vrochek

Наверное, каждый из тех, что выжил, запомнил то лето. Солнечное и яркое, прекрасное лето смерти.

Седой не любил жару, мокнешь в этой идиотской синей форме. Бесполезное занятие – охранять детский сад. Это ж не банк. В армии Седой учился убивать и не быть убитым. В 2008 году входили через тоннель в Цхинвал. Война, бои в горах. Гулкие выстрелы танковой пушки. Рукоять "калаша" в потной ладони. Толчок отдачи в плечо. "Бежали робкие грузины", Михаил Юрьевич Лермонтов.

На улицах города лежали мертвецы. Седой тогда остановился, глядя на старую женщину в черном, скорчившуюся в обнимку с подростком. Они пытались спастись, но смерть настигла их. Возможно, это самое бесполезное занятие, бегать от смерти.

Когда началась Катастрофа, зазвучали объявления "Атомная тревога! Всем укрыться в противоатомных убежищах и на станциях метро..."

Девочку в красном пальто привозили на белом "мерседесе" — длинном, обтекаемом, как акула. Женщина с длинными ногами выходила из машины, вела девочку за руку. "Богатые, наверное, тоже любят своих детей", думал Седой равнодушно. И отворачивался. Работа охранником — это всего лишь работа. Скучно.

А потом не выдерживал и снова смотрел на нее.

Женщина с длинными ногами. Ошеломительно красивая, словно из другой, лучшей жизни. Из кино, где она обнимает длинными красивыми ногами какого-нибудь Брэда Питта.

Один раз Седой увидел через ограду, как женщина и мужчина кричат друг на друга, стоя рядом с белой машиной-рыбиной. Мужчина был высокий, загорелый, в деловом костюме. Седому он сразу не понравился.

Мужчина замахнулся. Потом опустил руку.

Выругался и ушел к своей машине. Огромному черному "мерсу". Седому показалось, что машина злобно и угрюмо скалится хромированной решеткой радиатора…

А сегодня... Вечером Седого в общаге ждали доширак и огурцы в банке. Ледяная водка в задымленной, забитой льдом, как полярная ночь, морозилке. Он вчера купил бутылку, хотя не пил уже года три. Кажется, пришло время развязать.

Катастрофа. Заработали сирены. Воспитательницы выводили заплаканных, испуганных детей на улицу, многих не успели одеть. Не страшно, подумал Седой. Одна из женщин, вроде бы из бухгалтерии, запаниковала — Седой видел, как она бежит по асфальту, долго не может нажать кнопку открытия двери... "пик-пик-пик", дверь открылась... и вот бухгалтерша уже срывается... падает. Поднимается и снова бежит, шатаясь, как пьяная.

"На нас напали... Или мы напали, а это ответный удар". Неважно. Телевизор в служебке вдруг сменил улыбающееся лицо Д’Артаньяна на синий экран. Загорелся знак МЧС и предупреждение. Седой спокойно посмотрел на экран, поправил куртку и вышел. «Ну хоть эта херня с Боярским кончилась».

Сирена выла. По всему зданию детского сада моргали красные огни.

"Чрезвычайная ситуация. Просим проследовать в укрытия". Дослушивать Седой не стал. Спустился на улицу, чувствуя как свободно и радостно работает сердце. Впервые после ухода жены он ощутил себя живым.

Воспитательницы вывели детей за ограду, построили в колонну. Перед Седым оказалась молоденькая заплаканная воспитательница. Азиля, кажется? Или Гуля? У Седого всегда было плохо с именами, особенно нерусскими.

- Не хватает Евы. Вы ее не видели?!

Седой покачал головой. "Ева, кто это?". Детей всегда было много.

- Пожалуйста!!

- Хорошо, я ее найду. Не волнуйся.

Воспитательница убежала к колонне детей. "Не успеют", подумал Седой отрешенно. Радостное биение сердца стало глухим и страшным. Он повернулся и побежал в здание. Где эта Ева может быть? В группе? Номер четырнадцать, кажется… Он побежал по лестнице.

Девочка стояла в раздевалке. Дверца шкафчика с розовым единорогом приоткрыта. На девочке было красное, как кровь, пальто.

- Мама сказала, что я обязательно должна надеть пальто. Я вернулась в группу.

- Пошли, - сказал Седой. - Надо успеть в метро.

Они выбежали на улицу, открыли калитку. Детей уже не было.

Девочка повернулась и показала на белую обтекаемую «акулу».

- Это машина моей мамы, - сказала девочка в красном пальто.

- А где твоя мама?

- Не знаю.

Седой снова почувствовал сладковатый и одновременно прохладный аромат женщины с длинными ногами. Представил, как раздвигает ей длинные ноги, как входит в нее. Мягким упругим толчком. И как внутри нее бархатно и нежно. Так, что можно забыть обо всем. И жизнь наконец-то обретет хоть какой-то смысл. Седой помотал головой. Забудь.

- Мне нельзя с чужими, - сказала девочка и посмотрела на Седого чистыми голубыми глазами.

Седой кивнул.

- Все правильно, - сказал Седой. Слова шли с трудом, он не любил говорить. Протянул жесткую коричневую ладонь и взял девочку за руку. - Пошли.

Сирены выли. Седой видел, как вспарывают небо черные тени — это пошли на взлет истребители. Война, подумал Седой. Разве так бывает?

Длинная белая машина стояла, уткнувшись в ограду мордой. Левая фара выбита. В машине никого. Одна из дверей открыта.

- Стой здесь, - сказал Седой девочке и пошел вокруг.

Седой остановился. На траве лежала блестящая красная туфля. Седой выпрямился и побежал вперед.

Грохот выстрела. По спине Седого пробежал озноб. Он ускорился, свернул на тропинку, уходящую в лесок.

Женщина с длинными ногами ползла по траве. Совершенные ноги скребли по земле, одна из красных блестящих туфелек осталась, выдергивала траву. Белое пальто в крови. Над ней стоял человек, тот самый, с черным «мерсом».

Человек в дорогом костюме не умел убивать. Но, видимо, очень хотел научиться.

Он поднял пистолет. Седой бросился вперед...

Выстрел.

В последнюю секунду Седой видел, как женщина с длинными ногами смотрит на него. А потом ее глаза погасли.

Седой несся вперед мягко, бесшумно, как раньше. «Констанция, Констанция, Констанциииия…» вспомнилось вдруг из дурацкого нелюбимого фильма.

Сучок под ногой хрустнул.

Человек быстро обернулся. Седой увидел загорелое, холеное лицо.

- Сучка сама напросилась! - закричал человек. Седой не ответил. Человек вскинул руку с пистолетом. В следующее мгновение Седой сломал эту руку. В несколько секунд он вспомнил все, чему его учили в армии. Снятие часового... Бить на поражение. А потом забыл.

Не было ни вскрика, ни звука. Только хруст и хрип. Учителя Седого могли бы им гордиться. Или бояться. Потому что Седой не остановился на необходимом.

От человека в дорогом костюме осталась бесформенная человеческая груда.

Седой взял пистолет, проверил, сунул за пояс. Охраннику детского сада оружие не полагается. Но, похоже, времена изменились.

Седой поднял голову. В просвете между деревьев безоблачное голубое небо чертили росчерки реактивных струй.

Седой поднял на руки тонкое тело. Она была еще теплой, женщина на его руках словно спала. Длинные ноги висели и болтались. Туфелька наконец слетела.

- Мама! Мама! – закричала девочка и вдруг остановилась. Глаза ее стали огромными.

- Она спит? - спросила девочка. Седой покачал головой.

- Мама устала. Открой дверь.

Девочка послушалась. Дети в таких семьях все прекрасно понимают без слов.

Девочка открыла дверцу, Седой положил женщину на сиденье. В салоне ее сладковато-прохладный запах окутал его с головой, на мгновение закружилась голова. Седой усилием воли вынырнул. Захлопнул дверь.

- Что это? - спросила девочка. Седой посмотрел на свою руку, сжимавшую крошечную ладонь.

- Кровь, - сказал Седой. - Это ничего.

- Ты поцарапался?

- Нет.

Он посадил девочку на переднее сиденье. Пристегивать не стал — потеря времени. Если он сейчас врежется во что-нибудь, разницы никакой. Погибнут оба. Сейчас их может спасти только скорость. Когда атомные ракеты летят к городу, им придется убежать от смерти.

- Держись крепко, - велел он девочке.

- Мама говорит, всегда нужно пристегиваться, - сказала девочка. Седой сел за руль, поискал ключ.

- Там кнопка под рулем, - сказала девочка.

Двигатель заурчал мощно и красиво. Современные технологии — Седой слышал, так нужно. Если бы не это, он не понес бы женщину с длинными ногами в машину. "Вру", сказал он себе. Конечно, понес бы. Оставлять ее в лесу было бы... неправильно.

Только не рядом с тем уродом.

Видимо, ключ оказался в кармане белого пальто, этого хватило, чтобы двигатель заработал.

Седой переключил скорость, сдал назад. Белая хищная машина разворачивалась легко и красиво, как крейсер в гавани. Седой не заботился, но аккуратно, почти ювелирно, тронулся с места и мысленно толкнул сам себя. «Быстрее».

Мотор взревел. Машина сорвалась с места и понеслась.

Седой вырулил на дорогу, виртуозно, на бешеной скорости прошел впритирку между машин, проскочил на красный. Со звонким щелчком отлетело зеркало. Сейчас уже все равно. За рулем он всегда чувствовал себя спокойнее.

До станции метро Дыбенко метров пятьсот. Успеть за оставшиеся две минуты.

Девочка сидела рядом, и кажется, старалась не плакать. Она вцепилась в подлокотники, пальцы побелели.

Седой не знал, о чем она думает. Но девочка не плакала.

Он видел на лобовом стекле росчерки ракетных следов. В небе что-то беззвучно взорвалось, разлетелось.

Он вдавил педаль газа. На краткое мгновение ему показалось, что машина идет на взлет. Впереди показалась станция, синяя буква "М"…

- Я никогда не была в метро, - сказала девочка внезапно.

Седой промолчал.

- Вы не видели моего папу? - спросила девочка. - Он должен был…

- Тебя зовут Ева? – прервал Седой.

- Да.

- Держись крепче, Ева.

Перед машиной толпа заслоняла дорогу, люди двигались к метро.

Он вдавил клаксон. От резкого звука пешеходы бросились врассыпную…

В последний момент Седой рванул ручник и вывернул руль. «Мерс» занесло и задом, по дуге врезало в стену вестибюля. Удар. В голове зазвенело.

Седой выскочил из машины. Обежал, дернул дверь. Блять, заклинило! Вернулся обратно, к водительской двери. Открыл ее:

- Сюда!

Седой подхватил девочку на руки и побежал ко входу. Ева сначала замерла, а потом обхватила его за шею, прижалась крепко.

Небо прочерчивали белые следы. Скоро упадут бомбы, подумал Седой. Он не знал, откуда это знает. Он чувствовал себя персонажем старого советского фильма. Завтра была война... уже сегодня. Сейчас. В эту секунду.

- Ты! Урод! - закричал мужик, которого он едва не сбил машиной. Пошел на Седого. - Совсем охуел, блять?!

Седой выстрелил ему в колено. Мужик охнул и упал. Тонко завыл. Люди вокруг словно не заметили и продолжали идти к метро.

Седой, не оглядываясь, пробежал мимо мужика. Вестибюль – серый, каменный — качался перед ним громадой. Синяя буква "М" врезалась в мозг. Толпа вокруг кричала и стонала, в стороне плакала седовласая женщина в смешной черной шляпке. Седой на мгновение поймал ее взгляд и отвернулся. «Простите».

Они должны были успеть. Седой врезался плечом, надавил. Толпа выталкивала его прочь, словно живой организм. Седой уперся, пошел вперед, преодолевая давление, локтем прикрывая Еву от ударов. Девочка судорожно вцепилась ему в шею. «Ничего-ничего, прорвемся».

Они успели.

(с) Шимун Врочек

Арт (с) Michał Klimczak

В 1987 дед Гоша приехал к нам в Нижневартовск. Погостить.

Я ходил с дедом в "Детский мир" -- не протолкнуться от людей было. И там был огромный танк на моторах и гусеницах, железный, управляемый по проводам с пульта. Ох, как он мне нравился. Продавец показывал, как он работает. Вокруг сразу собралась толпа. Танк поставили на прилавок, включили. Продавец нажимал кнопки, и танк ездил туда-сюда, поворачивался. И кажется, даже стрелял, не помню. Крутой танк! Я пробился сквозь толпу мальчишек и все глаза проглядел. Но деду сказал: "Пошли, деда, отсюда. Ничего интересного".

Почему-то неловко мне было у деда просить танк. Хотя не думаю, что он стоил бешеных денег. Зато вот помню этот момент. И толпу в магазине. Шум вокруг и гул голосов. И как я отчаянно боролся с собой. Даже расположение полок помню. И деда.

===

На фото деда нет, но он рядом. А я ношусь со скоростью света:

А ниже фото моего деда -- времен его службы в армии (1949-1953). Дед Гоша был механиком-водителем, а затем командиром танка Т-34-85.

На фото командиры танков (слева самоходчик). Мой дед Гоша - в центре. Деду не нравился этот снимок, мол, я здесь страшно вымотанный, сразу после марш-броска. Одни глаза остались. А мне нравится:

Дед Гоша. Город Кунгур, примерно 1979 год. Фото с заводской доски почета. Дед был бригадиром сварщиков:

Пара слов о "танчиках".

Вот такая железная Т-34-85 была у нас основным боевым танком. Эта еще в неплохом состоянии. Несмотря на выносливость игрушки, чаще всего такие танки быстро оказывались без гусениц.

Как вариант -- самоходка СУ-100. Тоже железная. Но все мальчишки считали, то самоходка -- это не настоящий танк:

И даже великолепный фильм "На войне, как на войне" по повести Виктора Курочкина, не мог нас убедить:

То ли дело, польский "Четыре танкиста и собака"!

Когда его показывали по телевизору, все дворы пустели. Танк! Приключения! Собака! Интернациональная дружба! Отличный детский сериал, на самом деле. "На войне, как на войне" все же для взрослых.

Польские девушки, конечно, очень красивы. На фото ниже Пола Ракса в роли Маруси "Огонек". Ух, хороша!

Но я что-то отвлекся. Вернемся к игрушкам.

Можно было и посовременней. Этот танк -- практически железный монолит (силуминовый, если точнее).

А самый главный парадокс советской игровой промышленности: танки противника (немцы, японцы, американцы, французы... да кто угодно!) не выпускались. Совсем. Только советские. Как не было и солдатиков вражеских армий, кроме монголов и ливонских рыцарей (эти, видимо, за давностью лет получили амнистию).

Вот как можно играть в войнушку, когда у тебя с обеих сторон советские танки и советские солдаты?

Есть в этом что-то противоестественное.

Кажется, вот такой танк я видел в "Детском мире". Только, оказывается, он был не железный, а пластмассовый. Но башня поворачивается и пушка действительно стреляет! Видите справа на башне рычажок для взвода пушки?

Инструкция с упаковочной коробки. Для выстрела нужно было взвести рычаг на башне, вложить снаряд в отверстие у ствола и нажать на педаль спуска. Ох! А ведь отличная же игрушка.

Был точно такой же танк -- но железный. И стрелял из пушки маленькими снарядами. Но... без моторов и пульта управления. В общем, или надежность или прогресс. Вместе никак.

Было еще вот такое электро-механическое чудо производства Минского завода. Ездит и стреляет. Но -- совершенно не радует. Танчик "для малышни".

Были еще и вот такие танчики. Это вообще другая весовая категория. Точная модель (фото взяты с разных сайтов, из объявлений о продажах):

Электромеханическая сборная модель. У меня такая была -- и это было круто. Она даже управлялась, как настоящий танк! Как дед Гоша мне рассказывал: левый рычаг вперед, работает левая гусеница -- поворачиваем направо. Оба рычага вперед -- полный ход...

И такой танк у меня тоже был. Тяжелый "Иосиф Сталин-3".

Существовали еще ИСУ-152 и Т-34 на моторчиках, но мне не попадались.

начало

...Из кустов раздалось жизнерадостное «р-рвав!». Джангарла смотрел на барона из тени ветвей – внимательно и хитро. Барон усмехнулся. Любимчик – и знает это.

- Иди сюда, мальчик, - сказал Иерон. – Посиди со мной. Что ты сегодня делал?

Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно чувствовать себя хорошим человеком. И вообще – трудно.

Пес открыл пасть и широко зевнул.

* * *

Иерон тяжело взобрался в седло. Покачнулся. Его поддержали, одинокий голос из толпы предложил взять повозку. Проклятая слабость. Барон отмахнулся.

- Поехали, лейтенант. Пора домой.

У слова «дом» был привкус горелого воска. Значит, нарыв? Ненависть как гной – собирается в одном месте. Пока не вырвется. И тогда – припадок. На крайний случай у меня остается Джангарла, подумал барон. Мой пес. Значит, не так уж я безнадежен.

Когда они прибыли к замку, было далеко за полночь. Барон с трудом спешился, бросил поводья лейтенанту. Ноги затекли. На лестнице кто-то сидел – при виде барона этот «кто-то» встал и низко поклонился. Прищурившись, барон узнал слугу – тот самый, со слюдяными глазами. Как его зовут? Неважно.

- Вашмилость, вашмилость... – язык у слуги, и без того не слишком бойкий от рождения, заплетался.

- Что еще? – раздраженно спросил барон. – Ну?

УБИЙЦА

Вы слышите шорох, господин барон?

БАРОН

Шорох?

УБИЙЦА

Такой странный звук.

Я знаю, это идет моя смерть.

БАРОН

Скорее, это шуршит твоя нечистая совесть.

УБИЙЦА (его трясет)

Господин барон шутит, а мне не до шуток. Я знаю.

Смерть похожа на кошку, с которой содрали кожу. Она похожа на кошку, которая идет по стеклу. Правда, она похожа? Не выпуская когти, мягко ступает. А когда выпускает, то выдает себя. И коготки по стеклу: тень-тень-тень. Совсем тихо. Не всякий услышит. Я слышу. У меня очень чуткий слух, я вам, кажется, говорил, господин барон... И почему здесь так холодно?!

Я знаю, когда за мной идет Смерть. У нее длинные узкие ноздри. У нее ледяное дыхание.

Когда Смерть идет по следу, ее можно отвлечь только куском кровавого мяса.

БАРОН

Милейший, ты сошел с ума?

УБИЙЦА

Простите, господин барон. Уже давно.

БАРОН

Ступай. Я позову тебя, когда понадобится твое искусство.

Убийца кланяется.

УБИЙЦА (в сторону)

Мне надо кого-нибудь убить.

БАРОН

Ты что-то сказал?

УБИЙЦА

Ничего, господин барон. Вам послышалось.

БАРОН

Молчи, дурак.

Иерон смотрел неподвижно. Ему казалось, что вместо лица у него гипсовая издевательская маска, в которой зачем-то пробили дыры для глаз. Он ощущал сухую белую пыль на веках. Резь вскоре стала нестерпимой – барон моргнул раз, другой; боднул воздух тяжелой непослушной головой и отошел, неся ее как надгробие. Внезапно Иерону страстно захотелось припадка – чтобы пришла кровавая муть, затопила пустоту, затопила серый мокрый песок со следами собачьих лап. Чтобы биться в находящей волне, чтобы захлебываться багровой мякотью, чтобы вопить от боли – и не помнить, не чувствовать. Чтобы не видеть, словно со стороны, как он сам идет по пустым коридорам, сдвигая телом тяжелые двери, как толкает коленом стулья, а потом, в дальнем зале – с высоким, похожим в темноте на уродливый замок, троном – слепо бьется гипсовой маской о стены. Маска шла трещинами, лицо горело, но маска держалась. Треснуло. Подбородок почему-то стал мокрым. В следующий момент Иерон обнаружил себя сидящим на ступенях перед троном. Он склонил голову; на белом мраморе чернели круглые пятна. Что-то теплое капало с его лица на пол – Иерон вытер подбородок рукавом, зажмурился. Из дальнего угла на него смотрел Джангарла. Барон открыл глаза – Джангарлы не было. Проклятый пес, сказал барон. Голос отразился эхом, пошел гулять по пустым коридорам и комнатам, как неприкаянный. Что же ты, сказал барон, сука ты, сказал барон, зачем ты так со мной, сказал барон, что я тебе сделал? Вернись, попросил барон мертвого Джангарлу. Вернись, сука, тварь, ублюдок чертов, что же ты, вернись. Джангарла! Джангарла! На полу лежал отпечаток окна, дальше начиналась темнота, в углу превращаясь в сгусток мрака. Барон посмотрел туда – Джангарлы не было. В лунном отпечатке ему почудились следы собачьих лап. Сука, сказал барон, как же так можно как же я тебя ненавижу сука ты сука и лапы у тебя мокрые. Я же один понимаешь, сказал барон. Джангарла. Джангарла. Он встал. Он пошел к выходу. Маска рассекала воздух.

Желанный припадок не приходил.

«Бешенство, бешенство». – луна плывет над акациями, буквы вырезаны на ее гладкой восковой поверхности. Барон толкнул дверь и вышел на крыльцо.

Один больной пес – вся свора пропала.

Из темноты выступила женская фигура. Глаза смотрели сухо.

- Посмотри на себя, Иерон, - сказала она. - Ты стал сентиментален. Когда-то ты не проронил ни слезинки над могилой нашего сына, сейчас плачешь над собакой. Ты жалок.

- Прости меня, Пенелопа, - сказал барон, тяжело опускаясь на мрамор. – Я очень обидел тебя. Я знаю. Если тебе не трудно, можно я поплачу в одиночестве? Обещаю не хлюпать носом. Разве что совсем чуть-чуть. Ты позволишь эту маленькую слабость своему глупому никчемному старому мужу?

* * *

- Везут, мой господин, - сказал лейтенант от окна.

Иерон откинулся на подушку. Не успел сбежать, значит. Хорошо.

Великий Эсторио выглядел бледным, но держался неплохо. С достоинством. Увидев барона, лежащего на кровати, жонглер замер на мгновение, затем низко поклонился.

- Господин барон?

- Кажется, я немного похудел, лекарь? – Иерон закашлялся. Виски сводило в предчувствии скорого приступа. Барон еще днем приказал убрать из комнаты любые цветные вещи, чтобы потянуть время. Но, кажется, времени уже не осталось – запах горелого воска стал невыносим. Проклятые краски скоро просочатся под дверь или в щель окна. Уж они придумают, как это сделать. Темно-красный или оранжевый. Или желтый. Да, желтый хуже всего.

Жонглер подошел и сел рядом с кроватью, деловито взял барона за запяcтье. Иерон слышал, как в висках бьется сердце. Какая у меня худая рука, надо же, думал он. Это точно моя рука?

- Давай свое лекарство, лекарь, - сказал барон, не выдержав. – Слышишь?

Эсторио молчал, отсчитывая удары. Так же молча достал трубку и стал слушать дыхание барона. Он же жонглер, подумал Иерон в раздражении, какого черта он делает? Зачем ему эти лекарские штучки? Еще бы на латыни заговорил, честное слово...

Наконец, жонглер убрал трубку.

- Где твое лекарство, лекарь?!

Эсторио покачал головой.

- Поздно? – барон прикрыл глаза, усилием воли не давая краскам обостриться. – Ж-ж-жаль. Тогда беги, лекарь! Очень быстро беги – до самой границы. И дальше. Иначе, когда припадок закончится, ты увидишь перед собой разочарованного тирана… Ты когда-нибудь видел разочарованного тирана, лекарь? Это жуткое зрелище. У нас, у тиранов, отвратительный характер. Мы брызжем слюной и страшно пытаем любого, кто посмел нас разочаровать. Возможно, мы даже пожелаем содрать с ублюдка кожу. Или посадить негодяя на кол… как тебе это понравится?!

Великий Эсторио молчал.

Барон прикрыл глаза ладонью. Медленно выдохнул.

- Ничего, - сказал он. – Все хорошо, лекарь... Позови сюда Перегорио.

- Мой господин, - сказал голос от дверей.

- Через полчаса мы выезжаем, лейтенант. Приготовьте лошадей.

- Я дам вам укрепляющее, - сказал Эсторио, когда лейтенант вышел. – Я... я хотел бы сделать больше... Я...

- Ты все сделал правильно, лекарь.

- Не называйте меня так.

- Почему? – барон выпрямился на кровати. – Почему я не должен этого делать?

Эсторио стоял бледный.

- Отвечай, лекарь! – властность хлестнула, как плетью. Жонглер ссутулился.

- Я... потому что я...

- Потому что ты – не настоящий лекарь, так? – Иерон усмехнулся, откинулся на подушку. Какая замечательная шутка. Жаль, что напоследок. – Ну, это не новость.

- Вы знали?! - жонглер выглядел потрясенным.

- Конечно. Неужели ты думал провести человека, который лгал полжизни? А другие полжизни скармливал виселице насильников, воров и мошенников? Я с самого начала это знал, лекарь.

Молчание.

- Вы меня убьете?

- Кажется, на этом вопрос я уже отвечал. Не заставляй меня скучать.

В глазах жонглера появилось понимание. "Молодец, умный мальчик".

- Что мне делать?

- У тебя хорошие глаза, - сказал барон, – ты многое ими видишь. Именно поэтому ты до сих пор жив. Ты рассказывал мне о проклятье, ты думал, что складно врешь... ай, складно! хотя на самом деле говорил правду. Вот ирония, а? Мошенник, плут! А чувствовал сердцем. У тебя талант, лекарь. Но есть ли у тебя шанс? Как думаешь?

Жонглер выпрямился.

- Я... я научусь.

- Мало. Еще одна попытка.

- Я очень хорошо научусь. Я стану настоящим лекарем, клянусь!

- И этого мало. - барон смотрел в упор. – Ну, какой из тебя лекарь? Смех один.

- Да пошли вы!

Несмотря на подступившую боль, Иерон засмеялся.

- Наконец-то правильный ответ.

Барон откинулся на подушку, на желтоватом лбу выступил пот. Жонглер смотрел на него... странно смотрел.

- Ты меня оплакиваешь, лекарь? - удивился барон. - Не надо.

- Не вас. Хорошего человека, которому плохо.

Барон засмеялся – хриплым каркающим смехом, тут же остановил себя. Слишком уж похоже на рыдание. Он облизнул сухие губы. Тело опять стало чужим и неподатливым – «болван» на костяке. Марионетка на пальце из раскрашенного ящика. Интересно, какая из масок – моя? Разумеется, Барон? Или Убийца? Я ненавижу убийц.

- Прощай, лекарь. Лейтенант! Отвезти его на границу и отпустить.

УБИЙЦА (вытирая нож)

Мне неприятно об этом говорить, господин барон, но вы умираете.

БАРОН

Молчи, дурак.

* * *

Глаза убийцы были молодые. Словно лицо старика -- всего лишь оболочка, и скоро вылупится бабочка. А под коконом скрывалась не бабочка, там было нечто серое и бесформенное. Никакое.

Иерон посмотрел на «мотылька», на украшенный серебром пистолет. Какая ирония. Полгода прошло после нелепого самоубийства жены, проклятие ослабело, приступов больше не было. Он уже начал думать, что все налаживается... Что цвета больше не вернутся. Барон окреп, снова начал садиться в седло. Он начал забывать Джангарлу и только изредка ловил себя на том, что долго стоит на крыльце и ждет чего-то. Или кого-то. Но и это смутное чувство скоро прошло.

Наступила весна. Барон расслабился и поехал в Наол. Здесь, в соседнем графстве, у него не было власти, но остались долги и дела. И тут проклятие настигло его... по-другому. Возможно, оно только ждало подходящего момента.

Выйти живым из драки с ландскнехтами, чтобы нарваться на засаду рядом с уборной? Хорошо, хоть облегчиться успел, подумал барон. Славная была драчка. Почти как в прежние времена. Это же надо – встретить в такой дыре приятелей Вилли Резателя, повешенного с год назад. Хотя, с другой стороны, где, как не в такой «дыре», их можно встретить?

Кажется, пора подавать реплику? Так выражаются актеры?

Барон сказал:

- Я не люблю наемных убийц.

- А каких убийц вы любите, барон? –спросил человек с пистолетом.

Иерон молчал. В полутьме сарая его лицо казалось вылепленным из гипса – убийца тоже медлил, ожидая, видимо, какого-то подвоха от пленника. Тогда барон сам шагнул на табурет.

- Как это надевается? Так? - спросил он.

Убийца кивнул.

Веревка оказалась шершавой и грубой – такая обдерет горло, ничего, наплевать, нашел о чем думать. Барон подтянул узел, чтобы веревка плотнее прилегла к коже.

- Хоть бы подсказывал, остолоп, - сказал он убийце раздраженно. – Кто тут, в конце концов, кого вешает? Ну! Давай!

- Эта позорная смерть... – начал убийца. Похоже, у него была заготовлена целая речь.

- Черта с два, - откликнулся барон. – Многих по моему приказу повесили – до сих пор никто не жаловался. – он замолчал. Эх, Иерон. Не хотел превращать конец жизни в фарс, и вот, не удержался. - Заканчивай уже, мне до смерти страшно.

Убийца кивнул.

- Спасибо, - сказал барон, прежде чем убийца выбил табурет и веревка натянулась. Прилив нахлынул стремительно – сарай, напротив, отдалился, принялся заваливаться вбок, ускользать, теряя краски, выцветать; время стало прозрачным и вязким, как патока. Иерон заметил существо, похожее на ободранную кошку. Существо подбиралось к убийце со спины, переступало лапками по деревянной балке. Тень-тень, тень-тень. Звук казался каким-то стеклянным. Убийца ничего не видел. Существо приготовилось к прыжку...

Дальше веревка, натянувшись, разломила гипсовую маску на мелкие кусочки. Барон начал падать в темноту, кувыркаясь. Ветер дул справа – порывами.

Чайки вернулись. «У-ау! У-а-у!» - кричали они.

Последнее, что Иерон увидел, прежде, чем исчезнуть навсегда: серый пляж с клочьями водорослей… следы на песке… краб… серые волны...

Бегущий по кромке воды, в брызгах и заливистом лае, худой голенастый пес.

Пес взмахнул ушами и полетел.

Фильм "Сердце Бонивура" познакомил нас, советских детей, с такой штукой, как саспенс. Куда там Хичкоку с его "психами".

- Ты чего? Идешь смотреть "Бонивура"? - спросил Димка Жданов, мой друг. - Там ему сердце вырежут!

- Правда?! - земля подо мной покачнулась.

- Да-а. Живому...

От этого "сердце вырежут" стало жутко и тревожно, и гулко билось в груди мое собственное сердце, горячее сердце октябренка. Я представить себе не мог такой невероятной жестокости.

- А бонивур -- это кто? Это как большевик, да? - спросил я.

- Эх ты, темнота... - сказал Жданчик насмешливо. - Бонивур -- это значит разведчик. А еще ему ноги сожгут и на спине звезду вырежут!

- Кто?!

- Белые, кто ж еще. Казаки, кажется.

Жуть. И мы пошли смотреть. Это было летом у бабушки, в Кунгуре.

Этот изматывающий нервы кошмар был еще и растянут на 4 серии. Я сел в кресло перед телевизором, сердце стучало, ладони взмокли. Вот сейчас мне покажут... вот сейчас... Фильм начался.

Я смотрел, холодея, как веселый молодой парень (Бонивур -- это он, это имя!, понял я) бегает, смеется, шутит и всячески дурит жандармов и прочих прихвостней царского режима, обводит их вокруг пальца, помогает товарищам-большевикам, и смеялся вместе с ним -- но мысль о том, что наступит миг -- и веселое доброе сердце Бонивура будет вырезано, сидела, как ледяной штырь, у меня в затылке. Я замирал и пугался, когда герой попадал в ловушку -- и облегченно вздыхал, когда он вырывался из нее.

Вот и в этот раз он ускользнул. Жандармы остались с носом.

И тут со мной случилось другое, неожиданное. Я начал надеяться.

Все будет хорошо. Наши победят. А белые так и не смогут поймать веселого молодого Бонивура. Куда им, неуклюжим и устаревшим. И наши победят и построят советскую власть. И никто не вырежет сердце Бонивура. Оно будет биться и жить -- светло и радостно, в мире победившей революции.

Каждой серии я ждал, как манны небесной. Кроме последней, я даже не хотел идти ее смотреть. У меня болело сердце от предчувствия. Я стоял во дворе дедова дома, это было в Кунгуре. Солнце припекало, я взмок, пора идти домой, в прохладу квартиры, к телевизору... а я переминался с ноги на ногу -- и не шел.

-Ты чего? - спросил Макся. - Пошли быстрее, там Бонивур начинается.

Я кивнул и -- усилием толкнув себя изнутри -- пошел. Ноги были точно из пластилина, тяжелые и непослушные. Я не знал, как объяснить это странное чувство.

И тут наступила расплата. Последняя серия была скучная и долгая. Бонивур больше не бегал по крышам, он был в партизанском отряде красных. Какая-то любовь еще. И вот они в какой-то деревне, у Бонивура есть девушка, они счастливы, она тревожится, что наши долго не едут, он смеется и успокаивает ее. А потом в сумерках Бонивур выходит к забору (не знаю, есть ли этот кадр в фильме, но я отчетливо помню именно так), и долго стоит, смотрит вдаль, в сторону леса и дороги. И лицо у него... тут мое сердце замерло и остановилось. У него на лице была печать смерти. Как в рассказе Лермонтова "Фаталист", где Печорин видит на лице другого офицера -- что тот скоро умрет. И этого не избежать.

А потом это случилось. Белые пришли и поубивали их всех. Почти как в Чапаеве.

Бонивур и тут почти вырвался -- я переживал за него. Потому что я помнил, какой он был в первых сериях -- ловкий, дерзкий, насмешливый, неуловимый. Удачливый. "Давай, - молил я мысленно. - Давай, засмейся и что-нибудь придумай. Как в первой серии". Но он вдруг утратил свою ловкость и удачу. Он больше не был тем самым Бонивуром. Он стал обреченным.

И наступила та знаменитая сцена. С сердцем и звездой на спине. Чудовищная.

Нам почти ничего не показали. Только страшный крик Бонивура разнесся над деревней, над просторами полей и леса. И от этого было еще страшнее. Потому что мое воображение представило все в сотни раз жутче, чем мог показать экран. До озноба.

А потом пришло запоздалое возмездие для убийц. Красные вернулись. Копыта били в сухую, пыльную землю, сабли сверкали. А белые бежали, позорно и жалко... Наши победили. Все, как и должно быть.

Но сердце Бонивура было уже не спасти.

«Сердце Бонивура» (1969) — советский четырёхсерийный фильм о становлении Советской власти на Дальнем Востоке и в Приморье. Режиссер Марк Орлов.

Фильм снят по книге Дмитрия Нагишкина. Повесть была написана в 1944 году, а роман появился в 1947.

В роли Бонивура -- дерзкого, смелого и насмешливого, актер Лев Прыгунов. Прототипом героя стал реальный комсомолец Виталий Баневур.

В роли колоритного злодея -- Петр Глебов:

И конечно, каждому рыцарю нужна симпатичная дама сердца. Правда, Бонивур скорее Тиль Уленшпигель революции, веселый и безбашенный шут, чем серьезный рыцарь. Но это и к лучшему.

Потому что когда Бонивур (или Тиль) вдруг становится серьезным -- он неизбежно погибает:

Один из злодеев. Казак с георгиевским крестом:

Владивосток. Памятник герою-комсомольцу Виталию Баневуру (1902-1922)