Воронеж. Барахолка. Толкучка. Птичий рынок
Всем привет!!!
Частенько захаживаю на Толкучку.... много всякого интересного бывает и даже зависит от времени года.
Кто то приносит из дома книги или вещи, а кто то занимается археологическими раскопками!
Можно пообщаться и даже бывают спорят до хрипоты...
Но самая прелесть - это то, что можно ПОТОРГОВАТЬСЯ!!!
Да, да! Забываемый, из за супермаркетов или ларьков, способ, с экономить, где то десятку, а может и 100.... а может и больше!
Сегодня не особо торговая погода, но все таки торговый люд вышел на работу...
Владимир Гиляровский – писатель и журналист, гнувший кочерги и ломавший рамки
Владимир Гиляровский — писатель, поэт, журналист, актер, москвовед, атлет, акробат, солдат, искатель приключений, да просто человек-глыба, которому его друг Антон Чехов говорил: «Тебя не опишешь, ты ломаешь все рамки».
Гиляровский хоть и не святой, но все же своего рода покровитель отечественной журналистики. Он был идеалом репортера: бесстрашный, находчивый, быстрый, легко входящий в доверие, готовый рисковать жизнью из чистого азарта. Кипучая натура всегда влекла Гиляровского туда, где опасно и интересно.
Богатырские корни
Гиляровский любил играть не только в театре, но и в жизни и лучше всего чувствовал себя в роли несокрушимого богатыря, удалого казака, которому море по колено. Современники с удовольствием признавали в нем былинного героя, невесть как попавшего в реальный мир.
Знаменитый актер и театральный педагог Михаил Чехов свидетельствовал: «Гиляровский обладал громадной силой, которой любил хвастануть. Он не боялся решительно никого и ничего, обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за заднее колесо извозчичьей пролетки удерживал на всем бегу экипаж вместе с лошадью. В саду «Эрмитаж», где была устроена для публики машина для измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем из земли».
Откуда в одном человеке такая геркулесова мощь, становится понятно, если вспомнить, среди каких людей рос Гиляровский. Чего стоил один его воспитатель – беглый матрос Китаев, «квадратный человек», в 60 лет легко раскидывавший с десяток мужиков. Он обучил мальчика необычным приемам борьбы, которую писатель впоследствии распознал как джиу-джитсу.
Под присмотром старого матроса подросток Володя освоил ценный навык – гнуть пальцами монеты, впоследствии не раз помогавший ему утверждаться среди лихих людей. Силачом был и дед Петр, к тому же двухметрового роста. Сам дядя Гиляй, как нашего героя прозвали в Москве, был невысоким и коренастым.
Вологодский запорожец
Гиляровский писал, что родился в «глухих Сямских лесах Вологодской губернии»; местные архивисты предполагают, что это было сельцо Горка. Будущего удальца воспитывали сказочная таинственность Русского Севера и вольная воля южных степей: дедом Владимира был кубанский казак Петр Усатый, при переселении на север записавшийся в мещанское сословие и ставший Мусатовым. Он напитал воображение нашего героя рассказами о Запорожской сечи.
Много позже художник Илья Репин будет писать другу Гиляю письма на открытках с репродукцией своей картины «Запорожцы», намекая, что тот – вылитый персонаж со знаменитого полотна. Общим местом было и сравнение Владимира с гоголевским Тарасом Бульбой. Гордясь казачьими корнями по материнской линии, биографию своего отца, Алексея Ивановича, Гиляровский предпочел исказить, умолчав, что тот служил помощником пристава. Видимо, писателю, особенно при большевиках, не хотелось упоминать, что отец работал в «силовом ведомстве», и в мемуарах он сделал его помощником деда Петра, а тот управлял барским имением.
Неверно указал наш герой и год своего рождения: лишь в начале XXI века открылось, что Гиляровский появился на свет не в 1853-м, как считал он сам и как написано на его могильном памятнике, а двумя годами позже.
Нигилисты и цирк
Гиляровский — юнкер. 1871 год
Жизнь явно готовила Владимира не к канцелярской работе. В окружавших его мужчинах бурлила сила, они обожали охоту, и он сам убил медведя в 14 лет. Объездивший весь свет матрос Китаев бередил душу юноши рассказами о своих похождениях. А тут еще в Вологду, куда Гиляровские переехали в 1860-м, прибыл цирк обрусевшего араба Гуссейна Бен-Гамо, и никогда не испытывавший трудностей с завязыванием знакомств Володя скоро стал своим в семье циркачей, где учился акробатическим трюкам.
Еще одним важным фактором, повлиявшим на личность Гиляровского, стала «вологодская вольница»: город в те годы был полон политических ссыльных, при этом местная знать и администрация благоволили им, и те жили вполне свободно. Помещица Мария Кудрявая организовала для политических (их вологжане собирательно называли «нигилистами») артель по производству сливочного масла. За большие деньги оно продавалось в Москве и других городах. Бренд «Вологодское масло» пошел как раз оттуда, от Кудрявой и ее нигилистов.
Гиляровский – участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов
Побег на Волгу
Юный Гиляровский завороженно слушал революционные разговоры старших товарищей, в том числе истории о Стеньке Разине, особенно впечатлявшие его. В гимназии учили, что Разин – исчадие ада, а нигилисты называли героем. Вся эта народническая романтика сыграла свою роль, когда 16-летний Владимир, не сдав гимназический экзамен, сбежал из дома и отправился бродить «по Руси» без денег и документов. Не желая компрометировать отца, в скитаниях Гиляровский представлялся Алексеем Ивановым.
Добравшись до Костромы, он узнал, что на Волге свирепствует эпидемия холеры. Это совсем не смутило искателя приключений и, более того, помогло ему получить «работу мечты» – занять место умершего от болезни бурлака. Бурлачий труд начинал становиться анахронизмом: судовладельцы переходили на паровую тягу, и только те, кто считал, что пароходы приводятся в движение душами утопленников, сохраняли верность старым традициям. Любопытно, что Репин писал свою знаменитую картину как раз в это время, но едва ли на ней можно разглядеть Гиляровского: тот провел в «аравушке» (как называли бурлачью бригаду) три недели, дойдя от Костромы до Рыбинска. Однако же за это небольшое время он успел заслужить прозвище Алеша Бешеный, потому что его энергии хватало и на тяжелую работу, и на то, чтобы удивлять изнуренных коллег акробатическими номерами.
В. А. Гиляровский и В. Г. Григорьев (актер). Москва. 1880-е гг.
Элитный грузчик
Бурлаки далеко не всегда были теми полудохлыми страдальцами, какими их изобразила кисть Репина. Нередко под личиной смиренных работяг таились разбойники. Потрудившись на путине, они сколачивали банды и пускались во все тяжкие, грабя в том числе и речные суда из тех, что еще недавно волокли. В одну из таких банд чуть было не угодил Гиляровский. Присмотревшись к дюжему парню, лихие «авторитеты» пригласили его в свой готовящийся «проект», но дело обернулось иначе. Оказалось, что в Рыбинске, бывшем в те годы важным торгово-транспортным узлом, существовала бригада грузчиков (крючников), созданная легендарным атаманом Репкой, бурлаком, богатырем и разбойником. А поскольку сам атаман находился под арестом, его команда усиленно работала, откладывая деньги на организацию побега.
Так Алеша Бешеный стал членом эксклюзивной артели крючников, члены которой не только зарабатывали намного больше других работяг, но даже внешне выделялись, щеголяя в жилетках красного сукна, обшитых «то золотым, то серебряным, смотря по степени силы, галуном». Гиляровский быстро привык таскать на себе девятипудовые (144-килограммовые) мешки с мукой, но вскоре его жизнь резко взяла иной курс. Отправившись в воскресенье в баню, он неожиданно встретил на улице отца. Алексей Иванович, к его чести, скорее порадовался успехам сына-бугая, нежели упрекнул его, но все же уговорил вернуться домой.
Несостоявшийся офицер
Но до дома будущий москвовед так и не доехал. Встреченный на пароходе отцовский друг-военный предложил отдать искавшего применение своей силушке Гиляровского-младшего на юнкерскую учебу в 173-й Нежинский полк под Ярославлем, что без лишних раздумий и было сделано. Впрочем, и офицерская карьера нашего героя не задалась. Из полка он попал в Московское юнкерское училище в Лефортове, откуда через месяц его выслали обратно по нелепой причине. Он случайно нашел возле училища ребенка-подкидыша и принес его в часть. Эта невинная история быстро распространилась среди юнкеров и стала предметом шуток, так что начальство предпочло избавиться от источника шума без объяснения причин.
Владимир вернулся в полк под Ярославлем, но, как и в случае с провалом на экзамене, его тщеславие не позволило оставаться в полку с репутацией неудачника. Он предпочел стать зимогором, как в тех краях называли бродяг. Чтобы не протянуть ноги с голоду, устраивался на разные работы: в пожарную команду, на вредное производство свинцовых белил, за пару лет сводившее в могилу любого здоровяка (там он неожиданно встретил того самого атамана Репку), но всякий раз судьба гнала Владимира вперед, к новым приключениям, среди которых были побег из полицейского участка в Казани, куда его упекли, приняв за революционера, работа объездчика на конном заводе в калмыцких степях, затем цирк в Ростове-на-Дону и гастроли с различными театрами. Такое впечатление, что Гиляровский в принципе мог делать все, что угодно, и, родись он веком позже, мы бы рано или поздно обнаружили его на Байконуре готовым к полету в космос.
Подвиги пластуна
Учитывая, что почти все в жизни Владимир любил делать напоказ, на сцене он чувствовал себя, как рыба в воде. Гиляровский провел не один год, играя в театрах Пензы, Рязани, Тамбова и в конце концов Москвы. В середине этого периода он успел побывать на войне.
То была Русско-турецкая война 1877–1878 годов, и провел он ее совершенно по-гиляровски. Владимир попал рядовым на Кавказ, где скоро заскучал, так как боевых действий его часть не вела. Казалось, больше, чем какие-либо патриотические чувства, им двигала жажда испытаний, желание оказаться в самой дикой заварухе. Поэтому вскоре Гиляровский попросился в отряд пластунов, или охотников, как их еще называли. Мы могли бы назвать это спецназом: охотники выполняли самые рискованные задания и были морально готовы к тому, что живыми с войны они, скорее всего, не вернутся. Для Гиляровского все это было «смертельно любопытным», по точному выражению Константина Паустовского.
И хотя официально война окончилась довольно скоро после прибытия на фронт нашего героя, еще полгода после ее завершения пластуны выполняли особые задания, отлавливая и уничтожая засевших в горах турков-башибузуков. Бои шли почти каждый день. За отвагу Гиляровский получил Георгиевский крест.
Москва. 1900-е гг.
Забытый поэт
В начале 1880-х Владимир осел в Москве, где играл в одном из первых частных русских театров, основанном Анной Бренко. Однако скоро он «окончательно бросил сцену и отдался литературе», после того как журнал «Будильник» опубликовал его стихотворение о Волге. Чтобы понять, насколько важным это событие стало для Гиляровского, процитируем автора: «Это был самый потрясающий момент в моей богатейшей приключениями и событиями жизни. Это мое торжество из торжеств».
Ему нравилось считать себя именно поэтом. В «Моих скитаниях» Гиляровский вспоминает, что первые стихи пришли к нему еще в ранней молодости под влиянием бурлацкого опыта. Подчеркивая, что он не банальный рифмоплет, сочиняющий стишки «от ума», а истинный поэт, творящий по наитию свыше, Гиляровский говорил писателю Александру Зуеву: «Это не работа, это отдых души и сердца и голове покой: она у меня в поэзии не участвует – стихов я не делаю, они сами рвутся и льются с пера, когда время приходит».
Однако Гиляровский не мог не замечать, что на его стихи современники реагируют менее восторженно, чем на согнутую им кочергу. Даже одухотворенный Блок при знакомстве с Гиляем вспомнил в первую очередь, что видел его портрет на обложке журнала «Гимнаст».
Редакционный день "Будильника". Рисунок Н. Н. Чемоданова. Стоит второй слева - А. П. Чехов, в дверях - В. А. Гиляровский
Человек, который знал всех
В памяти потомков стихи Гиляровского и вовсе отошли на второй план по сравнению с его репутацией непревзойденного репортера. Ее он заслужил, работая в ежедневной газете «Московский листок», издававшейся писателем и журналистом Николаем Пастуховым.
В принципах Пастухова было добывать самую свежую, самую горячую информацию обо всех городских происшествиях, опережая другие издания, и в этом деле Гиляровского не надо было уговаривать и мотивировать. Благодаря харизме, дерзости, а временами и подкупу он выстроил большую сеть информаторов – от бродяг и уголовников с Хитровки до солидных чинов в полиции и пожарной службе.
«Гиляровский был знаком решительно со всеми предержащими властями, все его знали, и всех знал он; не было такого места, куда бы он не сунул своего носа, и он держал себя запанибрата со всеми, начиная с графов и князей и кончая последним дворником и городовым. Он всюду имел пропуск, бывал там, где не могли бывать другие, во всех театрах был своим человеком, не платил за проезд по железной дороге и так далее. Он был принят и в чопорном Английском клубе, и в самых отвратительных трущобах Хитрова рынка», – писал Михаил Чехов.
В. А. Гиляровский и его корреспонденты - обитатели московских трущоб. Начало 1900-х
«И роскошная обстановка, и избранное общество, и московские трущобы, где я часто бывал, – все это у меня перемешалось, и все создавало интереснейшую, полную, разнообразную жизнь. И все это у меня выходило очень просто, все уживалось как-то...» – констатировал сам Гиляровский.
Бешеный репортер
Гиляровский брался за репортажи, непосильные для других. Он единственный провел журналистское расследование пожара на Орехово-Зуевской фабрике Морозовых, жертв которого фабриканты тщательно скрывали. За такое его чуть было не выслали из города, но Пастухов отстоял.
Гиляровский первым, хитростью пробравшись в вагон, где ехали высшие чины, и запершись в туалете, прибыл на место жуткой катастрофы, когда летом 1882-го под Кукуевым сошел с рельсов и погиб целый пассажирский состав. Две недели провел он на месте происшествия, пока рабочие откапывали погибших, регулярно отсылая в Москву подробные очерки, и настолько, по собственным словам, пропитался трупным запахом, что его еще долго преследовали обонятельные галлюцинации, и он несколько лет потом не мог есть мяса.
Среди крупных журналистских подвигов Гиляя – репортаж о трагедии на Ходынском поле во время торжеств по случаю коронации Николая II в 1896 году.
Лишь однажды Гиляровский опоздал с репортажем. Но причина была уважительной: придя на Каретный Ряд наблюдать за рискованным полетом, который какой-то старый немец затеял на ветхом воздушном шаре, Гиляровский вызвался и сам участвовать в этой, казалось, безнадежной, но «смертельно интересной» затее, так как помощник немца со страху напился и на место старта не явился, прислав передать, что идти на верную гибель не намерен. А Гиляя ничто не смутило, и вскоре он уже парил над Москвой в едва достававшей ему до колена корзине воздушного шара. Приземлились они где-то в Люберцах, и на последний поезд в Москву Владимир не успел, потому и не привез заметку вовремя.
«Душевный человек»
«Листок» был далеко не единственным изданием, с которым сотрудничал Гиляровский. Его тексты печатались в «Русской мысли», «Русском слове», «Голосе Москвы», «Будильнике», «Осколках» и других газетах и журналах. А редакция «Журнала спорта» одно время располагалась прямо в квартире Гиляя.
В конце 1880-х Гиляровский объединил свои заметки об обитателях московского «дна» в книгу «Трущобные люди», но ее тираж был уничтожен. Хотя все эти статьи по отдельности выходили в тех или иных изданиях, собранные вместе, они произвели на цензуру самое тягостное впечатление: «Сплошной мрак, ни одного проблеска, никакого оправдания, только обвинение существующего порядка».
«Душевный человек Гиляровский, за чернь стоит», – приводит разговор двух работников трактира в своих воспоминаниях писатель и ученик Гиляя Николай Морозов.
Все те главные произведения, которыми Гиляровский известен большинству современных читателей, он написал и опубликовал в конце жизни, после революции: «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», а «Люди театра» и «Москва газетная» вышли уже после смерти писателя.
Приключения в Сербии
Некоторые газетные задания едва не стоили Гиляровскому головы в самом прямом смысле. В 1899 году он отправился в Белград, чтобы написать для петербургской газеты «Россия» материал о сербских и албанских землях. Он застал сербскую столицу в чрезвычайном положении: только что была совершена попытка покушения на короля Милана I, и в городе шли жесткие политические репрессии. Местные журналисты, на помощь которых Гиляровский рассчитывал, уже сидели в тюрьме.
Гиляровский в Кабарде, 1890-е
Разведав обстановку, Гиляй понял, что угодил в переплет: король собирался использовать инцидент для поворота политики в антироссийском направлении. Поимка русского репортера, прибывшего в Белград едва ли не в день покушения, была на руку тем, кто желал найти в этом преступлении «российский след».
Ему удалось убежать через Венгрию, спрятавшись на пароходе. «Россия» публиковала телеграммы, в которых Гиляровский описывал белградские репрессии. И хотя формально сербский вояж потерпел неудачу, благодаря этим репортажам удалось спасти почти 60 оппозиционеров, приговоренных Миланом I к расстрелу. Телеграммы Гиляя читали и в русском МИД, и они заставили международное сообщество вмешаться в происходящее в Сербии и остановить репрессии.
Друзья Гиляя
В 29 лет Владимир женился на Марии Мурзиной, сироте, как и он, обожавшей театр. Спустя год у них родился сын Алексей, умерший во младенчестве, а еще через год – дочь Надежда, впоследствии ставшая историком театра, редактором и издателем рукописей отца.
Жена В. Гиляровского Мария Ивановна. 1896
Дом Гиляя в Столешниковом переулке был открыт для любых гостей. Его и вправду в Москве знали почти все, от последнего бродяги до Льва Толстого, которого, по рассказам Гиляя, он непринужденно угощал своим любимым нюхательным табачком.
Александр Куприн называл его своим «крестным отцом по литературе и гимнастике», а «император символизма» Валерий Брюсов воспел в стихах:
«Все мы жалки и тощи
в этой дряхлой вселенной,
в мире бледных кикимор.
Слава радостной мощи,
все ж в тебе неизменной,
Гиляровский Владимир».
Гиляровский был на короткой ноге с Шаляпиным, Горьким, общался со множеством художников: Репиным, Коровиным, Левитаном и людьми театра, о которых написал отдельную книгу.
Особая дружба связывала Гиляя с Антоном Чеховым. «В нем есть кое-что ноздревское, беспокойное, шумливое, но человек это простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам», – объяснял Чехов в письме Горькому.
Дочь В. А. Гиляровского Надежда
Дружил наш герой и со Станиславским, водил мхатовцев, готовивших постановку «На дне», в трущобы Хитровки, чтобы они набрались опыта. Роль московского Вергилия Гиляровский с удовольствием исполнял для всех желающих.
В новом фильме Карена Шахназарова «Хитровка. Знак четырех» (2023) Станиславский и Гиляй (последнего играет Михаил Пореченков) – этакие московские Холмс и Ватсон, расследующие преступление. Странно, что это первое кино о Гиляровском, а ведь о его жизни можно было бы снять сагу не хуже, чем об Индиане Джонсе.
Ласковая душа
Знакомых Гиляровского восхищала не только его сила, но и доброта. «Он был весь для людей. Похлопотать за человека, помочь ему в чем-нибудь или, как он говорил, «дать человеку перевернуться в трудный час» словно было его призванием», – вспоминал Николай Морозов.
Поэт и журналист Сергей Потресов (Яблоновский) говорил: «Если как у писателя у него есть талант, то как у человека у него имеется гений, гений любви... Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка».
«Кто только не приходил к нему в дом за помощью», – пишет Морозов. Но Гиляровский часто не ждал, когда его попросят, а шел сам, выискивая тех, кому нужна помощь. Его наметанный глаз мог выхватить нуждающегося в толпе: он издали видел, что перед ним, допустим, безработный спивающийся актер, у которого нет денег на еду.
Октябрьскую революцию Гиляй, как человек, по выражению Антона Чехова, одержимый «сомнениями, борьбой, вулканами, рваными ноздрями, атаманами, вольной волюшкой и прочей чепухой, которую да простит ему Бог», принял вполне восторженно. Большевики благосклонно отнеслись к патриарху журналистики, всегда «стоявшему за чернь». Ему уже перевалило за 60.
Величественный дуб
Привыкший всегда ощущать себя силачом Гиляровский, по словам писателя Владимира Лидина, «дрался со старостью. Он отпихивал ее своими все еще крепкими руками бывшего борца». Но она постепенно брала свое. В 70 лет он решил повторить забаву молодости: на глазах у изумленных прохожих, скинув полушубок, нырнул в открытый посреди улицы колодец и отправился в путешествие по московским подземным коммуникациям.
Но в этот раз трюк стоил ему воспаления легких и глаза, который пришлось удалить. Из-за болезни сильно ухудшился слух, зрение в уцелевшем глазу падало. Но Гиляй не поддавался унынию. Вставляя в пустую глазницу стеклянный глаз, шутил: «Вот теперь отлично вижу!» Главным его делом теперь стало написание мемуаров.
В. А. Гиляровский с дочерью на Волге. 1904 г.
Иногда он являлся в редакции советских газет, чтобы произнести грозные наставления молодым журналистам. «Молокососы!.. – кричал он нам, – вспоминал Константин Паустовский. – Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова... От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют!»
«Одряхлеть Гиляровский не мог. Он мог только сразу рухнуть, как старый дуб после бури, величественный даже после своего падения», – писал Лидин. Такое мощное впечатление Гиляй производил на окружающих даже в немощи, а уж произвести впечатление он умел.
«Король репортёров», портрет работы С. Малютина (1915)
Он даже продумал предсмертную церемонию прощания с друзьями, для которой хранил в шкафу бутылку «Аи»: «Соберу вас всех, близких мне, налью каждому из вас по бокалу шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет».
Этой последней сцене яркого представления под названием «Жизнь Гиляровского» не суждено было сбыться: писатель умер 1 октября 1935 года тихо, в кругу семьи. Гиляй, думается, вполне смирился бы с отсутствием шампанского в финале, если бы знал, что сбудется его большая мечта: его не забудут после смерти, его книги будут читать, а им самим восхищаться.
В. А. Гиляровский. 1930-е гг.
Конкурс для мемоделов: с вас мем — с нас приз
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689
Про янычар
Зачтем из Википедии:
По мере экспансии Османской империи возникла необходимость в реорганизации её войска, создании дисциплинированных регулярных пехотных частей как главной ударной его силы. Янычарская пехота была создана турецким султаном Мурадом I в 1365 году. Комплектовалось новое войско из юношей-христиан 8—16 лет от роду. Таким образом, основную часть янычар составляли этнические албанцы, армяне, боснийцы, болгары, греки, грузины, сербы, впоследствии воспитуемые в строгих исламских традициях. Детей, набранных в Румелии (Балканы), отдавали на воспитание в турецкие семьи Анатолии и наоборот.
Набор детей в янычары (девширме — налог кровью) был одной из повинностей христианского населения империи. Османские власти, набирая войско из рабов, вместе с тем решали и внутриполитическую задачу, создав мощный противовес влиянию поместного войска (сипахи).
В янычары в начале существования корпуса набирали исключительно христианских детей по разнарядке; иудеи были освобождены от девширме. Позднее перешедшие в ислам бошняки и албанцы-мусульмане тоже добились от султана права посылать детей в янычары: военная служба в рядах капыкулу позволяла многим добиться высокого положения в обществе. От девширме также освобождались жители Стамбула, владеющие турецким языком, физически или умственно неполноценные, а также женатые. Вероятно, последним обстоятельством отчасти объясняются ранние браки того времени.
Янычары официально считались рабами султана и постоянно жили в монастырях-казармах. Жениться и обзаводиться собственным хозяйством им до 1566 года было запрещено. Имущество умершего или погибшего янычара становилось имуществом полка. Помимо военного искусства, янычары изучали каллиграфию, право, теологию, литературу и языки. Раненые или старые янычары получали пенсию. Многие из них делали успешную гражданскую карьеру. В 1683 году в янычары начали брать и детей мусульман.
После проведения девширме годные для службы мальчики направлялись в Стамбул. Здесь наиболее способных из них отправляли в Эндерун, где готовили для придворной службы. Остальных отправляли в янычарские корпусы. Их обучали военному делу, а также воспитывали в них послушание и покорность. Сначала мальчиков отдавали на воспитание в турецкие семьи, где они обучались турецкому языку, исламу и основам военного дела. Затем юношей направляли в учебные корпусы, где они не менее 6 лет проходили обучение под надзором евнухов. Их обучали владению многими видами оружия. Система набора со временем изменилась: так, в 1568 году в корпус было разрешено поступать сыновьям некоторых отставных янычар. А в 1594 году корпус открылся для добровольцев-мусульман.
Таким образом евреев в янычары не брали.
А теперь зачтем из Владимира Гиляровского:
Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:
— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысяче палок всыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине, — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!
И действительно, Иван Иванович был выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.
— А это, — что Орлов? Пятьдесят мазков!
— Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай, — донеслось из толпы солдат.
— Эдак-то нас маленькими драли… Да вы, господа юнкера, думаете, что я Иван Иванович Ярилов? Да?
— Так точно.
— Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени… Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.
— Как в мешке?
— Да так, в мешке. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских ребятишек, благо их много. Схватят в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят, и вся недолга. Вот и кантонист.
— А родители-то узнавали деток?
— Родители!.. Хм… Никаких родителей! Недаром же мы песни пели: «Наши сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена Солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел — конца-краю нет…
Мне об это самое место начальство праведное целую рощу перевело… Так полосовали, не вроде Орлова, которого добрая душа, майор, как сына родного обласкал… А нас, бывало, выпорют, да в госпиталь на носилках или просто на нары бросят — лежи и молчи, пока подсохнет.
И еще цитата:
От вокзала до Которосли, до Американского моста, как тогда мост этот назывался, расстояние большое, а на середине пути стоит ряд одноэтажных, казарменного типа, зданий — это военная прогимназия, переделанная из школы военных кантонистов, о воспитании которых в полку нам еще капитан Ярилов рассказывал. И он такую же школу прошел, основанную в аракчеевские времена. Да и долго еще по пограничным еврейским местечкам ездили отряды солдат с глухими фурами и ловили еврейских ребятишек, выбирая, которые поздоровее, сажали в фуры, привозили их в города и рассылали по учебным полкам, при которых состояли школы кантонистов. Здесь их крестили, давали имя и фамилию, какая на ум придет, но, впрочем, не мудрствовали, а более называли по имени крестного отца. Отсюда много меж кантонистов было Ивановых, Александровых и Николаевых…
Воспитывали жестоко и выковывали крепких людей, солдат, ничего не признававших, кроме дисциплины. Девизом воспитания был девиз, оставленный с аракчеевских времен школам кантонистов: девять забей насмерть, десятого живым представь.
Таким образом евреи – российские янычары.
В. Гиляровский о Лжедмитрии
Наша семья жила очень дружно. Отец и дед были завзятые охотники и рыболовы, первые медвежатники на всю округу, в одиночку с рогатиной ходили на медведя. Дед чуть не саженного роста, сухой, жилистый, носил всегда свою черкесскую косматую папаху и никогда никаких шуб, кроме лисьей, домоткацкого сукна чамарки и грубой свитки, которая была так широка, что ею можно было покрыть лошадь с ногами и головой.
Моя бабушка, Прасковья Борисовна, и моя мать, Надежда Петровна, сидя по вечерам за работой, причем мама вышивала, а бабушка плела кружева, пели казачьи песни, а мама иногда читала вслух Пушкина и Лермонтова. Она и сама писала стихи. У нее была сафьянная тетрадка со стихами, которую после ее кончины так и не нашли, а при жизни она ее никому не показывала и читала только, когда мы были втроем. Может быть, она сожгла ее во время болезни? Я хорошо помню одно из стихотворений про звездочку, которая упала с неба и погибла на земле.
Дед мой любил слушать Пушкина и особенно Рылеева, тетрадка со стихами которого, тогда запрещенными, была у отца с семинарских времен. Отец тоже часто читал нам вслух стихи, а дед, слушая Пушкина, говаривал, что Димитрий Самозванец был действительно запорожский казак и на престол его посадили запорожцы. Это он слышал от своих отца и деда и других стариков.
Бежал в Сечь запорожскую, Владеть конем и саблей научился…
Бывало, читает отец, а дед положит свою ручищу на книгу, всю ее закроет ладонью и скажет:
— Верно! — И начнет свой рассказ о запорожцах. Много лет спустя, будучи на турецкой войне, среди кубанцев-пластунов, я слыхал эту интереснейшую легенду, переходившую у них из поколения в поколение, подтверждающую пребывание в Сечи Лжедимитрия: когда на коронацию Димитрия, рассказывали старики кубанцы, прибыли наши запорожцы почетными гостями, то их расположили возле самого Красного крыльца, откуда выходил царь. Ему подвели коня, а рядом поставили скамейку, с которой царь, поддерживаемый боярами, должен был садиться.
— Вышел царь. Мы глядим на него и шепчемся, — рассказывали депутаты своим детям.
— Знакомое лицо и ухватка. Где-то мы его видали… Спустился царь с крыльца, отмахнул рукой бояр, пнул скамейку, положил руку на холку да прямо, без стремени, прыг в седло — и как врос. И все разом:
— Це наш Грицко!
А он мигнул нам: помалкивай, мол. Да и поехал.
И вспомнил я тогда на войне моего деда, и вспоминаю я сейчас слова старого казака и привожу их дословно. Впоследствии этот рассказ подтвердил мне знаменитый кубанец Степан Кухаренко.
Владимир Алексеевич Гиляровский
Собрание сочинений в четырех томах
Том 1. Мои скитания. Люди театра
Вы знали, что Гиляровский - это очень интересно? Послушайте Вячеслава Невинного
167 лет назад родился будущий писатель и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935).
С детства он обладал беспокойным характером и пытливым умом, что доставляло массу неприятностей его учителям и воспитателям (он ещё писал на них эпиграммы – «пакости на наставников»), зато сделало его жизнь удивительной и наполненной приключениями.
16 лет от роду он без документов и денег сбежал из дома и начал самостоятельную жизнь, в которой было обучение цирковому искусству, работа бурлаком, крючником в порту, истопником, пожарным и табунщиком… А ещё он слыл знатоком конного спорта и пожарного дела, королём репортёров, человеком широкой души, остроумным рассказчиком и любителем розыгрышей.
Антон Павлович Чехов говорил Гиляровскому: "С тобой и умирать некогда", а многочисленные друзья называли его "дядя Гиляй".
Гиляровский оставил после себя много записок, стихов, очерков, в том числе юмористических, газетных и журнальных публикаций. Все они интересны и сами по себе, и как свидетельства жизни страны и общества того времени.
Владимир Алексеевич любил Москву, называл себя москвичом и очень гордился этим. Предлагаю посмотреть на столицу глазами этого необыкновенного человека. А нашим гидом будет Народный артист РСФСР Вячеслав Невинный, который проведёт нас по местам Москвы, описанным В.Гиляровским, и прочитает отрывки из его произведений и воспоминаний современников.
Гиляровский: "Неправильно ты, Дядя Федор, бутерброд ешь..."
Эпизод с бутербродом в "Простоквашино" ("Неправильно ты, Дядя Федор, бутерброд ешь...") - это цитата из книги Владимира Гиляровского "Мои скитания" вышедшей в 1928 году.
И так, смотрим у В.А.Гиляровского :
Иван Елкин! Так звали в те времена народный клуб, убежище холодных и голодных - кабак. В деревнях никогда не вешали глупых вывесок с казенно-канцелярским названием "питейный дом", а просто ставили елку над крыльцом.
Я был горд и ясен: в кармане у меня звякали три пятака, а перед глазами зеленела над снежной крышей елка, и я себя чувствовал настолько счастливым, насколько может себя чувствовать усталый путник, одетый при 20-градусном морозе почти так же легко, как одевались боги на Олимпе...
Я прибавил шагу, и через минуту под моими ногами заскрипело крыльцо. В сенях я столкнулся с красивой бабой, в красном сарафане, которая по-стилала около дверей чистый половичок.- Вытри ноги-то, пол мыли! - крикнула она мне.
Я исполнил ее желание и вошел в кабак. Чистый пол, чистые лавки, лампада у образа. На стойке бочонок с краном, на нем висят "крючки", медные казенные мерки для вина. Это - род кастрюлек с длинными ручками, мерой в штоф, полуштоф, косушку и шкалик. За стойкой полка, уставленная плечистыми четырехугольными полу-штофами с красными наливками, желтыми и зелеными настойками.
Тут были: ерофеич[1], перцовка, полыновка, малиновка, рябиновка и кабацкий ром, пахнущий сургучом. И все в полуштофах[2]: тогда бутылок не было по кабакам.За стойкой одноглазый рыжий целовальник[3] в красной рубахе уставлял посуду. В углу на лавке дремал оборванец в лаптях и сером подобии зипуна. Я подошел, вынул пятак и хлопнул им молча о стойку. Целовальник молча снял шкаличный крючок, нацедил водки из крана вровень с краями, ловко перелил в зеленый стакан с толстым дном и подвинул его ко мне. Затем из-под стойки вытащил огромную бурую, твердую, как булыжник, печенку, отрезал "жеребьек"[4], ткнул его в солонку и подвинул к деревянному кружку, на котором лежали кусочки хлеба.Вышла хозяйка.
- Глянька, малый, да ты левое ухо отморозил.- И впрямь отморозил..
.- Давай-ка снегу.Хозяйка через минуту вбежала с ковшом снега.
- Нокося, ототри!... Да и щеку-то, глядь, щеку-то. Я оттер. Щека и ухо у меня горели, и я с величайшим наслаждением опрокинул в рот стакан сивухи и начал закусывать хлебом с печенкой.Вдруг надо мной прогремел бас:
- И выходишь ты дурак, - а еще барин! Передо мной стоял оборванец.
- Дурак, говорю. Жрать не умеешь! Не понимаешь того, что язык- орган вкуса, а ты как лопаешь? Без всякого для себя удовольствия!- Нет, брат, с большим удовольствием, - отвечаю.
- А хочешь получить вдвое удовольствие? Поднеси мне шкалик, научу тебя, неразумного. Умираю, друг, с похмелья, а кривой черт не дает! Лицо его было ужасно: опух, глаза красные, борода растрепана и весь дрожал. У меня оставалось еще два пятака на всю мою будущую жизнь, так как впереди ничего определенного не предвиделось. Вижу, человек жестоко мучится. Думаю, - рискнем. То ли бывало...
Бог даст день, бог даст и деньги! И я хлопнул пятаками о стойку.
Замелькали у кривого крючок, стаканы, нож и печенка. Хозяйка, по жесту бродяги, сняла с гвоздя полотенце и передала ему. Тот намотал конец полотенца на правую руку, другой конец перекинул через шею и взял в левую. Затем нагнулся, взял правой рукой стакан, а левой начал через шею тянуть вниз полотенце, поднимая, таким образом, как на блоке, правую руку со стаканом прямо ко рту. При его дрожащих руках такое приспособление было неизбежно. Наконец, стакан очутился у рта, и он, закрыв глаза, тянул вино, по видимому, с величайшим отвращением.Поставив пустой стакан, сбросил полотенце.
- Ой, спасибо!И глаза повеселели - будто переродился сразу.
- А тебе, малый, не жаль будет уступить... Уж поправляй совсем!Я видел его жадный взгляд на мой стакан и подвинул его.
- Пей.И он уж без всякого полотенца слегка, дрожащей рукой ловко схватил стакан и сразу проглотил вино. Только булькнуло.
- Спасибо. Теперь жив. Ты закусывай, а я есть не буду...Я взял хлеб с печенкой и не успел положить в рот, как он ухватил меня за руку.- Погоди. Я тебя обещал есть выучить...
Дело просто. Это называется бутерброд, стало быть, хлеб внизу, а печенка сверху. Язык - орган вкуса. Так ты вот до сей поры зря жрал, а я тебя выучу, век благодарен будешь, в других уму-разуму научишь.
Вот как: возьми да переверни, клади бутерброд не хлебом на язык, а печенкой. Ну-ка!Я исполнил его желание, и мне показалось очень вкусно. И при каждом бутерброде до сего времени я вспоминаю этот урок, данный мне пропойцей-зимогором в кабаке на Романовском тракте, за который я тогда заплатил всем моим наличным состоянием.
Владимир Алексеевич Гиляровский.(1855-1935)Русский и советский писатель, журналист, краевед Москвы.
[1] -ерофе́ич — водка, настоянная на разных пахучих травах. С середины XVIII века привилегия производства крепких алкогольных напитков была закреплена за дворянством.
[2] - полуштоф — русская единица измерения объёма жидкости, равная 1/2 штофа. Как правило, использовался десятериковый штоф, половина которого составляла 0,61495 л...
[3] - начиная с XIX века, целовальниками называют продавцов в винных лавках. Продавцы клялись не разбавлять водку и в подтверждение клятвы целовали крест.
[4] - "жеребьек" -кусок
Есть еще один эпизод, позаимствованный Георгием Товстоноговым практически там же.Великолепный актер Евгений Лебедев в сцене из спектакля Георгия Товстоноговапо повести Василия Шукшина "Энергичные люди". 1974 год.
(https://www.youtube.com/watch?v=rWpXG530oY8&feature=emb_...)
Обед по-московски
В продолжение поста Половые и шестерки. Кто они?
Где в Москве можно пообедать по-московски?
Да, собственно, где угодно. Но лучше всего у Тестова, ибо у него отменная русская кухня.
Москва уважает традиции старины, а потому предпочитает русскую снедь.
"Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене В. П. Далматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
— Пожалуйте, Владимир Алексеевич, за пастуховский стол! Николай Иванович вчера уехал на Волгу рыбу ловить.
Садимся за средний стол, десяток лет занимаемый редактором «Московского листка» Пастуховым. В белоснежной рубахе, с бородой и головой чуть не белее рубахи, замер пред нами в выжидательной позе Кузьма, успевший что-то шепнуть двум подручным мальчуганам-половым.
- Ну-с, Кузьма Павлович, мы угощаем знаменитого артиста! Сооруди сперва водочки…
К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал.
- Слушаю-с.
- А теперь сказывай, чем угостишь.
- Балычок получен с Дона… Янтаристый… С Кучугура. Так степным ветерком и пахнет…
- Ладно. Потом белорыбка с огурчиком…Манность небесная, а не белорыбка. Иван Яковлевич сами на даче провешивали. Икорка белужья парная… Паюсная ачуевская — калачики чуевские. Поросеночек с хреном…
- Я бы жареного с кашей, — сказал В. П. Далматов.
-Так холодного не надо-с? И мигнул половому.
- Так, а чем покормишь?
- Конечно, тестовскую селянку, — заявил О. П. Григорович.
- Селяночку - с осетриной, со стерлядкой… живенькая, как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская.
- Расстегайчики закрась налимьими печенками.
- А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятина, как снег, белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что-то особенное…
- А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, — улыбается В. П. Далматов.
- Всем поросенка… Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела.
- А вот между мясным хорошо бы лососинку Грилье, — предлагает В. П. Далматов.
- Лососинка есть живенькая. Петербургская… Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло…
- Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус… Ведь не забудешь?
- Помилуйте, сколько лет служу!
И оглянулся назад.
В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню.
Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве No 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.
- Кузьма, а ведь ты забыл меня.
- Никак нет-с… Извольте посмотреть. На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки.
- Нешто можно забыть, помилуйте-с!
Начали попервоначалу «под селедочку».
- Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка — селедка.
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком. Выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье.
После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми.
Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком.
Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.
- Селяночки-с!..
И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога.
- Розан китайский, а не пирог! - восторгался Далматов.
- Помилуйте-с, сорок лет режу, - как бы оправдывался Кузьма, принимаясь за следующий расстегай. – Сами Влас Михайлович Дорошевич хвалили меня за кройку розанчиком.
- А давно он был?
- Завтракали. Только перед вами ушли.
- Поросеночка с хреном, конечно, ели?
- Шесть окорочков под водочку изволили скушать. Очень любят с хренком и со сметанкой.
Компания продолжала есть, а оркестрион в соседнем большом зале выводил:
"Вот как жили при Аскольде
Наши деды и отцы…"
© Гиляровский