Diskman

Запах общей бани начинался еще на улице. Почти парфюмерный микс сушёной листвы веников, растаявшего в теплом помещении снега, плохо сбитого с обуви и ещё что-то едва уловимое, чего нигде не встретишь больше, только тут.

В предбаннике стоял тихий гул. Громко разговаривать тут не принято.

Мне шесть лет, я давно разделся, стою, переминаясь на холодном полу, сжимаю в руках мыльницу, которая скоро станет моим боевым кораблем, запущенным в акваторию океана, плещущегося в жестяном тазике.

Папа акуратно складывает свои брюки в шкафчик, ставит в бездонную глубину нижней полки мои валенки, и мы идём в помывочную.

Тепло обдаёт меня сразу за ее дверью. Здесь уже громко. Кто-то уронил таз, кто-то переговаривается, кто-то смеется, кто-то с шумом наливает из крана горячую воду.

У нас в городке только две бани. Мы ходим в эту, находящуюся напротив больницы, потому что она ближе.

Мне очень нравится рассматривать людей, которые сюда приходят. Масштабы нашего городка такие, что практически все они знакомы моему папе, да и я многих где-то видел. Баня объединяет.

Вот Ивлев. Он милиционер. Папа говорит, что он капитан. Мне тогда казалось, что быть капитаном в милиции очень странно. Капитан должен командовать кораблем, а у Ивлева нет никакого корабля.

-Что, начальник, отмыться пришел?- ехидно спрашивает другой мужик, высокий, худой, с синими наколками на теле.

-Ты, Хабара, заткнулся бы, не ровен час закрою я тебя- с усмешкой отвечает капитан.

-За что, начальник? Я чист и светел, как памятник Ленину- отвечает Хабара.

-Вот за это и закрою...

Мой папа тоже переговаривается с другими взрослыми мужиками, я плохо понимаю их разговоры. Иногда папа цыкает на кого-то:

-Не матерись при ребёнке...

Я запустил свой кораблик. Половинка зеленой мыльницы вяло качается в спокойных водах тазика. Я швыряю в него мыло, получается небольшая волна, мыльница качается.

Потом мы идем в парику.

Здесь строгая иерархия. Хабара и еще десяток таких, как он, украшенных синевой, сидят справа. Ивлев, мой папа и другие слева. Пахнет пихтовыми ветками, щедро растыканными в щели между досок полатей.

Дверь парилки открывается, в нее просовывается лысая голова банщика, он работает тут, я его всегда тут вижу:

-Мужики! Там Михеич пришёл! Помогите!

Хабара кивает, выходит. Вслед за ним выходит капитан Ивлев. Папа тоже поднимается, но банщик говорит, что двоих хватит.

Через минуту в парилку они вносят Михеича.

Хабара и Ивлев садят его на полок.

-Вот спасибо, мужики!- благодарит тот. На тележке, сами понимаете, не пускают.

-Да не за что, Михеич, грейся- отвечает Хабара.

У Михеича нет ног. По городу он передвигается на такой маленькой тележке. отталкиваясь от земли двумя колодками, которые держит в руках. Пацаны спрашивали как-то раз у него, мол, Михеич, куда ноги дел? Тот только смеялся в ответ, курил беломорину и отвечал, что паровозом переехало.

Но папа сказал, что ноги Михеич потерял на войне. Горел в танке, вот и потерял.

И знаете что? Тогда мне он казался старым, этот Михеич. А теперь-то я понимаю, что було ему полтинник, может чуть больше.

Михеич грелся, потел, сидя на полке. А я рассматривал культи его ног, и мне они казались ужасными.

-Что, сынок? Интересно?- перехватил он мой взгляд.

Я смущённо отвернулся.

-Да не дрейф, пацан, с тобой такого не случится. Сейчас времена хорошие. Баня смотри какая! Красота! Мужики, вы бы меня снесли в помывочную? Жарковато что-то.

Мой папа и ещё какой-то дяденька вынесли Михеича, усадили на полку, налили воды в таз, тот сосредоточенно стал намыливать мочалку.

Прошло много лет. Не знаю, существует ли эта баня до сих пор. Михеича-то наверняка уже нет на этом свете, как и большинства из того искалеченного поколения, люди которого могли объединить мента и блатного. И даже не потому, что в бане все равны.

© Александр Гутин

Собрался обновить наполнитель для кошачьего туалета и наткнулся на такой вот отзыв:

А наполнитель такой:

Я был доверчивым ребенком до четырнадцати лет...

– Всего-то сделают обезболивающий укол, щипчиками там сдавят, чуть-чуть подержат и все выпрямится. Будет щекотно, и только. Клянусь тебе! А то со сломанной носовой перегородкой в армию не возьмут. А ты ведь ещё хочешь в Афганистан?– сказала мама. Она знала, куда надавить мальчишке в 1986-ом.

Так в четырнадцать, я очутился на операционном столе. Укол. Пока я прислушивался к постепенному одеревенению лица, меня привязали к каталке.

«Чтобы не убежал от щекотки?» – мелькнула забавная мысль и растаяла, – в руке хирурга блеснул высоко занесенный скальпель. Эх, мама, мама, зачем ты мне пела военные песни…

Следующие минуты я чувствовал себя Буратино, которому папа Карло, что с лица земли стирал неугодный длинный нос. Отработав скальпелем, хирург похожий на артиста Гринько (исполнитель роли шарманщика Карло), вооружился… стамеской и молотком!

Спокойно, сказал он, поймав удивленный взгляд, и накинулся на меня, как дятел на электрический столб. Это было какое-то дежавю, блядь. Не хватало нарисованного очага и мудрого сверчка. Щепа и стружка, судя по характерным звукам в голове, были. Я зажмурил глаза, – Афганистан неожиданно сам пришел ко мне...

Доктор видимо очень любил свою работу и покушать хрящи. Иначе, зачем по окончании столярных работ, он любуясь, показал в щипчиках кривой хрящ: «Вот что у тебя было. Взгляни». А я с детства пиздец не терплю хрящи в мясе и колбасе. А из себя подавно!

Надеюсь, он изрядно понервничал, пока меня реанимировали.

Утром следующего дня, я увидел свое отражение в зеркале. Будь в больничном туалете почище, я бы уебался. Казалось, меня прооперировали плашмя лопатой, и операция выполнена блестяще...

Но на обходе врач успокоил. Будет красиво, когда удалим тампоны, уверил он. А через три месяца все почти придет в норму, не ссы…

Судя по звукам, медведь щекотал хуем незадачливую женщину грибника. Сам грибник благоразумно съебался.

Вопли стихли. Из перевязочной вывалился всхлипывающий амбал и по стеночке пополз прочь. Загорелась лампа «Следующий». Я ни с места, словно приглашают фикус, подле которого сижу. Выглянула сестра.

Меня усадили на стул, застланный детской непромокаемой для неожиданностей пеленкой. Начало было многообещающим, и оправдалось с лихвой… Непередаваемые ощущения… Я бы никогда не поверил, сколько марлевого жгута можно спрятать в детском носу…

Вскоре я благополучно выписался, но с тех пор ухо мое востро. Особенно с близкими…

© Алексей Болдырев

Мы с Аней пришли на пятнадцать минут раньше оговоренного времени. Боялись, что попадем в пробки, не хотелось сразу же портить о себе первое впечатление опозданием.

- Ну что? Нажимай…, - сказала Аня, неуверенно указав на дверной звонок.

- Может, давай лучше ты? - я тоже чувствовал себя немного неловко.

Все-таки у нас это был первый раз. Да и вообще, это была не моя идея. Это Аня решила, что наши сексуальные отношения зашли в тупик и требуют чего-то нового.

- Давай закажем проститутку? – предложил я.

- Ну, ты что, совсем дурак? – надула губы Аня, - надо что-то такое, чтоб было необычно, но потом не было стыдно друг перед другом, - какое-то время она загадочно молчала, видимо, перебирая все возможные варианты, - а давай попробуем свинг?

Я чуть пивом не подавился, хорошо, что в бутылке уже совсем чуть-чуть оставалось и почти ничего не пролилось.

- Это когда какой-то отщепенец будет пялить тебя на моих глазах, а мне подсунет свою стремную супругу? – на всякий случай уточнил я, с трудом представляя эту картину.

- Да нет же, - Аня помотала головой, и медленно, как неразумному ребенку, стала объяснять свой план, - мы не будем меняться партнерами, просто найдем семейную пару и займемся сексом на виду друг у друга. Представь, насколько это будут яркие и острые ощущения…

После сказанного она многозначительно мне подмигнула.

- Ну не знаю, как-то сомнительно это все, - насторожился я, вспоминая кадры из просмотренной порнухи, - а без этого никак?

- Поверь, тебе понравится.

Теперь мы стояли, переминаясь с ноги на ногу у оббитой дермантином двери, за которой нас должна была поджидать незнакомая мне семейная пара, договорившаяся с Аней по интернету о свинг-вечеринке. Не выдержав напряжения, я надавил на звонок.

- Заебись пошла, - крепко сбитый, еще не слишком старый, Федор отставил пустую рюмку на стол и запил теплой водой из металлической кружки.

Я согласно кивнул и тоже выпил.

- Ну, за знакомство.

- Федор, а где ваша супруга? – вопросительно подняла на него глаза моя подруга, растерянно изучая обстановку маленькой кухоньки, треть которой занимал старенький оклеенный магнитиками холодильник.

- Загуляла сука, - признался Федор, обреченно махнув рукой куда-то в сторону, и вновь наполняя наши рюмки, - выгнал ее вчера.

- Серьезно? – зачем-то переспросила Аня.

- Нет, бля, с шутками…

Какое-то время мы мрачно помолчали. На душе было противно. Даже когда в газетах читаешь, что кто-то изменил Родине, и то зло берет, так и хочется этой падле в глаза плюнуть. А тут человеку жена изменила. Почему-то мне всегда казалось, что это на порядок хуже, хотя и уголовно не наказуемо.

- А как узнал? - из вежливости поинтересовался я, нарушая трагичное молчание.

Федя пошевелил губами, как будто пережевывая услышанное. Похоже, для него это был самый горький вопрос. Что называется - удар по больному месту.

- Такое не пропустишь… - он зачем-то взял со стола пустую банку из-под кофе, выполняющую роль пепельницы, и стал крутить ее в руках, наверное, чтоб успокоиться, - Когда с человеком долго живешь, то между вами возникает духовная связь, особые эмоции. Ну и чувствуешь, если изменила, как бы это объяснить… боль какую-то, - наконец-то подобрал он подходящие для такого случая слова. - Сердцем? – уточнила Аня.

- Что сердцем? – не понял Федор заданного вопроса.

- Сердцем чувствуешь?

- Ну, кто-то может и сердцем, - согласился он, нечаянно рассыпав часть окурков из банки на пол, и смущенно отодвигая ее на край стола, - а я лично членом ощутил. Как только капать с него стало, и жжение сильное началось, так сразу и почувствовал, что изменяет. Пошел к врачу, точно, триппер, говорит. К гадалке не ходи.

Федя досадливо крякнул и осушил очередную рюмку в один глоток.

- И что теперь мы будем делать? – спросил я у него с недоумением.

- Ну, вы можете потрахаться, а я посмотрю на вас со стороны, - великодушно предложил Федор, поправляя рубашку, - Только, чур, не долго, и громко не кричать, а то соседи опять участковому жаловаться будут.

- Нет, так не пойдет, - тут же возразила моя подруга, едва осмыслив сказанное, - мы так не договаривались.

В мои планы тоже не входило трахаться с Аней, наблюдая при этом за местурбацией малознакомого мне человека. Не то чтобы я был против секса как такового, но присутствие Федора весьма слабо добавляло к этому процессу эротизма.

- Да ладно, не волнуйтесь вы так, - Федор, глядя на нас, загадочно ухмыльнулся, занюхивая выпитый алкоголь кусочком печенья и смахивая со стола упавшие крошки, словно это могло придать засранному натюрморту какую-то особую чистоту и убранство, - Пошутил я. Я подругу тут одну пригласил на вечер, через пару минут придет. Епихарией зовут.

- Это сокращенно как будет? Харя, что ли? – попробовал угадать я, как-то по-новому взглянув на Федора. Не знаю, как ему, но лично мне бы претило трахать девушку по имени Харя. Мешало какое-то внутреннее чувство прекрасного.

- Ну почему сразу Харя, - вступился за подругу Федор, - на Епу она тоже откликается. Там просто родители староверы какие-то упоротые.

В этот момент в распахнутую дверь зашла сильно потасканная неприятная баба не первой свежести, всем своим видом говорящая, что имя Харя все-таки ей более уместно.

- Познакомьтесь, это Епа, - с апломбом представил гостью хозяин стола.

- Если что, я в жопу не трахаюсь, - громогласно ответила на наше приветствие Епа, усаживаясь на табурет и наливая себе до краев в рюмку водки.

- Штрафная, - пояснила она, недовольно оглядываясь по сторонам.

В ответ Федя азартно потер ладони.

- Ну что, не будем зря время терять?

Поднявшись, он начал шустро стягивать с себя байковую рубашку и трико, так увлеченно, словно от этого зависела вся его жизнь. Епа залпом выглушив водку, поспешила последовать его примеру, обнажая дряблую грудь и плохо выбритый седой лобок.

- Присоединяйтесь, - махнул нам головой Федя.

Я посмотрел на Аню, и осторожно стал развязывать узел галстука. Отступать было как-то неудобно. Аня тоже заворожено, как на медосмотре, начала снимать свою одежду и складывать ее рядом на стул.

Не дожидаясь нас, Федор нагнул Епу над столом и резко со стоном вошел в нее сзади, а Епа стала довольно похрюкивать.

- Да ну нахуй, - сказал я, торопливо завязывая галстук обратно, - я так не могу.

Федор, замерев, повернулся в мою сторону

- Ну что еще не так?

- Да все не так, папа. Ладно, эта дура, - я кивнул головой на Аню, - никогда вас не видела. Но она же, когда договаривалась о встрече, вам наше общее фото показывала. Могли бы и отказаться из приличия, или меня хотя бы предупредить.

- Антоша, ну что ты как маленький, - отозвалась из-под навалившегося на нее волосатого тела мать, - мы давно с твоей девушкой познакомиться хотели, а тут такой случай представился. Встретились можно сказать по-родственному, без всяких условностей. Квартиру вон даже специально для этого сняли. Да и смешно же получилось, согласись? Чай сейчас поставим, посидим, я печенья напекла, - с трудом выбравшись из-под туши отца, она стала искать что-то в кухонных шкафчиках.

Я, развернувшись, вышел из квартиры, громко хлопнув дверью. Сзади послышался цокот каблуков спешащей за мной Ани, надевающей на ходу свою одежду.

- Антон, подожди… ну, я правда не знала, что это твои родители, - она виновато попробовала меня обнять, - а они у тебя веселые. Мне понравились. И папа на тебя очень похож.

Я молча шел, никак не реагируя на ее слова.

- Ну, Антон... – Аня прижалась ко мне всем телом, - ну не нравится тебе свинг, давай в следующий раз попробуем бдсм?

© 13k

Грипповать в квартире весьма скучно. Не антуражно. Душевно холодно. Когда растет температура, выработка соплей и подъем упадка сил, то хочется стать ёжиком с советских новогодних открыток семидесятых. Крендель в душегрейке и валенках сидит в избе за столиком, пыхтит самовар, унизанный гирляндами сушек, рядом украшенная шарами ёлочка, за окошком снег и заглядывает типичный друг Заяц.

Хворать желательно так же лампово. Прянично-имбирно, чуть сермяжно, не мельтеша. Вдали от цивилизации, в чаще старого, красивого леса. Без электричества, короче. Ну, так, – на пару часов в день дали, и будет.

Чтоб даже самолеты над лесом не летали. А которые если на Мальдивы, то ломались и разворачивались на Сургут. Короче – глухомань, испокон, зело и гой еси велелепие. Избушка-теремок махонькая на полянке. Вокруг все ёлки, ёлки разлапистые. Снег на ветвях шапками ушанками. Замерло несколько белок. Пара снегирей. Сова торчит. Шишки болтаются.

Днем солнце, морозец, снег сверкает. Воздух! – режь ломтями и в погребе запасай на лето. А к вечеру чтобы ёбнуло минус сорок и пурга сосны гнула, а волки бы держались за деревья, чтоб не унесло и выли, словно медведь наступил Витасу на… Нет, не на уши...

На фоне столь недружелюбной погоды, мне в домике-то вдвойне тепло, тесновато-уютно и бревенчато-безопасно. Чистенько, сухо и ничего лишнего. Скромное обаяние шале. Вот лампа керосиновая. Вот печка в народных заборных узорах (шутка), на поленьях бодро пляшет джигу огонь, что-то нехитрое томится в простом горшке. Глинтвейн. Доходит пицца «четыре сыра». Половичок, часы с кукушкой, кроватка с одеялом пэчворк (уголок приглашающе откинут, свежее белье с котиками). Под кроваткой гжельская ночная ваза, робот пылесос. Лаконично, лепо, любо.

И на столе по-простому: самовар с паром, бублики с маком, горшочек с мёдом, кальвадос. Чай твайнигс эрл грей (натур бергамот, жестяная баночка), хаваю с блюдца. Отдуваюсь. Прогреваюсь. Короткие валенки. Красный шерстяной жилет подбит заячьим мехом (вписду друзей), на шее зеленый шарфик. А вьюга за окном беснуется, мороз трещит, волки заходятся Бузовой, донт вори би хэппи.

Уютно, вспотел даже. И никуда не надо, хоть цельный месяц. Потому что погреб. Вон, кольцо на полу, в уголочке. А в погребке, в кадушечках не бог весть, но все же: грибы, огурцы соленые, сало, квашеная капустка, мёд липовый не липовый, под потолком парочка хамонов, голова пармезана на полочке, бутыль керосину, бутыль спирта. Консервы кой-какие. Тушёнка там, ананасы шайбами, икорка красная, коньяк, шпроты в масле, обрез в масле, лечо. Всё! Чего еще?

Инда напился кальвадоса и чаю с медом, лампу погасил, одёжу на стульчик, и в кроватку. Перед сном глянул в ФБ на минутку. Да интернет-то худой! Такой худой, что даже не считается. И ФБ стал худой. Так что точно – не считается. Помянул цукера, перекрестился. Спать, спать.

Вьюга стонет, волки маются, отсветы потрескивающих углей волшебны, мышь в ночнушке загривок чешет в углу, надо бы завтра бабу слепить, прежняя надоелааа… И плавно и бесповоротно отъехал. Как кусок масла по горячей сковороде.

Что может быть прекрасней, чем проснуться от запаха свежеиспеченных булок! Не знаю кто испек (мне тут никто не нужен, слышите!), но вот, сильвупле мне. Непогоды и следа нет. Солнце, сугробы слепят, снежинки сверкают. Скорей завтракать, да бабу лепить. И забыл, что и болел…

© Алексей Болдырев