Diskman

Тяжело набирать текст копытами. Тяжело, но ради вас я постараюсь.

Изо всех оленей Санты только меня назвали настолько глупо. Именем какого-то сутенёра: Рудольф. Вам что представляется при этом имени? Мне - герой немецкого кино 20-х. Бриолин. Усики в ниточку. Забавная для нашего времени мятая шляпа и сигаретка в углу рта. Немой герой-любовник. Впрочем, имена остальных тягловых зверей и вовсе дрянь. Больше подходят для моделей авто или ракет Илона Маска. А Дондеру надо стать порноактером, все задатки налицо и между ног.

- Руди!

Простите, это Санта. Хозяин и повелитель, не могу не откликнуться.

- Ру-у-уди! Грёбаный осёл! Ты где?!

Опять нажрался... Перед праздниками Клаус эмоционально нестабилен. Нервы, снова нервы. А потом межконтинентальный перелёт, метание китайских девайсов жирным детям в трубы, суета сует.

- Иду, иду! - Ещё бы, куда я денусь... - Что вы хотели, Санта?

- Ещё ноль пять виски и девку сисястую!

Он ржет и топочет сапогами. От неловкого взмаха руки на пол летят недочитанные письма, пустая бутылка "Джек Дэниэльс" и пачка сигарет. У Санты запой. Сейчас ему не до наборов солдатиков, вагона айфонов и целого гарема кукол на складе.

- Могу предложить Снегурочку, хозяин. Но у неё плохой английский, вы снова будете ругаться...

- Снегурку братишка не даст, - насупился Санта и поковырялся в ухе. - Антисанкции, чувак. Эта гребаная политика. Велел драть немецких девственниц.

Я переступаю с копыта на копыто. Сложно помочь, больно вопрос щекотливый. Иди поищи таких.

- Ладно, обойдусь, дело привычное. - Санта с трудом поднимает сигареты, ногой заталкивает бутылку под стол. - У меня к тебе дело!

- Я - весь внимание, хозяин.

- У нас проблемы, Руди... - Санта сдвигает шапку на затылок и становится похож на Трампа. Те же глупое лицо и рыжий чуб. - Нас обокрали!

- Русские? - деловито уточняю я. - Корейцы? Товарищ Си? Сомалийские пираты?

- Тьфу ты, господи! - Санта бросает в меня сигаретами. К счастью, мимо - он уже заметно пьян. - Ты опять смотрел телевизор?

Проклятье... Надо же так проколоться. Телевизор нам запрещён, чтобы не набирались плохого. Только диски с кантри и журналы про вязание крючком.

- Ты - осёл, Руди. Мул. Апельсиновая лошадь д'Артаньяна!

- Так точно, сэр, лошадь. Мул. Осёл. Вы упоминали какого-то армянина?

Санта издает непередаваемый звук. Своё фирменное "хо-хо-хо". Правда, исполненное не открывая рта. Пол подо мной заметно качается, в камине ревёт пламя, а с потолка сыплется стекловата.

- Придурок! У нас украли сани. Мои сани! Мне на вас, чертях собачьих, верхом подарки развозить?! Я тебя спрашиваю!

Всё, шутки кончились. Раз о чертях завёл, пора разговаривать всерьёз.

- Да, сэр! Что делать, сэр? Совет безопасности, сэр?

Он смотрит куда-то мимо меня:

- Клянусь бородой, дебил... Тебе сутки срока. Найти. Изъять. Наказать виновных!

- Будет сделано, хозяин. - Я с трудом протискиваюсь задом из комнаты. Рога задевают венок из омелы, висящий над дверью и сбрасывают на пол. Придется забрать с собой и съесть на досуге.

На улице лютый мороз. Ни одного человека на триста километров вокруг нашего скромного домика. Я захожу в сарай, обращая внимание на мелочи - замок не сломан, на месте саней валяется укрывавшая их ткань со звёздами, полосами и масонскими глазами. График дежурств с именами оленей сорван со стены и валяется под копытами. Ну, это уже сам Санта. В ярости.

Пойти опросить моих коллег? Наверное, не имеет смысла. Бессловесные твари, тупые, как и вся оленья порода. Разве что, летать умеют.

- Ру-у-уди!!! Сутки! - разносится на всю округу бас хозяина. Дрожат стены, падают редкие полярные ели, дрожит северное сияние, а в берлогах мрут медведи. От инфаркта миокарда.

Я выбираюсь наружу, отвожу назад задние копыта, становясь похожим на старинную эмблему "Волги", поднимаю передние и взмываю в воздух. На высоте километра чувствую горячее внимание российских радаров системы ПВО, но мне не до них. Полёт проходит совсем в другую сторону.

Пока лечу, рассказать вам немного о себе? Я - оборотень. Так уж вышло. Большую часть жизни провожу в шкуре оленя, но иногда, под настроение или по необходимости могу превращаться в человека. Это грустно... Да вы и сами уже догадались, в кого я оборачиваюсь?

Я незаметно приземляюсь на южном полюсе уже в облике того самого немецкого актёра. Меня встречают пингвины из почетного караула Старика. Плотное каре из забавных птиц с белыми манишками. Они выстроились вдалеке от места посадки, и к ним я не пойду. Здесь есть главный, хотелось бы поговорить.

Вы никогда не задумывались: дети всего мира (а иногда и взрослые) пишут перед рождеством письма Санте. А желания исполняются хорошо, если у пол-процента просящих. Что происходит с остальными письмами? Бинго! До Санты они не доходят. Их ворует Старик и читает сам себе вслух, от чего чужие желания умирают. Такие уж у него таланты... Старик не пьёт, что большой минус. С пьющим волшебником гораздо проще иметь дело. Девки его тоже не интересуют. Точной информации нет, но поговаривают о какой-то Снежной королеве. Эта пародия на Санту тоже ездит на оленях и превращает сердца в лёд. Куда ни плюнь, всем подавай оленей. Мы востребованы, оказывается, не только северными народами.

- Рудольф! Какая честь для моего скромного жилища!

Вот чёрт. Лично Старик в обнимку с какой-то бабой. Пара оленей в упряжи и сани. Наши, мать его, сани!

- Не хмурьтесь, дорогой мой! Мы заждались вас, - говорит мерзким писклявым голосом баба, кутаясь в воротник шубки. Наружу торчит только красный кончик носа. - Ви таки насчёт транспорта?

Она ещё и неприятно грассирует, хотя акцент не еврейский. Уж на это у меня ухо наметано.

- Совершенно верно, мэм. Сани извольте вернуть владельцу.

- Он очарователен, Люци! Просто - наш человек, прямой, честный и туповатый, - нежно воркует на ухо Старику королева.

- Да он - олень, - рассеянно отвечает тот.

- Правда? Или это ваш чикагский жаргон? Я постоянно путаюсь, - обиженно отвечает баба и целует Старика в щёку. Идёт пар, как от утюга.

- Это его сущность, - ворчит Старик. - Сани мои, в аренде на девяносто девять лет.

Это уже мне. Хо-хо-хо, как сказал бы хозяин.

- И договор есть?

- Разумеется! - Старик машет в воздухе бумажкой с двумя подписями. - Старый алкаш опять всё забыл?

- Не обижайте хозяина, - немного нервно отвечаю я. Размашистая подпись Санты на бумажке переливается и сыплет искрами. На вид подлинная. Вот осёл, во что он меня втравил?!

- Прошу простить, вопросов больше не имею. - Взлетать в человеческом облике даже проще. Двое, сани и олени стекаются под ногами в точку, а затем и вовсе исчезают.

Остаётся вопрос, как быть дальше. Дондер или Блитцен вернулись бы домой с отчётом, но не зря хозяин послал на поиски именно меня. Решение приходит само собой - отбить сани, пока эта парочка расслаблена. Я на лету превращаюсь. Меня словно надувает изнутри непонятная сила, растягивает вширь и в длину, формует невидимым прессом. Добавляет элементы и делает строгим силуэт. Я становлюсь распластанным в воздухе серым бомбардировщиком. Из сросшихся ног бьёт пламя, мятая шляпа давно стала стеклами кабины. И руки-крылья, да, вы правильно угадали. По широкой дуге я возвращаюсь на место встречи и даю первый залп. Четыре молнии, словно ракеты, срываются с кончиков моих бывших пальцев и летят вниз.

Как-то скучновато. Я врубил сирену, северное сияние и из всех динамиков загрохотал:

- ЭГЕ-ГЕ, ВАШУ МАТЬ!!!

Стоявшее в сторонке пингвинье каре рассыпалось и залегло во льдах. Мне навстречу вырастает тугой черный купол с красными прожилками. Молнии отлетают от него и гаснут искрами выброшенных окурков. Старик не дремлет!

Сбрасываю бомбы. Точнее, я чувствую это бомбами, а что летит ко льдам на самом деле - даже Санта не знает. Может, упакованная новогодняя магия, а может - пакеты с мусором. Купол прогибается, его рвёт на куски беззвучным взрывами. Зрение у меня становится острым, я вижу нахлестывающую оленей королеву. Сзади, болтаясь в санях, сидит Старик, подняв руки в мою сторону. Лохматая шапка давно слетела с него в снег, отчётливо видны рога на лысой голове.

- ОТДА-А-АЙ САНИ, СУКА!!! - реву я, но он только ухмыляется. Приходится вновь пускать молнии. По бокам от саней появляются цепочки попаданий. Лёд там плавится метра на два вглубь, вода вскипает гейзерами.

- НЕТ! - гулким колоколом отвечает Старик и бросает в меня чем-то вроде снежков. Один, два, целая очередь белесых комьев летит мне навстречу. Меня начинает трясти и я понимаю, что сейчас не выдержу...

...и упаду в снег.

***

Аркаша, забавно жмурясь, чешет нос.

Пора собирать игрушки, иначе мама будет ругаться. Он поднимает упавшего в вату под ёлкой оленя, ласково гладит по спине и вешает обратно. Теперь надо собрать зверушек обратно в коробку, поставить на место игрушечные сани со Снежной королевой. Не забыть бы вытащить из саней чёртика - его место на папиной полке. Рядом с подаренным на прошлое рождество Санта-Клаусом, которого привёз дядя Сеня из Америки. А потом, уже перед сном, написать письмо Санте. Игрушек у него довольно, телефон и планшет тоже есть. Попросить, чтобы папа бросил пить?

Аркаша вздыхает. Он ещё верит в новый год, но уже слишком взрослый, чтобы понимать: чудес не бывает. Ведь даже Санта - не без греха, а уж папа...

Рудольф, покачиваясь на ёлке, бросает по сторонам тонкие лучики отблесков. В глазах у него застыло какое-то странное выражение, а черная полоска лака на морде напоминает усы. В ниточку.

© Юрий Жуков

Снег, везде снег. Бесконечные серые валы сугробов на обочине, равнодушный серый асфальт. А дальше во все стороны снег. Но чист он - только в полёте. Весёлый колючий ветер, белая тварь, от которой стынет лицо и хочется водки. С пельменями и узкими саблями перца.

А посреди этой зимней сумятицы - человек. У него нет машины, чтобы спрятаться. Машины вообще теперь редкость, иногда только вдали проезжают кунги комендатуры. Нет даже пельменей, не говоря уж о водке. Он слаб и беспомощен, но идёт и идёт. Впереди дома, позади дорога, линии проводов над головой - белые на белом, еле угадаешь. Ограда под током, чтобы не пустить в этот мир ангелов.

Концлагерь для тех, кто ещё жив. Чудом и зря.

На серой от грязи куртке сзади дыра, разрез от правого плеча наискосок вниз, из которого торчат лохмотья синтепона. Сразу видно - человек беспризорный. Бездомный как собака, которую в такую погоду сюда не выгонишь. Если только она не живёт в снегу постоянно, вырыв нору возле теплых зданий и мечтая о лете.

- Чшто за бли... Блиадство, - бормочет человек. Он останавливается и начинает суетливо, как курица, хлопать по карманам куртки. Хлопья снега слетают на землю с плеч, с вязаной шапки, от которой ни тепла, ни красоты. - Где я их?..

Он немного странно выговаривает слова, слегка нараспев. От этого даже мат звучит тепло и по-доброму.

Сквозь метель впереди видна бетонная стела, подсвеченная снизу редкими тусклыми прожекторами. Раньше их не было, но военные навели подобие порядка: освещение, плакаты про бдительность и колючая проволока. Засыпанная снегом надпись метровыми буквами, из которой разборчиво только "...хард".

- Sale hard... - угрюмо шепчет в никуда человек. - Die hard. Йопбаное ку-ре-во, где я его просраль?

Внутри черепа начинает тяжелеть. Свинцовые мысли, не иначе. Или просто спазм от холода - чёрт его разберёт. Человек обречённо машет рукой, не потрудившись заправить обратно вывернутые карманы. Так и идёт дальше, проваливаясь по колено в сухую шевелящуюся крупку.

До бытовки на замороженной стройке идти ещё километра полтора. Так себе занятие для голодного уставшего человека. Особенно, сознающего, что там его будут бить. Непременно и сильно. Потому что без денег. Потому что - без водки. И даже пара пачек "Примы", купленная у вороватого солдата - небось, чужой паёк сбывал - на последние, тоже осталась где-то в холодном безмолвии. Красным на белом.

Голова просто раскалывается, но он идёт. Больше-то некуда. Там тепло, если Кочегар проспался и нашёл хотя бы пару досок. Газ только у военных, остальные топят кто чем может. Если Витька - человек называет его Витка, чем жутко бесит последнего, но акцент, акцент... - заработал на еду и спирт, то и вовсе праздник.

Человек поднимает руки и поправляет капюшон, натягивает его на голову. Спавшие до локтей рукава обнажают худые тёмные руки с розовыми, почти детскими ногтями. Отсюда и акцент. Да и холодно ему, чёрному, в этом грёбаном Салехарде. Но деваться некуда. Так звёзды встали на этом затянутом вечными облаками небе.

С усилием он рвёт на себя примерзшую дверь бытовки. Открывает наполовину – намело перед ней сугроб, который никто не удосужится прибрать. С трудом пролезает в узкую щель, замёрзшие ноги тянут за собой снег внутрь. В нос привычно бьёт смрад: дым - табачный и от костра, перегар, давно немытые люди. Вся бытовка этим пропиталась, когда сидишь внутри - не замечаешь, только вот так, с мороза...

Холодно. Едва теплее, чем снаружи, но хоть ветра нет. У печки-буржуйки, самодельной, из ведра и обрезка трубы на корточках сидит Кочегар. Да где-то топливо - куски досок прихвачены пламенем, но, видно, сыроваты. Кочегар на четвереньках, нелепо оттопырив зад, осторожно дует через дырки в печке сбоку – разгоняет потихоньку пламя. В руке самокрутка из газеты и содержимого «бычков», которых на столе, принесённом из развалин, целая банка.

- Ага... Ванька припёрся! - поворачивает Кочегар голову. - Притаранил курево?

Человек, как провинившийся ребёнок, опускает голову, толстые губы беззвучно что-то бормочут... И так вид жалкий, а сейчас - хоть на паперть. Жаль только, нет ни одной церкви больше в городе.

- Я - Мвана... Неть, Кочьегар...

- Чего-о?.. – клочок тлеющей газеты от самокрутки обжигает пальцы Кочегара. Он матерится, словно самого целиком запихали в буржуйку и поджаривают, поливают соляркой. Маленький персональный ад, в котором ему нравится быть бесом.

- Я потьеряль... - лепечет человек. - Я потом куплю. Есчщо.

Кочегар вскакивает на ноги, сунув самокрутку в зубы. Кулак прилетает в лоб человеку. В последний момент удар слабеет, но и этого достаточно - пришедшего сносит в сторону. Одновременно с сильным ударом спереди, затылком он бьётся о косяк двери и сползает на пол, слегка оглушённый. Следующая, от души, оплеуха уже и вреда особого не наносит – только брызги крови, а из широкой ноздри на грязную куртку плюхаются тёмные вязкие капли.

Сквозь шум в ушах слышна ругань Кочегара, но не это странно: сумеречный северный день из окошка бытовки исчезает, словно там, снаружи, кто-то прикрыл грязное стекло листом фанеры. Глаза человека расширяются, он видит в этой тени за окном что-то странное.

Тоже глаза?

Да нет, не бывает таких. Большой, оранжевый... Почудится же с перепугу. Но вот треск шагов по снегу за стеной, это откуда? Хрустит в такт треску горящих деревяшек в печке.

- Что ты купишь, африкан сраный? Когда ты купишь, крыса нищая?! – Кочегар с силой приподнимает человека за еле живую, трещащую куртку и впечатывает в стенку.

Перед лицом человека – злобная харя. Чудовище, о которых шёпотом говорили ещё в школе на переменах. Океке тогда ещё всех пугал такими. Синие, навыкате, вечно пьяные глаза, из наполовину беззубого рта вонища как из помойки. Человек зажмуривается, чтобы капли бешеной слюны не попали в глаза. Он боится заразиться и тоже стать таким... Как этот...

– Бля, я тебя, мудака, самого сейчас в печку запихаю! Курить что будем?..

Входную дверь кто-то царапает снаружи, она оседает, тонко заскрипев, на одной петле, не выдержав мощного рывка.

Кочегар отпускает человека. Оборачивается и тупо смотрит туда – рот и глаза разинуты, изо рта слюна мутной струйкой. Человек за его спиной сползает по стенке, радуясь хоть какой-то передышке.

Из развороченной двери вместе с облаком снега, переваливаясь, в их жилище вваливается некто. Человек успевает заметить оранжевый лютый глаз с вертикальным зрачком, горящий в полумраке, а потом и всю тушу твари, покрытую серо-белёсой шерстью. Как шуба ввалилась, ожившая и страшная - вон когти какие на лапах, жуткое зрелище!

Тварь одним ударом лапы отрывает голову Кочегара, просто сносит её, как самурай, пробующий меч на прохожем. Капли крови попадают на раскалившуюся печь, и человек, чуя запах кипящей крови, почему-то думает не об опасности. Он вспоминает, что давно хочет есть. Жрать. Первое, второе и водки... С перцем.

Голова Кочегара мячиком ударяется о стену рядом с человеком и укатывается в другой угол. Гол, вероятно. Трибуны встают в едином порыве и аплодируют. Обезглавленное тело, похожее на жуткую куклу, утаскивает за собой гость, ворча и порыкивая. На полу лужицы крови и мокрая полоса мочи из штанины Кочегара. Уже на пороге серо-белёсый останавливается и некоторое время смотрит на человека: у гостя два разных глаза. Один жуткий, светящийся вертикальным зрачком, справа. А левый гораздо меньше, хотя на человеческий тоже не похож. Шеи у гостя совсем нет, голова поворачивается вместе с туловищем. Чтоб он сам себя во сне увидел...

Гость устаёт смотреть, снова ворчит и с трофеем в лапах выбирается наружу, окончательно доламывая дверь бытовки. Клубы морозного пара заполняют всё помещение, шипят возле печки, оседают на грязный пол.

Человек поднимается. Даже не от пережитого шока, скорее от лютого холода, льющегося с улицы в разбитый проём. Ему надо срочно закурить. Что угодно. Он идёт к столу, на котором банка с окурками и обрывки газеты. Дрожащие пальцы напрасно пытаются свернуть самокрутку. Тогда человек просто сворачивает на пальце маленький кулёк из газеты, засыпает туда табак, выцарапанный из бычков. Не с первого раза, борясь с тремором, закуривает, сразу заходясь кашлем.

Помещение всё больше выстуживает. Человек идёт к печке, несколько деревяшек – и буржуйка весело трещит. В углу почти беззубой скалится голова Кочегара. Человек наплевать. Он равнодушно смотрит на неё, думая о другом. Надо срочно починить дверь – иначе гибель и ему, и Витке.

Слишком уж он устал от всего здесь. А голова... Ну что голова - человек был говно, а башку похороним. В снег подальше закинуть - да и всё.

Человек почему-то уверен, что гость, убивший Кочегара, не придёт второй раз. По крайней мере, сегодня - точно. Но место пора менять, в этом он тоже убеждён.

- Погибьель... - шепчет он. - Здесь всио смьерть. Пора бы...

* * *

Витька торопится. На расчистке завалов платят мало, зато ежедневно, на сегодняшний заработок он купил две банки китайской тушёнки с иероглифами на этикетках и буханку хлеба. Невесть что, да и деньги на этом кончились, но он не унывал. Удачно поменял поломанный золотой браслет на две бутылки спирта.

И солдатику на материке в радость, когда вернётся, и им троим выпивка.

Браслет Витька в карты выиграл, у местного охотника ханты. Тот пьяный уже был, чего сел играть - кто его северного человека знает? После проигрыша плакался: «Материн браслет был, ты отдай, отдай!». Даже драться пытался, но, слегка помятый Витькой под одобрение остальных участников игры, что всё честно было и нечего здесь, горестно сник в углу, шевеля рыжеватыми усами. Принял полстакана разведённого спирта, закусил куском хлеба с мороженой рыбой и унялся.

Лишний стакан спирта - это отлично. Кочегар опять выхлещет большую часть, ну да и хрен с ним! Зато тепло в хате поддерживает. Работать на военных ему не по понятиям, а тут - вроде на себя. Не западло. Ваньку бы тоже подрядить на развалины, но куда там! Он хилый. День работает, неделю потом стонет, ходить не может.

Витька поправляет тощий рюкзачок за спиной и торопится. Комендатура его знает, но лишние разговоры... Да и холодно сегодня, за двадцать точно, плюс ветер. В этом деле не градусы главное, а как раз ветер - насквозь, как ни оденься.

Дорога к бытовке известна до мелочей. Мимо недолго простоявшего "Сапфира Севера", без крыши, наполовину обвалившегося и разграбленного сразу после Хлопка. Потом два квартала тёмных, немых двухэтажек, в которые к ночи ближе никто старался не заходить. Выбитые окна, обвалившиеся секции, груды бетона внизу от бывших балконов. Но здесь ещё ничего, ближе к центру, где он работает - совсем беда... Так, а теперь налево и до застывших навеки строек. Микрорайон "Жемчужина Ямала", ну да...

- Есть чего дёрнуть? - спрашивает вынырнувший из-за ближайшего дома мужичок, но, глянув в лицо, спешно отходит в сторону. - Ой, бля... Не признал, Витёк, прости. Думал, кто левый.

- Дурак ты, Масяня, кто здесь левый пойдёт. А на комендача нарвёшься - яйца вырвет. - Витька не останавливается для разговора. Хочется в тепло, пожрать и выпить кружку разведённого снегом спирта. Не до убогих гангстеров и прочей местной мафии. Подмышкой ножны с тесаком, но к ним даже тянуться не пришлось.

- Слышь, говорят, новый Хлопок будет. Окончательный. Военных только выведут - и алга!

Хрен его, Масяню, знает, что такое "алга", но настроение у Витьки портится окончательно. Он неопределенно мотает головой и прибавляет шаг.

Только повторения и не хватает. Одного-то мало, конечно! Три года уже вместо пусть и промерзшего, но богатого городка, столицы нефти и газа России - умирающее нечто, контролируемое военными, но никому толком не нужное. Две трети Салехарда в развалинах, выжившие живут, как могут. И что это было - никто не говорит. Вроде, не радиация, а звери мутируют. Да и люди... Слухи ходят разные, про людей-то. Впрочем, кто не хочет оставаться, может смело уйти. Пешком через тундру. Четыре с гаком тысячи вёрст до Москвы - это же недалеко? Правда, по дороге можешь замёрзнуть, но это твои проблемы. А вот уезжать отсюда официально запрещено, не прорвёшься.

Витька ёжится и переходит на медленный бег. Рюкзачок больно хлопает его банками "Великой стены" по спине, прикладывает звенящими бутылками, но сейчас не до того. Не до мокрой изнутри ушанки и застывших ног в хлипких сапогах. Раз-два, раз-два. Держим темп, хвост пистолетом, а нос по ветру.

Возле выбитой двери бытовки суетится африканский человек. То приложит изуродованную расколотую дверь, то отнесёт в сторону. Тридцать лет парню, а бесполезный он, Ванька. Жалкий какой-то.

- Кто? - выдыхает Витька, переходя на шаг. Похоже, с ужином придётся повременить...

- Ни знаю, Витка! Таких не бивает... Глаза горит, когти с два палец. Вдоль. Кочьегара сразу, меня нет. Смотрел, ушёл.

- И где тело нашего сидельца? - уточняет Витька. Ему плевать, для порядка спрашивает.

- Уньёс. Толко голова. Там, - кивает на бытовку Мвана. От холода лицо и руки у него уже не чёрные, а какие-то серые. - Нам бьежать надо. Звьерь вьернётся. Потом.

- Только зверья и не хватало, вашу ж мать... – Витька ругается без запала, со скукой и усталостью. Формально. И не такого насмотрелся за свои сорок с лишним. И без Хлопка не сахар было - с рождения в интернате, хотя там страшнее вшей были только старшеклассники; и на воле, что бывала хуже зоны, да и у хозяина, где жизнь подчас по-разному поворачивалась.

Витька проходит в бытовку, скидывает рюкзак на стол. Стараясь не смотреть, подхватывает голову Кочегара за сальные волосы, тащит в угол – там ящик с разными мелочами. Вытаскивает пакет с зайчиками и белочками, невольно криво усмехаясь запихивает внутрь голову. Прихватив из того же ящика молоток и несколько гвоздей, идёт к выходу.

Голову в пакете подвешивает в углу у двери на гвоздь и выходит в полярную ночную синеву:

- Ваня, держи фонарик. Да и дверь... Давай вот так её. На снег, не так, твою ж перевернись!

Молотком споро сшивает разломанную дверь кусками досок, крест-накрест, коряво, но надёжно. Попутно подбивает петли. Доходит очередь и до косяка - проём теперь не прямоугольный, а чёрт разберёт, что за фигура геометрии. Но всё вместе сойдёт.

Через полчаса дверь закрыта изнутри, как ей и положено. Сверху изнутри входа в бытовку Витька подбивает кусок брезента – получается полог. Ещё пару досок в буржуйку. Скоро внутри становится совсем тепло.

Витька из пластиковой фляги разливает по стаканам немного воды, сверху вливает спирт. Вскрывает банку «Великой стены», половину вываливает в замусоленную плошку, прямо на стол кромсает несколько ломтей серого хлеба. У Мваны аж глаза загораются, немудрено. Сутки голодный.

Спохватившись, Витька выносит пакет с головой Кочегара и вешает за дверью, на стену бытовки. Есть там крюк, хрен знает зачем, но вот пригодился. Вернувшись, придвигает к Мване стакан с разбавленным спиртом, подхватывает другой сам:

- Перчику бы сейчас - да нет... Ну, эмигрант, вздрогнули! Ещё раз - как дело было?

Через час, разморённые теплом, едой и неожиданно обильной выпивкой, они уже смеются вовсю. В этом деле национальность и цвет кожи значения не имеют. Родился здесь или случайно попал в Россию - будь любезен: смейся или вешайся. Третий вариант туманен и сомнителен.

- Нет, ну вот скажи, Ванька, ты сюда зачем?

Витька уже без куртки, в одном свитере. Короткие волосы торчком, лицо красное, почти кричит - не со злости, просто набрался уже.

- Менья духи саванна послаль, - застенчиво говорит Мвана. От так и не снял куртку, всё время зябко. - Две дерьевни по воле духов собрали деньги. Пришлось паспорт. Виза. Реактивный джет из столица в Каир, потом другой - Москва. Оттуда здесь.

- Да это понятно! И за день до Хлопка к нам добрался. Я помню. Я говорю - зачем?

- Духи саванна. Спасти здесь... Не знаю по-русски. The spirit of nature. Дух места, так. Приньести свой жар в ваш холод...

- Дурак ты, Ванька... - тянет собеседник и допивает стакан. От разбавленного спирта Витьку сильно ведёт, а чёрному - нормально, сидит в куртке, улыбается.

- И что делать будешь? Ведь три года по разным дырам трёшься, типа нашей бытовки. Ноги вон сморозил.

- Жду. Сигналь жду. Знак такой... - Мвана разводит руками. Ему хорошо. Тепло. По жилам медленно течёт огонь, не жгучий, а согревающий. Не спирт, а что-то древнее, привезенное с собой. И нет этого глупого Кочегара. Больше совсем нет. Правда, есть жуткий зверь за окнами, но это ничего, это подождёт... Мвана с тоской вспоминает родину, но его дело - здесь.

Он роняет голову на сучковатые доски стола, засыпая. Витька что-то говорит над ухом, пьяно смеётся.

Мване кажется, что сейчас всё кончится. Может быть, это и есть знак? Он ощущает всю эту землю, он внутри неё, в каждом живом существе - это он бредёт по тундре, коротко порыкивая, в поисках свежей человечины. Его глаза светятся оранжевым пламенем, левый огромный, с вертикальным зрачком, а правый поменьше. Он мёрзнет на посту возле комендатуры, шёпотом проклиная командира, президента, весь этот долбаный город и сраную жизнь. Он смотрит на карты глазами Масяни и почему-то знает, что скоро умрёт - всего через час от удара ножом в спину. Сейчас он - это Витька. Расхристанный, пьяный и боящийся только одного - что спирт в городе закончится навсегда. А это хуже смерти.

Но самое главное - он, Мвана, теперь и есть Салехард. Разрушенный взрывом, холодный, тёмный, населенный жадными до мяса зверями и людьми, что иногда хуже зверей. Над ним метель, а глубоко под землёй, в его таинственном чреве зреет новый Хлопок, окончательный. Сама земля здесь против того, что с ней делают люди. А против земли - не попрёшь...

Его прислали сюда духи с одной целью - стать частью здешних мест. Спасти и сохранить. Кажется, пора.

Мвана с трудом открывает глаза, встаёт, держась за стол.

- Отлить, Ванька? Дело нужное. Не обморозь там себе ничего... - смеётся Витька. Он уже совершенно пьян.

- Ничьего, - говорит Мвана. - Nevermind, дружьище.

Он выходит из бытовки, быстро захлопнув за собой дверь. Не выстудить бы, Витьке там ещё ночевать. Поворачивает в сторону от города и идёт прямо по засыпанной снегом тундре. Через несколько шагов откуда-то из темноты к нему присоединяется давешний зверь, голодный, но неопасный для него. Левый глаз горит огнём. Потом, уже вдали от домов на плечо садится сова. Она странная - на плоской морде нет глаз, вместо них тёмные провалы, кажется, отражающие бескрайнюю северную ночь.

Потом настает черед духов. Из крутящейся под ногами, царапающей кожу метели собираются силуэты людей, волков, жутковатых медведей. Мвана идёт впереди огромной армии, уводя её всё дальше от города. Он чувствует, как лопается под землёй нарыв и понимает: второго Хлопка не будет. Всё будет хорошо с городом, пока люди не высосут весь газ, пока земля не провалится в пустоты.

- Вьечность... Пусть так. Пусть здесь. - Мване кажется, что пахнет кровью и дымом. Остро, разрывая его широкие ноздри, впиваясь длинными иглами в лёгкие. И глубже, всё ниже. Он весь сейчас - кровь и дым.

Человек падает лицом в снег, словно ему выстрелили в затылок. Вся его армия подходит ближе, ещё, окружает и обволакивает его, медленно закручиваясь гигантской воронкой из воздуха, снега, осколков льда и мёртвых, навсегда замороженных костей. Воронка растёт и ширится, она со свистом втягивает в себя воздух, становясь всё сильнее. Редкие птицы, которым удаётся избежать её, летают вокруг, как предвестники конца света.

Откуда-то из темноты прилетает пакет с зайчиками и белочками, падает в снег. Из распадающихся швов торчат сальные волосы Кочегара, его беззубое искривленное лицо. Даже после смерти глаза открыты, они смотрят льдинками на зарождающийся ураган.

- Вечность... - без всякого акцента выдыхает Мвана. В снег. В землю, которой он стал.

Витька, шатаясь, выглядывает из двери. Метель улеглась. Только на севере крутится волчком снежная пелена, но это ладно. Это пусть.

- Ну и куда этого дурака унесло? Замёрзнет же... - Он возвращается в тепло и махом высаживает полстакана.

Вот теперь можно спать. Завтра снова на завалы, а потом попробовать выиграть ещё что-то. Украсть. Обменять. Отнять. И выпить.

Воронка далеко на севере распадается и медленно тает в воздухе. Слышен тихий рокот барабанов и есть в нём что-то нездешнее, странное. Снег теперь пахнет огнём.

Впрочем, что только спьяну не почудится.

© Юрий Жуков (в соавторстве с Романом Дихом)

- Папа, спой мне песенку… - Алиса ворочается под одеялом, укрывшись с головой. Видны только хитрющие глазенки в оставленной щели. Глаза и часть уха любимого медвежонка.

Мужчина садится на постель рядом, поправляет складки простыни рядом с собой.

- О чём, солнышко?

- Помнишь, про - он тебя поймает?

Алиса немного картавит, одеяло заглушает её сонный голос. Получается «пгоонтепяпаймайе».

В комнате горит только ночник, в углах лежат густые тени, а дед Мороз на висящей картинке кажется нахмурившимся. Он явно недоволен чем-то своим, волшебным.

- Тили-тили-бом, закрой глаза скорее, кто-то ходит за окном и стучится в двери…

Голос у мужчины глуховатый, словно он напевает через повязку на лице. Музыкальности ему тоже не хватает, да он и не старается её достичь.

Девочка начинает сопеть, но видно, что она по-прежнему смотрит на отца.

- Тили-тили-бом, кричит ночная птица. Он уже пробрался в дом к тем, кому не спится.

Мужчина затихает и немного молчит:

- Уже давно пора спать, доча. Мы и так без мамы заигрались, ночь на дворе.

- А когда уже приедет мама?

Алиса высовывает голову из-под одеяла. Тонкие светлые волосы рассыпаются на подушку. Она вытаскивает медвежонка и кладет рядом с лицом.

- Наверное, к выходным.

Мужчина слегка морщится, словно у него болит что-то. Или – потому, что этот вопрос ему неприятен. И ответ тоже. Сам он сейчас очень похож на деда Мороза со стены – так же нахмурен.

- Выходные – это в субботу? – Алиса говорит это совсем невнятно. Глаза сами собой закрываются, и уточнения она уже не слышит.

- Да, солнышко, в субботу.

Мужчина сидит еще немного рядом с дочерью, слушая невесомое дыхание. За окном тихо посвистывает ветер. Конец декабря, ничего удивительного: и ветер, и снежные змейки по угловатым сугробам, и холод. Скоро придёт время праздника, но на душе у мужчины совсем не весело.

Он тихо встает, стараясь не скрипнуть кроватью, гасит ночник и выходит из комнаты. Дед Мороз без подсветки превращается в неровное пятно, а шторы наливаются желтым светом от фонаря снаружи. На полу причудливой горкой застыли игрушки.

В его спальне всё по-прежнему: молчаливый телевизор с очередной долиной Серенгети. Стадо зебр в своем поиске пищи, лев крупным планом – в поиске зебр. Жизнь и смерть без звука и запаха.

Мужчина проверяет телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина и жутковатая пустота две недели. Ему страшно, но он старается не показать это никому. Даже самому себе. Прежде всего – самому себе. Она не могла просто бросить их с Алисой. Его – ещё может быть, вряд ли, но дочку?..

Мужчина достает из шкафчика поднос. На нём квадратная темная бутылка и стакан. По стакану бегут сполохи, отражение зебр на экране. На кухне часы начинают мерно отбивать удары. Много. Полночь, что ли? Тринадцать дней Наташиного отсутствия. Теперь уже – четырнадцать.

Телевизор мигает и в углу экрана появляется квадрат видеозвонка. На крыльце перед его дверью стоит кто-то, закутанный в плащ с капюшоном. В руке длинная палка. Или что это?

- Да? – спрашивает мужчина, нажав кнопку на пульте телевизора.

- Данила Борисович? Это я, Саша, - фигура откидывает капюшон и поднимает лицо к глазку камеры над входной дверью. – Откройте, пожалуйста!

Соседка. Через два дома. Вроде, подружка жены, иногда заходила, если он не ошибается. Что ей сейчас-то?

- Да, Александра, - мужчина с досадой отставляет поднос в сторону. – Минуту.

Он идет по длинному коридору к входной двери. Верхний. Нижний. Засов.

Саша вся в снегу – плащ, отброшенный капюшон, вьющиеся черные волосы. Даже на фонаре с длинной ручкой, который она держит – белая сыпь снежинок. В дверной проем сразу начинает лететь целая армада застывшей воды, превращаясь по дороге в капли.

- Заходите, заходите! – торопит соседку мужчина и торопливо захлопывает дверь. – Чаю хотите?

От нее доносится смешанный аромат духов и крепкой выпивки.

Она пьяная, что ли?

- Лучше бы коньяка, - слегка растягивая слова, отвечает Саша. Она кладет фонарь прямо на пол, звякнув о плитку, себе под ноги, и снимает плащ. – Где можно повесить?

- Давайте, я… поухаживаю, - с заминкой отвечает мужчина, принимая одежду. – Коньяк – так коньяк. Кстати, сам собирался. Прошу на кухню!

На широком столе та самая квадратная бутылка, стакан со своим близнецом и пара сиротливых блюдец – дольки лимона, горсть конфет. Подсвечивать телевизором при гостье как-то неловко, поэтому горит верхний свет – цепочка ярких точек в фигурном, изломами, потолке. При свете видно, что соседка изрядно пьяна.

- Простите меня за беспокойство, Данила Борисович, - громко говорит Саша. – Шла по поселку, гуляла. Смотрю, а у вас свет горит. Надеюсь, не разбудила…

Слова повисают в воздухе, как дым от сигареты. Мужчина молчит, отпивая глоток за глотком. Сдерживаясь, чтобы не махнуть залпом. А потом вскочить и наорать. Или – лучше – подраться. Да только с кем и зачем?!

- Всё в порядке, - опуская стакан, в котором, на удивление, ещё что-то остается на донышке, говорит мужчина. – Алису только уложил, а сам, конечно, нет… Рано ещё. Вам Наталья не звонила?

- Нет, Данила Борисович, что вы! Конечно, нет. Я бы сразу сказала, я же понимаю, все знают, что вы её ищете. От полиции ничего?

- Ничего… - эхом отвечает мужчина и доливает поровну себе и соседке, хотя она сделала от силы пару глотков. – Вчера звонил. Без толку это всё. Даже машину найти не могут.

- Держитесь! Она вернётся. Вы знаете – я вам всегда так завидовала. Вам с Наташей. Плохое чувство, но я должна сказать обязательно. У нас в посёлке сколько домов?

- Сорок, - машинально отвечает мужчина. Коньяк теплыми комками спускается ниже, от горла куда-то в глубину груди, потом дальше и дальше. – Сорок. И пост охраны, конечно. Считайте, сорок один.

- Охрана не в счет, они на работе. Работнички… И везде люди, - словно подхватив его перечисление, откликается Саша. – Разные. У одних есть дети, но нет любви. У других есть всё, но они жалуются на здоровье. Третьи ни на что не жалуются, но по их сжатым губам видно, что им плохо. Постоянно или время от времени – это не важно. У нас вот детей нет. Не было и не будет. А у вас всегда и всё было так хорошо!.. Деньги, дочка, здоровье. Любовь.

Она запинается на последнем слове. Вся красная от выпитого, глаза белыми искрами отражают свет с потолка.

- Вы, Александра, это всё к чему? – вынужденный поддерживать беседу, отвечает мужчина.

На самом деле ему - плевать. Сорок. Сорок один. Сжатые губы, не сжатые. Больные, здоровые. Охрана, у которых даже камера на въезде не работала в ТОТ день. Да хоть все передохнут в момент, плевать! Где Наташа? Почему она не позвонила – хоть раз, хотя бы ради Алисы?!

- Я просто обязана была к вам придти и сказать это.

Саша замолкает. Из неё словно выпускают излишки воздуха, она начинает горбиться и как-то оседает на своём стуле.

- Зачем?

- Вы с моим мужем знакомы? – вопросом на вопрос отвечает гостья.

- Признаться, нет. Или да? Не помню. При чём тут он?

- Он вам с Наташей тоже сначала завидовал. – Саша начинает мять пальцами дольку лимона, сок капает на её колени, но она ничего не замечает. – А потом как-то раз – и перестал. Представляете?

Помолчав, Саша добавляет:

- Мой муж с ней встречался, Данила Борисович.

Она роняет лимон на стол и тянется к коньяку, но натыкается на руку мужчины, накрывшего стакан ладонью.

Часы негромко отбивают четверть часа.

- С этого места поподробнее, - очень спокойно и очень тихо говорит хозяин.

- Он с ней спал, - так же тихо отвечает Саша и поднимает на него глаза. Пьяный черный омут с льдинками внутри. – Он, сука, спал с Наташей. И они вместе сбежали от вас. От Алисы. От меня…

Мужчина убирает ладонь со стакана и приказывает:

- Выпейте ещё и расскажите. Всё, что знаете.

Голос его не дрожит, он по-прежнему тих и очень спокоен, но где-то в глубине прорезается шорох стали.

Саша роется в кармане джинсов и вытаскивает помятую бумажку, криво вырванную из ежедневника.

- Читайте…

«Алекса! Я не хочу делать всё молча, чтобы ты меня потом искала годами. Мы с Н.З. решили уехать из страны. Вместе. Наверное, это и есть любовь всей жизни. Деньги я поделил, твои оставил дома в сейфе. Голодать не будешь. Фирма по бумагам и так на тебя, руководством займется Петренко. Прости, что всё так вышло. Владимир».

Мужчина долго разглаживает пальцами записку:

- Владимир – это ваш муж? Понятно… Но почему Н.З. – это Наташа? Она же Сергеевна. Фамилия у нас на другую букву. Даже её девичья – не подходит.

- Это наша семейная шутка, - говорит Саша и залпом выпивает остатки коньяка. – Когда мы все поселились здесь, я однажды назвала её при муже Натаха-задавака. Мы с ней и знакомы не были, и мне так показалось. С тех пор так и шутили, пока… Пока…

Гостья замолкает и смотрит остановившимся взглядом куда-то в угол кухни, между холодильником и тумбой. Потом в голове у неё кто-то главный из пьяных тараканов снимает мозг с паузы:

- Пока они не уехали вместе.

Мужчина молча смотрит в записку. Кроме тихого шелеста часов, на кухне больше ни звука. Потом он разливает на двоих остатки коньяка и начинает тихо напевать:

- Тили-тили-бом, ты слышишь, кто-то рядом? Притаился за углом и пронзает взглядом…

- Что? – словно очнувшись, переспрашивает Саша. Она явно засыпает сидя.

- Ничего, ничего… Песня такая. Надо вас домой проводить.

- А? Да, да. Конечно, я сейчас. Только выпьем ещё, и мне в туалет надо. Простите, что так, я и сама уже…

- Пейте, - равнодушно отвечает мужчина и снова читает записку. Буквы немного дрожат перед глазами. – Писал точно муж?

Саша кивает, держа стакан уже двумя руками, но всё равно проливает несколько капель на свитер.

Через полчаса на улице становится ещё холоднее. Одна радость, что ветер притих. Данила Борисович помогает Саше спуститься с крыльца. Её заметно шатает. Фонарь приходится нести ему, да это и к лучшему – потеряет ещё.

Дом соседки оказывается не через два, а через четыре от его, в конце улицы. Дальше только забор с ажурной проволокой поверху и лес. Километров на десять сплошной лес, засыпанный снегом и спящий в ожидании весны.

- У вас ключи где?

Саша мотает головой, словно отрицает что-то без слов, с трудом лезет в карман и достает связку.

- Собаки нет?

Соседка пьяно пожимает плечами. Понимая, что от неё вряд ли что-то можно добиться, мужчина перебирает ключи. Вот эта таблетка – явно от калитки. Да, так и есть. Дальше проще. Темный, без единого огонька дом нависает над ними, силуэтом вырезанный в небе. Белые даже в темноте только гаражные ворота. В стороне темнеют сарай и баня, брошенные своим хозяином.

Открыв дверь, он почти волоком затаскивает туда засыпающую на глазах женщину. Шарит рукой по стене, натыкается на выключатель. Ага, посадить её на пуфик, как придётся прислонить к стене, и разуться самому. Захлопнув дверь, мужчина ставит в угол ненужный больше фонарь.

Взгляд его цепляется за висящую на крючке сумочку. Такая же была у Наташи. Он машинально открывает её и видит кошелек жены. Не перепутаешь – сам дарил на прошлый новый год, красный с белым Fendi. Внутри деньги и права. Фото Алиски в пластиковом кармане. Во втором - общее фото со дня рождения летом.

Он, едва не ломая крючок, срывает сумочку и рывком высыпает всё на пол. Тяжело падает связка ключей. ЕЁ ключей от ИХ дома. Разлетаются веером квитанции, какие-то чеки, несколько монет. Красной лягушкой выскакивает и шлепается загранпаспорт.

- Где… она? – страшным шепотом спрашивает мужчина у Саши. Хватает её за плечи и начинает трясти. – Где Наташка?!

Он уже кричит в голос, но соседка не слышит. Мотается в руках, как поломанная кукла и норовит упасть набок. Он начинает бить её по щекам, одной рукой, придерживая второй, чтобы не свалилась.

Саша открывает мутные глаза и глупо улыбается:

- Я дома, что ли? Странно.

Она пытается закрыть глаза и отключиться, но мужчина не дает этого сделать. Он опять лупит её по щекам, тычет кулаком в грудь:

- Где моя жена???

- А-а-а, жена? – вяло переспрашивает соседка. – В подвале, конечно. Натаха-задавака, что ли? Ну, там она, там… Сперва я мужа отравила, потом её. Хотела на мужа всё свалить, да. Уехали и уехали, дело житейское… Чтобы Володьку не искали, пришлось и её. Записку написала. А они и знакомы-то не были!

Саша пьяно смеется и смотрит на мужчину. Он не видит ничего, кроме паспорта, лежащего на полу. Раскрывшегося в падении на фотографии жены.

Тили-тили-бом, всё скроет ночь немая. За тобой крадется он и вот-вот поймает…

© Юрий Жуков

Лезть в речку не хотелось. По утрам уже холодно, сентябрь в средней полосе. Но и остаться без блесны, хоть и чужой, явно зацепившейся в воде за корягу или куст водорослей - жалко.

Виктор вздохнул и начал раздеваться. Джинсы, куртка, майка. Сверху бросил часы и аккуратно приставил сбоку к стопке одежды разношенные кроссовки. Не хочется...

Он поправил трусы и прыгнул с пошатнувшегося от толчка понтона. До спортсменов ему было далеко: столб брызг, да и пузом приложился о воду. Оставшаяся без присмотра удочка подпрыгнула на настиле, едва не улетев следом.

Виктор вынырнул, шумно отплевываясь, и поплыл к кустам левее понтона, куда и уходила дрожащая паутина лески. В воде было тепло, но вылезать обратно, бр-р-р... Он размашисто раскидывал руки, выдавая неумелый брасс. А, ладно - на воде держится, чего ещё надо? Леска лежала на воде возле кустов, туда точно доберётся.

- Порыбачил на рассвете, старый дурак! - с чувством сказал он вслух. - Делать тебе нечего было.

- Да не переживайте так! - сочувственно откликнулся женский голос. - Со всяким может...

От удивления Виктор ушёл под воду, не услышав, что и с кем может. Наполовину ослепший от внезапного ныряния, он суетливо забил руками, снова высунувшись на поверхность. Шумно выдохнул.

- Сюда плывите, - так же участливо и очень серьезно продолжил голос.

- Тво-о-ю мать... - удивлённо протянул Виктор, проморгавшись. На почерневшем от времени пеньке в прибрежных кустах сидела девушка. Леска как раз и заканчивалась в воде у ее босых ног. Наверное, за корень зацепилась.

Девушке на вид было лет двадцать, не больше. Длинные прямые волосы, лицо - круглое, улыбчивое, из тех, что называют чисто русскими. Курносая. Но поражало не это - она была одета в белое платье. Смело можно сказать - свадебное. Правда, без фаты.

- Здрасьте, - вежливо сказал Виктор, подплывая ближе. Вставать перед ней из воды, сверкая немалым пузом и прилипшими к телу мокрыми трусами не хотелось. - Я вот это... Блесну бы забрать.

Девушка тихо рассмеялась, рассматривая рыбака.

- Да пожалуйста! Мне вы не помешаете.

Виктору подумалось, что она убежавшая со свадьбы невеста. А что? Молодежь нынче странная, кто пирсинг в пупок, кто из-под венца бежит. Неудивительно.

- Вы, наверное, невеста? - тут же и уточнил он. Под ногами уже толкнуло дно, но вставать пока не хотелось. И холодно, и трусы, опять же...

- Я - русалка, - важно ответила девушка, но снова рассмеялась. - Не верите?

"Да наплевать: пузо, трусы... Что мне, до обеда в воде сидеть?", - сердито подумал Виктор.

- Верю, чего бы нет! - произнес он, встал на ноги и шумно бороздя воду, начал выходить из реки.

Струйки стекали с него, прочерчивая извилистые полоски на волосатых груди, руках и ногах. Он весь был заросший густым рыжеватым волосом. Виктор подернул сползаюшие трусы и подошёл к корням, высматривая, где блесна.

- Это хорошо, что верите, - насмешливо произнесла девушка, разглядывая Виктора в упор. - Сейчас мало кто в нас верит. Думают, сказки это всё.

- А хвост ваш где? - полушутя спросил Виктор и наклонился над корнями. Ага, вот она где зацепилась!

- Хвост - точно сказки! - опять рассмеялась русалка. Словно колокольчик прозвенел. - Ноги у нас. Ножки. Тонкие, стройные... Вот, сами посмотрите.

Он встала и оказалась вплотную к разогнувшемуся Виктору. От девушки пахло нежно, вроде как, мёдом, ландышами и ещё чем-то таким, чему и название не сразу вспомнишь.

Ножки, действительно, были хороши. А учитывая, что платье было почти прозрачным, а никакого белья и в помине нет... Виктор почувствовал, как сжавшееся в холодной воде наполнение трусов начало наливаться горячей кровью. Хороша невеста-то! Прощелкал кто-то своё счастье.

- И ножки ничего, да. И в целом, - хрипло ответил он, распрямляясь. Блесна была временно позабыта.

- А, раз нравлюсь, чего же ты теряешься? - улыбнулась русалка, перейдя на "ты".

И правда, что тут выкать? Виктор чуть смущённо смотрел вниз, на жарко оттопыреные мокрые трусы.

- Да я, это...

- Ладно тебе, не мямли! Иди ко мне, - жарко выдохнула девушка и, ловко задрав подол, одним движением сняла платье, отбросив его назад, на ветки.

Виктора обдало жаром. Он сам не помнил, как, шлепая ногами по воде, стащил трусы и забросил куда-то на берег. Как обнял прохладное тело девушки, прильнувшей к нему, доверчиво, как родная. Как пахло мёдом и ландышами, когда он держал её снизу руками, а она, обвив его ногами, извивалась и стонала. Как она упала потом на колени и он придерживал её за голову, умоляя не торопиться, не спешить, продолжать это вечно...

- Я - твоя невеста! - оторвавшись на мгновение, твёрдо сказала русалка и снова продолжила умелыми прохладными губами.

Виктор не помнил, как он попал обратно на понтон. Удочка с намотанной на катушку леской и целехонькой блесной лежала на настиле. Он был одет и обут, но, судя по мокрой голове, которую холодил осенний ветерок, в воду он лазил. Не привиделось.

С трудом застегнул на руке браслет часов и зачем-то склонился над краем понтона, глядя на речку. Сквозь рябь на воде он почти разглядел чье-то лицо. Или нет? Померещилось, наверное. Впрочем, место запомнил, надо будет сюда вернуться потом.

Виктор собрал удочку, непригодившийся подсак, закинул на плечо сумку и медленно пошёл к ступенькам, ведущим с понтона на берег. Внизу живота приятно ныло, а внутри были расслабление и пустота.

Сейчас надо вернуть одежду, обувь, часы и всё это рыбацкое барахло туристам, отсыпавшимся после вчерашней пьянки, и домой, в лес. К привычным обязанностям: кого с пути сбить, кого напугать. Самое лешачье дело.

А ножки у русалочки, и правда, - хороши...

© Юрий Жуков

Тиканье часов - словно кто-то неумолимый закрывает двери. Одну за другой. Проход из детства, когда все было просто, через шальную юность, через наполненную работой и мечтами молодость. Недавние тридцать, тридцать пять, сорок - тик-так, тик-так. Недоступная больше анфилада комнат позади.

А дальше что? Балкон для последнего широкого шага вниз? Вот черт его знает...

Андрей лежал и смотрел на часы. Дрожащая полоска секундной стрелки, круг за кругом. Время, беспощадное и равнодушное. Дурное сонное ощущение, что его время - кончилось.

Жены нет. Детей нет. Будущего, по сути, тоже нет. Его и не было никогда, просто до какого-то момента казалось иначе. Когда умерли родители, внезапно оказалось, что и людей вокруг нет. Коллеги, продавцы, таксисты, актеры и врачи – это пожалуйста. А людей - нет. Карнавал масок на манекенах.

Выбор в жизни кончился. Теперь он оставался только в способе уйти. Не ждать же, в самом деле, отпущенных Создателем семидесяти двух. Почему-то он давно, в юности, уперся в эти цифры - семь и два, поверил в них.

Не больше, но и - не меньше.

Он взял телефон и равнодушно покрутил ленту. Фейсбук был переполнен чужой жизнью: кто-то постил за, кто-то - против. Искусственный мир фальшивого выбора. Через сто лет все эти люди будут мертвы, включая младенцев, бессмысленно улыбающихся в камеру первым движениям своей секундной стрелки.

Так чего ему терять?

Бросил телефон на постель. Подумал под бесконечное тиканье и решил идти. Когда-нибудь это придется сделать, почему бы не сегодня. Это, конечно, вера в сказку, желание хоть что-то изменить. Чтобы кто-то что-то изменил, раз у самого не получается. Даже если смерть... Чем сорок четыре хуже семидесяти двух?

Конверт с приглашением лежит на столе. Да, вот так старомодно в век электронной почты и смайликов. Которые на все случаи жизни. Впрочем... Сперва все равно пришлось регистрироваться на сайте, через Tor, в обычной сети услуга тщательно блокируется.

«Уважаемый Андрей!

Ваш выбор - ваше дело. Не будем отговаривать, не станем предупреждать. По большому счету, нам наплевать, что именно вы хотите. Взрослые люди решают все сами. Наше дело - только помочь исполнению вашего основного желания. Хотите умереть - умрете, разбогатеть - так и выйдет. Мы - не филиал Господа на земле, не похоронное и не свадебное бюро, и, конечно, не турагентство. Скромная плата, которую вы внесете, не даст нам прибыли. Мы потратим ее на вас и, отчасти, на рекламу для следующих решившихся.

Если вы готовы воспользоваться нашим сервисом, просим вас взять с собой паспорт и триста четырнадцать долларов США (возможен эквивалент в любой валюте). Каждый день без выходных мы ждем вас по адресу: Морская, дом 7, офис 13.

Не прощаемся».

Цепляла глаза странная сумма. Ладно, можно взять с собой рублями.

- А я говорю, сволочи! - раздраженный вопль был слышен еще из коридора, несмотря на закрытую дверь офиса тринадцать. В ответ послышалось возмущенное бормотание, но гораздо тише; слов не разобрать.

Андрей нажал ручку и вошел.

- Мошенники! Уроды! Лохотрон! - орал прилично одетый мужик, стоя посреди небольшой комнатки. Его пыталась успокоить невзрачная барышня - белый верх, черный низ. Очки в массивной оправе - явно для солидности.

Она стояла перед ним, держа какую-то бумагу, но мужик явно вошел в раж. Красное потное лицо было искажено в непрерывном крике.

- Твари! - заорал он напоследок и заткнулся. Дыхание кончилось.

- Степан Гаврилович, мы выполнили свои обещания! Не ругайтесь. У нас надежная организация, - вставила пару фраз девушка и прямо-таки всучила мужику бумагу. - Видите, написано: основное желание. Ваше. Подсознательное. Значит, это оно и было.

- Меня кинули! Фирму теперь отнимут, дура! - мужик вытер лицо от пота. - Денег нет... Я этого хотел, что ли?!

Девушка кивнула. Судя по профессиональному сочувствию на лице, случалось и не такое. Так врачи смотрят на пациентов со сложными диагнозами, а родители - на чужих детей.

- Видимо, именно этого. Ваше желание исполнено, впереди другая жизнь.

- Ну и хрен с вами!

Мужик смачно плюнул на серый ковролин, бросил бумажку и выскочил из офиса, едва не задев плечом Андрея.

- Добрый день! - теперь уже с улыбкой сказала девушка. - Вы с приглашением?

Улыбка была такой же искусственной, как и сочувствие до этого. Биоробот какой-то. Впрочем, они сейчас все такие.

- Так точно, - неожиданно для себя отчеканил Андрей. Как кадровый военный, которым отродясь не был. - Прибыл узнать подробности.

Он окинул взглядом комнату. Стандартный офис - шкафчики со скоросшивателями, пара столов с мониторами, неудобные черные стулья. Чайник на подоконнике, стыдливо прикрытый краем жалюзи. Как и не выходил со своей работы.

- В принципе, все - на сайте и в письме. Мы исполняем ваше заветное желание. Одно. Оно не должно касаться других людей, только вас лично. То есть, смерть конкурента или надоевшей жены - вне нашей компетенции. С остальным - добро пожаловать!

- У меня нет жены... - растерянно произнес Андрей.

- Это ваше дело, - уверенно ответила девушка. - Прошу к столу, что же мы стоя-то...

За столом она взяла протянутые письмо и паспорт, пробежалась пальцами по клавиатуре:

- Да, все верно. Вы готовы, Андрей Александрович?

- К чему хоть готовиться?

- Не знаю. Это ваше личное дело. Мы можем только помочь.

Андрей откинулся на спинку стула.

- У вас какая-то аппаратура? Или таблетки?

- Красная и синяя, да! - засмеялась девушка. - И вход в матрицу - ваш. Простите, не удержалась. Все приходящие непременно ищут или шлем с проводами, или таблетки. Особо романтичным подавай пентаграмму и роспись кровью на приходном ордере. Всего этого нет. Достаточно вслух сказать определенную фразу. И, конечно, оплатить услугу.

- И все?

- Ну да! Срок исполнения - тринадцать часов. Я вас уверяю, сбудется только самое главное желание. С гарантией.

- А вот мужчина...

- Он и не знал, чего хочет. Бывает такая проблема, но она опять же вне нашей компетенции.

- А как... - начал было Андрей, но девушка перебила его:

- Я даже не знаю - что, а вы спрашиваете как. Как-то. Так или иначе.

- Но, хотя бы скажите: ждать дома? Ходить? Ездить? Искать? Напиться в слюни?

- Это абсолютно неважно. Желание в любом случае исполнится.

- Ясно... - протянул он и замолчал. Потом достал из кармана пачку тысячных и начал выкладывать по одной на стол.

- Сейчас сдачу дам, - как продавщица на рынке буркнула девушка, открыв ящик стола. - И чек. Товарный устроит?

Андрей кивнул. Было искренне интересно: случится ли вообще что-то заслуживающее внимания в эти тринадцать часов? Или его просто развели на семнадцать с чем-то тысяч?

- Прошу. Вы зря сомневаетесь, - словно читая мысли, сказала девушка. - Мы даем гарантию. И возврат денег при неисполнении желания. За шесть лет работы офиса такого не было ни разу.

- Да вы их, небось, и не возвращаете никому, - заметил Андрей. - Вон мужик как орал, и то...

- Степан Гаврилович не имел претензий по поводу исполнения. Его разочаровало желание как таковое, но это...

- ...Вне вашей компетенции, - понимающе закончил Андрей. - Давайте ваш ритуальный текст, что вслух произносить?

- Очень просто. Повторите за мной: да случится то, чего я хочу больше всего!

Андрей поморщился, но повторил. Никаких тайных и явных знаков, что все получилось, не было: пол не затрясся, мониторы не упали, девушка не превратилась в офисную фею с крыльями в форме степлеров.

Ровным счетом ничего не изменилось, даже на душе легче не стало.

- Спасибо за обращение в наш офис! Время пошло. Сейчас одиннадцать десять. Не позднее десяти минут пополуночи все свершится.

«Все-таки какая-то разводка!», - подумал Андрей, но вслух вежливо попрощался и вышел.

На улице по-прежнему было лето. Самое время наслаждаться жизнью в промежутке между холодом и дождями. Он неторопливо шел по улице, привычно глядя на витрины.

Продавалась одежда, в которой люди будут выглядеть лучше, чтобы заработать больше денег, чтобы купить новую одежду.

Новые телефоны для замены телефонов, устаревших на год, хотя лучше бы продавали номера людей, с кем можно поговорить.

Путевки в яркую чужую жизнь под небом нереального цвета. Семь дней, шесть ночей, все включено. Главное, не утоните в бассейне.

Товары для кошек и собак - суррогатов общения, когда больше не с кем поговорить перед сном. Бессмысленных кусков меха и бездонных желудков.

Андрей понял, что его мутит. То ли жара, то ли начало сбываться затаенное желание вырвать на блестящее стекло витрины с метровыми буквами SALE. Он присел на скамейку в тени и понял, что устал.

Воздуха не хватает, жарко.

Он посмотрел вокруг, пытаясь понять, чем пахнет - прямо за скамейкой открытая дверь, оттуда и доносился запах. Кофе, ваниль, корица. Сладкая вишневая струйка. Может быть, это то, что нужно?

На удивление, в кафе с чуточку странным для русского уха названием «Тоскана» было прохладно. Несмотря на открытые двери, кондиционер справлялся с жарой. Андрей добрел до столика в глубине зала, у стены, сел и начал листать тонкую брошюрку меню. Мороженое-кофе-напитки. Подошедшая официантка молча стояла рядом, ожидая заказ. Она улыбалась, и ее улыбка была честной. Наверное, девочка еще слишком юна для искусственного оскала.

Мир не научил ее закрываться наглухо, но все впереди.

- Кофе латте, пирожное... Ну, пусть будет тирамису, вот эти. И стакан сока, пожалуйста.

- Смузи? Грейпфрут? - уточнила официантка.

Андрей кивнул. Девушка закончила писать в блокноте и пошла к стойке.

Лет двадцать, не больше. У него могла быть дочь ее лет, если бы... Если бы.

Кафе быстро заполнялось людьми. Наверное, какое-то модное место? Андрей пожал плечами и принялся за пирожное. Вполне, вполне. Кофе? А тоже неплохо!

- Простите, у вас не занято? - Приятная женщина в чем-то летнем и коротком. Извиняющееся выражение лица – смесь смущения и вопроса. Брюнетка с зелеными глазами.

- Что вы, конечно, нет! Присаживайтесь. Я уже, собственно... - Андрей смешался. Попытался привстать, сел обратно. Засуетился. Ему всегда было сложно общаться с красивыми женщинами.

- Спасибо! - Она повесила сумочку на край стула. Телефон на стол - ну да, современный этикет. - Вам говорили, что вы похожи на Боно?

Андрей поперхнулся кофе.

- Э-э, нет. На Шона Пенна, это - говорили.

Женщина улыбнулась и поправила нарочито растрепанные волосы. Наверняка, дорогая стрижка. Или это называется укладка?

- Да нет же, именно на Боно! - Она взяла меню и, казалось, прекратила разговор. Андрей смотрел на нее поверх чашки с кофе и откровенно любовался.

- Латте, тирамису, пломбир с шоколадом, - уверенно перечислила соседка по столику подошедшей официантке. Та широко улыбнулась, больше Андрею: смотри, мол, у тебя появилась напарница. Почти единомышленница.

- И все-таки, на Боно, - сделав заказ, повторила женщина. - Я с юности слушала ваши песни, мастер. И уж, конечно, не спутаю ни с кем.

Голос у нее был низким и чувственным, но интонации не вырывались из его ровного звучания. Всего было в меру.

Андрей не знал, что ответить. Ему было не по себе.

- Я... Вряд ли это - мои песни, - глуповато скривился он. Пора было допивать сок. Залпом, как водку. И идти дальше.

- Вы та-а-кой смешной, - без улыбки протянула женщина. – Меня зовут Марина. А вас, Боно? Как вас зовут в этой реальности?

- Андрей, - растерянно сказал он. Ему все больше и больше нравилась собеседница. И все более неловко становилось: за свой возраст, неспортивную фигуру, скованность и невеликую зарплату. Все комплексы сразу слетелись и расселись на плечах, отгоняя и ангела и демона. Плечи, конечно, опустились под такой тяжестью. – Марина… Красивое имя.

Она засмеялась. Тихо и как-то легко. Комплексам стало неуютно, но разлетаться прочь они все равно не торопились.

- Сейчас вы скажете еще что-нибудь банальное, Андрей. Глаза как звезды, зубки как жемчуга… - она продолжала смеяться. – Не надо. Помолчите. Пусть вы останетесь Боно, красивым и загадочным, в оранжевых очках. У вас же есть оранжевые очки?

- Нет, - буркнул Андрей. Теперь он старался не смотреть на Марину, но отворачиваться было невежливо.

- А вам нравится название кафе, Боно? Тоска, на… Есть что-то очень народное в этих словах. Посконное и домотканое.

Против своей воли Андрей улыбнулся. Он любил такие шутки. Жаль, женщины обычно не радовали подобными неожиданными фразами.

- Давайте я расскажу вам о себе? – внезапно сказала Марина, отложив ложечку для мороженого. – Мне тридцать пять. Я дважды разведена и у меня есть прелестный сын. Ему десять и он ни от одного из моих мужей.

- Зачем это мне? – нахмурился Андрей.

- Перестаньте, Боно! Будьте молчаливым и загадочным. Мне просто всегда хотелось поговорить с вами. Точнее, не поговорить – излить душу. Вы не представляете, как здорово одной в ванне, когда пахнет персиками и розами, тихо играет U2 и одинокой женщине есть, чем заняться…

«Она, наверное, сумасшедшая!», - подумал Андрей. – «На кой черт мне ее фантазии в ванне, мужья и сын?!».

- Не хмурьтесь! Вы, кстати, не ответили на мой вопрос.

- Какой вопрос?

- Про очки, Боно, про очки… Ведь они у вас есть?

- Нет. И я не умею петь. У меня нет жены и детей, я работаю экономистом и мне все это ужасно надоело! – ответил Андрей. – Сегодня я взял отгул, чтобы своими руками отдать мошенникам триста баксов. Отдал. Осталось убедиться, что меня нае… Обманули.

- А вдруг – нет? – серьезно посмотрела на него Марина.

«А-а-а! Так вот на что тратятся взносы. Они нанимают прелестных женщин для разговора. Якобы случайно, подошла, познакомилась. И ведь не скажешь, что за эти тринадцать часов ничего не случилось. Умно…».

- Скорее, да.

- Вы просто боитесь поверить в чудо, дорогой мой Боно! Я не знаю, о чем речь, но вижу ваш страх. Перестаньте! Молчаливые и загадочные никого не боятся, они выше этого.

- Хорошо.

- Вот видите, мы нашли общий язык. Мне кажется, именно этого вы боялись всю жизнь – что не сможете этого сделать ни с кем. А это довольно просто, Боно. Главное, правильно начать разговор. Взять за руку в нужный момент.

- Вы прекрасны, Марина!

- Спасибо, я знаю. Так иногда бывает…

Андрей прилег на постель и посмотрел на часы.

Двенадцать ноль семь ночи. Он начал верить, что его затаенное желание исполнилось. Ведь ему этого не хватало, на самом деле, - избавления от одиночества. Женщины, которая возьмет за руку. Он прикрыл глаза и представил себе Марину. Как она смеется. Как говорит. Как смотрит серьезно. Вспомнил, как они вышли из кафе, когда уже загорелись первые звезды. Как гуляли по набережной. Как он ловил для нее такси и целовал на прощание. Она завтра обязательно позвонит, он верит.

И в офисе - не мошенники, что само по себе прекрасно. Дело не в деньгах, дело в вере в чудо. Он начал верить. Впервые в жизни начал во что-то верить.

Двенадцать ноль восемь. Мизерный по масштабам вселенной, но достаточный для Андрея сгусток крови начал свое торопливое движение по артерии. Бобслей для мужчин средних лет, незаметный снаружи, но смертельный изнутри. Кровоток несет его, с размаху бросает в мозг и, хотя внешне все хорошо, все уже - закончилось. Сгусток забивает сужение сосуда и, словно маленькая мина, взрывается где-то в глубине. «Титаник» налетает на свой айсберг, на свою эмболию, и теперь ему не помочь.

Двенадцать ноль девять. Андрей еще дышит. Он еще слышит ровное тиканье настенных часов, но волосок секундной стрелки уже дрожит и двоится в глазах. Расплывается в неясную тень, в которой кружатся последние в его жизни снежинки.

Двенадцать десять. Тик-так. Тик-так.

Бойтесь своих желаний, они… ну, вы поняли.

© Юрий Жуков

Он любит гулять по ночам. Появляется часов после двух, когда город затихает даже летом. Запах остывающего асфальта и тишина. Редкие пьяные компании слышно издалека. Морщась от их нетрезвых выкриков и смеха, он прячется в подворотнях и пережидает, пока загулявшие с непременным «Ой, мороз, мороз...» и веселым матом идут мимо.

- Слышь, нормально посидели?

- В натуре, блин! Что еще надо.

- Отлить бы...

- Ага.

«Уроды», - думает он. – «Все вы - пьяные уроды. Отбросы. Биомусор. Устал я…».

Дальше улицы принадлежат только ему. Патрульные машины медленно проезжают мимо – он трезв и одет не броско, никакого интереса. Его видят – и не замечают, так лучше для всех. Прежде всего, для него самого.

Прогулки длятся часами. Бесцельно и не быстро он идет привычным маршрутом. Ни за чем и - никуда. Обычно до вокзала, не стремясь, однако, выходить на саму площадь. Там всегда яркий свет и всегда кто-то есть: проститутки, приезжие, таксисты. Они мешают ему наслаждаться ночью. А потом – пора обратно домой. Обычно в это время кончаются и взятые с собой сигареты.

По дороге у него несколько мест отдыха. Детская площадка с жутковатыми в темноте фигурами мультяшных зверей. Скамейки у давно заброшенного фонтана. И любимое - двор сталинки, в который ведет арка. Зрелище днем неприглядное из-за возраста и отсутствия ремонта - грязные стены с детсадовскими граффити, мусор под ногами, остатки когда-то вычурной решетки. Ночью вся эта дрянь не так бросается в глаза.

Если пройти через арку, сам двор по-своему прекрасен. Квадрат домов, лавочки, высокие деревья. Тишина и покой, не тронутые эмоциями и страданиями. Пустыня посреди мегаполиса.

Он присел на лавочку и с наслаждением закурил. Тишина. Слепые темные прямоугольники окон, неясные во тьме балконы.

- Курить есть? - хрипло спрашивает кто-то рядом. Он едва не выронил сигарету от неожиданности. Вроде, не было тут никого. Забавно…

- Есть.

В отсветах тлеющего огонька появляется странный персонаж: почти наголо бритый череп, сам одет в толстую, не по сезону, куртку и спортивные штаны. Лицо скуластое, недельная рыжая щетина.

Садится рядом на лавочку и протягивает руку:

- Давай!

Взяв сигарету, пришедший зачем-то разминает ее. Сжимает зубами.

- Ни говна, ни ложки. Спички дай!

Закурив, он кривится и выпускает струйки дыма из носа, став на мгновение похожим на уставшего от суеты китайского дракона.

- О, ч-черт! Как ты это куришь?! Меня, кстати, Демьян кличут, - сообщает дракон.

- Анатолий, - равнодушно отвечает любитель гулять по ночам.

- И как, Анатолий, ты дошел до жизни такой? - хрипло спрашивает Демьян, выпуская колечко дыма. Всерьез так спрашивает, отшутиться бы - да не к месту.

- Ты о чем сейчас? - осторожно уточняет Анатолий. Ему немного неуютно в любимом дворике с этим непонятным человеком. Мешает.

- Ну как - о чем? - удивляется хриплый. - Сидишь тут, куришь непонятно с кем. А вдруг я маньяк-убийца? Сейчас долбану тебя молотком, да и пойду дальше. А тебя только утром найдут.

Анатолий пожимает плечами.

- Чем ты меня долбанешь? - спрашивает первое, что пришло в голову. Отдых уже испорчен, пусть будет разговор.

- А вот, - не удивляется уточнению Демьян. - Все с собой.

Он тянет из кармана куртки деревянную ручку и показывает молоток. На стали звездочками расплываются отражения сигарет.

Демьян коротко, зло смеется, словно каркает, и сует инструмент обратно в карман:

- Да не боись! Это я так, для завязки разговора. Я ж поговорить присел, чего тебя убивать?

Анатолию скучно. Хочется встать и уйти. Ночи сейчас короткие, а он пока еще не нагулялся. Его раздражает присутствие этого незваного человека. Хочется уйти, но что-то останавливает. Как кошмар во сне – тягучее чувство необходимости участвовать в чужом нудном спектакле.

- Боишься? - серьезно спрашивает Демьян. - А зря. Какой из меня убийца? Работяга я по жизни. Забивал на все, вот и завалялся… молоточек.

- С чего мне тебя бояться?

- Так обычно люди шарахаются, когда так вот на огонек выхожу. Ночью-то.

- Все разные…

Анатолий говорит коротко, обсуждать ничего не хочется, но он здесь и, значит, придется выслушать. Так выпали кости и легли карты.

- Разные… Я вот брожу по свету, - задумчиво произносит Демьян. - Брожу, брожу... С людьми разговариваю. Очень, знаешь, интересные звери - люди. Необычные. Грешат вовсю, а грязи на себе не видят. Только на других. Ты вот - грешник?

Анатолий слегка заинтересованно смотрит: маньяк - не маньяк, а псих - точно.

- А ты какие заповеди нарушаешь? - уточняет Демьян, принимая молчание за согласие. - Гордыня у тебя? Или прелюбодейство? Для чревоугодия ты тощий слишком.

- Пойду я, пожалуй... – говорит Анатолий. - Дома заждались.

- Сидеть! - резко, как собаке, командует хриплый. - Успеешь еще. Давай о грехах твоих тяжких перетрем.

Анатолий хмурится и нащупывает в кармане связку ключей. Перебирает их тонкими пальцами. Рассказать, что ли, тоже человечку кое о чем? Впрочем, успеется. Такие мимо него точно не пройдут.

- Я вот, к слову, имя Божие раньше всуе употреблял, прикинь? Тоже грех, - ничуть не удивленный молчанием, продолжает Демьян. - Воровал, было дело. Куртку вот стащил вчера на рынке, а то холодно по ночам. Однажды мужика под поезд толкнул, в метро. Просто интересно было, успеет выбраться, нет. Не успел...

Демьян затягивается до фильтра и бросает окурок в кусты.

- Баб замужних имел... - задумчиво перечисляет дальше. - По нынешним временам и не грех, но было дело. Да они сами рады обычно, подмахивают, только крик стоит. Они же тоже грешницы. Вот у тебя как с бабами обстоит, пользуешь?

Анатолий снова перебирает в кармане ключи. Это отвлекает от бессмысленного рассказа.

- Замужних не было, - зачем-то отвечает он Демьяну.

- Значит, просто девок портишь. Тоже не благой поступок, Анатолий...

- Какой есть! – он почему-то злится. - Ты проповедник, что ли?

- Я? - Демьян хмыкнул. - Нет. Я, может, наоборот - искуситель. Бес твой неугомонный. Проверяю тебя по всем пунктам.

Анатолий начинает смеяться. Сперва тихо, потом уже ржет в голос, так что эхо по двору гуляет. Демьян удивленно ворочается в темноте, наклоняется и протягивает ему молоток ручкой вперед.

- Зря ты смеешься, вот зря! Не веришь мне. Хочешь, можешь меня ударить. Тебе ж тоже интересно, как это - человека убить?

От Демьяна вблизи пахнет недавно выпитой водкой. Когда не перегар, а именно, что спиртом тянет, как в больнице. Вот и объяснение всем рассказам, похоже.

Анатолий забирает у него молоток и качает в руке. А тяжелый, кстати. И кровь на нем чувствуется, недавняя. Интересно Демьян живет, грешно.

- Пойду я, все-таки! - уверенно говорит Анатолий. – Все услышал, все понял. А мне теперь точно - пора.

- Да иди, - машет рукой Демьян. - Скучный ты человек. Без искорки. Так и прокоптишь всю жизнь, закопают - забудут. Весь смысл бытия во грехе, чтобы весело и страшно было! А ты по чайной ложке цедишь.

- Да мне и так хватает, поверь.

Анатолий встает и медленно идет к арке, доставая из кармана ключи.

- Вот дурак! Поймешь, что зря жил - знаешь, что делать! - хрипло кричит ему в спину Демьян. - Инструмент я тебе дал.

Анатолий идет молча. За спиной у него разворачиваются почти невидимые в темноте черные крылья. Скоро начнет светать, пора возвращаться домой, к грешникам в раскаленных сковородках. К их вечным мукам, от которых он немного отдыхает здесь на земле по ночам. Молоток удлиняется в руке, словно стекает вниз, и начинает светиться мертвенным багровым светом, став похожим на посох ангела.

Падшего ангела боли.

Демьян что-то неразборчиво хрипит сзади, но это уже не важно. Такую ночь испортил! Асмодей лениво машет ключами в сторону арки и входит в развернувшийся перед ним проход, похожий на вертикальную, сияющую в воздухе пентаграмму.

© Юрий Жуков

- Врут, небось! - Андрей недоверчиво смотрит на Лешку. - Вон по Рен-ТВ каждый день про инопланетян. И рептилоидов. А еще - покойники с длинными черепами. У меня мать смотрит, оторваться не может.

Лёшка улыбается:

- Телек - фигня, а это дед Антон рассказывал. Он врать не станет!

Александр задумчиво шевелит угли палкой, костёр плюется длинными искрами и разгорается сильнее.

- Трезвый рассказывал?

- Ну да!

- Всё равно... Мог набрехать.

- Сказал, сам видел. Давно только...

Ребята замолкают и смотрят на языки пламени. Уже темнеет, их шалаш становится островком света в сумерках парка. Убежищем от взрослого мира вокруг. По лицам плавают отблески, меняя черты, делая облик ребят старше и суровее.

- А где там искать? - наконец уточняет Андрей. - Лагерь-то большой. Три бывших корпуса, столовая, души-туалеты, зал этот... Для общих собраний. Заблудимся мы там ночью.

- Ну, не в туалете же! - смеётся Лёшка. Он самый младший из всех троих, щуплый, но постоянно в центре внимания. - В зале как раз. Там есть комнаты позади сцены, в одной эта штука и лежит. В самой дальней.

- А чего днём не сходить? - рассудительно уточняет Андрей. - Почти час идти. По лесу. Ночью ноги свернем, да и вообще...

- Трусишь? Днём там нет ничего. Такая вот мистика, - со вкусом выговаривает слово Лёшка и смотрит на Александра. Тот признанный лидер компании, как скажет, так и будет.

Александр молчит. Он смотрит в огонь и ему кажется, что там летят драконы. Сейчас бы туда, с мечом и в полном доспехе. В схватку, как в кино...

- Саш... Что скажешь? Пойдём? - Отделаться от Лёшки невозможно. Если только по шее дать.

- Фонари нужны, три штуки, - Андрей, как самый практичный, начинает прикидывать. - Запасные батарейки. Воды взять пару бутылок, ножи...

- Ножи-то зачем? - отрывается от драконов Александр и поворачивает голову. В свете костра он и правда похож на сказочного воина. Сильного и мудрого.

- Ну... - тушуется Андрей. - Типа, оружие.

- И кого ты ими резать будешь? - насмешливо уточняет Лешка. Он чувствует настроение командира и всегда рад посмеяться над Андрейкой.

- Ножи в топку, - медленно говорит Александр. - Там собаки, бродячие. От них, если что, палками надо отбиваться. Батарейки с фонарями Андрей возьмёт. За тобой, Алексис, вода. А я придумаю с оружием что-нибудь.

Ребята кивают.

- Пойдём завтра ночью, если дождя не будет. Сейчас жара, окна открыты, пробирайтесь тихо. Если кого родаки засекут, не признавайтесь, что вместе в лагерь собрались. Всех накажут.

Над ржавыми воротами, наглухо запертыми на висячий замок, висит табличка "ПИО...РСКИ... ЛАГЕР... В...ТОК". Часть букв отвалилась и пропала уже давно. Лагерь закрыли в начале девяностых, от безденежья умиравшего в муках завода. С тех пор он медленно разрушался, не нужный никому.

Лёшка несколько раз щёлкает вспышкой телефона:

- Выложу в инсте, это будет бомба!

- Родители же увидят... А как внутрь попасть? - растерянно спрашивает Андрей, водя по воротам лучом фонаря.

- Пошли, там дыра в заборе есть. Танк проедет, - Александр сосредоточен. Он держит свою палку, как меч. Нацелив вперёд. Собак не слышно, но это не значит, что их нет.

- Ага... - бормочет откуда-то сбоку Лёшка. Ему достался самый маленький фонарь, с коротким острым лучом. Джедай какой-то, если бы не суета и лёгкая бестолковость. - Есть дырка, полезли!

По заваленной листьями и давно упавшими ветками аллее, ребята вышли к корпусам. В неровном свете фонарей старые здания кажутся огромными, выступающими из темноты чудовищами. Оскалы разбитых стекол, череда пустых проёмов вовсе без рам, облупившиеся стены и колонны у входа. Везде видна дранка крест накрест под отвалившимися пластами штукатурки.

- Зал дальше и направо, возле памятника с пионером, - напоминает Андрей и так всем известное. - Может, не пойдём через него? Если дальняя комната, обойдём и в окно залезем?

Александр отрицательно качает головой:

- Окна высокие, а лестницы нет. Так пройдём, через зал.

Постамент с гипсовым пионером грязен до невозможности, сама фигура давно лишилась рук и горна. Хорошо, голова на месте. Наш ответ Венере Милосской...

Высокие двери плотно прикрыты, но не заперты. Лёшка почти повисает на ручке, тянет, но сил ему не хватает. Александр отстраняет его, сует мешающие палку и фонарь, и рывком открывает дверь. Протяжный скрип петель эхом проносится по тёмному лагерю.

Внутри разруха. Сваленные прямо на грязный пол плакаты, портреты каких-то мужиков при галстуках, поломанные стулья. В углу холла до потолка стопка панцирных сеток от кроватей.

Лучи фонарей качают тени. Кажется, что вся эта свалка шевелится и живёт своей жизнью.

- Страшно чего-то, - тихо говорит Андрей. Он облизывает пересохшие губы и невольно оглядывается на прямоугольник открытой двери.

- Чего здесь бояться? - уверенно спрашивает Александр и пинает попавшийся под ноги свёрток бумаг. - Даже бомжей нет. И про собак наврали. Никого тут нет!

Лёшка идёт в глубину холла, года на стене так и висит запылённое ВСЕГДА ГОТОВ! под острыми зубцами пламени. Снова щёлкает камерой телефона, вырывая из темноты портрет Ленина и стойку для горнов. К сожалению, пустую.

- Вон ещё дверь, наверное, в зал! Пойдём!

Андрей чувствует липкий страх, как будто кто-то держит его за плечо холодными пальцами.

- Ребят... Пошли отсюда, а? - жалобно говорит он. Вся затея кажется ему ненужной.

- Да уже пришли, чего сворачивать? - деланно удивляется Александр. Ему тоже жутковато, но показывать это не хочется.

Они догоняют Лёшку, отпихивая ногами разный хлам с дороги, и заходят в зал. Здесь к запаху пыли и чего-то лесного примешивается сладковатый аромат разложения.

- Кто тут сдох? - по-прежнему веселится Лёшка. Вот кому ни капли не страшно, он в любимой стихии поиска приключений. На свою и чужие задницы.

Александр молча освещает зал. Фонарь выхватывает сдвинутые в стороны сидения, скреплённые по пять длинными рейками сзади. Грязный проход к сцене. Ступеньки. Трибуна слева с изображением пионерского значка, рядом с ней - длинный стол. Над столом, по центру, прищуренный Ильич, словно одобряющий всё это запустение. Или приветствующий редких гостей? Кто его поймёт.

- А прикольно было раньше, да? - Лёшка бежит к сцене, легко вскакивает на неё с пола, минуя ступеньки и становится за трибуну. - Дорогие друзья! Мне выпала честь выступить перед вами...

Он кривляется в лучах направленных на него фонарей, как персонаж кукольного театра - маленький, юркий, словно подвешенный на невидимых нитках. Потом внезапно ныряет под трибуну и снова показывается - уже в косо повязанном алом галстуке и смешной синей пилотке на голове.

- Взвейтесь, кострами, си-и-ние ночи, мы - пионеры, дети рабочих! - каким-то не своим, более взрослым и хорошо поставленным голосом поёт он. Андрей чувствует, что сейчас описается. Он искоса смотрит на Александра. Тот плотно сжимает губы, весь напряжённый, как струна.

- Клич пионеров - всегда! Будь! Готов! - ударяя на каждом слове, заканчивает Лёшка, вскинув руку в пионерском салюте. Или уже не он? То ли от света фонарей, то ли по какой ещё причине лицо его стремительно меняется, он сам становится то выше, то ниже. Кажется, что фигура его за трибуной расплывается и двоится.

- Не могу больше! - стонет Андрей. Он роняет свою палку, суёт фонарь подмышку и расстёгивает джинсы. Луч света теперь косо падает на стену.

- Испугались? - спрашивает из-за трибуны бывший Лёшка. Он гораздо выше себя прежнего, почти взрослый. Привычные вихры заменила строгая причёска на пробор. Галстука и пилотки больше нет, на ослепительно белой рубашке ранкой краснеет значок. - Пионер - всем ребятам пример! А ты тут мочишься, в храме культуры.

Голос странно вибрирует и эхом отдаётся от стен, как в огромной пещере. Александр хватает за руку Андрейку, едва застегнувшего "молнию" и молча тащит его к выходу. Палку он тоже выронил, не с кем тут палкой сражаться.

- К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов! Всегда готов! - на разные голоса несётся им в спину. - Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца!

Ребята в ужасе бегут по холлу, ни мыслей, ни целей больше нет - лишь бы быть подальше отсюда. Лучше всего, дома. В постели. Через стену от спящих родителей.

Они выскакивают в дверной проем, но перед ними, вместо заросшего кустами заброшенного лагеря - снова жуткий зал с освещенной неведомым сиянием сценой. С высоким серьезным парнем, в котором нет ничего от их друга. Пространство замкнулось в кольцо и не отпускает их отсюда. Непонятная сила тащит ребят по ступенькам и забрасывает к трибуне.

- Не-е-т! - хрипит Александр, растеряв всю свою уверенность в этом проклятом зале. Сбоку от трибуны видно, что у поющего нет ног. Вообще нет нижней половины тела - он словно вырастает из трибуны, размахивая руками и громко напевая. Вот, будто из воздуха, он достает горн и громко дудит несколько резких нот.

Андрей закрывает в ужасе глаза и тычет в фигуру фонарём. Тот проходит насквозь, как через туман, без препятствий.

- Где Лёшка?! - в панике орёт Александр.

Дверь в углу сцены со скрипом открывается.

- Чего вы орёте? Здесь я, - Лёшка смотрит на друзей. - Я нашёл комнату, пошли. Но там дверь заперта, собака такая!

Ребята бросаются к нему, не замечая, что фигура за трибуной исчезла, и в зале воцарилась тишина.

- Ты этого видел? - дрожащим голосом спросил Андрей.

- Кого - этого? - Лёшка покрутил головой. - А, бросьте! Нет тут никого. Я там с дверью ковырялся, только бестолку.

Александр решительно идёт за ним. Андрею страшно оставаться одному на сцене. Он почти плачет, но спешит за друзьями.

На запертой двери - строгая чёрная табличка, заросшая грязью до полной нечитаемости. Андрей, чтобы хоть на что-то отвлечься, трёт её пальцами. В луче фонаря проступают буквы.

- Зал воинской славы! Вот это да, ну-ка, дайте сфоткаю, - суетится Лёшка, снимая телефоном. - В инстике такая сессия получится, круть! Лайков на двести.

- Иди ты в баню со своими лайками! - не выдерживает Александр. - Отойди, дай попробую открыть.

Он сильно дёргает дверь. Встряхивает её, упершись обеими руками. Потом отпускает, отходит на шаг и сильно бьёт ногой в филенку возле замка. Тонкая фанера трещит и раскалывается.

- Норм, сейчас войдём! - немного успокаивается Андрей. Он старается забыть весь ужас, оставшийся за спиной, в зале.

- Ага, - сопит Александр, выбивая остатки дерева. Суёт руку и нащупывает ручку изнутри.

Замок щёлкает, дверь подаётся на ребят.

Внутри музей. Да, больше всего это похоже именно на музей - застеклённые витрины на стенах, стеллажи и ящики. В углу, под слоем пыли на полупрозрачном колпаке виднеется свернутое рулоном знамя. Ржавые каски рядком, остатки винтовок и автоматов сбоку. Множество черно-белых фотографий чего-то военного - люди в форме, техника, разбитые дома. Посреди комнаты огромный стол. Низкий, на толстых прочных ножках. Не стол, а монстр какой-то.

- Вон она, эта штука! - громко шепчет Лёшка. Он показывает на серебристый шар в центре монстра. Гладкая поверхность отражает свет фонарей, шар кажется висящим в воздухе пришельцем из других миров.

Александр подходит вплотную к шару и опасливо трогает рукой.

- Тёплый, - шепчет он. - Пацаны, он такой тёплый...

Ребята касаются шара пальцами и, в тот момент, когда к ней прижимают руки все трое, сфера раскрывается, подобно цветку. Тонкие лепестки металла, еле слышно шурша, опадают во все стороны. В образовавшейся идеально круглой чаше лежит мятая бумажка, исписанная неровным почерком.

"Здорово, пацаны! Пока не застряли там, прыгайте в окно и сматывайтесь. Только ноги не переломайте. Через зал обратно не ходите, мы там почти месяц просидели, песни слушали. Родаки нас (то есть вас) уже похоронили заочно.

Деду Антону плюньте на лысину, нахрен такую мистику!

Искренне ваши,

Александр

Андрей

Алексей

2 августа 2020 года".

© Юрий Жуков