Diskman

- Па-а-литра! Нет - пол-литра, во!

Солнце отражается на стаканах, наливается в них блестящей водой, искрит. Отец берёт один и смотрит на просвет. Лишенный солнечной радуги, гранёный становится обычным куском стекла: залапанным, с щербатым краем. И совершенно пустым, как и остальные - вся магия была в свете.

- Нет, так некрасиво...

Он почти кидает жалобно звякнувший об остальных стакан на стол и уходит из кухни. Здесь женская территория, сюда - только пожрать. Или выпить, но отец два года как подшился.

В квартире жарко и как-то пусто.

Нет, мебель - на месте, людей маловато. Сын и дочь на работе, жена оформляет какие-то бумажки, чтобы меньше платить за коммуналку. Процесс длительный и - как кажется отцу - не всегда протекает в кабинетах и коридорах. Ему давно кажется, что часть времени уходит на соседа, но... Не поймана, не застигнута.

Даже бабка куда-то делась. На базар что ли похромала? Так-то сидит у окошка неделями, вяжет бесконечные носки, иногда поднимая взгляд над очками и сурово оглядываясь: не зовёт ли кто? Бабка глухая как пень, уж лет семь как, вот и чудится - о ней говорят, над ней смеются.

Иногда она откладывает спицы, клубки, жутковато сплетенную пеструю вязанку с торчащими нитками и ругается на того, кто ближе, обвиняет, доказывает. Орать в ответ бесполезно, она воспринимает одно слово из десяти, и выходит только хуже.

В комнате отец включает телек и бросает пульт на диван, собираясь и сам прилечь туда же. Вместо мягкого неслышного шлепка, пульт бьётся о плетёную корзинку с пузатыми зелёными яблоками. Корзинка обычно пуста и живёт в кладовке, а тут - сюрприз!

Где-то по краю сознания бредёт желание выпить, но отец уже привык - можно без этого. Сейчас яблочками похрустеть, а там и жена подойдёт. Высыплет на уши сотню бессмысленных подробностей, а потом покормит. Нормально. Тридцать два года счастливого брака, у других ещё больше маеты.

Он нацеливается на самое большое яблоко, глянцевое, с темными красными полосками. Глава семьи, отец-кормилец и большому куску рот... Подойдёт.

Вкус отличный! И сладкое, и кислинка - всего в меру. Отец догрызает яблоко, из-за хруста не слыша телевизор, но там и смотреть нечего. А уж слушать - тем более.

Странно, но - наелся. С одного. Ну и хрен с ним, больше детям достанется. Он уносит корзинку на кухню, заодно выкинув огрызок, и собирается...

... жмёт тугую кнопку звонка. Другой подъезд, но они частенько общаются - не близко, привет-привет, но тем не менее. Кажется, с ним жена и... Дверь - произведение искусства: матовый металл, дорогая блестящая ручка, сверху глазок камеры.

Сейф. Жилище буржуя.

Сейчас яблочный вкус на губах - кислый, как уксус. Отец невольно облизывается, пока сосед открывает дверь. Никакая камера не поможет, если держать нож за спиной. А отец его держит, сжимая шероховатый пластик рукояти. Самый большой из набора, жена им мясо режет.

- Привет! - заспанно говорит сосед. - Случилось чего?..

А больше он ничего и не говорит - только хватается за распоротую майку на груди, неловко отшатывается назад от второго удара, шевелит губами, но из них вылетают только кровавые плевки. Отец бьёт молча, как механизм. Сперва стоя, а потом, когда сосед оседает по стене, оставляя на обоях алые полосы, неловко согнувшись над его телом. Кровь летит во все стороны, отец уже сам весь в ней, но заканчивать рано. Он знает - надо, надо, надо...

Кислый яблочный вкус во рту, почему-то это важно. И кровь - за все эти годы подозрений, а больше зависти. Пока он бухал, этот жлоб себе столько заработал!

Он бросает нож прямо на изрезанное в клочья неузнаваемое тело и идёт внутрь квартиры. Входная дверь так и остаётся приоткрытой, в неё уже заглядывает кто-то случайный, хватается за телефон, чтобы вызвать полицию - или сперва скорую? - но это всё не важно. Отец бродит по квартире. Если до этого он был механизмом активным, деятельным, то теперь программа дала сбой и он равнодушно оглядывает стены, зачем-то проводит рукой по дивану, оставляя алые полоски на велюре. Зачем-то пинает телевизор - огромный, не чета его собственному! - и равнодушно смотрит, как тот разбивается, падает с невысокой тумбы на пол.

Через двенадцать минут, внезапно и ненужно осмелев, он бросится на подъехавший наряд и будет застрелен - даже привычные ко всему менты не захотят иметь дело с ним живым - перемазанным в чужой крови, с шевелюрой дыбом и совершенно безумными глазами убийцы.

- Кто опять бросил телевизор включенным? - громко, но равнодушно спрашивает мать. У неё болят ноги, пятьдесят один - уже много. Уже старость. Она кидает на диван сумку, набитую справками, ксерокопиями, отписками и жалобами. Опять день впустую.

- Кто не выключил, говорю? Вот скоты... - Она идёт на кухню. Её место же там - все эти годы. Обидно. Но привычно. Но, конечно, обидно. В кухонное окно видна непонятная возня у соседнего подъезда: "скорая", пара полицейских машин с включенными зачем-то мигалками, человек десять народа. Из окна, что ли, кто вышел?

Дом большой, люди странные. Вся жизнь такая.

- Распродажа! - неожиданно громко орёт телек в рекламном оргазме. Мать вздрагивает и машинально берёт яблоко со стола. Хорошие какие... Бабка, что ли, где купила? Надо спросить потом, от остальных не дождешься. Опять орать придётся, глухая она, но очень уж хороши!

Хрустит яблоком и возвращается в комнату, чтобы сделать ящик потише, да и канал...

...- Рейс номер триста четыре "Каменск - Белгород" отправляется с шестой площадки. Время отправления - семнадцать десять.

Круглые старомодные часы прямо над ней показывают две минуты шестого. Мать встаёт с неудобного пластикового кресла, подхватывает небольшую сумку и идёт к выходу на площадки. Автовокзал вокруг ровно шумит голосами, неясным детским плачем, спором двух немолодых кавказцев о чем-то своем, на своём языке. Впрочем, они могут и не спорить - просто разговор. Кто их знает.

Вон и шестая площадка, табличка с цифрой возле броской надписи "Не курить!" и нагло смолящего мужика в расстегнутой куртке.

Она проходит мимо, морщась от вонючего дыма. В Белгороде мать не была десять лет, с той командировки. Должна найти - адрес она, конечно, не помнит, но визуально - как вчера. Харьковская гора, там дорога влево и девятиэтажка. Она заметная, чуть в стороне от соседней. Разберётся. Он её ждёт. Точно. Обязательно.

Мужик возле столбика бросает окурок себе под ноги и протягивает руку:

- Билет ваш!

Она роется в сумке, ищет, натыкается пальцами на телефон, непонятно зачем прихваченные из дома ключи от дачи - сарая в двух часах от города на электричке, какие-то бесконечные чеки, визитки, скидочные карты, поломанную зажигалку сына - она-то здесь откуда?! - и, наконец, вытаскивает билет и паспорт.

- Угу, - роняет мужик и забирается в автобус, сразу пробираясь на водительское сиденье.

Людей мало. Мать находит своё кресло, к счастью, возле окна, и устало плюхается на него. Пыльное стекло отрезает её от города. Она закрывает глаза и который раз видит: полумрак комнаты, освещенный фонарём внизу, силуэты бокалов и пустой уже бутылки шампанского. И шёпот, шёпот - горячий, настойчивый.

Дом она найдёт, а там - второй подъезд, седьмой этаж. Дверь... Кажется, справа в углу. Найдёт.

На губах тает слабый яблочный запах, перебивая вонь включенного для прогрева движка автобуса, чей-то одеколон и висящую в воздухе особую транспортную пыль. Мать вытирает губы и вспоминает дальше, больше, что было тогда и обязательно будет скоро. Она не замечает, что автобус трогается и выруливает от шестой площадки навстречу её будущему.

Пять часов в дороге со всеми остановками - это же ерунда по сравнению с десятью годами ожидания!

- Вставай, сова, медведь пришёл! - привычно бурчит сын, сбрасывая в коридоре растоптанные кроссовки. - Жрать хочу!

Странно. Дома никого, что ли? Телек бурчит что-то, подсвечивая экраном комнату, превращая ее в аквариум для тупых рыбок.

Сын щёлкает выключателем. Да, никого. Даже глухой нет. Передохли, не иначе.

Он достает телефон - простенький, кнопочный, заклеенный сзади полоской темной изоленты. На большее денег нет. Сраный жигуль-семёрка - и за тот ещё должен, какие там телефоны...

Мать вне доступа. Отцовская трубка отзывается сразу, но с полки - вот, блин, с утра забыл, наверное. Где они есть-то все?

Ведомый голодом хорошо, но бездарно поработавший человека, сын бредёт на кухню. О, яблочки! Лучше, чем ничего. Зелёные, наливные, сладкие - ел бы да...

...руль тяжёлый, хотя он привык. Конечно, лучше бы япошку, хоть криворукую, но с полным фаршем. Лучше. Но не на что.

Впереди загорается красный и он привычно тормозит. Чудо техники скрипит изношенными колодками, пыхтит и останавливается. Дрова. Как есть - дрова. В двигателе что-то пощелкивает, но на торпеду смотреть бессмысленно - работает только спидометр, да и то косячит.

Тридцать лет сыну исполнилось месяц назад. У людей бы был праздник, а у них не семья - а кусок дерьмища. Отец безработный. И не пьёт уже сколько, и пытается найти, но... Тяжёлый труд не для него, здоровье не то, а головой работать - ни образования, ни желания. Ладно. Мать работает в своём интернате, но лучше бы дома сидела - денег ноль. И уходить не хочет, боится. Можно уже никуда не устроиться. Раньше по командировкам хоть гоняла, кое-что приворовывала, а теперь всё. На якоре.

Красный и жёлтый. Сейчас рванем...

Одна надежда - на сеструху. Четвертый курс, институт лесного хозяйства, всё-таки. Может, она из этого болота выберется?

Педаль сцепления тугая, как кусок резины. Не иначе, тросик закис. Опять на выходных ковыряться, он и так уже не отходит от машины. Тридцатник - а нищета и тупик. И работа... Да тоже это не работа. Экспедитор, ага. Грузчик на колесах за три копейки в месяц. Эх... Да хоть бы армейку, на контракт, и то - не берут. Какая-то мерзота с сердцем, не годен.

Чёрт, да пошло оно всё! Надоело думать.

Во рту странный привкус - бесконечные сигареты с непонятно откуда взявшимся яблочным привкусом.

Сзади баском гудит недовольный задержкой джип. Сын матерится в голос и всё-таки продавливает педаль, дергая уродливую ручку передач. Поехали, Юрий Алексеевич, да?

Невидимый отсюда Гагарин машет ему рукой в перчатке с небес, но сын его, конечно, не видит. С хрустом передних гранат разгоняется, третья, четвёртая... Гроб на колёсах с трудом, но набирает сотню и останавливается уже гармошкой в бетонном блоке, удивлённо вздрогнувшем от эдакого напора. Джип сзади притормаживает, проезжая мимо, но не останавливается.

Не его заботы.

Дочь приходит поздно. Она всегда приходит ближе к полуночи - лучше где-нибудь, чем здесь. Она вообще не считает их обшарпанную квартиру, с деревянными ещё окнами со щелями и уныло гудящими по ночам трубами, домом. Пристанище. Место прописки.

Странно, дома только бабка. Сука старая. Сидит в уголке на кресле, опять копошится своими скрюченными птичьими лапами в клубках грубой шерсти. Глухая, тварь, а всё понимает лучше остальных. И ненавидит её внучка больше, чем других. Коптит небо, овца, на кладбище пора. Хоть жить было бы где, а не делить комнату с братом, слушать его храп и молиться каким-то темным силам, чтоб он сдох.

Дочь проходит на кухню. Ела днём в столовой, пора бы хоть чая заварить. Мимоходом схватив одно из двух оставшихся яблок, она вытерла его рукавом и впилась в сочную мякоть зубами. М-м-м, а фкусфно! Ом-ном-ном, как говорится.

Доедая яблоко, она заглядывает в комнату и видит, что бабка бросила вязание. Сидит мумией и лыбится, дрянь такая! Даже не припомнить, когда она улыба...

...здесь ветрено. Ранняя осень, небо чистое, но по ночам уже неуютно на улице.

Особенно, на крыше. Особенно, если босиком. Зато звёзды шикарные, россыпью.

Дочь не знает ни одного созвездия - к чему они ей? Просто стоит на самом краю крыши, на невысоком, обитом железками заборчике, отделяющем темноту залитого гудроном пространства с рядом будок лифтовых шахт от простора и пропасти внизу.

Она задирает голову, до отказа, до боли в шее, и смотрит вверх. Ей кажется, что звёзды мигают. Ей кажется, что в их бессмысленном узоре есть тайная истина, ответ на все вопросы - почему она такая, почему ей так плохо, почему жизнь даже не намекает на удачу.

Там есть всё, что нужно знать.

Дочь раскидывает руки крестом и делает шаг вперёд, то ли вниз, то ли - к звёздам. Густо пахнет нагретой за день крышей и почему-то яблоками. Этот запах срывает с неё во время полёта, и уж совсем он заканчивается, когда тело бьётся об асфальт, тяжело, словно кто-то уронил мешок картошки. Человек не сильно от него отличается, по крайней мере звуком падения с высоты.

- Всё, что ли? - громко говорит бабка. Он встаёт и, хромая, проходит по квартире. Они все были против неё. Все её ненавидели. Все хотели избавиться: что сынок - алкаш, что невестка - нищая дура, мелкая шлюшка. Про внучка хорошего не скажешь, а девка - та ведьма!

- Ведьма! - орёт бабка на всю пустую квартиру. - Тварь такая! Меня - извести?! Да я вас вперёд упокою, ироды!

В голове у неё словно что-то переключается, с натугой, как несчастная педаль под ногой внука. Она как будто видит, как эвакуатор увозит на спецстоянку груду железа, из которого торчит залитое кровью разбитое сиденье. Видит сына в морге, следы пуль на теле. Внучку, гадину, внизу под окнами, со свернутой шеей и разбитым в тесто телом. Невестку, которая стоит перед рядом одинаковых белгородских домов и беззвучно плачет, как обманутый ребёнок. Всхлипывает и неумолимо сходит со своего и так невеликого ума. Вот невестка уже кричит во весь голос:

- Распродажа! - И начинает бегать по кругу, бессмысленно отмахиваясь сумкой от невидимых никому, кроме неё врагов.

Бабка всех их видит. И уже не помнит, кто они такие.

Тяжело переступая по линолеуму, бабка добирается до кухни, берёт стакан - сейчас вовсе скучный, ничем не отсвечивающий в жёлтом мерцании лампочки.

Потом видит яблоки. На вид - вкусные, но зубы-то оставшиеся не возьмут... Интересно, кто купил? Наверное, невестка. Остальные-то не почешутся. Лентяи. Алкаши чёртовы.

Бабка берёт нож и, сгорбившись на табуретке, как старая сова, аккуратно чистит последнее яблоко от кожуры, режет на мелкие дольки. Эти дольки - на совсем маленькие, в половинку сахарного кубика кусочки. И отправляет их в рот - один за другим. Старательно. Медленно. Вовсе не замечая, что сок течёт по морщинистому подбородку, по давно высохшей груди, обтянутой вылинявшим халатом

Вкусные они всё-таки, очень вкусные! И ничего, что сердце, и так бьющееся медленно, начинает пропускать удары. Через раз. Через два. А потом совсем останавливается, выработав весь отпущенный ресурс.

Сделав всё, что могло.

© Юрий Жуков

- Никитин! Ники-и-тин! - она ходит по квартире как слепая, наталкиваясь то на шкафы, забитые ненужной одеждой, то на приоткрытую дверь в другую комнату - волнорез для удивлённых.

Нет ответа. Нет и не будет. Ушёл её Никитин. Двенадцать лет терпел, а теперь ушёл.

Она снова к столу, где раньше стоял огромный монитор, и валялась вечно пыльная клавиатура. Сейчас - ничего. Пыль, дырка для проводов, огрызок карандаша и записка. Торопливым никитинским почерком всего две строчки. Он это говорил и вслух, сколько раз, ничего нового. Она думала - стерпит и дальше, а вот нет.

Слабые мужики пошли, неправильные.

Буквы прыгают перед глазами, танцуют что-то своё в честь очередной оставленной женщины. Не первой под этим солнцем и - уж конечно - не последней.

...без детей...

...поменьше пей, иначе...

...пока не знаю...

...оставаться...

Она бросает записку прямо под ноги. Даже не бросает - разжимает пальцы, остальное доделает гравитация. Она всегда так делает с вещами, которые ей не нравятся.

Минирует пространство.

- Сука ты, Никитин! - уверенно говорит она. Слова вслух придают злости. Женщина идёт на кухню, привычно не обращает внимания на гору посуды в раковине, на забросанный пакетами, консервами, гниющим пятнами хлебом стол. Муж ушёл, не до уборки.

Впрочем и раньше убирал в основном он. Ему мешало - он и наводил порядок, при чём здесь она?

В холодильнике, который Никитин выбирал когда-то долго, обстоятельно - он всё так делал, - початая бутылка шампанского. Запотевший билет в короткое счастье. Сверху на горлышке блестящая пробка, давний подарок. Надеваешь - не выдыхается. Заботливый муж... был.

- Сука, - повторяет женщина. Брют льётся колючими пузырьками в бокал. Даже бульканье шипучки повторяет за ней:

- Су-ка-су-ка.

С бутылкой в одной руке и бокалом в другой она шаркает в комнату. Глаза уже сухие - да она и до этого не плакала, просто застилало что-то вроде тумана. А теперь отпустило - глоток за глотком.

Какие дети? На них нужно здоровье. Силы. Деньги... Впрочем, деньги до этого дня были. Хотя женщина не работала, они откуда-то появлялись. Никитин приносил. Где он там работает, в банке? Хотя это неинтересно. Работает и работает. Надо с него алименты слупить - вроде как можно, если жена инвалид, а содержать её некому.

Вот именно. Надо оформить инвалидность. Придумать только, что у неё болит - и сделать. Сердце здоровое, отпадает. Печень в норме, несмотря на и вопреки всему.

Она задумчиво отпивает шампанское. Холодные колючки щиплют язык, потом льдинками скользят через горло.

Лёгкие? Да, она же астматик! По крайней мере, так считает одна знакомая врачиха. Попросить у Вальки справку: астма. В тяжёлой форме. И идти за инвалидностью, чего проще. Но потом, конечно, потом. Сейчас включить телевизор и снять стресс, пока не нагрелось лекарство.

Кнопка приставки. Кнопка телека. Чертов интернет, опять что-то глючит! Надо сказать Никитину, пусть звонит, ругается. Ах да... Ладно. Что он там говорил - вытащить провода и вставить на место?

Она неловко становится на колени перед полсотней дюймов по диагонали, ровно жирная, как ожившее бревно. С трудом - из-за мешающего брюха - наклоняется ниже. Ковыряется неуклюжими пальцами в проводах, вытаскивая все подряд.

Мужик этим должен заниматься!

За окном как-то резко темнеет, словно ночь решила наступить не по графику. Гремит гром, ещё раз. Уже сильнее и ближе, так что начинают дрожать стены.

- Мужик... Должен... - она вставляет штекеры куда попало: входит - значит правильно. Не её это заботы.

Люстра под потолком начинает раскачиваться, но женщина это не замечает. У неё шея уже лет пять устроена как у свиньи - в небо не взглянешь. Но слегка голову поднять можно - она упирается взглядом в своё отражение в пыльном чёрном экране. Расплывшаяся рожа, щеки висят. Когда-то красивые глаза затянуты по краям складками.

Ну и что? И ладно. Не двадцать лет, надо понимать. Не все манекенщицы. Многие и хуже выглядят - и ничего!

Огоньки на телеке и приставке начинают мигать, а потом гаснут. Да что за чёрт?! Неправильно вставила?

Она с трудом поднимается на ноги. Одно колено в пыли и песке, словно она возилась в грязи где-то на улице. Подходит к выключателю и тупо щелкает им несколько раз: свет не загорается.

- Ааа, так это электричество вырубили... - бормочет она сама себе. От очередного удара за окнами, особенно сильного и где-то рядом не выдерживает стоящий у дивана бокал. Он падает, выплеснув длинный недопитый хозяйкой глоток.

- Вот же тварь! - в сердцах говорит женщина. Шампанского мало, а идти в магазин - лень.

Оживает мобильник на диване, коротко звякает сообщением. Ещё одним. Ещё.

- Пошли вы к чёрту, у меня стресс! - говорит женщина. Телефон не хочется брать в руки. Нет никого, кто бы ей был нужен - это или мать с вечными жалобами на бабку, или какой-нибудь магазин. Скидки и распродажи. Ну их, некогда.

Она доливает остатки брюта в бокал и пьёт как воду - жадно, большими глотками. Стены снова вздрагивают, где-то на улице слышен шум. То ли машины столкнулись, то ли упало что-то.

Да наплевать.

Раньше она бы пошла на лоджию, выглянула вниз, а сейчас неинтересно. Гроза там, ничего нового. Вон как потемнело!

Стены подрагивают почти непрерывно,с кухни доносится звон посуды - то ли в раковине, то ли из шкафчика. Женщина не обращает ни малейшего внимания. Она вся в себе. Ей нужно упиться грустью и пожалеть саму себя, но в голове пусто. Ни одной мысли.

От очередного удара за окном сыплется остекление лоджии - хлопок и звон. Она поднимает голову и тупо смотрит в разом разбитые стекла, блестящие на фоне почти чёрного неба.

- Вот же суки! - шепчет она сама себе.

Снова чирикнул и заткнулся телефон. Без любопытства, просто занять руки, она протягивает руку. Ну да, шесть смс от какого-то MCHS. Магазин? Ой, да ну его на фиг!

Чёрное небо за разбитыми окнами лоджии начинает светиться - сперва по краям снизу, потом багровые молнии прорезают и подсвечивают его изнутри. Оказывается, что это дым. Густые, медленно клубящиеся слои не праздничного на вид пирога.

- Никитин... - роняет в темноту женщина. - Ты сука! Я тебе отдала всю молодость, а ты сбежал...

Нарастает гул и дом трясёт уже снизу, от земли. Она едва не слетает с дивана. Телевизор падает на пол, разбиваясь с негромким треском, шкафы перекашивает. Из их раскрытых створок вылетают вперемешку какие-то тряпки, сумки, коробки с обувью. На кухне слышен грохот падающих шкафчиков, бьётся посуда - стеклянная звонко, а керамика с хрустом.

Небо за уцелевшими чудом окнами расцветает алым и жёлтым, как неожиданный салют. Всё пронзает льющийся с небес свет, яркий до того, что сжигает собой всё, куда дотянется.

Женщина кричит. Громко, изо всех сил, как внезапно вырванный акушером из чрева ребёнок, недовольный этим миром.

Она зажмуривается, утыкается лицом в тугую диванную подушку, но глаза всё равно видят слепящий поток из чистого красного и разбавленного белым жёлтого.

- Никитин... - шепчет она. Вряд ли он её услышит: машина с вещами оказалась гораздо ближе к эпицентру взрыва. Вспыхнула как ватка, брошенная в костёр, мгновенно став обгоревшим остовом. Люди вокруг на улице сжались до размеров теней - самих себя, если убрать из тени всю плоть.

Сидевшим в кабине повезло чуть больше - они сохранились как силуэты, став невесомыми. Оскаленные черепа перевитые проводами сгоревших жил так и остались смотреть на запад, откуда прилетело и расцвело жуткое облако.

Убирать останки никто не станет.

Некому. Да и было бы кому - незачем. Земли теперь сколько хочешь, избегай только пятен взрывов и осадков после, а так - живи и наслаждайся сложно понимаемой свободой. Человек неистребим, как и его глупость.

И придут новые люди. И построят новые дома. И вырастят виноградники и сады. Но останется вечная проблема: жить с нелюбимыми и уходить не вовремя.

Женщина снова шепчет:

- Никитин... Сука!

У неё жутко болит голова, крутит живот и она начинает блевать, выгнувшись с дивана, прямо на забросанный мусором и осколками пол. Ее тошнит кровью, алой на светлом полу комнаты, тонкими мазками рисующей узор смерти. В наступившей темноте сожжённой сетчатки глаз она ничего не видит, да и смотреть больше не на что.

© Юрий Жуков

В комнате Игоря всё лежало по местам. По полочкам, шкафам и ящикам. Даже стул у стены - ровно на своём месте. Ни сантиметра в сторону, как часовой. Отражается в протертом до блеска мониторе на столе. Игорь любит порядок и это заметно. Даже покрывало для кровати, которое у большинства людей его возраста мирно валялось бы комком в углу, расправлено и аккуратно постелено на место.

Не юноша неполных двадцати лет, а биоробот какой-то. Посланец с планеты вечного порядка.

Правда, по самому Игорю это сейчас не скажешь: волосы растрёпаны, отглаженная с утра майка вся в пятнах от пролитого чая, и лежит он на этом самом покрывале, сжимая телефон, в джинсах и даже в кроссовках! Кружка недопитая на столе тоже в глаза бросается.

- привет бро не бойся не спам могу подогнать тебе крутое приложение всё бесплатно скажи чёндь не молчи

В сети. Абонент в сети. Аватарка с широкой улыбкой - любимая фотография хозяина.

Вот это Игорь и рассматривает, напрочь отбросив мысли о порядке в комнате. Дикость, но мессидж от Данилы. От друга Данилы, которого он знает сколько себя - месяц разницы в возрасте. Выросли рядом. Лучший и пожалуй единственный его друг.

Был.

Месяца не прошло, как Игорь... Тяжёлая это тема, но вот так - был на его похоронах. Точно Данька - сбившая его машина раздробила грудь, снесла ноги, но почти не тронула голову. Так и лежал он в гробу, укрытый до шеи какими-то тряпками, странно осунувшийся, с восковым лицом, но вполне узнаваемый.

Телефон Данилы превратился в горку обломков сразу, лежал в кармане джинсов. Ноутбук тётя Наташа отдала Игорю - вроде, примета какая-то, вещи раздать друзьям. Так и лежит в шкафу. Больше гаджетов у погибшего не было, жили они небогато.

Взломать аккаунт не проблема, но на чём его было ломать? Да и зачем - напугать вот сейчас Игоря или кого-то ещё из друзей? Как есть бред. И пишет ведь, главное, строго в Данькином стиле - без знаков препинания и прочих больших букв.

- Данила? - набрал Игорь. Подержал палец над "отправить", потом нажал.

- чё ты как неродной бро да я конешн времени мало прога нужна

Пауза. Потом всё-таки:

- ?

И сразу:

- ;)

Блин, точно как он пишет. Вот всё - один в один. Игорь почувствовал, как по спине будто скользнула льдинка - от шеи и вниз.

- Как ты это делаешь? - аккуратно набрал он. В ответ на экране побежали точки - мол, абонент, пишет. Набирает, старается, не останавливается.

- неважно бро да нет мало времени бери прогу

- Ок.

В ответ мгновенно прилетел файл. Непонятная архивированная штука, название из одних цифр. Получи Игорь это от кого угодно, стёр бы. Да ещё и отправителя в бан, чтобы вирусы не слал. А здесь как быть?

Абонент был в сети минуту назад.

Две минуты назад.

Игорь отключил экран и бросил трубку на покрывало. Что это было?

Первым делом он проверил шкаф: разумеется, ноутбук так и лежит, куда сунул. Походил по комнате, потом, опомнившись, всё-таки разулся и отнёс кроссовки в прихожую. Скинул майку в мокрых пятнах и отнёс её в корзину в ванной.

В голове было пусто. Никаких идей. Какая-то подстава? И для этого ломать аккаунт покойника? Опять же вопрос - мессенджер привязан к симке, а телефон разбит. Игорь добежал до телефона и набрал номер Данилы. Разумеется - вне зоны доступа. Туда звонить люди пока не научились, а вот обратно... Видимо есть способ.

Да нет же, чушь. Ладно. Потереть приложение никогда не поздно. В крайнем случае, скинет трубку до заводских настроек, не первый раз.

Скучный белый квадрат с красной точкой посередине. Так любят обозначать в google play диктофоны и прочую служебную фигню. Ровное синее поле, "Введите имя и фамилию". Две белые полоски - под одно и другое.

Так ты, да? Хорошо.

Даниил Северцев.

"Введите дату рождения в формате ДД/ММ/ГГГГ".

Да и пожалуйста. 04.11.1998.

Крутящееся колёсико, как обычно. Символ ожидания загрузки как штурвал невидимого корабля.

"Запрос некорректен. Данный человек умер. Смерть в результате ДТП 16.08.2018".

Надо же, какая умная база данных. Только что за польза от эдакой ерунды?

"Введите имя и фамилию".

Ок. Игорь Машеров. 17.10.1998. Что скажешь?

"Информация недоступна по этическим причинам". Понятненько, прога крута как варёные яйца. Смысл в ней только какой?

"Если вы хотите получать уведомления, зайдите в настройки".

Всю жизнь мечтал. Ладно, надо разобраться до конца. Настройки. Уведомления. Интересное кино!

- массовые катастрофы

- местные насильственные смерти

- друзья и знакомые (все причины)

- близкие родственники (все причины)

Возле каждого пункта квадраты - хочешь поставь галочку, хочешь - нет. Привычная тема, сейчас везде так. Имитация выбора.

Игорь ткнул все четыре квадрата. По-прежнему ничего толком не ясно, но программа чем-то притягивала. В основном, обстоятельствами появления. Это типа оракул - кто, когда и от чего? Или же новейшая эмчеэсовская фишка для оповещения о смертях и катастрофах? Просто база данных?

Поверх программы всплыло окно переписки с Викой и на ближайший час Игорь позабыл обо всём. Вика - это... Даже не сказать точно, кто она для него. Вся жизнь. Весь смысл происходящего, как оно и бывает не только в девятнадцать, но и гораздо позже.

С работы пришла мать, заглянула, пошла греметь посудой на кухне. Позже подошёл отец. Ровно зажурчал телевизор за стеной, пару раз кто-то звонил на отцовский мобильник. Обычная размеренная картина вечера дома, где всё хорошо.

Программа напомнила о себе ночью. Игорь проснулся от света экрана валявшейся на тумбочке трубки, потом от странного щелчка - видимо, так настроен звук уведомления, он и не посмотрел в опции.

"Через час ДТП на перекрёстке улиц Свободы и Панфилова. Двое погибших, девушка 18 лет и мужчина 51 года".

Игорь тупо глянул на полоску уведомлений, где часы: три шестнадцать. Дичь какая-то... Отключил телефон и снова провалился в сон. Завтра ко второй паре, не проспать бы.

С утра программа исправно сообщила о смерти неведомой бабульки 82 лет на Некрасова (толкнет сосед, упадёт и умрёт), разбившемся мотоциклисте (17 лет, превышение скорости) и пьяной драке (28 лет, мужчина, ударят бутылкой по голове). Всё в будущем времени: через час, два, не больше.

Пока Игорь ехал в автобусе в университет, ему пришло в голову полистать местную ленту новостей. Да, ночная авария на перекрёстке Свободы и Панфилова - в топе. Двое погибших. Подробности выясняются. Будем держать в курсе событий.

В этот момент ему стало страшно. Даже Викино сообщение осталось непрочитанным. Игоря колотила дрожь, словно он внезапно замёрз - выглянул из дома в шортах, а за дверью минус тридцать и метель. Он чувствовал, как немеют щёки, уши щиплет холодом, отнимаются кончики пальцев.

Он не помнил, как вышел из автобуса - хорошо хоть, что на своей остановке. Ему было холодно и страшно, он понял, что в руки ему попала не просто чья-то глупая шутка или база данных, а ключ к чужим тайнам, из которых смерть - важнейшая.

Первой мыслью было стереть программу к чертям и забыть о ней навсегда. Он уже протянул руку к трубке, как она сообщила об убийстве. "Бытовая ссора, ножевое ранение. Женщина, 37 лет, улица Академика Басова. Через час".

Позвонить в полицию? Скажут, псих. Потом ещё и статью за ложный вызов - только так.

Сложившаяся за двадцать лет картина мира резко накренилась. Словно гвоздь, на котором всё держалось, слегка вылез из стены. Посоветоваться? Да с кем... Все решат, что переучился, вот и глючит. Был бы жив Данька... А вот, кстати, не попробовать ли.

Абонент был в сети восемнадцать часов назад.

- Данила, если ты меня читаешь, что мне делать? Прога сообщает о смертях, кого предупредить, посоветуй!!!

Молодец. Написал покойнику и ждёшь ответ? Да, на самом деле лечиться, это любой скажет.

Игорь поднял голову и понял, что сидит за столиком в кафе своего корпуса. Когда зашёл - неведомо. Тем более непонятно, когда успел купить чай и пирожное. Неладное что-то с головой. Ко второй паре он безнадежно опоздал, да и не важно это. В пластике стола отражались лампы над головой. Казалось, что мир вокруг весь сияет мертвым диодным светом. "Холодный белый" - так, кажется?

Телефон зазвонил. Вика. Ну да, девять непрочитанных - это повод поругаться, но и говорить с ней он не в состоянии. Отключил звук и тупо смотрел на экран.

- я не знаю бро делай как знаешь сложная тема не подскажу не могу прости

Окно мессенджера. Данила. Чёрт знает что. Вика устала и отключилась.

Кто-то проходил мимо. Кажется, кто-то здоровался. Игорь машинально отвечал, но спроси его - с кем говорил, - пожмет плечами. С кем-то.

Надо как-то применить свои неожиданные знания. Предотвратить чужие смерти - ведь он знает о них заранее!

Проходившая мимо однокурсница шарахнулась в сторону: Машеров спятил, похоже. Стоит, упёрся руками в стол, глядит в выключенную трубку и орёт что-то. Она фыркнула и пошла дальше: Игорь никогда ей не нравился. Слишком простой и какой-то... скучный.

- Алло, полиция? Добрый день. Да зачем мне представляться?! Запишите: улица Ба-со-ва. Да-да, академика Басова. Готовится убийство женщины, тридцать семь... Да не знаю я, какой дом. Езжайте, проверьте! Это серьезно, я не... Вашу ж мать.

Игорь бросил телефон на столик, едва не сбив чай. Бросили трубку. А когда произойдёт, начнут искать - но не убийцу, а его, дурака. Откуда знал, да почему... Не надо было звонить.

Снова Вика. Чёрт, она психанет, но никаких сил с ней сейчас говорить нет.

Ох, а вот кстати... Или не стоит? Нет. Надо.

Виктория Ванштейн. Да. 04.07.1999. Ок.

"Смерть от естественных причин, 31.08.2081".

Круто... Но хотя бы за неё можно быть спокойным. Впереди уйма времени.

Игорь быстро допил остывший чай, бросил в сумку мобильник и побежал к выходу из кафе. Однокурсница, уже поделившаяся с подружками подробностями внезапного безумия, проводила его тяжёлым взглядом в спину.

Улица Басова тянулась от кольца, памятника генералу Артюхову, влево. И оказалась неожиданно длинной - Игорь и бывал-то здесь всего раз пять, давненько, чтобы запомнить: двенадцать остановок. Плюс конечная. Он ехал и ехал, глядя в окно на дома - то серые, ещё советские, то посвежее - кирпичные, с фигурными балконами, цветным остеклением, усыпанные коробками кондиционеров.

На всем протяжении улицы можно смело было поубивать несколько десятков тысяч женщин. Ножами, топорами, да хоть поленом по голове - не зная адреса, искать было нечего и некого. Правильно менты трубку бросили - как есть он дурак.

На конечной Игорь поглазел на мусорку, разбитую дорогу к нелепо торчавшему вдалеке одинокому новому дому, на магазины. Ничего достойного внимания. Дождался, пока водитель перекурит и сел на тот же автобус обратно. Час давно миновал, неведомую тётку уже зарезали, так что ловить здесь было нечего.

- Вика, солнышко... Ну хватит, тут и так чёрти что... Прости, не мог. Да, с утра... Давай не будем ругаться, я же тебя...

Да... Ну что, следовало ожидать. Сказала, чтобы не звонил. Срочно цветы и к ней, иначе он себе этого не простит.

Щёлк. "Категория близкие родственники".

Проклятая программа, она его со свету сживет быстрее, чем тех, о ком сообщает!

Да. Просмотр категории. Да.

"Машерова Елена Леонидовна, 49 лет, мать временного владельца приложения. Несчастный случай возле дома. Через...".

Экран погас. Игорь тряхнул телефон. Ещё раз. Да он же просто забыл его кинуть на зарядку вечером, всего-навсего! И теперь что? Куда?! Быстрее домой! Подождать маму, перехватить у подъезда. Нет, возле арки. И стоять, ждать, не пустить её к дому!

Он выскочил из автобуса, едва не зацепившись сумкой. Выбежал на дорогу и начал ловить такси. Как на зло, раскрашенные машины были заняты, а частники не рисковали тормозить возле диковато размахивавшего руками парня. Он попытался успокоиться. Надо просто вызвать "Яндекс", да и... Ах да! Телефон...

Оставалось ловить проезжавших мимо. Это заняло минут пятнадцать, после чего удалось тормознуть пожилую "десятку" с не менее возрастным водилой. Тот выслушал адрес и кивнул. Поездка по внутренним часам Игоря, которые, правда, пошли вразнос вместе с остальным былым спокойствием, длилась вечность и ещё минут двадцать. По пути он несколько раз просил ехать быстрее, на что водитель степенно кивал, не прибавляя ни километра.

Всё, есть! Вот въезд во двор. Игорь бросил горсть купюр, не считая, не ожидая ни спасибо, ни сдачи, пулей вылетел из машины и побежал к арке.

Первое, что он увидел, была машина "скорой", словно специально вставшая почти поперёк проезда. За ней толпилось несколько человек, смотревших на что-то внизу. Рядом виднелся грузный мужик в белом халате, больше похожий не на врача, а на мясника с рынка - те тоже так одеваются на работе.

Игорь дико закричал. Истошно, на пределе рвущихся лёгких, и бросился к лежавшему прямо на асфальте телу, с головой укрытому грязным одеялом. Он упал на колени, с размаху, не чувствуя боли под порванными об асфальт джинсами и рывком отбросил край тряпки там, где должна быть голова.

На него смотрели выпученные мертвые глаза совершенно неизвестного мужика лет пятидесяти. Лицо мертвеца было синеватым, как у покойника, усы над приоткрытым ртом обвисли.

- А где... мама? - каким-то не своим, дрожащим и срывающимся в плач голосом спросил Игорь.

- Это - точно не мама, парень, - совершенно спокойно ответил тот, что в халате. - Чего народ пугаешь? Иди-ка домой лучше.

Игорь тяжело поднялся с колен, не забыв накинуть тряпку обратно на лицо покойника, подобрал сумку и тяжело побрел к подъезду. Надо было включить телефон. Самое главное сейчас - включить этот долбаный телефон и узнать про маму. Да просто ей позвонить - как это не пришло в голову?

И Вика... Он к ней не заехал. Она теперь его разлюбила. Почему всё так плохо...

Натыкаясь как пьяный на невысокие столбики, ограждающие цветник возле подъезда, он добрел до двери и зашёл внутрь. Сумка, упавшая с плеча, так всю дорогу и волочилась за ним по асфальту, скребла пыль, удерживаемая только ремнём, который он сжимал в руке. Перед глазами стояло мёртвое лицо, двоилось, оплывало по краям, превращаясь в мамино. Игоря трясло как в лихорадке.

. . .

- Вика, солнышко, здравствуй! Я счастлив, что смог написать тебе! Скачай, пожалуйста, программу. Я сейчас пришлю тебе файлик. Это важно. Там не вирус, честное слово.

- Игорёк?!?!?!!!!! Ты же... Умер ты же.... ((((((( Кто это пишет - - хватит!!!! ИГОРЬ УМЕР ОН ВЫПРЫГНУЛ ИЗ ОКНА ПЕРЕСТАНЬТЕ!! ЕГО УЖЕ МЕСЯЦ НЕТ(((( ОН СОШЕЛ С УМА

- Вика, любимая... Поверь мне: это я. Это точно я. Поставь программу. Ну пожалуйста!

- НИ. ЗА. ЧТО.

© Юрий Жуков

Рюкзак неплохой. Крепкий. И нести удобно. Сперва Михаил предпочёл бы рамный, а не эту поделку для студентов, но выбирать не приходилось. А сейчас привык. Да и сколько тех вещей-то с собой, чтобы таскать туристский...

- Дядя Миша, нам долго ещё идти? - Светка похожа на грушу в огромной взрослой куртке, обвисшей на узких плечах. Сверху торчит увенчанная зелёной шапкой с помпоном голова. Так наряднее, что ли? Или чтобы шрам, стекающий от макушки через лоб почти до правого глаза, скрыть?

Кто их, девок, разберёт.

- По плану восемнадцать километров. Шестнадцать точно прошли, считай сама, - строго отвечает Михаил. Нога перестала болеть и теперь просто опухла, напоминая о себе жжением где-то под кожей, от колена и ниже. - Устала?

Светка вздыхает, высовывает из слишком длинного рукава кончики пальцев и поднимает воротник, почти спрятав лицо.

- Ну да... - жалобно тянет она оттуда, из глубины. - И есть хочу.

- Скоро деревня, судя по карте. Озерки какие-то. Там поедим.

- А дадут? - Светка высовывает любопытную мордочку наружу. - Даже не верится.

- А мы заплатим! - в тон ей отвечает Михаил и через силу улыбается. Идти ещё километра полтора, а нога как бревно. Не чувствует, как наступает, только щиплет изнутри. Он удобнее перехватывает палку, опирается всем телом и ковыляет дальше. Светка идёт следом, иногда оборачиваясь на оставшиеся позади кусты, растущие вдоль лесной дороги.

С момента их встречи уже неделя. Семь суток. Раньше она отмеряла дни как привыкла в школе - по дневнику: три дня столбиком слева, три - справа. Воскресенье в уме. Теперь о дневнике пришлось забыть, как и о многом другом, но привычка осталась.

Михаил нашёл Светку в подвале разрушенного дома. Над землёй торчали послевоенные абстрактные скульптуры - бунтующий железобетон a la naturel, а внизу было прилично: лежанки, сбитые из остатков мебели оттуда, сверху. Почти целый стол с неведомо как уцелевшей керосиновой лампой. Очаг, аккуратно выложенный из кирпича. Даже дым наверх уходил не через дверь, а в огрызок трубы в потолке.

По дымку он и нашёл убежище.

Внутри были проблемы: два парня лет по двадцать, точнее Михаил определить не смог. Да и не сильно хотел, потому что пришлось почти сразу стрелять. Добрым словом и пистолетом можно добиться больше, чем только словом... Как обычно, в общем. Особенно когда ты немолод, крепко хромаешь на левую ногу и просишь просто ночлега, а в ответ рискуешь быть напластанным двумя ножами сразу. Хорошо, ствол достал ещё за дверью. И патрон дослал.

- Дядя Миша, там впереди есть кто-то! - Светка прижимается к нему сзади, выглядывая из-под руки. - Переждем?

Вот лучше бы да. Переждать. Пистолет, аккуратно почищенный и завёрнутый в промасленную тряпку, лежал в рюкзаке. Выкинуть жалко, патронов в магазине уже нет. Один в стволе, но это не вариант. Если что, отбиваться палкой, то есть, считай, ничем.

- У тебя зрение получше, Светка, кто там есть-то? - он щурится, оттягивая пальцем край глаза, но смиряется: с минус четыре без очков видимость никакая. Шевелится кто-то метрах в ста, а кто и зачем - загадка.

- Три мужика. Без оружия, вроде. И тётенька. Похоже, дерутся, но сама не разберу.

«Тётенька»... Впрочем, с высоты Светкиных тринадцати лет все, кто старше - тётеньки. И дяденьки. Кроме тех двух уродов, что насильно держали её в подвале за прислугу и подстилку. Тех она так и назвала тогда - уроды. Когда помогала трупы оттащить в развалины.

- Если без оружия... - Михаил задумывается. - Пошли поближе, может, договоримся.

Пока они дошли, двое мужиков уже прилегли отдохнуть после метких ударов «тётеньки». Судя по лужицам крови, прилегли надолго. Без медпомощи, скорее всего, навсегда. Третий держится - то ли сильнее остальных, то ли просто осторожнее. Толстый, но быстрый. Оружие, кстати, у обеих сторон конфликта есть - мясницкого вида тесак у мужика и узкий, видимо, военный нож у девушки. Толстяк сопит и время от времени с надеждой оглядывается на павших друзей - не помогут ли?

Вряд ли. Михаил, хоть и не врач, но насмотрелся за эти полгода всякого. Если бы раны были легче, хоть уползти бы попытались. А они лежат кулями, один, похоже, и не дышит уже.

- Пошли вон! - шипит им со Светкой девушка, умело оттесняя оставшегося врага к деревьям. Похоже, третий проигравший на подходе, вопрос времени.

- Мы мимо, мимо... - мирно говорит Михаил. - Не наше дело. Светка молча сопит рядом. Видно, что манера обращения девушки с ножом её зацепила. Понравилась.

- А меня научите? - вдруг спрашивает Светка. Девушка на мгновение отвлекается и тут же получает резаную рану на руке. Неглубоко, но неприятно.

- Вот ты, сука! - Мужик, ударив, чуть расслабляется и сразу платит за это: прямой в грудь, с огромной силой, даже хрустнуло что-то под лезвием.

Девушка выдергивает нож и сразу отскакивает, настороженно глядя, но волноваться не о чем. Сперва падает тесак из разогнувшихся пальцев. Потом и сам толстяк тяжело заваливается вперёд.

- Ты, вонючка, чего отвлекла меня? - ворчит девушка на Светку. - Чуть не прирезал...

Она аккуратно вытирает нож о спину павшего воина и суёт в обнаружившиеся на поясе ножны.

- Вы можете меня научить? - повторяет Светка, зачарованно глядя на победительницу. Михаил чувствует себя лишним здесь и сейчас, но молчит. Пусть спросит.

- Зачем это мне? - спрашивает девушка. Вблизи она даже для Светки не тянет на тётеньку. Двадцать три. Четыре?

- Мы вам заплатим, - уверенно отвечает Светка. - Да, дядя Миша?

Михаил пожимает плечами. Сама спросила, сама решает, посмотрим, чем дело кончится.

Девушка подтягивает ремень с ножнами, топает ботинками, стряхивая с них комья грязи после танца с ножом, застегивает доверху «молнию» на короткой куртке. Движения быстрые, привычные.

- Вы двое - дурачки, да? Блаженные? Таких и грабить жалко. А придётся! - она подходит вплотную к Михаилу. Чёрт, даже палкой не ударишь, замаха нет... - Давай, что есть ценного, и уматывайте!

Глаза у неё страшные. Серые, прозрачные, немного навыкате. Обычные девичьи глаза, но внутри ощутимо плещется безумие. Михаил понимает, что этой - он ничего не сделает. Не успеет. И отдать-то нечего, Светка же не то имела в виду...

- Тётенька, да у нас нет ни хрена, - Светка скользит из-за плеча и встает рядом с ним. - Мы зато маршрут знаем. До Убежища.

«Ох ты ж, коза! Кто тебя за язык тянул...».

- До какого? - явно разбираясь в вопросе, спрашивает девушка. Сумасшествие в зрачках сменяется лёгким интересом. - Номер знаете?

- Двести пятнадцать, - тихо говорит Михаил. Лёгкий интерес сменился активным. - Но я только на память, карты нет...

Это сразу надо сказать, чтобы не забрала все шмотки в надежде дойти самой. С неё станется. Такие по трупам не то, что ходят - танцуют.

- Кодированный? - спросила как сплюнула. С пренебрежением. Ну и чёрт с ней, не важно. Он не обидчивый.

- Да. Я, собственно, и не военный. Я бухгалтер. Просто так получилось...

- Не имеет значения. Далеко идти? - тон армейский, командный. Кто ж ты есть такая?

- Девяносто километров. Плюс-минус. - Михаил осторожно выдыхает, поняв, что весь разговор почти не дышал. Напугала она его, напугала, что тут говорить. - Я направление знаю и расстояние. Остальное... Ну, по мере приближения. Всплывает в голове, само по себе как-то.

- Знаю такую технологию. Пошли вместе, - приказывает девушка и суёт ему узкую твёрдую ладонь. - Виктория. Спецназ генштаба ВВС.

- Михаил, - он жмёт ей руку. Как кусок доски, обтянутый шершавой кожей. Рукопашница, сто процентов, жал он уже такие руки. В прошлой жизни. С тех пор насмотрелся и военных всех видов. Танкистов без танков видел, ракетчиков без ракет тоже. Спецура от летчиков в лице милой барышни посреди леса уже не удивляет.

- Светка, - представляется его спутница и шмыгает носом. Нос розовый, кроличьего оттенка, острый как морковка.

- В Озерках отряд стоит, эти вот... - Виктория машет в сторону лежащих. - Оттуда. Обойдём по лесу, и ночевать там придётся, есть одно место. Плюс транспорт, если повезёт завести.

- А чего - отряд? Самооборона? - растерянно спрашивает Михаил.

- Охотники, - плюёт Виктория. - Вёртышей ловят, придурки. Ни оружия, ни ведуна своего... А тут я. Нет оборотней, так хоть потрахаемся, мне этот жирный так и сказал. А у меня настроения что-то не было с крестьянами валяться, да ещё с тремя сразу. С головой что у тебя?

Она смотрит на Светку. Та стягивает за помпон шапочку, открывая шрам. Привет от тех самых уродов на всю оставшуюся.

- Ясно... Повезло, глаз цел.

Светка кивает и молча натягивает шапку обратно. Несмотря на июнь, холод стоит собачий. Но к этому уже все выжившие притерпелись, не самая большая проблема.

- А чего вдруг здесь вёртышей ловят? Они ж в городах, вроде? - Наивно спрашивает Михаил, цепко следя за Викторией. Сам не встречал, но историй ходит тьма. И все одна другой страшнее...

После активного обмена ядерными ударами по городам и военным базам воевать стало особо некому. Да и не с кем. Заключительный аккорд взаимных пинков через океан пришелся по мирному населению. Отечественная «мёртвая рука» отослала остаткам населения штатов букет из боевых бацилл, а вот в ответ... Чёрт его знает, что это было. Учёных теперь не сыщешь, а вариантов в народе масса. Некие сверхбактерии. Газ, меняющий ДНК. Нано, прости Господи, роботы. Вплоть до применения боевой магии - почему бы и нет, чем чёрт не шутит?

Творец зла не шутил совершенно...

- Говорят, ходят, - равнодушно пожимает плечами Виктория. - Да наплевать. Сейчас я сумку заберу и пошли-ка в лес.

Она отходит от места схватки, выдергивает из кустов длинную армейскую сумку, подходящую для переноски оружия и прочих бытовых и боевых нужд. Расстегивает «молнию» и её попутчики видят, как из сумки высовывается любопытная кошачья морда. Михаил успокаивается - кошки вёртышей на дух не переносят, раз таскает с собой - всё в порядке. По крайней мере в этом вопросе.

Результат последней атаки не порадовал. В атакованных заключительной волной ракет городах люди начали меняться. Месяц. Два. После, оставаясь внешне неотличимыми от соседей, они приобретали самые разные качества, исторически не присущие homo sapiens. Скорость. Сила. Умение дышать под водой. Слышать и передавать мысли. Теле- и пирокинез. Никто не знал, что ещё. Самая разнообразная чертовщина, одним словом.

Но эти модификации стали только первым шагом. Перевёртыши, сразу сокращённые гласом народным до нынешнего названия, тянулись к себе подобным и как-то уж очень быстро переставали контактировать с обычными людьми. Могли, но не имели желания.

Они собирались вместе.

Они обживали города и медленно, но верно изгоняли оттуда жителей.

Вёртыши не боялись радиации, что и вовсе пугало. Последние слухи говорили, что на обычных людей они открыли охоту, активно, впрочем, собирая технику и прочие остатки цивилизации. Распознать одинокую особь могли только ведуны - некоторые люди как-то чувствовали вёртышей. Или кошки. Как вариант.

- Михаил, вы ранены? - Он отвлекся от грустных мыслей, с трудом перебираясь через завал из упавших деревьев. Рюкзак цеплялся за ветки, хотелось плюнуть на всё, сесть на бревно и часок отдохнуть. Жаль нельзя.

- Нет. Это... Травма, в общем. Я дойду куда надо, Вика...

- Виктория! - строго поправляет девушка. Она-то легко лезет через самый бурелом, с каким-то даже удовольствием. Сумка, довольно увесистая на вид, висит у неё на плече, никак не замедляя передвижение. Кроме кота, иногда выглядывающего с видом пресыщенного жизнью аристократа, там что-то негромко позвякивает. Металлический такой звон, характерный.

- Травма... - Михаил запретил себе вспоминать, как голыми руками стаскивал с себя рухнувшую кирпичную стену. Как орал, стараясь пробиться через завал, ломая ногти, чтобы вытащить жену и близнецов. Как...

Ладно. Хватит. Достаточно.

- До точки минут двадцать. Справишься? - Виктория смотрит на Светку. Та совсем расклеилась, чихала, вытирая нос рукавом, покрытым уже блестящей коркой. Но идёт исправно, уж не хуже Михаила.

- Да, Виктория! - чётко отвечает девчонка. - А как кису зовут?

- Не важно, - резко бросает спецназовка и лезет в очередной завал. Вроде, не тайга, а еле идут. Даже есть приходится на ходу: Михаил вытаскивает сделанные на предыдущем привале бутерброды из хлеба с холодным мясом. Никто не благодарит, но и не отказывается.

Дальше топают молча, пока в ровном частоколе деревьев не становится виден разрыв. На поляне, рядом с домиком из почерневших от времени бревен обнаруживаются колодец, небольшой сарай и - совсем уж неожиданный здесь - небольшой вертолёт. Чёрная двухместная машина, без опознавательных знаков, затянутая сверху сеткой. С воздуха и не разглядеть, хотя - кто сейчас летает-то?

- Офигеть! - не сдерживается Светка. - Вот это да...

Виктория сердито глядит на неё через плечо, но молчит. Кот одобрительно осматривает место назначения, облизывается и больше в сумку не прячется. Так и оглядывается вокруг, пока вся группа не заходит в дом.

Михаил поднимается по скрипучим ступеньками последним. Обернувшись на вертолет, понимает, что перед глазами всплыл завершающий кусок карты. Как ломтик паззла вложили в финальную свободную ячейку. Убежище обозначено звёздочкой. Да, отсюда по прямой восемьдесят семь километров. Забавная психотехника... Надо же было так попасться под руку полковнику тогда, перед последним ударом по городу. Им, семерым выжившим в штабе, включая гражданских, карту в голову и всунули. Вспышка света и гуляй, вспомнишь по мере приближения. Дошли остальные, нет - кто ж их знает...

- Михаил, вы в технике разбираетесь? - Виктория аккуратно кладёт сумку на низкий самодельный стол, вытаскивает кота, оказавшегося довольно крупным зверем, и начинает что-то искать, звеня железками.

- Ну... На уровне «почини выключатель», - отвечает он. - В детстве с отцом машину чинил, кое-что помню. Но тут специалисты по «жигулями», наверное, ни к чему?

- Да хрен его знает... - роясь в сумке, говорит Виктория. - Я умею пилотировать вертушку, но меня предупредили, что сперва надо проверить. Движок глохнет. Не хотелось бы взлететь и грохнуться. Пошли!

Она вытаскивает из сумки небольшой прибор со свисающими щупами проводов и толстый мануал с броской надписью Robinson.

Через полчаса тестирование закончено. С точки зрения Михаила, помогло выкручивание свечей. Мнение Виктории осталось неизвестным, но движок работает как часы. Пора бы и лететь. Заодно Михаил подумал, что, наконец, посидит, иначе завтра на ногу не наступить - нагрузка чересчур велика.

- Направление? - щёлкая стартовыми тумблерами, деловито спрашивает Виктория. Сетка свернута и спрятана в багажнике, кот и девочка уже в салоне.

- Северо-северо-запад, триста сорок градусов, - чётко, как у доски на уроке, отвечает Михаил и сам удивляется. Откуда ему знать? Часть кодирования, не иначе.

- Ориентиры?

- Впадение небольшого ручья в реку, затем левее русла реки двойной холм. Дистанция восемьдесят семь.

- Принято! - кивает Виктория. Дальше разговаривать невозможно, лопасти грохочут над самой головой. Пассажирская гарнитура - вот она, только руку протяни к стойке, но пользоваться ей Михаил не умеет, а учить тут никто никого не собирается. Остаётся смотреть на плавно уходящую вниз поляну, верхушки сосен и удаляющиеся крыши домика и сарая.

Вертолет девушка ведёт уверенно, что успокаивает. Внизу лес, потом проскакивает небольшая деревенька - видимо, те самые Озерки. Снова лес. Начинается река. Виктория держит маршрут по компасу, не над руслом, поэтому река то появляется внизу, то уходит в сторону, виляя как змейка.

Виктория показывает рукой вниз. Да, вот тонкая нитка ручья вливается в речку. Почти на месте. Вертолет забирает левее и скоро показывается двойной холм. Ни дорог к нему, ни каких-то признаков жилья вокруг. Холм и холм, только почти у подошвы удивительно удобная для посадки площадка. Неправильной формы, даже со спутника не поймёшь, что деревья специально убраны. Впрочем, спутники пожгли в самом начале всей заварухи, некому теперь с небес смотреть.

- Садимся! - по губам угадывает Михаил. Нога немного прошла, что ж, можно и продолжить. Тем более, цель - вот она.

Вертолёт замирает точно в центре площадки. Двигатель остановлен, но лопасти, замедляясь, ещё нарезают воздух на ломти.

- Вход где? - деловито спрашивает Виктория. Несмотря на напускное равнодушие, вид у неё довольный. Наверное, медаль дадут, или что там у них в цене в спецназе? Наградной рюкзак с автографом командира?

- Вон там, у левого от нас холма, внизу темное пятно, видите? Это на самом деле дверь. Подойду ближе, вспомню код.

- Шагай! - девушка забирает из салона сумку, достает нож и, оглядываясь, идёт следом за ковыляющим Михаилом. Светка, путаясь в своей взрослой куртке, спешит за ними.

Дверь вблизи - камень камнем. Только небольшая коробочка справа от валуна намекает на большее. Михаил поднимает крышку и уверенно набирает семь цифр. За камнем слышен нарастающий скрип механизма, какое-то гудение, потом щелчок и вся глыба легко поворачивается вокруг оси, открывая узкую щель. Человек, даже толстый, пройдёт запросто, а вот тот же мотоцикл не закатишь. Да и чёрт с ним, нет у них мотоцикла.

Михаил идёт первым, Светка за ним, держа за рукав и словно боясь потеряться. Виктория шагает последней, так и держа в руке нож. Привычка или боится кого-то?

Коридор заворачивает почти под прямым углом и упирается в дверь. Опять кодовый замок. Классическая военная паранойя или что-то большее - теперь уже не узнать. Строители убежища в лучшем случае сидят по подвалам или стали вёртышами. В худшем от них остались тени на бетонных стенах, возле которых людей испарило близкой вспышкой.

- Код тот же?

- Нет, другой. Сейчас наберу.

За этой дверью после набора кода снова слышен гул двигателя и лязганье чего-то металлического. Но сама дверь заперта, Михаил безуспешно дергает за ручку, потом перестаёт.

- Ждём, это лифт, - внезапно вспоминает он ещё кусок кода. - Нам на минус шестой, в командный пункт.

- А там? - внезапно спрашивает Светка. Лицо у неё странно озабоченное, словно разом повзрослевшее.

- А там мы узнаем, для начала, есть ли тут ещё люди, - подбадривающе улыбается Михаил. Хотя и через силу, слишком уж устал. - Если есть, знакомимся. Опять же, душ не помешает и поспать минут шестьсот. Да, пожрать бы ещё не на бегу! Всё остальное завтра.

- Что - остальное? - жёстко уточняет Виктория. Кот молча выглядывает из сумки, как будто соглашаясь с вопросом хозяйки.

- Как жить дальше, вот что остальное... - устало отвечает Михаил. Дверь перед ним наконец-то щелкает замком и приоткрывается. По-военному аскетичная кабина, крупная надпись «Не более 8 человек», ряд кнопок, на единице горит красный светодиод.

«Где бы ещё набрать эти восемь человек», - грустно думает он. Обе девушки заходят внутрь, Виктория захлопывает за собой дверь. Михаил жмёт кнопку «-6» и лифт медленно опускается вниз, куда-то в толщу земли. Кнопки, кстати, размечены до минус десятого, наверное, там склады или что-то подобное.

По командному пункту сразу ясно, что никого больше здесь не было. Слой пыли на креслах у погасших экранов, приглушённый аварийный свет - да и тот вспыхнул только, когда они вышли из лифта. И тишина. Вязкая, давящая по краям сознания тишина.

- Прекрасно! - говорит Виктория, осматриваясь. Ставит сумку с котом к одному из экранов на стол, прямо на клавиатуру. - Какой код полного доступа?

- Давай, это останется моей маленькой тайной? - внезапно отвечает Михаил. Или это говорит часть кода, требующая сохранения тайны изнутри? Не поймёшь.

- Светка, отойди к дальней стене, и стой там, хорошо?

Девочка пожимает плечами и идёт, куда сказано. Виктория перехватывает в руке нож, провожая её глазами. Потом снова смотрит на Михаила.

- Догадался? Но зачем тогда приволок меня сюда?

- О чём догадался? - растерянно спрашивает Михаил, но потихоньку осознает, что происходит. - Так ты что, вёртыш?! Но... кот же?

Он суёт руку в снятый и расстёгнутый рюкзак, закрывая его от Виктории телом. Вёртыш смотрит на него своими бешеными глазами и медленно говорит, не поворачиваясь:

- Я обещала тебя, Светлана, научить работать ножом... Первый урок.

Её спортивная фигура, затянутая в военную форму, словно размазывается в воздухе. Доля секунды - и она уже за десяток метров, возле Светки. Почти невидимое движение – и у смешной груши словно срезают верхушку вместе с шапочкой, отрубленная голова падает на пол и остается лежать неподвижно. Тело, ещё не знающее, что умерло, дергается, почти взмахивает руками и валится рядом с изувеченной шрамом головой.

Михаил смотрит на умершую Светку, а видит почему-то жену.

Как её тогда по частям достали из-под завала. На близнецов упала плита, это было страшно, но, вроде бы, сразу, а она… Она немного прожила ещё. Наверное, когда он ломал пальцы о бетон, она звала его с другой стороны.

Наверное…

- Урок номер два. Уже для тебя, обычный, - эта стерва просто телепортируется с места на место, никто не может так быстро ходить. Бегать. Даже летать – и то сомнительно.

Виктория уже стоит рядом с ним, держа нож упертым в бок Михаила. Острое лезвие прокололо и куртку, и свитер и упирается под ребро. От лезвия сладко тянет свежей кровью. Кровью еще одной девочки, которую он не смог спасти.

- Код – и ты свободен. Иначе мне придется порезать тебя на ремни, мой малыш.

Сколько злости в голосе, чёрт бы её побрал. Сколько злости…

Михаил нажимает на спусковой крючок, даже не вынув руку из рюкзака. Даже не размотав тряпку. Пистолет заклинит, конечно, гильзе вылететь некуда. Но он должен выстрелить. И надеется попасть.

Никакие способности не помогут, когда стреляют в упор. Виктория могла бы успеть зарезать его трижды и ускользнуть от выстрела, если бы предполагала это. Но тут уж у каждого своя судьба. Он выдернул обожженную после выстрела руку и дул на неё, пока вёртыш медленно, но неотвратимо подыхал. Виктория стояла на коленях, выронив нож и пытаясь зажать дыру в груди, из которой торчали обломки костей и проглядывало через кровь что-то розовое, пузырящееся, всё ещё дышащее, надувающее и опадающее наружу. Кот спрыгнул со стола и подбежал к хозяйке, оборачиваясь и шипя на Михаила.

Наплевать.

Наконец тело медленно наклонилось вперёд и распласталось на полу. Кот подскочил ближе, но Михаил был настороже. Стрелять больше нечем, но никто не мешает просто свернуть ему голову. Вообще никто не мешает. Даже совесть.

Кот остановился, словно обдумывая ту же мысль, потом резко развернулся и выскользнул в коридор. Предстоял долгий путь, мимо лифта, по шахтам вентиляции. Как-нибудь выберется на поверхность, выберется. Без помощницы он почти беспомощен, а его мысленный призыв из-под земли никто не услышит. Значит, придется выбраться.

Михаил сел за главный пульт и сказал основной пароль. Аварийный полусвет заменило нормальное сияние ламп, экраны ожили. Он внимательно посмотрел на отметку мечущегося по коридорам вёртыша. Потом уточнил у компьютера дальнейшие действия. По всему выходило, что сегодня ему везёт больше, чем противнику. Неторопливо сходил на склад, взял автомат, патроны и немного консервов. Для начала хватит, а там разберемся. В жизни появилась уверенная цель – мочить этих тварей. Где угодно. Как угодно.

Метка кота приблизилась к входу в шахту вентиляции, но охранная система сработала на «отлично». Михаилу не особо интересно было – мина-ловушка или лазер, но что-то порубило эту тварь на фарш.

Дороговато всё обошлось. Пора оттащить труп вертолетчицы к мусоропроводу, а Светку нужно похоронить на земле. Непременно там, на вершине одного из холмов. А потом вернуться сюда, за пульт, и подумать, какими силами дальше воевать с тварями. Техники в убежище немало, но и противник… К тому же, на кошек теперь рассчитывать нельзя.

Да, не забыть - рюкзак нужен новый. Взамен простреленного.

© Юрий Жуков

Над городом кружили птицы. Целые стаи. Они то становились атакующими штурмовиками, пикировали на одни им видимые цели, то стекались снизу вверх в единый дрожащий клубок. В спираль. В ядерный гриб, чтобы парой минут позже рассыпаться стрелами вниз. Раньше их столько не было. Раньше многое было не так, но... Пришлось привыкать. Или бежать отсюда без оглядки. В деревнях, говорят, попроще сейчас. Как последний вариант - отойти в развалины, скинуть с плеча автомат, по пути сняв с предохранителя, и упереть твердый компенсатор снизу в подбородок. А потом - что птицы, что рыбы...

Один, как говорится, чёрт.

Степан мысленно перекрестился. Размахивать рукой в воздухе сейчас некстати: кроме птичьих, за ним могли наблюдать и другие глаза. Внимательные. И не всегда человеческие. Раньше он бы первый посмеялся над такой мыслью, а теперь не хочется. Такие твари иной раз попадаются патрулям, что не до смеха.

Люди, в основном сидевшие после Судного дня по подвалам и бомбоубежищам, в развалинах появлялись редко. Сперва, конечно, приходили - кто проведать родной дом, внезапно ставший остальным братской могилой, кто - поискать оставшиеся целыми вещи. Теперь, когда вместо заводов и складов в основном зияли воронки и целые котлованы, любой гвоздь пригодится.

Особенно, гвоздь.

Степан опустил бинокль, через который внимательно осматривал бетонные огрызки, арматуру, сгоревшие свечки деревьев. Вроде, никого. Только птицы, черным просом усеявшие небо.

- Михалыч, дальше пойдём? Вроде, никого...

Напарник, мужик лет шестидесяти, успевший обрасти клочковатой седой бородой, почесал затылок.

- Ну, Стёп, не знаю. С одной стороны - маршрут Майор чётко задал, а с другой... Что там делать-то, в развалинах? Приключений искать?

- Вот и я думаю...

- Пожрать бы, Стёпа. Да на базу.

Михалыч неловко повернулся, зацепившись за изогнутую обгорелую проволоку.

- Тьфу ты, блин! Глянь, какую дыру вырвал в куртке.

- Нинка зашьёт, не переживай. Новую теперь не найдёшь.

- Ага. Давай курнем, что ли?

- А заметит кто?

- Да не видать же... Плюнь. Нет никого.

Из дыры в стене дома, откуда они наблюдали за разрушенным микрорайоном, выползло облачко дыма от двух самокруток. Ветерок сразу рвал густой дым, растворял его в себе.

- Михалыч, а ты вот в Бога веришь? - Степан сплюнул вниз, посмотрел, как сгусток разворачивается в воздухе, исчезает в камнях.

- Я, Стёп, ни в кого уже не верю... - Михалыч выдохнул, почти скрывшись на пару секунд за облаком дыма. - Как мои все под плитами остались, так и не верю. Это тебе двадцать три, вся жизнь впереди. Хоть какая, а - жизнь. А моя закончилась. Ни веры, ни надежды. Бог...

Он сморщился, как от небывалого теперь лимона.

- Плохо... А я вот - верю. И всё это, - он махнул рукой в сторону развалин. - За грехи нам послано.

- Сильно твои родители грешили? - невесело усмехнулся Михалыч. - Кредиты не платили? Или дорогу на красный перебегали? Или дети вот...

Степан промолчал. Спорить было сложно, но какое-то неясное чувство жило в нём, помогало вставать по утрам с жёсткого матраса, пить пахнущую хлоркой воду из запасов базы, слушаться приказов Майора.

- Пойдём, Стёпа... - каким-то жалобным, не своим голосом произнес Михалыч. - Ну его к чёрту, этот патруль, чего мы тут не видели.

Они старательно затоптали окурки и начали осторожно спускаться по разбитой, без перил, лестнице, усеянной дырами с торчащей арматурой.

- А, прикинь, всё это - сон? - внезапно спросил Стёпа. - Проснёмся, а мир цел. И наши все живы. И мне завтра в институт, ко второй паре. Социология труда, прикинь?

Михалыч шёл впереди молча. Он даже плечами не пожал, так почти молча и провалился в рухнувший пролёт лестницы, державшийся до этого на чьем-то не очень честном слове. Простонал только что-то.

- Михалыч!

Стёпа успел схватится за торчавший обломок стены, дыру в давно разрушенную квартиру. Лестница обрушилась вниз на пару этажей, словно цепная реакция - верхние ступени снесли собой нижние. Стёпа отшатнулся назад и рывком вернулся на висевшую в воздухе лестничную площадку.

- Твою мать... - только и сказал он, вытирая лицо от толстого слоя строительной пыли. На зубах скрипела кирпичная крошка. Путь вниз был отрезан: не спуститься ему на два этажа вниз, до видневшегося остатка ступеней. Седьмой этаж... Вниз прыгать бесполезно. Ногу сломает - и что? Дальше всё равно не доползти. До базы четыре километра, шансов ноль. Он машинально вытер рукавом автомат и отставил его в сторону, к стене. Михалыч уже в раю, на арфе играет, под таким завалом точно не выжить.

А вот ему что теперь делать?

Он пнул приоткрытую дверь квартиры. Попробовать найти здесь убежище? До ночи просидит, а потом что? Он поежился, вспомнив останки Вани-прораба. Тот с дуру решил из убежища выйти вечером, уж чего искал, куда шёл... Груда мяса и обломки автомата, только что узлом дуло не завязано. А самого Ваню только по ботинкам узнали. Нинка его потом к Михалычу и пошла, а куда теперь ей деваться - один Бог знает.

Степа вернулся за автоматом и зашёл в квартиру. Стандартная трёшка, мечта жителей позднего Союза. Он прошёл по засыпанным мусором коридору, кухне, в стене которой была дыра больше метра в диаметре. Наведался в довольно целый туалет, подсвечивая себе зажигалкой. Три небольшие комнаты. Собиратели из убежищ сюда не заходили, вещи почти все на месте, только раскиданы по полу вперемешку с обломками шкафов. Посуда - не кухонная, а какие-то рюмки, бокалы. Пивная кружка со счастливыми немцами в тирольских шляпах за круглым столом. Сама целая, только ручка отбилась при падении. У отца почти такая была...

Стёпа отбросил находку в стену, от чего кружка окончательно брызнула веером осколков.

Он зашёл в гостиную и присел на рваный, стоявший криво диван. Вот здесь до ночи можно побыть, а там - то ли ждать гостей, то ли самому... Две обоймы. Столько и не надо, чтобы самому. Одного патрона хватит.

Стёпа выудил из кучи чью-то старую рубашку, отряхнул её и разложил на диване. На ней разобрал автомат, тщательно протирая от проникающей во все щели пыли. Смазал. Собрал заново. Взвел, щёлкнул. Пристегнул обойму и дернул затворную раму снова. Предохранитель, конечно. Всё по выученной наизусть инструкции, которая как "Отче наш" и "Yesterday" одновременно...

- Добрый день! Вы только не стреляйте...

Стёпа сам не понял, как оказался в углу комнаты, сжимая до боли в руках автомат. Палец на спусковом крючке, ствол в сторону входа.

- Кто здесь?

В коридоре захрустела штукатурка и в комнату медленно зашёл... Зашло... Вот хрен его знает, кто это, вообще?!

- Я без оружия, - мягко сказал вошедший. Развёл руками, медленно, подтверждая свои слова. Голову ему приходилось наклонять, и сильно горбиться, потому что даже так гость упирался макушкой в потолок. Из-за широких плеч выглядывали концы сложенных серых с красноватым отливом крыльев, а нижние края при ходьбе волочились по полу. Прекрасное лицо, словно вылепленное скульптором, ярко-синие глаза. Вместо привычных для Стёпы камуфляжных курток или обносков ещё тех, довоенных вещей, на госте была темно-серая грубая рубаха почти до пола.

- Я - ангел. Мы ищем выживших, чтобы спасти, - обыденно сказал вошедший и опустил руки.

- Серьёзно? - как-то по-детски уточнил Стёпа. Но автомат опускать не спешил. - Слава Богу.

- Абсолютно серьезно, - ответил гость. Голос у него был глубокий, звучный. - Пойдём со мной.

- Куда?

- Как - куда? В землю, где нет боли и смерти, мой юный друг. Ведь мы же - друзья?

- Даже не знаю, - растерянно произнес Стёпа и всё-таки опустил автомат. Стрелять в эдакое чудо - как-то неправильно. - Ты реально прилетел? И сможешь меня отсюда унести?

- Да. И ещё раз - да. Пойдём.

- Хорошо... - Стёпа положил автомат на диван и подошёл к ангелу. - Что от меня нужно?

Тот пожал плечами, отчего крылья за спиной тоже всколыхнулись:

- Да ничего не нужно. Только согласие.

- Я согласен.

Ангел поднял руки, опустил их на плечи Стёпы и неуловимым движением свернул ему шею, одновременно подняв руки к голове и крутанув изо всех сил.

Удерживая обмякшее тело на весу, он вонзил оказавшиеся длинными и острыми зубы в шею и начал жадно пить кровь, не обращая внимания на брызги на своей тоге, крыльях и стене. Потом вырвал из шеи кусок мяса и начал медленно, со вкусом жевать.

- Теперь, - отрываясь от добычи, негромко сказал он. - Ты в мире, где нет боли. А я заодно и пожру как следует. Вам все ангелы на одно лицо, придурки, а мы - довольно разные.

Если бы за кружащейся стаей кто-то внимательно наблюдал, и у этого кого-то был подходящий, действительно мощный бинокль, он понял, что это - не птицы. Одинаковые серые фигуры с красноватыми крыльями кружили над умершим городом и собирали урожай. Всех, кто ещё не отправился в ад.

Их же нужно забрать с собой.

© Юрий Жуков

- Послушай, Борька! Опять спрошу, не ругайся. Ты же их рассмотрел? Они... какие?

- Ну... Издали как ящерицы. Только с крыльями. И рожи злые такие, как нарисованные. А чуток ближе - страшные, конечно, зубастые! Огромные, больше машины. Чешуя блестит. Хорошо, что я убежал. Иначе уж и не знаю...

Витёк вздыхает и ёжится, как будто внезапно замёрз. Может, и правда - в подвале нежарко. Бетонные стены в каплях неведомо откуда просочившейся воды блестят в полутьме. От земляного пола тянет скорой осенью. Борька деловито бросает в костёр доску от старого ящика, с кривыми ржавыми гвоздями по краям. Доски тоже заканчиваются, вот чёрт...

- Да ты не бойся! Ну, ящерицы. Летают, да. Нам-то что? Сюда не пролезут, это точно! - Он на три года старше брата, надо оставаться спокойным и храбрым. - Сидим, греемся. Ждём взрослых, они нас спасут. Когда-нибудь точно появятся.

- Борь... Есть охота. И вода тут противная, у меня понос снова будет.

- Терпи! В смысле, понос не терпи, а это... Ну, жрать нечего. Сам знаешь, что ты всё время спрашиваешь.

Витёк наклоняется над костром, жмурится, отворачивается, стараясь не дышать дымом, и греет ладони.

- Живот болит. Наверное, от голода...

- Блин, хоть бы таблетки были!

- Лучше колбасы кусок. Кусочек! Такой, Борь, московской, а? Бутербродик...

Борька решительно встает, будто собираясь идти за едой, но на этом смелость кончается. Топчется на месте немного и снова садится к огню: наверх нельзя. Он знает это точно.

- Не пойду я туда! Меня сожрут, ты один останешься, сам посуди.

Витёк пожимает плечами: то ли соглашается с братом, то ли показывает, что нет разницы. На его чумазом лице с заострившимся за два дня носом застыло выражение обиды и печали. Пополам того и другого, да ещё размазанная по щекам сажа.

- Давай я тебе расскажу что-нибудь? - Борька понимает, что нужно отвлечь младшего, пока опять плакать не начал. - Хочешь сказку?

- Про драконов? - предательски всхлипывает Витёк. - Нет уж! Не хочу.

На глазах его выступают слёзы, но он сдерживается. И брат ругаться начнёт, да и толку здесь рыдать. Всё ж правильно: только ждать помощи.

Два дня назад всё было здорово: они вовсю наслаждались оставшимися каникулами. Речка, хоть и прохладная после недавних дождей и надоевшая за лето, рядом. Десять минут на великах, наперегонки. В лесу грибы начались. Дед всё обещал с собой взять, а теперь...

Витёк опять всхлипывает и вытирает нос рукавом. Если бы в своём подвале прятались, так там хоть варенья бабкины, картошка в ящиках, пусть старая, хоть испечь бы. Он проглатывает голодную слюну.

Нет там больше ничего.

Прятаться пришлось под развалинами сельской администрации, так уж вышло. Раньше над их головами ходили бы важные тётеньки с пышными причёсками, стучали клавиатуры компьютеров, а в коридорах сидели привлечённые делами люди. Теперь там свалка из брёвен, кусков шифера и остатков мебели. Пока бежали сюда, искали вход в подвал, успели разглядеть.

Борька который раз за эти дни достает телефон, включает и пытается поймать сеть. Интернет здесь в деревне раньше был медленный, а теперь никакого. Да что интернет, вместо палочек уровня доступа к сотовой связи - перечёркнутая пустая полоска. Как началось, так и нет связи. Он аккуратно выключает трубку, батарея посажена уже, а заряжать больше негде. И нечем.

- Вить... Попей водички, а? Я знаю, что невкусная и живот потом... Сам мучаюсь. Но не так есть хочется.

Землю заметно встряхивает, скрипят невидимые отсюда доски наверху, падает что-то тяжёлое. Где-то высоко над их подвалом раздаётся уже знакомый звук: шуршание, потом скрежет, как гвоздём по стеклу, затем редкие хлопки. Словно кто-то медленно-медленно аплодирует гигантскими ладонями в воздухе удачному спектаклю. Эдакий зритель в первом ряду.

Братья переглядываются, но молчат. Понятно, что это. Наслушались уже.

Слава Богу, из стены труба торчит, кран. Вода из речки, судя по вкусу, но без неё бы уже умерли. Брюхо крутит, понятно, дальний угол подвала весь загадили, но досюда вонь не дотягивает. Или костёр перебивает?

- Опять летает... Борька! А в сказках же... Они огонь выдыхают, и всё горит? Да?

- Ещё чего не хватало! И так всю деревню разнесли... - Старший брат смотрит в костёр, морщась от дыма. В глаза как песка сыпанули, да и есть охота не только Витьку. Сам голодный как волк. Как два волка. Как стая.

- Но у Никитки-дурачка дом-то сгорел? Я и подумал...

- Никитка - он и есть дурачок! Кто приволок из леса этого... Эту... Научное открытие! Ящерица с крыльями! Идиот он и больше ничего. А дом сам, небось, и поджёг. С перепугу, как понял что его открытие растёт охренеть как.

- А дядя Миша, помнишь?..

Участковый один не поддался панике. Когда подобранная Никиткой непонятно где "ящерка с крыльями" за неделю вымахала в двухметрового гада и задрала корову, полицейский пытался её застрелить. Патроны кончились, а потом и ему голову откусили. Жуть, конечно. Бабы орут вокруг, труп без башки, но в форме лежит, а Никитка смеётся стоит. Чего с дурака взять? Потом пошёл в доме заперся, видать, и правда поджёг сам себя.

А его научное открытие участкового дожрало и как заорёт! Такого здесь и не бывало. Да и не только здесь - а из-за реки ответный рёв, и вот тогда это шарканье с хлопками ребята и услышали. Крылья у них здоровые, у драконов-то.

Дед, царствие ему небесное, один из первых сообразил. Витьку за руку и бежать. А Борису крикнул догонять. Но интересно же, вот старший и задержался, посмотрел, как они летели, как развернулись над деревней и начали снижаться. Почти над крышами затормозили, все пять. Или шесть? И крылья резко сложили, все разом.

Хлопнуло так, что уши заложило, а дома под ними разнесло, как взрывами. Снизу им этот... малыш кричит, надрывается, а они поднялись, новый заход, опять в воздух где шифер летит, где кирпичи. А где и люди. В деда бревно угодило из стены, так его и на месте...

Витёк на землю упал, руками голову закрыл. Борька когда подбежал, думал - и его тоже убило. Но нет, пошевелился. За шиворот и к дому его, а дома нет уже.

Глянул на это Борька, обернулся на сельсовет. Там подвал мощный, бетонированный. Иногда лазали с пацанами, курить там пробовали. Если где и можно спрятаться, только там. Сверху всё порушено, да и наплевать. Пока бежали, видели как людей эта тварь рвала, что Никитка приютил, а над домом дурачка уже пламя полыхает и дым столбом. Страшно. Солнце яркое, в небе ни облака, и столб чёрный вверх. И люди на улицах валяются сломанными куклами. Так войну в кино показывают.

- Борька, а может ночью попробуем выбраться, а? Пока с голоду не свалились?

- Они и ночью летают, помнишь ведь.

- Ну да... - Витёк прижал руки к животу и застонал. - Больно, блин. Сил нет!

Борька с жалостью посмотрел на брата. Молча: что тут скажешь? Потом всё-таки встал и выбрал из оставшихся досок самую увесистую:

- Попробую выглянуть. Только тихо сиди, ясно?

Витёк кивает, а на лице боль. Совсем ему плохо.

Старший поднимается по ступенькам к двери подвала, которую они тщательно закрыли за собой и, стараясь не скрипеть несмазанными петлями, осторожно приоткрывает. Закат уже. Воздух прозрачный и чистый, всё же вонища у них там, внизу. И от костра, и... вообще.

Набирается смелости, проскальзывает в щель и выбирается наружу. Сверху нависают остатки крыши, перекошенные, смятые. Но ничего, ещё пара шагов.

Нужна еда, остальное не важно.

Высоко в небе парят шесть драконов: пять крупных, а один - заметно меньше. И тишина стоит, слышно всех сверчков в округе. Ни собачьего лая, ни уже привычного за каникулы вечернего мычания коров. Только сверчки.

Борька стоит, приоткрыв рот, едва не выронив из руки палку. Но смотрит он не на мертвую деревню. Не на туманную хмарь вместо привычного леса за околицей. И даже не на водящих свои, одним им понятные хороводы драконов. Он смотрит на проявившиеся в небе, ещё мутные как размытые фотографии, луны. Одну большую, синюю, с незнакомым рисунком, и две гораздо меньшие, с красноватым отливом.

Почему-то такое чувство, что никаких взрослых им с Витьком уже никогда не дождаться в этом новом чудном мире. Под тёмно-зелёным небом.

© Юрий Жуков

Чёрт знает, откуда они берутся, эти вирусы. Оружие потенциальных друзей? Наследство рептилоидов?

Возможно всё. Особенно, грипп.

Антона нагнал последний в этом году вибрион. Или бацилла? Он не силён в терминах. Просто лежит и смотрит. На кровати и в потолок. Иногда скашивает взгляд на шторы, ему кажется - они шевелятся. Чушь. Мираж. Тридцать девять и что-то сверху. Хорошо, что потолок на месте. Только кто-то громыхает этажом выше. У всех кто-то шумит там. Даже у обитателей крайних этажей - свои Карлсоны.

- Чаю? С малиной?

Понятно, что он говорит шёпотом, стараясь не кашлять, жена-то зачем? За компанию? Воздух горячий и липкий, хочется выйти на балкон и лечь там. Между тещиным ковром в мешке и отрядом стеклянных банок. Как безумный пляжник, перепутавший сезоны.

- Давай... - он шепчет, но всё равно кашляет. В голове что-то щёлкает, как остывающее реле в машине.

- До нового года осталось восемь дней! - уверенно говорит телевизор. - Продажи ёлок растут. Биткойн падает. Нефть ведёт себя разнонаправленно.

Какое мерзкое слово! Вот это, последнее.

Антон закрывает глаза и видит мечущуюся бочку с темными потеками на боках. Пресловутый баррель танцует что-то хороводное, в тишине и одиночестве. "Чай остынет...", - проносится у Антона в голове, но сон уже не удержать. Он падает на всё, как пуховый платок в детстве. И всё обволакивают другие краски. Более мягкие. Краски мира, в котором нет этого сраного барреля. Да и биткойна тоже пока нет.

- На днюху мы поедем на турбазу! Виталик возьмёт машину у отца, закинет сумки. Потом вернётся, заберёт кого сможет.

Света пританцовывает перед зеркалом. Общага, та самая. Шестерка универа. Антон видит своё отражение и невольно улыбается: они так преступно молоды здесь, во сне.

- Серёга обещал выбрать мясо. Ну, он умеет, - произносит он сам. Голос странный, чужой, как слушать себя в записи. Только интонации знакомые. И - двадцать пять лет разницы.

- Кровь кавказская! - беззаботно смеётся Света. Она счастлива, и весь мир вокруг должен быть счастлив! - И жарить умеет.

Здесь совсем не конец декабря. Весна. Судя по обилию солнца, рвущегося даже сквозь шторы, неудержимо и радостно.

- Умеет, да... - Антон улыбается сам себе, ещё не толстому. Не лысому. И без дурацкой белой щетины на щеках. Модный парень. Худой только, но в девяносто пятом толстеть было не на чем.

- Тоша, мы поженимся? - обнимает его Света. Чуть-чуть, не так жарко, как в постели часом раньше. Всему своё время.

- Конечно, майне кляйне! - уверенно отвечает он и знает, что врёт. Они поругаются уже летом, будут пытаться, потом плюнут и... В общем, ничего дальше не будет. Жаль.

- Я так люблю тебя, Тошка! - она на ходу нажимает клавишу и по комнате проносится "Евро-па-плюууус!". Её любимая волна. Там и тогда. Начинает играть U-2 и Антон невольно хмурится. Вечное сравнение: лично он - за депешей. Try walking in my shoes...

Порыв ветра распахивает окно, надувает штору парусом и заставляет ловить летящие бумажки.

- Я очень-очень тебя люблю... - слышит он сквозь голос Боно. - Я всегда буду...

Он летит над морем. Ночь, луна светит в спину и по шевелящемуся нечто пробегает тень. Искажается. Дрожит. Дробится на части. Где-то за пределами этого воздуха бубнят голоса:

- ...жет упасть давление. Не коли!

- Иначе не вытащим.

- Засудят, Марин, ты знаешь...

- ...следний шанс...

- Ты - врач, тебе...

Антон смотрит на море внизу и почти не видит тени. Она расплывается. Пустое место - и вода. Везде, от края до края. Странно. Он оборачивается, но луны тоже нет. И там дрожит что-то тёмное, маслянистое. Море окружает его со всех сторон и он падает. Непонятно куда, просто - падает. Это не больно, только странно.

- До ночной программы Жени Шаден десять часов, дорогие друзья! А пока в эфире Егор Смеляков и его программа по заявкам. Принимаем первый звонок...

Он снова в общаге. Но уже не весной, а после. В тот раз, когда приехал пьяным и ломился в привычную дверь. Просто поговорить. Ему надо было просто поговорить той осенью. Не с утонувшим в грязи асфальтом. Не с очередной подружкой - вспомнить бы ещё, какой. Впрочем, оно и не важно. Не приятелями, наливай-забей-встретишь-лучше. Только с ней.

За дверью пищал и рассыпался чужой голосок:

- Света уехала! Летом! Уходите! Я милицию...

Его едва не побили прибежавшие соседи, спасибо, Серёга ещё жил на этаже. Кавказская кровь, да, узнал, завёл к себе, полночи слушал пьяные жалобы, подливая горячий чай.

- Дурак ты, Тоха! - говорил он. - А Светка замуж, да... Недавно. За того, помнишь? На тебя похож. Андрей? Сергей? Э-э-э, да хрен с ним!

Антон так и просидел, не снимая пальто. Так и заснул в нём под утро. Словно верил, что Света откроет и всё можно вернуть. Или, хотя бы, обсудить. Какой смысл тогда раздеваться у Серёги, нести потом в руках своё модное пальто? Четыре шага по коридору. Через две, через две двери...

- ...пульс падает. Ничего не понимаю!

- А я тебе говорила! Говорила же! Женщина, какие ещё лекарства давали? Сердечное? Точно нет?

- ...особенного. Чай с малиной. Что всегда...

Он слышит голос жены, а кажется, что говорит со Светой.

- Я буду без фаты! И не к месту, да и пошло. - Она подпевает заказанному кем-то в радио Моррисону. Без слов, просто мелодию. - Как тебе?

- Как скажешь. Но хоть платье - белое?

- Зелёное! - смеётся Света. - Малахитовое. Ты же - король ящериц? А я твоя королева!

Солнце. Ослепительное солнце - и музыка из копеечной магнитолы.

Антон приходит в себя. Едкий запах спирта, совершенно мокрая одежда - словно он всё же упал в то самое море.

- Вы меня слышите? - Женщина. Лицо незнакомое. Судя по белому халату поверх свитера под горло - врач.

- Слышу, - тихо отвечает Антон. - А где Света?

- Дочь? - поворачивает голову к жене врач. Та молчит. - Ну, да неважно. В больницу вам надо.

Он поворачивает голову и снова смотрит на шторы. Не качаются. Уже успех. На тумбочке стоит тарелка с комками ваты и трупиками ампул.

- Жить буду! - еле слышно скрипит он в ответ. - Хотя стоит ли?

- Он у вас всегда такой депрессивный? - дежурно спрашивает врач и не дожидается ответа:

- Если в сознании и отказался - его проблемы. Подпишите здесь.

Она сует жене в руки какой-то казённого вида листок. Жёлтый, как у нас любят печатать разные бланки. Жена, не глядя, царапает свою подпись.

Антон резко выдыхает и пытается встать с постели. Кашля нет, но что-то словно сжимается в груди. Сдавленный рёбрами мячик. Натягивается и - лопается. Антон откидывается обратно на мокрую от пота подушку и вновь видит солнце. Вечное солнце той весны.

Из угла рта начинает течь кровь. Густая, как мёд. Медленная, как процессия, что через пару дней понесёт его к могиле. С непременными венками - от коллег, от друзей, от жены. Не будет только "от любимой". Зато с ним останется то самое чёрное море, то самое яркое солнце. Серёга, задумчиво поводящий над чаем своим орлиным носом. И Света, сгоревшая от рака груди в две тысячи третьем. Так и не узнавшая, что он хотел просто поговорить.

И, может быть, послушать радио.

Вместе.

© Юрий Жуков