Diskman

Дениска был патентованным неудачником. Если имелся хоть один шанс из ста... да что там! из тысячи, что будет плохо - так оно и было.

Перечислять полностью бесполезно, вы и сами можете представить, что происходило.

Дениса с детства кусали собаки, не реже пары раз в год он попадал под колеса велосипедов. Машин удавалось избегать, но были случаи с мотоциклистами. Тонул даже - как ванне, так и в различных водоёмах. Переболел всем известным педиатрам, а также парой редких взрослых болезней. Никто бы не удивился, что венерических, но нет. Падал с лестниц, порожков и балкона - благо второй этаж, выжил. Став постарше, Дениска привык относиться философски, что именно ему достаются просроченные продукты, сломанные зажигалки, самые страшные девушки и паленая водка.

Он относился ко всему спокойно. Какой-то вины во всех неудачах Денис не чувствовал, поэтому и терзать себя сомнениями было незачем.

Работу приходилось менять чаще, чем хотелось. Вереница облитых кофе начальников, потерянных документов, украденных у него подотчетных денег и разбитых (совершенно случайно!) служебных компьютеров, принтеров и прочих телефонов у другого уже стояла бы в глазах.

У другого, но не у Дениски. Он был спокоен и счастлив, как самец колибри.

- Чувак, сегодня вечером. У меня. Шашлык-машлык, водка с пивом и Дашка с подругой. Как тебе?

Ему было интересно.

Предложение старого приятеля Виталия - то, что нужно на вечер пятницы. Денег, правда, в обрез. Строго до получки, если только на еду. Но светлый образ Дашки затмевал всё... На протяжении шести лет знакомства образ этот должен был потускнеть и рассыпаться глиняными черепками: Дашка сменила примерно два десятка кавалеров, сходила замуж и обратно, и регулярно нажиралась в хлам. Но Денис беззаветно ждал, что будет и на его улице праздник.

Дашка ему не давала. Ни трезвая, ни пьяная, ни в периоды горького, но недолгого одиночества, ни в какие-то иные времена.

Денис ждал. Сам себе он представлялся рыбаком. Даже не рыбаком - тем самым китайским мудрецом, ожидающим проплывающий труп врага. В смысле, живую тушку Дашки. Пока же мимо проплывали только годы и упущенные возможности, тонущие вдали, как домик Гекльберри Финна.

- Виталь... Я за. Только это, с деньгами... Плоховато у меня с ними.

Довольный голос в трубке хохотнул и коротко, но энергично посоветовал не париться по этому поводу. Приличных слов в трёх фразах было два - мать и рот. Ну да Виталий всегда так. Весёлый, удачливый и вечно при деньгах. Иди объясни такому, как прожить неделю на две тысячи.

Сбор гостей на даче происходил по известной схеме: первым приехал Сергей Васильевич, шеф Виталия в их мутноватой торговой конторе. Ключ у него был свой, Дениска подозревал, что сама дача - тоже его. Просто оформлена на Виталия на всякий пожарный. А может вместе владеют, пополам - иди разбери.

Следом за шефом приехали они с Виталием - машины у Дениски отродясь не было, приходилось падать на хвост приятелю. В старинных романах, которые он не читал, его роль скромно, но точно называлась "приживала".

Потом подрулила Дашка с подругой на своем оранжевом "опельке". Двухдверная игрушка с трудом одолела дачные колдобины, но дамы-таки прибыли. Подружка с порога бросилась на шею Васильичу, что навевало вполне определенные мысли. У Дашки был период половой неопределенности, это радовало.

Возможно, река вот-вот принесет то, что должна. Точнее, кого.

Два джипа, традиционно поставленные как придётся, забили всю парковку у дома. Дашкину "астру" пришлось закатить почти на руках и оставить у ворот. Васильич немедленно врубил в своей машине что-то заунывно-лагерное. С голубями над зоной и мамиными письмами. Громко, но привычно.

По первой, за приезд, накатили сразу, в процессе переноски приятно звякающих пакетов в дом. Усадив барышень за чистку картошки, вмазали ещё. Виталий затеялся с мясом, а Дениска остался в одиночестве. Поручать ему что-либо было себе дороже, так что он бродил по двору, зачем-то залез в сарай, едва не порвав о сложенный там хлам последние приличные джинсы. Поприставал к Дашке и Марине - вот как ее зовут, Васильичеву бабу, - но был послан. Зашёл в дом и побродил по комнатам второго этажа, любуясь тихой дачной перспективой. Домики, садики...

До шашлыка было часа полтора, а заняться-то - нечем. Дениска вышел из дома, выпил у столика в одно лицо и решил побродить по окрестностям.

Виталикова (или общая с шефом? да один чёрт) дача резко отличалась от маленьких домиков соседей. Примерно, как "Титаник" от буксиров. Денис прихватил с собой пару банок пива, чтобы не скучать по дороге. Из одной отпивал, вторую нёс, как боезапас. Большая блестящая гильза для победы над известной зелёной рептилией.

На дачных участках, сквозь кусты зелёных изгородей, виднелись люди. Кое-где стояли машины, но скромные, куда им до парочки бегемотов, стоящих на их участке.

После трёх поворотов Дениска понял, что сейчас слегка заблудится. Обернулся, разглядел черепицу на крыше Виталикова замка и решил возвращаться. Но не по своей дороге, а кругом. Довольно понятно, как пройти, дачи нарезаны квадратно-гнездовым образом. Да и отголоски музыки долетали даже досюда.

- Здорово, мужик! Пивком не поделишься? - Навстречу ему шагнул отдыхающий. Судя по щетине, волосам дыбом и опухшему лицу отдыхал он уже с неделю. Без перерыва.

- Да это... - Дениска допил банку, смял ее двумя руками, временно сунув запасной снаряд подмышку, и выкинул получившийся арт-объект под чью-то калитку. - Самому мало.

- Жадный... - мужик начал раскачиваться на месте, переминаясь с ноги на ногу. Мятые штаны его были обильно покрыты какими-то пятнами и потеками, а вот футболка - сравнительно чистая. Под себя он ссытся, что ли... - Ты москвич, не?

- Почему - москвич? - оторопел Денис, ковыряясь с открывалкой банки. - Здешний. Ну, в смысле, городской.

- Да москвичи такие жадные. Подыхать будешь - не похмелят. - Мужик перестал раскачиваться и шагнул вплотную к парню. - Ты с этим... С Барыгой?

Так в поселке звали Васильича, он однажды ржал, пересказывал слухи.

- С Сергеем Васильевичем, - кивнул Дениска. - А что?

- Да на вилы его надо, скота! И тебя заодно. Все люди как люди, а вы жлобье. Музыка всю ночь орёт, бабы ржут... Тьфу!

Мужик смачно выругался и на самом деле сплюнул под ноги Дениске. От пьяницы воняло кислым потом и застарелым перегаром.

- Мужик, да вали ты срать! Или спать. Куда хочешь. Что тебе за дело, как люди отдыхают?

- Люди... Да какие из вас люди? Ворьё одно. Или сжечь вас там нахрен... Ну да посмотрим... - угрожающе протянул мужик, потом повернулся и, казалось, потеряв интерес к собеседнику, побрёл вдаль.

Парень нервно запил разговор пивом, но уже через несколько минут выкинул его из головы. Мало ли дураков? Нажрутся и все им виноваты: кто чертей ловит, кому евреи мерещатся. Не до того ему, пора идти Дашку обольщать.

На даче за время его отсутствия Виталий разжёг мангал и уже насаживал умелыми руками куски мяса на шампуры. Остро пахло уксусом и приправами. Девки и правда ржали в голос, поочерёдно прыгая в бассейн. В купальниках. Дашка выгодно отличалась своим третьим размером от худосочной Марины, но Васильич смотрел на подругу с удовольствием.

- Деня, давай к нам! - заорала Дашка. - Водки только дерни, вода холодная.

- Иду! - отозвался он, выполняя пожелание. Под столиком уже стояли три пустых снаряда, шустро они начали отдыхать. В ударном темпе.

Переоделся в плавки, спустился по ступенькам в бассейн, держась за перила. Знает он эти штучки, только зазевайся - полетишь боком.

Васильич схватился за телефон, отошёл подальше от ревущей музыки - шансон сменился чем-то ухающим и скрежещущим. Поговорил, недовольно хмурясь, потом подошёл к столику и нацедил себе беленькой. Виталий обеспокоено глянул на шефа, но тот только махнул рукой: ничего, мол.

Денис рассматривал их из бассейна, в перерывах между брызгами, воплями и двумя падающими чуть не на голову девичьими телами. Дашка раскраснелась. Хотелось вылезти из бассейна, сорвать символический купальник и отодрать прямо на лужайке. Не стесняясь присутствия окружающих.

Он вздохнул о несбыточности мечты и так же медленно, тщательно держась, вылез из бассейна. Через уханье доносились обрывки разговора хозяев:

- Да опять Артурчик, я ему говорю - на неделе, но он же...

- А сейчас реально нет?

- Ты сам знаешь, всё бабло в товаре...

- ...укуреный?..

- Как обычно. Сказал, приедет и спалит всё нахрен...

- Брехня! Да его пацаны...

- ...я думаю. Забей.

Послышался звон сдвинутых рюмок, тонкой нотой просочившийся сквозь уханье музыки.

Веселье шло своим чередом, дурное, неинтересное даже самим участникам. Водка лилась, шашлык скворчал и плевался жирком, танцы танцевались. Незаметно село солнце, посвежело, но распаренным водкой людям было наплевать. Ближе к двум часам ночи появился заспанный нервный мужичок, но вовсе не тот, встреченный Денисом днём, громко возмущался и грозил полицией. Васильич смачно расписал мужичку его родословную, включая ближайших родственников, формы и методы копуляции с ними, а также настоятельно предложил путешествие к источникам жизни.

Бодро и без остановок.

Сиротливо оглядев трёх пьяных мужиков, гость предпочёл отбыть без потерь в здоровье и внешнем виде.

Денис весь вечер плотно опекал Дашку, подливал, накладывал и всячески предупреждал желания. Толку с этого было чуть: звезда очей крепко нажралась и жаловалась ему на какого-то Валерку, который испортил ей всю-всю-всю жизнь. Конечно, обнимать Дашку и чувствовать её голову у себя на плече было приятно, но незримый Валерка портил всю малину.

Васильич с Мариной давно оставили собравшихся, уйдя наверх. Виталий сидел у костра, в который давно высыпали угли из мангала и добавили свежих дров. Шевелил дрожащие багровым куски дерева здоровенной кочергой, иногда походил к ним с Дашкой на предмет выпить.

Дашка осоловела и попросила Виталия проводить ее в комнату. Пьяная-пьяная, а понимает, что Дениске такое дело доверять нельзя. Поимеет.

Он плюнул со злости в костёр и побрёл к расположенному в дальнем углу участка монументальному туалету. Не какая-нибудь будка с очком - солидное кирпичное строение с унитазом внутри. И этот вечер не сказать чтобы удался. Тварь она, Дашка. Как есть - тварь. Проходя под окнами, он заметил загоревшийся на втором этаже свет. Ну да... Виталик ей колыбельную споёт. Такое уже бывало, хоть и нечасто, он как-то рассказывал.

Свет в туалете Дениска зажигать не стал. Настроение настолько смутное, что любоваться заботливо обитыми вагонкой стенами не хотелось. Бросил дверь открытой, да и всё.

Освещённая одиноким фонарем у ворот площадка с затухающим костром - самое то для размышлений на горшке. Сидел бы и сидел, да только тишину и благолепие нарушил свет фар, наискосок подсветивших соседский заборчик. Рыкнул и выключился двигатель, фары погасли, немного пострекотала и заткнулась турбина. К ним, что ли, кто? Вроде, Виталик никого не...

В приоткрытые, да так и брошенные незапертыми ворота проскользнули три человека. Одеты во всё темное, один тащит какой-то свёрток. Охренеть! Сейчас грабить будут, пора ребят с девок стаскивать.

Но грабить никто никого не стал. Пара темных фигур негромко лязгнули чем-то металлическим, потом почти синхронно метнули небольшие шарики - ему показалось, как яблоки, - в окна: где горел свет у Виталика с этой шлюшкой, и в соседнее. Там, кстати, дрых Васильич и его плоскогрудая подружка. Одно окно было настежь и так, из второго посыпались осколки стекла. Раздалось два не особенно и громких хлопка, сопровождавшихся вспышками пламени. По ветвям и листьям окрестных деревьев словно простучал внезапный град. Странный такой, горизонтальный.

Тот из бандитов, что со свертком, что-то гортанно крикнул и все трое побежали в дом. Со второго этажа раздался стон: даже непонятно, мужской или женский. И из какой комнаты - не разобрать.

Дениска словно примерз к ободку унитаза. Головой понимал, что надо бежать, искать трубку, звонить в полицию - но сидел как сидел. В животе набух противный холодный ком, встал поперёк - ни туда, ни сюда.

На втором этаже послышались негромкие крики, несколько раз словно стукнуло что-то. Как молотком по гвоздю.

- Прячешься, москвич? - пахнуло ему в нос перегаром, потом и какой-то до боли знакомой химией. Не бензин, не ацетон, а вот... - Ссыкло ты, я так и думал.

Денис почувствовал, как медленно сползает с унитаза. Вниз. На пол.

В туалет зашёл давешний пьяница. В обеих руках у него было по бутылке, заткнутых тряпками. От них и шёл этот удушливый химический запах.

- Порешили твоих барыг? - хмыкнул мужик. - Ну и правильно. Нехрен тут пляски устраивать. Половецкие, мать вашу. Пошли, мстить будем.

- К-к-как? - еле выговорил Дениска, нащупывая пояс джинсов. Стоять скорчившись, да ещё с голым задом - это уж чересчур.

- Партизанскими методами! - поднял одну бутылку мужик и слегка встряхнул. - Я ж в прошлой жизни не просто химик, а главный технолог. Так намешал, что эти оттуда и не выйдут. А барыгам твоим уже плевать.

- Ты как сюда попал?

- Я-то? - мужик вытер нос о плечо. - Да через забор. Думал, машины ваши сжечь к чертям, да и домой. А тут вишь оно как... Да пойдём, не ссы!

Дениска понятия не имел, что намешал в свои бутылки этот народный мститель. Но вспыхнуло так, что любо-дорого - первый этаж заволокло пламенем не хуже, чем от огнемёта. Плюс дым - да не как-нибудь: огромное удушливое облако потянулось вверх, растекаясь по дому ядом.

- Особо не вдыхай, там намешано от души! - глуповато посмеиваясь, повторял мужичок.

Это Дениска уже понял: если он еле отплевался, вытирая разом воспалившиеся заплаканные глаза, то каково было тем троим, в доме?

Послышались вопли ужаса, в комнате Васильича кто-то распахнул окно, осыпая дорожку внизу осколками стёкол. Вот только одна проблема - все окна в доме, включая чердачное световое, были наглухо забраны решётками. Вмуровали их при строительстве, так, чтобы и машиной на тросе не выдернуть.

- У вас водка есть ещё? - жадно спросил мужик, вытирая руки о штаны. - На улице, в смысле? Про ту, что в доме теперь забудь.

- Там, на столике... - огорошенно ответил Денис. - Там почти ящик.

- Куда нам ящик? - удивился мужик и скользнул к столику. В дымовой завесе его и Денис-то разглядеть не мог, не то, что бандиты сверху.

Изо всех окон в чёрное ночное небо поднимались клубы дыма. Со второго этажа раздались выстрелы - несколько коротких очередей из автомата (а, вот с чем свёрток!) и - вразнобой - из двух пистолетов.

- Решетки выбить хотят... - со знанием дела сказал партизан, вернувшись с двумя бутылками водки. - А вот хрен!

Часом позже, сидя на берегу речки, Дениска вдруг понял, что судьба насыпала ему подлянки щедрой рукой только ради того, чтобы один-единственный раз спасти от смерти. Скомпенсировать, так сказать, чёрное и белое.

Инь и ян, мать их за ногу.

Он допил водку из горлышка и забросил бутылку подальше в воду. Негромко булькнуло и по воде побежали круги, затихая и сглаживаясь по мере удаления от появившегося в предрассветной хмари стеклянного поплавка.

Осталось придумать только одно: как добраться до города. Везти его обратно было некому.

© Юрий Жуков

- Ты меня напугать хочешь?

Лиза бегает по комнате в одних узких трусиках. Ищет расчёску. Я лежу на диване и слежу за ней взглядом. Приятное зрелище, пока что не надоедает. Три месяца и шесть дней.

- Да вот ещё! - я потягиваюсь и встаю.

Утренний стриптиз штука хорошая, но пора и на работу. Летнее солнце пронизывает тонкие занавески, подсвечивает танец пылинок. Идти никуда не хочется, но надо.

- Правду говорю. Ты сама у деда спроси.

Дед - он и есть дед. Мой и брата Серёги, отец нашей мамы. Серёга сейчас живёт в Алуште, да и не о нём речь. А мама и вовсе умерла три года назад. Погибла. Дед за рулём был и выжил, а её даже до больницы не довезли.

- Не буду я у него спрашивать! Вот что ты издеваешься?! Он у тебя такой... - Лиза крутит в воздухе пальцами, словно заворачивает невидимую лампочку. Грудь у нее при этом колышется, смешно и аппетитно. Да, сейчас бы вместо работы... - Смотрит только и мычит, хотя я слышала, как он сиделке что-то разумное объяснял.

- Ну и не спрашивай. - Я делаю вид, что обижаюсь, но это игра. И она знает, что игра. Просто я и правда опаздываю, поспешно натягиваю джинсы и выбираю из стопки футболок не самую мятую. - Вечером всё в силе?

- В кино? Конечно. Заскочу домой, Бармалея покормлю и в полвосьмого у "Эльдорадо". Ты же раньше никак?

Я киваю. Конечно, никак. А если сейчас опоздаю, то и полвосьмого под вопросом. Бармалей - это кот. "Эльдорадо" - торговый центр с пятью кинозалами, но это опять же не важно.

Как и Серёга с его Алуштой.

А вот Бармалей - персонаж важный. На вид - так уж точно. Он сейчас лежит на тумбочке, аккурат вдоль телевизора, словно какой-нибудь, прости Господи, саундбар. И похрапывает. Но глаза при этом приоткрыты и затянуты этой их кошачьей пеленой. Его котёнком принесла ещё мама, с тех пор и живёт. Сон, еда и редкое общение со зрителями.

- Деду что готовить?

- А вот у него и спроси, я-то откуда... Чёрт, где ключи от машины?

- В прихожей, где бросил. Спроси... Он мычит только. Говорить-то трудно.

Да, после аварии дед - не очень... Типа частичный паралич или как там это правильно? Приходящая сиделка, памперсы для взрослых и прочие нерадостные подробности. Несколько слов он выговаривает, но обычно не хочет. Лежит и смотрит с кровати, а взгляд острый. Так и не скажешь, что безнадёжный инвалид. Надоест на вошедшего смотреть - поворачивается к телеку. Тот у него весь день включен.

- Тогда как обычно: перечисляешь, что можешь сварить, а он пусть кивает. Ну, солнышко, что поделать? Всё, целую, побежал! А Марина Сергеевна его покормит.

Лиза кивает, копаясь в шкафу. Трусики уже лежат на полу, и она соблазнительно изогнулась совсем голышом. Я тихо подкрадываюсь и целую её в ямочку над упругой попкой.

- Ай! Костя! Я думала, ты ушёл, - она смеётся и обнимает меня, повернувшись. - Всё, пока, ночью нагоним!

Я выбегаю под палящее солнце и прыгаю за руль. Срочно кондиционер, иначе испекусь тут. Как омлет. Ворота во двор открываются с кнопки, пустяк, а удобно. Выехал, а за тобой сами и опустятся.

Пока еду, вспоминаю начало разговора. Смешно же, хотя Лизе не особенно: она копалась в мамином шкафу и наткнулась на увесистый мешок. У мамы была странная привычка, а рассказать подруге как-то повода раньше не было. Вот и наплел, что мама вычесывала Бармалея с самого начала, а мех собирала в мешочек. Я типа ржал до упаду ещё когда первый раз увидел. Спросил зачем.

- Кошки - существа мистические, - сказала мама. - Из из меха вещи обладают целебными свойствами и мощной аурой. Накоплю и свяжу тебе волшебный свитер.

Она вообще была повернута на этом: гороскопы, предсказания, советы Ванги Нострадамусу и прочей фигне. Впрочем, никому не мешала - увлекается, да и ладно. От свитера я гордо отказался, но мех продолжал наполнять мешок.

Я Лизе так и рассказал, почти как есть. Только чуток добавил сверху: там и заклинание семейное было, которое только дед помнит, и магический ритуал, как оживить запасы меха. В общем, ржачно вышло, а она всё всерьёз восприняла. Рассказать, что кое-что сочинял - обидится. Не рассказать - будет думать о нас, как о банде психов. Из меня и деда. А, ещё из Бармалея - мех-то его.

Под настроение ещё и не то сочинить можно, а люди напрягаются.

Работа... Даже рассказывать не буду. К истории отношения не имеет, а голову вам забивать тонкостями оптовой продажи сахара и круп я не буду. Деньги мне платят - и ладно.

Мне бы тоже было неинтересно слушать.

Лиза звонила за день дважды. Уточняла, купил ли я в пятницу масло и куда дел, если да. Второй раз, ближе к вечеру, сообщила, что кота покормила, дед выбрал кашу, а она нашла отпадную блузку. Вечером наденет. По мне, лучше без блузки, да и вовсе без одежды, если речь идёт о Лизавете, но в "Эльдорадо", конечно, не поняли бы.

В семь сорок две я был на парковке возле центра. По-божески, с нашими-то авралами на службе и пробками по дороге, опоздать всего на двенадцать минут.

Кино в восемь, везде успеваем.

Вот только Лизы на месте не было. Обычная наша точка пересечения - первый этаж у эскалаторов. Народа куча, но подруги-то нет. Телефон. Абонент - не абонент, плиз колл лэйте. Тьфу. Вот брать билеты и ждать, что в последний момент примчится? Или плюнуть и пойти сеансом позже.

Время от времени набирая молчаливого неабонента и косясь на медленно разряжающуюся трубку, я просидел в кафе больше часа. Кола и гамбургеры уже не лезли, да и волноваться начал. Предположим, телефон разбила. Или спёрли - у них в парикмахерской только отвернись, кресло с клиентом вынесут, не говоря уж о трубке. Но с чужого позвонить-то можно, у них восемь мастеров и служебный телефон есть.

Ближе к девяти плюнул и вышел к машине. Будем сперва дома искать, не пропала же звезда моих очей бесследно.

Судя по тщательно - паршивой заколки не оставила - собранным и увезенным вещам, наша недолгая совместная жизнь была закончена.

Поперек зеркала на дверце шкафа помадой написаны три слова. Не то, что вы подумали, хотя смысл близок.

Я. ТЕБЯ. БОЮСЬ.

На непривычно пустом столике, где ещё утром теснилась армия пузырьков и коробочек, позволяющих женщинам управлять иллюзиями, сейчас лежит единственная бумажка. Я понимаю, что это, даже не подходя ближе.

Дедово свидетельство о смерти, понятное дело. То, что я тщательно прячу от самого себя и других под стопкой старых свитеров. Датировано трёхлетней давностью, так уж вышло. Умная девочка Лиза, умная... А у меня язык длинноват. Придётся искать новую подружку, сколько их здесь уже сменилось. Так или иначе, ни одна не задерживается.

Причины меняются, следствие остаётся.

Я выхожу в коридор и иду в дедову комнату. Он уже спит под бормотание неутомимого телевизора. Щелкаю пультом, возвращаю его обратно на кровать, поближе к иссохшей руке в старческих пятнах.

На мгновение мне кажется, что вместо человека под одеялом лежит тщательно вылепленная из кошачьего меха фигура. В полный рост, аккуратно исполненная гениальным мастером.

На самом деле, всё так и есть.

Мне обидно только, что маму повторить не удалось - не знаю причин, сам ничего не понял, а она уже не подскажет. Время от времени я пробую, но толку никакого.

Гашу за собой свет, который, конечно, никак не мешает моему созданию и иду к себе. Сегодня надо вычесать Бармалея, добавить мех в мешок, а завтра приступать к поискам новой подруги жизни. Почему-то для сохранности моей куклы нужно присутствие дома хоть кого-то живого.

© Юрий Жуков

Лодка - загляденье! Целый катер, если быть точным. Стремительный силуэт, снесённая к корме рубка и мощный даже на вид мотор. Яхта в миниатюре, даже олигарху не западло было бы прокатиться на чуде техники. Наверное. Лично знаком Андрей с богачами не был.

- Санёк, это ж не лодка, это арт-объект! - он почувствовал, что влюбился. Сразу и бесповоротно. Вот такой углепластиковый роман с первого взгляда. - Мечта!

- Да ну, брось! - бурчит бывший одноклассник, сидя на корточках на корме и что-то делая с движком. То ли масло подливает, то ли ещё что. - Дорогая, это да. Но ничего такого... необычного. Давай девкам по коктейлю сооруди, да прокатимся. До моста домчим, развернёмся и сюда обратно.

Андрей кивает и идёт в рубку, низко наклонив голову. Несмотря на ухмылку Санька, он единственный из компании надел-таки спасательный жилет и выглядит немного комично. Детская нелюбовь к воде, что поделать. Побаивается он её, скажем уж совсем честно. Все развлечения Санька ему нравятся, но вот именно с водой - противоречия. Если бы не красавица-лодка, он бы вообще не повелся на "покатушки".

На креслах позади места рулевого щебечут их сегодняшние спутницы. Марина и Регина. Блин, не перепутать бы. Хотя один чёрт: прокатимся, ресторан и в нумера. Вряд ли что-то большее: сам катер зацепил его гораздо больше этих двоих. Он на самом деле красив.

Отпуск на малой родине начинает Андрею нравиться. В столице духота, суета и работа, а здесь старый друг, к тому же разбогатевший, девки на любой вкус и - этот катер.

- Девчонки! - с фальшивой улыбкой говорит он. - Кому чего выпить?

- Ма-а-хито... - лениво тянет Марина. Или Регина? Выходит у неё решительно гадко, как у рублёвой шлюхи. Впрочем, ценник и так немногим выше.

- Апельсиновый сок и капельку водки. Капелюшечку, - улыбается вторая.

- Отвёртку, что ли? Так бы и сказала.

- Фу! Отвёртка - некрасиво... Это я тебе, Андрейка, как филолог скажу. Дипломированный, между прочим.

За "Андрейку" хочется взять её на руки, крепко прижать к себе в последний раз и вынести на палубу. А оттуда выкинуть за борт. Княжна хренова. Филолух персидский, пять тысяч за ночь.

Бар у Санька, кстати, шикарный. Запас - человек двадцать напоить, с учётом пожеланий, смешивания и взбалтывания. Дорого и богато, как говорится.

Пока Андрей возится с парой коктейлей, хозяин пролазит к рулю, попутно погладив Регину (или Марину? в общем, которая с ма-а-хито) по бедру и заводит движок. Торпеда оживает иллюминацией приборов. За спинами размеренно рокочет. Торчащий перед панорамными стёклами причал слегка наклоняется, потом начинает двигаться в сторону. Открывается простор водохранилища с далёким берегом на горизонте. До моря - тыща вёрст, но и здесь неплохо. На такой-то лодке.

Себе и Саньку Андрей плещет по полстакана виски, кидает лёд и протягивает другу его порцию.

До моста действительно домчали. Прогулочный катер, на котором Андрей катался когда-то по этим водам, убил бы не меньше часа, а они - раз и уже поблизости. Минут десять, не больше.

- Между опорами пройдёмся "змейкой" и на хауз! - громко объявляет Санёк. - Нет возражений?

Спутницам решительно всё равно, Андрей тоже не протестует. Катер закладывает вираж, почти ложится на левый борт и ловко огибает опору, нырнув в тень под мостом. Крутая волна от поворота бьёт в быки моста и рассыпается пеной. Санёк крутит штурвал, кидая катер на другой борт. Мелькает бетонное основание, от которого вверх уходят мощные металлоконструкции. Снова поворот.

Ошибается рулевой всего раз, но на такой скорости и этого достаточно. Андрей даже не понимает, что они врезались: просто неведомая сила швыряет его головой вперёд в стекло, мгновенно и безжалостно. А потом...

Потом наступает темнота, в которой то и дело вспыхивают и гаснут вдали крохотные алые точки, словно кто-то жжёт в ночной тишине спички. Чиркает и недовольно задувает почти сразу.

- Смотри-ка! - насмешливо говорит мужской голос. - Я думал, сразу в расход, а ты ещё живой. Что ж с тобой делать?

- Кто вы? - спрашивает Андрей темноту.

В ответ раздаётся смех. Тихий и нестрашный, но у отпускника почему-то холодеет в том месте, где раньше было сердце.

Где-то внутри.

- Я здесь так... На подхвате. Раз ты живой ещё, могу предложить одну забаву. Всё равно кто-то должен это делать, давай ты, что ли.

Андрей мучительно хочет встать, зажечь хоть какой-то свет и рассмотреть собеседника. Но ни ног, на которые можно встать, ни рук он не чувствует. Разум явно существует сам по себе. Сияет, так сказать, в чистом виде.

Только очень неярко.

- Какую забаву? - он понимает, что даже не произносит слова, а просто их думает. И голос он не слышит, чужие мысли просто проносятся где-то внутри него. Но со своими - не спутать.

- Вселенная - бесконечна, ты в курсе? - спрашивает голос. - Стало быть и миров в ней множество. Мы их обставляем вроде как мебелью: деревья, зверьё всякое. Скалы-водопады. Получается не очень разнообразно, но чем богаты... А разумных существ придумывают другие. Вот ты можешь, невелика работа. Вдруг что интересное изобретёшь?

- Ничего не понял. А как я их создам?

- Силой мысли, дорогой. Да ты сообразишь! Только изобретательнее давай, с выдумкой.

Андрей хочет уточнить хоть что-то, но темнота с гаснущими спичками сменяется ярко освещенной поляной посреди леса. Резко так, было одно, стало другое, как пальцами кто-то щёлкнул. Яркое почти белое солнце бьёт сверху сквозь просветы листвы. Очень жарко, даже здесь в тени.

Зато вернулось тело: Андрей ощупывает лицо, хлопает себя по бедру, больно щиплет правой рукой левую. Да, всё на месте. Он даже в том же наряде, что и на катере, минус спасжилет. Но почему-то босиком: стильные сандалии испарились начисто.

- Что вообще творится? - интересуется он у ближайшего дерева, напоминающего папоротник-переросток. - Кого мне здесь создавать? Как?

Звуки собственного голоса успокаивают. Раз говорит, значит жив. И умеренно здоров.

- Хочу создать разумное существо! - неизвестно кому заявляет Андрей. Ответа нет. Только с вершины одного из деревьев поблизости валится неведомый мусор: семена не семена, непонятно. Труха какая-то.

В небо с дерева, шумно хлопая крыльями взлетает непонятная тварь. Клюв на полметра и кожистые крылья.

Андрей зажмуривается и представляет себе обезьяну. Надо же с чего-то начинать? Открывает глаза: перед ним стоит классическая горилла. Горбатая, заросшая чёрной шерстью, она чешет зад и поглядывает на творца маленькими злыми глазками.

- Ты чего, разумная? - опешив, спрашивает он.

Горилла продолжает чесаться. Андрей закрывает глаза и желает, чтобы горилла стала выглядеть приличнее. Ближе к венцу природы.

Новый вариант в два раза выше, шерсти меньше. Морда отчётливо напоминает начальника отдела конторы, где Андрей работает. Горилла цокает зубом и недовольно крутит головой на неожиданно тонкой шее.

- Банально как-то, - недовольно сообщает Андрей. То ли своему творению, то ли так... Мирозданию. - А если тебе лап прибавить?

У нового венца природы появляется третья нога, отчего она начинает напоминать этого... Из сборной по футболу. Лап теперь четыре, что сказывается на удобстве почеса. Так и мелькают, как у вшивого Шивы.

- Может, тебе рога присобачить? - Андрей откровенно ржет, воплощая фантазии в ни в чем не повинном существе. Многорукая горилла обзаводится рогами, костяным гребнем от лба до самого зада, вдоль всей спины. Уши заостряются и становятся торчком, нос превращается в совершенно поросячий пятачок. Пальцев на руках уже по шесть, нет - по семь. Зато ноги оканчиваются копытцами, на которых несчастная тварь с трудом балансирует.

- Скажи: ма-а-хито! - глумится Андрей.

Бывшая горилла издаёт протяжный клёкот. В нём слышны боль и тревога за неясное будущее расы.

Шесть у неё давно перестала быть чёрной: все цвета радуги, наползающими друг на друга неровными пятнами. В одной паре рук появляются дополнительные суставы, а во лбу - третий глаз, крупный, налитый кровью и почему-то с вертикальным зрачком.

- А, чёрт, да! Крылья же. Но чтобы летать не могло, - бормочет себе под нос Андрей. Тварь с грустью обнаруживает за спиной пару кокетливых крылышек, покрытых чешуей. Следом творец выворачивает ей коленями назад ноги, добавляет длинный львиный хвост с кисточкой и затейливое перо на макушке, растущее прямо из гребня.

- Отлично! Теперь половые признаки... Первичные, вторичные и третичные. Кстати, сразу рядом второй экземпляр, пожалуйста. Будем ему бабу делать.

Минут через двадцать сеанс творения закончен. Солнце немного ушло в сторону от зенита, и Андрей чувствует, что пора отдохнуть. Два пугающе прекрасных существа блеют и пытаются обнюхать друг друга, мелодично сталкиваясь рогами. Самка получилась даже крупнее, что сулит новорожденному человечеству массу будущих неожиданностей.

Внезапно оказывается, что и перемещаться по новому миру можно силой мысли. Из леса Андрей переносится на берег моря, но от зрелища водных просторов его начинает ощутимо подташнивать. Потом уютная долина в горах, неподалеку от ровно шумящего водопада. Лесное озеро. Берег равнинной реки.

Куда бы он ни попадал, везде есть какая-то вода, чёрт бы её побрал!

Пара свежеслепленных властелинов мира переносится вслед за ним, как привязанная. Самец почти правильно произносит "ма-а-хито!", благоговейно складывая ладони одной пары рук. Второй парой он непрерывно чешется. Самка криво улыбается, демонстрируя ровные острые зубы и раздвоенный змеиный язычок. Из угла рта у неё стекает на землю слюна, заставляющая траву в местах попадания желтеть и жухнуть.

Андрей с облегчением оказывается обратно на поляне, с которой всё и началось. Воды здесь точно нет.

- Ладно. Пошутили и хватит. Надо бы кого-то нормального создать, раз уж так...

- ...получилось, будем лечить! Парню ещё повезло, остальные трое - трупы. - Над ухом звучит знакомый голос, тот самый, из темноты.

Андрей с трудом приподнимает внезапно тяжёлые веки. Белые стены. Футуристичный агрегат, с экраном и кучей кнопок, от которого к лежащему творцу протянуты шланги и провода. Ощутимо пахнет чем-то специфически больничным.

- Вот и молодец, в себя пришёл! - участливо говорит тот же голос, и над Андреем склоняется седоватый врач в криво надетой зелёной шапочке. - Как вас зовут, помните? Возраст ваш?

- Андрей... - шепчет тот. В голове путаются обрывки воспоминаний: Санёк, катер, две жутких химеры на поляне, снова лодка - уже под мостом, темнота с огоньками. - Андрей Иванов. Двадцать девять. В августе.

- Умничка! Вам крепко повезло, из-за спасжилета. Теперь всё будет хорошо.

К агрегату подходит медсестра в белом, жмёт какие-то кнопки. Аппарат начинает попискивать, словно задавая ритм всей следующей жизни больного.

- Доктор, - тихо говорит Андрей. - Я там такого насоздавал, самому страшно... Может, вторая попытка, а?

- Не волнуйтесь, голубчик, - подмигивает ему врач и очень тихо продолжает. - Очень забавно вышло. Вас, людей, тоже спьяну и в коме придумали, а ничего - живёте. Восстанавливайтесь, сейчас это главное.

Андрей чувствует, как проваливается в болезненный, дурной сон, явно от лекарств.

Сквозь угасающее пищание аппарата ему чудятся огромные толпы чудовищных созданий на трёх копытах, окружившие гигантскую пирамиду. В глазах рябит от разноцветной шерсти, словно на собравшихся вылили все возможные краски.

На вершине, почти под облаками стоит особенно крупная особь, потрясая зажатой в руке палкой. Остальные три руки подняты к небу, и всю эту картину пронзает многоголосый вой:

- И сказал творец первое слово: ма-а-хито!!!

© Юрий Жуков

Шестнадцать этажей, "чешка". Унылое серое говно, тёзка школьной обуви. Той, что для физкультуры, где метание гранаты и прыжки через козла. А здесь они, козлы, в основном и живут. Компактно. Квадратно-гнездовым образом, возвратно-поступательно.

Кривошипно, разумеется, шатунно.

Весь микрорайон набит этими коробками для обуви: система коридорная, в лифтах не срать.

Всё равно срут. Когда не ссут или не спят, так и не доехав до родной двери.

То ли карма такая у многоэтажек, то ли люди виноваты. Хрен его знает, не силён я в фэн-шуе. А людей просто не люблю. Тут лишь бы в говно не вляпаться, пока доберусь до одиннадцатого этажа, долгой дорогой разбитых лампочек и тёмных поворотов.

Зачем? Нет, я здесь не живу. И так судьба сложная, что бы ещё и сюда заселяться. Здесь живёт мой друг Толик, и он - алкаш.

Алкаш, но не козёл, такая тема.

По сравнению с ним, я трезвенник. Язвенник. Будильник, понедельник, начальник. Знаете ещё неприятные слова с тем же окончанием? В общем, когда мне грустно, я беру самую дешёвую водку и иду к Толику. Он всегда дома. Для людей сильно пьющих свойственно время от времени мёрзнуть в обезьяннике или спать в чужих подъездах.

Всё так. Просто Толик вернулся на костылях.

С протезами как-то не срослось - продукция "Росмедтехники" ближе к продолжению мучений, а на импортные... Ну что я вам рассказываю - сталкивались, поймёте. Нет? Тем более не стоит говорить. Примите как данность. Инвалидная коляска и подъезд Толикова муравейника - вовсе взаимоисключающие понятия. Короче, дома он, дома.

Можно смело идти.

Дверь открывает тётя Клава - почти круглая женщина лет сорока с неведомым гаком. Мать Толика. Меня она знает с рождения, когда-то жили рядом. Слов не надо, кивает - проходи, мол. Вытирает руки о грязный халат, смотрит на сумку у меня на плече. Лицо ничего не выражает. Раньше хмурилась, а последние полгода... Я на иконах такие лица видел. И такой взгляд. Хоть и не похожа она ни разу на образа.

Молчит. Да тут и не поговоришь особо, из Толиковой комнаты пяток этажей озвучивает Nirvana. До армии слушал чего подобрее, стингов всяких, а как вернулся - только так. Чтобы рубило. Чем громче - тем лучше. В прихожей тонко позвякивают друг об друга пустые бутылки на полу, вот это слышно.

А людей здесь услышать тяжело.

Накурено, несмотря на приоткрытое окно, просто адски. Толик сидит и читает книжку. Дикое зрелище подо все эти децибелы, но - тем не менее. Цветастая обложка с дурацкими рожами, мечами, горами. Смотрит на меня поверх всего этого колорита. Потом бросает томик на постель и костылём дотягивается до ползунка громкости на усилителе.

- Чего? - Он умудряется поздороваться и спросить одним ёмким словом.

- Пара "ферейнов".

- Ништяк...

Кажется, что он теряет ко мне всякий интерес, снова берётся за книжку. Желязны. Принцы какого-то Амбера. Я сажусь на раздолбанное, ещё со старой квартиры кресло.

- Чего сел? - бурчит Толик. - Посуду неси. Яблоки там были, попроси мать.

Иду на кухню. Тётя Клава курит, сидя за столом. На кухне довольно чисто, хотя и лезет изо всех щелей нищета. И раньше жили небогато, а теперь уж...

- Стаканы в шкафу.

- А яблоки?

- Под мойкой в корзине. Нож возьми, не грызть же их под водку.

Она выдыхает дым и смотрит куда-то в окно.

- На дежурство вечером... Мне полстакана налейте.

Я киваю, копаясь в ящике с корявыми зелёными яблоками. Их там два десятка, кажется, штуки три выбрать получше недолго. А в реальности - нечего выбирать. Одинаково кривые. Небось, ещё и кислые.

Через полчаса мы уже тёплые. Ломтики яблок, сперва показавшиеся дрянью, съедены подчистую. Тётя Клава просит убавить звук и звонит к себе в больницу. Я слышу, как она уговаривает какую-то Марину заменить её на дежурстве. Та явно торгуется: может на выходных за неё выйти, может ещё чего. Мы не вникаем. Кобейн сменяет Napalm Death, Толик давно закинул книжку куда-то под шкаф. Вторая бутылка идёт вовсю, и я понимаю, что пора за ещё.

- Сиди, мать сходит! Ты ж гость. Денег ей дай только, а то у нас...

Кассетник на паузе, иначе и друг друга не услышать.

Я выгребаю мятые тысячные, похожие на лотерейные билеты. Купечески размашистый флаг "новой России", аляповатый шрифт. Брынцаловка стоит десятку, до стипендии мне ещё жить да жить, а... Да и хер с ним! Хорошо сидим. Я оставляю пару бумажек, остальное отдаю тёте Клаве. Она переоделась для улицы, правда, вид пьяноватый - но этим никого не удивишь.

Теперь это за счастье - значит, есть хотя бы на что пить.

- Сигарет купи, мать! - хрипло кричит в догонку Толик. Входная дверь хлопает: услышала, нет?

- Ладно, фигня. У меня бычков тут на неделю... - он достает из-под кровати набитую окурками двухлитровую банку. - Было бы бухло, а это всё фигня.

Мы выбираем два бычка подлиннее и закуриваем. Я убираю громкость до вменяемой и щёлкаю клавишей. "Маяк" исправно рычит дальше голосом Барни Гринвея, но уши не отрывает.

- Толь... - я начинаю говорить и замолкаю. Что сказать: кончай бухать? Или что он о будущем думает - спросить? Так какое у него будущее...

- Чего? Ты спрашивай, только не про...

Слово "война" мы не произносим. Он, когда вернулся, сразу попросил. Иногда напивается, сам рассказывает, но без этого. И название тех краёв никогда не говорит. Кто не в теме - и не поймёт, где был, когда, зачем.

- Да не, я так. Я про книжку хотел... Интересная? А то я фантастику не очень, сам знаешь.

- Да говно книга. - Толик одной затяжкой дотягивает окурок до губ, морщится и тушит в блюдце, из которого и так сыпется на кровать пепел. - Сказка. Зато отвлекает, типа так.

- Болят? - я не удерживаюсь, киваю на его ноги.

Толик задумчиво, словно только что увидел, задирает штанины заношенных треников. Оттуда выглядывают две культи - ноги ниже колен переходят в два странных нераскрытых бутона, розовых с жёлтым.

- Болят, - заторможенно кивает Толик. - На правой знаешь как ступня болит? Типа в угли наступил. По ночам особенно.

- Фантомные боли, - выкапываю я в голове научное название.

- Они, хирург в госпитале так и говорил. Пройдёт. Когда бухой, вообще нормально. Заснул и бегу куда-то. Как в детстве в парке, помнишь? Там возле пруда горка была, мы ещё наперегонки...

Он обрывает себя на полуслове и допивает водку. Стакан ставит назад медленно, аккуратно, словно боится разбить. Гладит пальцем грани, одну за другой.

- Сам как, чё?

- Учусь. В следующем году диплом, я ж говорил.

- Дело нужное, чё. Работать пойдёшь.

- Хрен пойму куда только, по такой жизни.

- Ага... С бабами как, завёл?

- Постоянной нет. Да бабок же нет, жилья тоже, а без них тоска.

- Херня это всё. Я бы и без бабок сейчас погулял, да вот...

Мы ступаем на очередной тонкий лёд. Наташка и так его не особо ждала, но, вроде, что-то обещала. А как узнала - так и не появилась. Я хотел к ней съездить, но Толик запретил. Слово взял. Забыли, проехали.

Но упоминать её не стоит.

- Я знаешь, Володь, что думаю... - он начинает искать в банке очередной окурок. - Недавно в газете прочитал. Про чувака одного... Слушай, у тебя дрель есть?

Прыжок в беседе я не понял.

- У батька если только... Но мы с ним очередной раз не особо. Третья жена у человека, пусть развлекается. Короче, нет.

- Жалко. У матери на кухне карниз на соплях висит, нужна дрель. И сверло особое, там бетон сверху.

- Алмазное?

- Ну да, лучше алмазное. Можно победитовое.

- Что это за хрень?

- Победит? Ну ты чё, дикий совсем. Сталь такая, с присадками, берёт всё. - Он выцепляет-таки добычу и прикуривает. Бросает спичку в окно, но промахивается, она остаётся лежать трупиком на линолеуме. - Отставить!

Это он то ли спичке, то ли мне - чёрт его знает.

- Короче, Володь, такая история: вернулся чувак... Ну, с той ещё. С немцами. Живой, но ни рук, ни ног. Обрубок, блин... Наверное, мне бы завидовал. Жена с ним возилась - куда деваться? А ему жизнь не мила, понятное дело. Бухать ещё можно, а поссать уже не пойдёшь. Задумал кончать с этим делом - а как? Яд никто не даст. Зарезаться - нечем, вешаться тоже не вариант. Бес-по-мощь-ность...

Я плеснул по трети стакана, болтнул бутылку. На пару раз, пора бы тёте Клаве и вернуться.

- Вот... И придумал он. Нас, инвалидов, не остановишь. Сказал жене, чтобы у окна его ставила. На улицу смотреть, всё жизнь. Та задумалась, неладно что-то, но стол подтащила к окну, поставила. Вроде, нормально: даже и упадёт вперёд, но не в окно. Не долетит.

- Толик, чё-то тема стремная...

- Нормальная тема, не мешай. Короче, ушёл он всё-таки. В окно. Знаешь, как?

Я молчу. Да ему и не важно, что я делаю.

- Зубами за занавеску ухватился, поднял себя так и раскачал. Как до окна начал долетать, так и разжал зубы. Прикинь?

Толик начинает смеяться. Громко, словно задыхаясь, и совсем как-то невесело. Меня передёргивает, а он не может остановиться.

- Вот, я и думаю: карниз у нас хлипковат. Прикинь? Починить бы...

Я не знаю, что бы сказал в ответ, но тут хлопнула дверь. Тётя Клава, похоже, вмазала где-то ещё по дороге, но честно принесла два ствола водки, пару пачек "Ватры" и нехитрую жратву. Всё лучше, чем продолжать этот разговор.

Как допивали - не помню. Спорили о чём-то. Кажется. Ругались - опять же, кажется. Музыка орала, по батарее гремели соседи. Кто-то из пацанов приходил ещё, потом свалил. Тётя Клава нажралась в слюни и уснула на кухне с зажженной сигаретой в руке, подпалила и так неприглядный стол. Завтра ожог на руке болеть будет.

Толик вырубился на своей кровати, сидя, уткнувшись головой в костыль. Я на кресле.

Потом провал, на полночи.

Не знаю, почему, но мне дико захотелось пить во сне. Воды бы мне, воды - чем больше, тем лучше, но вместо неё я во сне видел Толика.

В него с хрустом взгрызается толстое как веник сверкающее сверло. Острая крутящаяся спираль пробивает ему грудь, выходя из спины. Сверлит ноги, которые на месте, как до войны. Пробивает худые руки, но кровь почему-то не льётся, словно его тело просто пластиковый муляж. Только трясётся и ломается под натиском стали, как неживое.

Иногда сверло впивается ему в голову, круша кости, вырывая наружу желтовато-серый мозг. Комки летят во все стороны, как будто кто-то угодил ложкой в тарелку с наваристым бульоном.

- Прикинь? - спрашивает меня тогда Толик и смеётся. Жутко и безостановочно, как наяву. - Всего-то - разжать зубы!

Мне очень страшно спать, но ещё более страшно - проснуться. Кто его знает, что я увижу.

© Юрий Жуков

Андреев открыл дверь на крышу. Сначала прошёлся по лестнице в небеса, выше крайнего двенадцатого этажа. Прислушался к тишине. Долго возился с замком, вышел под звёзды.

Крыша плоская, ограждение по краям и - почти пуста. Только сбоку, возле темнеющей будки лифта лежит что-то. Штабель досок или связка рубероида. Пара бочек. Ремонт? Не важно.

Это всё не важно.

Соседние дома стоят рядом - протяни руку над пустотой и дотронься. Если руки длинные. Стены, балконы, окна, за которыми идёт поздний ужин или смотрят телевизор. Пьют или спят. Множество чужих людей со своими жизнями, так похожими друг на друга.

- Я уже здесь... - выдыхает он в небо. Оно молчит.

Звёзды давно неразговорчивы. Только в детстве казалось, что они что-то шепчут в ответ. Сейчас - нет. Уже давно и совсем нет. Андреев знает, что выглядит глупо, но его волнует не это. Он смотрит вверх, задрав голову. Над ним висит круглая сырная луна, с которой, как ему кажется, недовольно хмурится старик, собранный из всех этих морей грёз и кратеров Ломоносова.

- Я пришёл рассказать, как живу. Пожаловаться, не без этого... Тебе интересно?

Андреев долго молчит и только потом продолжает. Длинное некрасивое лицо его с крючковатым носом кривится.

- Она умерла... Совсем. Навсегда. И я теперь знаю, что делать. Я хочу разгадать секрет смерти. Что там, после того, как? Когда останавливается всё, что жизнь. Мозг... Хотя какой у неё, к черту, мозг?! Сердце... Что там ещё? Кровь сворачивается, да.

На слове "кровь" Андреева толкает внезапный порыв ветра. Бодает в грудь и неприятно холодит шею, словно колючим шарфом. Он не обращает внимание.

- Я же волшебник. Но не бог. Только боги знают, как оживить... Не я. Так хотя бы понять, что там. Если я пойму, я смогу написать...

- Слушай, кончай орать! - прерывает его недовольный хриплый голос. Как раз оттуда, из досок-бочек. - Люди спят. Еле нашёл место поспокойнее, так и здесь дурак какой-то!

Андреев удивлённо поворачивает голову. Достаёт фонарик и светит в направлении голоса. В прыгающем овале света шевелится нечто человекообразное. Бомж? Из-под груды грязных одеял, курток или подобной дряни выглядывает печеное яблоко лица. Дверь же заперта была, как он сюда...

- И в глаза не свети, сволочь! - Так же хрипло продолжает яблоко. - Мент, что ли?

- Да нет... - растерянно отвечает Андреев. - Волшебник я. Добрый. С луной вышел поговорить, с небом...

- Иди отсюда. Волшебник он... Или бутылку давай. Две. И стой тогда, сколько надо. - Бомж садится в своих тряпках. Порыв ветра доносит до Андреева гнетущую вонь - смесь мочи, перегара и немытого тела. - Чего встал? Два пузыря, говорю, и шамань тут до утра. Или уматывай!

Андреев растерянно молчит. Потом поднимает руки, растопыривает их, став похожим на птицу. Звёзды над головой, до этого равнодушные ко всему, начинают мигать. Одна, вторая, вот уже десятками чуть гаснут и загораются ярче. Старик на Луне кривится ещё сильнее: то ли тени так бегут, то ли не нравится ему происходящее. Порыв ветра закручивается вокруг Андреева, треплет волосы, рвёт края одежды. Волшебник начинает крутиться на одном месте, как танцующий дервиш.

Звёзды мигают над ним в странном ритме, сопровождая этот молчаливый танец.

Бомж встаёт на ноги, но помалкивает. Смотрит на начавшееся безобразие взглядом индейского вождя - равнодушно, но зорко. Дон Хуан лениво оценивает чужую практику.

- Проще можно. Домой спустился, принёс. Да и всё. Развёл тут чёрную магию... Кто у тебя помер? Жена?

Андреев останавливает свой странный танец. Он держит в обеих руках по бутылке виски, звёзды над ним медленно успокаиваются.

- Держи, вымогатель. Нет, я не женат. Кошка у меня... Как говорят - ушла на радугу? Пей. За упокой можно.

- Гля, щедрый! Ну давай... - Бомж подходит ближе и забирает выпивку. От него невыносимо смердит. - Вискарь? Ладно... Разрешаю дальше шаманить.

Он свинчивает пробку и делает первый долгий глоток. Андреев старается не дышать, но и в сторону не отходит. Так и стоят рядом - один в позе горниста, второй с опущенной головой и поникшими плечами.

- Неплохо, - отрывается от бутылки бомж. - Очень даже. Рассказывай давай. Я ж не небо, может, чего посоветую. Кошка тоже волшебная была?

- Да нет... Самая обычная кошка. Беспородная.

- Возьми котёнка, блин. Чего тут убиваться?

- Да я к этой привык... Сорок шесть лет рядом прожила, столько заклинаний извел, чтобы дольше... И всё равно вот.

Бомж сделал новый длинный глоток. На гранях бутылки сверкают звёзды.

- Фигня это всё! Я вон человека дорогого не уберёг, да и то - живу как-то. А ты по кошке плачешь.

- Слушай, а я и не сообразил сразу: как ты сюда попал? Дверь-то на замке. Сам открывал.

Бомж прищуривается, становясь похож на восточного мудреца. Вряд ли только от них так воняет, хотя кто их знает.

- А я тоже волшебник, прикинь? Здесь сегодня это... Место встречи. Которое изменить нельзя. Так что рассказывай, не сбивайся!

- Воняешь ты слишком, для волшебника-то.

- Это у меня наказание такое. Сам придумал. Раз уж ничего не смог сделать, когда надо, пусть дальше всё плохо будет. К тому же добрым меня никогда не считали. Я больше по боевым заклинаниям. Хочешь, разрушу что-нибудь? Не хочешь... Ну и хрен с тобой. Я пить буду.

- Да пей на здоровье! А рушить ничего не надо.

Бомж согласно булькает выпивкой, отрывается от бутылки, занюхивает рукавом.

- Зря ты, мужик, с небом беседуешь. Никакого прока. Я тоже верил когда-то, молился, жертвы богатые приносил. А потом в самый нужный момент - раз! И не успел помочь. Сам дурак. И никакие боги ничего не исправили.

- Так тоже бывает... - Андреев присматривается к собеседнику и, на своё удивление, видит сквозь вонючие тряпки, пропитое лицо и грязные пальцы, сжимающие бутылку, совсем другого человека. Мудрого, гордого, одетого в тёмно-синий плащ с серебряным звёздами. На груди у него отсвечивает острыми лучами камень в оправе.

Этот человек может почти всё - и ничего больше не хочет.

Так бывает. Правда, воскрешать мёртвых и этому не под силу. Остаётся наказать самого себя и вечно скитаться по миру. Как и самому Андрееву, хотя причины у них разные. Один воспевает любовь, как может, через все препятствия, видя мудрыми глазами, как неоправданно жестоки люди. Второй грустит о своём короле. О преданом по глупости друге. О рухнувшем Камелоте.

Не одни они бродят по свету, иногда сталкиваясь вот так случайно. Зачем? Да кто его знает. Зачем-то...

Звёзды равнодушно смотрят вниз, на мир, в котором есть любовь, но нет справедливости. Давно плюнувший на запах, исходящий от Мерлина, Ганс-Христиан сидит с ним рядом, свесив ноги с невысокой ограды крыши. Он отпивает из бокала приторно-сладкий ликёр и молчит.

В свете редких окон бокал кажется почти чёрным, но это не так. Ликёр густой и желтоватый, как Луна. Как будто её слёзы случайно капнули в бокал - смесь спирта, сахара и вдохновения для тех, кто не закрывает глаза по ночам. Для тех, кто теряет любимых, сохраняя память о них в вечных словах.

Внутри бессмертного Андерсена рождается новая сказка, в которой добро победит зло. И все останутся живы, даже король Артур.

Кошку только не вернуть, даже в сказке... Так бывает.

© Юрий Жуков

Иван Степанович умер ночью.

Ещё около часа жена слышала, как он ходит по квартире - из туалета на кухню, оттуда на балкон, курить. Покашливает. Задел ногой неудачно стоящий на проходе диван, вполголоса выматерился.

Дальше она уснула, а с утра нашла его сидящим на том самом диване: в руке пульт, телевизор даже включить не успел. Лицо спокойное, словно узнал что-то важное, глаза приоткрыты. Так вот сидит и смотрит в чёрное зеркало старенького "Самсунга", отвесив нижнюю челюсть.

Будто задумался о вечном.

Сперва она в слёзы. Жили они не то, чтобы дружно, всякое бывало. Работал, но как-то без достижений. Пил. Сперва умеренно, по пятницам, снимая стресс. Потом, когда потерял работу, быстро скатился к запоям. На последние деньги перед получкой жена отвела его к наркологу. Иван Степанович не спорил, не ругался, пошёл покорно. Как на верёвочке.

После этого два года ни капли. Правда, от этого он не изменился.

Иван Степанович вообще был человек тихий, нелюдимый, не склонный к агрессии. Даже пьяный тихо улыбался каким-то своим мыслям и ложился спать.

Потом слегка успокоилась. Позвонила сестре.

- Валя, Гришкин умер... - Как-то незаметно, через десяток лет семейной жизни, жена начала звать его по фамилии. До того - Ванечка, а на Степаныча покойный не тянул: был небольшого роста, сухощав, незаметен. - Ночью, да... Сердце, небось. Конечно! Скорую, полицию, не знаю, кого ещё вызывать? Да? Приезжай. Давление себе померяю, не волнуйся. Ага. Ну ладно...

Сестра даже не удивилась. Никогда не любила она Ивана Степановича, вот и сейчас - спокойна, как танк. А жене... то есть, уже вдове, стало грустно. Тридцать лет прожили, привыкла уже.

Она зашла в гостиную, где покойный хозяин дома так и сидел на диване, и остановилась перед ним.

- Ушёл... Даже не попрощался. На сигареты тебе времени хватило, Гришкин, а меня разбудить - нет. Свинья ты... Хотя жалко. И как жить дальше?

Она снова всхлипнула и пошла на кухню, чтобы чем-то себя занять. Перемыла стопку тарелок в раковине, привычно рассовала в сушилку: одну за одной. Почему-то вспомнила, как они познакомились: Иван Степанович был самым весёлым парнем тогда, в той компании, в гостях у... А, да не важно. У кого-то из девчонок в общежитии. Танцевали, кажется, да... Играли "Мираж" и Modern Talking. Ё махот, ё масол.

Да, да, точно! Куда что девалось?

- Эх, Ваня, Ваня... Тридцать лет с тобой псу под жопу. И сам не радовался, и мне не давал. Ни денег, ни хрена... Что вот после тебя осталось? Долги банку, да шкаф с одеждой? И та ношеная вся, только бомжам. Пустой ты человек был...

Она открыла дверь приехавшим врачам, привычно потопавшим не разуваясь к покойнику. Потом полицейский. Как-то незаметно приехала Валя, то ли помочь, то ли от скуки.

Приехал человек из похоронного бюро. Скорбный, деловитый, сразу с крестом, как Спаситель. На плече принес и поставил в тамбуре. Запахло свежей сосновой смолой. Потом спец по бальзамированию, вызвали зря - покойный был не стар, его уже увезли на экспертизу, как полагается. Оплатили напрасный вызов. В доме царила та обычная посмертная суета, что и у всех.

Движение без радости, ради отвлечения родных.

Чуть позже доставили гроб. Спасибо, Валя догадалась привезти деньги, которые сейчас активно разлетались по назначению и зря.

Вся эта сутолока длилась почти до вечера: какие-то невнятные соседки ломились в дверь, советуя, где нанять отпевание. Пришла сумасшедшая старушка с третьего этажа, вызвалась завтра читать ночные молитвы над новопреставленным. Люди, люди... В квартире, где месяцами никого, кроме хозяев, не бывало, царил проходной двор. В пепельнице Ивана Степановича на балконе прибавилось окурков от разных сигарет.

Последней домой уехала Валя.

Вдова Ивана Степановича присела на диван, суеверно отодвинувшись на край. Повертела в руках пульт и включила телевизор. Надоело смотреть на гору непонятных вещей на столе: бумажные иконки, ленты в руки усопшему, искусственные цветы, кусок тюля в гроб, другая разная нужная дрянь.

Первый, второй, НТВ, Рен ТВ... Везде гримасничали, пели, кричали что-то хорошо оплачиваемые плоские люди. Нет, телевизор сейчас - тоже не то.

Она тяжело ступая на уставшие за день ноги пошла в спальню и прилегла. Взяла с тумбочки потрепанную книжку Марининой - когда-то ей нравилось, а теперь перечитывает на ночь, лишь бы отвлечься. С утра забирать тело, везти домой, бабки, молитвы, батюшку, еды купить на поминки, обзвонить знакомых.

Из книжки на пол спланировал свёрнутый лист бумаги. Странно: она и закладками не пользуется, откуда?

Бросила на постель книжку, развернула лист. Густо исписано мелким почерком Гришкина. Интересное дело...

"Прошу считать данный документ моим духовным завещанием тем, кого это касается. Материальных благ не нажил, оставить после себя не могу, да и некому. Квартира и так жены. Одежду раздайте бездомным.

Хочу покаяться перед Богом, в которого так и не поверил. Да и перед людьми. Мне сейчас не поверят, но я никого и не убеждаю. Прочитаете - и славно.

Мне в девяносто первом году, как раз когда мы с женой с трудом выживали без работы, было видение. На трезвую голову, сразу скажу, пить тогда было не на что. Так вот: явился мне ангел. Как в книжках пишут - весь в белом, за спиной крылья длинные, концы выше головы и вниз до пола. В руке книга. Лицо и правда непонятное, не врут - не поймёшь, мужчина или женщина. Андрогин. Голос тоже непонятный, приятный, но то низкий, то почти присвистывает. Волосы длинные, золотые, у нас только парики такие продаются.

- Благую весть я тебе принёс, Иван! Избран ты небесами стать писателем великим. Открыть людям глаза на их пороки, к раскаянию и свету повести. Конечно, не за так это всё. Даром же ничего не бывает - придётся тебе жену бросить, трое детей от разных женщин будет. Наркотики. Умрешь в сорок два, но всемирно известным. Однако, всё связано, не избежать этого.

Я стою тогда, помню, как дурак. Глазами хлопаю. Какой из меня писатель? Мне бы денег побольше, да пивка холодного по жаре.

- А можно - не писателем, а? У них жизнь тяжёлая. То не печатают, а опубликуют - все говорить начинают, что говно пишешь. Стресс это, уважаемый ангел. Или вы - бери выше - архангел? Я в вас плохо разбираюсь.

Тот стоит улыбается. Глаза светлые, понимающие. Словно насквозь смотрит.

- Ангел. Обычный вестник, людям судьбу показываю. С тобой случай трудный - живешь неправильно. Но поправимо это, хотя... Отказываешься ты?

Неспешное у них мышление, у ангелов. Или просто не слушают толком, что им говорят?

- Да вроде того... Мне бы лучше богатым стать. А на книжках никто на моей памяти не разбогател, кроме Льва Толстого. Так он и так графом был. Можно мне другую судьбу? Без открывания пороков и возвещения истины? Опять же жена устраивает.

Ангел улыбаться перестал. Лицо сделал строгое, открыл свою книгу - а оттуда свет. Словно лампочка внутри спрятана. Полистал. Подумал.

- Ладно... Писателем не желаешь... Зря, кстати. Вот с вариантами негусто у тебя. Жизнь есть обычная жизнь, до пятидесяти можно - и всё. Но скучно это и нераскрытие потенциала.

Ангел наставительно поднял указательный палец.

- Да мне - нормально. Деньги-то будут?

- Да не очень-то чтобы. Хотя... На жизнь достаточно, конечно, но без излишеств. Слушай, серьёзно ты от судьбы отказываешься великой? Второй Достоевский! Глаголом жечь сердца, души препарировать! Собрание сочинений полное в тридцати томах...

- Спасибо. Зачем оно мне? Я человек тихий.

- Тьфу ты, прости Господи! Ты - человек глупый, как посмотрю я. - Ангел стремительно злился, на красивом бесполом лице нарисовались морщины. Странно выглядело - как трещины на мраморе. - Слава же! В веках, во славу Спасителя. Переводы, гонорары, поклонницы, а?

- Нет. Сколько отмерено обычной жизни - пусть столько и будет. Так оно и жене лучше.

- Да что ты в неё вцепился, в жену свою? Баба как баба, миллион таких.

- Простите, а вы точно ангел?

Вестник захлопнул книгу так резко, что я испугался. Посмотрел злобно и говорит:

- Я в стране вашей понять ничего не могу! Одни ночами молятся, чтоб им ниспослали свыше талант. Другим даром... Ладно, не совсем даром, но за приемлемую цену - а они в отказ. Пожалеешь ведь!

- Так талантливые, небось, тоже о чём-то жалеют? А я хоть не один останусь.

- Гм... Да не угодишь на вас, как ни поверни. В общем, с миром оставайся. Два раза не принято предлагать у нас. Слава Богу!

С тех пор жизнь моя была пуста, но я доволен. Прожил обыкновенно, о чём и не жалею. Зато тридцать лет с женой любимой, что мог - всё для неё делал. Чувствую, что время моё на исходе, как раз пятьдесят уже исполнилось, сердце жмёт всё чаще, как в руку его кто берёт и сжимает. А рука эта горячая, раскалённая.

В общем, простите, если что не так. Особенно за пьянство. Завещание в книгу положу, не потеряется.

Иван Гришкин,

ваш несостоявшийся Достоевский".

© Юрий Жуков

Лето выдалось дождливое. Лужи, не успевающие высохнуть, промокшая насквозь штукатурка на старых домах, коровьими лепешками падающая вниз. Люди со злыми лицами. Радоваться и так мало поводов - а тут ещё вечная слякоть, беременные облака и ноль надежд на жару.

Впрочем, была бы жара, злились бы на неё.

Марина поливает цветы, в душе грустно улыбаясь над странностью: достаточно же выставить горшки на подоконник с другой стороны, под косые струйки. И само всё польётся. К чему эта пластиковая лейка, носатый розовый слонёнок - предел дизайнерской пошлости? К чему вообще вся эта жизнь, когда итог ясен заранее? Возможно, не цветам, а ей стоит сесть на подоконник, свесить ноги и смотреть на разноцветные монеты зонтов внизу. Смотреть, пока не придёт пора соскользнуть в последний полёт. В превращение из разочарованного человека в поломанную куклу.

Но это некрасивый выход.

Вчера позвонил Стас. Несмотря на мессенджеры, фейсбуки и контакты, он предпочитает именно звонить. Даже смс для него слишком сухая форма общения, только живой голос в трубке. И цветы, когда приходит в гости. Всегда цветы. Свежие с каплями на бутонах розы. Поцелуй - не дежурный, живой, со смешанными запахами его сигарет и одеколона. Тщательно выбранного и подаренного ею же Eau de Chanel.

Приходит... Приходил, надо быть честной.

Рука дрожит, и предназначенная орхидеям вода плещет на пол. Плевать. Высохнет. Даже вытирать не хочется. За окном лужи, а чем хуже её дом?

Она-то знает, что это не любовь. И никогда не было любовью. Таблетки от одиночества с её стороны и поиск не найденного - с его. Жена, превратившаяся за двадцать... Сколько они там женаты? За столько лет в привычку. Взрослые дети со своей жизнью. Всё же настолько понятно, и так банально...

Марина относит лейку на кухню и выплескивает остатки воды в раковину. Прячет в шкаф. Садится. Крутит в руках пустую чашку, думая по кругу. Был - ушёл. Зря был - не зря ушёл. Чёрт с ним! После сорока иллюзий быть не должно, это уже болезнь. Её надо лечить.

Наливает чай, относит его с пакетом печенья в комнату и включает телевизор. Выбор невелик - сериалы или в окно, поэтому лучше сериалы. Тишку покормить пора, это сейчас он свернулся клубком над своими кошачьими снами, а потом орать будет. Надо. Обязательно надо.

Вместо обещанного программой "Следа" идёт дурацкая мелодрама. Женщина, неприятно напоминающая супругу Стаса, кричит в трубку, размазывает по лицу нарисованные слёзы. "Скорая", застрявшая в пробке. Улицы, дождь, лужи, почему-то уставшая почтальонша с тяжёлой сумкой пыхтя поднимается по лестнице. Снова эта мерзкая плачущая баба, у неё течёт тушь, делая похожей на панду. Что за дрянь? Хорошая тушь давно так не размазывается, враньё.

Сплошное враньё. Она сильная, она справится. Или сила, наоборот, в том, чтобы вовремя уйти? Совсем уйти, не как Стас, прикрывая наспех сочиненной ложью обычную нелюбовь. Что он там вчера плёл? А, пустое...

Марина отбрасывает пульт и дальше смотрит в черный прямоугольник экрана. Думает по кругу. И краем сознания слушает непрерывно барабанящий по окнам дождь. Он должен успокаивать, а её раздражает. Просто бесит, вместе с тяжёлым небом, с глупыми сериалами, со злыми лицами людей, даже с тихо мурчащим во сне Тишкой.

Надо уйти. Надо спрятаться от дождя, найти место, где его не слышно. Ведь есть же такие места?

Она встаёт, не допив чай, и медленно идёт в ванную. Открывает краны: побольше горячего, её знобит от всего вокруг. Аккуратно вешает на крючок халат и трусы, смотрит на себя в зеркало. Морщины, складки, всё давно не так, как надо. Зачем-то приподнимает рукой левую грудь, проскальзывает воспоминание, как Стас нежно целует её, обводя языком ореол. По кругу. Нежно. Стас.

Она зажмуривается. Потом, не открывая глаз, переступает через край ванны. Ложится в воду и наслаждается тем, что дождь здесь не слышно. Вода льётся и льётся, но эта вода другая, она ласковая и горячая. Не вставая, дотягивается до флакона и выливает немного в воду. Над поверхностью начинает расти облако пены, разбухая и покрывая её всю.

Марина принимает решение. Немного полежав в пене, она встаёт и шлёпает на кухню, оставляя мокрые отпечатки и упавшие клочки пены. Берёт изогнутый рыбный нож из ящика и возвращается в ванную. Потом снова идёт на кухню и выдавливает в Тишкину миску полный пакет корма. Ягнёнок с курятиной. Кот с пакетика смотрит на неё осуждающе, но Марине не до того.

Она окончательно возвращается в ванную и ложится, разбрызгав воду. Резать надо вдоль, это важно, поперёк кровь успеет свернуться и толку не будет. Смысла не будет, как его нет ни в чём. И никогда не было.

Она зачем-то окунает нож в воду, достаёт и начинает терпеливо резать руку вдоль. Пена окрашивается розовым, становясь похожей на какое-то диковинное облако пуха. Больно, но Марина продолжает. Вены скользкие, как налитые кровью игрушечные шланги, но она упорна. Ей нужно. Ей важно. Она нашла свой маленький смысл и немного ответов на вопросы.

Почему-то кажется, что воздух пахнет его одеколоном, но это, конечно, чепуха.

. . .

Стас сидит перед лежащим на столе телефоном. Протягивает к нему руку, отводит назад.

Какой смысл загружать её своей бедой? Раньше он и сам не был уверен, теперь это ни к чему - точно. Томография не врёт. Анализы крови тоже. Терминальная стадия, метастазы, ни резать, ни лечить никто не возьмётся, врач сказал однозначно. Даже не врач, целая комиссия - судьи чужих жизней, давно смотрящие на обречённых спокойно и вежливо. Иначе можно спятить самим.

Жене даже говорить не стал. Сопли и слёзы, всё за грехи наши, давай срочно в Германию или Израиль, у меня есть на примете травница, колдунья, заклинатель змей и великий гуру... Смешно, если бы не было страшно. Никому говорить не стал: враги позлорадствуют, друзьям плевать. Все под Богом, у всех свои заботы.

Три месяца, плюс-минус. Обезболивающие выписали, больше ничем, вы сами всё понимаете, четвёртая стадия, побольше оптимизма. Бла. Бла. Бла. И веры в чудеса. Отдохните этим летом...

Он тяжело вздохнул и окончательно отодвинул телефон. Не нужно. Марине это не нужно. Любовь не в том, чтобы испортить жизнь другому.

© Юрий Жуков