Продолжаю размещать тексты репортажей французского военного журналиста Людовика Нодо. Сегодня два материала.
Первый в оригинале назывался «Банкротство казаков», но на самом деле, Нодо, как и многие другие зарубежные наблюдатели отнес к «казакам» довольно широкий круг кавалерийских подразделений. И, прежде всего, речь у него идет о мусульманской кавалерии, которую казаками считать никак нельзя. Поэтому я позволил себе немного подредактировать название. Хотя критика собственно казачьих частей (и довольно справедливая) у автора также присутствует.
Второй – «Они узнают» - говорит о тех уроках, которые, по мнению корреспондента, извлекла для себя русская армия в ходе боевых действий.
Банкротство кавалерии
В европейских армиях до сих пор держатся ложного понятия о том значении, которого можно ожидать на войне от кавалерии, считая, что кавалерия явится на нее вооруженной холодным оружием, тем самым, которое неприятеля не убивает, а губит того, кто его носить.
В конце ноября один иностранный военный, лейтенант Б., приехал в армию с тем, чтобы поступить волонтером (с сохранением своего чина) в один из казачьих полков. Генерал Мищенко встретил его несколькими доброжелательными словами, на которые молодой, только что прибывших из Европы энтузиасты, ответил так:
– Да, генерал, я приехал сюда потому, что захотелось послушать свиста пуль, захотелось хорошенько ударить саблей, а, если придется, то и получить самому такой удар.
– Это превосходно,—отвечал знаменитый кавалерийский генерал, – превосходно. И я обещаю вам, что вы можете даже очень скоро услышать свист пуль. Это, да. А вот, что касается доброго удара саблей, то я боюсь, что вы ошиблись. Не могу обещать вам случая ни ударить, ни получить удар, потому, знаете, сабля, — в наше время, – предмет не из употребительных.
В этом же самом году в Париже издана брошюра, касающаяся японской армии, она содержит утверждения, которые действительность на наших глазах опровергла самым решительным образом.
Автор этой брошюры уверял, что во время текущей войны между русскими и японцами последние, обладая незначительной и посредственной кавалерией, будут лишены возможности получить даже ничтожнейшие сведения о своем противнике. И даже больше того, им совсем невозможно будет проникнуть за «занавес» из русской кавалерии, позади которой русская армия сможет в абсолютной тайне производить маневры.
В действительности случилось как раз наоборот.
Японцы всегда были отлично осведомлены посредством шпионов и потому предпринимали самое ограниченное число разведок. Что же касается их кавалерии, то, по признанию самих русских офицеров, она оказалась куда лучше, чем о ней думали. Но, когда ее эскадроны натыкались на более значительные силы противника, то всегда успевали, благодаря быстроходности своих австралийских коней, уходить от разгрома. Впрочем, уже с самого начала войны стало заметно, что японская кавалерия признает несомненное превосходство над собой кавалерии русской и редко отходит далее чем на 3.000 метров от своей пехоты, которая всегда приходить к ней на помощь своим огнем.
Что касается русской кавалерии, то она-то именно и натыкается очень часто на непроницаемый «занавес», но – «занавес» пехоты, которая обычно располагается в долинах, куда кавалерии становится невозможным проникнуть для разведки.
Вне всякого сомнения, русская кавалерия и, главным образом, та, что находится под начальством Мищенко и Самсонова, не раз исполняла блестящие военные поручения. Она умела и собрать кое-какие полезные данные.
Но, вообще, опыт показал, что кавалерийская тактика, как она понимается европейскими главными штабами, не соответствуешь более потребностям современной войны и должна подвергнуться значительным реформам.
Несомненно, однако, что две резкие особенности, исключительно свойственные маньчжурской кампании, лишили поучительность этой кампании ее полного значения.
Первая из этих особенностей та, что война вплоть до взятия Ляояна происходила почти все время в местности, очень пересеченной, часто даже в обрывистых горах, где долины суживались до размеров настоящих ущелий. Десяток ловких пехотинцев, сумевших здесь забраться на кручи склонов, всегда мог задержать целую сотню кавалеристов.
В горах кавалеристу еще чаще, чем на равнине, рано или поздно приходится спешиваться и драться в пешем строю.
Вторая же особенность кампании та, что казаки, хотя и подтвердили свою старую репутацию относительно их наезднической выносливости (о чем никто и не спорит), но за то глубоко разочаровали специалистов своими военными действиями, и даже – русских офицеров.
[Особенно хочу остановиться на частях иррегулярной азиатской кавалерии] Эти темные люди относились к войне безо всякого энтузиазма. Им осталась не ясной ни ее цель, ни польза, и у них не было ни малейшего понятия о том, почему им надо стараться; и в начале они еле поворачивались и пользы приносили очень мало.
Конечно, если бы им чаще приходилось, как это было в стычке при Вафангоу (за несколько дней до большого сражения того же имени), налетать и разносить своими пиками японские эскадроны, то у них бы тогда же пробудилась любовь к этому спорту.
Но – японская шрапнель и огонь пехоты им пришлись не по вкусу, и скоро стало ясно, что эта иррегулярная кавалерия мало способна к усвоению приемов новой тактики.
Мне рассказывали анекдоты, как эти отряды кавалерии, посланные на разведку, преспокойно останавливались в деревушке и занимались своим любимым чаепитием, не замечая того, что местность занята японцами.
Недостаток военного жара достиг однажды у кавказцев степени открытого ослушания. Вообразив, что их призвали только для отбывания шестимесячной службы, они однажды вдруг отказались продолжать служить дальше и в первых числах октября начали распродавать своих лошадей.
Пришлось судить их военным судом и вожаков, десять человек этого полка, приговорить к смерти, чтобы заставить остальных, если не воодушевиться военной отвагой, то хоть повиноваться.
Я видел этот десяток осужденных пешими, без оружия и под конвоем пехоты, которая, кажется, вела их к месту экзекуции.
Расстреляли ли их? Не знаю…
Разумеется, душевное настроение этих бунтовщиков нельзя переносить на всех казаков армии. Наоборот, много прославленных примеров говорит о противном. Но, вообще, можно сказать, что казачья конница совсем не оказала тех услуг, какие может оказать регулярная строевая европейская кавалерия, маневрирующая и сражающаяся с таким совершенством, какое проявил, например, великолепный полк Приморских драгун.
Да, видно прошло то время иррегулярной кавалерии; время пресловутых наездов, отчаянных атак, отчаянных рубак и охотников.
В будущем кавалерия, как всякая другая часть войска, должна быть организмом регулярным и специального назначения, превосходно обученным и действующим по последним правилам военного искусства.
Вполне возможно, что кавалерия, лучше обученная и подготовленная к войне, действовала бы и теперь с большей производительностью, тем не менее настоящая война вполне обнаружила, что теперь кавалерии стало трудно противостоять огню дисциплинированной пехоты.
Даже, находясь в условиях, допускавших ей развернуться на ровном пространстве, и то русская кавалерия оказывалась в известной степени парализованной и неспособной действовать.
В первые два дня битвы при Ляояне огромная масса русской кавалерии занимала равнину, простирающуюся к западу от этого города. Что же она смогла сделать? Сыграла ли она свою решительную или какую-нибудь значительную роль в эти критические часы? История этой битвы уже определилась, и она на это дает отрицательный ответ. Во время Ляоянской битвы русская кавалерия ничего не могла предпринять против линии японской пехоты. Но мы не видим далее, что бы она сыграла более счастливую роль и в большом октябрьском сражении, когда русское наступление разбилось о контратаку японцев. При Ляояне, как и на берегах Шахэ, победа подготовлена была артиллерией, а докончена пехотой.
В этот самый момент, когда я пишу эти строки, здесь говорят о большом наезде, предпринимаемом русской кавалерией против японской коммуникационной линии. Проект этот, едва возникнув, уже подвергся многочисленной критике. Меня уверяют, что один из самых известных русских кавалерийских генералов даже отказался командовать этой экспедицией, которую он считает чистейшим безумием. Насколько мне дано судить, и я недалек от этого мнения, потому что для действительности нападения, русским сотням придется снова действовать в горах, а здесь, как это многократно показал опыт, японцы «у себя дома».
Из всех же предшествующих действий приходится заключить, что задача рационального использования кавалерии еще не разрешена и непременно возбудит живейшую полемику в европейском военном мире.
Во всяком случае, четыре пункта для этого можно считать намеченными:
1. Впредь сабля и пика почти выйдут совсем из употребления.
2. Все кавалеристы должны быть снабжены ружьем и, не больше как только винтовкой или револьвером, как это практикуется в значительном числе европейской кавалерии. Следует их вооружить ружьем потому, что чаше всего, можно сказать, почти всегда кавалеристы, приблизившись к неприятелю на конях, сражаться могут не иначе, как спешившись.
3. Недостаточно, чтобы кавалеристы были снабжены ружьем (вся русская кавалерия ружье носит с турецкой войны, но так и кажется, что она ни разу не выстрелила из него), нужно, чтобы они умели им пользоваться так же искусно, как лучшие стрелки.
4. Кавалеристы не должны быть только солдатами верхом. В кавалерию должны быть исключительно отобраны люди сметливые, очень умные, очень осторожные, с превосходным зрением. Им должны даваться поручения совершенно тождественные с задачами авангардов. И новобранцы, неспособные к этому специальному делу, должны быть без исключения сдаваемы в пехоту, где всякий простой рядовой имеет менее случаев проявлять свою инициативу и рассудительность.
Согласимся же, как это уже и сделали наученные в Маньчжурии горьким опытом русские, что сабля, пика и шпага в будущем скорее должны считаться за символические украшения, чем за действительное оружие. Очередь теперь за ружьем.
Они узнают!
Масса происшедших ошибок привела к выяснению и восстановлению истины. Множество обманчивых заблуждений превратилось в действительность. Приобрести опыт на войне для армии есть два способа: за свой собственной счет или за счет неприятеля. Русские прибрели опытность за свой собственный счет. За эту опытность они заплатили дорогую цену; но под конец они ее достигли. Их артиллерия уже несравненно выше того, что была она в начале кампании; и компетентные люди в один голос говорят, что если их армия вообще еще не поставлена на современную высоту, то, по меньшей мере, она ушла бесконечно вперед со времени Вафангоу.
Карта, которую они забыли составить в 1895 г. и которую не изготовили и в 1903 году, эту карту они по крайней мере составили под гром пушек. Лучше поздно, чем никогда.
Они отступили, это верно; но, по крайней мере, они местность, которую уступили врагу, теперь знают. И когда они попытаются в нее вернуться, то им уже не придется в ней плутать. Они узнали все, что не знали об этой стране. У них было время собрать все сведения, которых им не доставало.
Они навсегда истребили и низвели в ничто свой кошмар; да, кошмар рассеялся в великой битве под Мукденом. И впредь русские не будут смущаться от мысли, что японцы располагают бесконечными ресурсами.
В начале войны русская армия была армией сборной, без согласия, без нравственной связи, без веры в себя. Но эта армия билась много месяцев и теперь приобрела самую лучшую сплоченность, ту, которую дают вместе вынесенные страдания и избегнутые опасности. Не хватавшее ей увлечение и возможный недостаток военных познаний маньчжурская армия приобрела понемногу на больших маневрах войны.
Два последних сражения для нее совсем не были такими полными поражениями, что бы ей в них не оставалось никакого утешения. Генералы и солдаты на будущее время утешены сознанием, что они могли бы победить под Ляояном и что японцы после отчаянных усилий не могли разбить их под Мукденом.
Нет больше неразрешимых задач и в разведочной службе. И русские, как ни как, а на китайское шпионство отвечают китайским же шпионством.
Если правда, как теперь уверяют и чему я еще колеблюсь верить, что сезон больших холодов должен пройти без большого сражения, если воюющие должны будут остаться в бездействии на своих зимних квартирах, одни перед другими, то тогда можно сказать, что кампания первого, т. е. 1904 года, хотя бы она была такою, несчастнее чего быть не может, – она была для русской армии предварительным учением, своего рода генеральной репетицией,— тяжкой, но зато и как полезной!
Если в самом деле перерыв действий продлится всю зиму, то русская армия после таяния, то есть в средине апреля, по самому умеренному расчету, будет насчитывать приблизительно 300.000 человек.
Какова же может быть тогда численность японцев? Что станет с Порт-Артуром? Победит или будет рассеян балтийский флот? Вот где задача, предрешать которую было бы сумасшествием.
Но есть одна веешь – верная. Если действительно ни русские, ни японцы не предпримут зимой никаких действий, то величайшее сражение наших времен, произойдет в начале мая месяца между Мукденом и Ляояном. И тогда, наконец, русские побьются с японцами равным оружием, и они могут победить.
Шестьсот или семьсот тысяч человек будут состязаться в этой борьбе. Она, эта борьба, не решит участи Кореи или Порт-Артура, но, по меньшей мере, покончит с участью всей остальной Манчжурии.
Может быть так же, что судьба не захочет произнести своего приговора; может быть последняя битва под Мукденом окажется не решительной и возобновится весной раз и много раз; может быть, после грозного столкновения, подготовлявшегося всю зиму, оба противника сохранять свои прежние позиции?
Но тогда, – истощившись, будучи не в состоянии действовать, побежденные оба, побежденные друг другом, – они, наконец, должны будут оба подчинять разуму свои вожделения и свой пыл.
