Diskman

Город был небольшой. Городишко. Городок. Как в той передаче с покойным Олейниковым и ныне живущим Стояновым.

От центральной площади, где банк и администрация смотрят друг на друга одинаково равнодушными окнами, куда не иди – скоро окраина. Как на северном полюсе, где любой шаг – на юг. Меня это устраивало.

Нам, собаками, везде комфортно. Но в безлюдных краях я не смог бы выполнить задание, а в больших городах слишком много мороки с человеческими эмоциями. Дробятся, смешиваются, накладываются друг на друга пластами. Да и неудобно иногда: ошейники я не люблю, а ломать ночью дверцы клеток в приюте мне не понравилось. Зубы болели, и когти на правой лапе пришлось отращивать заново.

Городок назывался Энском. Не в смысле совершенно секретный N-ск. Да и ничего иностранного в нем не было, если вы подумали, что это некий американский Henscom или еще какая дрянь.

Просто Энск, да – так и пишется, в четыре буквы. Обычный райцентр западнее Волги, населенный как урожденными энчанами, так и редкими приезжими. Последние были в основном по торговой части, с острым взглядом на то, где и что плохо лежит.

– Ты вот, Шарик, собака умная. Я по глазам вижу. Но почему почти не лаешь, никак не возьму в толк, – сказал мне Антон. Точнее, дед Антон, внучке двадцатый год уж пошел, скоро обещала приехать, навестить пращура. – И жрешь плохо, хотя на вид не больной. Странная ты зверушка...

Вот это верно. Куда уж страннее – столько времени лететь сквозь пустоту, теша себя мыслями, что из всех Разведчиков повезет именно мне – это уже вызов для мозга. А наткнуться на искомое и начать выполнение программы любого могло бы добить. Целиком коллоидные организмы обычно не выдерживали, слишком сложно не сломаться под натиском смены не только места, но и принципов бытия. Поэтому у меня в голове можно найти и органику, и кремниевый управляющий блок. Для надежности.

– Гав, – лениво ответил я Антону и лег на спину, подставив рыжее в белых пятнах пузо под жесткую хозяйскую руку. Помахал передней лапой, будто большой начальник с трибуны.

Дед засмеялся и начал чесать мне шею, скрючив пальцы на манер граблей. Хороший он мужик, Антон, когда трезвый.

А вот с едой действительно вопрос. Нет, я себе вырастил полноценное собачье тело, с пищеварительным трактом и всем остальным, но с упоением грызть кости? Помилуйте. У меня и времени-то на это нет, не то, что желания. Хозяина удивляет, но тут уж я потакать не стану. Тем более что лично мне для поддержания жизнедеятельности такая еда вообще ни к чему.

– Машка вечером приезжает, Шарик. Встретить надо... – дед добрался мне до живота и с упоением чесал жесткую рыжую шерсть. Ему этот процесс был куда важнее, чем мне. Да и приятнее.

«Не пей сегодня, вот и встретишь», – подумал я, но вслух только гавкнул еще разок, чтобы развеять сомнения, и, якобы разнежившись, заворчал.

За открытым по летней поре окошком с разбитым и аккуратно заклеенным скотчем стеклом вовсю цвела липа. Одуряющий запах лез в нос, отбивая нюх; липкие листья на тонких ветках норовили попасть в дом. Блаженное сонное спокойствие, если бы не мухи. Дед оторвался от моего пуза и схватил свернутую газету. И ему мешают, наверное.

Для меня все на этой планете было странно. Что мухи! Вся жизнь здесь подчинялась неким рациональным законам, которые разумные – на вид – существа норовили нарушить. И без того хлипкую конструкцию организма они тщательно травили этилатами и вдыханием дыма сушеных кустов Nicotiana tabacum. Прыгали под машины и с крыши. Грабили ради бумажных знаков стоимости. Воевали друг с другом, что совсем уж дикость.Меня спасала только кремниевая часть мозга, не подверженная эмоциям вообще.

Так меня учили.

– Внучка же... Повод все-таки! – решительно заявил дед, плюхаясь обратно на стул. Муху он не догнал, но слегка напугал – я чувствовал эхо примитивных эмоций. – Будешь, Шарик?

Он достал наполовину пустую бутылку с ярким пятном этикетки. Вот уж дрянь так дрянь! Я ради спасения жизни не стану такое вводить в организм.

…в Энске полдень! К последним новостям. Сегодня глава администрации нашего города торжественно открыл лестницу, ведущую…

Я приподнял ухо в сторону телевизора, но дед уже, чертыхаясь, жал на кнопку пульта. Изображение местного диктора осталось на месте, а вот звук мгновенно пропал.

– Не туда ткнул, – виновато заметил Антон и бросил пульт на стол. Перемотанная изолентой коробочка видела и не такое обращение, особенно по вечерам. – Стаканом задел, Шарик. Напугал тебя небось?

Шутник. Меня скоростной спуск из стратосферы не напугал, утонувшая в озере капсула – тоже, а он думает, я от его телеящика вздрогну. Не дождется.

Стакан тихо звякнул о зубы деда. Руки дрожат? Наверное, он настолько рад будет увидеть внучку. Черт их разберет, человеков, что и какие эмоции у них вызывает. Я для этого и работаю который год, только вот результата не видно. Органическая часть мозга время от времени нащупывает что-то, подводит итоги и скидывает в электронную, но целиком – как личность – я в местных нравах не разобрался.

– Р-р-р, гав! – громко заявил я хозяину.

Антон, быстро нацедивший себе вторую порцию, застыл на месте. Потом поставил стакан на место и виновато согласился:

– Да... Ты прав. Машка приедет, а я уже в слюни. Негоже так. Чем же заняться-то…

Я перевернулся на брюхо, потянулся и встал. Пора размять лапы и пройтись по улице. Там другие люди, там масса существ низшего порядка – вон, у соседки, корова есть. И все – источник сведений. Абсолютно все. Даже эти вот двое, сидящие на давно сгнивших досках, штабелем привалившихся к забору дома напротив хозяйского.

– Слышь, псина, сотка есть? – Не поверите, но это он мне. Шутят они так или это реальная безысходность?

Мужичок неведомого возраста вскочил с досок и направился ко мне. Какие уж тут шутки, просто дурак. И второй не лучше – сидит щерится беззубым ртом, смешно ему. Щетиной аж до глаз зарос, не хуже меня, только моя рыжая, а у этого – седая. И вся клочьями какими-то. Бутылку не урони, это ж горе будет!

Действие равно противодействию, сие местный ученый давно открыл. Вот и нечего ко мне руки тянуть, грязные они у тебя. Да и воняет от обоих алкашей как из помойки – моча, перегар, немытые отродясь ноги.

– Решка, держи гада! Он мне руку прокусил! – завопил тот, что на ногах. И ладонь себе в рот сует, нервничает. Я-то отскочил сразу, а он мечется.

– Говорил, не лезь, – равнодушно ответил сидящий. – Давай бухнем лучше. А потом к Нюрке за еще сходим.

– Денег нет, – невнятно из-за руки во рту промычал укушенный. – А псину я повешу сейчас. Поймаю и – на липу вон!

– Дурак, что ли? – слегка удивился Решка. – Охренеешь ее ловить. Да и зубастая она. Давай, Федор, выпьем. За новую лестницу мэра, чем не повод?

– Пошел ты... – прошипел тот, вытащив руку изо рта и рассматривая алые точки от моих зубов. – Убью тварь!

Из дедова окна за моей спиной грянуло:

Come as you are, as you were

As I want you to be!

Закинул второй стакан все-таки, паразит. Он до этой дозы музыку никогда не включает. Само окно из-за цветущей липы видно не было, но озверевший Федор схватил валявшийся на дороге кусок кирпича и запустил на звук. Нервный он какой-то, право слово.

Чем ему «Нирвана» не угодила?

Где-то в глубине веток посыпались стекла. Кобейн поперхнулся на полуслове и затих, а мгновенно сообразивший неладное Решка уже тянул Федора за рукав в сторону:

– Ты чего делаешь-то, а? Сбрендил?! Сейчас ментов вызовут! Плюнь ты... Пойдем!

– Его собака, да? Его? Антохина? Вот ему и отвечать! – пьяно орал тот.

Медленно вырулившая из-за угла машина проехала мимо, аккуратно обогнув двух алкашей. Даже не остановилась. Впрочем, интересного мало: один визжит, тряся прокушенной рукой, красный, потный. Второй, сунув бутылку в карман, вовсю его успокаивает. Даже я успел насмотреться подобного, чего уж о местных жителях говорить.

Если бы труп лежал – тормознули бы. Из окна на телефон снять на память. Для инстаграма.

Дед выскочил на улицу с топором. Уважаю, кстати, люди – они существа прямолинейные. Не понимаю их напрочь, но отношусь с почтением. Тем более, что колун в умелых руках – аргумент серьезный.

– Кто мне окно разъе… – начал было он, но запнулся.

Федор очень уж зол был. Вместо обычных в таких случаях долгих обсуждений непонятно чего с неизменными вопросами о взаимном уважении, укушенный сунул руку карман и вытащил щелкнувший пружиной нож. Против топора так себе игрушка, но и сам боец помоложе, да и злой не на шутку.

Деду-то что? Окно разбили? Так оно и раньше было расколото, нечего бутылки бросать спьяну. А тут – членовредительство.

– Точно дурак... – протянул щетинистый Решка, но его уже никто не слушал. Даже я.

Эмоциональный фон зашкалило, мой двойной мозг Разведчика с трудом справлялся с перегрузкой.

Дед Антон неуверенно махнул топором. Просто для острастки. Но Федор воспринял все серьезно, нагнулся, нырнул моему хозяину под руку и ударил ножом в грудь. Там что-то хрустнуло, кость попалась крепкая, но лезвие скользнуло чуть ниже и ушло по рукоятку. Федор отскочил назад, ошеломленно крутя головой, словно высматривал – кто же это здесь злодей, кто убийца?!

– Эх… – выдохнул Решка. – Сто пятая, братан. У хозяина в почете будешь.

Антон выронил топор, глухо упавший на асфальт. Поднес руку к груди и нащупал рукоятку.

– Шарик, ты это... Машку надо встретить, – прошептал он и упал на спину. Словно толкнул кто.

Мозг у меня почти кипел. Последний всплеск, вот эти эмоции умирающего, прорвали какую-то плотину между живой и электронной частями, порвали нейронные связи и сплели их заново, но в совсем другом сочетании.

Я обнюхал лежащее тело. Взгляд хозяина остановился, теперь он смотрел стеклянными глазами куда-то вверх, сквозь облака, будто стремился увидеть звезды. Я в свое время на них насмотрелся, очень его понимаю: вечное зрелище, за такое и умереть не жалко.

Потом чуть прикусил лежащего за руку, будто тоскуя, а на самом деле – взял пробу ДНК. Пригодится чуть позже. Наверное. Хотя можно и по-другому, да…

– А псину я тогда топором! – опомнился Федор. – Терять-то нечего!

Я бросился в дом. Мне и нужно было всего несколько минут, раз уж так все получилось. Раз мой мудрый мозг выбрал из ста вариантов дальнейшего поведения сто первый.

Федор оглянулся, почесал немытую голову. Потом позвал уходящего боком куда подальше Решку, сплюнул и подобрал топор, стараясь не смотреть на мертвого Антона. Все это и дало мне нужное время.

Зубами открывать комод – занятие так себе. Нет, ухватить и потянуть несложно, хуже то, что приходится уворачиваться от падающего на голову барахла, за которым с треском выпадают и сами ящики. Норовят попасть по голове, а это больно. Да и по лапам – не подарок.

Мне были нужны ингредиенты для перестройки организма. Пока Федор еще ругается на улице с покинувшим его собутыльником. Пока еще солнечно. Пока до Машкиного поезда еще часов пять. Пока пахнет липа…

Не знаю, как все это коррелировало друг с другом в моей раскаленной голове, но каждый элемент был важен. Каждый – на своем месте, как кристаллы в ячейках давно утонувшей капсулы. Как рисунки созвездий и тонкая пелена облаков над этой планетой – я хорошо запомнил этот вид из космоса. Именем Исаака Ньютона и Илона Маска, game over!

Кобейн жив и неисчерпаем, как и атом, верно?

Голова трещала и разваливалась на части, плоть бурлила и сползала к подушечкам лап, обнажив ревалитовый скелет, который сейчас стремительно менялся, раздвигаясь в длину. Металлические кости утолщались, а я хватал новыми острыми зубами и глотал то, что может мне помочь при перестройке организма.

Возможно, показалось, но я чувствовал тонкий запах дыма – то ли из соседского двора, где жарили шашлыки, то ли от чипа моего несчастного мозга, перегревшегося окончательно.

В пищу шел металл, да. В основном он – я сгрыз ручки от ящиков комода, потом валявшийся до лучших времен мешочек с гвоздями, выплюнув жеваный лоскут холстины. Дальше в ход пошли разнокалиберные ложки из кухни, кусок газовой плиты и ковшик, в котором Антон варил мне похлебку по утрам. Нужно еще, не из стены же арматуру выкусывать. Попался на глаза железный рубль. Талисман Антона, не стоящий на самом деле почти ничего, но дорогой для него как память. Советской еще чеканки, с потемневшим по краям профилем Владимира Ильича, лобастой отрубленной головой глядящим вправо.

В светлое будущее всего человечества, не иначе.

Я схватил и сожрал его. Не пропил – уже хорошо, дед мог бы мной гордиться. Потом в ход пошли пластик бутылок, стекло и керамика. Вода! Мне нужно много воды – я открыл кран и сперва черпал стаканом, напоследок сожрав и его, потом припал к воде, практически встроил себя в магистраль подобно стиральной машинке. Не сам придумал – подсмотрел однажды за хозяином, хлебнувшим по ошибке неразведенный спирт и так же, оттопырив задницу, надолго приникшим к крану.

Достаточно… Я разогнулся, встав во весь рост. Кажется, проломил своей новой макушкой бетонное перекрытие, разделявшее первый этаж и мансарду, но такие мелочи меня уже не волновали. Тело номер семь, для разведки на планетах с агрессивной средой обитания.

Если вы сочтете здешнюю среду не такой, я мог бы с вами аргументировано поспорить.

Немного позже. Сейчас, как вы понимаете, мне некогда.

Федору я вырвал кадык острыми ревалитовыми когтями, топор забрал из сразу ослабевших пальцев и бросил куда-то за спину. Припал к бившей струей крови ране и вдоволь напился. Для нового метаболизма не хватало соли, вот это упущение я и исправил. Заметно полегчавшее туловище оставил валяться прямо там, в тесной прихожей скромного домика. Не с собой же таскать, в самом-то деле.

На улице моему новому телу стало свежо. Рассчитанное на все, вплоть до погружения в действующие вулканы, в начале здешнего лета оно мерзло. Поправимо. Надо только поднять температуру окружающей среды. Системы линз на заплечном горбе настроились на местное светило, добавили энергетический импульс и начали работать автономно. Немного шумно, особенно позже, когда в горящие дома начнут проваливаться крыши, но зато эффективно. Жар от пылающих вдоль улицы деревьев поднял мне настроение.

Я подобрал тело хозяина и завернул в мешок для образцов органики – часть моего нового «я». Композитная асбестово-углеродная ткань, не корова чихнула. Сохранится в лучшем виде, что бы ни происходило вокруг.

К шести часам вечера Энск перестал существовать. Вызванное ошалевшим начальством звено вертолетов я обезвредил на расстоянии, а бомбить пылающие развалины города пока опасались. Когда решатся, я уже уберусь отсюда подальше. Вдалеке, на бывшем складе ГСМ методично что-то взрывалось, добавляя паники и звукового хаоса, похожего на внезапно начавшуюся артиллерийскую канонаду. Людей, кстати, если они не пытались меня остановить, я не трогал. С них хватит и пожара, методично пожирающего городок. Почти весь.

За исключением вокзала, на котором я, выполняя просьбу умирающего, ожидал вечерний московский поезд.

Не знаю, стоило ли ждать. Мешок для образцов, через ткань которого проглядывало мертвое заострившееся лицо хозяина, я положил на асфальт. Его внучка, он же обязан присутствовать. Над головой – или это опять сбои мозга, фантомы и артефакты – промелькнули три черные тени. Великоваты для птиц, но и на самолеты не похожи совершенно.

Пусть себе летят, я не возражаю.

Что-то подсказывало мне безнадежность мероприятия, но я стоял на пустом перроне и терпеливо смотрел в затянутое дымом небо. То самое, где далеко отсюда сияют вечные сочетания звезд, а мое мудрое руководство отправляет в полет все новых и новых Разведчиков.

Храни вселенная их нестойкую психику, если они долетят сюда!

© Юрий Жуков

Однажды Георгий заглянул на антироссийский митинг в Тбилиси. Там ему сказали - мы вот не против вашего народа. "Отлично, - ответил Георгий. - Тогда с какого хрена у вас плакаты - "Россия, иди на хуй"? Георгию пояснили, что это против политиков. "Супер, - согласился Георгий. - Я не люблю Саакашвили. Можно, я встану с плакатом "Грузия, иди на хуй", а вы сразу поймёте, что я против Саакашвили, а не против грузин?".

Демонстранты обиделись. Один крикнул, что за такое вообще морду надо бить. "Ну, попробуй" - ласково сказал Георгий. Тут следует отдать должное, митингующие тут же этого человека оттеснили от Георгия, и объяснили - "Извини, грузины народ горячий. А ты тут сразу - "иди на хуй". Георгий понял, что мы народ холодный, и нам типа можно что угодно говорить. Мы-то на такое не должны обижаться, Боже упаси.

Затем, Георгий поехал в грузинскую провинцию - в город Гори. И странное дело, не нашел там никаких антироссийских митингов и протестов. Потому что там элементарно жрать нечего, и никакой работы нет. Только музей Сталина, и люди трясутся за каждого туриста - чтобы те приехали, и потратили хоть совсем немного денег.

..Торговцу фруктами Вахтангу Шенгелая из Гори (76 километров на север от Тбилиси) недавно исполнилось 57 лет. Он волнуется, общаясь по-русски, и извиняется — столько времени не говорил, многие слова подзабылись.

— Э, слушай. Мой внук недавно фильм по телевизор смотрел, такой комедия — «Один дома два». И там я момент видел — мальчик на крыша дома забрался, и в мужиков кирпич кидал. Но попал только в один мужик всё время, а второй уворачивался. И тот, который кирпич морда не летит, говорит — «Эй, давай ещё! Э, генацвале, мы тебя не боимся! Э, и это всё, на что ты способен?». Первый мужик стонет, весь лицо в крови, а второй кричит и радуется. Так вот, кацо...мальчик с кирпич — это Россия, первый мужчина — грузинский народ, а второй мужчина — это наши политики. И они орут — давай, Россия, вводи санкции, не покупай вино, увози турист! Им пофиг, они богатые. Вахтанг Кикабидзе против России — он что, бедный? Саакашвили против России — ему что, кушать нечего? Мне турист нужен, у музея стою, человек остановится, боржоми, инжир купит. Хорошо русских ругать, когда у тебя деньги есть.

Тут следует вообще заметить, что антироссийские митинги в Грузии проходят в самых сытых городах — Тбилиси и Батуми, где уровень жизни ещё более-менее: благодаря деньгам множества туристов, курортников, и «дауншифтеров» — людей, переезжающих из России в дешёвый край, покупающих жильё на пляже. Но в Батуми приезжают искупаться в море и из Турции, и из Армении, и из Украины. Когда исчезнут российские туристы, бизнес на курортах и столице Грузии сильно пошатнётся, но не умрёт. А вот грузинская провинция считает каждую копейку. В 1989 году в Гори жили 68 000 человек, сейчас — 48 000, то есть, население конкретно разъезжается и вымирает. Единственное, что приносит городу доход — музей Сталина, построенный в 1957 году: его посещают гости из России, Китая, Ирана, покупают сувениры, обедают в ресторанах, многим жителям их приезд даёт возможность выжить.

Узнав, что Георгий из Москвы, его в магазине в Гори обступили сразу несколько человек, грустно спрашивая — теперь уже точно не отменят визы с РФ? Нельзя будет поехать в Россию на работу? Один мужик сказал - "Я без работы уже два года. Иногда сажусь на свою старую машину, и езжу в Тбилиси на пару недель пахать как дикий таксист: сплю урывками, на заднем сиденье. Иначе не заработаешь".

Люди, не посещавшие Грузию совсем, или гуляющие сугубо по красивым местам, не отклоняясь от основных туристических маршрутов, восхищаются девятью годами (2004-2013 гг.) правления Саакашвили. Ах, как он отстроил всё, как отремонтировал, улицы просто конфетка! Ну-ну. Стиль Саакашвили — пыль в глаза, так называемые «потёмкинские деревни». С лицевой стороны дом прекрасно покрашен, отреставрирован, укреплён. Зайдёшь сзади — весь сыплется, отваливается штукатурка, плюнь в него — и вовсе рухнет. Целые районы старого Тбилиси (в самом центре), стоит отойти от улицы Котэ Абхази, находятся в полуразрушенном состоянии, и внутри таких вот руин десятилетиями живут люди. В век мобильных телефонов, плазменных телевизоров и wi fi они ходят набрать воды с вёдрами на улицу (!) — в некоторых зданиях водопровод не функционирует ещё с самого начала девяностых годов.

В Гори система аналогичная — отремонтирован и покрашен проспект Сталина, с гордыми табличками на домах Stalin Avenue. Стоит углубиться подальше — и всё, словно ядерная ракета упала. Огромные дыры в асфальте, просевшие, обшарпанные, закопчёные пятиэтажки.

Именно в грузинской провинции Георгию ясно — почему тут не посылают Россию на хуй. Местное население фактически живёт впроголодь, не имеет работы, уезжает из страны при любой возможности. Здесь рады любому доллару, и всё равно, откуда он идёт — из России, Америки или Сьерра-Леоне. Основная мечта — чтобы отменили визы с РФ, и поехать туда работать. Люди, собирающиеся на проспекте Руставели в футболках «Россия — оккупант!» не имеют отношения к туристическому бизнесу, и явно не страдают от безработицы. Их ссора с РФ не заденет, а уж богатых политиков или артистов — тем более. Рядовые грузины, выживающие в Гори и других городах на «подножном корму», имеют совсем иную точку зрения.

Только их по нашему телевизору не покажут. Надо ж объяснять, какие тут все пиздец злые.

© George Zotov

Некоторые аферисты очень распоясались. Остап Бендер против них просто баптист и тимуровец.

Давеча мамаша одного знакомого посетила в своей провинции заезжий тренинг: чёй-то там за оздоровление, финансы и счастье в любом возрасте.

Всё за один сеанс, присест и заход. Новейший кейс ещё недоступный даже капиталистам Москвы, Парижа и Лондона.

А у мамаши (вдовицы и особы немолодой) счастья и здоровья уже давно не наблюдалось. А пригласительный ваучер обещал приватизацию изрядных кусков того и другого. И практически бесплатно.

Конечно, любопытная бедняжка пошла. Там ей продали гавно за деньги…

Лектор в блестящем костюме начал с закидона, что тоже бухал, всячески болел, нуждался, и думал повеситься, как многие из зала, чем с ходу расположил к себе аудиторию. Ему аплодировали. Хотя, судя по моложавому ебалу, траблы свалились на докладчика еще в садике…

Но, ему посоветовали инновационный метод тонких медицинских практик – трансплантацию гавна. От здорового человека больному. Короче, захавать чьих-то сбалансированных фекалий, или поглубже ввести через задний проход, как кому нравится.

В зале ахнули. Так-то, эту «гештальт-терапию» запатентовали ещё древние китайцы, пользует аккуратно современная медицина, но в провинции мало кто об этом слыхал.

А лектор убедительно задвигает, как здоровые микробы из полезного кала, начинают ебать и рвать патогенных, и запускается оздоровление всего организма до показателей «как молоды мы были».

Тасует на экране хуй пойми какие графики, показатели, перемежая Малышевой с одобрительно вздернутым большим пальцем. Даже это не отпугнуло собравшихся...

Но это мелочи! намекает лектор любителям халявы, бесшумных суставов и печени, реновированной от дыр от синьки.

– Вместе со здоровьем придет счастье! – категорично заявляет он. – Ибо здоровый человек, суть счастливый. Это научный факт!

И ведь не поспоришь. Когда здоров, всё похуй! Это ли не счастье?

А счастье притягивает бабки! – уверенно продолжает лектор. Клянусь, после загрузки в меня полезного кизяка, я разбогател. Взгляните на меня: здоров, счастлив, богат. А вспомните пословицу «Гавно снится к деньгам»? Или примету, – наступил в гавно – к богатству. Голубь вас обосрал – опять к бабкам. А?!..

Зал одобрительно зашевелился.

– Я захватил маленькую партию препарата. – скромно говорит лектор. И выкатывает двухярусную блядь каталку, по виду спижженную из мертвецкой.

– Сертифицированный, в растворимой оболочке. Рекомендован ВОЗ, Малышевой и другими популярными артистами. Нет противопоказаний, побочных эффектов. Ну, разве что вам придется потратиться на лопатник потолще, как деньги попрут…

Не знаю, дорого ли триста писят рэ за десять грамм серева, но многие тот препарат купили…

© Алексей Болдырев

А она эдак строго взглянула, и говорит: – По-другому не можешь, Николай? Это крем-суп, а не чай. Изволь на суп не дуть, – неприлично. Можешь, милый?

А я просто носом дышал, но отвечаю: – Могу, милая.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

А она говорит: – По-другому не можешь? Локти на стол не кладут.

А у меня всего один правый, и на весу, но отвечаю: – Могу.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

А она говорит: – По-другому не можешь? Поменьше кушай хлеба. Это дурной тон.

А я всего-то полтора кусочка ржаного, но отвечаю: – Могу.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

А она говорит: – По-другому не можешь? Не спеши.

– Могу.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

А она говорит: – По-другому не можешь? Не урчи и не чавкай.

– Могу.

– Спасибо…

И взглянула на меня печально.

– Пожалуйста...

А потом была румяная кура-гриль. А она её хвать за ляжку! кожу вилкой поддела и мотает. Намотала отрез, подула, и в рот. Намотала, подула, в рот. Торопится, урчит. Вилку швырнула, и ну спущщять кожу когтями! Рвет с треском, что акула пингвина. Пихала в рот пальцами, облизывала их. Хлеб глотала не жуя! Стонала и похрюкивала от счастья. Освежевала в минуту!

Я столбняк и брызги жира с морды утёр, спрашиваю: – По-другому не можешь?..

А она этак виновато лыбится (а вся карточка лоснится!), и ручатами беспомощно разводит: – Не могу, Колюсенька. Не могу...

И голосок дрожит.

Чуть я не заплакал, етить! Ну, и как её не любить?

© Алексей Болдырев

Тарзан был огромным. Я никогда не видел таких огромных собак. Откровенно говоря, я тогда вообще никаких других собак не видел. Кроме Тарзана, конечно. Было мне года два, а Тарзану целых четыре.

Моей самой красивой на свете маме было вообще двадцать один, и она ходила на каблуках.

А мама Тарзана, по свидетельству бабушки, была настоящей овчаркой.

Мой папа был сильным и большим, у него был красивый спортивный велосипед и белоснежная кепка.

А папа Тарзана был беспородным ушастым псом.

Мои родители сочетались законным браком за год до моего рождения, а адюльтер соседской овчарки и "залетного кавалера", случайно забежавшего во двор через прореху в заборе, случился случайно и стремительно.

Собачья жизнь бывает очень не похожей на человеческую.

Моему рождению были рады все. Родители, дяди, тети и бабушки с дедушками.

Рождению Тарзана особенно никто не обрадовался, потому что четверых его братьев и сестер сосед утопил. Тарзан же тонуть решительно не хотел, он смешно и неуклюже грёб растопыренными лапами и тихонько попискивал.

Сосед дядя Федя пару минут с интересом смотрел на борющегося за свою никому не нужную жизнь Тарзана, почесал плешь на голове и сказал:

-Ишь ты какой! Живучий, туды его душу!

Его каменное сердце на мгновение дрогнуло, он махнул рукой и вытащил мокрого Тарзана за шкирку.

Зачем он это сделал, дядя Федя и сам не понимал. Он даже спросил сам себя:

-Ну, и на кой ты мне нужен?

Но ответа не нашел.

Дядя Федя приволок щенка домой и сунул тоскующей по исчезнувшим детям суке.

А через две недели Тарзан поселился у нас. Он сам подлез под наш забор и стал деловито прогуливаться между кустами смородины и крыжовника.

Папа подобрал его, накормил, и после недолгих переговоров с дядей Федей выменял Тарзана на бутылку водки.

Дядя Федя считал сделку очень удачной и тут же ее обмыл.

Через два года родился я. Еще через год научился ходить. Еще через полгода стал самостоятельно гулять по нашему двору, где в будке жил огромный Тарзан.

Теперь-то я понимаю, что он был обычной овчаркой-полукровкой, но тогда мне было всего два года, я был маленький, и Тарзан мне казался огромным.

Честно говоря, я помню его очень смутно, урывками. Намного хуже, чем ощущения, связанные с ним.

Я приходил к его будке, где он лежал, высунув большой влажный язык и грелся на солнышке.

Я садился рядом, облокотившись на его могучую спину. И вот это тепло и тактильные ощущения, прикосновения к жесткой шерсти, я помню очень хорошо.

Рядом с Тарзаном было спокойно и хорошо. Он лизал меня в щеку и учащенно дышал, разморившись на летнем солнцепеке.

Тарзана почти никогда не привязывали на цепь, так как был он безобидным, людей любил, к другим собакам относился или добродушно или равнодушно, во всяком случае представить его агрессивным по отношению хоть к какому-то живому существу, было не возможно.

В тот июльский день все было так, как всегда. Я играл во дворе, мама сидела в беседке и вязала. Моя мама очень хорошо вяжет. А папы не было дома. Не знаю точно, где он был, наверное на работе.

Вдруг Таразан поднял голову и принюхался, шерсть на его холке встала дыбом, я еще никогда не видел его таким.

Оглянувшись в ту сторону, куда он смотрел, я увидел какого-то пса. Он был еще больше Тарзана, из пасти капала слюна, а длинный хвост, усеянный репейником, был поджат между задних лап.

Как и откуда появился этот гигант у нас во дворе, я не знаю. Тогда, в моем детстве не было таких глухих заборов, как сейчас. Перемахнуть или подлезть через них мог практически любой крупный пес.

И вот этот огромный пес с безумными глазами, стоял прямо передо мной.

Все, что было дальше, я не помню. Когда я вырос, мне рассказал об этом папа.

Тарзан впервые в своей жизни бросился на другую собаку. Мама схватила меня и убежала в дом. Конечно, пыль стояла столбом, рык, грызня. лай, что-то еще...

Одним словом, Тарзан загрыз пришельца на смерть.

Загрыз, но сам заразился бешенством.

Ветеринар только развел руками.

Тарзана застрелили. Папа зашел в сарай, который находился вплотную к будке и через окно выстрелил в Тарзана. Говорят, папа плакал, но сам он в этом не признается.

И Тарзана не стало.

Потом у нас появилась другой пес. Его звали Дик. Но он уже не был таким огромным. Собственно, я больше никогда не видел таких огромных собак. Наверное от того, что я вырос, а может быть и нет. Но и сейчас я иногда, засыпая, чувствую тепло, и мне кажется, что я сижу рядом с Тарзаном и глажу его по жесткой шерсти. И мне спокойно и хорошо.

© Александр Гутин

Шатко всё нынче.

И страна задумчиво лежит, облокотившись, оглядывает себя – тяжелы ли раны. Не всё ли высосали щупальца захватчиков. И люди ходят хмурые. Нет надежды, нет праздника. Усталость в глазах да на зеркалах пятна – не то крем для бритья засох, не то плюнул кто. Да так и оставил, ни к чему вытирать.

Завтра другие придут, им и заботы.

Петрович вытер губы рукавом и встал из-за стола. Тапочками прошуршал на балкон и встал у перил, закурив последнюю на сегодня.

– Погода – говно, – сообщил он ветру.

Сквозь зимнее ночное марево – снег не снег, морось какая-то – виднелись соседние дома. Один почти чёрный, только два окна горят, на втором больше следов не спящих в клоповнике – целый кроссворд жёлтых клеточек. Мало людей осталось, мало…

– И жизнь такая же... – Петрович сплюнул. Тяжело, с вырвавшимся клёкотом кашля. С лёгкими плохо, давно уже, всё времени до врача дойти нет. Да и что он скажет, тот доктор?

«Бросайте, батенька! После полтинника самый вред. Рак не дремлет».

Знаем, что ж не знать… Не спит, поганец. Так и помереть не долго, если продолжать. Но и жить незачем. А рука сама тянется, вот один окурок звездой вниз мелькнул, а вторая сигарета уже во рту. Щёлк. Вдох. Выдох.

Петрович с отвращением затянулся. С удивлением, словно и не сам закурил новую. Словно враг какой помог.

– Вот сейчас докурю и вниз прыгну! – сказал он, щурясь: мокрый снег полоснул по глазам.

Угроза осталась без ответа. Ветру плевать, а за спиной в квартире давно никого. Жена ушла. Детей так и не нажили. А теперь и не рождаются, говорят, облучение какое-то. Или в воду подмешивают.

Может, кошку завести? Всё смысл будет возвращаться домой. И не присматриваться к перилам с нездоровым любопытством: что там, за ними?

Кошки теперь дефицит. Как прилетели эти… шляпки разумные, так редкостью и стали зверьки. Проще собаку найти, щенков-то больше не будет, но взрослые по улицам бегают. Так и скоротает время до смерти, с псиной под ногами.

Гав, Шарик, гав. Апорт…

Но хочется завести кошку. А если совсем невмоготу станет, взять её на руки, да и пойти к областной Грибнице, откуда во все стороны, через дома, по крышам, неровными волнами расползлись эти мерзкие белесые отростки. Руководят всем. Контролируют.

Подойти и встать перед караульным, не сходящим с места, только жиреющим день то дня – вон шляпка какая стала толстая, вчера сам видел, – да и сказать:

– А возьмите меня к себе, а? Сил нет так жить!

– Зачем? – спросит дежурный переводчик – вот они постоянно меняются, не угадать, кто будет говорить от лица Грибной Администрации. – Нет у нас нужды в тебе, Петрович. Людей давно извели, а те кто остался – хуже плесени. Иди домой. Выпей да спать ложись. А за кошку спасибо, с них самый перегной.

И заберёт, конечно. И прогонит его в шею. Восемь раз уж так было, вряд ли что со временем изменилось.

© Юрий Жуков , 03.07.2019