Akatcia

Давным-давно, будучи студенткой-первокурсницей дневного педагогического ВУЗа, решила я, что можно бы поработать по ночам. И где? Правильно. В больнице. Ночной санитаркой. Больница располагалась всего через пару дворов от общаги, зарплаты обещали что-то около 45 рублей, вкупе со стипендий в 40 рэ - богачество прям немерянное.
Поступила в кардиологическое отделение. Поступила и приступила. Ночь через две. Отделение было небольшим, палат на 15, + палаты четыре для особенных пациентов (завбазами, партийные бонзы и т.п. контингент). С вечера прибрала, перестелила постели после выписавшихся, полы намыла, пыль, стены протерла, и можно до утра или спать, или учить. Часов в шесть утра заменить подкладные судна, поменять мокрые/грязные пеленки под лежачими и можно идти на учебу. Ну или отсыпаться в общагу.
Коллектив был молодой, дружный, талантливый. Работать было легко. Но были и нюансы.
Больным, перенесшим инфаркт миокарда, какое-то время запрещали вставать и ходить. Женщины ещё ладно. А мужики все рвались покурить. Ругай, не ругай - бесполезно. Клянутся, божатся, но тыняются курить. Ну и придумали - у особо невменяемых и несознательных стали отнимать штаны и трусы. Лежат гаврики с опухшими ушами, стонут, а поделать ничего не могут.
Но тут же и сопутствующее - запоры. Не у всех, но бывало. Таких клизмили, уж не помню - как часто. Процедура неприятная, как для пациента, так и для медсестер.
И вот одна сестричка, прознав, что нам преподают медицину, решила поднатаскать меня с этими клизмами (ага, чтоб самой не делать). Типа, практика - дело такое, зачет сразу в кармане. Ну я и повелась.
На тот момент было не ходячих двое: мужчина и женщина. Женщина в возрасте, спокойная. С ней проблем не было. А мужичку чуть больше сорока, и был он шутник-озорник. Знал, что вечером придет молоденькая девочка делать клизму, ну и повернется на бок, а свой прибор высунет назад, между ног.
Блин, пипец, пипец. Потом, как я поняла, проделывал он свой фокус со мной и больше ни с кем. Мне было тогда 17 лет и я была совершенно не испорчена.
Как увижу этот "хвост" - руки трясутся, хз - что говорить и что делать. Потом нашлась, говорю - устройтесь удобнее, верхнюю ногу сместите чуть вперед. Ляжет. "Хвост" и спрячется. Я даже пожаловалась на него медсестрам, но те поржали и все. Ладно, думаю, потерплю. Пять рублей они мне приплачивали за эти клизмы.
Но однажды "хвост" шутника оказался толще и длиннее обычного, тут я труханула и сбежала. В коридоре натолкнулась на медсестру, которой все и выдала, в красках, соплях и слезах.
Та решительно вошла в палату, где этот перец лежал в ожидании Бог весть чего, откинула одеяло и ничтоже сумняшесь, стала вводить наконечник клизмы в... Мужик взвыл, типа - ай, не туда, не туда!!!! Сестричка невозмутимо ответила:
- Ой, простите, простите! Я очки забыла дома!
Больше "хвоста" мне тот озорник не показывал.

В конце холодного и дождливого апреля подобрала в траве орущее кошачье дитя женска полу

Оно оказалось сообразительным, любопытным, ласковым, мурчливым и прожорливым ( прожорливость растет быстрее ее). Получило оригинальное имя Муся.

С нашим старым котом у них обнимашки, перерастающие в грызню.

Время идет. Муська растет.

Это так удобно - сидеть между моей спиной и рюкзаком...

Ее первый снег.

Ну и для сравнения с первыми фотографиями

По долгу службы оказываюсь в отделении Медико-Социальной экспертизы. Мало того, что сие заведение расположено в едренях, так его, как филиал ада на земле, загнали в подвальное помещение. Окон нет, коридоры извилисты и узки. Узки настолько, что если откроются две противоположные двери, то прохода не будет.

На скрипучих кривых и косых креслицах-перевертышах маются в нескончаемых очередях страждущие. Одни маются в креслицах, другие подпирают стенки, третьи слоняются туда-сюда, стараясь не задеть стоящих и сидящих.

Для тех, кто приходит по служебным делам - кабинетик отдельный. Созваниваемся, назначают время, приезжаем, но все равно приходится ждать.

Ну и вот. Стою, значит, подпираю стенку в ожидании вызова.

Заходит пара лет 50+: жена впереди, распахивает двери, помогая мужу на костылях шагнуть внутрь. Каждый шаг он совершает медленно-медленно, с великим трудом, лицо искажает гримаса страдания. 

Тут же подрывается какой-то паренек, уступает свое место недалеко от входной двери, те благодарят и мужчина бережно садится. Вскоре из каких-то дверей выглядывает сотрудница и выкликает:

- Сидоров (допустим)! Сидоров есть? Проходите.

Сидоров посылает жену вперед, типа отнеси бумаги. Жена метелит, лавируя между посетителями, заходит в кабинет, оставляет дверь открытой. Муж плелся минут пять, наверное. Зашел, дверь не закрыл. Через какое-то время оттуда раздается ор в две глотки:

- Как третья? Почему третья? Вы тут что, совсем...(у вас тут рыбный день?)? Это безобразие!

Из кабинета напротив прибегает еще одна сотрудница, терпеливо и внятно поясняет:

- Ну что тут непонятного? Год назад, сразу после травмы, Вам была присвоена вторая группа. Но время прошло, состояние улучшилось, Вы прошли лечение, реабилитацию, снимки хорошие, анализы хорошие, Вы идете на поправку. Поздравляю! Еще годик - и группу снимут!

- Как снимут??? Как снимут???

При этих словах из кабинета вылетает муж, костыли свои он держит подмышкой.

Тому, как он стартанул на выход, позавидовал бы сам Льюис. Несся, матерясь сквозь сжатые зубы. Вылетел наружу, хлопнув дверью. Следом топала, полыхая праведным гневом, его жена.

Вот так: придешь помаяться, а денек-то, оп-па, и порадовал: не каждый день на твоих глазах происходит исцеление. 

Сейчас люди живут все более обособленно, что ли. И это, как бы, с одной стороны и хорошо. Другую сторону рассматривать...у каждого в этом плане есть свои сожаления. Но я не о том.
Когда-то, не так и давно, многие люди жили, что называется, общинно: свадьбы, дни рождения, какие-то даты обязательно принято было отмечать вместе с соседями.
А у нашего закутка была своя "похоронная бабка". Без неё не обходились ни одни похороны и/или поминки.
Не успеют усопшему глаза закрыть - глядь, а на порог уже под руки привели бабу Аришу.
И тут же, с порога, начиналось "ревизорро", повергавшее родню и близких в священный трепет и наводящее на них страх и ужас, ибо изначально все они сделали "не так", не по-людски".
Перво-наперво: гроб. Никаких шелков-бархатов, только кумач. Рюшечки должны быть только: молодым - белые, старым - чёрные. Переубедить - себе дороже. Если рюшки не совпадали по цвету, то посылали гонца к бабе Арише домой и он приносил искомые рюши, которые спешно менялись. Был ещё крестик на крышке гроба, который тоже исследовался и вносились правки, но крестик "страдал" редко.
Следом инспектировались "читалки" - бабушки, которые призывались читать по покойному Псалтырь: форма одежды только черная, столик со свечами-лампадами - только деревянный и только на 4х ножках, под ноги бабкам - только круглый темный домотканый коврик, на стол - рушник, под книгу - только деревянное сито, накрыть новым белым полотенцем. Если что- то не совпадало - снова бежали гонцы, тащили нужное, спешно все менялось. Читали чтоб натощак. Как отчитают первую половину - дать жидкого чая с сухарями. Понятно, что родственники все вибрировали, начиналась бестолковая суета.
Но вот, первые указания розданы, родня и близкие могут посидеть рядом с усопшим, попрощаться, поплакать, помолиться.
Однако, близится время приготовления поминальной трапезы. Бабу Аришу ведут на кухню. И тут уже наступает очередь трепетать стряпухам.
Ножи не такие, продукты не такие, кастрюли не такие, кутья не такая, блины не такие, компот не красный, пирожки не такие. Все не такое. Бедные бабы шибаются лбами, баба Ариша, акы орлица или царица грозно зыркает со своего трона и погоняет, погоняет, повелевает.
Самый хоррор наступает при приготовлении борща и лапши. Ну, борщ ещё так-сяк, его варить наши бабоньки умели. Но не дай Бог бросить зелень! Тогда - ВСЕ (хз что "все", но таки ВСЕ!!!).
А вот лапша... Для бульона тщательно отбирались петухи (непременно петухи), бульон оцеживался раз на пять, через пять слоев новой марли. Никакой картошки! Но главное в лапше - лапша. Бабе Арише приносили чуть не сотню домашних яиц и она била их, отделяя только ярко-желтые желточки. Штук 20 надо было. Лапшу замешивали без воды, катали деревянной скалкой до толщины папиросной бумаги, чуть подсушивали раскатанное тесто и скручивали в плотные трубочки. Резала лапшу собственноручно баба Ариша. Все ж рукожопые... Лапша запускалась в бульон и начинался новый виток - разварилась она или нет, разлезлась или крепкая, заглядывали в кастрюлю поминутно. Разлезлась!!! Теперь ВСЕ!!!! А, нет, не разлезлась. Ну слава Богу...
А не дай же Бог опять кто-то бросит зеленушки...
От лапши бабу Аришу могло отвлечь только пюре. Картошка не такая, воду дважды слить, молоко не такое, масло не такое, толкушка не такая... Пюре было нежнее лебяжьего пуха.
Вроде бы все готово, столы накрыть, главна штука - не должно быть вилок, вот не должно!
Досадливо оглядев трапезу, в сердцах махнув рукой (что взять с рукожопых?), баба Ариша ехала на кладбище, кинуть горстку землицы на гроб покойного.
Заключительная часть марлезонского балета начиналась там. Вместе с бабой Аришей к могиле доставляли и ее стульчик. Сидела на нем она молча, горестно подпирая кулачком подбородок. Когда гроб был закопан на половину, она "вдруг" спохватывалась: расческу/очки/портсигар/всякуюмуйню положили? Нет??? Ну ВСЕ, это ВСЕ!!! Родственники начинали выть и причитать с новой силой, утешающие принимались утешать. Под шумок гроб закапывался полностью, вой умолкал слышалось только тихое всхлипывание.
Выход бабы Ариши: "А батон положили? Исть захочет, и нечего... ", - новая волна воя, причитаний, утешений.
Но вот уже и холмик готов, и веночки пристраивают.
Пора!
- Куды на грудя-то становитя венки? Куды-ы? Иму ж чижало-о-о...
Взвывшую с новой силой родню спешно пакуют по машинам и увозят от греха подальше.
На поминках баба Ариша сидит на почётном месте, с собой ей накладывают большую сумку снеди на помин, она читает какой-то печальный стих, поет Царство Небесное, и наконец-то отчаливает.
До встречи на следующих поминках.
Власти похоронной бабки положил конец отставной мент, брат одной умершей прежде времени хорошей женщины.
Кухонного терроризма он видеть не мог, он руководил копанием могилы, ну и наруководился, ясен пень, грамм на 300. К погребению был слегка " ужален", конечно же горем.
Вопросы о расчёске, очках пропустил, искренне оплакивая сестренку. Но встрепенулся, услышав, что сестра захочет есть, а батона нет...
- Вы уху ели, мля? Живьем закапываете человека? А ну, выкапывайте к уям!
Кое-как ему объяснили, что это так, к слову-с, что так типа положено говорить... Успокоился. До венков. Потом снова рвался выкапывать голодную задавленную венками сестру. Когда до него снова донесли, что это так...к слову-с, обернулся к бабе Арише и молвил голосом человеческим:
- Ты, старая, не боись! Тебя под батонами похороним. Ачо? И сытно, и лехко лежать!
Видно, что-то в бабе Арише тогда сломалось, на похороны и поминки она больше не ходила. Хотя поминальный харч принимала на помин исправно.

После прочтения

https://pikabu.ru/story/popal_v_bolnitsu_5452429

вспомнилось....

Дело было лет 25 назад. Попала я тогда в краевую гинекологическую больницу. Так проще было быстрее сделать редкое для того времени УЗИ. Палата наша была на 14 человек, лежали и молоденькие совсем и не очень, и городские и сельские. Большущая палата в "сталинке", потолки высоченные.

В дальнем углу лежало существо женского полу, бесформенное и вонючее. В тихий час к ней приходили сотоварищи и высвистывали в окно нашей палаты, сипло покрикивая:

- Ал! Алка! Выходи давай!

Алка выгребалась из провисшей панцирной сетки своей койки, кое-как типа прибирала свои сальные растрепанные волосы, запахивала драный халат, и шествовала через палату, распространяя характерное неповторимое амбре.

Возвращалась она к ужину, в столовую не шла, сразу укрывалась с головой и дрыхла до полночи. В полночь доставала какие-то кульки и уклунки, бесконечно шурша целлофаном и газетами, и начинала трапезничать. К привычному амбре добавлялись запахи перегара, лука, чеснока, колбасы, несвежей селедки.

Наши беременяшки, находящиеся на сохранении, дружно бежали в туалет тошниться. И так - часов до трех.

И лежала там же одна женщина, было ей 53 года. Пусть будет Ольга. Красивая, ухоженная, умная. Она с бомжихой о чем-то разговаривала, бомжиха ей отвечала, кивала, улыбалась.

Потом Ольга рассказала нам:

- Да мы с этой Алкой в молодости на одну танцплощадку бегали, и даже два брата за нами ухаживали, она-то потом вроде как даже замуж за одного брата вышла. А я учиться уехала. И надо же - встретились. Вот как жизнь ее сложилась.... Жалко.

И шепотом добавляла:

- На прерывание беременности лежит, срок большой. Ну да, куда рожать-то в этом возрасте да с ее пьянкой...

Ну мы там охали, вздыхали.

Но однажды воспользовались отсутствием дежурной медсестры и залезли в свои истории болезней - чего там про наши болячки и неболячки нам не говорят.

Наткнулись и на историю болезни Алки.

35. Ей было 35 лет!

Надо было видеть лицо той, которая в молодости с Алкой вместе танцевали. Ну и мы, конечно же, изрядно очешуели.

Ни я, ни мой муж, практически не храпим во сне. Даже сейчас, когда уж и пенсия на пороге. Ну, разве что, если напашемся оба. Да и то, не особо злобствуя. Пошипим, побулькаем маленько и хорош.
А в молодости так и вообще беззвучно спали.
И есть у нас друзья семьи, пусть будут Вася и Ася. Вася - мастер художественного храпа, с младых, так сказать, ногтей. Аська говорит, что смолоду бесилась и даже убегала спать отдельно, а потом Вася и ее своим храпом "заразил", храпят дуэтом, едва не баттлы - кто кого перехрапит.
А дело было в пору нашей молодости, когда мужу часто приходилось быть в долгих командировках. Месяц, полтора, два. Мы с детьми ждали его, скучали, но что было делать - надо, работа такая.
Вот провожаем мужа в очередную командировку, Вася с Асей пришли. Ну и как-то речь зашла о этом Васькином умении - виртуозном многоголосном храпе. Смеялись, шутили. Наутро муж уехал.
Вернулся он раньше срока - спешил все сделать быстрее и быстрее вернуться.
Вернулся ночью, а мы с ребятишками что-то ушатались, и пока читали сказки на ночь на нашей с мужем кровати - так и отключились.
Муж тихонько открыл своим ключом дверь, тихо пришёл в спальню, увидел семью, кучно и дружно сопевшую на одной кровати, прилег у нас в ногах и незаметно сам уснул.
Просыпаюсь я от богатырского храпа. Аж кровать сотрясалась.
Вернее - не просыпаюсь, а выныриваю из объятий детей и Морфея.
И не приходя в сознание начинаю избивать мужа, приговаривая:
- Ах ты ж сволочь, ах ты ж скотина такая! Заперся, разлегся тут! А ну проваливай! Пошел вон, кобелина! Я все Аське расскажу, а мой вернется - голову тебе открутит, гад ты такой! Друг называется! Я - мужняя жена, а не какая-то там! Проваливай, кому говорю!
Бедный мой муж. И выхватил ни за что ни про что, и сумел меня укротить так, что и дети не проснулись.
До сих пор смеемся, когда вспоминаем, как я его за Васю приняла. И чуть кто всхрапнет ночью: "А ну проваливай!".

Было мне 4, с небольшим (почти 5), года. И где-то я застыла, подцепив жесточайшую пневмонию, от которой едва не угасла. Смутно помню, что все время спала и спала, и спала. Что все было безразлично. Именно это мое растительное состояние и насторожило маму: температуры нет, а ребенок тает на глазах. Так я и загремела в больницу больше, чем на месяц. Больница в городе в то время была одна, там и взрослое, и детское, и инфекция (в отдельном здании), и даже психи во флигельке жили. Мама работала медсестрой во взрослом отделении, забегала ко мне, едва выдавалась свободная минутка, но я, к моему неутешному горю, ее видела редко: продолжала спать спом. Даже не просыпалась, когда каждые 4 или три часа приходили колоть болючий пенициллин в мою костлявую задницу, просто стягивала с полужопицы трусельцы и продолжала спать.

О том, что приходила мама я понимала по оставленным ею на подушке чистым трусикам и маечке и огромному венгерскому яблоку. Таких огромных, красивых, сладких и душистых яблок я больше никогда не ела. Я тихо плакала от тоски, от досады, что проспала мамин приход, и давилась кусочками сахаристого фрукта.

Папа пришел один раз, перед отъездом в командировку. И насулил привезти мне белочку.

Воображение мое разошлось ни на шутку: вот она цокает в клетке, скосив на меня свои озорные глазки, вот грызет орешки, вот крутится в колесе. Сны мои стали теперь наполнены этой белочкой.

Потихоньку лечение помогало и я познакомилась с девочкой из палаты, она была чуть старше меня, такая странная: худая-прехудая, а грудь бочонком и лицо опухшее. Не помню, как ее звали. Была она дочкой санитарочки этой же больницы, страдала астмой (это мама мне потом рассказала): дышала девочка со свистом и хрипами, книжек ей было нельзя - от пыли она заходилась удушливым кашлем, и ее сразу укладывали под капельницу.

Свою болезнь она "заработала", живя в бараке, где стены были поражены грибком и плесенью. Как потом выяснилось, моя мама помогла этой семье "выбить" другое жилье и девочка выписалась в новую квартиру или комнату. Девочка та выписалась раньше меня, а других своих сопалатников я не помню.

Прошло какое-то время.

И вот однажды, открывая глаза от знакомого аромата яблок, вдруг вижу: мамочки! а там рядом лежит белочка! Правда, игрушечная, но такая хорошенькая: пушистая, рыженькая,  кисточки на ушках, хвостик! Большая такая белочка! Я обняла ее и уснула счастливая.

Когда проснулась - белочки рядом уже не было. Мама, заскочив меня проведать, онемела украсть у больного ребенка игрушку... Меня утешало все отделение, а я впервые сидела и тоненько выла в голос с причитаниями - да моя ж ты красавица, моя ж ты белочка, моя ж ты любимая...

Утром другого дня привезли "по скорой" дочку той санитарки, девочку с астмой.

Медицина того времени не была столь продвинутой, что ли, или долго тянули с вызовом неотложки. Словом, девочку не смогли спасти от стремительно развившегося удушья.

Причина удушья - реакция на ворс с игрушечной рыжей белочки, которую ее мама "тиснула" для своей дочки, пока я спала.

Столько времени прошло, а я помню и белочку, и девочку. И обеих жаль.

:(