Ада нет
Ада нет. Значит, и рая тоже.
Я всегда в это верил и не лишал себя возможности прожечь жизнь так, как хочется мне, а не родителям, друзьям или любимой девушке. Все равно все мы встретим вечность в забвении. Так зачем себе отказывать?
Соблюдал ли я мораль? Наверное, да. Скорее да, чем нет, потому что пока я был трезв – я помнил, что не нужно переходить дорогу тем, кто может в той или иной степени прервать мой марафон морального тления. А чтобы тление не прекращалось и было комфортным – нужны деньги, поэтому работу надо беречь. Однако стоило вкусить дурмана, как вскоре я забывал обо всем. Вот и сейчас я медленно приходил в себя с ощущением жуткого бодуна, вот только в этот раз все было иначе. Голова не болела. Да и вообще ничего не болело, что странно, потому что еще вчера я повредил колено в очередной драке. Зато мир был прежним: омерзительно ярким и немного мутным. Так я сначала подумал, а потом сквозь муть разглядел полки магазина.
«Что за?..» – была моя первая мысль.
– Мам, мам! Купи! – прорезал мое сознание звонкий мальчишеский голос.
«Да ладно! Неужели я заснул в какой-то торговой точке? И почему меня до сих пор отсюда не выперли?» – была моя вторая мысль.
– Мам!
– У тебя уже полно игрушек. Хватит.
– Но я хочу! Хочу-хочу-хочу!
«Вот поэтому я не люблю детей», – пришла третья мысль.
Женщина устало вздохнула, а потом я увидел, не почувствовал, а увидел, как меня подняли в воздух.
– Ладно, но если что-нибудь разобьешь, то можешь про него забыть.
На мгновение мир тошнотворно закружился, а потом передо мной появилось огромное и до соплей довольное лицо ребенка – лет пяти, не больше. Гигантский мальчишка радостно подпрыгнул, став причиной оглушительного грохота пластика в картонной коробке, а меня против воли немного развернуло, и я увидел… Увидел, как рядом со мной лежат столь же огромные шарики и детский пистолет.
«Эй… Эй! Что происходит?» – закричал я, но к своему ужасу понял: мой крик прогремел лишь в моих мыслях, а вокруг звучал только детский смех.
Это было похоже на безумие. Я хотел пошевелиться, но не почувствовал рук и ног. Попытался вдохнуть и закричать снова, но осознал – я не могу дышать. Не могу сделать гребанный вдох! Снова и снова. Из раза в раз! Не могу.
«Успокойся. Это сон! Всего лишь сон!» – подумал я, слушая, как вместо пульса в ушах раздается грохот от пластиковых шариков с игрушечным пистолетиком в такт прыжкам гигантского мальчишки.
Но как бы я ни жаждал, ни желал, ни умолял, ни заставлял себя сделать то, что делал всю жизнь – вдохнуть, так и не почувствовал, как прохладный воздух скользит по горлу и раздувает легкие. Не ощутил, как эти же легкие горят в агонии, стоит надолго задержать дыхание. И начал считать себя безумным, но и безумия тоже не чувствовал.
Я пытался вдохнуть, когда меня кинули на ленту прилавка. Когда «пропикали» на кассе, точно какую-то вещь, отчего бы в ужас пришла даже самая дешевая шлюха. И даже когда я оказался в пакете «маечка» с веселой надписью «Спасибо за покупку!», а не в мешке для трупов… Даже тогда я пытался сделать вдох. И чем сильнее я его желал, тем сильнее казалось, что меня закинули в пробирку с вакуумом или в железный короб под палящим солнцем без грамма воды.
Я был мертв и не мертв одновременно, и не мог попросить о помощи. Не мог сделать себе больно, чтобы избавиться от этой агонии. Не мог заплакать. Прийти в бешенство или хоть как-то выплеснуть то, что раздувалась и оставалась со мной, даже когда меня привезли в чей-то дом и вытащили из гребанного пакета с гребанной надписью «Спасибо за покупку!». Но надежда, что это всего лишь сон, меня не покидала. Даже когда радостный, сопливый пацан вытащил меня из коробки и зарядил в пластиковый пистолет.
«Что за бред?!» – мысленно возмущался я. Как человек мог стать пластиковым шариком для какого-то дурацкого пистолета? Даже в библии, в которую я не верил, не было подобного абсурда! А будь я мертв, то просто бы исчез. Ведь так? Ада же нет, как и рая тоже нет!
Вот только я не просыпался и будто в нескончаемом кошмаре видел, как ко мне подбегает мальчишка, с радостным лицом пихает меня в пистолет и с громким щелчком отправляет в полет до первого препятствия. Мир безумно вращался. В какой-то момент я думал, что меня затошнит от этой карусели, но тошнота так и не приходила. Я не ощущал тепла, холода или ударов. У меня не болела голова от частых, громких щелчков пистолетика, которые так мне надоели, что я был готов проклинать во всех смертных грехах не только пацана, но и того, кто придумал эту чертову игрушку. В какой-то мере я даже желал боли, в надежде, что с ней я наконец-то выберусь из этого кошмара. И много думал в ящике с детскими игрушками, когда наступала долгожданная ночь и в доме все засыпали. В такие моменты я пытался вспомнить, что же случилось до того, как я очнулся в таком состоянии. Однако память словно бы исчезла.
Я помнил свою личность, привычки, сохранил мировоззрение, но напрочь забыл, чем занимался, лица родных, а особенно причину, почему судьба могла так со мной обойтись. Умер ли я или просто был, например, в коме, и теперь мое подсознание выдало такую сюрреалистичную реальность. Кто-то ездит на БТР-ах, летит по тоннелю к свету, а я стал шариком для детского пистолета. В какой-то момент я начал ночами прислушиваться к тишине, в надежде уловить хотя бы отдаленные отзвуки медицинского монитора, но не слышал ничего кроме детского дыхания или звуков автомобилей за окном. А когда наступал день… Начиналась моя пытка.
Вопрос: сколько раз за сутки мальчишка может зарядить свой пистолетик? Ответ: нестерпимо много. Утром за завтраком под уговоры матери спокойно поесть, в детском саду под хохот других детей и крики воспитателей, и вечером, пока этот маленький демон наконец-то не заснет или не наиграется.
Сначала я боялся, что он или его мать на меня случайно наступят и раздавят, потом поймал себя на мысли, что страстно этого возжелал, надеясь, будто все это поскорее закончится. Но в итоге понял – опасаться стоило кое-кого другого.
Зимой в варежках особо не популяешь из пистолета на улице, поэтому мальчишка игрался дома и часто забывал меня на полу, когда его что-то отвлекало или ему надоедало стрелять. В один из таких моментов на меня нацелились два светящихся в вечернем мраке глаза.
Кот. Я всегда любил котов, но именно этого возненавидел сильнее неугомонного мальчишки. Казалось, будто эта мохнатая тварь пыталась выплеснуть на меня всю свою злобу за то, что ему неоднократно прилетало по заднице из треклятого пистолетика. Меня крутило, вертело, швыряло покруче, чем после бурной пьянки на американских горках. Катаясь по полу, я кипел изнутри, проклиная кота и умоляя вселенную остановиться, и она остановилась! Удар лапы отправил меня под диван, где, сделав бесконечное количество оборотов, я наконец-то застыл с видом на пыльный плинтус.
Че-е-ерт… Черт-черт-черт!
Раньше я считал кошмаром – быть заряженным в пистолет и отправленным в воздух, но сменялись день и ночь, дни и недели, потом месяца, как я начал желать быть снова заряженным в пистолет. Хотел еще раз увидеть комнату с обветшалой мебелью, а не этот пыльный плинтус. Без возможности уснуть или хотя бы сомкнут глаза, я постоянно лицезрел одну картинку, умирал от тоски, высматривал истории в танце паутины или сакральный смысл в том, как пробегали пауки. Я думал, в мелочах искал ответы и надеялся сойти с ума, чтобы вырваться из этой петли в миры поинтереснее, порожденные моей фантазией. Но разве может пластмассовый шарик потерять рассудок? Конечно же, нет. Шарик не мог дышать, ощущать, шевелиться, сойти с ума и даже видеть и слышать не мог, но не я… День ото дня я не по своей воле смотрел на ненавистный плинтус и слушал.
Сперва я слушал, как мальчишка самостоятельно пытался меня найти.
«Пожалуйста, загляни под диван…»
Потом он попросил помочь маму.
«Прошу, найдите меня…»
Потом с досадой юный демон переключился на два оставшихся шарика и постепенно начал охладевать к игрушечному пистолету.
«Умоляю, не забывайте, я все еще здесь…»
Но реальность такова, что даже кот помнил обо мне дольше, шурша лапой под диваном, хотя, может, он потерял там что-то еще? Например, колпачок от ручки, который в один прекрасный момент сотворил чудо – ударил в меня и наконец-то развернул, избавляя от лицезрения злосчастного плинтуса. Это, в самом деле, было прекрасно, как искра в сером тумане. И пусть некогда огромный мир сузился до узкой щели, куда могли пролезть только лапа кота да проскочить всякая мелочь вроде шарика от набора с детским пистолетом, я впервые был благодарен мохнатому недоноску, который сюда же меня загнал. И чем больше я слушал и наблюдал через эту щель, тем лучше узнавал семью, в которую попал.
Мать – одинокая женщина. И я бы добавил «с несчастной судьбой», но с каждым днем все лучше понимал, почему она одинока и несчастна.
Мужчины. Много мужчин.
Мои моральные принципы были таковы, что я не мог осуждать других людей, ибо сам был не подарок, однако даже для меня это оказалось перебором. Как только сын уходил в детский сад, я слушал нескончаемые охи и ахи из-за стены. Потом наблюдал, как перед приходом сына мать убирала весь дом, а иногда ее выворачивало наизнанку. Порой даже во время уборки, она плакала, блевала и снова все убирала – печальное и омерзительное зрелище. Надо ли говорить, как именно она зарабатывала деньги? Но стоило отдать ей должное – при сыне она всегда была образцовой матерью и не давала ему повода что-то заподозрить. Все строго. Все под контролем. Вот только чаще всего она спала на диване, а не у себя в комнате.
Время уныло текло. Мальчишка рос, а соседи наверняка начали перешептываться, и наконец-то женщина додумалась, что не стоит водить мужчин к себе домой. Она стала уходить, возвращаться, все так же плакать, блевать, по часу отмываться в душе, но убиралась реже – по необходимости. А потом в доме появился он.
Я начал узнавать его голос, когда он стал чаще появляться в ее доме. Приносил ей деньги, говорил, что любит, обещал развестись, ласково звал по имени… Тогда я впервые узнал ее настоящее имя и что она не просто «Мама». Вот только для меня – шарика это было неважно, все равно она не слышала мои беззвучные мольбы. Так зачем мне ее имя? Помню, как один прекрасный момент я подумал, что ее новый мужчина вполне может оказаться источником трагедии в их неполноценной семье, но...
Но время шло. Я все так же смотрел в щель – свое скромное окошко в скромный мир. Мальчишке исполнилось одиннадцать лет. Тот мужчина развелся с женой и теперь жил здесь, а кошачья лапа давно перестала мелькать под диваном – надеюсь, этот мохнатый ублюдок тоже стал каким-нибудь шариком, он это заслужил. Однако без кота все же было гораздо тоскливее. Он хотя бы иногда про меня вспоминал, а теперь я был забыт всеми, кроме пауков. Но я уже не злился. Напротив, у меня было время подумать.
Я пытался вспомнить, что же произошло до того, как я стал таким, и понять, почему я оказался именно здесь. Может быть, ответ был в этой семье? Может, это подсказка вселенной или того, кто меня сюда запихнул? И если разгадать этот вселенский заговор, то я наконец-то освобожусь? Однако сколько бы я ни прокручивал события в мыслях, но так и не смог вспомнить свой последний день человеком. А когда мне показалось, будто я уже привязался к этой семье, даже в какой-то мере был даже за них счастлив, смирился и начал понимать, почему меня принесли именно сюда, как случилось то самое горе.
Это была ночь. И нет, это не была бывшая жена или многочисленные ухажеры из прошлого матери мальчишки, а совсем другие люди.
Все были счастливы, кроме меня, и мирно спали, опять же, кроме меня, потому что я по-прежнему не моргал, не дышал, не ощущал, думал и слушал, как вдруг замок в двери щелкнул.
Почему именно эта квартира? Для меня так и осталось загадкой. Может специально, может совпадение, а может, кто-то что-то напутал, потому что вчера семья уезжала отдыхать и только сегодня вернулась. Но была выбрана та квартира, где находился я, и двое ребят решили ее обчистить.
Первым на шум проснулся мальчик и выглянул из своей комнаты.
– Мам?
«Нет-нет! – подумал я. – Иди обратно!» – но он, естественно, не услышал мое предостережение, а когда увидел незнакомцев – громко закричал. На крик проснулись взрослые, зажегся свет и…
Что именно происходило, я не видел, зато слышал. Слышал борьбу, крики, маты, просьбы женщины о помощи, плач ребенка… А потом просвет между полом и диваном загородила тень, и я впервые увидел того, кто согласился стать частью несчастной семьи. Мужчина средних лет, не красавец, с взъерошенными волосами, грубой щетиной и финкой в шее, которую выдернула чья-то рука.
Крики женщины стали горестнее, особенно после того, как один из грабителей ее вспомнил. Она молила, просила хотя бы увести ребенка, но никто ее не слушал. И как бы я ни хотел помочь, спасти, уберечь – я был простым шариком. Гребанным шариком, который под плач и звуки насилия вот-вот потонет в луже крови, текущей под диван.
Подхваченный и закрученный алым течением, я кричал, рвался из этого тела, молил небеса и дьявола, вселенную и судьбу, проклинал свое бессилие и впервые… Впервые в жизни захотел что-то сделать, кому-то помочь, потому что мне было не все равно! И впервые небеса меня услышали – среди этого кошмара раздались голоса полицейских.
Диван резко сдвинулся, меня вышвырнуло наружу, но как бы я ни хотел снова увидеть лица матери и сына, узнать – целы ли они, не ранены, живы – все заволокла алая пелена, а малейший смысл унесла какофония хаоса, после которого раздался финальный хлопок двери и наступила тишина.
Сколько она длилась? Может день, может два, может неделю… Весь пыльный и в крови, вновь забытый всеми, я не видел света, не видел тьмы, даже не знал, в какой части комнаты нахожусь. Я не осязал грязь, но чувствовал ее и жаждал с себя смыть. Хотел встать под струи горячего душа и потереться жесткой мочалкой, чтобы избавиться от всего, что на меня налипло. Но у меня не было ног – я не мог уйти, не было рук – я не мог стереть засохшую кровь. И не мог дышать, но словно бы чувствовал ее запах вперемешку с пылью и ждал, когда кто-то прекратит мою пытку. И этот кто-то появился. Простая клиринговая служба, с усталыми мрачными, но такими желанными голосами. Если бы пластиковый шарик мог заплакать, он бы сейчас зарыдал.
Из разговора женщин я узнал, что женщина и мальчик выжили, но им теперь требует психологическая помощь, особенно мальчику. В дом возвращаться они отказались – остались жить у бабушки, а здесь попросили убраться, чтобы потом жилье продать.
– Какой же здесь бардак, – тяжело вздохнула рядом со мной женщина.
И я так ей позавидовал! Она могла вздохнуть и немного сбросить с себя груз душевной тяжести. В прошлом, я бы никогда не подумал, насколько буду нуждаться в этом освободительном вздохе, хотя бы одном… А потом мир вдруг прояснился. Я лежал на ладони уже стареющей женщины в белой косынке. Она немного меня потерла пальцем в перчатке, частично очищая от засохшей крови, а потом снова вздохнула и швырнула в пакет с мусором.
«Нет! – взмолился я. – Не выбрасывай! Прошу не делай этого! Я живой! Я здесь!»
И я просто шарик. Перепачканный кровью и пылью шарик в мусорном пакете, который вновь оказался во тьме, но на этот раз среди прочего мусора. Все псы отправляются в рай, а хлам – на свалку.
Поначалу я пребывал в агонии, потому что с течением времени все больше понимал: пакет, где нет ничего съестного никогда не раздерут звери, и я больше не увижу солнца или неба. И будь я банановой кожурой, мог бы просто сгнить и, наверное, исчезнуть, но я был шариком из пластика. Как скоро мне разрешат исчезнуть?
В какой-то момент ко мне пришло смирение, а, может, долгожданное сумасшествие или забвение. Ведь забвение – это тьма, где ты ничего не видишь и ничего не ощущаешь: холода, боли, течения времени. Вот и я ничего не ощущал, не видел, не понимал, сколько прошло дней или лет. И идет ли оно вообще – время. Вдруг вселенная уже исчезла? А я до сих пор существую и могу мыслить.
Плавая в темноте, я уже позабыл о своих эмоциях или эфемерной надежде. Может, их тоже больше не существовало, или я никогда их не чувствовал. До этого думал, что чувствовал, но на самом деле нет. И был ли я когда-то человеком? Вдруг я – это всего лишь бредовая идея шарика? А если нет, был ли мой последний день, который я так жаждал вспомнить, важен?
Нет. Он не был важен.
Я понял. Совершенно неважно, каким был мой последний день, ведь все неважное мы забываем, и если я его забыл, значит, в нем не было никакого смысла. Зато я помнил свою жизнь. И вот она была важна, а я прожигал ее, потому что не ценил. Не ценил себя, родителей, друзей, любимую девушку. Я был бесцельным наблюдателем, и после смерти так остался таким же наблюдателем неспособным что-то сделать, кому-то помочь или изменить. Я был слаб при жизни и немощен теперь. Настолько немощен, что начал сомневаться – может, я всегда был неодушевленной вещью?
Вдруг раздался шорох пакета, и спустя бесконечное время во тьму прорезался свет. Мое вялое сознание уже не надеялось его увидеть и уж точно не рассчитывало вместо ангелов или демонов лицезреть огромное, испещренное морщинами и шрамами, со следами выпитого алкоголя бородатое лицо бомжа.
Сжимая мое пластмассовое тело в грязной мозолистой ладони, бомж посмотрел на меня воспаленным взором и даже не подозревал, что я тоже на него смотрю.
Смотрю и мысленно шепчу:
– Убей меня, сожги, уничтожь… Дай мне исчезнуть.
Бомж криво усмехнулся беззубым ртом, точно услышал мою ничтожную мольбу, и швырнул себе за спину. И вот тогда, летя в новую кучу мусора, я вдруг поверил: ад есть. Он здесь, он рядом с нами, он среди нас.
Я в аду.
_____________________________
З. Ы.: Давно я не писала рассказы, даже немного совестно... И пусть он вышел не прям хоррор хоррорный (если косячнула с тегами, очень прошу меня простить), но слишком уж рвался наружу. Спасибо тем, кто что-то от меня ждал ^^