Утопленница. Часть 3/3
«Только бы выйти с балкона сейчас, а там что-нибудь сообразить», - думала Ярослава и, пусть губы дрожали, улыбнулась бомжу и легонько кивнула. Он повёлся и расстегнул свою куртку, сбросил её с плеч, как и рюкзак, положил на пол. Переходя порог балкона, Ярослава, всё так же улыбаясь, начала расстегивать джинсы, мельком поглядывая по сторонам в поисках оружия.
- Дочка закрыла, да, куколка? Я слышал, как она там, в ванне, смеётся и с водой балуется.
Снова подыгрывая ему, Ярослава выдавила из себя:
- Ага, - и пожала плечами.
Снова зазвонил телефон, и бомж резко сбросил его на пол со столика. Ярославе не оставалось ничего другого, как продолжать раздеваться.
- Так и думал что ты на меня запала, куколка! - плотоядно усмехаясь, сказал бомж. - Видел, как смотрела, когда с дочкой по лестнице уходила. Не боись, не обижу! Я с женщинами обращаться умею, - с хрипотцой в голосе, добавил мужчина, жестом указывая, чтобы Ярослава располагалась на диване.
- Не бойся… Что побледнела и глаза отводишь? Неужели мужу никогда не изменяла? Так не верю. Все вы, бабы, одинаковые … - сказал бомж, расстегивая ремень и оставляя фонарик на журнальном столике.
Ярослава едва удерживалась от крика, потому что за спиной мужчины стояла утопшая Аграфена, раздутая, как бочка, и вот её руки коснулись его спины.
- Какого? - спросил тот, пытаясь обернуться.
Но не тут-то было: Аграфена прижала его к себе крепко-накрепко и впилась прямо в рот своими губами, подавляя его крик, как бомж ни дёргался, ни извивался. А потом он всего на мгновение вырвался, а изо рта, носа изливалась вода вперемешку с кровью. Ярославу затошнило, ноги свело судорогой от ужаса. Она ползком выбралась с дивана, упав на пол, на колени, затем кое-как с трудом встала и бросилась в коридор – только получалось всё у неё из-за судороги ужасно медленно.
- Женечка! Дочка, где ты?! - от отчаяния издала полувздох, полухрип и в ответ услышала тихое и тоже хриплое от страха из ванной комнаты: «Мамочка, мамочка!» Так и ползла до ванной, подволакивая ногу, успела дверь открыть. Снова до рези в глазах началась «светопляска» в коридоре, и сквозь неё увидела, как Женя стоит в ванне в воде и скулит, держась за борта пальцами, побелевшими от напряжения.
«Я сейчас!» - хотела сказать Ярослава, как за ногу резко дёрнули, отчего она упала, ударившись подбородком так, что зубы клацнули. Ногу держали крепко, а потом и потянули – Ярослава лишь успела вцепиться пальцами в порог ванной, а захваченную ногу свело от холода и боли, пока та совсем не онемела. «Сука! Да чтобы тебя черти взяли!» - сквозь зубы выдохнула Ярослава, пытаясь лягаться второй ногой, но безрезультатно. В ответ донеслось зловещее хихиканье, и Аграфена своим гнусавым голосом запела колыбельную.
Пальцы Ярославы соскальзывали с порога, за ногу её тянули уже не назад, а вверх, на себя. Что будет, когда Аграфена её притянет – и думать не хотелось. Явно ничего хорошего, как с тем бомжом. Ярослава снова лягнула ногой и снова мимо, а затем начала кашлять, выхаркивая из себя воду, чувствуя, как вода буквально заполняет её изнутри и топит. И сколько ни кашляй – всё без толку, не поможет.
В глазах начало меркнуть, пальцы ослабли и отпустили порожек, Ярославу приподняло в воздух. «Душу твою сейчас выпью! Женя только моя будет!» - пробасила Аграфена рядом с ухом. Звуки вокруг стали глуше, дальше, и глаза заливали слёзы и вода.
Как открылась входная дверь, Ярослава не увидела. Как и не услышала, что вообще произошло, только вдруг толчок, удар плашмя о пол – и оказалась на полу, а кашель прекратился, и чувства стали возвращаться. Свистящий звук «вжух!» – и сразу пронзительный испуганный писк. Ярослава начала поворачиваться, чтобы подняться. Участковый помог встать, сразу набрасывая на плечи первую попавшуюся с вешалки вещь – пальто.
- Женя? - спросила Ярослава, глядя, как скукоженная, забившаяся к шкафу, сдувающаяся на глазах Аграфена, обмотанная вокруг шеи и плеч велосипедной цепью, беспорядочно размахивает руками и словно задыхается, выплёвывая из себя тёмную воду.
– Я сейчас, - сказал участковый, жестом давая понять Ярославе, чтобы уходила из квартиры, а сам ловко для своих габаритов пробрался в ванную, схватив чуть не на лету Женю, и так же быстро направился следом за Ярославой.
Ярослава не могла бежать или быстро идти. Приходилось ковылять по ступенькам, опираясь на плечо участкового. Женя со своим маленьким рюкзачком за спиной, вероятно спешно схваченным в коридоре, ухватилась за участкового, цепко, как обезьянка, обвив его ногами и руками.
- Спасибо, Лёня! - с чувством произнесла Ярослава.
- Да будет тебе… Как звонил после работы, и ты не отвечала, сразу понял – беда! – ответил Лёня, делая неторопливые шаги, ведь в подъезде не было света.
Затем пояснил, что жена приснилась, молчала, смотрела долго, словно предупреждала об опасности, словно всё заранее знала, а потом тихо по слогам произнесла: «Же-ле-зо» и пальцем указала на невесть откуда взявшиеся, как часто бывает во сне, антресоли в квартире.
- Я утром залез, ящик там свой нашёл с инструментами, гвозди достал, и шурупы в банке, и цепь от велосипеда, она сразу как на глаза попалась, так внутри что-то сильно кольнуло, и чёткая мысль появилась – пригодится!
- И как думаешь, цепь её остановит? - спросила Ярослава, отдышавшись на площадке второго этажа.
- Я ни в чём не уверен, если честно. Только разве в том, что тебе в квартире больше нельзя оставаться. Ко мне поедем. Спокойно переночуешь. И, если надо поживёшь, пока батюшка твою квартиру не освятит. Так ведь планировала?
- Ага, - ответила Ярослава, добравшись до первого этажа, минуя трубы отопления и почтовые ящики. Лёня толкнул дверь подъезда. Затем нажал кнопку, которая не горела привычным красным огоньком, поясняющим, что в подъезде есть свет и дверь заперта.
- Нехорошо это! - воскликнул Лёня.
Женя захныкала. По лестнице с шумом полилась вода. Из недр подъезда послышались слова колыбельной:
- Нынче в небе не видно луны,
Бродят в тёмном лесу колдуны
Говорят, что у озера тут
Даже черти в корягах живут.
Ярослава вздрогнула, всё тело внезапно накрыла волна отчаяния и обречённости.
- Мамочка, она нас не отпустит, - замогильным голосом вдруг сказала Женя.
- Так, мы ещё посмотрим! - ответил Лёня, доставая из кармана форменной куртки банку с гвоздями и шурупами и спрашивая: - У вас окна между лестничными площадками открываются?
- Не знаю…
- Значит, придётся вернуться и попробовать открыть окно, чтобы выбраться.
Вода была мутной и пенистой и залила уже всю площадку, стекая к подъездной двери тёмной лужей. По ногам веяло сыростью и холодом, вот-вот вода должна была коснуться тонких тапок – думала Ярослава.
Колыбельная затихла. Аграфена стояла у ящиков.
- Ты, - сказала она, указывая пальцем на Лёню, - сильно пожалеешь, что сделал мне больно.
Лёня завопил, потому что его туфель достала вода и потекла выше, обхватывая ноги, туловище. Ярослава едва ли успела моргнуть, как Аграфена уже стояла за спиной участкового, положив ему на плечи свои распухшие, готовые вот-вот лопнуть от туго натянутой кожи руки.
- Помоги! - выдавил Лёня, не в силах самостоятельно бросить в Аграфену банку с гвоздями.
- Женя, беги наверх, к окошку, давай! Мы догоним! - обнадёживающе бросила Ярослава малышке, совершенно не уверенная, что дочка поймет и сделает, как она просит.
Вода липла к босым ногам и, насквозь вымочив тапки, словно сразу же замерзала, потому что стоп Ярослава не чувствовала. Исторгнув из себя крик, в едином порыве побежала к Лёне, выхватила из его руки банку и высыпала её содержимое в лицо Агафрены. Та взвыла и стала исчезать, истаивая в воде. Лёня едва не упал – такой холодный, весь мокрый то ли от пота, то ли от чар Аграфены. Он тяжело дышал, и Ярослава еда дотащила его к лестнице.
- Постой, - вдруг сказал он, спиной прислоняясь к стене. - Я вспомнил ещё кое-что из сна. Жена говорила, что неупокоенные души вселяются в вещи. Так ты поищи так? - сказал участковый и осел на ступеньки.
Ярослава хотела было покачать головой, но вдруг вспомнила про рюкзак Жени, предполагая: может, вещь покойной там? И сразу в голове возник образ подаренной Аграфеной куклы-старушки, которую они сохранили.
- Возьми и сожги! - словно понял её догадку, сказал Лёня. Он вытащил из кармана зажигалку и, отдав ей, сразу схватился за сердце, застонав.
«Как же ты?» - так и не спросила Ярослава и бросилась вверх за дочкой.
Вода внизу забурлила, запенилась и с новой силой стала наседать на ступеньки, теперь ещё и поднимаясь за ними наверх. Внизу раздался ужасающий смех, фырканье, звуки борьбы, плеск, а Ярослава уже стояла на площадке, рядом с окошком, и забирала у Жени рюкзак, сразу вытряхивая на пол его содержимое. Раскраска, пенал с карандашами, детская помада и треклятая кукла. И она не хотела гореть, сколько ни подпаливала её Ярослава, – лишь на секунду тлела и затухала.
Аграфена теперь уже не пела, а словно торжествующе громыхала растянутыми по слогам словами, которые создавали вибрацию, а вибрация отдавалась болью в теле, мешала думать. Женя кричала, потому что окошко, открывшись, сразу захлопнулось, и она едва не свалилась с подоконника.
Аграфена не торопилась, уверенная, что никто никуда от неё не денется. Только вода заполнила собой площадку, бурлила и исторгала из себя пузыри, стремительно поднималась по ступеням.
«Думай же, думай, глупая корова! На что тебе мозги, а?!» Вещи на теле были мокрыми, а пальто не порвать на лоскутки. Взгляд упал на раскраску – и сразу озарило идеей. Только бы получилось. Громогласное пение отвлекало, как и хныкавшая на подоконнике Женя.
Сконцентрировавшись только на цели, не глядя на ползшую по краю площадки воду, Ярослава схватила раскраску, залезла на подоконник к дочке, шепнула сквозь зубы ободряющее: «Всё будет хорошо!» и приступила к делу, отвернувшись от ступенек и поднимавшейся к ним вместе с водой нарочно медленно Аграфены.
Разорвав раскраску, завернула в неё куклу и подожгла. Бумага загорелась быстро, а вместе с ней и кукла сначала затлела, а потом вспыхнула и занялась.
Утробный дикий вой и всплеск. Запахало тиной и гнилой водой. Вскрикнула Женя, которая с ужасом смотрела за спину Ярославы. В вое с рычанием проступили слова: «Не-еет!» Ярославу крепко ухватили сзади за пальто, дёрнули и с огромной силой потащили вниз, в воду, холодную, глубокую, тёмную. Барахтаясь, извиваясь, она пыталась вырваться – не получалось. Крик тонул вместе с ней, уходя с воздухом пузырьками изо рта. Руки, ноги ослабли, и было невыносимо холодно, а рядом, всё ближе – и вот уже впритык лицо Аграфены, раздутое и торжествующее…
И вдруг оно взорвалось! Лопнуло, разлетелось гнилыми, ослизлыми лоскутками, в которых пронеслись словно огненные, ярко-красные искры. Вода стала стремительно убывать, и Ярослава из последних сил потянулась вверх, к воздуху, ухватилась за края подоконника и выбралась к заплаканной, бледной и испуганной дочери, рядом с которой лежало в кучке пепла почерневшее, распавшееся на куски то, что раньше было куклой.
- Теперь всё точно будет хорошо, зая! – уверенно сказала Ярослава.
Затем крепко обняла дочку, прижимая её к груди, и, вздрогнув, повела плечами от резко накатившего облегчения. А затем громко засмеялась и вдруг расплакалась.
Утопленница. Часть 2/3
С грохотом что-то упало в гостиной. Застонала Женя. Ойкнув, Ярослава побежала посмотреть, что с ней. Свет начал мигать, пришлось несколько раз выключить его и включить, и оттого в его сполохах на обоях рисовались жутковатые тени, словно корявые тонкие руки тянулись со всех сторон к малышке.
- Икона упала. Как сказала бы на это Алла – дурной знак, - поднял и, перевернув, поставил на место икону зашедший следом за Ярославой в гостиную участковый. Затем посоветовал освятить квартиру: мол, даже если не сильно веришь, говорят, освящение помогает.
- А я свечи Аграфене за упокой ставила, но видимо этого недостаточно, - прошептала Ярослава, прижимая к себе сильнее уже успокоившуюся Женю. - Завтра позвоню в церковь, спрошу, когда можно освятить квартиру и сколько это будет стоить.
Лёня кивнул, попрощался и наказал беречь себя. А потом, уже у дверей, остановился и сказал, что жена среди гостей выявляла плохих людей, «вредителей», выкладывая под ковриком дорожку из соли или гвоздей.
- И, честно сказать, я сам видел, как одна женщина из деревни остановилась прямо перед порогом, сильно побледнев, и так долго стояла в нерешительности, плотно сжав губы в тонкую ниточку, но в дом так и не зашла. Так я к чему веду, Ярослава: может, и тебе стоит соли насыпать на порог или гвоздей? Вдруг поможет, до того как батюшка приедет?
- Спасибо за совет, Лёня, - попрощалась Ярослава и закрыла за ним дверь, думая про себя: «Может, действительно стоит попробовать?»
Она включила свет во всей квартире и стала искать чемодан с инструментами Данилы – там точно были гвозди. Загрохотало за окном, и началась гроза, о которой вроде как и не предупреждали. В квартире неожиданно потянуло тухлятиной: не то тиной с болота, не то рыбьими потрохами. Фу.
Скрипнула дверь ванной, заставив Ярославу поёжиться. С новой силой грохнуло за окном, затем стали заунывно реветь трубы. Вода включилась в ванне и на кухне одновременно. Ярослава взяла банку с гвоздями, оттуда отсыпала немного и на немеющих от страха и напряжения ногах перво-наперво подошла к дверям ванны, щедро бросив гвоздей вдоль порога. Затем то же самое проделала на кухне и на пороге гостиной. Выдохнула.
За окном сверкало так жутко, что даже плотные шторы не спасали от всполохов ярко-белых молний. Женя вопреки какофонии спала. И слава Богу. На кухню за солью возвращаться не хотелось, но Ярослава пошла, обратив внимание, что часы на стене встали, показывая час ночи…
Соль у неё была и мелкая, и крупного помола – ту Ярослава использовала для квашения капусты. Взяв пачку, собиралась вернуться, как замигали лампы в квартире, начиная поочерёдно тускнеть, а потом тухнуть. Вот погасла на кухне, вот уже на грани в коридоре – вон как замигала.
Сжимая пачку соли, почти бегом проделала путь обратно, до гостиной, где на пороге щедро поверх дорожки из гвоздей насыпала соли. Из ванной зашумело-зафырчало зло-недовольно и протяжно фыркнуло, потянув удушающим смрадом. Ярослава закрыла дверь гостиной, где свет всё ещё горел, пусть и моргал.
Она взяла поближе к себе телефон и икону и легла рядом с дочкой на диване. Губы шептали: «Господи, защити нас и спаси».
Так незаметно заснула, вдруг проснувшись от звука работающего телевизора. Громкий голос дикторши вещал об атмосферном фронте и сильных грозах. Проморгалась: свет не горел, и было холодно. Скрипела на ветру дверь балкона, откуда и дуло, и заливало дождём. Она встала, покосилась на экран телефона – тот не включался. Неужели разрядился?
Малышка спала у стены – и хорошо. Закрыв дверь балкона, Ярослава выключила телевизор, но ничего не изменилось: на экране продолжался выпуск новостей, только ведущая была вылитая Аграфена, в синем костюме, ярко накрашенная, с такой улыбкой на лице, словно приклеенной. Она вдруг замерла и посмотрела с экрана прямо на Ярославу, а глаза, как у мёртвой рыбы, тусклые и немигающие. И забубнила, забулькала: «Женечку себе заберу. Бу-бу-бу. Заберу. Не спрячешь!» И как расхохочется – пронзительно, со свистом и хрипом. А из телевизора вдруг потоком вода полилась, мутная, тухлая, с пузырьками.
И тут Ярослава проснулась уже по-настоящему.
Работал только ночник. Ветер поддувал из открытой балконной двери. Окна тоже были грязными, с множественными следами отпечатков ладони. Ковёр под ногами оказался мокрым и неожиданно вонючим. Пронзительно в тишине квартиры тикали часы, показывая половину шестого утра. Такое же время высветилось и на телефоне.
Ярославе поплохело, когда она увидела изорванную в клочья, обгрызенную со всех сторон икону, что положила рядом с диваном, на кофейном столике. Хотелось завыть от бессилия и злости, а также непонятной обиды, от непонимания: за что всё это с ней? Она зажмурила глаза и прижала к ним пальцы, растирая, пытаясь привести мысли в порядок. Осознала, что в квартире больше ночевать нельзя, слишком опасно. И что нужно срочно позвонить в церковь и договориться с батюшкой... Слёзы обиды подступили к глазам, и Ярослава прогнала их, как и ком в горле, собирая волю в кулак, подстёгивая себя действовать.
Включила свет во всей квартире, кроме ванной, куда она просто закрыла дверь, потому что оттуда сильно и гадко воняло. Собрала в сумку необходимые вещи себе и дочке, вытряхнула заначку из банки на кухне в толстую косметичку, чтобы сразу после работы забрать вещи и уехать, да пусть и в любую гостиницу, пока батюшка не освятит квартиру.
Затем, умывшись на кухне, она принялась готовить завтрак и делать бутерброды с собой из продуктов в холодильнике, мимолётно радуясь, что таким образом хоть ничего из скоропортящейся еды не пропадёт. Затем останется всего ничего: забрать сумки после работы, отключить холодильник и уехать себе от происков покойной Аграфены подальше – и это сейчас главное. Остальное будет по обстоятельствам – решила за делами Ярослава, которая и подумать не могла, что покойница так просто не отпустит.
Женя была вялой: едва выпила глоток сладкого чая, а обычно и от булочки с маслом или от печенья не отказывалась. Сама Ярослава напилась крепкого кофе и теперь кипела от нервной энергии, зная, что потом на работе к обеду будет клевать носом.
В автобусе по радио передавали прогноз погоды: грозы! Это сразу навело Ярославу на мысли о сне, и оттого стало жутко, даже в окошке на мгновение она увидела мелькнувшее лицо Аграфены. А ещё Женя ни с того ни с сего на весь автобус запела:
- Нынче в небе не видно луны,
Бродят в тёмном лесу колдуны.
Чётко так запела и совсем не детским голосом. Едва удалось успокоить, занять любимой игрой в наблюдение за машинами, а то все пассажиры косо и с усмешками посматривали. Мало ли что после этой песни подумали. А Ярославе в довесок так поплохело, что снова, когда выходить собралась, увидела возле поручня женщину, высокую, болезненно тощую, в платке, таком, как был у покойной. Со спины – ну вылитая Аграфена. Сердце кольнуло, а потом отпустило, когда рассмотрела женский профиль: не она, моложе, длинноносая и совсем лицом не похожа, разве что платок…
Пока завела малышку в садик и потом доехала до работы, совсем разнервничалась, вся одежда пропиталась холодным потом. Коллеги всё утро спрашивали, не заболела ли она. И было с чего: в зеркале туалета Ярослава едва узнала своё лицо – такая бледная, словно мукой кожа обсыпана. А когда появилась возможность, у подруг в регистратуре спросила, можно ли пожить у них несколько дней, потому что… замялась, придумывая причину, и сказала, что проблемы со светом и водопроводом. Не смогла рассказать о чертовщине, хоть и дружили. И, может, хорошо, что не сказала правду. Забросали бы всякими советами или, хуже того – вообще не поверили бы, подумали бы – крыша поехала от стресса. Всё равно не согласились: у Клавы муж запил – и то понятно, будет руки распускать. А у Милки трое детей, квартира, где живёт с мужем – тёщина, а та ремонт затеяла. Отказали подруги, и самим неудобно, что так получается, вон как глаза опустили, а щёки раскраснелись.
- Ладно, разберусь, не переживайте! - нарочно бодро произнесла Ярослава и искусственно улыбнулась.
Затем ушла. На сердце было тяжко, ведь насколько тех денег из заначки хватит – гостиницу снимать? И Даниле сейчас не дозвониться, так бы ей хоть на карточку денег перевёл.
«Ох», - вздохнула Ярослава и принялась за работу, которой сегодня было ой как много. Только к обеду едва перевела дух, усевшись за стол, но вспомнила: нужно позвонить в городские церкви, договориться с батюшкой. Всего в городе имелось три церкви и один женский монастырь, и дозвониться удалось без проблем, только вот батюшки как назло оказались нарасхват, и до субботы ни один из них из-за занятости не соглашался провести освящение. Не помогали ни уговоры, ни предложенные в доплату к основному тарифу (весомому, между прочим) деньги. Пришлось позлиться на судьбу, стечение обстоятельств и просто невезуху и согласиться на утро субботы. Оставить свой телефон для связи и выдохнуть, чувствуя на глазах совсем не к месту слёзы, а ещё – тяжко сдавившее плечи бессилие.
Обед подходил к концу. Доширак со вкусом курицы практически остыл, пришлось Ярославе быстро запихивать его в рот, едва жуя, не чувствуя вкуса. Вот что бы на все её проблемы сейчас сказала оптимистичная бабушка, склонная во всех проблемах видеть решения? Её-то поддержки очень сильно и не хватало.
Из-за наплыва пациентов Ярослава опаздывала и, когда вышла с работы, небо над головой было цвета чернослива, а ветер рвал и метал. «Скоро ливанёт», - думала про себя, оправдываясь перед воспитательницей из дежурной группы, которая обвиняла в том, что её девочка осталась в группе одна…
- Сейчас я на маршрутке приеду, вы поймите.… Да, можно к остановке, я наберу, когда подъезжать буду, - усталым голосом отозвалась Ярослава на предложение воспитательницы, решив, что обязательно купит ей за задержку коробку конфет и упаковку хорошего кофе.
В маршрутку она зашла, когда с неба начали падать крупные капли дождя.
С Женей они пришли домой, промокнув насквозь. Дождь лил как из ведра, грохотал гром, а молнии расчерчивали тёмное небо ярко-белыми вспышками. В подъезде дверь была открыта – дурной знак. Оповещал об отсутствии света – подумала Ярослава. А когда поднимались по лестнице (лифт-то не работал), она была уверена, что на пятом этаже кого-то видела и тот сразу затаился. Бомж? Ну и чёрт с ним.
В квартире воняло, а сумки с вещами, что собрала в дорогу, были перевёрнуты, в них вещи все мокрые – одно расстройство. Хуже всего, что деньги в косметичке – пропали. Это совсем лишило сил, их не осталось даже, чтобы злиться. «Не раскисай!» - приказала себе Ярослава и с фонариком от телефона направилась в гостиную с малышкой, чтобы ту переодеть и самой переодеться. Женя хныкала, просилась писать. Пришлось пойти с ней, забив на переодевание, и тут неожиданно зазвонил домашний телефон, заставив вздрогнуть и одновременно обрадоваться – значит, свет включили?
- Я сейчас, Женя. Никуда не уходи.
Оставила дочери смартфон с фонариком и бросилась к телефону в коридоре, взяла трубку, сказала:
- Алло! Алло!
Сквозь помехи прорвался, сиплый голос Аграфены:
- Ку-ку. Попалась? – и в трубке громко захихикали.
- Да пошла ты к чёрту, гадина! - крикнула в ответ Ярослава.
В квартире захлопали двери, а свет стал мигать и гаснуть, с каждым разом всё быстрее и ярче. Предчувствие, что её провели, отозвалось холодом в животе.
- Мамочка! - затравленно донеслось из гостиной!
- Женечка!
Испугавшись за дочь, Ярослава буквально влетела в гостиную. Дочери там не было, только телефон на журнальном столике. Ветер поднял шторы сквозь открытую дверь балкона, играя с тенями молний на ткани и маленького силуэта за стеклом окошка – там, на балконе.
- Женя? - позвала Ярослава и пошла к балкону. Волнение за дочь мешало мыслить, как следует. Сконцентрировалась только на том, что дочка сейчас на незастеклённом балконе в грозу. - Женя? - позвала ещё раз, переступая порог балкона, пытаясь сквозь дождь разглядеть, где же дочка на этой чёртовой, как сейчас казалось, и бесконечно большой лоджии.
- Мамочка, помоги! - уже из гостиной.
Как во сне, медленно, щурясь от дождя, потоками бьющего в лицо, Ярослава обернулась, чтобы увидеть: балконная дверь резко захлопывается сама по себе, ручка поворачивается, запирая её.
А в гостиной потолочная лампа раскалилась до ослепительной белизны, но Ярослава всё равно видела свою Женю рядом с журнальным столиком, а рядом обнажённую Аграфену, распухшую до омерзения, в чёрных пятнах гнили, и та вдруг схватила малышку за плечи, стиснула. Женя закричала и исчезла с Аграфеной, когда лампочка на потолке, не выдерживая напряжения, взрывается.
… Ярослава несколько секунд хрипит, не в силах вздохнуть, а потом вопит, срывая голос, колотит в дверь, лупит по стеклу ладонями, но без толку. Стекла во всей квартиры ударостойкие. Плач вскоре превращается в хрип, и Ярослава оседает на пол. Гроза стихает, но дождь всё ещё льёт, пропитывая одежду насквозь, смешивается со слезами. В голове отчаяние, пустота, и думать не получается. Остаётся просто смотреть и слушать. Дождь прекращается, и Ярослава слышит, как Аграфена в квартире утробно мычит, напевает колыбельную. Затем слышит вскрик Жени, переходящий в плач, который заглушается звуком грохочущей от сильного напора воды из крана в ванне, который тоже вскоре затихает.
Голос от усилий сорван, но Ярослава хрипит, встает и продолжает дубасить кулаками в стекло. Собственная боль от ударов не ощущается, но так немного легче.
Громко звонит смартфон, забытый на журнальном столике. Он звонит долго, настойчиво, пока не замолкает. Тишина на балконе вязкая и пустая. Ярославе от бессилья хочется плакать, но слёз нет. Она замирает, когда неожиданно видит в гостиной того самого бомжа из подъезда, светящего фонариком из стороны в стороны, резво пробирающегося с рюкзаком за плечами к комоду, шкафчикам и так же резво открывающего ящики, роющегося в её вещах, забирая самое ценное, на взгляд мужчины, себе в рюкзак.
«Домушник. Вор. Гад!» Ярость выливается в смех, и она смеётся. Бомж прекращает своё занятие, оглядывается, рыщет взглядом, а затем натыкается на Ярославу, запертую на балконе. Смотрит пристально, оценивающе и понимающе ухмыляется. Всё в этой поганой улыбке говорит, что просить его помочь – бессмысленно.
- Эй! - снова стучит она в стекло. - Эй! - обуреваемая диким животным инстинктом – выжить и спасти дочь.
… Сразу, едва добившись ответной реакции: бомж таки смотрит, – начала раздеваться. Сначала свитер, потом расстегнула рубашку. Фигура у неё хорошая и грудь второго размера, муж не раз говорил, что на Ярославу очень приятно смотреть, особенно когда наряжалась, выходя в люди, стоя перед Данилой в красивом белье и по-женски наслаждаясь тем, как он жадно глазеет. Вот и сейчас бомж замер, затем всё-таки подошёл, и Ярослава буквально чувствовала, как крутятся колёсики в его мозгу. Думает, наверное, сейчас воспользоваться своим положением, ведь он сильный, высокий мужчина, а она всего лишь невысокая слабая женщина.
Она осталась в бюстгальтере и джинсах, стараясь сохранять наигранную заинтересованность на лице – и удалось. Бомж открыл дверь и только сказал неприятно режущим слух паточным голосом:
- Что, внимания захотелось, киска? Мужа долго нет? Заскучала? - хохотнул.
Утопленница. Часть 1/3
Всю жизнь Ярослава Мельникова придерживалась правила: любые, даже самые сложные проблемы решаемы, нужно только приложить усилие. Так её научила бабушка, воспитывавшая маленькую внучку после несчастного случая, унёсшего жизнь обоих родителей. И правило всегда срабатывало, не давая упасть духом и подталкивая Ярославу вперёд, даже когда было совсем тяжело.
Так и в город из деревни выбралась, затем выучилась на медсестру и вышла замуж, поселившись с любящим, хоть и небогатым мужем Данилой в комнате общежития, экономно откладывая деньги на свою мечту – курсы косметолога.
Задуманное у Ярославы получалось, как она сама считала. Ведь всё делала по твёрдо усвоенным бабушкиным принципам, да и просто никогда не отлынивая от дела. И оттого в жизни Ярославы всё со временем сложилось к лучшему. Словно сверху, наконец-то, заметили её старание и усердие и отозвались. Так и появилась широкая светлая полоса.
Внезапно единственная, очень дальняя родственница Данилы, чудаковатая от слова «совсем» старушка Аграфена умерла и завещала свою квартиру мужу Ярославы. Стоит отметить, что родственница до помешательства любила маленьких детей и часто приезжала в гости к Мельниковым в общежитие, едва узнав, что родилась Женя – её внучка. Задаривала малышку самодельными конфетами и жутковатыми куклами из запеченного солёного теста, которые Ярослава потом выбросила, кроме одной симпатичной куклы-бабушки, и то – по настоянию мужа.
А Аграфена, к слову, сюсюкалась с Женей до одурения, тискала её костлявыми, тонкими пальчиками и пела пронзительным, писклявым голосом странноватые колыбельные песенки до возмущённого дочкиного ора. И всё бы ничего, но несколько раз она пыталась похитить ребёнка. Лишь чудом эти попытки успевали предотвратить: всегда ловили с поличным на остановке и однажды на железнодорожном вокзале, когда похитительница билеты обратные домой в кассе покупала.
Как же Ярослава потом на Аграфену ругалась, кричала до одурения, грозила полицией и дуркой. Не помогало. Та глазами хлопала, словно ни в чём и не виновата, и, глупо улыбаясь, вздыхала и пожимала плечами. С того Ярослава лишь нервы порвала, а муж, добряк, её уговорил родственнице впредь отказывать в визитах и в дом не пускать, а звонки – игнорировать.
Аграфена пусть и старушка, но оказалась действительно навязчивой, даже одержимой: внаглую приезжала и у двери мыкалась, стучала, пела, что-то кричала бессвязное, а после ухода названивала по телефону без конца.
Всё это безобразие Ярослава с мужем стойко игнорировали. Ведь Аграфена совсем старенькая, оттого жалко меры принимать. Ещё помрёт в дурке, а потом окажутся Мельниковы в том виноваты.
Вскоре Аграфена выдохлась и уехала к себе, а в обыденной бытовухе была Мельниковыми на долгое время забыта.
А тут такое дело. Мало того что умерла внезапно и жутко от несчастного случая, утопившись в ванне, так завещала Даниле свою новую однушку, которой сильно дорожила, частенько хвастаясь во время навязчивых визитов своим приобретением после продажи деревенского дома. Но, увлёкшись описанием своего богатства, Аграфена, бывало, сердито бурчала, что в квартире частые и досадные перебои со светом. На что ЖЭУ отвечало: мол, причина в ремонтных работах, проводимых жильцами в плане обустройства своих новых квартир. И в том, что подъезд, не считая Аграфены Ильиничны, ещё не заселён, поэтому и напряжение в сети распределяется неравномерно.
Но своя квартира, как считала Ярослава, пусть и где-то в часе езды (это без учёта пробок в дороге от работы), всё равно был настоящим подарком судьбы. И оттого она сделала всё возможное, чтобы переехать туда быстро.
Район действительно оказался не ахти: рядом лес и овраг, вокруг затухший от нехватки финансирования унылый недострой. И ближайший детский сад отсюда далеко, как и теперь работа.
Из-за этих мелочей Ярослава не унывала. К тому же появился ещё один повод для радости: мужа, водителя городского автобуса, наконец-то взял к себе в штат междугородних рейсовых перевозок на фурах друг детства, раскрутившийся в собственном бизнесе.
Поэтому и самую необходимую мебель, на радостях, в кредит оформили сразу. От большей частью старой рухляди покойной, кроме сантехники и кухни, избавились без сожалений, частично выбросив, а что и просто подарив, выставив фото на «авито».
К слову, в хламе Аграфены оказалось много самодельных и чем-то неуловимо жутковатых кукол из солёного теста. У Ярославы, как только их выбросила, сразу на душе стало легче. Словно с этими куклами и остальными вещами из квартиры наконец-то ушла сама покойная хозяйка.
Поэтому очередные проблемы свалились внезапно, как снег на голову Мельниковых, едва сорок дней от силы после новоселья прошло.
Сначала закапала вода из крана в ванной, потом загудели, зашумели трубы – и всё среди ночи. Но больше напугала Ярославу с мужем четырёхлетняя Женя, которая стала говорить с кем-то во сне и тихонько напевать. И как-то Ярослава в корявеньком лепете дочки и шуме воды в трубах расслышала слова:
- Нынче в небе не видно луны.
Бродят в тёмном лесу колдуны.
Говорят, что у озера тут
Даже черти в корягах живут.
Услышала и обомлела, потому что эту колыбельную Жене часто пела Аграфена.
А вот муж спал так крепко, что ничего не слышал и, мало того, жене не поверил. Сказал: вероятно, Ярославе почудилось всё от стресса. Но таки посоветовал поставить свечи за упокой, сетуя, что на похоронах Аграфены они по незнанию не были и, возможно, покойница тем и недовольна. Вот теперь Ярославе всякое и мерещится.
На сказанное мужем она вздохнула и переставила кровать дочки от стены, поближе к дивану, и свечи в церкви поставила. Кажется, помогло, потому что вода больше по ночам не шумела, и малышка успокоилась. Как оказалось, до того времени, как Данила уехал в длительную командировку.
А тут ещё, словно назло, начались частые перебои со светом. Вечером, возвращаясь с работы вместе с забранной из дежурной группы в саду Женей, Ярослава не раз заставала дверь подъезда открытой. Лифт не работал. Так мало того! Под лестницей прятался мужчина – с виду бомж, в неряшливой одежде, бородатый, с шапочкой, закрывающей лоб. Но такой рослый, широкоплечий, что навевало нехорошие мысли, и подозрения, и, что сказать, тревогу.
С малышкой, крепко вцепившейся в её ладонь, Ярослава не находила в себе сил и смелости при дочери спросить, что бомж делает в их подъезде. Просто проскакивала мимо и потом винила себя, позднее названивая в полицейский участок, сама понимая, что от звонка никакого толку не будет, хоть ей и отвечали: «Проверим».
В квартире снова по ночам стала капать вода, а малышка просилась на диван к Ярославе, жалуясь на стоящую рядом с её кроваткой тётю, которая страшно поёт. Ярослава включала свет и, конечно, никакой тёти не замечала. Женя продолжала жаловаться и уже отказывалась ложиться спать, поэтому приходилось ещё после садика долго гулять, чтобы Женя устала.
Бомж, что скверно, появлялся в подъезде как минимум раз в неделю и нехорошо так посматривал, теперь совсем не прячась под лестницей, а свободно гуляя по этажам. Нервничавшей Ярославе казалось, что вот-вот он начнёт приставать, бросится – и немало чего нехорошего сделает, вон как оценивающе смотрит.
Она приходила в квартиру, закрывала дверь и прислушивалась, опасаясь, что бомж последует за ней и вломится в её дом. Дверь-то хлипкая, дешёвая, обитая коричневым дерматином, пусть и с виду новая. Бомж нервировал хуже, чем вода по ночам, чем стоны малышки во сне, отбивая аппетит и в придачу сон. Маясь нехорошими мыслями, Ярослава решила сама сходить в полицию и поговорить с участковым. Но, когда позвонила, тот как раз дежурил, и она рассказала ему всё, надеясь, что своими доводами убедит его помочь. Участковый (его звали Леонид Андреевич) слушал внимательно и спокойно и сказал, что сам на днях к ней придёт, попросил номер телефона. Договорились, и у Ярославы от сердца сразу отлегло.
Высокую тень на пороге ванной она увидела, проснувшись среди ночи, по пути на кухню за водой – в свете ночника из гостиной. Моргнула – и нет ничего. Сердце кольнуло. Потом-то отпустило, но некоторое время она стояла, как столб, в коридоре, не решаясь ни пойти на кухню, ни проверить ванную. Только жадно дышала в неком оцепенении. «Дура», - сказала себе позднее, включив свет и убедившись, что в ванной нет никого. А потом пила воду и думала, опираясь на острое внутреннее чутьё: нет, не привиделось – было. От тех размышлений практически до самого утра не спала, потому что, стоило закрыть глаза, перед глазами вставала высокая чёрная тень, обретающая черты лица Аграфены, и жутенько усмехалась.
На следующий день, хоть Ярослава и не сильно в Бога верила, а всё же после сада с дочкой съездила в храм: снова поставила свечку за упокой Агафрены и купила икону архангела Михаила.
Подходя к подъезду, ответила на звонок участкового, который сказал, что скоро зайдёт, если она не против.
Ярослава успела поставить икону на журнальный столик, затем сварить магазинные пельмени и только разложила их по тарелкам, как позвонили в домофон.
Леонид Андреевич был полным, невысоким и уставшим мужчиной средних лет, с довольно непримечательным лицом, на котором разве что волевой подбородок с ямочками говорил о силе характера, а голубые глаза смотрели цепко, но лучились душевным теплом, что среди полицейских, как нашёптывала интуиция Ярославе, случалось редко.
А ещё он был вежливый и в целом производил приятное впечатление хорошего человека – это тоже подсказала интуиция. Поэтому Ярослава предложила участковому поужинать с ними пельменями или просто попить чаю. На что Леонид Андреевич согласился сразу, уточнив со смущённой улыбкой, явно ошарашенный подобным предложением, ведь пришёл-то по делу, но что пельмени любит и что голоден, как зверь.
Женя ела вяло, всего пару пельменей, запив их чаем с сухариком, затем раззевалась и сказала, что пойдёт спать, но только к маме на диван, и попросила, чтобы та её уложила. Пришлось Ярославе взять дочку на руки, участковому сказать кушать, сколько тот хочет, и не стесняться, а самой уйти в гостиную укладывать ребёнка.
В гостиной было холодно – и свет не хотел включаться. Ярослава щёлкала выключателем несколько раз, пока свет сам внезапно не вспыхнул ярко-ярко, со злостным жужжанием, словно лампочка собиралась взорваться.
Ярослава завесила шторы, поёживаясь от холода, и, действительно обнаружив балконную дверь слегка приоткрытой, сразу её закрыла. Уложив Женю, поцеловала и сказала, чтобы спала сладко-сладко! А когда вернулась на кухню, участковый уже доедал пельмени.
Она включила остывший чайник, вытащив из недр кухонного шкафчика лежалое печенье с орехами и изюмом и коробку конфет, а также бутылочку с коньяком, к нему ещё лимон порезала. Леонид Андреевич от её щедрости даже округлил глаза и разрумянился от смущения. И сразу с оживлением стал говорить, что пришёл по делу, потому что неожиданно приметы бомжа совпали с приметами подозреваемого домушника, грабящего как раз большей частью незаселённые квартиры, где ведётся ремонт под ключ, там хозяева оставляют для нанятых подрядчиков стройматериалы. Их и выносят, как и мелкую технику при наличии оной. Оттого здесь, у дома, на днях будут патрулировать в гражданском назначенные сотрудники. Сказал всё это, считай, что протараторил, выдохнул и начал чай пить с печеньем, а Ярослава налила ему в рюмку коньяка и себе тоже, и не сдерживаясь, выпила первой, зажевала лимоном. А Леонид Андреевич, наевшись печенья и приступив к коньяку, вдруг начал рассказывать о себе и попросил называть его на «ты», а лучше просто Лёней.
Он, оказалось, жил один, здесь недалеко, в двух остановках, возле гипермаркета, а раньше жили с женой в районном центре, пока та не умерла – онкология. И участковый со вздохом, медленно смакуя коньяк, пояснил, что однолюб и что пил – едва работы из-за этого не лишился, а потом с выпивкой завязал, но на сладкое подсел и оттого растолстел. И снова вздохнул, посматривая на Мельникову, словно вопрошая, не слишком ли он разоткровенничался вот так сразу?
Ярослава же выпила ещё одну рюмку коньяка, налила участковому и, перейдя, как тот просил, на «ты», немного рассказала о себе и сразу предложила тост за дружбу.
Он выпил, поблагодарил за гостеприимство и выдал свою личную визитку с номерами рабочих телефонов. Посмотрев на часы – половина двенадцатого! – уже собирался уходить.
Трубы в ванной комнате со свистом загудели, и сразу с громким плеском включилась вода. Леонид Андреевич встал, изменившись лицом, удивлённо приподняв брови, вероятно собираясь спросить: что происходит? Ярослава его опередила, задав встречный вопрос, верит ли он в чертовщину, и сразу пояснила, что квартиру получил муж совсем недавно и внезапно от дальней родственницы, нынче покойной. А ещё добавила, что в квартире вот уже какую неделю неспокойно.
- Ох, - вздохнул Лёня. - Ну и дела. Сам-то я никогда с мистикой не сталкивался, хотя другие на работе не раз рассказывали всякое. Хотя нет, что я это, вру ведь. Жена моя, Алла, иногда бывает – снится, предупреждает. И то потом сбывается, поэтому к снам прислушиваюсь. Она ещё при жизни в деревне была сильно суеверной, защищала дом от нечистой силы как солью, травами, заговорами, так и железом, гвоздями в косяках дверей, подковой на удачу – и ритуалы проводила всегда в начале мая. А я не спорил, зачем ссориться, ведь что делала – в принципе безобидно. К слову, там, в деревне, где мы жили, все такие, как жена, – суеверные, осторожные. Опасались как ведьм, так и недобрых людей с тяжёлым взглядом.
Продолжение и финал истории
На утро я проснулся, и бабушка сказала мне что я очень плохо спал и постоянно ворочился, а я говорил ей что видел страшный сон где была она , кошка наша и кто то на полтолке.
Бабушка сказала что это все из за того что я болел и слишком много смотрел ужастики.
(Естественно от меня скрыли то что это был не сон , и я воспринял это как сон и не сомневался в этой мысли.) Тогда ещё я не знал что это такое , и что бабушка знает об этом всем, о магии.
Мне стало легче, живот перестал болеть , несколько дней я пробыл у бабушки, очень много спал , и пил какие то травы. Через короткое время я и забыл что чем то болел.
Как все было в реальности, я узнал уже в старшем возрасте, когда однажды спросил у бабушки как звали нашу кошку и куда она делась.
Тут мне бабушка и поведала эту историю, как наша кошка забрала в себя все чёрное с моего живота в свой путем цыганской нити ( помните как в детстве мы мотали руки невидимой нитью друг другу и было трудно развязать, по крайней мере так казалось)) с помощью этого приёма с меня вытащили эту сущность и притянули к кошке. (Весь процесс не буду рассказывать)
На утро уйма ушла в лес и больше не пришла.
Бабушка говорит, что кошки могут забрать любое зло с дома и с человека, но только когда любят человека, и несмотря на свой величественный кошачий характер, унесёт беду далеко далеко от вас.
После этого соседства в моем теле , возможно во мне и остались какие то связи с тем миром , и по этому на меня реагируют различные сущности.
В дальнейшем я наблюдал некоторые случаи когда изгоняли бесов , и это всегда ужасно на вид.
Но об этом я расскажу как нибудь в другой раз.
Фотоловушки
Всем привет, ходил проверял фотоловушки в лесу в некоторых местах, увы ничего нет. Поставил в другие места , посмотрим , может что то и увидим.
Историю про мой случай расскажу позже, не теряйте
Ночь и ужасная находка в заброшенной воинской части
Это произошло 13 февраля 2022 года. Мы с другом решили вечером сходить в лес, в заброшенную воинскую часть (даже не спрашивайте почему, мы просто любим незапланированные путешествия). Путь был трудным, идти по сугробам было тяжело, но расстояние было не так уж велико - 3 км. Когда мы только приближались к заброшенной территории, то увидели вдалеке 2 темных силуэта и заметно испугались. Потом они исчезли, и нам это показалось странным. Мы обошли и осмотрели 2 барака, там был разный мусор, бутылки, провода и так далее. *Следы других людей на снегу также не были видны* Мы решили пойти дальше по тропинке, которая вела глубже, но.. черт возьми, то, что мы увидели дальше, потрясло меня... Первое, что я увидел, было оторванное копыто. Но мы идем дальше.. и.. Я увидел выпотрошенный труп лося. Шкура была снята, копыта сломаны, голова была полностью без кожи, чистая окровавленный череп со сломанными зубами и (как мне показалось) вдавленным черепом. Только представьте, вы стоите посреди воинской части в глухом лесу, где нет ни одного человека (скорее всего), ближайшая дорога находится в 3 км от вас, вы слышите только свое собственное дыхание и дыхание друга. Пустая, жуткая, гнетущая атмосфера с трупом. Моему другу эта ситуация показалась "забавной". Ведь он еще не осознал, в какой ситуации мы сейчас находимся. Мы быстро сфотографировали это дерьмо и убрались оттуда к чертовой матери. Я думал, что те силуэты, которые мы видели, все еще там, но, к счастью, нам либо показалось, либо они просто не хотели нас трогать. К счастью, мы вернулись целыми и невредимыми. Это было пиздец как стремно.
Самолет на бычьих ногах (рассказ на основе страшилок из пионерского лагеря)
Автор Волченко П.Н.
Жил рядом с аэропортом, буквально в двух шагах, от него, мальчик Витя. Законопослушный пионер, отличник, да и вообще – мальчишка верный идеалам коммунизма, вечно жалеющий о том, что родился он не в героические времена революции, или же еще более героические времена Великой Отечественной войны. Аэропорт, маленький, уездный, с парой лишь взлетных полос был от него лишь через дорогу, за высоким сетчатым забором с колючей проволокой поверх него, забора, намотанной.
Витя, каждое утро, как только просыпался, смотрел в окно, и видел тот самый забор сетки рабицы, а за ним бетонку взлетно-посадочной полосы, после которой на высоком шесте чулок матерчатый белый в красную полоску, что в ветреные дни надувался, и торчал в сторону колом, указуя силу ветра, а еще дальше, через широкую бетонку, на которой разворачивались самолеты, высоким, корябающим небо шпилем, торчала башня то ли диспетчерской, то ли наблюдения.
Он наскоро делал зарядку, чистил зубы, завтракал, одевался и бежал в школу, а после, на обратном уже пути, после уроков, всегда неспешно брел вдоль забора, и все думал – как бы ему пробраться на сам аэропорт. Даже как то перелезть пробовал через забор, да только порвал свою темно-синюю школьную форму об острые шипы колючки, да едва шелковый красный галстук на той самой колючке не оставил – зацепился неудобно, едва-едва его с шипа снял, чтобы не разорвать.
Пацаны одноклассники ему завидовали. Как никак каждый день видит он самолеты, из окна на них смотрит, даже вместе с ним к забору ходили, хоть и крюк потом делать приходилось немалый, и тоже вздыхали, и тоже хотели пробраться на летное поле, чтобы самолеты поближе разглядеть. Те хоть и небольшие были, не Ту какие, а все больше кукурузники, но все же интересно. Вот только не знали пацаны одноклассники, что Вите хочется перемахнуть через забор с колючкой не по этой причине, а всего лишь из-за одного самолета, который он никогда днем не видел, да и по ночам не мог разглядеть – ночью только один фонарь у башни и светился, до взлетной полосы недосвечивая.
В особенно темные, безлунные ночи, раздавался далекий стрекот и гул самолета. Витя прижимался к темному окну носом, вглядывался, но едва-едва мог различить темный силуэт на фоне черного неба, и вдруг, резко, мимо света фонаря вышки проносилась черная крылатая тень, и потом, вместо визга колес о бетон полосы, через открытую форточку окна, слышался… цокот быстро несущихся копыт.
И ближе к утру снова звук – громкий, чихающий, нарастающий рокот раскручивающегося винта, звонкий цокот копыт, и та же тень, то первых проблесков рассвета, уносилась ввысь. Витя вглядывался в нее до рези в глазах, но не мог разглядеть. И только стоило ей скрытся, как тут же красились несмелым багрянцем облака, показывался в далеком-далеке вниз по склону край светло желтого, восходящего солнца.
Именно для того, чтобы хоть одним глазком глянуть на этот самолет, Витя и хотел попасть на аэродором.
Однажды, когда он несся домой со школы особенно быстро, спешил, чтобы влететь в дом и с порога закричать: «я пятерку по контрольной получил!» - он споткнулся об незаметный в траве камень, и растянулся вдоль забора аэродрома. Тут же и мысль: «мать заругает за пузо грязное», но эта мысль лишь промелькнула, потому как узрел он прямо под носом нечто.
Это нечто – была небольшая ложбинка, неглубокая, уходящая прямо под забор аэродрома, и если просто идти, проходить мимо, то ничего не различить из-за травы, но теперь.
Витя скинул портфель, и, как был, в школьной форме, при галстуке, пополз в ложбинку. Спина, конечно же, уперлась в трубу, но он все упирался, отталкивался ногами, тянулся, цеплялся руками. Послышался треск материи, и вот уже он, Витя, по ту сторону извечного препятствия. Оглянулся, сквозь сетку рабицу увидел и портфель свой, валяющийся в траве, и дальше, в отдалении, дом свой – вот он и внутри.
Скинул пиджачок школьной формы, глянул на его спину – шов разошелся. Ничего – это быстро подлатается, вот только синюю рубаху не стоит травяным соком пачкать. Снова пиждак многострадальный накинул, застегнулся, пополз обратно.
Ночи он ждал с нетерпением. Луну он не отслеживал, но верилось ему, раз нашел он лазейку, значит и шанс у него появится сразу, и значит ночь будет темная, безлунная, черная-пречерная, такая, что хоть глаз коли.
Стемнело, Витя припал к окну, вглядывался в ночной небосвод. Темно – ни звезд, ни луны не видать. Как был, в одних трусах да майке, подошел к двери детской, приложил ухо к крашеной ее ровной поверхности, затаил дыхание, прислушался. Ни звука не доносилось из-за двери. Тишина. Может быть мама с папой спят уже?
Не торопился, стоял так долго, что уже замерз, но так ничего и не расслышал. Тогда, как мог тихо, оделся в повседневную уличную одежду: штаны вельветовые штопанные перештопанные, футболку старую, и тихо приоткрыл дверь. Темно, шел по памяти, выставив руки вперед, пробирался к выходу. Нащупал дверь, ботинки, тихонько, чтоб не скрипнула, открыл ее и выскользнул в сени, а после и на улицу, где и обулся.
Уже через пять минут он брел вдоль забора, ногой прощупывая траву, чтобы найти ту самую ложбинку. Нога провалилась в шелестящую траву почти по колено – вот оно!
Он улегся на землю и пополз под забор. На этот раз не зацепился, не порвал ничего, и вот уже перебрался на ту сторону. Вдруг стало ему немного страшно. Он на запретной территории. А вдруг сторож, а вдруг заловят, а вдруг…
Но что теперь думать. Он пошел на свет единственного фонаря, а вокруг шепталась трава, изредка подвывал ветер и в окружающей темноте чудилось ему какое-то движение, будто следуют за ним, на грани слуха, на грани видимости некие некто. Он и сам не заметил, как сначала пошел быстрее, а после и вовсе – побежал, да так, что ветер в ушах свистел. Добежал почти до границы света, туда, где на летном поле стоял одинокий дощатый кукурузник, остановился, переводя дух. Огляделся. Все было спокойно. На фоне темно синего небо бултыхался и хлопал чулок ветроуказателя, едва слышно шелестела высокая трава. Ночь, глухая, темная ночь.
Он залез под крыло кукурузника, уселся прямо на бетонку, обхватил озябшие плечи руками и стал ждать. Время тянулось долго, и снова стало все вокруг таинственным, пугающим, да еще и кукурузник этот древний то крылом скрипнет, то струнным низким голосом понесет от его растяжек меж крыльями, то особенно громко и заполошно хлопнет трепыхающийся ветроуказатель, да так, что Витя вздрогнет, да по сторонам заозирается испуганно.
Он уже едва ли не зубами стучал от ночной прохлады, а может быть и стучал бы, если бы страх его не сдерживал, под стук зубовный особо и не расслышишь ничего, вот и держался. И снова гул низкий и тихий, на грани слуха, наверное по растяжке кукурузника пришелся особо хороший порыв ветра, но… нет – гул нарастал, приближался, и вот он уже разбился на скорый перестук-стрекот, и на холсте темного неба появилась сплетенная из мрака тень.
Гул нарастал, Витя соскочил с места, перебежал за невысокий бетонный блок, что стоял чуть в отдалении, присел за ним на корточки, выглянул.
Самолет уже было видно: широкий размах черных крыл, длинное, акулье тело его вырисовывалось чернильным мраком на темно-синем фоне, и вот он уже закладывает вираж, заходит на посадку, вот сейчас коснется взлетной полосы и… стук копыт, быстрый, скорый, дробный, далеко разносящийся в ночной тиши.
Самолет пробежал скоро пробежал по полосе, и замер в отдалении. Всего то метров пятнадцать отделяло его от спрятавшегося, замершего Вити. Видно было плохо, что там у него за шасси такие стучащие, но вот то как он стоял, вздымая то одно крыло, то другое, было похоже на то, будто с ноги на ногу переминается.
Витя даже забыл, как дышать. Только сердце его бухало в ушах, да похлопывал чулок ветроуказателя за спиной. Что же это? Что? Он и хотел, и боялся, выползти из своего укрытия, и в обход, по траве, подползти поближе, когда…
В ночи громко фыркнуло, как лошади фыркают, - Витя ойкнул громко. Заскрипело что-то, и он увидел как от самолета потянулись тени, как фигуры – черные, бесшумные, на поводках столь же черных нитей за ними, что как пуповины тянулись от них к самолету.
Тени шли на его «ой», он еще думал, что может просто в его сторону, но нет – к нему, явно к нему, и тогда он соскочил, и помчался со всех ног прочь – к свету, под фонарный столб у вышки.
Позади не раздавалось ни звука, тишина, но он знал, что тени следуют – летят по-над бетоном летного поля, прямо за ним, а может его уже и догоняют, и еще чуть-чуть – схватят, сцапают!
Влетел в круг желтого света на всем ходу, прямо на столб, обхватил его руками на бегу, и ноги вылетели из под него вперед и он бухнулся на землю, мгновенно перевернулся на четвереньки и уставился назад.
Вот они – тени за кругом очерченным светом, встали, замерли, и то ли это трава шелестит, то ли сердце бухает, но будто шепот от них исходит, шуршание, зовущее, негромкое, тянущееся.
- …витя…витя…витя… - слышал он едва-едва, и меж именем его, как шорохом присыпанные паузы, будто и тогда говорят что-то, да только не разобрать ничего. Да и то как звали его – может и в голове, от страха, у него рождалось, а может и…
Теней все больше и больше было на краю круга света, они как водой растекались вокруг, обступали, заслоняя от него далекие огоньки города, и наползала с ними тишина ватная и непроницаемая. Вот уже и едва слышно как хлопает ветроуказатель, а вот и вовсе неслышно, а вот и пропал отдаленный гул дороги, что далеко-далеко отсюда, и чей звук был так привычен, что Витя его даже и не замечал, а заметил лишь теперь, когда он стих. И шепот зовущий был все громче, и вот он уже в коконе темноты, что и вокруг света, и над фонарем нависла – замурован во мраке.
А после мрак, будто туман, вдруг развеялся, пропал и все снова стало как и было, и даже силуэта самолета того странного, что должен быть на летном поле – не видно. А видно забор вдалеке, видно горящее окно их дома, и у забора стоит кто-то, а после:
- Витя, - голос явственный, знакомый, злой и зовущий издали – мамин голос, - А ну сюда! Тоже, надумал ночью из дома сбегать! Витька! Я тебе ремня всыплю! Быстро домой!
Витя вздрогнул, соскочил было, шаг сделал, и замер. Показалось ему, что проплывают за светом какие то струйки туманные, черные, как дымок легкий, курящийся.
- Что замер! Я тебя вижу, паскудник, а ну – марш домой! – мама кричала громко, а Витя стоял недвижно. Боялся.
- ИДИ СЮДА! – рявкнуло так, что у него уши заложило, зазвенело в мозгах, - Мелкий паскудник! ИДИ СЮДА!
И он сделал шаг назад, почувствовал, как прикоснулся спиной к столбу и медленно сполз на землю, выпростал из под себя ноги, уселся. И снова мрак окружил его, закупорил все звуки, огоньки свата города вдалеке, снова тишина, снова мрак за светом повсюду.
Сколько он так просидел, он не знал. Может час, а может и все пять, но все это время он слышал тихий призывный шепот, видел как тьма кружит вокруг света, сидел и ждал. И вдруг, резко, с шипением сотен тысяч змей мрак стал плавиться, выгорать красными искристыми точками, и он увидал сквозь эту пелену распадающейся тьмы свет рассвета. Вставало солнце там, в отдалении, за горизонтом, увидел он облака на небе подсвеченные красным рассветным заревом, соскочил с места радостно, улыбаясь.
Мрак распадался, рвался, не хотел уходить – истлевал, но вот от него уже и ничего не осталось. И Витя смело шагнул вперед, и еще шаг, и еще… черный хлыст тьмы рванулся к нему, Витя резко отпрянул, повалился на спину, и хлыст, как об щит, ударился об яркий фонарный свет, зашипело, завыло в ушах, полыхнуло ярко пламенем и снова тьма. Кругом тьма – нет рассвета, чернота кругом и мрак – ночь непроглядная.
Тьма…
Он сидел у столба, обхватив руками колени, сидел и плакал. Уже и папа его звал, и злой сторож наставлял на него черные жерла двустволки, и собака злая, сторожевая, огромная, как медведь, мчалась на него из темноты – он не двигался, все эти мороки разбивались о желтый фонарный свет. Лишь бы только он, фонарь, не погас, лишь бы…
И он погас. Погас и тьма, торжествуя, ринулась к Вите, ринулась, обняла его со всех сторон, присосалась к нему холодом своим колючим, зашептала прямо внутри головы непонятное, и вдруг распалась – завизжала резко, страшно, так что все пропало – мысли, страх, воспоминания – такой был это визг.
И свет зари хлынул, пролился на летное поле. Витя увидел, как черные тени на огромной скорости впитывались, втягивались обратно в самолет, что в рассветном свете был хорошо видим. Огромный, тоже черный, на крупных – бычьих ногах, и будто живой, играющий мышцами, сплетенными из темноты. И даже не дожидаясь, когда последние тени втянутся в него, он, цокая черными копытами, об бетон, развернулся, поскакал по полосе прочь, затарахтел заводящийся на бегу двигатель, и он взмыл ввысь, закладывая свечку – прочь от солнца!
Но то разгоралось ярче и ярче, и уже не скрыться, не убежать, и Витя видел, как заполыхал самолет на бычьих ногах огнем, полыхнул ярким, белым светом, как сварка, и растворился в рассветном небе, истлел легким темным, едва заметным, дымком.
- Все, - тихо сказал он сам себе, но с места не двинулся, а все так же сидел, обхватив колени руками, и ждал. Чего он ждал – не знал и сам. Просто сидел и сидел, никому и ничему больше не веря.
Его нашел диспетчер, когда утром шел на работу. Мальчуган, холодный как лед, замерзший, но недвижимый, сидел под давно погасшим фонарем. Сидел обхватив колени, смотрящий в одну точку.
- Мальчик, ты кто? – спросил диспетчер, но тот не ответил, не шелохнулся.
- Мальчик, - он подошел ближе, присел напротив него на корточки, - мальчик. Ты меня слышишь?
Тот молчал. Диспетчер протянул руку, потряс мальчугана за плечо, никакой реакции. Разве что почувствовал диспетчер, какой этот мальчуган холодный, будто мертвец, да и только сейчас он понял, что это не белобрысые выгоревшие на солнце волосы у мальчугана, а то что он сед – сед как лунь, как древний старец.
- Малыш, - вкрадчиво спросил он, - ты откуда?
Мальчик посмотрел на него, и у диспетчера захолонуло сердце, взгляд мальчишки был пустой и прозрачный, как у размороженной рыбы.
- Самолет, - тихо прошептал он, - самолет на бычьих ногах.
Диспетчер накинул на него свой пиджак, обхватил, взял на руки, и понес его в диспетчерскую. Там быстренько заварил чай для малыша, позвонил в милицию. Участковый приехал быстро, соскочил с мотоцикла, скорым шагом вошел в диспетчерскую. Витя сидел за столом в накинутом пиджаке диспетчера, перед ним остывал нетронутый чай.
Вскоре и шум поднялся там – за забором, это мама с папой искали его, на шум выскочил милиционер – позвал родителей. Те тормошили Витю, звали по имени, ругались, умоляли. Но он их будто не видел.
В себя он пришел только ближе к ночи, когда его укладывали спать. И не очнулся, не пришел в себя по нормальному, а дико завизжал, когда папа выключил свет в его комнате.
- Свет! Свет! Включите свет! – орал он не своим голосом, и папа щелкнул выключателем. А после успокаивал сына, который будто только-только очнулся от жуткого кошмара.
Теперь уже Витя стал большим, вырос, стал уважаемым человеком на хорошей должности, все же хорошо учился. Обращаются к нему не иначе, как Виктор Николаевич. Виктор Николаевич женат, у него двое детей, но и по сей день он никогда не выключает свет, и по сей день ему вдруг кажется, что он все так же сидит у столба, все так же охватывает руками свои тощие, мальчишеские коленки, и ждет рассвета.
А теперь и история в том формате, в каком она звучала в пионерском лагере:
Диспетчер устроился работа на аэродром. Ему сказали, чтобы, если он вдруг задержится до темна, никогда не выходил встречать самолет, который прилетит ночью. И вот он задержался на работе, уже стемнело и слышит – летит самолет. Он к окошку – и правда, подлетает. Садится. Не вышел тогда диспетчер его встречать, только удивился.
В следующий раз задержался, и снова прилетел самолет, и видит тогда диспетчер, что самолет то не простой, а как то садится странно – цокает, а не скрипит шасси. Но и во второй раз он не вышел его встречать.
И задержался он в третий раз, и снова прилетел самолет, и не удержался тогда он, вышел посмотреть, что это за странность такая, и видит что самолет полностью черный, а стоит он не на шасси, а на бычьих ногах. Побежал он от него, а самолет за ним…
Пришли другие работники утром, а диспетчера и нет – пропал. И с милицией его искали, и у родственников спрашивали – так и не нашли его. И если ты видишь ночью самолет летящий, то знай – это самолет на бычьих ногах летит, чтобы забрать кого-то.
Хорошо разбираетесь в звездах и юморе?
Тогда этот вызов для вас! Мы зашифровали звездных капитанов команд нового юмористического шоу, ваша задача — угадать, кто возглавил каждую из них.
Переходите по ссылке и проверьте свою юмористическую интуицию!