Советский союз, середина восьмидесятых, небольшой городок Ильичевск где-то в медвежьем уголке необъятной страны. Груженые авоськами, мы с Петрушей срезаем дорогу к автобусной остановке. Путь лежит через пустырь.
На краю пустыря у подножия многолетних высоченных тополей горько плачет мальчик лет пяти. Сердобольный Петруша немедленно направляется к источнику громких рыданий и, опустив на землю тяжелые сумки, наклоняется к горемыке:
- И кто это тут ревет на весь город? Кто тебя обидел?
В сложенных книжечкой ручках малец демонстрирует Петруше окровавленный трупик птички и, захлебываясь слезами, кратко излагает суть трагедии:
- Онииии...убилиии!!! - тычет он пальцем в стайку подростков с самодельными рогатками, которые стояли в стороне и посмеивались над рыдающим пацаненком.
Петруша перевел взгляд на банду юных хулиганов, и на его немного детском лице, выдававшем синдром Дауна, проступили черты гнева.
- Не плачь, малыш! Сейчас я оживлю птичку, а потом мы зададим перца этим бандитам, - взяв из рук ребенка застреленную птичку, по-доброму просююкал Петруша. Затем он присел на корточки, поднес убиенную птицу прямо ко рту, и стал что-то шептать.
Шпана с рогатками, скептически ухмыляясь, рассматривала странного человека, который возился с мертвой птицей. Малыш, видимо тоже не веря в чудо, продолжал громко рыдать, стоя рядом с Петрушей.
Ну а я, сообразив, что сейчас начнется самое интересное, поставил полные авоськи на травку и стал наблюдать за происходящим с наиболее выгодного ракурса.
Петруша вытянул руку вверх и разжал ладонь, птичка вспорхнула в воздух и, чирикнув что-то задорное, полетела по своим делам.
Как-же быстро у детей может меняться настроение! Рыдания оборвались на вдохе, а дальше... разразился звонкий смех. На лице засияла улыбка, и мальчуган запрыгал от радости.
У хулиганов мигом пропали ехидные ухмылки. Вытаращив глаза и открыв рты, они со страхом смотрели то на Петрушу, то на небо, куда упорхнула птаха, которая минуту назад была мертвой.
Петруша, воспользовавшись таким замешательством, схватил с земли хворостину и с криком «Вот я вам сейчас задам!» решительно побежал в сторону юных лоботрясов. Те с воплями кинулись врассыпную, побросав рогатки.
Возвращение Петруши с поля несостоявшейся битвы было по-Голливудски эпичным. Он медленно шел назад с гордо поднятой головой, а мы с мальчуганом смотрели на него, как на настоящего героя.
Трофейные рогатки он забрал с собой и, вынув из сумки огромную печенюху, торжественно вручил ее уже совершенно счастливому малышу.
Затем посмотрел на меня снизу вверх и произнес:
- Ну что Саныч, пошли на остановку, нам еще до больницы пилить.
Петр Стрижак, он же Петруша или, когда накосячит, «Петрушка». Является пациентом психиатрической больницы закрытого типа номер 00013, в которой я работаю заместителем главного врача.
Раньше наша больница была совершенно обыкновенной психушкой, которая находилась в живописном сосновом бору в семи километрах от города Ильичевск. Простые смертные доехать до нее могли только на автобусе номер восемь, на который мы с Петрушей сейчас и спешили. Сойти следовало на остановке под названием «Больница». Еще через три километра автобус номер восемь доезжал до своей конечной остановки, где располагалась колония строгого режима. Остановка у «зоны» расплывчато называлась «Конечная».
До того момента, как Ильичевская психбольница стала учреждением закрытого типа, ее пациентами были самые разные граждане, диагноз которых подразумевал длительное стационарное лечение.
Плюс немалый процент больных поставляла находящаяся неподалеку «зона», ведь в подобных заведениях у людей нередко случаются нервные срывы и другие проблемы с психикой.
Но несколько лет назад все сильно изменилось. Больницу взял под свой контроль Комитет государственной безопасности, главврачом был назначен Игорь Михайлович, доктор в звании майора.
Нас фактически засекретили, а всех пациентов расквартировали в других стационарах.
Все это произошло потому, что в нашу больницу стали свозить для углубленного изучения со всей страны совершенно необычных больных. Поразительными были не их диагнозы, а то, что умели делать эти психически неуравновешенные люди.
Петруша, которого привезли к нам из психбольницы города Красноярска, был одним из них, и он умел ненадолго оживлять погибших животных. Собственно, это было не оживление, а скорее зомбирование. Каким-то непостижимым способом он мог заставить умершее животное еще несколько минут после смерти двигаться и выполнять его команды.
Когда мы в первый раз увидели, как встал и побежал огромный дохлый кот, которого пару часов назад переехал грузовик и переломал ему почти все кости включая позвоночник...
Нет, не было никакой ошибки, эксперимент по изучению феномена Петра Стрижака проводился по всем правилам, мы ведь все тут медики, а кое-кто даже с погонами.
Смерть кота была диагностирована и запротоколирована по всем правилам. Тем более, с такими повреждениями опорно- двигательного аппарата и внутренних органов...
В общем, когда кот, пошатываясь, встал, медсестра Наташа брякнулась в обморок. Пока ее приводили в чувства, труп подопытного животного выпрыгнул через окно во внутренний двор больницы и около трех минут бегал с выпученными глазами вдоль высоченного кирпичного забора, что окружал прилегающую территорию. Потом свалился и… теперь уже окончательно умер.
- Все, теперь можно закапывать, больше его оживить не получится, вся энергия вышла, - произнес Петруша, указывая пальцем на лежащий в кустах труп кота.
Петруше было около тридцати лет и, не смотря на ярко выраженный синдром Дауна и признаки легкой формы шизофрении, рассуждал он вполне логично. Помню, я спросил тогда у него:
- Петя, а что значит «вся энергия вышла?»
- Ну, знаешь, Саныч, это как батарейки в фонарике... Когда они садятся, то лампочка не горит, но энергии в них еще немного осталось. И если их вынуть и зубами немного сдавить, то фонарик еще чуток поработает, а потом батарейки можно выбрасывать. Вот и тела умерших, они как батарейки, в них всегда остается остаточная энергия, и тело можно запустить еще на несколько минут.
- Но как, пес тебя подери, ты это делаешь?! - поразился я.
- Не знаю, Саныч… Просто прошу мертвое тело об одолжении, и оно выполняет мою просьбу.
Вот приблизительно так и проходили эксперименты с прибывшими в наш, теперь уже секретный, стационар душевнобольными пациентами, которые обладали различными феноменальными способностями.
То, что больница стала закрытой, очень положительно подействовало на атмосферу внутри учреждения. Взаимоотношения стали какими-то теплыми и даже семейными.
Во-первых, пациентов стало гораздо меньше. Всего семеро «особых» - это те, кто обладал необъяснимыми способностями, и трое «зеркальных» - это обычные душевнобольные с диагнозами, как у «особых».
«Зеркальных» оставили для того, чтобы мы могли сравнивать их показатели с показателями «особых» и фиксировать расхождения.
Во-вторых, в стационаре не осталось буйных, и бытовые условия остальных значительно улучшились. Все решетки внутри здания убрали, был произведен капитальный ремонт больницы, и каждый пациент теперь обитал в одноместной палате.
В-третьих, к нам постоянно приезжали командированные профессора и неделями жили у нас, изучая «особых» при помощи всего мыслимого и немыслимого медицинского оборудования, которое в изобилии завезли в нашу скромную обитель. А перед лицом таких важных гостей пациенты должны выглядеть опрятно, поэтому уход за ними был уровня «люкс». Все они щеголяли в новеньких пижамах и тапочках.
Зарплата медицинского персонала возросла на порядок, с формулировкой - «за секретность». С каждого была взята подписка о неразглашении.
В такой семейной атмосфере стали зарождаться свои традиции. Например, мы стали отмечать Дни рождения пациентов и медиков торжественным чаепитием в столовой с полагающимися в такие моменты тортиками и прочими деликатесами, для закупки которых в город, как правило, командировали самого ответственного медика, то есть меня. А я брал себе в помощники самого ответственного пациента, коим без сомнения считался Петруша.
Таскать за собой по городу душевнобольного пациента, да еще такого секретного, было, конечно, нарушением режима, но на это смотрели сквозь пальцы. Петр действительно заслуживал всеобщего доверия и, переодевшись в «штатское», частенько помогал медперсоналу по хозяйству. Естественно, надо было предварительно «отпросить» его у главврача.
Сегодня День рождения у самой симпатичной и доброй медсестры Натальи. И мы с Петрушей, обойдя все магазины и не забыв забежать на рынок, груженые под завязку спешили положить купленный провиант на алтарь торжества, а букетик цветов - в руки его виновницы.
- Петя, ты про птичку никому не рассказывай, а то нам с тобой от Игоря Михайловича влетит, - предупредил я, когда мы уже подъезжали к нашей остановке.
- Хорошо, Саныч. Буду молчать, как рыба в чемодане.
- Хоть птичка и полетела умирать, но ребенка ты порадовал. Пусть думает, что она ожила. Я прямо горжусь тобой, - похвалил я улыбающегося Петрушу. - Да и хулиганам урок будет.
Автобус, подняв облако пыли, остановился на нашей остановке. Выбравшись из его раскаленного летним зноем чрева, Петруша выбросил трофейные рогатки в урну, и мы вперевалочку, как два груженых верблюда, двинули к воротам проходной.
Официальная часть банкета прошла как обычно. Все поздравляли Наташу и поднимали за ее здоровье бокалы с чаем.
Гена по прозвищу «Домовой», являясь тайным поклонником Натальи, прочитал стихи собственного сочинения.
Кристально-чистою росою
Слеза с ресницы упадет.
Душа стремится быть с тобою,
Судьба-злодейка - не дает.
Ты в белых ризах, точно ангел,
Затмила в небе Солнца свет.
Звучит твой голос, словно песня,
Когда зовешь ты на обед.
Томлюсь я, будто Квазимодо,
Сраженный чистой красотой.
И каждый день я жду обхода.
О, Эсмиральда, будь со мной!
После чего наш поэт преподнес имениннице букетик цветов, которые самолично нарвал в клумбе у главного входа. Стихи всем очень понравились, и Геннадий был вознагражден длительными и бурными овациями.
Геннадия Берестова перевели к нам из Тамбовской области. Помимо целого букета психологических расстройств, он обладал умением пропадать из любого помещения. Не помогали ни решетки на окнах, ни железные двери, закрытые снаружи на замок. Гена временами просто исчезал из больницы и бродил по окрестностям, пока его не отлавливали и не возвращали назад.
В нашем случае он любил бродить в развалинах частного сектора по улице Островского. Там ребятишки часто играли в «войну». И, когда среди руин внезапно появлялся Гена, они с криками «Домовой! Домовой!» в панике разбегались кто куда.
Потом в милицию поступал звонок от разгневанных родителей, а через пару часов растрепанного Геннадия недовольные стражи порядка привозили к нам и со словами «Лучше следите за своими пациентами!» передавали беглеца главврачу под расписку.
Ни под каким предлогом Гена не показывал, как он это делает. Если же какой-нибудь настойчивый профессор пытался на него давить, то подобный эксперимент, как правило, заканчивался истерикой, после чего Геннадию приходилось колоть успокоительное и с помощью двух здоровых санитаров привязывать к кровати.
Я заметил, что в привязанном состоянии Гена исчезать не мог.
А на мои осторожные вопросы он отвечал так:
- Видишь ли, Саныч… Вы все существуете в трех измерениях, а я имею доступ к четвертому. Вот через него-то я и перехожу с одной точки пространства в другую.
- Но как ты в него входишь, в это четвертое измерение?
- Очень просто, оно ведь всегда рядом. Просто вы его не видите. А раз не видите, то и делать вам там нечего.
На этом его откровения заканчивались, и больше он ничего не пояснял, продолжая периодически пропадать из засекреченной психбольницы.
Но однажды мне удалось найти к нему подход. Смекнув, что Гена «Домовой» неровно дышит к Наталье, я решил пойти на хитрость.
Условия для этого совпали идеально. Наш главврач, Игорь Михайлович, решил взять отпуск и, уехав плескаться в море, естественно, оставил меня за главного. А через пару дней Наташа прибегает с заявлением на отпуск раньше графика. Дескать, срочные дела появились, бабушку надо навестить, подпишите, пожалуйста.
Ну, я смекнул и говорю:
- Наташ, подпишу. Без проблем. Но – давай, услуга за услугу: я тебе подпись, а ты с Геной «Домовым» в кино сходишь.
- Странная у Вас просьба какая-то, Сергей Александрович...
- Да ты не переживай, это для науки надо. Просто я уверен, что ради этого “Домовой” покажет мне, как он умудряется пропадать из закрытых комнат.
- Н-ну хорошо... если для науууки... Так и быть, свожу его в кино. Только одежду ему надо будет подобрать соответствующую... Не в пижаме же его выгуливать.
- За это не переживай, костюмчик я обеспечу, - радостно заверил я и, подписав заявление, побежал искать «Домового».
Гена нашелся в палате у Леонида Ивановича, с которым он разыгрывал партию в шахматы, и о способностях которого я расскажу позже. Не дав Геннадию опомнится, я выдернул его из мира шахматных баталий и буквально утащил в процедурный кабинет, который в это время пустовал.
- Саныч, ты чего? Клизму мне собрался делать? - заволновался «Домовой».
- Нет, еще лучше! Хочешь в кино с Наташей сходить?
- Конечно! Саныч! Спрашиваешь! - задыхаясь от восторга, пролепетал он.
- Услуга за услугу! - повторил я формулу, которая уже принесла мне сегодня удачу. - Ты показываешь мне свое четвертое измерение, а Наташа идет с тобой в кино.
Лицо Гены стало серьезным, и он задумался. Слишком трудный выбор я ему предлагал.
Немного помолчав, он выдавил:
- Ладно, Саныч, покажу. Только ты поклянись, что никому не расскажешь. Это только мое измерение, я никому его не показываю! Только мое, мое!
Я почувствовал, что Гена начинает волноваться, и стал его успокаивать:
- Ну, конечно, я никому не скажу! Только краем глаза гляну, и все! Оно всегда будет только твоим, и я лично прослежу, чтобы туда никто не совался. А потом я дам тебе свой костюм, и ты с Наташей пойдешь в кино.
- Спасибо, Саныч! - снова заулыбался Гена.
- Тогда сегодня вечером мы с тобой закроемся в моем кабинете, и ты покажешь, как ты попадаешь в четвертое измерение.
- Хорошо, Саныч.
Я просто ликовал в предвкушении открытия «мирового» значения и не мог дождаться отбоя.
Ровно в десять часов вечера, разогнав всех пациентов по палатам, я позвал Гену в кабинет и для чистоты эксперимента закрыл дверь на ключ.
- Саныч... Я никому не показывал... Не знаю, как на тебя подействует, - заметно волновался он.
- Не томи, Гена. Говори, что делать-то?
Гена встал посреди кабинета, взял меня за руку и произнес:
- Просто иди за мной.
Потом он сделал пару шагов, как будто обходил какой-то угол, при этом ведя меня за собой. Я повторил движение и тут... Тут я совершенно не понял, что произошло. У меня на мгновение сильно закружилась голова, и мы вошли в какой-то тоннель.
Я потряс головой, не веря своим глазам, и просто обалдел от увиденного. Мы находились в освещенном тоннеле с гладкими белыми стенами, которые сверху сходились полукругом. Прохладный воздух отдавал сыростью. Узкий и невысокий тоннель уходил куда-то в бесконечность.
- Гена, мы гдеее? – озираясь, произнес я.
— Это оно, Саныч. Четвертое измерение.
- Откуда в моем кабинете тоннель, Гена?
- Саныч, этот тоннель есть везде. И в твоем кабинете, и в моей палате. И в любой точке пространства. Это как длинна, ширина и высота: они всегда с нами, где бы мы ни были. Этот тоннель тоже всегда с нами. Только вы его не видите, а я вижу.
- Блин, у меня сейчас мозги закипят, как тоннель может быть всегда с нами...
- Лучше не парься, Саныч, а то правда с катушек съедешь. Просто принимай как есть и иди за мной, я сейчас нас к развалинам выведу, что на улице Островского.
Гена зашагал вперед, и я двинул за ним. Вскоре мы пришли к разветвлению и свернули направо, потом еще и еще раз свернули. Геннадий шел уверенно, и я старался не отставать.
Чистые бетонные полы под ногами. По краям стены - как будто вчера выбеленные известкой. Иногда мы проходили сквозь большие помещения с рядами новеньких двухъярусных кроватей. Толстенные стальные двери висели на массивных петлях в проемах. Они были распахнуты, и в какой-то момент я понял, что эти катакомбы мне напоминают.
Еще в школе на уроках начальной военной подготовки нас водили в бомбоубежище, где мы тренировались «на время» надевать противогазы и изучали всяческие инструкции, в которых пояснялось, как вести себя в случае ядерной бомбардировки.
Именно то самое бомбоубежище я сейчас и вспомнил. Эти катакомбы были точно такими-же, только, судя по тому, сколько мы тут бродим, — они просто огромны. Но... Ведь я точно знаю, что под нашей больницей нет никаких бомбоубежищ. Этот факт еще больше сбивал меня с толку.
Через какое-то время я стал замечать, что встречаются не только чистые и освещенные тоннели. Некоторые разветвления вели в старые и темные ходы с лужами на полу. В них с потолка капала вода и несло тухлятиной. Туда совершенно не хотелось соваться.
Иногда вдоль стен тянулись толстые кабеля, в залах были видны короба вентиляции и трубы. Все коммуникации покрывала новенькая зеленая краска.
Когда мы вошли в очередной зал с кроватями, я увидел человеческий скелет в полуистлевшей одежде. Он сидел, прислонившись к стене.
- Гена, это кто? - тыча пальцем, спросил я.
- Не знаю, Саныч, тут такое встречается. Видимо, какой-то бедолага не смог выбраться.
- Так тут можно застрять навсегда?
- Да ты не переживай, Саныч. Со мной не пропадешь, - как-то неуверенно пробормотал Гена.
Не знаю, сколько времени мы плутали по бесконечным тоннелям и залам, но в одном месте Гена вдруг остановился.
- Ага, вот видишь, Саныч, выход! - радостно ткнул он пальцем в пустоту.
Я ничего не видел, но Гена взял меня за руку и потянул за собой.
Снова приступ головокружения, и опа – фокус! Мы стоим посреди камеры с заключенными. В маленьком окне решетка. На двухъярусных шконках сидят зеки. За столом двое играют в нарды. Торсы голые и все синие от наколок.
Тот, что постарше, видимо - смотрящий, аж перекрестился, когда увидел, как мы из стены вышли. Остальные сидельцы рты пооткрывали и пялятся на нас, как на нечистую силу.
Тут я возьми, да и ляпни дрожащим голосом:
- Домовой, давай назад, мы не туда попали.
Гена и сам понял, что оплошал, развернулся, потянул меня за руку, секундная потеря ориентации в пространстве и бац - мы снова в тоннеле.
- Пардон, Саныч. Ошибочка вышла, сейчас все исправим.
Еще минут пять блужданий по тоннелям, и очередной переход в пространстве выкинул нас прямо в развалины на улице Островского.
- Ну, вот! Я же говорил, все будет в порядке, - обводя победным взором ночные руины, изрек “Домовой”.
- Гена, давай назад… У меня нет желания тут бродить, тем более - ночью.
- Как скажешь, Саныч, - вздохнул Геннадий и опять затащил меня в “четвертое измерение”.
Еще минут сорок блужданий по катакомбам, и мы снова в моем кабинете. Сказать, что я был ошарашен, - это ничего не сказать.
В голове роилась туча вопросов, и в тоже время было не понятно, что конкретно может пояснить Геннадий.
- Я как-то по-другому представлял себе четвертое измерение, что-то вроде огромного пространства или целого мира. Так описывают его в фантастических книгах, - начал было я.
- Ты знаешь, Саныч, мне кажется, что оно такое, каким его представляет входящий. Если бы у тебя был в него доступ, то оно выглядело бы точно так, как ты описал. А вот я, например, в первый раз попал в него по дороге в подвал. Меня санитар попросил помочь принести из подвала кровать, я с ним пошел. Смотрю – справа проход какой-то странный. Санитар мимо прошел, а я в него - нырь! Выбрался в паре километров от больницы. С тех пор это «четвертое измерение» у меня всегда имеет вид бесконечных подвалов.
- То есть, по-твоему, тот, кто может в него проникать, сам его и творит? - недоумевал я.
- Не совсем так. Оно существует независимо от нас, но вид принимает именно такой, каким его представляет входящий.
В ту ночь мы с Геной беседовали почти до утра. Меня охватил азарт ученого, к тому же - надо было пользоваться моментом, пока Гену пробило на откровенность.
Вот такой у нас контингент, что ни пациент - то философ. Но самым главным философом считался упомянутый ранее Леонид Иванович.
Умнейший человек, бывший учитель физики в школе села Знаменское.
Много раз за партией в шахматы я засиживался с ним допоздна. В процессе игры дискутировали на темы мироздания. Я, как атеист, был уверен, что человек исключительно материален, и нет у него никакой бессмертной души. А после смерти человек выключается, как холодильник или телевизор, и личность просто перестает существовать.
Но Леонид Иванович частенько ставил меня в тупик простыми вопросами. Например, однажды он спросил:
- Саныч, скажи, что такое мысли?
- Ну, это электрохимические реакции в коре головного мозга, - как учили в медицинском институте ответил я.
- А может ли человек управлять этими реакциями? - хитро прищурился он.
- Ну, конечно, человек управляет своими мыслями! Вот, я играю с тобой в шахматы и понуждаю себя мыслить над следующим ходом, значит - управляю своим мыслительным процессом.
- Тогда скажи, пожалуйста, Саныч, а при помощи чего человек управляет своим мыслительным процессом?
И тут я понял, что попал в ловушку. Если я скажу, что при помощи других мыслей, то он спросит: «А теми мыслями как человек управляет?» Получится какая-то бесконечная матрешка, глупость которой была очевидна.
А если я скажу, что ничем не управляет, то буду противоречить самому себе.
- Не знаю, - процедил я после раздумий.
- Вот оно, где душа прячется! - радостно заключил Иваныч, ставя мне мат.
В психбольницу Леонид Иванович попал после того, как с ним приключилась весьма странная история, в которую, честно говоря, мало кто верит. Всему виной была его страсть к ночной рыбалке. Сам он рассказывал об этом так:
- Собрались мы как-то с Трофимычем на речку порыбачить в ночь. А Трофимыч возьми, да и захворай. Простыл, видать, где-то и слег с температурой. И дернуло же меня в тот раз одному пойти. Страсть как порыбачить хотелось. Речка совсем недалеко от села, минут пять ходу.
Смеркалось. Я отплыл в лодке на середину реки. Вокруг тишина и благодать. За рекой лес стоит стеной. В воде луна отражается.
Сначала по мелочи пару рыбешек вытянул, а потом как дернуло что-то увесистое! Думал, удочку из рук вырвет. Пару минут вытянуть не мог, а потом раз - и ослабло. Ну, думаю - сорвалась рыба. Вот досада.
Вытащил крючок, а на нем поблескивает что-то. Смотрю - амулет какой-то странный. Цепь, вроде как серебряная, а на ней здоровенный клык висит черного цвета, полированный, аж блестит, и тяжелый, будто из камня выточен. Сунул в карман, дома при свете разгляжу повнимательнее.
Снова удочку закинул и за поплавком слежу. А он слегка подергивается, но не ныряет. Я глаза от него не отрываю, а боковым зрением вижу - вроде в лодке кто-то плывет в мою сторону по течению. И главное - звука весел не слышно. Ну, думаю, рыбаки. Наверное, в лодке уснули, вот течением их и несет.
Затем улавливаю вторую, третью, четвертую лодку. Плывут в абсолютной тишине прямо на меня. Я глянуть захотел, да голова не поворачивается, и глаза от поплавка оторвать не могу. Вроде как парализовало меня. Только боковым зрением вижу, что лодок уже штук двадцать ко мне плывет. И ни единого звука. Как будто вымерло все вокруг. Тут меня страх пробил от беспомощности.
Сижу ночью в лодке посреди реки, ни встать, ни пошевелится не могу, обездвижен полностью, словно поплавок меня гипнотизирует. А краем глаза вижу, как на меня медленно целая армада надвигается.
Через минуту этот страх уже казался мне детским лепетом, потому что началось такое, от чего вместо крови по венам побежал чистый ужас.
Когда лодки поравнялись со мной, то я увидел, что это вовсе не лодки, а гробы. Они были в разном состоянии. Некоторые новые, с крышками. А многие совсем ветхие, открытые, и с истлевшими останками. Мне показалось, что их сотни.
Окружив мою лодку со всех сторон, они глухо ударялись в борта и со скрежетом проплывали впритирку. Вся гладь воды вокруг меня заполнилась плывущими гробами. Один за другим они плыли передо мной, и я не в силах отвести взор, был вынужден разглядывать их полусгнившее содержимое.
В какой-то момент моя лодка сорвалась с якоря, и я поплыл вместе с этой жуткой процессией. Волосы зашевелились на голове, когда я понял, что не могу даже кричать от страха.
Между тем, эскорт мертвецов сопроводил меня до ответвления реки. Этот рукав уходил влево вглубь леса, и я готов поклясться, что этой протоки никогда тут не было. Ну, не разветвляется наша речка! Я ее как свои пять пальцев знаю. Тем не менее, мы плыли!
«Может я сплю?» - мелькнуло в голове. А ведь даже ущипнуть себя не могу. Сижу как истукан и смотрю на поплавок.
Не знаю, сколько мы проплыли по несуществующему ответвлению, но в какой-то момент мою лодку прижало к берегу, и она остановилась. Потом я почувствовал, что могу повернуть голову, и увидел, что плавучее кладбище уплыло дальше по течению, и я остался один. Старая лодка плохо перенесла многочисленные столкновения, и в нее стремительно поступала вода. Кое-как расшевелив конечности, я выбрался на берег. Меня просто трясло от страха. Вокруг лес, темно. Где нахожусь - не знаю. Состояние - хуже некуда.
Вдруг - вижу избушку недалеко от берега, в окошке тусклый свет мерцает, как от свечи. Ну, думаю, пойду на ночлег проситься. Другого выхода нет. Уж страшнее того, что со мной произошло, быть не может.
Эх как же я ошибался.
Подхожу к двери, стучу, а она сама открывается. Я хрипящим голосом кричу в хату: «Хозяин! Есть кто дома?! На ночлег пустите, заблудился я!» В ответ тишина. Вхожу без приглашения, а в избе прямо посреди комнаты стол стоит, и на нем лежит кто-то. Огарок свечи на полу горел тускло, и я не мог разглядеть лежащего. Медленно подхожу ближе и наклоняюсь над столом.
На столе лежит старый дед, лицо морщинистое, а кожа как кора древесная. Вдруг этот дед хватает меня обеими руками за голову и говорит: «Ты амулет добровольно принял, значит быть тебе Лешим вместо меня. Я умираю, а ты силу мою прими».
Потом рот свой открыл, и оттуда низкий такой звук пошел, вроде гортанного бурятского пения. Я попытался голову вырвать из его рук, но тщетно, пальцы у него - словно ветки: держат так, что не вырвешься. Чувствую, что от этого пения у меня вибрации в мозге пошли, а ощущения такие, будто вселяется кто в тело. Паника жуткая охватила, а убежать не могу, зафиксирован намертво.
Не знаю, как я додумался, но амулет из своего кармана вынул и в рот этому Лешему засунул. Тот кашлять стал так, что изба запрыгала. Мотом ручищами в рот к себе полез, доставать коготь.
Я, воспользовавшись моментом, так из избы рванул... Откуда только силы взялись! Не знаю, сколько я пробежал тогда по ночному лесу, но в конце упал без чувств. Очнулся в больнице. Говорят, меня три дня искали.
Вот такую историю поведал мне Леонид Иванович, когда мы играли с ним в шахматы. Он рассказывал ее много раз, а все пациенты слушали, открыв рот, и верили каждому слову.
Но самым поразительным было то, что после описываемых им событий у него, помимо солидного списка психологических расстройств, появилась способность видеть внутренние органы людей, словно рентген-аппарат. Именно поэтому он и попал в наш секретный дурдом.
Персонал быстро сообразил, как использовать такую способность Леонида Ивановича, и все стали водить к нему своих родственников. А он глянет на человека и выдает диагноз: «У вас киста в левой почке». Или: «Язва у вас, батенька, в желудке. Срочно лечить надо».
Диагнозы Леонида Ивановича всегда подтверждались: если он видел камень в почке, то так оно и было. Вот только секретность нашего заведения очень страдала от бесконечного наплыва больных родственников и знакомых. И по Ильичевску вскоре поползли слухи, что в нашей психбольнице над пациентами жуткие опыты проводят. Вот такое вот «сарафанное радио».
© Георгий Немов
Продолжение в комментариях...
