alexey.berezin

Есть на южном склоне горы Фремон узкое и глубокое ущелье. По ущелью бежит бурная мелкая речушка, холодная даже в самые жаркие дни, потому что течет она в тени нависающих над водой ив и тополей. Имени у речки нет — то есть, настоящего имени, такого, которое можно было бы нанести на карту; в народе же речка получила прозвание Ключа Святого Беария. Говорят, что святой высек воду из камня, когда пожелал напиться, и с тех пор она течет себе, на радость всем путникам, которые зачем-то пожелают забраться на высоту двух тысяч футов по кривым тропинкам горы Фремон.

Именно здесь, на самом краю ущелья, в полусотне футов над шумящей речкой, обосновался когда-то в пещере святой. Ныне пещера эта широко известна и открыта для посещения всем жаждущим приобщиться святости. Над нею выстроена роскошно отделанная часовня, а у входа в часовню днем сидит дружелюбный пухлый монах из Беарийского монастыря, стены и башенки которого прилепились к Фремону тут же, неподалеку.

За скромную плату монах проведет вас в часовню, укажет на затейливые фрески, равных которым по красоте вы не найдете во всей Итардии. Если же вы не поскупитесь, то ради вас он отопрет кованую решетку, закрывающую вход в самую пещеру, и покажет каменный гроб, в котором, как гласит легенда, нетленными хранятся мощи святого. Стены пещеры исцарапаны и исписаны отдельными словами и целыми фразами — по большей части, непристойными, но, как вам охотно объяснит монах, несущими в себе глубокий духовный смысл. Ибо святой любил изъясняться загадками, и как от жизни нужно отринуть грубую плотскую часть, обратив свои помыслы к душе и Богу, так и за нацарапанными бранными словами святого следует видеть божественную мудрость и благие намерения.

Легенда гласит, что святой Беарий был сыном богатого торговца скотом и до двадцати лет не знал забот и нужды. Не вполне понятно, почему так происходит, но как показывает практика, лучшие святые всегда получаются из пресыщенных жизнью юнцов, которые оставляют богемную жизнь и предпочитают простую и праведную жизнь отшельника честному труду и заботе о престарелых родителях. Так случилось и со святым Беарием. Когда его отец решил учить сына своему ремеслу, ибо почувствовал, что срок его жизни мало-помалу истекает, будущий святой вдруг отчетливо осознал тщетность и суету мира. Легенда не сообщает нам подробностей, но мы можем предположить, что это произошло в момент, когда старик отец объяснял ему обязанности по содержанию скота, чистке стойл и заготовке корма.

Как бы там ни было, святой решил уединиться от мира, и выбрал для своего уединения гору Фремон, точнее ее южный склон. А еще точнее, ту самую знаменитую пещеру над ущельем. Во времена Беария никакого монастыря в этих краях не было и в помине. Сама же пещера была довольно мрачной и унылой, а вход в нее зарос кустарником и травой. Осмотрев свое новое обиталище, Беарий признал его вполне подходящим для отшельничества, и со рвением принялся за пост и молитву.

Однажды, молясь, как обычно, на закате у берега речки, святой попался на глаза влюбленной парочке, в обнимку прогуливавшейся по тенистым тропкам Фремона. Девушка, приникнув к плечу возлюбленного, полушепотом спросила у него:

— А правду говорят, что он святой?

На что юноша хмыкнул с видом человека, досконально осведомленного о святости окружающих, и ответил:

— Говорят? Да ты посмотри на него! Он не просто святой, он чертовски святой! Провалиться мне на этом месте, если он не святее папы римского!

Юноша не провалился ни на этом месте, ни на каком-либо другом, из чего следует сделать вывод, что святой Беарий и впрямь удостоился благодати божией и в полной мере заслужил звание святого человека.

Деяния его говорят о нем лучше любых слов. Судите сами.

С тех пор, как покинул он отчий дом, он не брился и не стриг волос, не менял и даже не снимал с себя одежду. Все свободное время он проводил в молитве — а надо сказать, что свободного времени у него было хоть отбавляй. Молился он, стоя на коленях на жесткой земле или на камнях, отчего колени его стали твердыми и мозолистыми, словно у верблюда. Пил он только воду из источника, пищей же ему служили корки хлеба, которые ему ежедневно приносили в клювах вороны (уже потом, после его смерти, в его пещере нашли множество птичьих костей — что, вроде бы, косвенно подтверждает эту часть легенды).

Влюбленных парочек по тропинкам горы Фремон шаталось в те дни великое множество, и далеко не все возвращались к себе домой столь же невинными, как были до прогулки. Так что через какой-нибудь год или полтора на много миль вокруг Фремона распространился слух, что молитва святого отшельника может помочь забеременеть.

Женщины, желающие познать радость материнства, сначала по одной, а потом и стайками, потянулись к убежищу святого. Некоторым и правда удалось понести и через положенное время родить здоровое дитя. Поговаривали, что тех родительниц, к которым святой особенно благоволил, господь наградил младенцем, похожим с лица на самого святого: это было настолько явное знамение, что даже самые недоверчивые были повергнуты в смущение и осмеяны, а убеждение в святости отшельника только укрепилось в народе.

Каждая из женщин несла святому в благодарность за его молитвы горшочек молока, или свежий хлеб, обернутый в тряпицу, или кусок вяленого мяса, или фунт гороха, или корзину груш, или мешочек изюма. Нам неизвестно, перестали ли с этого времени птицы носить ему сухие корки, или нет, но достоверно известно, что святой никогда не отказывался от подарков, ибо был слишком добр, чтобы огорчать дарителей отказом. Мягкий душистый хлеб и вкусное, жирное молоко вставали у него поперек горла, но он ел и пил, а иной раз и сам указывал, какие из продуктов наименее подходят для питания отшельника, и готов был питаться лишь ими — лишь бы только не обидеть никого из просителей. Укладываясь спать на свое ложе, состоявшее из пучка соломы, святой доставал из-под свернутого в куль мешка, заменявшего ему подушку, старую, высохшую корку заплесневелого хлеба, вдыхал ее аромат и ронял горькие слезы, тоскуя по былым временам.

И все же он был достаточно крепок духом, чтобы не сетовать на жизнь: ни одной жалобы на судьбу не вырвалось из его груди. Понимая, что Господь посылает ему испытания, чтобы укрепить его в вере и еще больше возвеличить его подвиг, святой со смирением и кротостью принимал все удары судьбы.

А удары посыпались на него со всех сторон.

Лет через шесть или семь после того, как святой вселился в пещеру, еще один юноша с едва проклюнувшимся пушком на верхней губе, тоже сын богатых родителей, жаждущий отринуть труды земные ради трудов духовных, вдохновился его примером и обосновался в пещере неподалеку от пещеры святого Беария.

— Научи меня, как мне жить? — попросил он святого.

— Молча, — посоветовал ему святой. — Заткнись!

Юноша воспринял его совет слишком буквально, решив, что одним из условий отшельнической жизни является молчаливое созерцание и вдумчивое самосовершенствование. Он притащил в свою пещеру охапку сена и травы и, по примеру святого Беария, принялся каждодневно молиться на берегу речки.

Уединению святого, и так непрестанно нарушаемому толпами потенциальных мамаш, пришел конец. С рассветом он выходил из пещеры, чтобы напиться из речки и сотворить молитву, и первым делом сталкивался с деятельным молодым отшельником, уже стоящим на коленях на берегу, в своем новехоньком, с иголочки, рубище с плотным капюшоном и подпоясанным новенькой веревкой. Святому ничего не оставалось, кроме как вставать на колени неподалеку и молиться шепотом – а не во весь голос, как он привык — потому что одно дело возносить мольбы, когда их никто не слышит, и совсем другое — когда поблизости торчат в разные стороны чьи-то нескромные уши. При этом он часто бросал неодобрительные взгляды на своего молодого соседа, который по молодости лет и недостатку опыта и молился недостаточно усердно, и поклоны клал неправильно, и вообще, как казалось святому, удалился от мира, совершенно не подготовившись к жизни отшельника.

Прежде святой мог поспать подольше, если ему снился приятный сон. Ведь сны, как известно, посылает Господь, и через них же Господь общается с людьми; а если так, обязательно следует досматривать сны до конца, иначе можно пропустить какое-то из Господних сообщений. Руководствуясь этим соображением, святой никогда не поднимался с постели, не удостоверившись, что все сны, посланные ему Господом, уже просмотрены.

Но с появлением молодого отшельника все изменилось. Если святой приходил к утренней молитве позже, чем его сосед, у него появлялось давно позабытое чувство — чувство, какое испытывает ребенок в большом семействе, проснувшись слишком поздно и обнаруживая всю родню уже за столом, перед котелком, на донышке которого остывают жалкие остатки каши.

Он, конечно, понимал, что молодой отшельник в плане святости и схимнического подвига ему и в подметки не годится. Но ядовитое жало ревности вонзалось ему в самое сердце. Он стал просыпаться и вставать раньше. Первые несколько дней ему удавалось опередить молодого отшельника, и когда тот появлялся, зевающий и заспанный, он испытывал какое-то злорадное удовлетворение, словно в класс посреди урока ввалился опоздавший ученик. Однако однажды, придя утром на берег речки, он обнаружил там своего соседа. Засопев, святой плюнул и встал на колени. В этот день он несколько раз сбивался с молитвы и ему приходилось начинать все заново. Кое-как доведя дело до конца, он ушел к себе в пещеру и просидел там почти весь день, бурча что-то себе под нос.

На следующее утро он пришел на берег еще раньше, и снова опередил юношу. Но уже через день молодой отшельник снова сидел на своем месте и самым бессовестным образом молился, всей своей сутулой фигурой демонстрируя святому Беарию праведное усердие, и как бы давая ему понять, что прикладываемые им усилия позволят ему в самом скором времени перещеголять Беария и в святости, и в непогрешимости, а что касается беременностей, то в этом он готов дать Беарию сто очков форы хоть сейчас. Святой бесился, но виду не подавал. В течение нескольких последующих месяцев он вставал все раньше и раньше, задолго до появления первых лучей солнца, и всякий раз не позднее чем через неделю обнаруживал, что молодой отшельник снова его опередил. В конце концов он обнаружил, что если будет вставать еще раньше, то ему придется просыпаться прежде, чем он ляжет спать. Тогда святой проявил невиданную хитрость: дождавшись, когда молодой отшельник удалится в свою пещеру ко сну, он вышел на берег реки и молился там до тех пор, пока на берег не вышел, протирая кулаками глаза, его юный сосед. Так стал он поступать каждый день, или, вернее сказать, каждую ночь. Как ни тщился молодой отшельник проснуться раньше Беария, ему этого сделать не удавалось. В конце концов юноша стал спать так мало, что весь осунулся, побледнел, исхудал и начал падать в обмороки: сказывался недостаток сна. Сам же Беарий, молясь всю ночь, под утро уходил к себе в пещеру и там блаженно растягивался на соломе, чтобы вздремнуть. На губах его играла довольная улыбка, а на сердце воцарились покой и умиротворение.

Изредка, правда, его будили женщины, приходившие к нему со своими обычными просьбами, но он, спросив имя, за кого ему помолиться, показывал, куда поставить горшок с молоком и корзинку с хлебом, переворачивался на другой бок и снова засыпал.

Неизвестно, сколько потребовалось бы времени молодому отшельнику, чтобы раскусить эту хитрость святого — возможно, он никогда не приблизился бы к ее разгадке, ибо чем раньше он ложился, надеясь утром встать пораньше, тем раньше и святой выходил на свои полуночные бдения — но в этот момент коварная судьба подкинула Беарию еще одно испытание.

Южный склон горы Фремон, как известно, изрыт пещерами. Откровенно говоря, он напоминал бы колонию береговых стрижей, не будь он густо покрыт кустарником и лесом. Пещер так много, и они так разнообразны, что они могли бы вместить в себя не только двух, и даже не двести, а добрых две тысячи отшельников — и на горе Фремон все еще осталось бы немало укромных местечек, где могли бы вдоволь нацеловаться юные парочки.

И вот в одну из пещер, чуть ниже по склону, вселились сразу двое новых отшельников. А за ними, не прошло и года, прибыли еще четверо, и все расселились неподалеку. Еще через пять лет отшельников стало больше дюжины, а спустя десятилетие их численность перевалила за пятьдесят голов.

Место утренней молитвы на берегу речушки стало походить на тюленье лежбище. Тут и там били поклоны, обратив плешивые или лохматые головы к солнцу, десятки богомольцев самых разнообразных видов и сортов. Тут были и толстяки, чей живот внушительно свешивался вперед, скрывая в жирных складках веревочный пояс; были и такие, которым такого пояса хватило бы, чтобы обмотать себя трижды, и все равно конец веревки волочился бы по земле. Были совсем молодые, едва оперившиеся юнцы, возжелавшие отринуть земное в надежде, что «эта рыжая коза Лиза еще пожалеет, что меня бросила, когда меня причислят к лику святых». Были и древние седобородые старцы, которых на грешной земле уже ничто не держало, и они переселялись на гору, поближе к царствию небесному.Были и просто лодыри всех возрастов, ничего в жизни не умевшие, кроме как выпрашивать блага у вышестоящих. В жизни последних после обращения в отшельники, впрочем, мало что поменялось.

Весь этот люд глубоко почитал святого Беария и считал его своим наставником и учителем — несмотря на то, что он и десятком слов не обменялся с каждым из них, да и те редкие слова чаще всего бывали чем-нибудь вроде: «Отстань», «Заткнись» или «Тебе здесь сортир что ли?» Но даже эти столь бедные отвлеченными концепциями фразы стали для общины отшельников настоящими сокровищами, из которых они наловчились извлекать для себя уроки духовно-нравственного содержания. Собираясь группками по нескольку человек, они обсуждали каждое слово, вылетевшее из уст обожаемого учителя, каждый его жест, истолковывая их с благочестивым усердием.

— А вы слышали, вчера он показал брату Миотасу средний палец!

— Вот как?

— Быть не может! Ты выдумываешь?

— Клянусь Господом, я сам это видел!

— Не лги, лгать грешно!

— Нет, нет, все верно, я тоже это видел, только поначалу значения не придал. Что бы это значило, брат Косиан?

— М-м-м… — мычал седобородый Косиан, почесывая левой рукою укушенный блохой бок и разглядывая заскорузлую правую пятерню. — Эк ведь, задача…

— А я вот думаю, может он хотел сказать брату Миотасу, чтоб тот помылся? Воняет от него, правду сказать, как от…

— Тьфу на тебя, дурень ты этакий! Даром что бороду отрастил, а ума не нажил!..

— А я вот как думаю, братия: ведь средний палец, смотрите-ка — выше прочих выступает. Беарий-то наверное имел в виду вот что: кто выше других — тот одинок. Поджав остальные пальцы, он как бы говорил Миотасу: «Отшельническая святость — превыше всякой другой, и отшельник — превыше прочих людей»!

— Разумно, брат Фимос!

— Сдается мне, ты прав, брат! А как мудр наш святой, ведь в одиночку ни в жизнь не разгадаешь его загадок!

— И то верно. Кто бы мог подумать… Средний палец, а?

— Да-а… Мудрость — это, братия, такая штука… Это вам не в носу ковырять.

— А вот скажи, брат Фимос, как ты думаешь, почему святой Беарий после этого Миотасу вслед дважды крикнул «Козел вонючий»?

— М-м-м…

Слух о великом святом, живущем в пещере на горе Фремон, распространился по всей стране, и даже далеко за ее пределы. Отовсюду потянулись паломники, жаждавшие напиться из источника его мудрости, или хотя бы поглазеть на святого. Мудрый старец, убеленный сединами, с растрепанной грязной бородой, которая, должно быть, была бы белой, если бы была чистой, по утрам выходил из своей пещеры, бросал полный ненависти взгляд на галдящее стадо своих бородатых фанатов, с чувством плевал на землю и возвращался к себе в пещеру.

За долгие годы он проникся глубочайшим презрением к суете мира, людское общество было ему ненавистно. Ему начало даже казаться, что он ушел в отшельники именно потому, что хотел скрыться от шума и толчеи больших поселений, а вовсе не бежал от тяжкого труда на скотном дворе. Однако теперь святой начал подозревать, что как бы далеко он ни ушел от грешного мира, этот самый грешный мир его все равно найдет и навяжет свое общество. Время от времени его посещала мысль уйти прочь от горы Фремон, найти новое, укромное прибежище, где-нибудь в лесу или в горах. Однако он чувствовал, что слишком стар для этого.

В конце концов святой и вовсе перестал выходить из своей пещеры. Питье ему приносили в кувшине к самому входу в его пещеру, пищу тоже оставляли на большом камне у входа, а отхожим местом ему служило кожаное ведро, содержимое которого он при каждом удобном случае опорожнял на любого, кто показывался ему на глаза. Тем не менее, отшельники по-прежнему благоговейно внимали каждому слову, произнесенному святым. Беарию было не более пятидесяти лет, но выглядел он на все восемьдесят — сказывалась жизнь в пещере, лишения и отшельническая святость.

Отшельники уже не допускали толпы бездетных дамочек к святому, дабы те не беспокоили его. Больше того — святой и не успел бы помолиться за всех желающих, и потому добрые последователи Беария приняли на себя его ношу. Работы хватало всем: не только вся округа, но и люди в далеких землях и странах понимали, что нет человека более святого, чем отшельник, добровольно ушедший от мира. А раз так, то и молитвам его Господь уделит заведомо больше внимания, чем молитвам простых людей. Из самых дальних мест тянулись к Фремону грешники, желающие замолить свой грех и готовые платить за то, чтобы не молиться самостоятельно. Нередко к отшельникам приходили солдаты, желавшие получить прощение за свои прегрешения — особенно касавшиеся заповедей «Не убий», которую они охотно нарушали в бою, и «Не укради», еще более охотно нарушавшуюся при разграблении захваченных городов. Отшельники с готовностью отпускали им грехи, забирая себе немалую часть их мародерской добычи, от которой, по их убеждениям, и был самый вред.

Вокруг пещеры Беария вырос целый пещерный город. Здесь были пещеры, в которых жили отшельники, пещеры, в которых готовилась еда для всей братии, пещеры, в которых проходили молитвы и проповеди, пещеры, в которых хранились припасы, вещи и прочие ценности. Тропы, по которым прежде могли пробраться только влюбленные парочки и горные козлы, стали настолько утоптанными и широкими, что по ним без труда проезжала повозка, влекомая парой лошадей. Приличный участок склона был огорожен деревянным заборчиком, за которым паслись овцы отшельников, а солнечная сторона долины была полностью засажена виноградниками. Апофеозом стало возведение каменной стены вокруг обитаемых пещер, ибо у святых богомольцев, отринувших земные блага, накопилось столько ценного имущества, что они беспокоились за его сохранность.

Выглянув однажды утром из пещеры, Беарий едва смог поверить своим глазам. Он несколько раз потер их грязными кулаками, но увиденное не рассеивалось, словно утренний туман — рабочие таскали камни, а несколько каменотесов обтачивали их и укладывали ровными рядами. Часть стены уже обозначилась вдоль ручья, а в одном месте явно назревала большая круглая башня. Отшельники готовились строить над пещерами если не дворец, то по меньшей мере крепость.

Беария затрясло, словно в лихорадке. Он выскочил из пещеры — возможно, впервые за несколько лет покинув ее пределы — схватил с камня принесенный ему кувшин со свежим молоком, и, выкрикивая какие-то проклятия, помчался вниз. Завидев перед собой какого-то юнца с корзиной винограда в руках, Беарий метнул в него кувшин, попав тому в плечо и облив молоком с головы до ног, после чего сам замертво рухнул на камни.

Перепуганный юнец позвал других отшельников, но к тому времени, когда они прибежали, святой уже не подавал признаков жизни. Господь уже принял его дух, несомненно, приготовив для него укромный и уединенный от всех уголок небесных пажитей.

Отшельники установили для святого в дальнем углу его пещеры каменный саркофаг, в который почтительно опустили тело, а над пещерой всего за год выстроили красивую часовню. Каменные стены к тому времени поднялись почти на пятнадцать футов, а за монастырем закрепилось название Беарийского — по имени старца Беария. Монахи-отшельники, которых насчитывалось уже более двухсот человек, расписали часовню фресками, изображавшими всю жизнь святого — от его рождения, которое, как верили, сопровождалось чудесными явлениями (в частности, у матери святого отошли не воды, а чистейшее вино сорта «Изабелла», правда, чуть отдававшее уксусом, что предрекало горькую судьбу будущего святого), до самой его мирной смерти (на фреске не забыт был и кувшин с молоком, в воображении художника превратившийся в целую бочку, из которой монастырская братия, будто бы, пила нескисавшее молоко целый год). В день смерти Беария установился ежегодный праздник, во время которого было принято с самого утра выходить из келий, украшать себя цветами и лентами, обниматься и благословлять друг друга, плясать, петь и радоваться — одним словом, проделывать все то, чего Беарий всю жизнь избегал и от всей души ненавидел.

Не забывали монахи и мудрость святого отшельника. По памяти они бережно записали в толстую книгу его высказывания и поучения — впрочем, стараясь избегать бездумного дословного повторения и больше следуя подлинному духу, чем букве. Вот почему слова мудреца, обращенные к одному из братьев: «Помолчал бы ты лучше, глядишь, за умного сошел бы!» превратились в: «Истинная мудрость заключена в молчании». Другие его слова: «Убирайтесь к дьяволу, черти полосатые, дайте поспать!» — преобразились в увлекательную историю о шумном бесе, которого святой изгнал молитвой прямиком в ад. Воспоминания о старом отшельнике, из года в год пересказывавшиеся монахами, в конце концов стали легендой, а легенда, укоренившись в умах и памяти, превратилась в подлинную историю.

Если вам доведется проездом побывать неподалеку от горы Фремон (едва ли вы специально поедете в такую глухомань, как Итардия), не пожалейте времени на то, чтобы подняться к Беарийскому монастырю и посетить пещеру святого Беария. Местные утверждают, что отшельник все еще прислушивается к искренним молитвам людей, а порой даже помогает бесплодным женщинам забеременеть — правда, не так часто, как при жизни. Видимо, до того прекрасного и уединенного райского уголка, где ныне обитает неистовый старец, не всякая молитва способна добраться.

Поговаривают также, что те, кто молится святому особенно долго и усердно, в хорошую безветренную погоду могут услышать откуда-то издалека, не то из пещеры, не то с небес, его ответ:

— Заткнись! Заткнись! Отстань от меня, козел вонючий!..

Пусть не смущают молящегося эти грубые слова. Ибо святой любил изъясняться загадками, и во всяком слове его умный человек разглядит благие намерения и священную мудрость.

Непременно разглядит. Нужно только постараться.

Вот убейте, не понимаю, из чего раздули всю проблему с повернутыми люками и дорожной разметкой. Уже не первый пост, как погляжу. И рабочих уже заклеймили, что они лентяи.

Ну, давайте разбираться.

1) Рабочие эти люки открывают и закрывают десятками за день. Вы реально считаете, что кто-то будет крутить эту цельнолитую байду только ради того, чтобы порадовать чей-то перфекционизм?..

Я вам один умный вещь скажу, только не обижайтесь. Она ТЯЖЕЛАЯ! В ней 50 кг веса. А поднять ее можно либо ломиком сбоку, либо специальной железной раскорячкой за дырочку в центре. А ну-ка, поднимите 50 кг ломиком и повращайте! И не один раз в жизни, а много раз в день. Потом сами скажете, это из-за лени эти люки оставляют "неправильно" повернутыми, или потому что такие пустяки не стоят сорванной спины и сломанных пальцев.

2) Разметка в целом не страдает от того, что люк повернут. Ни одного здравомыслящего человека не собьет с толку повернутая крышка. Никто из-за этого в канаву не съедет. Никто об эту разметку не споткнется. Никто шину не проколет.

Да, конечно, если подойти с формалистской точки зрения, это косяк разметки. Но косяк не смертельный и никому не вредящий. Ну и дай ему б-г здоровья. Из всех проблем, с какими можно столкнуться на наших дорогах, эта – самая безобидная. Давайте порадуемся, что тут хотя бы люк на месте, а то ведь бывает, что и люка нет…

3) Можно, наконец, докопаться, что это некрасиво, неряшливо. Что же, возможно. Не поспоришь.

Но эта проблема уже в вашем личном восприятии. Не нравится – что ж, это ведь и Ваш город. Возьмите ломик и поверните сраный люк так, чтобы он не мозолил Вам глаза. Потом возьмите шпатель и лишние линии отскоблите.

А сидеть на диване и с усмешкой рассказывать, что-де кто-то НЕ ТАК закрыл люк, а еще кто-то НЕ ТАК его покрасил… Ну, спасибо, конечно, что находите соринки у людей в глазах. Правда, спасибо.

Но мы все знаем, где искать в такой ситуации бревно.

У меня всё, товарищи.

(Окончание. Начало читайте здесь.)

Воссев на трон Египта, Амасис проявил себя весьма дальновидным человек. Хлебнув горя в свои армейские годы, он предпочитал теперь жить с соседями мирно. Царь не только помирился с греческими наемниками, против которых ему пришлось ещё недавно сражаться, но и вообще выказал себя большим любителем всего греческого. Он заключил союз даже с Киренами, и более того: взял оттуда жену-гречанку, девушку из знатного рода по имени Ладика.

Богиня Афродита, 1 в. н.э. Кирены, Ливия. Фото (с) Steven Sklifas

К слову, с этой Ладикой вышла не очень приятная для царя история. Девица Амасису очень нравилась. Очень-очень. Вот только всякий раз, когда он намеревался познакомиться с молодой женой поближе, что-то шло не так.

— Это фиаско, братан, — сочувственно говорила Ладика после часа безрезультатных попыток наладить тесные взаимоотношения. — Ничего, в следующий раз получится. Милый, ты только не пей перед этим, как полковая лошадь.

И отворачивалась к стенке.

Увы, в следующий раз всё повторялось по новой.

— Да что ж такое, — заплетающимся языком говорил Амасис. — Ну, нормально же работало!..

Ладика похлопывала Амасиса по плечу и утешительным голосом произносила:

— Ну-ну, дорогой. С кем не бывает.

В конце концов царь заподозрил, что дело нечисто. Уж не ведьма ли его молодая жена?.. Уж не наводит ли она порчу на царственную особу, особенно на некоторые части царственного тела?.. Ладика возмущенно отвергала наветы. Отправившись в храм, она принесла Афродите обет, что установит в родных Киренах статую богини, если та поможет царю поддерживать себя в форме хотя бы на одну ночь.

Удивительно, но это помогло. Семейная жизнь у Ладики и Амасиса немедленно наладилась. Какие еще доказательства вам нужны, чтобы понять, что сегодня мы молимся не тем богам?..

Навкратис. Реконструкция: (с) Жан-Поль Голвин.

Кстати, если вас удивляет, что в Древнем Египте откуда-то взялся вдруг храм Афродиты — отбросьте сомнения. В дельте Нила, всего в нескольких километрах от тогдашней столицы, Саиса, располагалось большое греческое поселение Навкратис. При Амасисе этот город получил, видимо, какие-то привилегии, и греки жили здесь припеваючи. В Навкратисе существовал не только храм, посвященный Афродите, но и храмы Геры, Аполлона и других божеств.

Заручившись поддержкой греческих диаспор, Амасис тем не менее благоразумно удалил греков подальше от границ Египта, дабы они, оставшись без присмотра, не переметнулись на сторону возможного противника.

— Держи друзей близко, а потенциальных врагов ещё ближе, — говаривал Амасис. — И со всеми бухай, как в последний раз!

Дорвавшись до власти, Амасис первым делом начал квасить, как греческий бог алкоголизма. Египетскому царю полагался костюм с красивым воротником, сделанным из бусин, таким тяжелым, что сзади приходилось подвешивать противовес. За такой воротник закладывать было легко и приятно. Приближенные пытались намекнуть Амасису, что у царя есть и другие обязанности — к примеру, управление государством. Но он лишь отмахивался.

— Лук не держат постоянно натянутым, — пьяным голосом объяснял царь. — Тетива растянется или лопнет! Так и человек: жил, жил, да и… о чём бишь я?.. Ах, да. В смысле, и человеку надо иной раз расслабляться. Если всё время только работать, этак с ума сойдешь, или кондрашка хватит. Всякому овощу своё время, товарищи. Сейчас вот, к примеру, время для винограда…

И приказывал заново наполнить свой кубок.

Сбор винограда и приготовление сока. Гробница Ипи (№217), Фивы. Правление Рамсеса II, XIX династия.

Впрочем, несмотря на праздность и постоянную синьку, правление Амасиса проходило более чем хорошо. Пьяница и балбес Амасис оказался едва ли не самым успешным правителем Египта во всей XXVI династии. В Египте вновь развернулось обширное монументальное строительство, открывались новые храмы и воздвигались стелы и памятники. Царь особенно жаловал подарками храмы тех божеств, оракулы которых обличали его в кражах в его молодые годы; те же храмы, где его оправдывали, оставались без внимания.

— Уж я-то на практике выяснил, кто из оракулов даром ест свой хлеб, — приговаривал Амасис.

В Египте настало время мира и спокойствия. Ячменные поля колосились, стада тучнели, редиска приносила отменные урожаи — за всё это было принято благодарить лично фараона-батюшку. С соседями тоже установились добрые отношения. Греки перестали быть угрозой и приплывали в Навкратис для торговли и культурного обмена. Большой военный флот, расположенный в дельте Нила, защищал морские рубежи Египта от вторжения. Правда, правитель Кипра не захотел дружить по доброй воле, так что Амасису пришлось сводить туда свои корабли и навязать Кипру свою дружбу. Но в остальном всё было прекрасно. Даже с неспокойными вавилонянами царь достиг консенсуса. Со смертью Навуходоносора Вавилон перестал быть серьёзной угрозой Египту, а вскоре вавилонянам и вовсе стало не до того: как раз во время правления Амасиса в Вавилон вторглась персидская армия, которую вёл Кир Великий.

— Персы? Пусть будут персы, — пожал плечами Амасис, услышав, что в Вавилонию въехали новые соседи. — Лишь бы перфоратор не включали и музыку после отбоя не слушали.

Чтобы поддерживать с Киром добрососедские отношения, Амасис не только подписал ему открытку с поздравлениями, но и отправил в персидскую столицу своего личного глазного врача. Египетские врачеватели по праву считались лучшими в тогдашнем мире, и их услуги ценились на вес золота. Это был поистине царский жест.

Небамон, придворный лекарь Аменхотепа II, предлагает лекарство сирийскому вельможе (царю?).

Рельеф из гробницы Небамона (TT17) в Абу аль-Нага, прорисовка: (c) H. Vymazalova из книги The medicine of the ancient Egyptians, Cairo, 2014.

Вот только самому офтальмологу это пришлось не по вкусу. Каково это — жить в варварской, отсталой стране, среди невоспитанных персов, не умеющих даже брить бороды, да ещё и впустую растрачивать на дикарей священное искусство врачевания!.. Но самой пугающей, наверное, была перспектива умереть на чужбине. Знаете, что делают эти дремучие аборигены с телами покойников?.. Берут и закапывают в землю, как отбросы! А некоторые из местных племён и того хуже — просто оставляют трупы на свежем воздухе, пока дикие птицы и звери не обгложут их дочиста. Разумеется, никто в Персии и слыхом не слыхивал о мумификации, расписных саркофагах, свитках папируса с заупокойными текстами и грамотно проведенных церемониях погребения. А ведь без них египтянин не мог рассчитывать на загробную жизнь!

И ради чего всё это?.. Чтобы какой-то персидский царёк мог читать газету без очков?.. Да ну его к Сету!..

Офтальмолог затаил обиду, но нарушить царский приказ всё же не мог…

Время шло, и несколько лет спустя Кир отбыл к Ахура-Мазде на небесные пажити. Персидскую империю унаследовал его сын Камбис. Этот Камбис был парнем деловитым и неглупым. Захотев укрепить политический союз с Египтом, он потребовал себе в жены дочь Амасиса, египетскую царевну.

Чтобы вы понимали, насколько неслыханным было это требование, я поясню. Египтяне испокон века считали себя единственным культурным народом, окружённым со всех сторон канальями, варварами и попросту дикарями. Египетские цари, правда, охотно брали в свои гаремы дочерей соседних царей — даже для них нубийки, вавилонянки и митаннийки были экзотическими красотками. Но отдать египтянку в жёны иноземцу — тем более, царскую дочь! — это было просто немыслимо! Я уже писал, например, о сватовстве Аменхотепа III к царю Вавилона, а также о его женитьбе на царевне Митанни.

Но то было почти тысячу лет назад, во времена, когда Египет был могучим государством, способным диктовать свою волю окружающим народам. Теперь политический расклад изменился. За Камбисом стояла невероятная мощь многомиллионной империи, а Египет…

Что оставалось Египту?..

Амасис, тем не менее, решил немного схитрить.

Геродот сообщает, что у предыдущего царя Априя (помните его?) осталась дочь по имени Нитетис. Эту-то Нитетис и отправили в Персию, нарядив в царские одежды.

Фотографий Нитетис не сохранилось. Но есть портрет её родной тётушки – сестры Априя, Анхенеснеферибра. Будем надеяться, что царевна была похожа на свою старшую родственницу.

Изображение на крышке саркофага, Британский музей, EA32.

— Ну, а что?.. — пожал плечами Амасис. — Априй ведь был царем? Был! Значит, Нитетис — царская дочь! Пусть кто попробует возразить!

Саму Нитетис Априевну попросили держать язык за зубами и не распространяться о своём происхождении.

Правда, молодая была уже немолода. Ведь к тому времени с момента смерти Априя прошло уже около 40 лет. Но брак был политическим, и никто не обещал, что царская дочка непременно будет юной прелестницей.

И вот тут обиженный офтальмолог понял, что пришло его времечко. Египтянин подстроил всё так, чтобы Камбису стало известно, что ему подсунули не ту царевну.

— Долго я ждал этой минуты, — гадко хихикал лекарь, потирая ладони. — Отольются Амасису мои страдания!

Офтальмолог с улыбкой растолковал Камбису, что по египетским законам женитьба на царевне даёт ему права на престол Египта. К тому же, Нитетис происходит из подлинно царского рода, а сам Амасис — царь нелегитимный, фактически самозванец… Вот и делай выводы, царь! Получается, законный наследник трона теперь — ты!

Камбис страшно рассвирепел. Его, повелителя самого могучего государства в мире, посмел обмануть какой-то надменный египтянин, да к тому же низкого происхождения, какой-то солдафон, босяк, воришка!?.. Да что он себе позволяет?..

И конечно же, тотчас пошёл войной на Египет.

Окрестности Пелузия сегодня. Фото (c) Yasser El-Rasoul

Персы встретились с египетскими войсками в грандиозном побоище при Пелузии, на границе дельты Нила.

Македонский писатель Полиэн спустя примерно 700 лет опишет анекдотическую историю, связанную с осадой Пелузия. Камбис, чтобы защитить своё войско, якобы приказал поставить перед ним животных, считавшихся в Египте священными — кошек, ибисов, собак, баранов. Египтяне же побоялись стрелять из луков в персов, боясь причинить вред котикам и прочим зверушкам, и на этом погорели.

Камбис ведёт навесной огонь котиками по защитникам Пелузия.

Поль-Мари Ленуар, «Царь Камбис при осаде Пелузия». Холст, масло, юмор, 1872 г.

Никакого отношения к реальности эта история, конечно, не имеет. Где бы персы сумели раздобыть посреди пустыни, откуда они только что вышли, такое количество кошек и собак? Да и на стороне египтян сражались наёмники-греки, которые вряд ли предпочли бы умереть, но не обидеть котика. Гораздо правдоподобнее выглядит другая точка зрения — среди египтян попросту нашлись предатели. Один из них, грек по имени Фанес, бежавший ранее от Амасиса в Персию, подсказал Камбису безопасный способ пересечь пустыню на пути к Египту; другой, коренной египтянин Уджахор-ресенет, адмирал египетского флота, попросту сдался на милость персов, трусливо избежав сражения.

Успешно разбив египтян при Пелузии, Камбис победоносно вошёл в Египет, не встретив более почти никакого серьёзного сопротивления. Вся кампания прошла куда легче, чем он ожидал. Поистине, Египет оказался колоссом на глиняных ногах!..

Адриен Гинье, «Встреча Камбиса с Псамметихом». Холст, масло. До 1854 г. Лувр.

Правда, потолковать с Амасисом по душам Камбису не удалось: печень у старого вояки наконец отказала, и он умер за полгода до вторжения. Камбис удовлетворился тем, что захватил в плен сына Амасиса, наследника престола, Псамметиха, и собирался его казнить, но в последнюю минуту передумал и оставил ему жизнь.

Коротким и ничем не примечательным правлением Псамметиха закончилась XXVI династия.

Значительно более достоверное изображение Камбиса, захватывающего Псамметиха в плен.

Прорисовка Адриена Гинье с персидской печати 6 в. до н.э.

После почти полувека успешного правления Амасиса страна пала под пятой иноземных завоевателей. Трон на долгие 125 лет заняли ахеменидские правители, сделавшие Египет сатрапией Персии.

А всё лишь потому, что царь обидел одного маленького офтальмолога!..

Какие выгоды, кроме морального удовлетворения, получил от персидского вторжения сам офтальмолог — истории неведомо.

Среди мужчин бытует поверье, что женщина — существо загадочное и непонятное, мысли ее окутаны тайной, а поведение зависит от того, как сойдутся звезды. Поэтому относиться к ней надо с опаской, ибо даже богам не ведомо, что она учудит в следующий момент.

Правда, женщины высказывают альтернативное мнение, будто мужчинам просто следует почаще пользоваться головой, и тогда, якобы, образ мысли и действия женщин не будут для них такой головоломной проблемой.

Не представляю, откуда у них такие идеи. Я мужчина, мне их никогда не понять.

В старых хрониках я нашел старинную историю. Хронист, изложивший ее, сообщает, что предает события гласности, «дабы вы были бдительны». Судя по всему, предупреждение относится ко всем мужчинам.

Так вот, мужики, рассказываю, как было дело.

В начале нашей эры на территории нынешних Скандинавии и Германии существовало племя лангобардов. Называли их так за длинные бороды, «которых не касалась бритва»: собственно, на их языке «ланг барт» и означало «длинная борода». Ребята они были суровые и, видимо, не особенно приятные в личном общении, так что соседи их недолюбливали. В течение столетий племя потихоньку перебиралось из мест, где уже со всеми поссорились, поближе к югу, где еще оставались народы, незнакомые с их вздорным нравом. В VI веке лангобарды оказались на территории современной Словакии. Однако и там не было им спокойно. Соседи попались нечуткие к выходкам лангобардов, и слышать не хотели о толерантности и правах человека. Когда приблизительно в 566 году король лангобардов Альбоин похитил дочь короля гепидов и насильно сделал ее своей женой, гепиды немного возроптали.

Девушку звали Розмунда. Вероятно, она была довольно симпатичной особой, поскольку ради похищения Альбоину пришлось тайно вторгнуться на чужую территорию и устроить там засаду, а затем без лишнего шума вывезти Розмунду в столицу лангобардов. Когда же король гепидов Кунимунд попытался вернуть дочку домой по-хорошему, то получил решительный отказ.

— Нет, нет, — объяснил ему Альбоин. — У лангобардов так дела не делаются. Украли — значит, для дела. Значит, так надо. Смиритесь, папаша, — и похлопал новоиспеченного тестя по плечу.

Кунимунд был очень обижен такой фамильярностью, и в запале высказал все, что думал об Альбоине и о том, как делаются дела у лангобардов. Однако у него были и более срочные дела, чем ссоры с неотесанными северянами: на других фронтах назревал серьезный махач с древнеславянскими племенами. Кунимунд отправится разбираться с ними, а Альбоин тем временем поразмыслил над сказанными словами.

— Мужики, — сказал он лангобардам, — сдается мне, что папаша хотел нас обидеть.

— У-у-у! — недовольно загудели лангобарды. — Пусть извинится!

И немедленно вторглись в королевство гепидов, осадив столицу, город Сирмий (ныне Сремска-Митровица в Сербии). Поначалу им пришлось несладко: Кунимунд не только оперативно вернулся из военного похода, но и привел с собой своих сторонников — византийцев. Альбоина прогнали прочь мокрыми тряпками, а его войско сильно потрепали, навешав люлей.

Портрет Альбоина в «Нюрнбергской хронике» (1493).

Но лангобарды не были бы лангобардами, если бы умели признавать, что погорячились. Осознав, что в одиночку рыпаться на гепидов вредно для здоровья, они нашли союзников в лице другого соседнего племени — аваров.

Авары тоже были полукочевым народом, и тоже были отшибленные на всю голову. Свое происхождение они вели не то от тюрков, не то от монголов. Больше всего они хотели получить прописку и ПМЖ в Европе, но местные народы почему-то не были в восторге от этой идеи. Хуже того, еще пару лет назад Византия отправляла аварам гуманитарную помощь в обмен на их лояльность, но вдруг почему-то перестала. Вероятно, кто-то донес до византийского императора мысль, что «хватит кормить аваров». Авары были очень огорчены: хорошо же общались, что пошло не так? От огорчения они принялись шататься по окрестностям и нападать на кого попало.

— А почему бы вам не поселиться на землях гепидов? — как бы случайно спросил Альбоин аварского вождя Баяна, встретившись с ним.

— Там уже живут гепиды, — поразмыслив, ответил Баян.

— Они уже уходят! — обнадежил его Альбоин. — Давай вместе сходим и поторопим.

Баян согласился. Объединив усилия, лангобардам и аварам удалось не только уговорить большинство гепидов уйти, но и фактически завершить их историю как народа. Авары поселились на завоеванной территории, а лангобарды удовольствовались военной добычей и магнитиками на холодильник.

Короля Кунимунда постигла печальная участь: Альбоин отрубил ему голову, а из черепа приказал сделать кубок. (Да, хан Куря, о котором мы все помним из школьных учебников, был не таким уж креативным парнем: делать кубки из черепов было модно задолго до него.)

— С новосельем! — поздравлял Альбоин Баяна. — Как обживаетесь на новом месте?

— Неплохо, — отвечал аварский вождь. — Тесновато только. Вот смотрю, у вас тоже землицы чуток есть…

Тут Альбоин почувствовал, что что-то идет не по плану. Авары были намного более отмороженными ребятами, а лангобарды и так уже понесли серьезные потери на войне. Пришлось принимать быстрые решения.

— А мы уже уходим! — нашелся Альбоин. — Сейчас вещички соберем, и заселяйтесь!

Лангобарды еще не забыли своего кочевого прошлого.

— Лангобарду собраться — только подпоясаться! — натужно шутили они, пытаясь найти что-то хорошее в очередном переселении.

К лангобардам, кстати сказать, примкнули и остатки гепидов, которым все равно некуда было больше податься.

Было решено отправиться дальше на юг, в сторону Апеннинского полуострова. Территория нынешней Италии в тот момент переживала не лучшие времена: по ней только что прокатились византийско-готские войны, изрядно проредив население. Победившие византийцы душили бывших врагов налогами и поборами. Страна была обескровлена, так что финал предстоящего вторжения был немного предсказуем.

— Мужики! — сказал Альбоин лангобардам, указывая в сторону Апеннин. — Нас там недооценивают!

— У-у-у! — возмутились лангобарды. — Пусть извинятся!

И немедленно вторглись в северную часть Италии. Захватить ее и в самом деле оказалось несложно, и лангобарды наконец обрели дом, в котором обосновались надолго. Так надолго, что вся эта область в конечном итоге унаследовала их имя и стала называться Ломбардией.

Однако самому Альбоину не удалось долго вкушать простые домашние радости.

Шел четвертый год после вторжения. Как-то раз король от души веселился и пьянствовал со своими придворными, и к концу трапезы изрядно накидался красненьким. Пил он из любимой кружки — черепа Кунимунда. Вино на вечеринке лилось рекой, на вертеле запекался свежий кабанчик, дело шло к танцам и цветомузыке, когда Альбоин вдруг заметил, что его супруга Розмунда недостаточно весела. По пьяной традиции лангобардов он решил докопаться до супруги.

— А что это моя лапочка не пьет, как все? — подкатил король. — Нет, у лангобардов так дела не делаются! А ну, подать сюда виночерпия!

Виночерпия подали.

— Налей-ка, — приказал Альбоин, протягивая свой крафтовый кубок. — Да полнее наливай, дурак! Краев не видишь, что ли?

Потом поднес кубок королеве и произнес:

— Зайка моя, прибухни со мной! Ну, давай, давай, не кочевряжься!

Розмунда сделала над собой усилие, взяла череп отца в руки, на выдохе залила в себя литр полусладкого и закусила пирожком. Однако, как утверждает хронист, «сердце ее поразила жгучая обида». Как мы увидим далее, это было важное уточнение: без него мотивация всех последующих действий Розмунды была бы совершенно непонятна читателям хроник.

Пьетро делла Веккиа, «Розмунда принуждена пить из черепа своего отца», ок. 1660.
Музей изобразительных искусств в Лон-ле-Сонье, Франция

А Розмунда, тем временем, затаила недобрые мысли и думала их.

При дворе короля Альбоина состоял некий знатный воин по имени Хельмегис (или Гельмигис), человек глубоко принципиальный, хотя и не очень умный. Служил он, по некоторым сведениям, не то оруженосцем короля, не то телохранителем, и даже, возможно, был его молочным братом. К нему-то и отправилась Розмунда, едва отошла от похмелья.

— Хельмегис, — сказала она. — Вот ты вроде нормальный мужик, не то, что этот Альбоин. Давай его убьем, а?

— Я чего-то не знаю даже, — замялся Хельмегис. — Он сильный, он меня побьет. Ты лучше обратись к кому-нибудь еще.

Сколько Розмунда его ни уговаривала, принципиальный Хельмегис не соглашался.

— Нехорошо это, — объяснял он. — Я вроде как клятву верности давал. Дело принципа, понимаешь?

— Ой, всё, — сказала тогда королева. — Но хотя бы, как честный человек, ты пообещаешь ничего ему не рассказывать?

Хельмегис охотно пообещал и ушел, а Розмунда, зачеркнув в записной книжке несколько строк, помусолила карандаш и написала: «План Б».

По странному стечению обстоятельств, Хельмегис уже давно встречался со служанкой королевы. Имени ее история не сохранила, так что пусть будет Маруся.

Вызвав к себе Марусю, Розмунда сказала ей:

— А твой-то, как его — Хельмегис, что ли?.. Парень, вроде, ничего такой.

Ничего не подозревающая служанка согласилась и даже немного прихвастнула, рассказывая о неочевидных достоинствах Хельмегиса.

— Ну ты гляди! — восхитилась королева. — А чувство юмора у него есть?.. Слушай, такую шутку придумала, давай его разыграем!..

Шутка и правда удалась на славу. Маруся отыскала Хельмегиса и шепнула ему на ушко, что будет вечером ждать его в укромном месте. Когда на небо взошла луна, воодушевленный Хельмегис прокрался по дворцовым коридорам в указанную комнатку.

— Пс! Пс! Парень! — позвал его женский шепот из темноты. — Иди сюда, сладеньким угощу!

Когда Хельмегис насытился сладеньким, тот же шепот спросил его:

— Ты хоть имя-то мое знаешь, парень?

— Э-э-э, — задумался Хельмегис.

Вопрос, как ему показалось, был с подвохом. Так оно и вышло.

— Хи-хи-хи! А вот и не угадал!

Так Хельмегис узнал, что переспал с королевой.

— Ну во-о-от, — приуныл воин. — Нехорошо вышло. Король огорчится!

— Это да, — подтвердила королева. — Наверное, даже обидится.

Хельмегис приуныл еще сильнее.

— Но я знаю, что делать! — обнадежила его Розмунда. — Давай его убивать! Теперь-то тебе уже все равно. Если ты его не грохнешь — он тебя точно грохнет, когда узнает.

— Я, наверное, не буду ему рассказывать, — сказал воин.

— Ну а я — точно буду, — заверила его королева. — Если ты не согласишься.

— Ну, ладно тогда, — согласился Хельмегис.

Розмунда похлопала его по плечу и отправила домой, дожидаться удобного случая.

Хельмегис перед Розмундой. Иллюстрация к книге Анны Кингсфорд «Принцесса Розамунда», 1875.

Случай представился довольно скоро. В очередной раз ужравшись до поросячьего визга, король отправился в опочивальню. Розмунда, под предлогом сделать милому массаж, прилегла с ним и почесывала ему загривок, пока Альбоин не захрапел. Тогда она вынула из его рук меч…

Да, вы не ошиблись, король всегда брал меч с собой в постель. Короли в те времена предпочитали держаться настороже и всегда быть готовыми к нападению. Не исключением был и Альбоин, поскольку враждебные полчища зеленых чертей и розовых слонов осаждали его с завидной регулярностью. Итак, Розмунда взяла меч и привязала рукоятку ремнями к спинке кровати, а затем отправила служанку за Хельмегисом.

— Я как-то не знаю, — опять взялся за свое Хельмегис. — А если он проснется, отбиваться станет?

— Ну и что? — рассвирепела Розмунда. — Я его меч привязала! Слушай, юноша, если ты такое трусливое чмо, так сразу и скажи, я сама возьмусь за меч. Посмотрим, кто из нас мужик, а кто баба.

Даже этот аргумент не сразу убедил принципиального Хельмегиса. Хронист пишет, что спор их продолжался добрый час, покуда королева наконец не припомнила храброму воину его сексуальные подвиги. Загнанный в угол, оруженосец короля сдался.

Король словно этого и ждал. Тренированное чутье бывалого воина не подвело: даже сквозь пьяный сон Альбоин услышал шелест, с которым меч убийцы покинул ножны, и тотчас проснулся.

— Кто бухал? Я не бухал! — воскликнул он, хватаясь за свой меч. — Кто здесь?

Меч его был привязан, как вы помните, к спинке кровати, и достать его из ножен было невозможно. Альбоин схватил табуреточку для ног и стал обороняться от наступающего Хельмегиса.

Увы, оборонительные качества табуреток не отвечают военным стандартам — вот почему их никто не использует в качестве щитов. Как наступательное оружие они и вовсе никуда не годятся (хотя в армии я слышал немало историй о противостоянии солдатских черепов и табуреток… но это другая история).

— На помощь! — кричал король! — Убивают!.. Сволочи, меня-то за что?!..

Никто не отзывался, потому что Розмунда благоразумно распустила всех домочадцев. В общем, финал был немного предсказуем. Хельмегис слегка запыхался, Альбоин умер, а табуретка была безнадежно испорчена.

К слову сказать, некоторые хроники утверждают, что в заговоре участвовал еще один человек — некто Передей (или Передео), по происхождению гепид. Его называют то идейным вдохновителем заговора, то непосредственным исполнителем, то даже говорят, что именно его соблазнила Розмунда. Так или иначе, достоверно о нем известно мало, и какова была его роль — непонятно.

Лангобарды без одобрения встретили новость о дворцовом перевороте. Альбоина, несмотря на все недостатки характера, все-таки любили и уважали. Услышав о том, что натворили Хельмегис и Розмунда, суровые бородатые мужики сдвинули брови.

— У-у-у! — принялись бурчать лангобарды. — Пусть извинятся!

Фредерик Сэндис, иллюстрация к тексту «Розамунда, королева лангобардов».
Журнал Once a Week, vol. V от 30 ноября 1861. Гравер – Дж. Суэйн.

Розмунда извиняться не собиралась. Однако оставаться среди лангобардов ей показалось неуютно. Спешно собрав пожитки (в частности, опустошив королевскую сокровищницу), она вместе с Хельмегисом удалилась в Равенну на восточном побережье Италии. Равенна находилась под властью Византии, и правил там префект по имени Лонгин.

Префект с распростертыми объятиями принял в свои владения и Розмунду, и сокровища лангобардов, и даже, поджав губы, Хельмегиса. Сложно сказать, кто приглянулся Лонгину больше — Розмунда или варварское золотишко, но руку и сердце он предложил именно опальной королеве.

— Брось ты этого лузера и выходи за меня, — предложил он Розмунде.

— А давай! — неожиданно согласилась Розмунда.

Впрочем, это было легче сказать, чем сделать. Хельмегис хоть и был не очень умным, зато принципиальным, да к тому же еще и здоровым лангобардским воином. С Розмундой он уже сблизился достаточно тесно, чтобы считать ее своей законной женой, а такого понятия, как «не сошлись характерами» у лангобардов не было.

— Развод не вариант, — посетовала префекту Розмунда. — Но есть одна идея. Такую шутку придумала, тебе понравится!

И немедленно приказала согреть баньку. Когда Хельмегис вдоволь пропотел и напарился, она поднесла ему чашу с прохладительным напитком. Хельмегис отпил и понял, что ему становится нехорошо.

— Чего-то мне не по себе, — засомневался Хельмегис. — Я пью, пью, а мне всё хуже и хуже. Ты, случайно, яду туда не насыпала?

Розмунда похлопала ресничками.

— Ну что за глупости ты говоришь, — сказала она. — Какой такой яд?.. Ты пей, пей, мой хороший. Давай, за маму, за папу…

Хельмегис понял, что ему хана. Он схватил свой меч…

Да, разумеется, он ходил в баню с мечом. Все нормальные люди в те времена ходили в баню с мечом, потому что всегда были настороже. Итак, Хельмегис схватил меч и сказал:

— Отведай ты из моего кубка.

Розмунда попыталась было отказаться, но тут Хельмегис, окончательно укрепившийся в подозрениях, пообещал снести ей башку, если она не выпьет. Королева взяла кубок в руки, проворчала:

— Финал немного предсказуем, — и выпила.

Счастливый конец в этой истории ждал только префекта Лонгина: совершенно неожиданно гости привезли ему лангобардское золото, а затем выпилились в бане. Да, немного непонятно, но в целом хэппи-энд.

Префект Лонгин. «Нюрнбергская хроника» (1493).

Так закончилась история королевы лангобардов Розмунды. Хронист IX века Агнелл, проживавший в Равенне, снабдил ее весьма поучительными наставлениями, явно рассчитанными на мужчин.

«Мужики!», пишет Агнелл. «Будьте ласковее с женами, а то как бы вам не испытать на себе вот это всё!» И добавляет к этому еще ряд советов по семейной жизни, рекомендуя, в частности, вести себя с женами сдержанно и миролюбиво. Уж если вам довелось похитить девицу, убить ее отца и сделать из его черепа чашу — Христа ради, не принуждайте жену пить из этой чаши! У вас что, в доме другой посуды нет?..

Существует, правда, альтернативное мнение, будто мужчинам достаточно думать головой, поменьше бухать и обращать внимание на причинно-следственные связи, и тогда качество их жизни существенно возрастет. Как и ее продолжительность.

Понятия не имею, как все эти вещи связаны.

Девушке сегодня утром пришло предложение, от которого невозможно отказаться.