол, обнаружила, что ключа нет. Ну, бывает.

На следующий день я начала уборку и нашла ее комплект ключей дома. Под ковриком. Это был взрыв мозга - как они могли оказаться в квартире, если она не заходила внутрь? Замок был обычный, который надо именно закрывать, а не захлопывать. Ключи могли оказаться внутри только если кто-то снаружи их потом закрыл третьим комплектом (которого, насколько я понимаю, не было). Звоню бабке, расказываю, как и где я нашла ее ключи. Она помолчала, сказала спасибо, а через пару дней объявила, что сюда въезжает ее внук и попросила меня выехать. Внук, насколько я знаю, туда не въехал, ну да и фик с ней. Я сняла потом другую, нормальную квартиру, без финтов, а вот третья опять устроила мне цирк с коняшками, но это в следующей истории.

Автор:  Il Rie

Один из них — я назвал его Билли, — он выглядел более… как бы это сказать? Более живым, чем все остальные. Обычно они просто бредут себе незнамо куда. Порой поднимут что-то с земли, но находка быстро им надоедает, так что они бросают ее и снова бредут без цели. Шума от них немного. Наверное, они догадываются, что тут есть люди; несколько дней в самом начале они колотили по заколоченным досками окнам и толкались в двери. Они не умеют лазить и не слишком сильны, так что со временем они оставили эту затею. А теперь они ковыляют по улицам или просто лежат на земле.

Забавно, что иногда они очень походят на людей, а иногда нет. Самые первые — те, что вылезли из земли, или я уж не знаю откуда, можно назвать их первым поколением, — те выглядят вполне прилично. Их можно отличить по походке, они ковыляют, будто только учатся ходить, и все время смотрят под ноги. Конечно, другие — те, до которых добралось первое поколение, — вот им здорово досталось. С их тел свисают ошметки, зияют глубокие раны, а у некоторых недостает половины лица. Они как раз похожи на восставших из могил мертвецов. На них даже легче смотреть, хотя все равно дрожь пробирает. Но по крайней мере, ты знаешь, с кем имеешь дело.

Но я говорил о Билли. Вот уж кто был представителем первого поколения до мозга костей! Не знаю, что уж с ним произошло, но, когда он появился в наших местах недели две назад, на нем был костюм, очень хороший костюм, и даже с гвоздикой в петлице. Не знаю, может, его как раз хоронили, когда все произошло. Остается только догадываться, что подумали родственники, когда он взял да и встал во время похорон.

В общем, при первом появлении он прошелся по главной улице тем еще щеголем. Вернее, не столько прошелся, сколько прошаркал, как и все они, но каким-то образом он ухитрился выглядеть смышленее остальных, более проворным. И костюм напомнил мне о моем мальчике, когда мы его хоронили. Поэтому я и назвал его Билли.

Билли быстро освоился. Он сразу сообразил, что люди остались только в двух домах: в моем и доме через дорогу. Оба забаррикадированы до чердаков. Надо сказать, мне тут особенно нечем гордиться — когда моя машина встала на шоссе милях в трех отсюда, я нашел этот дом уже в таком состоянии. Они забрались в него через окно (оно так и стояло открытым); вернее, двое забрались через окно, а двое других, наверное, как раз и были хозяевами дома. В ближнем бою с четырьмя еще можно справиться, к тому же у меня был револьвер. Думаю, мне повезло, что я сумел разделаться с ними прежде, чем они разделались со мной. Могло выйти совсем наоборот.

Я выкинул тела в окно и поспешил заколотить его, прежде чем остальные зомби догадались, что произошло. Мне действительно крупно повезло: в доме нашлись винтовка с оптическим прицелом, консервы и куча других полезных вещей. Хозяева запаслись всем необходимым, чтобы переждать напасть, а потом потеряли бдительность. Случается. Нелегко постоянно быть начеку, особенно когда вокруг такое творится. Я старался не портить их вещи, это было бы нехорошо. Мне хватает винтовки и еды.

Но я снова отвлекся — я ведь рассказываю о Билли, а не о себе. И что интересно — стоило ему появиться в городе, сразу стало понятно, что он не такой, как все. Надо было догадаться, что от него будут неприятности, но скучно сидеть целый день без дела, особенно когда по телевизору и радио передают одни помехи. Следовало пристрелить его сразу. Знаете, поначалу палишь по всему, что движется, но потом начинаешь понимать, что пуль на всех не хватит. Сколько бы у тебя ни было пуль, зомби все равно больше.

Может, я поэтому и не пристрелил Билли при первой встрече. Или потому, что, когда он шел по главной улице, он так походил на моего парня. Или потому, что мне было чертовски скучно и вдруг произошло что-то необычное. В общем, это неважно.

В любом случае с первого взгляда было заметно, что он умнее остальных и не станет просто бродить по улицам. Для начала он обошел вокруг дома через дорогу, время от время постукивая по доскам, будто проверяя на прочность. Потом он проделал то же самое с моим убежищем, и я слышал, как он скребется в окно, через которое я попал в дом. Должен сказать, я исполнился уважения. Обычно они ведут себя как тупые, ленивые дети, и это довольно быстро начинает действовать на нервы. Мне понравилось, что один из них решил проявить инициативу, хотя я понимал, что он еще доставит хлопот.

О себе я не волновался: каждое утро я проверял доски и периодически забивал новые — скорее для того, чтобы чем-то заняться, поскольку, как я говорил, зомби давно перестали ко мне ломиться. Но я не знал, как обстоят дела у семьи через дорогу; не знал, принимают они меры предосторожности или нет. Снаружи их жилище выглядело неплохо. Звучит это сейчас глупо, но я не люблю лезть в чужие дела. Я знал, что их четверо, вроде как муж, жена и двое детей, но больше мне было ничего не известно. Улица широкая, и без оптики я бы ничего не увидел, а подглядывать за ними в прицел — ну не знаю, мне бы казалось, что я извращенец какой-то. Даже при нашем плачевном состоянии дел у людей должно оставаться право на личную жизнь, разве не так?

Переговариваться мы никак не могли; работай телефонная линия, я бы нашел их в телефонной книге. Или вывесил знак, но я не знал, смогут ли они его прочитать. Поэтому я просто оставил их в покое.

Судя по всему, Билли решил, что они представляют собой более легкую добычу, потому что после первого дня он больше меня не трогал. Но я все равно наблюдал за ним: во-первых, он вел себя интереснее остальных, да к тому же зомби были повсюду и смотреть было больше не на что. И зомби тоже интересовались им в меру своих способностей: кто это ходит по району так, будто что-то замыслил?

А Билли нашел себе занятие: на второй день своего появления в городе он выбрал единственное окно на правой стене того дома, как раз где заканчивалась веранда. Даже через прицел я с трудом мог разглядеть его. Мешала и веранда и раскидистое старое дерево, и я плохо видел, как он там двигается. Конечно, и так было понятно, что он задумал: нашел уязвимое место и решил, что если постарается, то сможет пробраться в дом. Я бы на это не рассчитывал. Наверняка семья внутри его услышала (не могла не услышать), и если они считали, что у него есть хоть малейший шанс забраться внутрь, то взамен каждой оторванной им доски они бы прибивали две. По крайней мере, я бы поступил именно так.

Я считал, что через пару дней ему надоест и он начнет бродить вокруг, как остальные. От этой мысли мне почему-то становилось грустно. Бог свидетель, я вовсе не желал ему успеха, но мне не хотелось смотреть, как он сдастся. Черт, может, я просто не хотел, чтобы он пошел по той же дорожке, что и мой Билли. Звучит глупо, я знаю. Сам не знаю, о чем я думал, — но мне было бы жаль.

На следующий день, когда я проснулся, он все еще трудился над окном. Более того, он собрал вокруг себя зрителей. Огромная толпа зомби — сотня, а может, и больше — собралась на лужайке. Некоторые стояли, но большинство расселись на траве, будто пришли на представление. Я все никак не мог разглядеть, что же делает Билли. Меня снедало любопытство — что же такое он делает, что сумел привлечь внимание своих собратьев? Я начал выискивать лучшую точку обзора и вдруг вспомнил о лестнице на чердак — и точно, когда я туда забрался, обнаружил большое окно с видом на улицу.

Чердак в свое время переделали, он выглядел так, будто когда-то там жил ребенок, но потом он вырос и уехал, а родители не захотели ничего менять. Окно оказалось настолько большим, что мне удалось устроиться на подоконнике. И оттуда я сумел четко разглядеть Билли. Меня как током стукнуло. Я никогда не видел, чтобы зомби так на что-то набрасывались: он дергал и дергал доски. Пальцы у него были все в крови, и через прицел было видно, что некоторые ободраны до кости. Но Билли это не останавливало; думаю, он даже не чувствовал ран. Две доски он успел оторвать — они лежали рядом на траве. И все же я сомневался, что у него получится. Та семья просто приколотит другие доски изнутри, а если он доберется и до тех, они приколотят еще. Несмотря на то что Билли выглядел сильнее и смышленее остальных зомби, с людьми ему не сравниться.

Тем не менее я не мог глаз оторвать от его стараний. Не считая небольшого перерыва на обед, я наблюдал за Билли весь день, до темноты. К концу дня он сорвал половину внешних досок, и на этом я его оставил — думаю, темнота ему не мешала.

Наутро я проснулся рано и перенес все свои припасы на чердак, вместе с найденной в доме газовой плиткой. Ни с того ни с сего Билли стал центром моей жизни — я еще подумал, что ничем не отличаюсь от тупиц, которые сидят на лужайке и смотрят на него как на лучший аттракцион в паноптикуме. Только когда я взгромоздился на свой насест у окна, они больше не сидели. Они сгрудились вокруг Билли в его приличном костюме и все до единого рвались в это окно. Не менее двадцати отрывали доски, и я сразу понял — что бы там ни предпринимали изнутри люди, это бесполезно. Они возьмут массой.

И точно, прошло не более минуты, как я занял свой наблюдательный пункт, и баррикада рухнула — доски и тела посыпались внутрь. У меня еще мелькнула сумасшедшая мысль, что не иначе как Билли дожидался меня, что ему нравилось работать на зрителей.

Я не стал ничего предпринимать — а какой смысл? Если та семья находилась у окна, а я уверен, что так и было, они умерли в тот момент, когда сдали доски. Я почти ничего не чувствовал, как при шоке. Зомби все лезли и лезли в окно, отпихивая друг друга, словно им больше ничего не надо. Даже когда комната заполнилась до предела, они все равно продолжали лезть, пока на лужайке их не осталось всего ничего, да и те толкались у окна.

Стояла тишина — странная тишина, учитывая, что только что произошло, — но я даже не замечал ее, пока не раздался крик. И тогда, наоборот, странным показался звук, потому что я привык к тишине. Мне пришлось отложить винтовку, чтобы понять, откуда доносится крик. Кричали со второго этажа, с другой стороны дома — кричала дочка, девочка лет двенадцати. Должно быть, родители заперли ее в надежде, что там будет безопаснее. Она высунулась из окна и кричала; она не смотрела в мою сторону, и я даже не знал, догадывается ли она о моем присутствии, просит ли о помощи или просто кричит. Я ничего не мог для нее сделать. Если бы она спрыгнула на крышу веранды, а с нее на дорогу, то я мог бы ей помочь, но как дать ей знать? Я снова поднял винтовку. Не знаю зачем — может, я хотел пристрелить несколько зомби, прежде чем они доберутся до нее, или облегчить судьбу девочки. Думаю, так мне и следовало поступить; не знаю, пришло мне тогда это в голову или нет. Это трудное решение.

И, знаете, я сразу догадался, что первым до нее доберется Билли, поэтому я совсем не удивился, когда он появился в окне. Девочка даже не заметила его, поглощенная своим криком. Двойное окно было длинным, и между ними еще оставалась пара футов. Билли ковылял не спеша, и я бы без труда разнес ему голову.

Я положил палец на курок — и остановился. Я думал только о том, что стал счастливее с тех пор, как Билли появился на главной улице, о том, как он походил на моего парня. Пусть он зомби, но он сообразительный, и разве есть у меня право убивать его? И еще в голове вертелось: «Все равно всех не перестреляешь, пуль не хватит, один из них до нее доберется, и почему бы не Билли?» Я знаю, что был неправ, — если бы мне удалось выиграть время, девочка могла бы опомниться и спрыгнуть на веранду. Я снова вскинул винтовку, но стало уже поздно.

Билли качнулся вперед, обхватил ее голову окровавленными обрубками пальцев и впился зубами в щеку девочки. Так он и остался стоять, и можно было подумать, что он ее целует, если бы не хлещущая кровь. Она заливала его красивый костюм. Через прицел я видел, как двигаются его челюсти. И тут он перестал походить на моего парня; он походил на чудовище. Я нажал на курок; на пару секунд его голова превратилась в кровавое облако, и кровь дождем осыпала на все вокруг. Когда облако рассеялось, он все еще стоял, и хотя голову его больше ничто не держало, она продолжала висеть на лице девочки. Я выстрелил еще раз, и они оба упали. Я знал, что девочка все равно мертва, но лучше мне от этого не стало.

Вот так закончилась история Билли. И думаю, что моей тоже пора заканчиваться. Вчера я нашел этот старый диктофон, и, наверное, мне захотелось выговориться. Вполне возможно, что никто не услышит мою запись. Но вдруг придет день, когда эта беда закончится, и сдается мне, что все мы можем чему-нибудь научиться из моего рассказа. Или же люди постараются как можно скорее забыть то, о чем лучше помнить. Потому как вот что я думаю: то, что они нас убивают, это не самое страшное. Самое страшное, что они превращают нас в себе подобных, отнимают у нас способность чувствовать. Даже если они до тебя не добрались, каждый день ты теряешь частичку своей человечности, и каждый день ты потихоньку умираешь.

А может, я всегда был таким. Я даже ни разу не плакал по Барбаре и моей малышке, хотя я до боли по ним скучаю. Но плакать не могу. Если подумать, по Билли я тоже не плакал. Когда его закапывали, я был зол и никак не мог понять, зачем он решился на такой глупый, эгоистичный поступок. Черт, я знаю, что был плохим отцом, но, если бы он попытался со мной поговорить, я бы нашел, что ему сказать.

И все же сейчас я лучше понимаю Билли — ах, если бы он был здесь, я бы сказал это лично ему, а не этой глупой машине. Один из полицейских сказал мне, что Билли сам толком не знал, что делает, потому что никто не стреляется в грудь. Лучший способ — в рот, немного приподняв дуло.

С винтовкой это трудно проделать, но мне повезло, и в револьвере осталось несколько патронов — а мне понадобится только один.

Что я пытался сказать раньше, чему они научили нас, так это тому, что быть живым вовсе не означает жить. И я думаю, что я уже мертв.

По крайней мере, при данном раскладе я останусь мертвым.

— Ну и тупые же у тебя ножи! Сразу видно, что хозяина в доме нет.

Безуспешно пытаясь напилить колбасу для бутербродов, я с укоризной посмотрела на Светку. А ей хоть бы хны! Повела плечами, не ее, видишь ли, проблемы, что мне нужно что-либо нарезать.

— Я обычно все в нарезке покупаю. Мне и так хорошо, — завела свою старую песню подруга, — Никто мозги не выносит, кормить/стирать/убирать не требует. А с удовлетворением физиологических потребностей в наше время вообще проблем нет. Хорошо жить одной, в общем.

— Ну-ну! Посмотрим, как ты запоешь после тридцатки-то.

∗ ∗ ∗

Светка вообще независимая вся такая у нас. Эмансипированная женщина. Как только на работу устроилась — сразу от родителей съехала и на съемных площадях стала обитать. Вот сейчас уже месяц, как в эту однокомнатку перебралась. Все не налюбуется: старый фонд, потолки под три метра, из окон открывается чудесный вид на парк. Тишь да гладь. А то, что от метро далеко, так это не проблема. У Светки и машинка есть. Хоть подержанная, зато своя.

∗ ∗ ∗

— Знаешь, если бы я и завела кого, то только бы так, для фона. Чтобы просто в квартире был. А то что-то мне здесь последнее время неуютно. Шорохи там всякие. Посуда как будто по ночам гремит, — Света поежилась и замолчала, видимо, смутившись своей минутной слабости.

— Это шишок решил взять хозяйство в свои руки, раз хозяйка такой раздолбайкой оказалась, — решила отшутиться я. Видно же было, что Светка сама не рада, что подняла эту тему. — Изволите ли откушать этих прелестных канапе собственноручного приготовления?

На стол были поданы мои откромсанные бутерброды, и разговор перешел в обычную дружескую беседу двух подруг. Посидели-поболтали часиков до девяти, и я свалила домой.

∗ ∗ ∗

Я жаворонок и, чтобы нормально высыпаться, ложусь довольно рано. Поэтому, когда в полдвенадцатого мой сладкий сон был прерван рингтоном, поставленным на Светку, первой мыслью было послать ее лесом и перезвонить где-нибудь часов в шесть-семь утра. Но телефон звонил так настойчиво, что все же пришлось ответить:

— Какого…

— Ирочка, милая! Приезжай ко мне, пожалуйста! Мне так страшно!

Голос в трубке дрожал и прерывался периодическими всхлипываниями.

— Где ты?

Я начала нашаривать одежду.

— В парке у своего дома, — Света тихонечко завыла.

— Полицию нужно вызывать? — в уме я лихорадочно перебирала ситуации, которые смогли бы довести подругу до такого состояния.

— Нет! Никого не зови! Только ты, Ир, пожалуйста! Приезжай побыстрее, мне очень холодно тут.

— Жди, скоро буду!

А я же безлошадная! Пришлось в срочном порядке вызывать такси, так как на общаке до светиного дома полтора часа езды.

Сунув водителю купюру и не дожидаясь сдачи, я побежала в парк. На детской площадке, сгорбившись, сидела Света, одетая в домашнюю футболку и леггинсы. Это в конце октября!

Глядя на трясущуюся подругу, я поняла, что зря не попросила таксиста подождать. Дурында этакая!

— Светик, солнышко, как ты? — спросила я, кладя руку ей на плечо.

Света подняла на меня свои заплаканные глаза и синюшными губами прошептала:

— Не здесь. А вдруг он увидит.

— Кто увидит? Может все-таки позвонить полиции?

— Нет! Давай просто уйдем отсюда. И я тебе все расскажу.

Мое присутствие немного успокоило Свету. Она оглянулась по сторонам, прикидывая, куда можно пойти в полночь. Видимо, не найдя подходящих вариантов, она предложила поехать ко мне. Я вздохнула, сняла куртку, отдала ее подруге и начала снова набирать номер таксопарка. А я, между прочим, не буржуй какой-нибудь, туда-сюда на такси кататься.

Всю дорогу Света молчала, будто воды набралась, смотрела в пол.

Вот мы, наконец, у меня. Светка греется под душем, а я вспоминаю, где у меня спрятана заначка на случай непредвиденных ситуаций.

Под коньяк с бутербродами Света рассказала, что произошло с ней этим вечером.

∗ ∗ ∗

После наших вечерних посиделок у Светы разболелась голова, и она решила лечь спать пораньше.

Долго ворочалась с непривычки (обычно раньше полпервого ее в постель не загонишь) и задремала. Разбудил ее шум на кухне, вроде как лязганье какое-то.

Шумело так отчетливо, что списать на «послышалось или ветер» не было возможности.

Света решила проверить кухню — вдруг домушники забрались и тырят ее ложки.

Она была зла: голова болела, спать хотелось, а тут шумят. Может спросонья, но особого страха не испытывалось. Поэтому, когда она зашла на кухню, то с минуту просто стояла столбом и таращилась на неведомое существо.

Страх проснулся с запозданием, и то основной его причиной был нож в руке НЕХ, а не сама кухонная зверушка. И вот тогда пришла паника и первобытное чувство опасности неведомого.

Хорошо, что соображалки хватило схватить телефон, когда она выбегала из квартиры. Уже на улице подумалось, что неплохо было бы и пальто взять, но что уж тут. Не возвращаться же обратно. К этому.

— А оно, главное, черненькое, мелкое такое и лохматое, будто кошка ангорская. Волосня сосульками свисает. И руки такие тонкие, длинные, суставчатые, словно ветки от деревьев. В разные стороны… штук пять-шесть. Глаз не видно, пасти тоже, — Света призадумалась, вспоминая детали, — может, они у него шерстью прикрыты. И, главное, кухонный нож — тот, что самый большой в наборе — схватил и стоит. Угрожающе так стоит, как будто сейчас набросится.

— Да, ладно, может, тебе просто померещилось со сна? Или галлюцинация. Говорят, они бывают при сильной головной боли. Мы ведь сегодня с тобой про домовых шутили. Вот и наложилась фантазия на реальность.

На теплой кухне под рюмочку коньяка все уже не казалось таким страшным и необычным. Наверняка происшедшему есть нормальное логическое объяснение.

Взяв с меня обещание завтра поехать к ней домой вместе, Светка легла спать.

Заходя в коридор, мы не почувствовали ничего такого. Нас не продирал мистический холодок и не бегали мурашки по спине. В воздухе не было запахов серы или тухлятины. Все как обычно. Коридор как коридор. Хорошо, что убегая, Светка дверь захлопнула. Конечно, квартира простояла ночь незапертой, но хотя бы не светилась открытой дверью, приглашая войти какого-нибудь любителя легкой наживы.

А вот увиденное на кухне заставило Свету побелеть как полотно.

Я нервно засмеялась:

— Спорим, что они все заточены.

На столе ровным рядом были разложены все имеющиеся в квартире острые предметы от ножей до маникюрных ножниц.

Плашка с Мракопедии:

Эта история таит в сюжете загадку, либо скрытый смысл. Рекомендуем быть внимательнее к деталям.

***

С очень раннего детства моим главным пороком было любопытство. У остальных детей, может, всё было также, но только до поры. Я же своё любопытство всячески поощрял, и это мне впоследствии не раз аукнулось.

Прямым следствием моего любопытства была общительность. Впервые пойдя в детский сад, я сразу же со всеми познакомился. Несколько месяцев я чувствовал себя настолько счастливым, насколько не был никогда, но потом отношения с одногруппниками начали портиться. Постепенно я всем поднадоел, но мы просто не могли поссориться по-настоящему, поэтому отношения всего лишь стали более натянутыми. К сожалению, после детского сада я с ними совсем не контактировал, и шанса всё исправить у меня практически не было.

Когда я пошёл в школу, сначала была та же самая картина. Все удивлялись моей общительности, а потом я стал слишком много лезть в чужие дела и приставать к окружающим. Теперь все старались меня избегать, общение со мной перестало быть радостным. Да его и не было особо.

Относительно короткая учёба в институте прошла незаметно, фастфуд не заставил себя ждать. Затем я нашёл работу программистом в отдалённой от меня части города, и жил только ей. Всё остальное как будто исчезло – вокруг не происходило ничего интересного, любопытство просто нечем было питать. Мне уже были понятны все основные ошибки, которые я совершил в жизни, но поделать ничего было нельзя. Я окончательно замкнулся.

Каждый день путь на работу занимал часа полтора, не меньше. От самого дома я садился на автобус, везущий меня до ближайшего метро, а дальше под землёй была ещё одна пересадка. Эта история началась, когда другую ветку метро подвели довольно близко к моему дому, так что теперь я мог ездить по ней.

Любой житель какого-нибудь из больших городов наверняка хоть раз бывал в метро и знает, что из себя представляют его пересадки. Чаще всего они выглядят как небольшие коридоры между лестницами или эскалаторами, выходящими на станции. Также почти все, наверно, помнят, что в таких местах обычно посередине ставятся металлические загородки, чтобы разделить людей на два потока по направлению движения.

Я сам жил на одной ветке метро, а работа находилась на другой, и пересадка между ними была оснащена такими загородками.

В первый же день, когда я решил проехаться по новой ветке, я заметил некоторую странность, которая слегка взбудоражила мой мозг. Когда я проходил по переходу, то увидел необычную старушку, которая стояла около загородки и облокотилась на неё локтями. На улице в это время шёл дождь, а на старушке был надет насыщенно-чёрный плащ, и по отсутствию блеска дождевых капель на нём было сразу понятно, что старушка находится в метро уже довольно давно.

Рядом, прислонённая к загородке, стояла настолько же чёрная палка. Её изогнутая ручка отливала золотом, а основание было абсолютно чистым.

Я перешёл на другую сторону прохода, чтобы посмотреть на старушку спереди. Под чёрным капюшоном плаща на ней была шапка, как будто посыпанная углём, а глаза скрывались за маленькими чёрными очками, которые, казалось, пожирали тусклый свет ламп со всего перехода. Очки сверкнули, заставив меня ещё пристальнее вглядеться в них. И только спустя некоторое время я заметил ещё более странную вещь: старушка была не одна.

Напротив неё, по одну сторону со мной от загородки, прямо на заляпанном полу сидел человек. Он был одет, как и старушка, не совсем обычно, но если бы я встретил его в толпе, то ничуть бы не удивился. На нём была красная шапка с помпоном и куртка, не очень подходящая к нынешней погоде – больше похожая на ветровку.

Он был абсолютно неподвижен, и, насколько я мог судить, непрерывно смотрел старушке в глаза. Вернее, в очки.

Я подошёл к ним совсем близко и стал наблюдать, но первое время не улавливал ничего необычного. Потом человек в красной шапке спокойно, с грустным выражением лица, поднялся и быстрым шагом пошёл прочь. Старушка не двинулась с места.

Я подождал ещё пару минут, но вскоре пришлось уйти – на работу опаздывать не хотелось.

Вечером, на пути домой, я увидел у перегородки всё ту же самую старушку. На этот раз перед ней никто не сидел. Остатки моего любопытства проснулись, и я решил понаблюдать за ней до тех пор, пока хоть что-нибудь не пойму.

Ждать пришлось долго. Лишь через полчаса какой-то человек в самом обычном, но промокшем насквозь деловом костюме, присел напротив старушки. Я ожидал, что сейчас начнётся что-то интересное, но всё было точно так же, как утром. Человек просто сидел там минут десять, встал и ушёл.

Очнувшись, я кинулся за ним и поймал его за плечо. Стал спрашивать, зачем он садился на пол в переходе, но тот молчал как рыба – вероятнее всего, просто игнорировал меня. Хотя, может быть, и не слышал по какой-то причине...

Тяжело вздохнув, я отстал от него и побрёл на свою станцию.

Моё любопытство получило достаточно подпитки, чтобы начать выстраивать различные планы, направленные на выяснение ситуации. И, когда на следующий день на переходе я нашёл ту старушку, то окончательно уверился в толковости одного из этих планов. На обратном пути с работы я решил сам присесть перед ней и посмотреть, что произойдёт. Может, она таким образом гипнотизирует людей? Передаёт тайные сигналы? У меня была куча версий, но без опыта на себе я не мог подтвердить ни одну из них.

Не надо обвинять меня в том, что я поступил необдуманно. Я уже писал, насколько был любопытен раньше – тяжело, согласитесь, ожидать от такого человека, как я, что его любопытство полностью исчезнет к середине жизни.

Найдя вечером старушку, если можно так выразиться, «не занятой», я подстелил на мраморный пол пакет и сел на него. Поёрзал под неуютным взором чёрных очков, глянул в них и замер. Как потом оказалось, замер на целых полчаса.

Через очки старушка, судя по ощущениям, как бы высасывала из меня энергию, и двигать даже глазами со временем становилось всё труднее. Я всё глядел по сторонам, стараясь уловить хоть малейшие признаки, могущие навести меня на след, но довольно быстро устал и стал просто пялиться вперёд отрешённым взглядом. Было такое ощущение, как будто я жутко вымотался на работе и сейчас, наконец, отдыхаю.

Спустя очень долгое время старушка шевельнулась. Она медленно протянула руку за пазуху, достала оттуда что-то коричневое и протянула мне. Я, с трудом двигая рукой, взял эту вещицу, медленно встал и ушёл, даже не оглянувшись. Затем я поймал себя на том, что просто стоял, улыбаясь, посреди станции.

В растерянности взглянув вниз, я увидел у себя в руке ту вещь, которую мне дала старушка. Это была небольшая картонная коробочка, самая обычная с виду. Я поднёс её ближе к глазам, и только тогда заметил одно необычное свойство.

Знаете ведь, как устроены обычные коробки? Если оглядеть их целиком, то обязательно найдутся несколько клапанов, загнутых внутрь. Здесь же ничего подобного не было. Каждое ребро было просто сгибом картона, безо всяких щелей и клапанов. Это выглядело так, как будто коробку вырезали из цельной массы сразу такой, какая она есть. Так что открыть её никаким из нормальных способов не было возможно.

Я ещё раз внимательно осмотрел её, но не нашёл ни одного намёка на склейку, клапан или что-то в таком духе. Даже вершины были абсолютно гладкими... Ещё одно свойство коробки тоже сбивало меня с толку – её необычайно лёгкий вес. Казалось, что она была абсолютно пустой – я мог подбросить её одним пальцем.

Мне не терпелось разгадать её секрет, и в подъезде я ещё на ходу засунул шапку в карман, чтобы как можно скорее раздеться и приступить к делу.

Придя домой, я взял большой кухонный нож, аккуратно приставил его к коробке и отрезал наполовину одну из её граней, чтобы посмотреть, что там внутри, особо ничего не портя. В тот же миг на меня пахнуло такой жуткой сыростью и холодом, каких, наверно, не бывает даже на болотах осенью. Я отшатнулся, и только зажав нос, смог снова попытаться заглянуть внутрь.

Чем шире я отгибал отрезанную грань, тем больше удивлялся. Вся внутренняя поверхность коробки была покрашена чёрной краской, хотя физически это было невозможно сделать. Ну и, как я и ожидал, коробка оказалась пустой. За исключением чёрной краски.

Раскрыв коробку до конца, я засунул внутрь руку и на всякий случай повозил ей по стенкам. Гадкий запах уже почти улетучился, но когда я вынул руку обратно, она была измазана чёрным.

И что же мне теперь с этим делать?

Я промаялся с коробкой до полуночи, но так и не смог понять, для чего она нужна. Уже глубокой ночью, окончательно отчаявшись, я во внезапном порыве гнева порвал коробку на несколько частей и кинул их в мусорку.

О чём следующим утром сильно пожалел. Я решил отправиться с коробкой к старушке, чтобы попытаться получить каких-нибудь подсказок, и её пришлось долго отряхивать от всякого мусора. Но я не сдавался, и, натерев её почти до блеска и распылив по квартире половину краски, сунул в карман куртки.

За шапкой, как обычно, потянулся на вешалку... И тут мне пришлось вспомнить, куда я положил её вчера, стараясь потратить на раздевание как можно меньше времени. Достав её из кармана вместе с коробкой, я обнаружил, что она вся стала угольно-чёрной, хотя на коробке краски поуменьшилось несильно.

Мельком посмотрев на квартиру, я увидел на всём тоненький чёрный осадок, но разбираться с этим было уже некогда – я и так опаздывал на работу.

По пути я, ожидаемо, увидел старушку около загородки и попытался узнать, для чего она дала мне коробку, сразу – быстро подошёл, положил руку на плечо и стал спрашивать. Но она совершенно не реагировала на меня. Собравшись с духом, я легонько её подтолкнул... Она исчезла. Это выглядело не как растворение, даже хлопка я не услышал – просто была старушка, а теперь нет старушки.

Осоловело я протянул вперёд руку с порванной коробкой, зажатой в ладони... В этот момент человек, ранее сидевший по другую сторону от загородки, встал, вырвал у меня кусок коробки и убежал, как мне показалось. с улыбкой. Я точно не смог бы его догнать – пришлось бы сделать большой крюк, за это время он вполне мог бы уехать на поезде.

Но раз ему для какой-то цели оказалось достаточно лишь части коробки, значит... и мне тоже хватит того, что у меня осталось?

Я положил обрывки в карман и поспешил на работу, надеясь разобраться вечером.

Но меня ждало уже довольно ожидаемое разочарование – старушки на месте не оказалось. И как это я мог совершить такую оплошность?! Теперь меня, скорее всего, ждёт тупик в своих похождениях...

Я подошёл к тому месту, где раньше стояла старушка, и огляделся. Разумеется, напротив на полу никто не сидел. Но мне в глаза бросилось кое-что другое: совсем рядом к загородке была прислонена та самая чёрная палка с золотой ручкой. Я подошёл и осторожно взял её – нельзя было оставлять здесь такую ценную вещь. Они была необыкновенно тяжела, и чем-то мне очень нравилась.

Всю поездку до дома я её рассматривал и наслаждался обладанием подобной вещью. Хоть какая-то польза вышла от моего приключения, хотя я совсем не понимал, зачем мне эта палка нужна. Пробуя её в обращении, я легонько стукнул ей по полу вагона.

Поезд остановился. Это произошло быстрее, чем бывает обычно – он затормозил очень резко. Но люди вокруг ничего необычного не заметили.

А потом открылись все двери, с обеих сторон. Я испугался – ожидал, что сейчас начнётся бардак, люди будут кричать, всё такое... Но никто не обратил на это внимания. Все продолжали сидеть или стоять неподвижно, как будто не видели открытых дверей. Со мной такого раньше никогда не случалось – да и машинисту могли задать хорошенько за такое нарушение правил. Мало ли, что может произойти, открой он двери вагонов в туннеле!

Поднявшись и стараясь не задеть никого из окружающих, я проскользнул к открытой двери и выбрался наружу. Дно туннеля довольно круто загибалось, и стоять там было не очень удобно, но я испытал огромное удовольствие от того, что мог сделать такую вещь, которая раньше всегда была под строжайшим запретом. Моё любопытство торжествовало, теперь я мог с чистой совестью зайти обратно в вагон.

Напоследок я ощупал кабели, прикреплённые к стене туннеля, подошёл к двери, приготовился запрыгнуть в неё...

Как вдруг двери закрылись. Через окна я видел, что люди внутри всё так же сохраняли полнейшее равнодушие. К счастью, поезд после этого не тронулся – я попытался достучаться до них через стекло, но меня они игнорировали точно так же, как и открывание дверей.

Со злости я очень сильно ударил по стенке вагона палкой, и двери открылись вновь. До тех пор я всё же допускал возможность, что это была чистая случайность, но теперь окончательно понял, что всему причиной моя палка. Зайдя внутрь, я стукнул ей ещё раз. Двери закрылись, и поезд тронулся.

Меня всё так же никто не замечал. Для проверки я подошёл со спины к какому-то человеку и, стараясь испугать его, схватил за плечи с криком.

Он поёжился и отодвинулся чуть в сторону.

Но, честно говоря, мне было как-то всё равно, какой будет его реакция. Выйдя на своей станции, я поднялся вверх по эскалатору, но когда пришла пора выходить на улицу, мне ужасно расхотелось это делать. Я чувствовал, что мне надо вернуться в метро. Что-то там было, про что я совсем забыл...

Спустившись, я сел в поезд и сразу почувствовал неимоверное облегчение. Закрыв глаза, я прислушивался к музыке стука колёс и наслаждался. Несколько раз я воспользовался палкой, обследовал весь туннель и остался более-менее доволен его состоянием.

Вы когда-нибудь прислушивались к звукам едущего поезда? Это ведь покрасивее будет, чем на всяких концертах. Типов звучания здесь чуть ли не больше, чем музыкальных инструментов, а ритм с такой точностью не выдержит ни один музыкант...

Доехав до конца ветки, я сел на обратный поезд. Казалось, насытиться этим наслаждением было невозможно – так я пересаживался несколько раз, пока в вагонах не стало так тесно, что я буквально ходил по головам. Один раз я даже не мог втиснуться в поезд из туннеля, и пришлось путём долгих упражнений залезать на крышу. Хотя открытых дверей никто так и не заметил, но люди стали гневно перешёптываться по поводу такой долгой задержки.

А раньше-то я всегда недоумевал, почему вдруг поезда останавливаются в туннелях. Теперь всё стало ясно.

Потом проехал последний поезд, и станции стали очищать от задержавшихся пассажиров. Мне захотелось спать, я прикорнул на скамеечке... А когда открыл глаза, вокруг снова было полно народу.

Вот так вот. Полицейские, оказывается, тоже меня не замечают!

Внезапно я очнулся. Работа! Квартира! Я же совершенно о них забыл!

Даже не заметив, на какой станции нахожусь, я просто побежал вверх по эскалатору, то и дело задевая стоящих справа людей. Наконец, выбежав на площадку, я пролетел через турникеты, злобно скрипнувшие мне вслед. Приготовившись открыть дверь и совершить забег до дома, чтобы вовремя успеть привести себя в порядок, я вытянул вперёд руки... И встретил мраморную стену. В бешенной спешке я даже не посмотрел вперёд.

Люди спокойно входили на станцию и выходили с неё, но как они это делали, я совершенно не мог понять. Они не просто проходили сквозь стену – скорее они исчезали незадолго до неё. Через окна по бокам от выхода я мог видеть, как они снова появлялись снаружи и уходили по своим делам. Я попробовал пройти сквозь стенку, закрыв глаза, но ничего не получилось. А потом произошло самое ужасное – когда один человек собирался выйти в том месте, где стоял я, меня просто отбросило в сторону. Я не мог никак повлиять на него, и был чем-то вроде раздутой до размеров человека пушинки.

Пытаясь выбраться, я ударил палкой по стеклу в боковой стене. Оно треснуло, но не разбилось. Крепкое же ставят, сволочи! Я ударил ещё несколько раз, и осколки полетели во все стороны, отлетая от идущих людей точно так же, как я. Никто не заметил возникшей пробоины. Я попытался пролезть через неё наружу, но в тот момент, когда моя макушка показалась по другую сторону, стекло вдруг превратилось в обычное зеркало, прикреплённое к непрозрачной и непробиваемой каменной стене.

В отчаянии я ударил головой о стену... и провалился внутрь. В глазах стояла серость, тело как будто опутали ватой, но тем не менее я мог спокойно перемещаться в этой среде. Вытянув руки вперёд, я сделал несколько медленных шагов, но стена всё не кончалась. Боясь затеряться среди бесконечного однообразия вещества, я подался назад и вывалился обратно в помещение. Попробовал точно так же войти в другие стены – везде было одно и то же, никакого намёка на что-либо, кроме метро и тёмной субстанции.

От горя, или от усталости – не знаю, от чего, но я вернулся к мыслям о метро. Спустившись вниз, я совершил свою последнюю поездку на поезде. Почему последнюю? Не знаю, но я чувствовал, что надо срочно где-то осесть, иначе так и останусь никем не замеченным.

Найдя незанятый переход... Кажется, это был тот переход, которым я пользовался до проведения новой ветки метро к моему бывшему дому. Но я не уверен, не помню уже. Главное, что он был незанятый, и я его занял. Расположился у загородки, палку прислонил рядом.

Долго ждать не пришлось. Довольно скоро в переходе показался человек, отличающийся от остальных – он что-то знал. Да, действительно, проходя мимо меня, он развернулся и сел на пол. Ожидая чего-то, посмотрел на меня.

Сколько я ни пялился ему в глаза, никакого толку от этого не было. Да, точно! Я же забыл про очки.

Вынув их из нагрудного кармана, я хорошенько протёр стёкла внутренней поверхностью разорванной коробки. Надел. Теперь стёкла были абсолютно чёрными, но, несмотря на это, я всё прекрасно видел сквозь них. И даже не только видел – теперь я мог питаться. Хотя, в чём разница между этими двумя понятиями?

Взгляд человека, сидящего передо мной, постепенно тускнел. Я выждал достаточно времени, пока он не замер окончательно, а затем оторвал от коробки кусок и отдал ему. Его лицо озарилось радостью, и он убежал, прижимая к груди мой подарок.

Не надо думать, будто я такой глупец, что сразу отпустил его, даже не насытившись. Да, я это сделал, но у меня были определённые на то причины. Он был первым, кто ко мне подошёл.

И я ведь ещё новичок... Так что первое время еду придётся экономить.

А этот человек вернётся, я уверен. Он ещё не знает, что я ему дал.

Источник

Умирал важный, старый сановник, большой барин, любивший жизнь. Умирать ему было трудно: в Бога он не верил, зачем умирает - не понимал, и ужасался ужасом безумным. Было страшно смотреть на него, как он мучился.

Позади умирающего сановника была большая, богатая, интересная жизнь, в которой не оставались праздными сердце и мысль и получали свое удовлетворение. И устали сердце и мысль, устало все пожившее, тихо холодеющее тело. Глаза устали смотреть даже на прекрасное - насытилось зрение; и ухо стало слышать, и сама радость сделалась тяжелою для утомленного сердца. И пока был сановник на ногах, о смерти он помышлял даже с некоторым удовольствием: отдохну, по крайней мере, - думал он; перестанут целовать, уважать и ходить с докладами, - думал он с удовольствием. Да, думал... а вот когда свалился он на смертный одр, то стало невыносимо больно и ужасно до последнего ужаса.

Хотелось пожить еще, - хоть немного, хоть до будущего понедельника или, еще лучше, до среды или до четверга. Однако настоящего дня, в который он умер, он так и не узнал, хотя их всего только семь в неделе: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье.

Тут-то, в этот самый неизвестный день, и пришел к сановнику черт, обыкновенный черт, каких много. В дом он вошел под видом священника, ладана и свечей, но умершему предстал во всей своей святой правде. Сановник сразу догадался, что черт пришел неспроста, и обрадовался: раз существует черт, то смерти настоящей нет, а есть какое-то бессмертие. В крайнем же случае, если нет бессмертия, то можно продлить и эту жизнь, продав душу на выгодных условиях. Это было очевидно, а от испуга совсем ясно.

Но черт имел вид усталый и недовольный, долго не начинал разговора и оглядывался брезгливо и кисло, как будто не туда попал. Это обеспокоило сановника, и он поскорее предложил черту сесть; но, и усевшись, черт продолжал глядеть все так же кисло и молчал.

"Вот они какие, - думал сановник, потихоньку разглядывая чуждое, более чем иностранное лицо посетителя. - Ну и противная же харя, Господи! Я думаю, что и там он не считается красивым".

А вслух сказал:

- А я вас не таким представлял.

- Что? - недовольно спросил черт и кисло сморщился.

- Не таким вас представлял.

- Пустяки.

Ему все это говорили при первом знакомстве, и надоело слышать одно и то же. А сановник думал: "Не предлагать же ему чаю или вина, - у него и пасть такая, что пить он не может".

- Вот вы и умерли... - начал черт лениво и скучно.

- Ну что вы! - возмутился и испугался сановник. - Я вовсе еще не умирал.

- Другому скажите, - равнодушно огрызнулся черт и продолжал: - Вот вы и умерли... так что же нам теперь делать? Дело серьезное, и вообще надо же этот вопрос решить.

- Но неужели это - правда: я уже умер? - ужасался сановник. - Ведь мы же... разговариваем.

- Ну, а когда вы едете на ревизию, вы сразу попадаете в вагон? Вы еще сидите на станции.

- Так, значит, это - станция.

- Ну да. А то что же?

- Понимаю, понимаю. Значит, вот это уже не я. А где же я, то есть мое тело?

Черт неопределенно мотнул головой:

- Недалеко. Вас сейчас обмывают теплой водой.

Чиновнику стало стыдно; вспомнил некрасивые, жирные складки на пояснице, и стало еще стыднее. Он знал, что покойников обмывают женщины.

- Глупый обычай, - сказал сановник сердито.

- Ну, уж это - ваше дело, а я тут ни при чем. Но, однако, я попросил бы вас перейти к вопросу, а то времени мало. Вы очень быстро портитесь.

- В каком смысле? - похолодел сановник. - В... в обыкновенном?

- Ну да. А то в каком же? - с горькой иронией передразнил его черт. - Мне, извините, ваши вопросы надоели. Извольте выслушать внимательно, что я вам изложу, - повторять не стану.

И в очень скучных выражениях, тягучим голосом повторяя то, что, видимо, самому ему надоело до последней степени, черт изложил следующее. Для старого, важного, уже скончавшегося сановника есть две возможности: или пойти в окончательную смерть, или же в особенную, несколько странную и даже подозрительную жизнь, - как он хочет, как он выберет. Если он выберет первое, - смерть, - то для него наступит вечное небытие, молчание, пустота...

"Господи, это и есть то самое ужасное, чего я так боялся", - думал сановник.

- Ненарушимый покой... - продолжал черт, с некоторым любопытством разглядывая незнакомый потолок. - Вы исчезнете бесследно, ваше существование прекратится абсолютно, вы никогда не будете говорить, думать, желать, испытывать боль или радость, никогда больше не произнесете "я", - вы исчезнете, погаснете, прекратитесь, понимаете, станете ничто...

- Нет, нет, не хочу! - крикнул сановник.

- Но зато покой, - наставительно сказал черт. - Это, знаете, тоже чего-нибудь стоит. Уж такой покой, что лучше придумать нельзя, сколько ни думайте.

- Не хочу покоя, - решительно сказал сановник, а усталость отозвалась в мертвом сердце мертвою мольбою: "Дайте покоя, покоя, покоя".

Черт пожал волосатыми плечами и утомленно продолжал, как приказчик в модном магазине к концу бойкого торгового дня:

- Но, с другой стороны, я имею вам предложить вечную жизнь...

- Вечную?

- Ну да. В аду. Ну, конечно, это не совсем то, чего бы вам хотелось, но тоже жизнь. У вас будут кое-какие развлечения, интересные знакомства, разговоры... а главное, вы сохраните навеки ваше "я". Вы будете жить вечно.

- И страдать? - пугливо спросил человек.

- Но что такое страдание? - брезгливо сморщился черт. - Это страшно, пока не привыкнешь. И я должен вам заметить, что если у нас и жалуются на что-нибудь, так именно на привычку.

- А у вас много народу?

Черт покосился:

- Есть-таки. Да, на привычку. На этой почве, знаете ли у нас недавно вышли крупные беспорядки: требовали новых мучений. А где их взять? Кричат: шаблон, рутина...

- Ужасно глупо! - сказал сановник.

- Да, докажите-ка им. По счастью, наш...

Черт почтительно привстал и сделал подлое лицо; такое же лицо, на всякий случай, сделал и сановник.

- Наш маэстро предложил грешникам: пожалуйста, мучайте себя сами. Пожалуйста!

- Самоуправление, так сказать, - отозвался сановник с иронией.

Черт сел и засмеялся:

- Теперь они придумывают. Ну так как же, дорогой мой? Надо решать.

Сановник задумался и, уже веря черту как родному брату, несмотря на его гнусную рожу, нерешительно спросил:

- А как бы вы посоветовали?

Черт нахмурился:

- Нет, это вы оставьте. Я тут ни при чем.

- Ну так я не хочу в ад!

- Ну и не надо. Распишитесь.

Черт положил перед сановником бумажку, довольно грязную, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ.

- Вот тут, - показал он когтем. - Нет, нет, не там, это - если хотите в ад. А смерть вот здесь.

Сановник подержал перо и со вздохом положил.

- Вам легко, - сказал он укоризненно. - А каково мне? Скажите, пожалуйста, у вас чем мучат главным образом? Огнем?

- Да, и огнем, - равнодушно ответил черт. - У нас есть праздники.

- Да что вы! - обрадовался сановник.

- Да. По воскресеньям и табельным дням полный отдых; в субботу, - черт продолжительно зевнул, - занятия только от десяти до двенадцати.

- Так, так. Ну, а Рождество и вообще?..

- На Рождество и на Пасху по три дня свободных, да вот еще летом каникулы на месяц.

- Фу-ты! - радовался сановник. - Это даже гуманно. Вот не ожидал! Ну, а если... в крайнем, конечно, случае... подать рапорт о болезни?

Черт пристально посмотрел на сановника и сказал:

- Пустяки.

Сановнику сделалось стыдно; застыдился слегка и черт. Вздохнул и заволок глаза. Вообще видно было, что либо он не доспал сегодня, либо все это смертельно ему надоело: умирающие сановники, небытие, вечная жизнь. На правой ноге к шерсти пристал кусочек сухой грязи.

"Откуда это? - подумал сановник. - И почиститься лень".

- Так. Значит, небытие, - задумчиво сказал человек.

- Небытие, - как эхо, не открывая глаз, отозвался черт.

- Или вечная жизнь.

- Или вечная жизнь.

Долго думал умерший. Там уже и панихиду отслужили, а он все думал. И те, кто видели на подушке его необыкновенно строгое, серьезное лицо, никак не предполагали, что за странные сны развеваются под холодным черепом. И черта не видели. Курился, растворяясь, последний ладан, пахло притушенными восковыми свечами и еще чем-то как будто пахло.

- Вечная жизнь, - не открывая глаз, задумчиво повторил черт. - Объясни ему получше, что значит вечная жизнь; ты плохо, говорит, объясняешь, - а разве он, дурак, когда-нибудь поймет...

- Это вы про меня? - с надеждой спросил сановник.

- Так, вообще. Мое дело маленькое, но как посмотришь на все на это...

Черт уныло замотал головой. Сановник также в знак сочувствия покачал головой и сказал:

- Вы, видимо, не удовлетворены, и если я, с своей стороны...

- Прошу вас не касаться моей личной жизни, - вспылил черт, - и вообще, скажите, пожалуйста, кто из нас черт: вы или я? Вас спрашивают, вы и отвечайте: жизнь или смерть?

И опять думал сановник. И все не знал, на что ему решиться. И оттого ли, что мозг его портился с каждой секундой, или от природной слабости, стал он склоняться на сторону вечной жизни. "Что такое страдание? - думал он. - Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя..."

...В это время его уже везли на кладбище. И как раз около департамента, где он начальствовал, служили панихиду. Шел дождь, и все были под зонтиками, стекала с зонтиков вода и поливала мостовую. Блестела мостовая, а по лужам молчаливо топорщилась рябь, - был ветер при дожде.

"Но не вмещает сердце и радости, - думал сановник, уже склоняясь на сторону небытия, - устает оно от радости и просит покоя, покоя, покоя. У меня ли одного такое тесное сердце, или же так и всем на роду написано, но только устал я, ах, как я устал". И вспомнил он недавний случай. Это было еще до болезни. И собрались у него гости, и было почетно, весело и дружелюбно. Очень много смеялись, а особенно он, - раз даже до слез рассмеялся. И не успел он тогда про себя подумать: "Какой я счастливый", - как вдруг потянуло его в одиночество. И не в кабинет и не в спальню, а в самое одинокое место, - вот и спрятался он в то место, куда ходят только по нужде, спрятался как мальчик, избегающий наказания. И провел он в одиноком месте несколько минут, почти не дыша от усталости, предавая смерти дух и тело, общаясь с нею в молчании таком угрюмом, каким молчат только в гробу.

- А ведь надо поторопиться, - сказал черт угрюмо. - Скоро и конец.

Лучше бы он и не говорил этого слова: конец. Совсем было отдался сановник смерти, а при этом слове воспрянула жизнь и завопила, требуя продолжения. И так все стало непонятно, так трудно для решения, что положился сановник на судьбу.

- Можно подписать с закрытыми глазами? - боязливо спросил он черта.

Черт искоса поглядел на него, качнул головой и сказал:

- Пустяки.

Но, должно быть, надоело ему возиться, - подумал, повздыхал и снова разложил перед сановником смятую бумажку, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ. Сановник взял перо, стряхнул чернила раз, другой, закрыл глаза, нащупал пальцем место и... Но в последний момент, когда уже делал росчерк, не вытерпел и взглянул одним глазом. И крикнул, отшвырнув перо:

- Ах, что же я наделал!

Как эхо, ответил ему черт:

- Ах!

И заахали стены и потолок, стали сдвигаться, ахая. И захохотал черт, уходя. И, чем дальше он уходил, тем шире становился его хохот, терял раздельность, раскатывался страшно.

...В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого, даже и покойника, - так широки и гулки были звуки.

1911 г.

Автор: Леонид Андреев

Из поста https://pikabu.ru/story/igryi_pamyati_5738838

@Toomach

После травм, если мозг поврежден, он сам достраивает утерянные воспоминания совершенно произвольным образом. Там где он не помнит, может в момент "конструирования" воспоминания наложить некоторую заплатку из произвольных фантазий.

Мой мозг после сотрясения тоже несколько изменил мое прошлое. Это выяснилось позже, когда мы с подругой болтали. Я прекрасно помнила, как она мне рассказала про свой сексуальный опыт с девушкой, а она сделала большие глаза и сказала, что даже никогда не целовалась с девчонками) Ну и еще всякое по-мелочи. Так что я теперь не очень уверена во всех своих воспоминаниях.

Ощущение действительно очень странное, то ли все сговорились против тебя, то ли у вас реально было разное прошлое.

@xxxMaMoNTxxx

У меня есть история связанная с ложными воспоминаниями. Попал мне как-то в руки диск с режиссёрской версией властелина колец. Отчетливо помню сцену с Томом Бомбадилом, как он приводил Мэрри и Пиппина к себе домой, как спас их от Старого Вяза, помню все мелкие детали этой сцены. Решил тут пару лет назад пересмотреть трилогию, качнул в хорошем качестве режиссерскую версию и не обнаружил этой сцены. Подумал сначала что качнул урезанную версию, но когда начал гуглить, оказалось, что эта сцена никогда не снималась. Себе я это объяснил тем, что когда давно смотрел тот диск сильно болел и в полуобморочном состоянии мозг сам дорисовал эту сцену, так как незадолго до этого довелось прочитать книжный вариант.

@YourDaddy

Я в детстве играл в ра2 и там была чудесная кампания про Юрия, вспоминаются целые миссии и отличный сюжет, в котором Юрий захватывает почти весь мир, но не успевает остановить американцев, которые перемещаются в прошлое и уничтожают тебя в одной из первых миссий. Спустя много лет скачав ра 2 увидел лишь кампании где ты играешь ПРОТИВ Юрия, но не ЗА него. Помню еще, что скачал читы и пытался выдержать натиск врагов, но волны увеличиваясь до определенного времени потом стали повторяться, а время просто шло и шло. хз может просто фантазия детская.

@Zolotovskaya

Очень странная история, подобная этой, произошла со мной. Отчетливо помню, что раньше банкомат выдавал мне деньги 10-тысячными купюрами, иногда квартиранты отдавали такими же купюрами. Иногда в последнее время я думала, почему перестали попадаться эти купюры. Спросила мужа. Он был очень удивлен. Посмотрела в интернете - была удивлена: 10-тысячные купюры не выпускались.... Сотрясения не было, но клиническую смерть перенесла ранее.

@AlexKoz1980

Я четко помню что у нас была белая собака, которую звали Кучум, мы еще с отцом брали его на охоту, один раз он по дороге на охоту на выходе из деревни подрался с другой собакой, все это четко помню, но... отец утверждает, что у нас не было такой собаки вообще.

1.

Людочку Максимову ждало светлое будущее. В этом не сомневались ни преподаватели, прочившие ей трудовую славу и блистательную карьеру, ни сокурсники, отмечавшие её бойкий характер (соседствующий с обаянием милой плутовки, которая могла сунуть свой симпатичный вздёрнутый носик в любое пекло и даже не обжечься), ни сама Люда.

Студентка технологического вуза, с отличием закончившая четвёртый курс факультета горного дела, комсорг группы и неизменный комиссар студенческого отряда «Альфа» была готова к трудовым подвигам. И когда ей предложили пройти двухмесячную практику в должности заместителя главного технолога на комбинате «Уральский сталевар», та, не сомневаясь ни минуты, согласилась. Не потребовалось даже предварительного собеседования. Люду не смутило и то, что нужно было покинуть родные пенаты и на время переехать в другой город, за несколько тысяч километров от дома.

– Ох, милая, куда же ты суёшь свою непутёвую голову, не сидится тебе на месте, – вздыхала баба Поля накануне отъезда. Родители, также не одобрявшие выбор дочери, но знающие её непреклонный характер, недолго протестовали и организовали торжественный ужин в узком семейном кругу: пригласили родню, которая состояла всего-то из двух бабушек и одного деда, и накрыли, как и полагается в подобных случаях, праздничный стол.

– Бабусенька, а сама то, сама, – внучка лёгким мотыльком вспорхнула со стула, пересела на диван и обняла бабушку, глаза которой уже наполнились слезами. – Мама мне рассказывала, как ты для того, чтобы устроиться на лесопромышленный комбинат, оставила деревню.

– Так то ж другие времена были, детка, покойные. Тем более, меня дед твой, Ефим, долго уговаривал переехать к нему в город, пока не сломил сопротивление. – Баба Поля кивнула в сторону стола, где он по-хозяйски, до краёв разливал в рюмки грузинский коньяк, по случаю торжества извлечённый из серванта.

– Прям так и засопротивлялась она! – Ефим взмахнул рукой и опрокинул на скатерть чашку с винегретом.

– Дед, ты не слишком-то раздухарился, тащить на себе не придётся твой переполненный эмоциями организм? – застрожилась бабушка.

– Да мы проводим вас до дверей, пару квартала прогуляемся, погода, тем более, способствует, – мама Людочки, Александра Павловна, уже хлопотала по столу, смахивая тряпкой салат на газету. – Чего молчишь, Николай? – ткнула она мужа.

– Непременно проводим, а как же, тут идти-то, две песни спеть не успеем. Да что мы всё про нас, дочку ведь на практику отправляем.

– Вот и я говорю, – подхватила вторая бабушка, Тоня, поправляя очки, – сейчас довериться страшно людям, тем более ехать вдаль, положившись на какую-то писанину.

– Да чего вы все боитесь, сами почитайте, – Люда потянулась к журнальному столику и взяла в руку вскрытый конверт. Выудив оттуда сложенный лист, развернула его. – Чёрным по белому написано: «Уважаемая Людмила Николаевна… так, дальше… Ваши успехи в учёбе... – она наморщила носик, от чего стала похожа на лисичку, которая вот-вот чихнёт, и побежала дальше глазами по тексту. – Вот: «...с надеждой на плодотворное сотрудничество, с уважением, директор». Печать, подпись, Пэ эМ Егоров.

– Всё равно не понимаю, – мама поддержала бабушку Тоню, – как можно верить письму и лететь сломя голову в чужой край, женихов здесь, что ли, не хватает? Вон Катьку, подружку свою возьми, устроилась на практику в родную школу.

– Я не за женихами, между прочим, туда еду – это, во-первых, – немного покраснела Люда. – Во-вторых, я созванивалась с отделом кадров предприятия и получила подтверждение своему назначению. И оплате проживания в гостинице «Россия» в течение всей практики.

– Молодчина, Людок, в семействе Максимовых трусов никогда не было, – победоносно вскинул вверх руку дед и едва успел отклониться от бабкиной затрещины.

– Хватит перечить девке – небось, без нашей помощи смогла поступить и учиться в институте, значится, и там не пропадёт. Не в Америку же едет. Внучка с благодарностью посмотрела на деда.

– Про таких, как Людка, говорят – «Наполеон в юбке». Предлагаю тост! Сделайте тише телевизор, - дед взял в руку стопку, поднялся, ладонью оправил аккуратно подстриженную бороду, подождал, пока встанут остальные и только тогда продолжил. – В этот не по-весеннему жаркий майский день, когда страна совсем недавно отметила сороковую годовщину победы Советского Союза над фашистской Германией…

– Отец, ты же не на Совете ветеранов выступаешь, можно без длинных предисловий, – Николай дотянулся до тарелки с солёными груздями, вилкой зацепил крепкую шляпку, обмакнул в сметану и приготовился закусывать.

– Ладно-ладно, перехожу к основному блюду. Все мы, кто раньше, кто позже оставляем родительский очаг и вступаем во взрослую жизнь. Потому, Людка, желаю тебе найти себя в ней, дорасти до директора предприятия и, – дед подмигнул, – захомутать доброго мужика.

– Деда, ну ты чего, – засмущалась Люда, но протянула вперёд бокал с брусничным морсом и чокнулась со всеми.

Ещё не один тост звучал за праздничным столом, не одно напутствие было дано будущей практикантке. Были и слёзы и песни под гармонь. Всё, как и положено в самой обычной советской семье, которая отмечает важное событие.

Однако родня не догадывалась о том, что долгие проводы обернутся в итоге лишними хлопотами.

2.

Время за ужином пролетело незаметно. Наступила полночь, когда уставшая от повышенного внимания Люда зашла в спальню. Она посмотрела на стоящую в углу комнаты большую сумку, и ещё раз прикинула – ничего не забыла? Завтра будет поздно думать – утренний поезд с вокзала отправляется в девять часов, время только на умыться и позавтракать останется.

Быстро расправила кровать, переоделась в пижаму и, перед тем как лечь, подошла к овальному зеркалу, висящему на шкафу, и критическим взглядом посмотрела на себя.

«Ну да, милые веснушки, да, характер, но вот хотя бы сантиметров десять роста. Правильно дед говорит, что Наполеон в юбке, - она поднялась на цыпочки. - Примерно, вот настолько повыше», - и распустила с узла волосы. И этот дурак, Пашка, с соседнего потока, который ходит за ней весь последний семестр, вздыхает и молчит. Нет, чтобы подойти и сказать. Вот пускай теперь пару месяцев страдает, может, это придаст ему решительности. А если нет, придется взять дело в свои руки.

Люда недовольно поджала губы – жаль, что лишь сейчас пришло в голову такое простое решение. И дальняя поездка уже не казалась ей настолько интересной. Что-то новое прямо сейчас зарождалось внутри. Какое-то непривычное томление. И, несмотря на то, что в зеркале по-прежнему отражалась та же самая двадцатилетняя девушка, что и утром, всё же это была совсем иная она. Влюблена? От такой мысли полыхнуло лицо. Она не узнавала себя – заучку и ботаника. Организатора студенческих танцев и бескомпромиссного сборщика комсомольских взносов. Только учёба, только общественная деятельность. Никогда не было дела до всяких глупостей, вроде любовных отношений. И вдруг неожиданно для самой себя нашлось место чувствам.

Хлопнула дверь – вернулись родители. Но даже посторонние звуки не смогли отвлечь от мыслей.

– Как же тяжело стало в груди, тесно! – выдохнула она. – Вместо того, чтобы думать о предстоящей поездке, в голове каша и… Паша. Да что за наваждение?! Она взъерошила волосы – всё, спать!

Привычным движением завела будильник и поставила на письменный стол. Затем подошла к двери и, дотянувшись до выключателя, погасила свет. Вытянув вперёд руки, на ощупь добралась до кушетки, юркнула под одеяло и, едва коснувшись подушки, провалилась в темноту. И приснился Людочке странный сон.

3.

Будто остались позади километры железнодорожных путей, множество крупных станций и несметное количество полустанков, жареная курица и бутерброды с колбасой, отварная картошка в кульке, купленная у бабули на перроне какого-то города, молчаливые соседи по плацкарте и фантастическая повесть «Фирменный поезд «Фомич», героями которой были простые советские люди.

И прямо сейчас Люда стояла перед зданием, над входной дверью трехэтажного здания которого было написано «Отдел кадров». Несколько шагов отделяло ее от крыльца, но ноги не слушались. Казалось, будто туфли вонзили острые каблуки в щербатый асфальт и металлическими набойками, как якорями, мертвой хваткой вцепились в толщь земли. И единственная возможность попасть внутрь помещения – это расстегнуть ремешки и выскользнуть из обуви. И Люда, ни секунды не раздумывая или смущаясь, сделала бы это, если бы не одно но – дом, на который она смотрела, внушал ужас. Ей бы сейчас спросить у прохожего, куда она попала. И почему здание, на ржавой табличке которого с трудом можно было разобрать адрес: «Иркутский проезд, д. 14», выглядело так, словно здесь проходили съемки «Сталинградской битвы». Но улица была пустынна.

Невероятно, в разгар рабочей недели, в среду, отсутствовали не только люди в пределах видимости, но и звуки. Тишина стояла идеальная, но очень зыбкая. Такая, что в любой момент может взорваться человеческим воплем или жутким воем животного.

Темная материя неопределенного цвета колыхалась в раскрытой створке окна на втором этаже и, судя по отсутствию даже малейшего дуновения ветра, внутри работал вентилятор. На краю крыши переломленная посредине антенна повисла на проводах, и время от времени по ней беззвучно пробегали голубые искры. Вокруг ни кустика, ни травы, лишь серая пыль, совсем не похожая на землю. Выбитые напрочь стекла в грязных рамах, повисшая на одном креплении входная ручка и двери с огромной дырой посредине. Трещина, толщиной в человеческую руку, пронзившая здание с третьего по первый этаж, и если бы не металлические полосы, которые как бы перебинтовали зияющ…

– Люмммла Массымова?! – вдруг неожиданно лопнул воздух, и сердце практикантки едва не разорвалось следом.

Она повернула голову и, если бы перед ней разошлась земля – испугалась бы меньше. На крыльце, на котором минуту назад не гулял даже ветер, стояли люди. Точнее, то, что от них осталось. Полуразложившаяся плоть, обернутая в лохмотья – трупы, место которым только на кладбище. Люда сильно зажмурилась и снова открыла глаза. Ничего не изменилось, кроме того, что один из встречающих протянул к ней руку. Другой мертвец в истлевшем, но застегнутым на все пуговицы пиджаке, поддерживая челюсть, прошамкал:

– Раабрэ поржэлэть в отдыкадрафф!

– Аааааа! – завизжала Люда и… проснулась.

4.

Как сложилась дальнейшая жизнь Людмилы Максимовой? Она не поехала на практику. Несмотря на то, что была атеисткой, все же верила в некоторые вещи, которые невозможно было объяснить с точки зрения марксистско-ленинской философии. Например, в черную кошку, что приносит несчастье, если успеет слева направо перебежать дорогу или, что еще хуже, присесть на полпути перед тобой в битую посуду, из которой нельзя есть. Во сны с четверга на пятницу, что непременно сбываются.

Сразу после окончания института Людмила вышла замуж за Пашку и родила сначала дочку, а почти сразу, спустя полтора года, сына. Пережили лихие девяностые, хоть и не сразу, но купили квартиру. Жизнь текла спокойно, как в большинстве обычных счастливых семей.

И почти уже стерся из памяти страшный сон из далекой студенческой юности, как вдруг в один из субботних вечеров, на экране телевизора появилась картинка, на которой крупным планом было взято здание именно того отдела кадров. Заброшенного и разрушенного, с трещиной от крыши до земли и пустыми глазницами оконных проемов. Стоя на крыльце, журналист рассказывал об очередной годовщине страшного пожара на заводе "Уральский сталевар", под завалами обрушенных корпусов которого оказались несколько десятков рабочих и инженеров предприятия. Трагедия произошла жарким летом 1985-го, в год несостоявшейся практики Людочки.

Источник