Врачи хвалили Машу за крепкое здоровье и отличные анализы, ставили её в пример другим. Но она всё же рассказала о снах участковому гинекологу. Её отправили к психологу, которая в два счёта всё объяснила: эти сны лишь отражение материнских тревог, скрытое в её мозгу опасение за жизнь будущего младенца. Это нормально и даже свидетельствует о крепости нервной системы, которая сама избавляется от негатива.
Но Маша думала по-другому: её мать была против скоропалительной беременности, уговаривала подождать года три-четыре или вообще не рожать, жить для себя. Она пару раз даже заикнулась об аборте. Вот материнские гнилые мысли и проникли в сны… А может, в образе ребёнка, с которым расправляется мать, проявились личные отношения с родительницей. Маша недолюбливала её и всегда чуяла за словами и поступками ответную нелюбовь. Иногда казалось, что мать была бы рада, если бы дочери не было вовсе. А вот отца Маша обожала за неизменную доброту и внимание.
Маша без проблем родила здоровую девочку, да такую хорошенькую, что младенец вызвал бурное восхищение не только родственников, но и медперсонала. На выписку явились даже врачи и со всеми сфотографировались.
Девочку назвали Валерией, чтобы всегда была здоровенькой, а Маша перестала видеть страшные сны. Родители не отпустили молодую семью в самостоятельную жизнь, и вокруг ребёнка всегда стали толпиться родственники: две пары «дедов» и Машина сестра Ленка. Муж Сергей погрузился в дела, быстро пошёл на повышение и вскоре стал замом по экономике крупного предприятия.
После первого Лерочкиного «юбилея» Маша стала грустить и томиться, даже подумала о выходе на работу в своё конструкторское бюро. Но на неё заорали в шесть глоток: сиди дома, ещё притащишь заразу, ребёнок заболеет. Больше всех разорялась свекровь Инесса, которая находила, что внучка похожа на неё. Это оскорбляло Машу. Дочка росла нереально, просто сказочно хорошенькой. А свекровь в её-то годы… Ну выбрейте верблюжью морду, нахлобучьте парик — вот вам и Инесса.
Молодой маме предоставили относительную свободу посещать фитнесс-центр и встречаться с подругами. Однако Маше стало сниться грозовое облако, которое надвигалось на неё, окутывало тяжёлой непроницаемой влагой, душило и готово было утопить в тягучей мгле. Маша вспомнила слова психолога и решила, что эти сны — всего-навсего её страхи утратить благополучие, которому завидовали все знакомые.
Но это оказались вовсе не страхи.
Очень скоро с полуторогодовалой Лерочкой осталась баба Инесса, сердечница, которая недавно перенесла приступ. Она сказала Маше: «Лучшее лекарство на свете — моя милая внучка. Ступай, прошвырнись по магазинам, погуляй… А я посижу с моей лапочкой».
Маша вернулась не скоро. На ковре дочка катала какой-то пластмассовый флакончик. А из-за кресла торчали ноги свекрови: одна в тапочке, другая — без. Маша бросилась к Инессе. Её скрюченные пальцы вцепились в платье на груди. Искажённое лицо налилось иссиня-чёрным, на губах и подбородке засохла пена. Маша вызвала скорую. Но свекровь оказалась мёртвой. Фельдшер осмотрел комнату, подобрал флакончик и нахмурился.
Приехавшая полиция сделала вывод: Инесса покончила жизнь самоубийством, приняла на глазах внучки всю упаковку сильнодействующего лекарства. Расспросили даже ребёнка. Лерочка, сияя голубыми «анимешными» глазищами, сказала: «Баба ам-ам». Всю семью несколько раз вызывали в полицию. И Лерочку тоже. Из всех предложенных следователем флакончиков — какой именно «баба ам-ам» — она без колебаний указала на тот, который нашли на ковре. Экспертиза оказалась противоречивой: во флаконе когда-то лекарство действительно было, а вот в крови покойной — только терапевтическая доза. Если же Инесса приняла какой-то другой препарат, то его не смогли найти. Следователи не стали копаться в деле, и оно было быстро закрыто и отправлено в архив.
Маша убивалась по свекрови чуть ли не больше всех. Но совсем не от горячей любви ко «второй маме». Её мозг постоянно сверлила мысль: из-за чего Инесса вдруг решилась на суицид? Ни дня не работала; не жила, а как сыр в масле каталась, вырастила сына, которым гордилась; до самой смерти сохранила хорошие отношения с мужем… Может, почувствовав приближение приступа, стала глотать таблетки одна за другой? Но не весь же флакон! Или всегда была… немного того. А вдруг это передаётся по наследству? Не одна, а уже несколько туч стали душить Машу по ночам.
А в реале чужие смерти стали бродить за Машей.
На детской площадке были две зоны: для малышей и ребят постарше. Лерочку всегда тянуло ко второй, но Маша как могла отвлекала ребёнка, глаз не спускала, даже сидела на бортике песочницы.
Для подростков были установлены турники и перекладины, качели и карусель. Трение металла о металл всегда бесило Машу саму по себе. Крики и галдёж детворы выносили мозг, мешали сосредоточиться на книжке и приглядывать за ребёнком. Как же она мечтала, чтобы чёртовы качели и карусель снесли!
Придурковатые подростки выдумали забаву: двое разгоняли карусель до воя металлических частей, а четверо пытались встать на сиденья и как можно дольше удержаться, не покачнувшись и не присев. Маша никак не могла уговорить дочку поиграть в песочнице. Лерочка уставилась на «удальцов» не мигая. Такой взгляд малышки был внове для Маши, он испугал её. И Маша с досадой отложила книжку, затормошила дочку, всматриваясь в её застывшие глаза:
— Лера, ну-ка очнись! Давай я помогу тебе набрать песка в формочки! Слышишь меня?
Дочка молчала. Зато подростки завопили не хуже сирены.
— Да что же это такое? — возмутилась Маша. — Чтоб вам пропасть, горлопаны!
Тут же один за другим раздались звуки лопнувших арбузов, которые упали на землю.
Маша обернулась, хотела вскрикнуть и не смогла: ставшая наполовину красной карусель вращалась, а двое ребят завалились лбами на железные трубы. Другие дрожали скорчившись, все в кровавых брызгах. Наконец карусель остановилась.
И только тогда Маша закричала, подхватила Лерочку и бросилась домой. Дочка захныкала, всё поворачиваясь к карусели.
Дурацкую конструкцию разобрали, но Маша больше не водила ребёнка на площадку. Они стали ходить в парк, но Лерочке там не с кем было играть. Зато её внимание привлекли два пожилых мужчины, которые гуляли с крупными псами. Маша не любила собак ни больших, ни маленьких, и её злило, что собачники появляются в одиннадцать часов утра. Не могут разве выгулять своих баскервилей рано утром, как все другие хозяева? Да ещё и без намордников, хоть и на строгих поводках. Понятно, в центре города с домами-сталинками площадок для собак не предусмотрено, но ведь не позволять же псам откладывать «мины» на газоне возле изгороди? А если кто-то из детей туда забежит?
Лерочка всё оборачивалась на товарищей-собачников, которые мирно беседовали у невысокой ограды, и их отвратительно огромных псин. И Маша тоже волей-неволей глядела на них, ловя дочкин взгляд. Она очень боялась, что её чудные глазёнки примут отсутствующее и отстранённое выражение. Как тогда…
Маша раздражённо убрала куколок в сумку и уже хотела увести ребёнка. По аллее от фонтана до их скамьи катился на трёхколёсном велосипеде карапуз и весело жал на гудок. Пронзительные звуки ввинчивались в голову. За ребёнком вышагивала счастливая и гордая мамаша в шортиках и топике, которые едва прикрывали телеса. Маше не понравились ни нарушающий тишину ребёнок, ни его тупая родительница, которая могла бы сделать сыну замечание. Однако Маша развернула дочкино личико к ним и сказала добродушно:
— Смотри, Лерочка, мальчик на велосипеде! Тебе тоже такой подарили. Нужно прикинуть, выросли ли твои ножки, чтобы доставать до педалей.
Но дочка не ответила. Она снова смотрела в сторону псов как раз пугающим недвижным взглядом.
В ту же секунду две чёрные туши с рыжими пятнами на груди сорвались с места. Один собачник выпустил поводок сразу же. Другого ройтвелер проволок до самых плиток дорожки. Карапуз даже не успел вскрикнуть, когда мощные челюсти перекусили ему горло. А мать завыла, пытаясь телом заслонить своего малыша. Потом затихла, раскинув руки и ноги в расползающейся луже крови. Псы с рычанием набросились и на своих хозяев, остервенело разрывая одежду, пытаясь добраться до плоти, пока не приехала полиция и не пристрелила осатаневших зверей.
Маша не могла вспомнить, как она оказалась дома, сжимая орущего ребёнка.
— Она испугалась, она очень испугалась… — твердила Маша.
— Машенька, дочка, отпусти Лерочку, ей просто больно. — Баба Аня попыталась вытащить ребёнка из материнских рук.
Лерочка успокоилась тут же, после того как родные разжали Машины руки. Пришлось вызвать врача. Не для Лерки, конечно.
История наделала шуму в городе. Догхантеры как с ума сошли, истребляя собак, но Маша была этому искренне рада.
Её всё же направили к психиатру, который выписал гору таблеток. Но она-то знала, что всё дело… в Лерке, её ненормальной дочке, которая притягивает смерть.
Лекарства оказали нужное воздействие: всё происшедшее стало походить на сон, да и сама жизнь тоже. О Маше заботились больше, чем о Лерке, которая мучила мать ребячьими нежностями и послушанием. Но по-прежнему любить своё дитя Маша просто не могла. Деды — Миша и Костя — пришли на выручку: поочерёдно гуляли с внучкой, сидели с ней вечерами, укладывали спать. Баба Аня крутилась по хозяйству, присматривала за Машей.
Только Ленка устранилась и, похоже, заневестилась: всё чаще пропадала по вечерам, не приходила ночевать. Машу это раздражало. К чему все эти тайны? Вот они с Сергеем встречались два года и только после помолвки стали вместе ездить в отпуск. А когда отгремела пышная свадьба, свёкры пошли невестке навстречу, не стали неволить её с переездом. Ну, не может Машенька жить без любимых родителей и сестры, что поделать? И Сергей, хоть и не без сопротивления, поселился в семье жены.
К Новому году Ленка огорошила всех новостью: она на пятом месяце. И воспитывать ребёнка собирается сама, потому что её бойфренд оказался подонком, лгуном, психом, склонным к рукоприкладству, и вообще альфонсом.
К удивлению и возмущению Маши, родители поохали-поахали и с радостью стали готовиться вновь стать бабкой и дедом. В сердце Маши закипела ненависть: а как же доброе имя сестры, которой суждена жизнь матери-одиночки, а как же мнение знакомых? Мать с отцом отмахнулись от её претензий и попыток заставить их разобраться с этим, так сказать, будущим папашей. Сергей вообще заявил, что это не их дело. Они пока переедут к деду Косте, а он сам займётся строительством загородного дома в новом посёлке. Пора жить самостоятельно.
Это был ещё один удар для Маши. Но она смолчала. Подумала: «Поживём — увидим».
Ленка просто прикипела к племяннице: сюсюкала с ней, как со свои ребёнком, покупала игрушки, читала на ночь книжки. «Тренируется быть матерью», — раздражённо размышляла Маша. Она пристала с расспросами к сестре:
— Леночка, скажи, кто отец.
— Зачем? — округлила глаза сестра.
— Я разберусь с ним, — заявила Маша.
— Зачем? — засмеялась дурында.
— Пусть платит алименты. Для суда можно сделать экспертизу.
— Да пошёл он, — легкомысленно ответила сестра.
— Но ты лишишь себя семьи, а ребёнка — отца, — попыталась возразить Маша, которая не могла не думать о том, что сестра окажется на иждивении родителей.
— Нафиг семья, — отмахнулась Ленка. — Главное — счастье. Вот такое счастье!
И она расцеловала Лерку в пухлые румяные щёчки.
После этого разговора Маша плакала в подушку. Она вспоминала, как забирала Ленку из садика, покупала ей сок, водила в зоопарк, разбиралась с ребятишками, которые обижали сестрёнку. А ещё советовала матери, какой сделать подарок Ленке, сочиняла сценарии её дней рождения. Даже на выпускной в школу ходила вместо родителей. Ленка частенько забиралась к ней в постель и шепталась со старшенькой чуть ли не до рассвета… Мать сердилась, но ни Маша, ни Ленка не могли отказаться от таких шепотков по ночам.
Теперь Маша ненавидела сестру за все счастливо прожитые годы. Ей снова стали сниться тучи. Она была одной из них, готовой удушить дурочку, которая сознательно портит себе жизнь. Летела в чёрной мути, которую изредка разрывали молнии, и готова была накрыть беспечную Ленку.
На Рождество родители всегда уезжали к своим студенческим друзьям, которые их когда-то познакомили на вечеринке шестого января. Сергей уже месяц был в командировке, дед Костя отмечал праздник с новой престарелой знакомой. А Маша приняла приглашение подруги. Ленка, конечно, радостно согласилась посидеть с племяшкой. Маша подметила, что дочь всё чаще смотрит неподвижным взглядом на тётушку с округлившимся животом. Но решила: да провались оно всё, пусть случится то, что суждено.
И специально задержалась вплоть до восьмого числа. Подходя к двери, она почувствовала беду. Ей показалось, что нос уловил запах подтухшей крови, как от несвежего мяса. От странного возбуждения даже не сразу смогла справиться с замками.
Маша прикрыла нос и прошла в кухню на запах. Ленка сидела на полу, привалившись к шкафу. Её живот был исполосован ножом для разделки мяса. Кровь застыла на полу бурой коркой. Маша нагнулась к лицу сестры и заглянула в тусклые глаза с искажённым зрачками и помутневшими белками. В оскаленных зубах застыл кончик чёрного языка. Маша потрогала его пальцем — холодный и твёрдый, как хрящ.
Некоторые шкафчики были распахнуты, из них вывалились продукты. Кругом — россыпь печенья, хлопьев, крупы. В ванной текла вода. Это Лерка искала себе еду в квартире, где находилось мёртвое тело.
Ребёнок спал нераздетый, в тапочках, так мирно и безмятежно, что Маша сначала даже захотела чмокнуть дочку. Но потом с отвращением отстранилась. Теперь она уже не сомневалась, что Лерка каким-то образом губит окружающих людей. Пока она маленькая, её жертвами становятся те, кого не выносит сама Маша. А что будет, когда дьяволёнок подрастёт?..
Маша вызвала врачей, полицию, позвонила родителям. «Суицид на почве нервного расстройства», — так объяснил случившееся дознаватель. На замках и запоре не было следов взлома. На полу — только следы жильцов квартиры. Леркины тапочки оказались чистыми — ребёнок даже не подходил к тётке, пока она в течение двух-трёх часов, как было доказано экспертизой, резала себя. Похоже по выброшенной полке с вещами, что малышка пряталась в бельевом шкафу. И потом только взяла что-то съестное из шкафчиков.
Самой крепкой оказалась баба Аня. Дед Миша потянулся к ней, чтобы обнять и вместе оплакать дочь, но тут же рухнул от кровоизлияния в мозг. Дед Костя и его подруга, обливаясь слезами, собрали Леркины вещи и увезли её к себе.
Маша стала ласкаться к матери, чтобы хоть как-то утешить, но наткнулась на холодное и резкое — «Не подходи ко мне». Баба Аня с бледным, как мел, лицом занялась всем разом: похоронами, посещением больницы, устройством мужа в интернат для таких же, как он, «овощей».
После двухмесячной командировки в Финляндию прилетел Сергей. Он даже не обнял Машу, просидел молча на диване почти час, обхватив голову руками. Потом сказал:
— Анну Евгеньевну мы, конечно, не бросим. Закончится строительство — возьмём к себе. Для Михаила Ивановича подыщем хорошую частную клинику, деньги, слава Богу, я привёз. Лерочка поживёт пока у отца, похоже, он счастлив с внучкой и со своей подругой. Она одинокая, чуть старше отца, но с дочкой поладила прекрасно.
— А я?.. — неожиданно для себя спросила Маша.
— А что с тобой? Истерики вернулись? Добро пожаловать к врачу.
Маша заплакала. Не таких слов она ожидала от мужа.
Он совсем запропал из опустевшей пятикомнатной квартиры, которая стараниями отца Маши была сделана из огромных трёшки и двушки. Работал, вечерами мотался каждый день к дочке, в выходные пропадал на стройке.
К своему удивлению, Маша почувствовала себя свободной и даже довольной хозяйкой квартиры. Затеяла ремонт, выбирала материалы, спорила с бригадами отделочников. Мать совсем не мешала, скользила тенью на кухню и в санузел, всё остальное время сидела у себя в комнате.
Маша расцвела, сбросила килограммы, набранные за время декрета, накупила шмоток. Но Сергей почему-то не заметил этого. И близости у них не стало. Маша заподозрила неладное. И осторожно выяснила через знакомых: её толстенький невысокий супруг завёл подружку, настоящую дылду под метр восемьдесят, по виду — вчерашнюю школьницу. Маша без колебаний выбрала слежку за супругом вместо посещения фитнес-центра. В ней боролись обида и жгучий интерес — какая она, эта разлучница. Девица показалась ей тупой, как черенок швабры, настолько по-идиотски она себя вела: с шиком вытягивала длинные ноги, садясь в Серёгину машину, целовала его за каждый подаренный букет, глупо хихикала на каждое слово мужа.
Маша сунулась к матери в комнату:
— Мам, у Серёги, кажется, любовница…
И захлопнула перед Машиным носом дверь.
Ах так? Ну ладно. У неё есть оружие: её ненормальная дочка Лерка. Ангелочек с адскими возможностями прикончить любого на расстоянии. Недаром же ей снились сны во время беременности, в которых она сама её убивала.
Только теперь сны стали другими. Вот её малышка, которая стоит спиной. Лёгкие, как пух, кудряшки шевелит ветерок. Лерка поворачивается, а на месте лица — череп, скалящий вовсе не молочные зубки. В глазницах — что-то тухлое, но мерцающее красным. Скоро это багровое свечение разрастается, заслоняет всё и превращается в кровавый ливень.
Маша готовилась к семейной заварухе, в которой она откроет родне истинный облик примерного супруга. При Лерке старалась думать о нём плохо, чтобы дьяволёнок почувствовал её обиду и горечь. Что же касается муженька-изменника… А пускай примет свою участь. Обманутая жена — это одно, а вот мститель из преисподней — совсем другое.
Начавшуюся бурю на время погасил сам обманщик — Сергей. Однажды вернулся весь розовый от радости, с громадным букетом и позвякивающими пакетами. Свалил всё на стол в гостиной, обнял жену и крикнул:
— Машка! Строительство закончено! Остались только отделочные работы! Наконец мы переезжаем в свой дом, Машка!
И горячо, как в первый год супружества, поцеловал её.
Маша быстро накрыла стол, надела любимое платье, в которое легко влезла, даже запас в боках и на животе остался; навесила серьги, подаренные ей семьёй за рождение дочери.
Бокалы наполнялись и пустели, перемежаемые поцелуями и смехом. Маше никогда со времён свадьбы не чувствовала себя так хорошо. Сергей трепетно и вместе с тем пылко ухаживал за ней. Маша успокаивала себя: та дылда была всего лишь попыткой отвлечься от проблем. К тому же её саму чуть развезло от вина. И очень захотелось, чтобы вся жизнь мужа была наполнена ею и только ею. Но ведь есть ещё Лерка…
— Серый… кроме дома, у нас есть ещё одна проблема…
— Всё решаемо, Машуля. Я уже говорил про твоих родителей. — Сергей явно не хотел ощущать ничего, кроме своей мужской радости — построенного дома.
— Я не о родителях. О Лерке.
Сергей поднял на неё весело блестевшие глаза:
— А что с Лерунчиком? Она хорошо справилась с потрясением. Наверное, даже ничего не поняла. Отец говорит, что ребёнок на редкость жизнерадостный. Лепечет всякие всякости, а тётя Рита всё за нею записывает и вклеивает в альбом с фотками.
— Лерка может убивать. На расстоянии, — заявила Маша. — Видел ужастики о проклятом ребёнке? Вот и наша такая.
— Скажи, что ты просто неудачно пошутила, — совершенно трезвым голосом сказал Сергей.
— Нет. Лерка иногда начинает смотреть на кого-нибудь остекленевшими глазами. И люди умирают. Так было с твоей матерью. С детьми на площадке. С малышом в парке. С моей…
— Дура! — крикнул Сергей. — Психопатка! Всю печень мне склевала со своими закидонами!
И толкнул тяжёлый дубовый стол на Машу.
Упали бутылки с вином и бокалы. В подол Машиного платья скатились фрукты.
— Ты!.. — Сергей ткнул в Машу пальцем. — Ты останешься здесь! Дочь больше не увидишь! Я покажу её лучшим врачам. И подам в суд на лишение тебя, чокнутой дуры, родительских прав. Подумать только: воспринимать жизнь с её разными сторонами, в числе которых и смерть, и несчастные случаи, за способность ребёнка убивать! Свояченица, наверное, такая же была… Иначе бы не вспорола себе живот. Связался же с психованным семейством… Но я всё исправлю!
Сергей ушёл в бывшую Ленкину комнату и хлопнул дверью.
Маша уловила звук ещё одной закрывшейся двери. Это мать подслушивала…
Маша заплакала, роняя слёзы в розовое винное пятно на скатерти. Муж ей не поверил. И никто не поверит. А то, что она раньше посещала психиатра, добавит проблем с опекой и судом. Но каков муженёк-то! Так сказал про Ленкину смерть, будто его мать не слопала флакон сильнейшего сердечного лекарства! Зачем было вообще выходить замуж… рожать… её семья жила так безоблачно, пока в доме не появился этот Сергей… А сейчас он точно продолжит крутить со своей малолетней дылдой!
И Маша придумала план. И эксперимент одновременно. В конце концов, у неё действительно слабая нервная система, случаются кошмарные сновидения. Она плохо ладит с людьми. Так что есть возможность проверить свою правоту и расставить точки над i.
Дед Костя всегда благоволил невестке, похожей на Мальвину из прошловекового фильма, только блондинистую. Лерка была копией матери, а вовсе не бабки Инессы с выжженными перекисью волосами. Маша созвонилась с отцом Сергея, попросилась на совместную прогулку с ним и дочкой. Договорились встретиться у памятника космонавтам, как раз у управления предприятия, где работал Сергей. Маша и время подгадала — в половине седьмого.
Лерка, увидев мать, с разбегу бросилась ей на шею. Маша еле вытерпела «чмоки» маленьких губок сердечком, щекотание белых кудряшек на лице и шее. Дед и Рита смотрели на их встречу с мокрыми от слёз глазами. Маша сначала было возмутилась, что дед притащил с собой эту прилипалу, охотницу за вдовцами, но потом удовлетворённо вздохнула: свидетелей больше.
— Эх, родители… — пробормотал дед Костя, сморкаясь в коричневый платок в клетку. — Никого, кроме себя, не видят…
— Счастья своего не понимают, — взрыдала морщинистая Рита, уткнувшись «бойфренду» в плечо.
Лерка вцепилась матери в руку, почти повисла на ней, и зашагала вприпрыжку. Дед рассказал, что Сергей водил внучку к психологу, который выявил у Лерки выдающуюся даровитость: она понимала многое, о чём не имеют представления дети в её возрасте, могла воспринимать эмоции окружающих, как свои собственные.
— Она вырастет талантливым художником, писателем или музыкантом, — заявил гордый дед.
«Ага, вырастет талантливым художником… — подумала Маша. — У неё уже сейчас талантов хоть отбавляй. Убийцей она вырастет. Жестоким и коварным».
И пошла побыстрее: она заметила возле крыльца управления очень худенькую, но фигуристую брюнетку в мини-юбке. Дылда на самом деле была красива, грациозна и годилась в модели.
Они подошли к зданию, и Маша сказала:
— Здесь твой папа работает.
И тут появился Сергей. Дылда облапила его красивыми «балетными» руками, наклонилась и впилась в губы поцелуем. Сергей, сияя и краснея, отстранился, но погладил её по маленькой круглой заднице.
Дед и Рита встали как вкопанные, а Лерка, бледнея, спросила:
— Мама, а кто это с папой?
Маша неподдельно залилась слезами:
— Это твоя новая мама… Папа больше не хочет, чтобы мы жили вместе…
Дед Костя схватил внучку в охапку и потащил в обратную сторону. «Жизнь прожил и ума не набрался. Это его распрекрасную внучку нужно тащить от людей подальше», — с обидой подумала Маша. Рита заковыляла за ними. Маша успела уловить застывший взгляд дочери: два огромных тёмно-синих озерца на молочно-белом лице. Странно, глазёнки Лерки неизменно были голубыми. А ещё Маше запомнился потерянный платок на серой бетонной плите. Слёзы и сопли деда Кости оставили на нём тёмные следы. «Они высохнут, — подумала Маша, — и от переживаний старого дурня не останется следа. И от него самого тоже». Думать так почему-то было очень приятно.
Дед Костя позвонил Маше и устроил ей разнос, дескать, она специально привела ребёнка к месту работы отца, чтобы причинить боль. А теперь Лерочка отказывается кушать и всё время молчит. Маша подумала: «Это ещё не всё…» И повесила трубку.
Ночью раздался звонок: Рита, захлёбываясь слезами, сообщила, что Сергей и его подруга разбились в ДТП. Въехали прямо под бензовоз на большой скорости. Костя в больнице, а она не может разорваться между ним и ребёнком. Долго разрываться не пришлось: дед скоро ушёл вслед за сыном.
Лерка снова оказалась у матери. Но уже в статусе богатой наследницы: и дед, и отец завещали ей всё. Баба Аня вновь продемонстрировала несгибаемую твёрдость, перетащила кровать ребёнка к себе, стала готовить для неё и стирать. Ни на минуту не спускала глаз с внучки, воспитывала её по-своему, водила в церковь, таскала по гостям к таким же внучатым старухам, записала на танцы и в школу раннего развития детей. Маша махнула на неё рукой — мать оживилась, стала выходить из дому, словом, пришла в себя. И ладно.
Сама Маша приступила к работе и тоже стала другой, весёлой и счастливой, как раньше. Еле-еле находила в себе силы поцеловать дочь в макушку. Если уж честно, волновал её только отец в частной клинике. К нему она ходила часто и с удовольствием. «Единственный мой родной человек, — думала она, глядя на прозрачно-жёлтоватую кожу, высохшее лицо, исхудавшие руки. — Только тебе, наверное, известно, что я во всём была права».
«Как труп», — бросила однажды толстая санитарка, мывшая палату. Маша пожаловалась на неё главврачу. Санитарку уволили.
Только беду «уволить» нельзя. Судьба избавила Машу от ненавистной дочки, убийцы в прелестно-конфетном облике.