Akatcia

Когда-то, еще при закате рассвета застоя, мои родители построили дом на окраине одного южного городка. Вся наша улица строилась практически одновременно и самозахватом. На почве отстаивания своих построек все накрепко сдружились: государство регулярно наезжало на наши дома и домишки то бульдозерами, то экскаваторами, всей улицей бегали отбивать то одного соседа, то другого. Ну, с горем пополам, построились. Однако на нашей улице водились и старожилы: когда-то рядом был и почил в Бозе какой-то совхоз "30 лет без урожая", вот нескольким семьям и выделили землю под домишки.

В одном таком домишке жили дед с бабкой, и фамилия у них была "говорящая" - Соленых. Дед был участником и инвалидом войны, и сколько его помню, все в одной поре: маленький, тощенький, сморщенный, с клюшками в обеих трясущихся руках, передвигающийся на полусогнутых трясущихся ногах, со слезящимися глазами, красным носом, он был невероятно злой. Мог своими клюшками забить насмерть новорожденных щенков или котят. Мы, и в детстве, и в юности, и став взрослыми, его побаивались.

Бабка была, напротив, толстая, словоохотливая, но и ее доброй назвать было сложно. Дочь, их и сын с семьями и внуками приезжали к ним редко.

Когда подошло время благоустраивать улицу, мы решили в складчину поставить столбы, повесить фонари, прокинуть новые провода, так же в складчину решено было отсыпать дорогу, и так же в складчину - подсоединиться к городской канализации.

Соленые сбрасываться деньгами отказались: их устраивал старый столб, провода тоже были "крепкие", фонарь - тоже не нужен. Аналогичная история повторилась с дорогой и канализацией.

Словом, попользоволись всем "на шару" - и освещением, и дорогой. С канализацией же и вышла сама история.

Вдоль всей улицы с нашей стороны (и со стороны Соленых) по канавке тек ручеек: где-то нашел выход родник. Канавку расчистили, укрепили берега и ручеек очень долго был местом игр ребятишек. Завезли мужики несколько куч песка по всей улице, и вот наша пацанва пускала кораблики, строила города и пристани, и от домов не убегали, и не дрались, и на виду.

И тут один раз, бегут мамки с начала улицы и гонят детей от ручья. Крик, шум...

Оказалось - кто-то сбросил ночью в ручей выкачку из туалета, вся канавка в говне.

Все. Накрылся ручей. Запретили детям в ручейке бродиться. А кто мог так, в прямом смысле слова, нагадить? Ну было несколько домов, кто не захотел врезаться в общую канализацию. Но не идти же с говномером и не измерять же уровень говна в выгребных ямах.

Случаи сброса фекалий участились.

И вот однажды мой папенька, выехал на смену едва рассвело.

Проезжая мимо дома Соленых и увидел он шланг, тянущийся из их калитки в ручеек.

Остановил машину, вышел, забросил шланг во двор предприимчивых стариканов и закрыл плотно калитку.

А домишко их стоял в глубине двора, ворота были сварены прочные, ни одного зазора даже по земле не было. И калитку они проделали не от земли, а с "порогом", сантиметров сорок не меньше.

Словом, море разливанное из говна было обнаружено тогда, когда оно заплескалось, не находя выхода на улицу, уже на низеньком крылечке. Двор был залит фекалиями, что называется, по колено.

Шуму и крику было много. Кто сделал, как так? А особо-то и предъявить нечего - разве это дело - говном улицу заливать? Вишь, ассенизаторская машина им показалось дорогой.

Потом им, конечно, пришлось врезаться в общую канализацию. Но это уже совсем другая история.

1. Моя прабабка в своей молодости (еще при царе) работала в горничных у какого-то очень крупного промышленника и из-за этого всю жизнь считала себя аристократкой. Готовить обычную еду (суп, котлеты, кашу) у нее не получалось, от слова совсем, выручала русская печка которая томила щи, каши, мясо, жарила рыбу на противнях. Но вот выпечка у бабушки была отменная: тесто пушистое, пахучее, вкусное. И пироги, и пирожки, и всякие крендельки-маковки, сахарные завитушки и глаголики, ну за уши не оттащить.

И вот как-то раз пришла к ней в гости кума. Бабка только отстряпалась, согрела самовар, на столе уже исходили сытным духом постряпушки. Бабушка усадила куму за стол, налила чаю "в накладку" (насыпала, значит, сахара в чашку) и велела:

- Ты, кума, давай-ка пей чай-от. Да без церемоний.

Ну куме два раза повотрять не надо, выдула чашку чая, вторую, третью, постряпушек не ест... Бабушка снова ей:

- Ну ты что, кума? Пей без церемоний!

Самовар кипятку выхлестали, поставили второй самовар. Тут кума и взмолилась:

- Клаша, а, Клаша! Ну можно мне ну хучь одну церемонинку спробовать? - и пальчиком осторожненько на постряпушки показала.

2. Работала я на заводе. И как-то одной сотруднице выпало по путевке отдыхать в Юрмале. А в советское время из Прибалтики привозили офигенную бижутерию. Ну, мы с девками подхватились, насобирали денег, вручили счастливице и наказали привезти нам бижутерии.

Вернулась она отдохнувшая, полная впечатлений. Окружили мы ее, ждем с нетерпением своих заказанных вещиц, а Галя нам все тарахтит о климате, красотах, природе, погоде, архитектуре, органном зале... Терпели мы, терпели, и не вытерпели:

- Галька, а бижутерии-то что, не привезла? Не было что ли?

- Чёй-та не было. Полно бижутерии. На каждом углу. И с яблоками, и с мясом, и с капустой. И сосиски в тесте - тоже были.

3. Готовились к Пасхе. Мама завела квашню, высадила в духовку куличи, а тесто еще осталось. Решила она - а не испечь ли хачапури? Открытых? Ну, типа больших пирожков швом наверх, края защипаные, а серединка открытая. И начинка двойная: внутри творог, сверху сыр с чем-то там, или наоборот. Сказано - сделано. Только одного мама не учла: пока то да это, хачапури "расстоялись" из средних пирогов превратились в лапти 45го растоптанного размера, в духовке так вообще - защипаные края разошлись...

Вынула она их из духовки, я и ахнула - гинекология, наглядное пособие. От смеха согнуло меня в три погибели, слова сказать не могу, ржу.

Мама злится: чего меня, дуру этакую, плющит? Какая-такая гинекология? Это вкусные хачапури!

Та вкусные, кто же спорит... Только вот "на лицо ужасные", хоть и добрые внутри.

Мать бурчит, что все я выдумываю, дурочка ненормальная, а гинекология с противня "посматривает" хитрО. Собирает мне мама корзиночку: яйца крашеные, пара куличей, пасха творожная и уже было потянулась те хачапури пристроить сбоку. Я на дыбы:

- Мама! Да не понесу я их в храм! Срамотища-стыдобина! Батьки в обморок упадут, этакая звиздятина срамная, освящать такое рука не поднимется!

Мама аж плюнула, вылетела к противню, и завела свое:

- Вот что ты выдумала?! Это вкусные пирожки, румяные, пышные!

- Угу. Гинекологический атлас...

Тут раздался стук в дверь, заходит соседская старушка, не поднимая глаз от пола:

- Дусь, а Дусь, вы нонче куличи-то  святить..., - подняла глаза - противень с хачапурями.

- Ептвоюмать-то! Это што у тебя, Дусь, за пё*ды тут? Вот пё*ды так пё*ды!

Еще раз мать плюнула в пол, рванула в дом, а там меня от смеха скрючило.

Не, не повезла я ту гинекологию на освящение, так разъели, дома. И вправду -вкусными оказались, хоть и "на лицо ужасные".  

Был у папы на работе сослуживец. Пределом всех его мечтаний был большой попугай. Ара. Он тем попугаем буквально грезил. Кто-то на машину копил, а мужик - на попугая. Все мечтал, вот, научит попугая говорить, придет домой, а там - красавец в клетке, ждет его, встречает, разговоры там, "пиастры" и все такое. Попугай же лучше собаки. С собакой гулять надо, бывает - кусается, и не говорит. А попугай вот... Мужик был хороший сам по себе, компанейский. Вот друзья и скумекали: раскинули "сети", посёрфали знакомых, знакомых знакомых, и т.д. и таки нашли там одного, который ходил на корабле по загранкам. Заказали купить попугая, за ценой не стояли. Через какое-то время ара был у них на руках. Вместе с клеткой, поилкой, всякими игрушками.

Попугая торжественно вручили другу на какой-то день дворника. Счастью друга не было предела.

15 лет попугаезаводчик спешил домой и до поздней ночи разговаривал с красавчиком. Каждый вечер. 15 лет.

Попугай звенел в колокольчик, крутился на жердочке, щелкал клювом, скрипел, приплясывал под музыку. Но не произнес ни одного слова за все 15 лет.

Расстроился мужик, обиделся на попугая: я ли тебя не люблю, не кормлю, не балую? Я ли не выпускаю тебя полетать, походить, игрушки ли тебе не покупаю, что ж ты молчишь как пень?

И вот провожали на пенсию сотрудницу. Поздравления и подарки от предприятия - само собой. Но проводы на пенсию всегда сопровождались легким междусобойчиком с личными подарками и всем таким. Мужик решил подарить попугая.

Пришел с клеткой под золотой попоной и двинул вступительную речь:

- Тебе, Трофимовна, как женщине теперь на покое, чтоб и дело было, и не скучала, да и чтоб не одна, и красота, опять же - вот! - и эффектно сдернул попонку.

Попугай огляделся по сторонам и из него нескончаемым потоком полились стихи, песни, шутки-прибаутки и всё то, что он 15 лет изо дня в день из вечера в вечер слышал от прежнего хозяина.

Тот аж расплакался от обиды. И Трофимовна заспешила:

- Ой, не надо, не надо! Забери ты его, только не расстраивайся!

-  Нееет, Трофимовна, даром мне этого предателя гимозного теперь не надо! Я за 15 лет на языке мозоль набил, а он - молчок! а тебя увидел едва - и... Кобелина!

Так и не забрал предателя, обиделся.

По долгу службы часто приходится сопровождать своих подопечных бабулек в поликлинику, из поликлиники. Некоторые, если совсем плохо ходят, заказывают такси. Некоторые просят придти пораньше и с моей помощью потихоньку-помаленьку пройтись эти 100 - 150 метров по солнышку, людей посмотреть, себя показать. Ну, плетемся, что уж, держит меня под ручку, присаживаемся на скамеечки, останавливаемся переброситься парой фраз со знакомцами. Словом, для некоторых бабулек, такой поход - событие эпохальное.

Вот и сегодня. Туда - ибо в гору - поехали на такси. А обратно решили "прогуляться". Хорошая аллейка вдоль всего поселка, с лавочками, цветами-кустиками, идти с полчаса самым-самым медленным шагом. Ну вот и идем.

По этой же аллейке курсируют мамы с колясками, без колясок с чадами на самокатиках и гироскутерах, на велосипедиках и велосипедах. Просто пешочком выгуливает малышню.

Парочка таких маменек шли медленнее нас, о чем-то беседуя матом и междометиями. Одна катила отпрыска на трехколесном велосипеде с ручкой, отпрыск второй - лет 8-9, нарезал круги вокруг да около. Круги сперва были небольшими, под гору быстро, на горку с усилиями. Всякий раз мне приходилось оттаскивать бабку с дороги добра молодца, и то лишь потому, что в звонок он не звенел, а орал:

- Маам, мааам!, смотри, как я! - и ставил своего "коня" на дыбки. На дыбках проезжал мимо маменьки, мимо нас уже на двух колесах. Раз 10-15 проехался. Мамке, если честно, вот пох и нах на подвиги сыночка. И бровью в его сторону не ведет.

Бабка моя уже чуть не плачет, губешки трясутся, руки дрожат. Устала уворачиваться и боится, что не успеет посторониться. Я ее переместила к обочине. Ну так еще хуже: мне приходилось спячиваться, бабке тоже, того и гляди - загудим обе в кювет.

На лавочке бы переждать - так до лавочки дойти надо.

А того ж пацана - ну нереально раздирает, заезжает на гору подальше и съезжает "с ветерком", и - молча же, паразит. Оглянусь - сдерну бабку с дорожки, так и идем - верчу головой, бабка на руке висит, задыхается, психуем. И вот хрен знает - вроде бы ничего такого пацан и не делает, ну катается и катается, где ж ему еще кататься, как бы...

И вот настала таки кульминация.

Уехал, видать, в самое начало аллеи, стал съезжать, скоростуха растет, попытался напротив мамки вздыбить велик, не удержался, полетел на нас.

Бабка прыгнула, выронила клюшку, ляпнулась на пятую точку, не держись за меня - так и расшиблась бы к едреням, меня тоже мотануло, сумки-пакеты выпали, бумажки носит ветер, бабка плачет.

Бросила ее, схватила мелкого вместе велосипедом за шкварник, подтащила к маменьке:

- Забирай его и проваливайте отсюда на-й, оба.

Ну, что тут началось!

И что я порочная женщина низкой социальной ответственности, злая сука, и что онжеещеребенок и все такое самое.

Выслушала молча. Потом говорю:

- Я сейчас вызываю бабушке скорую, везем, снимаем травмы и повреждения, составляем заявление в полицию о наезде Вашего ещеребенка на пешехода преклонного возраста, вот там и тогда все и поведаете. Свидетелей полно.

- Ха-ха-ха,-типа, - он несовершеннолетний, ему ничего не будет.

- Он - не сирота. За него вполне ответите Вы. Заплатите штраф, оплатите лекарства и лечение.

- Да попробуй!

- А что пробовать? Я тут не халам-балам, я при исполнении. С меня за бабушку спросят, не дай Бог что. А какая моя вина? Это из-за Вашего ещежеребенка она пострадала, это Вы за ним не уследили. Это Вам было наср*ть, что он может сбить и бабку, и чьего-нибудь малыша.

Пошла поднимать бабку, вытирать ей сопли-слезы, подбираю бумажки.

Слышу - мнется яжмать сзади, я лезу в телефон.

- Может, решим как-то?

- Сперва врача бабушке вызову.

(Я-то видела и знаю, что она хоть и ляпнулась, но от страха, и на мягкое место, ничем не ударилась, кроме задницы, а яжмать того не видела, не до того ей было, языками слиплись с подруженцией).

Бабульке уже и жалко этих придурошных, давай говорить, что ничего не болит, что все нормально и т.д.

Закончилось тем, что яжмать купила бабушке на овощном развале дыню, персиков и груш. Ну и я ей пообещала, что если еще раз увижу ее отпрыска, гоняюшего на велике среди старух и детей - мало ей не покажется.

Мы шли домой и слышали, как выл ещежеребенок при получении люлей.

Хотя надо было бы ей самой башкой об асфальт биться, той яжматери.

Речь пойдет не о собаке. Не совсем, конечно, о собаке. Но и о собаке тоже.

Еще в школе подобралась у нас веселая компания: 6-7 девчонок. Это были те самые времена, когда в некой стране секса не было, а был "Моральный кодекс...". У каждой из нас были свои таланты - кто-то играл на пианино, гитаре, пел, кто-то и стишата катал и эти стишата хорошо ложились на музыку, кто-то готовил из ничего вкусняхи, кто-то шил, кто-то стриг и ногти красил - зашибись, кто-то учился на круглые пятерки. Так что у нас всегда были хорошие отметки, модные шмотки, красивые прически и маникюр.

Но самая умная и обаятельная наша подруга Янка смертельно боялась собак. До обмороков, оцепенения, до паники. Она боялась даже своих "родных" пекинесов, которых разводила на продажу ее бабушка.

К приключившемуся событию мы уже год, как окончили школу, поступили учиться или работать, и тем желаннее была встреча на дне рождения Светочки.

Светочка жила на окраине города, в частном доме. В тот год ей, отмечавшей свое 18-летие, родители разрешили отметить праздник без них. И что мы сделали первым делом? Правильно, набодались молодым виноградным вином.

Нам было весело, прикольно, мы пели, плясали, дурачились - и да, "мужиков" не привели, все сами, крепким девчачьим коллективом.

А вот и о собаченьке.

Собаченька называлась Воробей и сидела на якорной цепи подле будки, в которую легко поместился бы "запорожец" и ростика был небольшого - всего-то с годовалого теленка. Вопреки мнению, что большие собаки добродушны, Воробей был воплощением вселенского зла и адской ярости. Признавал он только Светочкину мать, и позволял ей забрать ухватом ведерный чугунок, наполнить его едой и подсунуть ему на том же ухвате. На этом благосклонность Воробушка заканчивалась, и он принимался утробно лаять, скалиться и рваться с цепи.

Зачем они его держали - вот фиг знает.

Но ближе к сути.

Где-то ближе к ночи мы хватились Янку. Ее нигде не было. Поискали, поорали, не отзывается. Решили, что она перебрала и ушла домой. Да и мы, изрядно нагрузившись, вскоре уснули.

Утром на улицу нас выманил чей-то тихий плач.

Все верно. По классике жанра, пропавшая Янка спала в будке Воробья. Мало того, что в будке, так он еще ее и нежно обнимал, положив свою лохматую башку ей на плечо.

Всеми богами мы заклинали Янку молчать и дышать пореже.

К пущему нашему ужасу Воробей проснулся, вылез из будки, не обращая на Янку никакого внимания, улегся у входа и продолжил спать.

Янка не подавала из будки никаких признаков жизни.

Мы, на цыпочках, чтоб не разбудить собаченьку, зашли в дом и судорожно искали способ вызволения Янки.

Решили скормить Воробью весь недельный запас вареных курьих голов, хранящихся в погребе на холоде, приправив их всем имеющимся в доме димедролом.

Сказано - сделано.

Собаченька благополучно схомячила угощение и минут через десять спала мертвецким сном.

Янку выудили из будки, идти от страха она не могла, тащили за шиворот, отчистили ее от собачьей шерсти, умыли. Как она оказалась в будке - она не помнила.

Когда страх отступил, на нас напала ржачка, ржали до колик, подвывали, катались по полу, плакали.

И тут Янка, по своему обычаю, изрекла очередную сакральность:

- Да...Верно говорят: не тот пьян, кто упал и не дышит. А тот пьян, кто лежит, и дышыт. Ему собака рыло лижет, а он и видит, и слышит, и не может сказать "кыш"....

Моя мама и тетя Валя дружили едва не с пеленок. Выросли в одной деревушке, учились в одном классе, знали всех родственников и знакомых друг друга, и даже не путались в ответвлениях родни и друзей.

У меня с дочкой тети Вали разница в 5 лет, я старше, и я ее, за неимением родных братьев и сестер, сперва с упоением нянькала, до ее лет пяти.

Каждое лето тетя Валя с Анькой ездили в свою деревню. Как бы все нормально: лес, река, молоко, грибы, ягоды, натурпродукт. Но. Была там одна родственница - Неля. И Неля эта всю жизнь пролюбила зэка. Зэк после первой же отсидки привез туберкулез и заразил им всех, кого мог: и Нелю, и детей. Зараза стала расползаться и по дальней родне. То один на учет в тубдиспасер принимается, то другой.

Мама постоянно ругалась с теть Валей, Анька слабенькой родилась, а как приедут в деревню - Неля с детьми и махровым туберкулезником тут как тут, и днюют там, и ночуют.

Ругались перед каждым отпуском, мама отговаривала ехать, теть Валя плакала и оправдывалась: там мама, бабушка, Женька-школьница, Валерке всего 17, у Юрки третий родился, нищета там, помочь надо... Так вот и тащила нерадивых братьев-сестер, да и Нелю болящую не оставляла помощью.

Но возвращалась назад и начиналась гонка: врачи, анализы, рентгены, манту-пирке, диспансер. Так ладно бы Аньку таскала, так и меня ж заодно! Как осень - так у нас нервотрепка. Психоз в ожидании анализов и снимков.

Да, под видом укрепления молодых, дикорастущих, но таки слабых организмов, нам скармливали килограммы всяких жиров: медвежий, барсучий и даже китовый. Бррр! Бяяяя!!!

Мы с Анькой, понятно, приставали и к теть Вале и к маме - что такое туберкулез?

Ну болезнь, заразная, от нее часто умирают. Проявляется кашлем. С кровью. При кашле.

И если у меня как-то оформилось, что опасность это когда откашливается с кровью, то Анька просто запомнила: кашель-->кровь-->туберкулез-->амбец.

Масличка в огонек подлила тетя Валя. Анька как-то раз тёрлась у нас весь день, трескали мы с ней жареных окушков под венигретик. Ночью Анька пописала розовой мочой.

Средь ночи к нам ворвалась теть Валя, с белыми от ужаса глазами, держа в руках банку с Анькиной розовой мочой, в другой - окостеневшую от страха саму Аньку.

Мама, как могла, успокоила теть Валю, что  это в моче не кровь, а просто свекла так окрасила. Пока то да се, Анька уснула в моей кроватке. А я ж постарше, я ж уши парила на кухне, возле теть Вали с мамой, типа молочко тепленькое с мёдиком пила, ага.

Часа полтора подруги что-то обсуждали, как вдруг Анька закашлялась во сне, а потом подала из моей кроватки страшный голос:

- Мама. Я. У-МИ-РААА-ЮЮЮ-УУУ. У. МЕ-НЯ. БИР-КУ-ЛЁ-ООООЗ! - и рев в три горла.

Матери подорвались к ней:

- Анечка! Доченька! Какой биркулез? Что? Где? - треплют ревущую Аньку, она, захлебываясь слезами, продолжает:

- КРООООВЬ! У МЕНЯ КРОООВЬ!

- Где кровь? Какая кровь?

- ИИИИЗ ПОООО-ПЫЫЫЫЫ!!! Я УМИРАЮ ОТ БИРКУЛЕЗА!!!

Откинули одеяло...

Свекла в винегрете совершила свое дело, под Анькой была приличная лужа пахучей "крови".

На шум поднялся батя.

Смотрел, как моют Аньку, перестилают постель, укладывают нас, наревевшихся (чо уж, и я повыла заодно, а то все Аньку целуют и жалеют, а я - брошенка, никому-не-нужная) и засыпающих, послушал предысторию суматохи и изрек:

- Угу. Из попы. Кровь. Течет-течет - отвалится. Биркулёз, чо.

Подруга детства гуляла собственную свадьбу. Как водится - два дня. В первый день все было более менее чинно и даже можно сказать - отчасти благородно: никто не акцентировал внимания на интересном положении молодой. Молодая, в силу интересного положения, не употребляла сама и за молодым приглядывала, не давая тому утопить счастье в декалитрах спиртного.

На второй день, по обычаю, друзья, подруги, родственники молодоженов весело переодевались в докторов и медсестер, и "поправляли здоровье" перебравшим накануне из четвертного бутыля первача, наливая его в половник, давали закусывать солеными огурцами и арбузами. Так же на мероприятии присутствовали ряженые цыгане, мужичок-невеста в фате из тюля и тетенька-жених в задрипанном картузе с ободраной розочкой над козырьком. Катали сватов в тачке, на которой в обычное время, вывозился навоз из-под скотины. Словом - гуляла вся улица.

В какой-то момент молодая выпустила из виду новоиспеченного мужа и он резко всосал в себя все, что не выпил вчера и все, что намеревался выпить. Держась за стеночку, он дотащился до какой-то из комнат в доме, где благополучно улегся в детскую кроватку и отрубился.

Комнатка же эта была опочивальней его тестя и тещи, а в кроватке некогда выросли все их 8 детей, была та кроватка самодельной, потому и выдержала вес дюжего молодого мужика.

Тесть с тещей, так же изрядно "навеселившись" уснули и не заметили спящего зятька.

Утром молодой, не открывая глаз, нашарил на полу банку с водичкой. Мысленно похвалил жену, жадно прильнул и стал пить большими глотками. С последним глотком в рот ему попало нечто ... такое гладкое...округлое... Выплюнул в ладонь, навел резкость - с ладони на него "смотрел" человеческий глаз. Заорав благим матом, он выскочил из колыбельки и рванул в сад через открытое окно, где долго удобрял яблони и груши выпитым накануне и только что.

Когда желудок немного успокоился, молодой пошарил по подоконнику: вроде бы там, в прыжке, он заметил стаканчик воды. Так и есть! Стал пить. Как вдруг со дна стакана всплыли человеческие зубы.

Заорав пуще прежнего, парень ломанулся из сада, орошая окрестности новой порцией выпитого. Путь он держал к колонке с водой, что находилась в углу двора.

От его криков, понятно, что  все гости проснулись и с недоумением таращились на происходящее.

Молодой долго пил из крана, мыл голову, шею, поливал себе на плечи и грудь. Окончив водные процедуры, он нашарил на штакетничке нечто мягкое и пушистое, чем с удовольствием принялся обтираться.

Обтершись, обнаружил, что в руках у него богатый шиньон (такой узел из некогда отрезанных волос, который при помощи шпилек крепится к собственным волосам) одной из гостий.

Глаз и челюсти оказались протезами, соответственно, тестя и тещи.

Молодой, после своих злоключений, очень долго был в "завязке", по крайней мере, в гостях у тестя с тещей старался не пить.