Изменяя стихи А. Блока
Тёплая летняя ночь. Прогулка в компании любимого человека по освещённой фонарями улице. Вспомнились стихи Александра Блока (да, те самые). В голову пришла идея изменить их, вдохнуть в строки радость и романтичность. Вот что получилось:
Ночь, улица, фонарь, два человека.
В тенях их отраженья звёзд.
И поцелуй, сомкнулись веки.
И, несомненно, всё всерьёз.
Придут другие поколенья,
Всё повторится вновь и вновь -
Два сердца в трепетном волненьи,
Ночь, улица, фонарь, любовь.
Пользовались ли русские классики буквой «Ё»?
Есть такое мнение, что буква Ё из литературных текстов — хоть художественных, хоть публицистических — стала пропадать только в последние годы. Это якобы новомодное веяние, деградация письменной речи. Без оной буквы тексты выглядят некрасиво и неестественно. А вот раньше…
А что раньше?
Давайте зададимся простым вопросом — а пользовались ли буквой Ё истинные ценители русского языка, мастера художественного слова. непогрешимые авторитеты прошлого? В общем, была ли эта буква раздора в арсенале наших классиков?
К счастью, нет никаких сложностей в том, чтобы выяснить это. Оцифрованные рукописи сейчас легко найти в интернете и посмотреть лично, стоит ли в оригинальных автографах наших писателей и поэтов пресловутая «ёшка». Автограф в данном случае — не подпись, а собственноручно написанный текст какого-либо произведения.
Итак, берем, к примеру, поэму Александра Блока «Возмездие». Вчитываемся в черновик:
Видите пятую строчку? Там написано: «Здесь все, что было, все, что есть…» А вон там ниже, предпоследнюю строчку видите? Читаем: «Все, что въ небе, на земле…»
Как же так! Великий поэт еще сто лет назад свободно обходился без всяких букв «Ё». Вынесем ему суровый приговор и общественное порицание?
Ладно, наверняка в XIX веке все было иначе. Уж там-то классики были еще мудрее, умнее и величественнее. Лермонтов, например, подойдет? Давайте изучим автограф стихотворения «Смерть поэта». Вот фрагмент:
Вторая же строчка начинается со слова «Навелъ». Мало того, отсутствует Ё» и в последнем слове пятой строчки: «И что за диво?.. Изъ далека». Это слово рифмуется со словом «рока», так что Лермонтов прекрасно знал, что произносится оно через «Ё». Но на письме эту букву, как видим, игнорировал.
К какому авторитету нам еще обратиться? Разве что к самому Александру Сергеевичу. Что ж, ищем что-нибудь подходящее. О, вот вам знаменитое стихотворение «Няне»:
В четвертой строчке читаем: «Давно, давно ты ждешь меня…» И опять никакого «Ё», что ж ты будешь делать! Подвели нас классики, совсем не уважают русский язык!
На самом деле, конечно, если тщательно прошерстить все черновики, то кое-где «ёшки» вам попадутся. И это тоже нормально. Просто наши великие писатели и поэты к этой букве относились спокойно. Могли использовать, могли не использовать. На свое усмотрение.
Что это доказывает? Только тот факт, что в русском языке буква «Ё» всегда имела статус факультативной. Прямого запрета на ее употребление нет. И прямого диктата на счет непременной постановки тоже нет. За исключением трех специально оговоренных случаев:
- когда возможна двусмысленная трактовка слова,
- когда слово имеет иностранное происхождение и еще не освоено русским языком
- и когда текст предназначен для детей либо иностранцев.
В общем, дорогие читатели, которые периодически пеняют нам в комментариях насчет «Ё», давайте не будем делать из этой буквы предмет культа. Вам никто не запрещает ей пользоваться. А нам никто не запрещает брать за образец Пушкина, Лермонтова, Блока и других великих русских писателей и поэтов. Все в рамках правил и традиций.
Источник: Литинтерес
Блок А.А.: О назначении поэта
Данная статья относится к Категории: Публицистика
«Наша память хранит с малолетства весёлое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними - это лёгкое имя: Пушнин.
Пушкин так легко и весело умел нести своё творческое бремя, несмотря на то, что роль поэта - не лёгкая и не весёлая; она трагическая: Пушкин вёл свою роль широким, уверенным и вольным движением, как большой мастер; и однако, у нас часто сжимается сердце при мысли о Пушкине: праздничное и триумфальное шествие поэта, который не мог мешать внешнему, ибо дело его - внутреннее - культура, - это шествие слишком часто нарушалось мрачным вмешательством людей, для которых печной горшок дороже Бога.
Мы знаем Пушкина - человека, Пушкина - друга монархии, Пушкина - друга декабристов. Всё это бледнеет перед одним: Пушкин - поэт.
Поэт - величина неизменная. Могут устареть его язык, его приёмы; но сущность его дела не устареет.
Люди могут отворачиваться от поэта и от его дела. Сегодня они ставят ему памятники; завтра хотят «сбросить его с корабля современности». То и другое определяет только этих людей, но не поэта; сущность поэзии, как всякого искусства, неизменна: то или иное отношение людей к поэзии в конце концов безразлично.
Сегодня мы чтим память величайшего русского поэта. Мне кажется уместным сказать по этому поводу о назначении поэта и подкрепить свои слова мыслями Пушкина.
Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами, то есть приводит в гармонию слова и звуки, потому что он - сын гармонии, поэт.
Что такое гармония? Гармония есть согласие мировых сил, порядок мировой жизни. Порядок - космос, в противоложность беспорядку - хаосу. Из хаоса рождается космос, мир, учили древние. Космос - родной хаосу, как упругие волны моря - родные грудам океанских валов. Сын может быть не похож на отца ни в чем, кроме одной тайной черты; но она-то и делает похожими отца и сына. Хаос есть первобытное, стихийное безначалие; космос - устроенная гармония, культура; из хаоса рождается космос; стихия таит в себе семена культуры; из безначалия создается гармония. Мировая жизнь состоит в непрестанном созидании новых видов, новых пород. Их баюкает безначальный хаос; их взращивает, между ними производит отбор культура; гармония даёт им образы и формы, которые вновь расплываются в безначальный туман. Смысл этого нам непонятен; сущность темна; мы утешаемся мыслью, что новая порода лучше старой; но ветер гасит эту маленькую свечку, которой мы стараемся осветить мировую ночь. Порядок мира тревожен, он - родное дитя беспорядка и может не совпадать с нашими мыслями о том, что хорошо и что плохо.
Мы знаем одно: что порода, идущая на смену другой, нова; та, которую она сменяет, стара; мы наблюдаем в мире вечные перемены; мы сами принимаем участие и сменах пород; участие наше большей частью бездеятельно: вырождаемся, стареем, умираем; изредка оно деятельно: мы занимаем какое-то место в мировой культуре и сами способствуем образованию новых пород. Поэт - сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых - освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых - привести эти звуки в гармонию, дать им форму, в-третьих - внести эту гармонию во внешний мир.
Похищенные у стихии и приведённые в гармонию звуки, внесённые в мир, сами начинают творить своё дело, «Слова поэта суть уже его дела». Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть, они собирают какие-то части старой породы, носящей название «человек»; части, годные для создания новых пород; ибо старая, по-видимому, быстро идет на убыль, вырождается и умирает.
Нельзя сопротивляться могуществу гармонии, внесенной в мир поэтом; борьба с нею превышает и личные и соединенные человеческие силы. «Когда бы всё так чувствовали силу гармонии!» - томится одинокий Сальери. Но её чувствуют все, только смертные - иначе, чем бог - Моцарт. От знака, которым поэзия отмечает на лету, от имени, которое она дает, когда это нужно - никто не может уклониться, так же как от смерти. Это имя даётся безошибочно.
Так, например, никогда не заслужат от поэта дурного имени те, кто представляют из себя простой осколок стихии, те, кому нельзя и не дано понимать. Не называются чернью люди, похожие на землю, которую они пашут, на клочок тумана, из которого они вышли, на зверя, за которым охотятся. Напротив, те, которые не желают понять, хотя им должно многое понять, ибо они служат культуре, - те клеймятся позорной кличкой: чернь; от этой клички не спасает и смерть; кличка остается и после смерти, как осталась она за графом Бенкендорфом, за Тимковским, за Булгариным - за всеми, кто мешал поэту выполнять его миссию.
На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, - катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир.
Эта глубина духа заслонена явлениями внешнего мира. Пушкин говорит, что она заслонена от поэта, может быть, более, чем от других людей: «средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
Первое дело, которого требует от поэта его служение, - бросить «заботы суетного света» для того, чтобы поднять внешние покровы, чтобы открыть глубину. Это требование выводит поэта из ряда «детей ничтожных мира».
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы.
Дикий, суровый, полный смятенья, потому что вскрытие духовной глубины так же трудно, как акт рождения. К морю и в лес потому, что только там можно в одиночестве собрать все силы и приобщиться к «родимому хаосу», к безначальной стихии, катящей звуковые волны. Таинственное дело совершилось: покров спят, глубина открыта, звук принят в душу.
Второе требование Аполлона заключается в том, чтобы поднятый из глубины и чужеродный внешнему миру звук был заключен в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию. Это - область мастерства. Мастерство требует вдохновения так же, как приобщение к «родимому хаосу»; «вдохновение, - сказал Пушкин, - есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных»: поэтому никаких точных границ между первым и вторым делом поэта провести нельзя; одно совершенно связано с другим; чем больше поднято покровов, чем напряженнее приобщение к хаосу, чем труднее рождение звука, - тем более ясную форму стремится он принять, тем он протяжней и гармоничней, тем неотступней преследует он человеческий слух.
Наступает очередь для третьего дела поэта: принятые в душу и приведенные в гармонию звуки надлежит внести в мир. Здесь происходит знаменитое столкновение поэта с чернью.
Вряд ли когда бы то ни было чернью называлось простонародье. Разве только те, кто сам был достоин этой клички, применяли её к простому народу. Пушкин собирал народные песни, писал простонародным складом; близким существом для него была деревенская няня. Поэтому нужно быть тупым или злым человеком, чтобы думать, что под чернью Пушкин мог разуметь простой народ. Пушкинский словарь выяснит это дело - если русская культура возродится.
Пушкин разумел под именем черни приблизительно то же, что и мы. Он часто присоединял к этому существительному эпитет «светский», давая собирательное имя той родовой придворной знати, у которой не осталось за душой ничего, кроме дворянских званий; но уже на глазах Пушкина место родовой знати быстро занимала бюрократия. Эти чиновники и суть наша чернь; чернь вчерашнего и сегодняшнего дня: не знать и не простонародье: не звери, не комья земли, не обрывки тумана, не осколки планет, не демоны и не ангелы. Без прибавления частицы «не» о них можно сказать только одно: они люди; это - не особенно лестно, люди - дельцы и пошляки, духовная глубина которых безнадежно и прочно заслонена «заботами суетного света».
Чернь требует от поэта служения тому же, чему служит она: служения внешнему миру; она требует от него «пользы», как просто говорит Пушкин: требует чтобы поэт «сметал сор с улиц», «просвещал сердца собратьев» и пр.
Со своей точки зрения, чернь в своих требованиях права. Во-первых, она никогда не сумеет воспользоваться плодами того несколько большего, чем сметение сора с улиц, дела, которое требуется от поэта. Во-вторых, она инстинктивно чувствует, что это дело так или иначе, быстро или медленно, ведёт к её ущербу. Испытание сердец гармонией не есть занятие спокойное и обеспечивающее ровное и желательное для черни течение событий внешнего мира.
Сословие черни, как, впрочем, и другие человеческие сословия, прогрессирует весьма медленно. Так, например, несмотря на то, что в течение последних столетий человеческие мозги разбухли в ущерб всем остальным функциям организма, люди догадались выделить из государства один только орган - цензуру, для охраны порядка своего мира, выражающегося в государственных формах. Этим способом они поставили преграду лишь на третьем пути поэта: на пути внесения гармонии в мир; казалось бы, они могли догадаться поставить преграды и на первом и на втором пути: они могли бы изыскать средства для замутнения самых источников гармонии; что их удерживает - недогадливость, робость или совесть, - неизвестно. А может быть, такие средства уже изыскиваются?
Однако дело поэта, как мы видели, совершенно несоизмеримо с порядком внешнего мира. Задачи поэта, как принято у нас говорить, общекультурные; его дело - историческое. Поэтому поэт имеет право повторить вслед за Пушкиным:
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Говоря так, Пушкин закреплял за чернью право устанавливать цензуру, ибо полагал, что число олухов не убавится.
Дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов; скорее добытая им гармония производит отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем сред нечеловеческое, из груды человеческого шлака. Этой цели, конечно, рано или поздно достигнет истинная гармония; никакая цензура в мире не может помешать этому основному делу поэзии. Не будем сегодня, в день, отданный памяти Пушкина, спорить о том, верно или неверно отделял Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической. Мы знаем, что он требовал «иной», «тайной» свободы. По-нашему, она «личная»; но для поэта это не только личная свобода:
...Никому,
Отчёта не давать; себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья -
Безмолвно утопать в восторгах умиленья -
Вот счастье! Вот права!..
Это сказано перед смертью. В юности Пушкин говорил о том же:
Любовь и тайная свобода
Внушили сердцу гимн простой.
Эта тайная свобода, эта прихоти - слово, которое потом всех громче повторил Фет («Безумной прихоти певца!»), - вовсе не личная только свобода, а гораздо большая: она тесно связана с двумя первыми делами, которых требует от поэта Аполлон. Всё перечисленное в стихах Пушкина есть необходимое условие для освобождения гармонии. Позволяя мешать себе в деле испытания гармонией людей - в третьем деле, Пушкин не мог позволить мешать себе в первых двух делах; и эти дела - не личные.
Между тем жизнь Пушкина, склоняясь к закату, всё больше наполнялась преградами, которые ставились на его путях. Слабел Пушкин - слабела с ним вместе и культура его поры: единственной культурной эпохи в России прошлого века. Приближались роковые сороковые годы. Над смертным одром Пушкина раздавался младенческий лепет Белинского. Этот лепет казался нам совершенно противоположным, совершенно враждебным вежливому голосу графа Бенкендорфа. Он кажется нам таковым и до сих пор. Было бы слишком больно всем нам, если бы оказалось, что это - не так. И, если это даже не совсем так, будем все-таки думать, что это совсем не так. Пока ещё ведь –
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман.
Во второй половине века то, что слышалось в младенческом лепете Белинского, Писарев орал уже во всю глотку.
От дальнейших сопоставлений я воздержусь, ибо довести картину до ясности пока невозможно; может быть, за паутиной времени откроется совсем не то, что мелькает в моих разлетающихся мыслях, и не то, что прочно хранится в мыслях, противоположных моим; надо пережить ещё какие-то события, приговор по этому делу - в руках будущего историка России.
Пушкин умер. Но «для мальчиков не умирают Позы» сказал Шиллер. И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.
Пора, мой друг, пора!
Покоя сердце просит.
Это - предсмертные вздохи Пушкина, и также - вздохи культуры пушкинской поры.
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождений гармонии. Но покой н волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл.
Любезные чиновники, которые мешали поэту испытывать гармонией сердца, навсегда сохранили за собой кличку черни. Но они мешали поэту лишь в третьем его деле. Испытание сердец поэзией Пушкина во всём же объёме уже произведено без них.
Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на её тайную свободу и препятствуя ей выполнять её таинственное назначение.
Мы умираем, а искусство остаётся. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны. Оно единосущно и нераздельно.
Я хотел бы, ради забавы, провозгласить три простых истины:
Никаких особенных искусств не имеется; не следует давать имя искусства тому, что называется не так; для того чтобы создавать произведения искусства, надо уметь это делать.
В этих весёлых истинах здравого смысла, перед которым мы так грешны, можно поклясться весёлым именем Пушкина».
Блок А.А., О назначении поэта (речь, произнесенная в Доме литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина), цитируется по: Енишерлова В.П., Я лучшей доли не искал (Судьба А.Блока в письмах, дневниках, воспоминаниях), М., «Правда», 1988 г., с. 538-545.
Изображения в статье
Александр Александрович Блок — классик русской литературы XX столетия, один из крупнейших представителей русского символизма / Public Domain
Image by Pete Linforth from Pixabay
Image by Omni Matryx from Pixabay
Image by Jordan Holiday from Pixabay
Image by Alexas_Fotos from Pixabay
Image by Klappe from Pixabay
Image by Free-Photos from Pixabay
Блок А.А.: Душа писателя
Данная статья относится к Категории: Публицистика
«Писательская судьба - трудная, жуткая, коварная судьба, В наше время, в России - особенно. Кажется, никогда ещё не приводилось писателям попадать в такое ложное положение, как теперь. Последнее и единственно верное оправдание для писателя - голос публики, неподкупное мнение читателя. Что бы ни говорила «литературная среда» и критика, как бы ни захваливала, как бы ни злобствовала, - всегда должна оставаться надежда, что в самый нужный момент раздастся голос читателя, ободряющий или осуждающий. Это - даже не слово, даже не голос, а как бы лёгкое дуновение души народной, не отдельных душ, а именно - коллективной души. Без такой последней надежды едва ли можно даже слушать как следует голос критики: не все ли равно, что говорит обо мне такой-то, когда я не знаю и никогда не узнаю, что думают обо мне «все»?
Если у нас и есть надежда услышать когда-нибудь это чудодейственное дуновение всеобщей души, - то это слабая, еле мерцающая надежда. Даже Леонид Андреев, самый «читаемый» и изучаемый из современных писателей, - тот, я думаю, никогда не знал этой высшей санкции, этого благословения или проклятия. Если бы знал, то исчезла бы навсегда его нервная торопливость, его метание из одного угла в противоположный, его плодовитость, часто бесплодная. Если уж говорить о вине, то вина в отсутствии таких санкций лежит, конечно, на самих писателях. Есть много талантливых писателей, и нет ни одного, который был бы «больше себя». Оттого нет «литературы». А ведь эта народная санкция, это безмолвное оправдание может поведать только одно: «Ты много ошибался, ты много падал, но я слышу, что ты идёшь в меру своих сил, что ты бескорыстен и, значит, - можешь стать больше себя. И потому - этим вздохом о тебе я оправдываю тебя и благословляю тебя, - иди ещё дальше».
Всеобщая душа так же действенна и так же заявит о себе, когда понадобится, как всегда. Никакая общественная усталость не уничтожает этого верховного и векового закона. И, значит, приходится думать, что писатели не достойны услышать её дуновение. Последним слышавшим был, кажется, Чехов. Все, кто после него, осуждены пока идти одиноко, без этой единственно-необходимой поддержки: идти и слушать за литературным и критическим гигиканьем и свистом - угрожающее «безмолвие народа».
Неудивительно после этого, что почти все скоро теряют почву под ногами. Собственный голос начинает смешиваться с голосами близких соседей, случается, что лица и души становятся похожи одно на другое, как в кабаке. В литературном воздухе витает дух плагиата; обнагление и покаяние сменяют друг друга и теряют последнюю свою ценность - ценность первоначальности. С возрастанием всех этих явлений (а они растут с быстротою поганых грибов на гнилом пне) - литературное шествие приобретает характер случайной, уличной давки, характер «домашних дел» и «дрязг», для усмирения которых часто довольно обыкновенного городового.
«Городовой» оказывается единственным «принципиальным» лицом в такой «беспочвенной» толпе. У него задача, по крайней мере, определённая: сделать так, чтобы не толпились, не мяли друг друга не таскали кошельков из кармана. Он исполнит свою обязанность, разгонит кучку хулиганов, устроивших «литературное выступление», и новые «теории» «беспочвенников» разлетаются пухом. Скверная, чёрная работа - работа городового, но, право, иногда, когда живёшь на той самой улице, где происходило буйство, хочется благодарить его только за то, что он навел тишину и благообразие, прекратил наглый шум, от которого уши вянут. Случается, конечно, и так, что в безобразной давке, усмиряя хулиганов, он помнет и живую душу, а может быть, и навеки её искалечит. Так искалечит, что потом уже не помогут никакие пособия, выдаваемые пострадавшей душе из участка.
Нет ничего легче, как потерять почву, занимаясь исключительно «домашними делами». Это и есть «ахиллесова пята» всякой кружковщины; нигде не развиваются всякие болезни с такой быстротой, как в кружках.
Однако не всегда можно сказать с уверенностью, каким делом занимается писатель, - домашним или не домашним. Убеждаться в том или другом нужно с великой осмотрительностью, чтобы не принять случайного за постоянное, и наоборот.
Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, - является чувство пути. Эту истину, слишком известную, следует напоминать постоянно, и, особенно, в наше время. Рассматривая современных писателей с этой точки зрения, приходится усомниться во многих, даже признанных, а иных и совсем отвергнуть. Однако и при такой оценке нужно соблюдать осторожность, принимая во внимание все личные особенности и все особенности среды, из которой вышел писатель.
Писатель - растение многолетнее. Как у ириса или у лилии росту стеблей и листьев сопутствует периодическое развитие корневых клубней, - так душа писателя расширяется и развивается периодами, а творения его - только внешние результаты подземного роста души. Потому путь развития может представляться прямым только в перспективе, следуя же за писателем по всем этапам пути, не ощущаешь этой прямизны и неуклонности, вследствие постоянных остановок и искривлений.
Как ирис и лилия требуют постоянного удобрения почвы, подземного брожения и гниения, так писатель может жить, только питаясь брожением среды. Очень часто (и теперь особенно) писатель быстро истощает свои силы, стараясь дать больше, чем он может. Подобное незнание меры своих сил можно наблюдать и у растений. Стебель увядает очень быстро, вытянув из клубней последние соки; когда почва не может восполнить соков, растение хиреет в течение нескольких лет, а иногда и вовсе погибает.
Несмотря на незыблемость и общеизвестность этих законов, очень многие молодые писатели склонны как будто их игнорировать. Они уподобляются сорным травам, засевшим рядом с благородными породами и заглушающим их. В лучшем случае жирным «декоративным» растениям, страшно истощающим почву.
Очень трудно разглядеть дичающий ирис на поляне, покрытой огромными лопухами и затянувшейся снизу мокрицей. Всякий голос звучит фальшиво в огромной пустой зале, где из всех углов отвечает уродливое стократное эхо.
И потому - игнорирование всех этих пустоцветов и затыкание ушей от назойливого эхо собственного голоса (едва отзвучавшего) представляет ещё одну трудную работу, притом - самодовлеющую, то есть - бесплодную. Впрочем, главное затруднение от этих досадных подробностей своего почвенного обихода писатель испытывает, главным образом, в необходимые и неизбежные периоды остановок в пути, прислушиваний, ошупыванья почвы и искания соков, чтобы напоить ими клубни для дальнейшего развития и роста.
Только наличностью пути определяется внутренний «такт» писателя, его ритм. Всего опаснее - утрата этого ритма. Неустанное напряжение внутреннего слуха, прислушиванье как бы к отдалённой музыке есть непременное условие писательского бытия. Только слыша музыку отдалённого «оркестра» (который и есть «мировой оркестр» души народной), можно позволить себе лёгкую «игру». Забвение этих истин, тоже очень известных художникам-профессионалам, сплошь и рядом производит недоумение и путаницу в современной критике, Критики вдруг способны «позволить играть» тем, кто не слышал ни отзвука «мирового оркестра» (многие современные поэты), и, наоборот, способны вдруг вознегодовать на игру, обусловленную законами ритма (например, в творчестве Фёдора Сологуба). Между тем предпосылкой всякого художественно-критического исследования должно быть непременно определение «ритмических фондов» художника, что касается поэтов и прозаиков в равной мере.
Раз ритм налицо, значит, творчество художника есть отзвук целого оркестра, то есть - отзвук души народной. Вопрос только в степени удаленности от нее или близости к ней. Знание своего ритма - для художника самый надёжный щит от всякой хулы и похвалы. У современных художников, слушающих музыку, надежда на благословение души народной робка только потому, что они бесконечно удалены от неё. Но те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра».
Блок А.А., Душа писателя (Заметки современника), цитируется по: Енишерлова В.П., Я лучшей доли не искал (Судьба А.Блока в письмах, дневниках, воспоминаниях), М., «Правда», 1988 г., с. 347-351.
Дополнительные материалы
Закономерность развития духовного в искусстве по В.В. Кандинскому
Изображения в статье
Александр Александрович Блок — классик русской литературы XX столетия, один из крупнейших представителей русского символизма / Public Domain
Image by Free-Photos from Pixabay
Image by zoosnow from Pixabay
Странная история любви Александра Блока
Поэта-символиста Александра Блока можно назвать одной из самых влиятельных фигур Серебряного века русской литературы: именного его стихотворения первыми приходят на ум большинству русскоязычных читателей, когда речь заходит о «новом романтизме», неординарных литературных течениях и новаторстве в поэзии начала XX столетия. Но что мы знаем о Блоке за исключением звучных поэм и стихотворных циклов? Есть одна интересная история о любви Блока к Любе Менделеевой, о которой поведает @wineandprose:
Летом 1898 года, сразу после окончания гимназии, 17-летний Александр Блок всерьез увлекается своей давней знакомой, 16-летней Любовью Менделеевой, дочерью легендарного химика Дмитрия Менделеева. В домашней постановке шекспировского «Гамлета» Александр исполняет главную роль, Любе же достается многогранная роль Офелии. Задумчивая, строгая, неприступная – вот он романтический идеал, Прекрасная Дама! Правда, когда спустя несколько лет Блок все же женится на своей возлюбленной, его романтический взгляд на жизнь сыграет с их браком злую шутку.
Восхищаясь чистотой и непорочностью молодой супруги, Александр осознанно отказывается от любых «плотских» проявлений своих чувств – он любуется новобрачной со стороны, не оскверняя ее образа «греховной страстью». Напрасно Любовь пытается переступить запретную грань в отношениях с мужем – «Милый мой, ненаглядный, голубчик, не надо в письмах целовать ноги и платье, целуй губы, как я хочу целовать долго, горячо» – долгожданный период страсти между молодоженами продолжается не более двух лет, после чего Блок вновь решительно заканчивает «плотские отношения» с обожаемой Прекрасной Дамой, боясь разрушить тонкую духовную связь с ней.
Напрашивается вопрос: What's wrong with this mal'chik?
Попытка каллиграфии.
Поскольку в предыдущем посте меня сильно ругали за претензию на каллиграфию, я решила реабилитироваться и показать учебную работу по шрифтам. Вообще это первая работа по каллиграфии такого плана, начало изучения.
P.S.: а вообще я живописец, так что ждите работ по живописи.
кто заметит опечатку - молодец)
Что почитать. Поэзия. Александр Блок.
***
Это второй мой пост о поэзии, и посвящён он поэту Серебряного века – Александру Александровичу Блоку. До полного знакомства с его творчеством, я, к своему стыду (впрочем, как и наверняка многие), не мог назвать ничего за авторством этого поэта, кроме знаменитой «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Собственно, незнание и стало основной причиной, почему я выбрал для знакомства именно Блока, а не того же Маяковского – я не знал, чего стоит ожидать от Александра Александровича, и от того появился сильный интерес к его творчеству.
Примечание: ниже я буду иногда приводить сравнение Блока с Есениным или же с Лермонтовым, поскольку с их творчеством я уже знакомился ранее.
***
Происхождение и краткая биография
Александр Александрович Блок – российский поэт дворянского происхождения, живший в начале XX века. В отличие от Лермонтова или же Пушкина, он не был частью “высшего света”, но членом той страты общества, которую смело можно назвать интеллигенцией. Его родной отец был профессором университета, мать – переводчицей и литератором, сама из семьи учёных и преподавателей, отчим – генерал-лейтенантом (немного выбивается из колеи), жена – дочерью знаменитого Д.И. Менделеева. Почти всю свою жизнь А.А. Блок прожил в Санкт-Петербурге. Ещё при жизни он стал известным и достаточно успешным поэтом и драматургом; “Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что первый раз видел живого поэта” – выдержка из автобиографических записей С.А. Есенина, что говорит само за себя. Блок был одним из тех, кто принял Октябрьскую революцию, и поддержал новую власть. Однако уже через несколько лет после революции он попал в тяжелое материальное положение, подорвал своё здоровье, и в 1921 г. умер из-за болезни.
Блока можно назвать одним из трёх “китов” российской поэзии Серебряного века (Есенин-Маяковский-Блок), однако сегодня он уступает в известности остальным двум своим “коллегам”.
Общее впечатление
В стихах Блока чувствуется хорошее классическое образование и интеллигентность автора. Это видно по используемой лексике и языку текстов (например, стихи Есенина в сравнении со стихами Блока кажутся простоватыми – но это не значит, что Есенин хуже!). Очень часто автор впрямую использует латынь или греческий язык. Помимо всего, в стихах Блока читатель увидит множество отсылок и скрытых смыслов, сюжетов, относящихся как к мифологии (славянской, античной, западноевропейской), так и к античной и средневековой западной и литературе.
Звучание Блоковской лирики не такое громкое, как Есенинской и Лермонтовской - Блок спокоен и изящен, и воспринимается без каких-либо затруднений. Но в отличие от тех же Есенина и Лермонтова, стихи которых буквально “врываются” в сознание читателя, при чтении Блока приходится порой совершать усилие, чтобы сквозь “расплывчатый” и воздушный слог не упустить смысл, и представлять, о чём писал автор.
Поэзия Блока многогранна. Блок как будто постоянно экспериментирует со своими стихами. После прочтения иных из них даже не верится, что они все написаны одним и тем же человеком. Сравните между собой, к примеру: «Ночь, улица, фонарь, аптека…», «Двенадцать»,«Роза и соловей», «Ты так светла, как свет невинный…», «Поединок» – и вы поймёте, о чём я говорю.
Многогранностью отличается и тематика в его лирике. Очень многое из его творчества сложно отнести в какую-то определенную смысловую категорию – многие идеи и темы часто переплетаются между собой, и сложно сказать, где начинается одно, и заканчивается другое. Усугубляется это еще тем, что Блок очень часто – эдакая “вещь в себе”. Изящная, звучащая красиво, со скрытым смыслом и подтекстом – но порой сложная, или даже совсем недоступная для понимания. И тогда его стих или вас затрагивает, или вы остаетесь, мягко говоря, в недоумении.
Условно можно обозначить следующие “темы” – мистицизм, христианские мотивы, любовная лирики (и всё это зачастую перемешано друг с другом).
Под мистицизмом я имею в виду не какое-то учение, но включение элементов мистического и сверхъестественного в сюжет, либо в качестве дополнения к описанию реального окружения, либо для создание ощущения чего-то таинственно-недостижимого.
Христианская и божественная идеи в стихах Блока - не есть калька с каноничного христианства/православия, но есть представление некого недосягаемого и возвышенного надчеловеческого идеала, к которому взвывает поэт. Из самого “настоящего” христианства в стихах лишь часто упоминаемые внешние и хорошо узнаваемы “маркеры” и атрибуты – образ храма, креста, ангелы, Иисус Христос.
Любовная лирика Блока весьма своеобразна. У Блока она менее “плотская” (хотя и про секс тоже встречается) - автор восторженно-возвышенно создаёт некий женский идеальный образ (образ Прекрасной дамы). Хотя, как всегда, есть и исключения («Ей было всего пятнадцать лет…»).
Разумеется, существует множество стихов, в которых Александр Александрович писал отличное от описанного мной выше. Много у него в творчестве о родном городе – Петербурге, причём не только в стихотворениях, открыто посвящённых ему; если не указано обратное, то считайте, что всё, что поэт описывает – происходит/находится в Петербурге и его окрестностях. Есть в его творчестве и тема Родины («Новая Америка», «Россия», «Задебрённые лесом кручи…», «Русь моя, жизнь моя, вместе ли нам маяться…» и др.). Нельзя не упомянуть и о социальной тематике и революциях, которых при жизни Блока случилось целых две (1905 и 1917 г.).
О социальной тематике и революциях
Неожиданностью, для меня, стало наличие у Блока лирики, посвящённой социально-общественной тематике и революциям («Митинг», «Фабрика», «Сытые», «Двенадцать» и др.). Казалось бы, автор по большей части “возвышенных” и “интеллигентных” стихотворений вряд ли будет озадачиваться “земными” проблемами. А оказывается - как раз наоборот. Но пишет обо всём этом Блок в своей уникальной манере. У него нет “чувствования народа”, как у Есенина, нет противопоставления себя “несправедливому” обществу, как у Лермонтова. Блок в своих стихах – революционер-идеалист, остро чувствующий и переживающий из-за проблем и кризисов в обществе, несправедливостей, которым подвергают народ, и неизбежности, а может и необходимости революции. Революция для него – благородный и праведный мятеж против существующей системы угнетения, возможность изменить страну и весь мир к лучшему, высвобождение людского потенциала. И если раньше меня удивляло, как Блок и остальные подобные ему интеллигенты и дворяне могли присоединиться к, казалось бы, чуждой им по происхождению идее, то после глубокого знакомства с творчеством Александра Александровича это удивление пропало.
Драматические произведения
Нельзя не сказать пару слов и о драматургии А.А. Блока. Опять же, утверждение про “вещь в себе” относится и к этому типу его творчества. Прочтение отдельных произведений либо вас зацепит, либо же всё, что выбудете думать: “что я только что прочитал?”. В первый список, по своим впечатлениям, я включил бы «Балаганчик», «Незнакомку», «О любви, поэзии и государственной службе», «Рамзес». Во второй – «Короля на площади», «Песню судьбы», «Розу и крест».
«Незнакомка» – отдаёт типичной “блоковской” романтичностью и мистицизмом. «Балаганчик» - веселая и ироничная пьеса, где автор насмехается над излишним увлечением “странным и возвышенным”; ещё при первой своей постановке она наделал шуму и вызвала ярое обсуждение (а порой и осуждение) в кругах тогдашней творческой интеллигенции. Диалог «О любви, поэзии и государственной службе» и «Рамзес» – ироничны и иносказательны настолько, что уже приближаются по своему смыслу и восприятию к сатире уровня Салтыкова-Щедрина, но при этом сохраняют изящный Блоковский стиль. «Рамзеса» советую прочесть в любом случае, всем без исключения. Если же вам не понравится – разрешаю закидать меня тапками.
***
Стоит ли знакомиться с творчеством Блока? Если вы дочитали пост до этого момента, то вы готовы и потратить время на чтение лирики. И если это действительно так, то советую познакомиться с этим поэтом. Особенно если вас привлекает “интеллигентная и образованная” манера написания стихов. Блок одинаково подойдёт как для лёгкого чтения, так и для чтения “со смыслом”. Я бы мог посоветовать к прочтению целый список из нескольких десятков стихов, но тут выделю лишь некоторые, понравившиеся мне – «Работай, работай, работай…», «Всё ли спокойной в народе…», «Скифы», «Двенадцать», «Сытые», «Всё на земле умрёт – и стар, и младость…», «Русь моя, жизнь моя, вместе ли нам маяться…, «Долго искал я лучезарного Бога...», «Новая Америка». Но даже если ничего из перечисленного выше вам не понравится – уверен, что всё равно вы найдете в многогранном и объёмном творчестве А.А. Блока что-нибудь для себя.
Хорошо разбираетесь в звездах и юморе?
Тогда этот вызов для вас! Мы зашифровали звездных капитанов команд нового юмористического шоу, ваша задача — угадать, кто возглавил каждую из них.
Переходите по ссылке и проверьте свою юмористическую интуицию!