Жду новый пост

Серия «Сага о несостоявшемся писателе»

Сразу после ухода из училища мы начали искать работу. Покемон вцепился в меня, как клещ, сделать хоть что-то в одиночку он не мог, в силу своей умственной отсталости и паранойи, которую вызывало его слабоумие. К тому же у него дома был телефон, а у меня не было. Мы покупали рекламную газету, и я из его дома звонил с утра по объявлениям о работе. Мы много раз приезжали на собеседования в разные офисы в разных районах города, и везде там стояла статуя носорога, висел канадский флаг, и люди в широких пиджаках цвета малины спрашивали нас, не завидуем ли мы богатым людям, не хотим ли сами стать миллионерами, парили нам мозг минут сорок, и в итоге предлагали начать распространять всякое барахло, ходя по офисным зданиям и деловым центрам. Мы, конечно, отказывались, иногда указывая на то, что в объявлении указывалось, что требуются грузчики, маляры, подсобные рабочие. Один раз нас пыталась нанять старуха, чтобы мы пилили и кололи ей шпалы на дрова, но каждый день шел дождь, потому она кормила нас пирогами, давала пару лат и отправляла домой. Так продолжалось три дня, а когда установилась ясная погода приехал мужик с бензопилой и всё распилил без нас. Она велела нам колоть дрова и складывать, но ей показалось, что работаем мы слишком медленно, и колун у нас неправильный. Потому она устроила истерику, кинула нам три лата и прогнала. На те деньги, что она нам давала, мы покупали спирт на конспиративных квартирах и пили его у Снетка с Геной.

Потом мы пару раз таскали людям мебель при переезде, за что тоже получили несколько лат, и опять их пропили. Мы даже пытались наняться няньками для детей, но увидев бритых парней со щетиной на подбородке в спортивных шароварах, родители не решались доверять нам своих детей. В основном никто не хотел брать семнадцатилетних юнцов без какого-то опыта работы, хотя и образованием нашим никто не интересовался. Случайные заработки по два три лата за день только усугубляли наше отчаяние. Часто мы смотрели на то, как живет Гена у этого Снетка, которого он начал называть Хозяином, и понимали, что нас, скорее всего ждет подобная жизнь. Выхода я не видел, потому только хотел забыться, напившись. Снеток обнаглел настолько, что требовал от Гены, чтобы тот кормил его с ложки, укрывал его, если ему холодно и раскрывал, если ему становилось жарко. Порой Гена злился и колотил лежащего хозяина, который визжал при этом, как свинья.

Наконец Покемона пристроила на работу мама, а меня отец отвел работать в фирму одного своего знакомого, и ему эксплуатировать меня бесплатно, как бы в наказание. Я работал так упорно, что даже паталогически жадный, похожий на Ленина в молодые годы потомок армянских князей, начал платить мне по пять лат за рабочий день. Правда, потом деньги он начал постепенно задерживать, заставлять работать по двенадцать часов, а порой и вообще по двое суток подряд, без сна и за сущие гроши. Там я начал постоянно курить, часто пил что попало. В той фирме я работал с людьми не менее интересными, чем Гена. С ним я с началом работы стал редко видеться. Хотя поначалу я уговаривал его хоть на время прекратить пить, привести себя в порядок и наняться на работу вместе со мной. Хотя как-то поручаться за него мне совсем не хотелось. Он говорил, что подумает и просил денег на спирт и сигареты. Я предлагал ему взаймы деньги для того, чтобы он сделал паспорт, но он один раз сказал откровенно, что не нужен ему ни паспорт, ни пенсия, ни квартира, ни работа, что ему и так хорошо. После этого я решил больше его не беспокоить.

Как-то раз, когда мы с Покемоном встретились в выходной и пили пиво на скамейке, мы увидели Гену, совсем пьяного, который выворачивал урны на улицах и раскидывал мусор по тротуару. Нас он не узнал, прошел мимо. На него ещё начала нападать дворовая большая собака, и он долго орал на неё матом и пытался ударить клюкой. Где-то через полгода спустя после этого в квартиру Снетка явно вселился кто-то другой. Одно разбитое окно было застеклено, появились занавески и по вечерам окна начали светиться от электрического света. Пару раз я даже видел в тех окнах женский силуэт, когда ехал на трамвае с работы домой. Прошла зима, весна, лето, и осенью я вернулся в училище. В основном я просто с согласия преподавателей пропускал занятия и являлся только для того, чтобы успешно сдавать зачеты. Бывало так, что я утром был в училище, а после обеда ехал на работу. В другой группе меня особенно никто не доставал, там была жесткая диктатура одного малолетнего криминального авторитета. Кое-как я дотерпел до конца, получил диплом, прекрасно сдав экзамены. На права у меня не хватило денег, но зато я сразу же устроился в железнодорожное депо, где была стабильная официальная зарплата, и много разных льгот. И через пару месяцев работы там, я завязал с пьянством, и принялся копить деньги, приватизировал квартиру, в которой жил с родителями.

Жизнь моя как-то наладилась, и я постепенно перестал вспоминать про своего друга Гену, ведь у меня было много других друзей. Я продолжал постоянно что-то писать. Мечта посвятить свою жизнь переустройству общества разбилась о реальность, с которой я столкнулся на работе. Я понял, что никакие рабочие не революционеры, что они, напротив, самый консервативный и реакционный слой общества, да и они в основном боятся даже потребовать от работодателя те деньги, что они уже заработали, не говоря уже о том, чтобы потребовать повышения зарплаты или улучшить условия труда. Да, на железной дороге был профсоюз, но он в основном защищал люмпенов, которые то пили на работе, то годами отдыхали на больничном, то просто тупо отлынивали от работы. Меня перестало тянуть в сибирскую тайгу, о которой Гена так захватывающе рассказывать. Тогда появились слухи о том, что можно поехать в Испанию собирать апельсины или в Италию на сбор винограда, да прилично там заработать. Я захотел жениться и завести детей, чтобы они уже переустраивали общество, предварительно получив для этого хорошее образование. Постепенно как-то начало приходить понимание того, что не так уж и несправедливо устроено общество, и то ужасное положение, в котором находилась тогда моя семья было скорее по вине моего отца, который никогда не умел ни зарабатывать, ни тратить деньги.

Уже и не помню, как я забрел летом в трущобы Красной Двины, когда уже отработал в депо год и нашел более высокооплачиваемую работу. Я сел на скамейку в сквере недалеко от дома Снетка, чтобы покурить свою трубку, забитую душистым дорогим табаком. Погода была прохладной, только прошел сильный дождь, везде были лужи. И тут около одной из них столпились всякие маргиналы. Вскоре приехала машина скорой помощи, и в неё начали загружать человека. Я подошел поближе и мне показалось, что бомж, которого загружали, был очень похож на Гену. Один старик говорил, что какой-то бездомный умер от переохлаждения, дескать был пьяный, завалился в лужу, полежал пару часов и умер. Другой алкоголик сказал, что он умер от отравления спиртом, кто-то ещё предположил, что с ним случился сердечный приступ. Но человек, похожий на моего друга точно умер. Был ли это Гена? Неважно. Ни в какие приюты он идти не хотел, как и жить где-то в доме престарелых или пансионате.

У меня не было ни жалости к нему, ни тоски. Не нравилось ему жить, но наложить на себя руки он не решался, говорил, что он верил в бога, потому самоубийство считал грехом, за который накажут в загробной жизни. Хотя, то, как он жил в последнее время, был ни чем иным, как растянутым самоубийством. Он пил всякие горючие жидкости непонятного происхождения, ел самые разные таблетки в огромных количествах, надеясь получить удовольствие, ел всякую гадость, спал где попало круглый год и ровным счетом ничего не делал, чтобы жить хоть немного лучше.  Вряд ли его в жизни что-то радовало, если он так отчаянно хотел забыться, что пил даже одеколон. Да, его можно было привести в порядок, отмыть, побрить, постричь, приодеть, накормить, но его тяга к грязи от этого не исчезнет. И я уверен в том, что смерть была для него облегчением. Меня удивляло в нем то, что он совершенно не интересовался судьбой своей дочери, своего сына, совсем с ними не переписывался. Хотя общение с ним убедило меня в том, что к отцовству он был совершенно не готов в моральном плане, как и к написанию книги о своей жизни.

Таких людей сейчас не так уж и мало на улицах, и никто не отправляет их на принудительное психиатрическое лечение без их согласия. А сами они лечиться не хотят, ибо они отождествляют себя со своими психическими болезнями. Они убеждены в том, что исчезнет их болезнь исчезнут и они, а то, что от них останется, будут уже другие люди. Могло бы показаться странным, если бы человек, у которого болит сердце, не хотел его лечить, или человек верил, что он умрет, если ему вырвут больной зуб. А многие люди говорят, что это совсем не болезнь, что это просто распущенность, лень, нежелание трудиться и жить в свое удовольствие, и это надо не лечить, а за это надо наказывать. Или же лечить так, как это делала советская власть в лечебно-трудовых профилакториях, где больных людей просто заставляли работать бесплатно. Как же нравится большинству людей просто решать сложные вопросы!

Ближе к весне нога у Гены зажила, и он начал выходить по ночам, чтобы вынести свои нечистоты, собрать окурков для своих самокруток из газет, и набрать тары, чтобы появились хоть какие-то карманные деньги. У него был свой ключ от подвала. Мы договорились, что уходить на промысел он будет поздно вечером, а возвращаться рано утром, но вскоре он начал возвращаться в середине дня и такой пьяный, что не стоял на ногах. Пару раз в проходе подвала его встречали мои соседи по подъезду, но им и в голову не пришло, что в моем сарае постоянно живет этот человек. В сарае у меня начали появляться всякие испорченные продукты, из-за чего там начало сильно вонять. Он начал носить всякий хлам, к примеру наносил зачем-то пластиковых цветов с кладбища, которыми украсил стены секретной комнаты. Ситуация начинала выходить из-под моего контроля. А одной ночью, когда Гена мирно спал в подвале, туда зашли воры, и начали взламывать один сарай за другим, когда добрались до моего, Гена начал кричать, что это сарай полицейского, что он в нем закрыт, и если его откроют, то сработает сигнализация. Грабители попросили его замолчать, сказали, что они уходят и сбежали, бросив собранный в сумку цветной металл, который Гена и забрал, а потом сдал и хорошенько выпил, чтобы снять стресс.

Летом я начал узнавать, что Гена должен сделать, чтобы получить паспорт негражданина, или хоть какой-то легальный документ. Он связался с владельцем гостиницы для домашних животных, который ему был что-то должен за дрессировку собак, и тот сказал, что заплатит штраф за нарушение паспортного режима, и заплатит за получение паспорта. Я нашел для Гены более или менее приличную одежду и туфли, постриг его венчик, он побрился найденной электробритвой. И мы с Покемоном повели его в ДГИ получать паспорт. Идти надо было достаточно долго, а он всю дорогу норовил отложить этот визит, явно боялся идти туда, а потом в полицию, платить штраф. Когда мы наконец туда пришли, оказалось, что это учреждение в тот день не работало. Гена очень обрадовался возможности не получать паспорт. А на следующий деньги он пропил деньги, предназначавшиеся для получения паспорта. И сколько я ему ни объяснял, что после получения паспорта, он сможет получить пенсию и какое-то жилье, он не хотел об этом говорить.

А как-то вечером он с радостью сообщил мне, что встретил своего друга с детства Снетка, который получил уже другую квартиру. Гена, конечно, собрался переехать к другу, с которым помирился. Мы с Покемоном даже помогли ему перенести вещи, к его другу. Квартира была из комнаты и кухни, которые представляли собой очень многоугольные странные геометрические фигуры. К тому же комната находилась над туннелем и потолок потому там был очень низким по сравнению с кухней. В комнату надо было заходить по ступенькам и подоконник крохотного окна был на уровне пола. Стены этой квартиры были расписаны мазками разных цветов радуги. Снеток сказал, что в этой квартире снимали какое-то авторское кино, до того, как он туда вселился. Мебели так никакой не было, кроме шкафа, встроенного в стену в комнате. Помимо Гены и хозяина там жили ещё двое мужиков. Все спали на полу на картоне, прикрываясь разными тряпками. На кухне из большого ящика сделали стол, а из маленьких стулья. Снеток решил вообще не вставать со своего ложа, только требовал от своих квартирантов, чтобы они приносили ему спирт с точек, сигареты, и выливали его мочу из банок у ложа в раковину на кухне. Утром чуть свет он орал, чтобы все шли на промысел, а по вечерам, грозился всех выгнать, если ему не хватало выпивки, курева и продуктов. Туалет был вне квартиры, запирался на ключ, который тут же потеряли, потому квартиранты выносили экскременты куда-то в парк, а то и вообще в ближайшую подворотню.

Один из квартирантов был спокойный трезвый мужик, который говорил о том, что бросил пить, когда остался без квартиры, и теперь хочет бросить курить. Около его лежбища валялось много разных книг, и у него была лампа. Впрочем, электричество вскоре отключили за неуплату, и он начал читать книги при свечах. Одевался этот персонаж достаточно прилично, Гена даже рассказывал, что он грел на печке воду, чтобы постирать свои вещи. Он в отличии от Гены ходил в центр, где ему в некоторых ресторанах отдавали приличную еду. Этот мужик говорил, что по профессии он инженер-конструктор, но вот начал выпивать, потерял работу, жена с ним развелась, разменяла квартиру, на две с частичными удобствами, и его выселили из-за того, что он не платил за неё.  Вскоре он нашел какую-то работу и после первой же зарплаты исчез из квартиры Снетка, дав ему на прощание какие-то деньги. Хозяин напился на них, и выгнал Гену и ещё одного доходягу, не желая с ними делиться алкоголем. Так происходило всегда, когда он получал пенсию, и тогда Гена ночевал в моем подвале.

Как-то, когда Гена неделю жил у меня и мы иногда с ним выпивали этого разведенного спирта, или крепленого вина, он сказал, что нам уже пора бы начать встречаться с какими-то девицами. Я совершенно не знал, где с ними можно познакомиться, вне дискотек, на которые я идти не хотел, потому что очень не любил сборища людей и ту музыку, которую там крутили. Вот тут Гена и предложил мне свою помощь в написании любовных писем. Хотя я не знал кому бы эти письма отправить. И тогда Гена предложил отправить их какой-то однокласснице, адрес которой я знаю. Вариантов было немного, я вспомнил об одной вредной девке, которая одно время лезла ко мне, уже и не знаю, действительно она мне симпатизировала или просто хотела разыграть. Мне она тогда была неприятна, потому что она подлизывалась к очень глупым учителям, да и меня упрекала в том, что я их не уважаю. Жила эта особо совсем рядом, родители её были торгашами на базаре, и её китайские цветастые шмотки выделялись на фоне других девок, одетых или в школьную форму, или в какие-то серые одежды в основном. В общем-то тогда в седьмом классе, мне было совершенно не о чем с ней говорить, хотя её внешность не вызывала у меня особого отторжения, я даже считал, что она привлекательна. Я даже рассказал Гене, что она писала мне любовные записки. И тут выпивший Гена, сказал, что сейчас напишет такое письмо, что я сразу же потеряю девственность. А то неприлично в шестнадцать лет быть целомудренным. Покемон тоже был пьян, впрочем, он и без алкоголя был дурным. И я согласился на эту авантюру, потому что тоже был достаточно сильно пьян.

Я точно и не помню, что там Гена написал, там были цитаты древнегреческих философов, было много латинских непонятных слов, упоминаний о фильмах тридцатых годов, ссылок на русских классиков. Я старался писать все это более или менее ровным почерком, так что было похоже на то, что это писал школьник младших классов. Письмо это Покемон запечатал в конверт и кинул прямо в почтовый ящик в подъезде. После чего мы втроем прогулялись по лесу, поели ягод, сходили на озеро искупаться. За это время я протрезвел, и меня начали грызть сомнения, стоило ли отправлять это письмо, да и поймет ли та девица, что там написано. Дня три я ожидал ответа, но его не было, и Гена сказал, что надо бы написать ещё одно письмо и в следующий раз он напишет так, что оно обязательно сработает. И опять я под воздействием винных паров старательно выводил каждую букву, чтобы всё было разборчиво. Заглавные буквы я даже вырисовывал в ужасном стиле. Но и второе, и третье, уже очень длинное письмо остались без ответа. И вот одним вечером, напившийся Гена написал письмо уже сам от лица моего вымышленного друга сверстника, и сам же отправил это письмо, в котором он в основном упрекал мою одноклассницу в черствости, бессердечности, в том, что она просто не вежлива, и не воспитана.

И на то письмо Гены тоже не пришло ответа, зато пришли её родители, разбираться, как раз когда я у подъезда помогал Покемону чинить велосипед. Отец её сказал, что нечего больше писать ужасные письма его дочери. Я почему-то не особенно испугался, сказал, что в письмах ничего ужасного не было, и то, что их больше не будет я ему гарантирую. После этого её родители смиренно ушли, но её мамаша, с расстояния десяти шагов начала визжать на меня такими обсценными оборотами, что я совсем не жалел о том, что никаких отношений у меня с этой одноклассницей не возникло. Покемон-Гегемон очень радовался тому, что нас не пришибли, а только облаяли, но тут я сказал, что нас двое, и мы его на голову выше, и у нас были металлические инструменты в руках, да и писем он явно не видел, а там ничего оскорбительного не было.

Ещё один занимательный эпизод случился, когда мы втроем пошли на озеро Тиш или Киш, или Кишку, как его называли в народе, в общем самое большое рижское озеро, хотя и совсем не глубокое. В кустах на пустынном берегу мы пили крепленое вино, жгли костер и коптили сардельки. Мы накануне с Покемоном ездили копать корень валерианы, два рюкзака корешков мы принесли на фармацевтическую фабрику, но там сказали, что корни должны быть очень хорошо вымыты, и полностью высушены, а сырые они принимать не будут. И тогда пришлось обратиться к Гене, у которого была какая-то знакомая на Центральном рынке, которая торговала лекарственными травами. Ему пришлось долго рассказывать о том, как он голодает, какой он бедный, чтобы она за пятерку приняла у него два внушительных мешка. Хотя, если бы мы всё высушили, то на фабрике нам дали бы в два раза больше. И вот мы пили крепленое вино, ели ужасные сардельки в очень твердой шкуре.

Вина было много, а сарделек мало, потому мы как-то быстро захмелели и полезли в воду. А погода была не очень жаркой, градусов восемнадцать по Цельсию, да ещё дул очень сильный ветер и временами моросил дождь. Гена и Покемон как-то быстро вылезли из воды и пошли греться к костру, а я поплыл всё дальше и дальше. Мне казалось, что я быстро доплыву до противоположного берега и вернусь обратно. Я будто забыл, что до Яунциемса примерно два километра, к тому же плыть было не очень легко из-за ветра. Я никак не думал, что это плавание туда и обратно затянется примерно на три часа. Я так замерз, что очень хотел помочиться, но не мог, настолько там всё от холода скукожилось и шло внутрь. Я стал ровным между ног, как женщина, и это меня очень напугало. Гена с Покемоном не могли разглядеть мою бритую голову среди волн с белыми барашками. Гена сидел в двух очках, протрезвевший от страха, и готовился идти к моей маме сообщать, что я утонул. Помню, что, выйдя из воды, я ещё долго по инерции размахивал руками, будто всё ещё плыву, меня трясло от холода и я очень плохо соображал. Ругательства Гены я слышал будто сквозь сон, и смысл слов до меня совсем не доходил. А потом меня очень сильно тошнило, пока я плелся домой через лес, и моим друзьям пришлось вести меня под руки. Вот так я чуть не утонул, воодушевившись рассказами Гены о том, как он плавал в карельских озерах на дальние дистанции.

Вскоре я по совету Гены нашел еженедельную газету, в которой были объявления о знакомствах, так я под его руководством начал переписываться с одной очень привередливой и требовательной девицей, заканчивавшей двенадцатый класс. Он вечно редактировал мои письма, сглаживая острые углы, которые у меня лезли ото всюду, о чем бы я ни писал. Он говорил, что не стоит судить обо всем так категорично, что нужно умерить свой юношеский максимализм. Но я говорил, что рано или поздно утаенное в мешке шило всё равно вылезет, и не одно, потому лучше сразу прекратить переписку. Девица упрекала меня в том, что я не хочу получать высшее образование, не хочу добиваться успеха, становиться богатым, и обеспечить своей будущей жене достойный уровень жизни, и это меня в ней раздражало, к тому же встречаться она не хотела, и даже фотографию не прислала, так же просила не присылать ей свою, пока она не попросит. То она упрекала меня в том, что я написал слишком длинное письмо, то упрекала в том, что я слишком краток. Со временем я уже не получал никакого удовольствия от чтения её писем, потому начал переписываться с ещё несколькими девушками, и это было так же неприятно, но я очень хотел от них признания моего писательского таланта и продолжал переписки и чем дальше, тем меньше я брал консультаций у Гены.

Тем летом Покемон предложил вместе с ним поработать в бригаде отделочников подсобником за тридцать сантимов в час. Надо сказать, что работать пришлось не совсем подсобником, никто особо ничего нам не объяснял, просто требовали, чтобы мы зачищали, шпатлевали и красили оконные рамы, мостили дорожки плиткой, или белели потолки, впрочем, иногда надо было и мешки таскать. Покемон почувствовал некую власть надо мной, всё-таки это его мама порекомендовала нас своему знакомому подрядчику, и это как бы давало ему право мной помыкать. Этот умственно отсталый решил, что работать он не должен, а должен лишь следить за качеством моей работы. Мало того, что он начал на меня покрикивать, так ещё и начал стучать на меня начальнику. И ладно бы он болтал о моих реальных промахах, но он выдумывал и часто валил на меня свои огрехи. В итоге через две недели меня уволили, выплатив сорок лат, потому что работали мы в основном по двенадцать часов, а то и больше, сами вызывались остаться попозже, чтобы больше заработать. Заработанные деньги я отдал маме, ей нужно было заплатить за курсы латышского языка, чтобы получить удостоверение о его знании, чтобы получить право работать легально.

После увольнения я, конечно, общение с Покемоном прекратил, хотя он постоянно заходил то в подвал, то стучался в квартиру. Гена тоже уже не хотел с ним общаться. Хотя, когда начался третий курс в училище, этот дегенерат подсел ко мне и начал списывать, как на первом и втором курсах. Однако после двух месяцев обучения отношения с несколькими однокурсниками очень сильно обострились, точнее мое желание их убить начало зашкаливать. И днем, и ночью я только и думал о том, как бы их где-то подкараулить и хотя бы избить с помощью слесарных инструментов. Их воинствующее невежество и пролетарская простота вызывали во мне необоримую жестокость. Да, порой они делали мне и другим не из их круга разные мелкие пакости, но меня больше раздражала сама необходимость просто находиться рядом с ними. Как-то раз они догнали меня и Покемона, когда мы переходили через мост, взяли меня за ноги и перевесили через перила. Я понимал, что скинуть меня с моста они не решаться, что просто пугают, но мне очень захотелось как-то на это ответить. А они, почувствовав безнаказанность, ещё и начали просить мелочь в долг после получения стипендии. Ничего такого страшного со мной не происходило, отучиться осталось только пару месяцев. Я терпел их два года и два месяца вполне мог протерпеть, а потом была практика и экзамены.

И я вдруг не выдержал, пошел к директору и сказал, что не желаю более учиться с шестью однокурсниками из моей группы. Меня, конечно, начали уговаривать доучиться спокойно, обещали сделать им внушение, чтобы они ни меня, ни других больше не донимали, хотя предъявить им было особо нечего, ничего серьезного они мне не сделали. С моей стороны это был вопрос личной неприязни, да у них были проблемы с успеваемостью, но ко мне их успехи в учебе не имели отношения. Покемон так же изъявил желание покинуть училище, он откровенно сказал, что без меня он учиться не в состоянии, да и вообще не знает, зачем ему нужен диплом. Да, кроме меня списывать ему никто больше давать не хотел. В группе он был изгоем, в отличии от меня остальные однокурсники считали его не только умственно отсталым, но и подлецом, жмотом и аморальным типом. Я в принципе был с ними согласен, и общался с ним скорее в знак протеста, против тех, кто над ним откровенно издевался. Нам предложили учиться общеобразовательным предметам в другой группе, а по специальным предметам сдавать зачеты, но я решил, что и мне диплом в принципе не нужен, ведь и так можно куда-то устроиться работать, а работу по специальности найти очень трудно без опыта работы. Аттестат я всё-таки не забрал, договорился, что в следующем году буду приходить и сдавать зачеты, и всё-таки получу диплом.

И вот, началась перестройка, Гена уже облысел, растолстел, но в то же время спрос на него среди женщин возрос, он это заметил, когда начал отвечать на объявления о знакомствах в газетах. Вполне состоятельные женщины предлагали ему после десятого обмена небольшими письмами приехать к ним в гости в разные города СССР. Причем эти дамы высылали ему деньги на самолет. На работе ему охотно давали отпуск за свой счет, ведь он обучил пару толковых помощников, которые могли его заменить в питомнике. Один раз он оказался в Петропавловске-Камчатском, та женщина даже выхлопотала ему там должность журналиста, но место ему очень не понравилось. Да, у той женщины была хорошая квартира, она могла много чего достать по блату, вокруг была потрясающая воображение природа, но народ показался ему несколько суровым, особенно та женщина, к которой он приехал в гости. Сославшись на неотложные дела в Риге, он улетел обратно, обещав вернуться, как только всё уладит, но не вернулся. Он ясно понимал, что там он будет в полной зависимости от властной женщины на высокой должности, и любая ссора с ней будет для него просто фатальной.

Потом была поездка в Ташкент, Пермь, Ереван, Владивосток, Смоленск, не везде женщины были столь состоятельны и влиятельны, как та, что жила на Камчатке, но никто из них не хотел переезжать в Ригу, да и ему негде было их принять. Квартира его мамы выглядела устрашающе, ремонт делать он не умел, да и не испытывал в нем потребности. Мама его была уже совсем старой и не замечала того беспорядка, что царил в квартире. От его старшей сестры ушел муж и она покончила с собой, так что некому было приехать и навести порядок. И тогда он даже раздобыл старую печатную машинку и начал уже печатать свои статьи в газету, и даже задумал начать писать длинные книги, романы. Замыслов у него было много, но только он начинал, как получалась очередная статья для ежедневной газеты, веселая, задорная, но никакой философской глубины в ней не было. К тому же вечно его отвлекали друзья и подруги. И пьянки с этими друзьями и подругами начали переходить в недельные запои, которые ему на работе, как ценному специалисту прощали.

Наконец он решил круто изменить свою жизнь, покинуть Ригу вместе с друзьями, завязать с пьянством, и каждый день по несколько часов работать над книгой. Об этой идее он написал одной женщине, работавшей в Туле учителем в колонии для малолетних преступников. Женщиной она была уже в возрасте, но всё ещё очень красивой и жадной до плотских утех. У неё была просторная квартира, так что она даже выделила Гене комнату под кабинет, где он какое-то время печатал свою книгу. Он познакомился с её взрослой дочерью, и очень ей понравился. Она была очень рада, когда будущий писатель предложил ей пожениться. Свадьбу отметили скромно в узком кругу родственников. А потом Гена устроился сторожем, и на работе в основном спал, а днем работал над книгой, время от времени продолжая слать статьи в разные газеты. С новой женой у него были очень хорошие отношения. Хотя он и стал немного раздражительным без алкоголя.

Идиллия новой семейной жизни была разрушена табачным кризисом. По непонятной причине сигареты вдруг исчезли из продажи. Гена то ездил за куревом в Москву, то покупал на рынке у цыган банки с самосадом или табаком из выпотрошенных окурков. Его жена в свободное время, во время прогулок помогала ему собирать окурки, искренне сочувствуя его мучениям. Во время очередной поездки в Москву, он неожиданно решил съездить за сигаретами в Ригу, а заодно и навестить маму. Он забежал на почту, отправил жене телеграмму, сел на такси, прибыл на вокзал и сел на поезд до Риги. Сигарет он накупил быстро и много, у его мамы стало совсем плохо со здоровьем. Он встретился с друзьями и запил. А потом устроился на работу в питомник в милиции и поставил крест на своей мечте написать книгу, и на своей женитьбе.

И вот, не стало СССР, исчезли сбережения его мамы, шесть с лишним тысяч превратились в тридцать лат или минимальную зарплату за месяц. Для его мамы это было очень большим ударом, ведь она мечтала о даче, недалеко от моря. Много раз она просила его прекратить пить и вернуться к жене в Тулу, но он категорически отказывался. Он явился в паспортный стол, чтобы поставить в советском паспорте печать постоянного жителя независимой Латвии пьяный, говорил на русском, хотя прекрасно владел латышским, зачем-то продемонстрировал свой партийный билет и военный билет, в котором значилось, что он офицер запаса КГБ. Там начался скандал, его оттуда выставили, и идти туда ещё раз он не решился. И тогда умерла его мама, после чего он вошел в очень продолжительный запой. За прогул его уволили с работы. Дом, в котором он проживал, вернули в собственность наследнице хозяев, которые в сороковом году уехали из Латвии в Великобританию. Ранее за квартиру всегда платила мама Гены, а он после её смерти не считал нужным это делать, даже после того, как ему отключили электричество, он просто начал освещать жилище свечками с кладбища. В департамент гражданства и эмиграции менять советский паспорт на паспорт негражданина Латвии он не пошел, даже не знал о том, что это необходимо, ну и на работу без документов он устроиться не мог, впрочем и не пытался. Изредка он с друзьями алкоголиками, делал какую-то халтурку на полдня за выпивку.

Он и сам не заметил, как начал рыться в мусорных контейнерах, и завалил всю квартиру всяким хламом. Часто увидев его у контейнера, одетого во всякое рванье, небритого, сердобольные старушки выносили ему что-то съестное. К тому же он приходил во многие точки общепита, где ему тоже выносили что-то поесть. В мусоре он находил много одежды, потому деньги, вырученные от продажи разных ценностей, найденных в мусоре и сдачи стеклотары, он тратил на разведенный спирт «Рояль» на точках, которые открылись буквально в каждом доме. Лишь изредка он покупал себе пачку самых дешевых сигарет, курил в основном самокрутки из газеты и табака из собранных окурков. Наконец хозяйка дома объявила ему, что он задолжал ей за аренду жилья крупную по тем временам сумму в триста лат, и если он не заплатит ей этот долг в течении трех месяцев, то она его выселит на законных основаниях.

Поначалу он очень испугался выселения, но где достать за три месяца сумму равную почти годовой минимальной зарплате он не знал. Потом его осенило, и он написал слезное письмо в газету и просил передать это письмо в какую-то благотворительную организацию. Но вместо этого письмо это опубликовали и просили желающих помочь несчастному человеку, обращаться в редакцию. Впрочем, в письме был указан его адрес, и уже на второй день к нему начали приходить люди и давать ему деньги, некоторые посылали купюры в конвертах по почте. Гена, конечно, тут же решил отметить такую помощь, вместе с друзьями алкоголиками. Так он и вошел в продолжительный запой, а люди всё приходили и посылали ему деньги. Один раз даже пришел офицер полиции, протянул ему пять лат и сказал, что это от его мамы. Когда поток финансовой помощи иссяк, Гена сходил в редакцию газеты и спросил, не приходила ли какая-то помощь для него, там ответили, что нет. Дали только несколько телефонных номеров работодателей, которые могли принять на нетяжелую работу. Денег на погашение долга за квартиру Гена совсем не сохранил, потому одним утром тротуар на улице Тилта перегородили, и начали из окон выбрасывать барахло, что Гена туда натаскал за годы, освобождая квартиру для новых жильцов.

У одной из старушек, которые его подкармливали, Гена попросил телефон позвонить, и она пустила его к себе домой, чтобы он нашел себе работу, только попросила долго не говорить, потому что ей уже надо было платить за каждую минуту разговора. Так Гена оказался у литовца, который в частном доме открыл гостиницу для домашних животных. Предприниматель, внешне очень похожий на цыгана, сразу понял, что довело Гену до потери жилья и питания отбросами, и сказал, что пока погода теплая, он может пожить в небольшой будке у него в саду совершенно бесплатно, а потом он обещал ему снять для него квартиру в счет заработной платы. Так же за работу предприниматель обещал Гене трехразовое питание, и одежду, которую он пожелает и пачку сигарет каждый день. Однако, помимо дрессировки собак, Гена должен был пасти коз на ближайших пустырях и заготавливать для них сено на зиму, пока они пасутся. Козы нужны были для того, чтобы поить животных их молоком, и отчасти мясом их козлят. Так же Гена должен был чистить клетки котов, вольеры собак, а тех собак, что содержались отдельно, он выводил на прогулку. Иногда Гену забирал на дачу тесть предпринимателя, старый латышский стрелок, и там Гена убирал в саду, подпиливал ветки плодовых деревьев, копал огород, а по вечерам выпивал с пожилым ветераном войны, правда очень немного.

Осенью «хозяин», как и обещал, снял для Гены комнату, и тот сказал, что хочет жить в квартире у своего друга Шниткова. При советах этот человек вечно был бомжом, иногда оказывался в лечебно-трудовом профилактории, один раз даже посидел в лагере за тунеядство. Его мама вечно выгоняла из дома, потому что он отбирал у неё все деньги и пропивал. Один раз он даже изрезал ножом подушку, на которой лежала его мама, вымогая у неё деньги. После исчезновения СССР он получил паспорт гражданина Латвии, на том основании, что его родители были детьми белоэмигрантов и жили в Латвии с девятнадцатого года двадцатого века. Чтобы получить гражданство, он даже ходил в архив и брал справку о своих родителях. Потом он подсуетился, и добился того, что ему дали муниципальную квартиру с частичными удобствами, так же он получил пенсию в размере минимальной зарплаты, которую тратил только на алкоголь и сигареты. Квартира была как раз в том доме, в котором Гена жил на чердаке, который мы нечаянно подпалили.

Работодатель Гены платил Александру Шниткову, которого все звали Снетком, двадцать лат в месяц, но по договору он должен был десятку отдавать Гене. Пару месяцев он действительно отдавал ему деньги, потом отказался, да ещё и порывшись в вещах Гены он украл его деньги за дрессировку собак. Гена пожаловался хозяину и тот приехал и поколотил Снетка, предложил Гене переселиться в другое жильё, но Гена не хотел снимать комнату у строгой старухи. С этого начался разлад Гены с хозяином и его увольнение. Гена начал регулярно пьянствовать, и даже потребовал за дрессировку собак вдвое больше, а хозяин все давил на него, чтобы он бросил курить и пить. В итоге Гена решил, что лучше пить и рыться в мусоре целыми днями, нежели «становиться праведником». Снеток, конечно, требовал с него платы за проживание, то есть пол литра разведенного спирта каждый день. Дом, в котором они жили, начали расселять, освободилась соседняя квартира, и в неё вселился Гена, не желая платить другу за постой спиртом, начал выпивать этот спирт сам.

Однако, вскоре в доме отключили электричество, опустели все квартиры и в доме остался только Гена. Снеток получил где-то другую квартиру, потому что состояние дома было признанно аварийным, и было принято решение его снести. В дом начали залезать другие бездомные и подростки, которые били этих бездомных и отбирали у них то, что те находили в мусоре, если это представляло какую-то ценность. В целях безопасности Гена перебрался на чердак, хотя там и было холодно зимой. Чтобы согреться, он жег газеты в горшке, поставив его под дырой в крыше, которую потом затыкал тряпьем. Это он делал только глубокой ночью, чтобы никто не вызвал пожарных, увидев дым и пламя. Часто он тащил пакеты из контейнеров на чердак, чтобы там их разобрать при свете свечей с кладбища, мусор с чердака он, конечно, обратно не нес. Как-то раз он нашел какой-то круглый предмет в пакете, решил, что это арбуз или тыква, решил принести на чердак, и там уже разобраться. Был он тогда достаточно сильно пьяный. Про пакет с тыквой он тем вечером забыл, вывалил его содержимое только утром, у окошка на чердаке, и оказалось, что там женская голова с длинными волосами. Оставлять её на чердаке ему было страшно, но и трогать её и нести её куда-то и прятать было тоже страшно. В итоге он всё-таки ночью вынес эту голову в пакете, в который положил ещё кирпич, хорошенько замотал проволокой и бросил этот пакет в серые воды загаженной Красной Двины с моста.

Расставаться с работой в аэроклубе Гене было очень тяжело, хоть и зарплата была не очень большой, но на работе было весело, был праздник каждый день, не было недостатка в алкоголе, ученики часто делали ему разные подарки. Возвращаться на дизельный завод ему совсем не хотелось. Он решил, что идти учиться на журналиста уже поздно, но уже тогда начал писать короткие статьи, как внештатный журналист. Однако тогда надо было где-то постоянно работать, иначе можно было сесть на пару лет в тюрьму за тунеядство, да и писать о доярках было как-то не очень интересно. И тогда он нанялся разнорабочим в геологоразведку в Сибири. Деньги там платили неплохие, очень хорошо кормили, а главное, там можно было получить много интересного материала даже для коротких рассказов в литературные журналы. Приключения там действительно были, но для печати они совсем не годились. В основном все вертелось вокруг алкоголя. Начальник партии не давал людям пить, а они выкручивались, как могли – то пробовали вводить разведенный спирт в вену с помощью шприца, то делали брагу в болотных сапогах. Один старик охотник, зашедший на огонек вечером, дал им какой-то травы для отвара. Отвар получился вкусным, но потом у всех от него началась диарея.

Осенью, Гена познакомился в Канске с симпатичной официанткой в ресторане. Узнав о том, что он из Риги, она предложила ему на ней жениться, и поехать к морю, фактически за границу. И он женился на ней и вернулся в Ригу. Ему тогда было уже почти тридцать, он захотел стать отцом, но у его молодой жены были другие планы. Она была разочарована его квартирой в полуподвальном помещении, была совсем недовольна его зарплатой на заводе, которая едва превышала сто двадцать рублей. К тому же её муж каждый день на заводе изрядно напивался. Да, в Риге можно было достать многие дефицитные вещи, но денег на них не хватало. Идти работать на завод она не хотела, а в общепит выгодно пристроиться не получалось. А Гена ещё требовал, чтобы она поскорее родила ребенка, но она регулярно делала аборты.

После одного из абортов Гена отходил жену доской по заду, и она обратилась в милицию. Когда они пришли к какому-то лейтенанту синюшного вида, она повернулась к нему, нагнулась и задрала платье, чтобы показать следы побоев. Милиционеру это очень не понравилось, тем более нижнее бельё она не одела. Лейтенант плюнул в оголенную часть её тела, завопил, чтобы она убиралась, а потом расспросил Гену, за что он её наказал и согласился с тем, что наказание было справедливым. После этого они подружились, начали вместе выпивать, и один раз, изрядно напившись начали показывать друг другу приемы рукопашного боя, и Гена случайно сорвал милиционеру один погон и разбил нос. Его друг пошел на лестничную клетку умыться в раковине, его увидели соседи и вызвали его коллег, и Гена почти сел в тюрьму, но его друг всё-таки остановил дело. А его жена с ним развелась и вышла замуж за моряка, и тут же родила от него двойню. Гена был очень расстроен по этому поводу и захотел жениться во что бы то ни стало.

Он очень любил плавать на дальние дистанции, и как-то раз на пляже очень далеко заплыл за одной женщиной. Она оказалась бывшей спортсменкой пловчихой. Как-то он с ней разговорился в море, далеко от берега, потом пригласил её в кафе, и узнал, что родом она из Смоленской области, потом её мама переехала после войны в Калининградскую область, потом она вышла замуж за румына и переехала в Молдавскую ССР, а в Ригу приехала в отпуск к двоюродной сестре. С мужем она развелась, детей нет, возраст уже достаточно зрелый и ей хотелось бы поскорее выйти замуж и стать матерью. И так Гена оказался в Кишинёве. Квартира у его жены там была хорошая, двухкомнатная со всеми удобствами, там было много фруктов, жаркое лето, хорошее вино, но у Гены не получалось найти работу, на которой он мог бы заработать, столько, сколько хотела его жена. Он пробовал работать грузчиком в магазине, слесарем на заводе, но жене не нравилось, что он там слишком много пьет и мало зарабатывает.

И тут его жена решила его пристроить работать парашютистом пожарным на Дальнем Востоке. Сначала он полетел туда через всю страну один, чтобы пройти курсы взрывного дела, чтобы начать тушить таежные пожары. На тех курсах ему посоветовали применить не по назначению средство от насморка, которое в народе называли веревкой, правда, он слишком передозировал. Эффект от этого вещества был такой, что о женщинах и сексе он несколько дней не мог даже думать, не мог спать, и всё ему было интересно. Он жадно слушал, что ему говорили на курсах, а потом бежал в библиотеку и очень быстро читал всё подряд. Но, когда их отправили на практику в тайгу, у него начался отходняк, и пару суток у него была рвота, жуткие головные боли, очень хотелось спать. Но с парашютом он прыгал хорошо, и потому курсы он закончил успешно. А потом ему выделили не очень хорошее жильё в глухой деревне, и к нему приехала жена, и там родилась у него дочка. Денег он получал очень много, хотя в холодный сезон работы не было. Чтобы быть у начальства на хорошем счету, по настоянию своей жены Гена вступил в КПСС. Во время принятия его начали спрашивать, жил ли он и его родители на оккупированной территории, и что стало с его отцом. В ответ на это он показал свое свидетельство о рождении со следами крови и отверстием от пули, и сказал, что его отца расстреляли немцы.

В итоге его перевели работать в Красноярск, а его жена разменяла свою квартиру в Кишинёве на квартиру в Красноярске, двушку на трешку. Там у него родился сын, и они какое-то время жили очень даже неплохо, денег было достаточно, его жена начала работать в торговле, и могла много чего достать по блату. В холодный сезон он работал экспедитором, и тогда он снова начал писать статьи в газеты и рассказы в литературные журналы. Наиболее популярные его рассказ был о гениальном мальчике, которого он повстречал в тайге, который сам собрал астролябию и мог определить свое местонахождение на карте. В реальности в тайге они встретили пацана, который их всех обокрал, пока они спали и бесследно исчез, да и до кражи, общаться с ним было не очень приятно. Парашютистов пожарных, конечно, удивило то, что мальчишка лет четырнадцати один шляется по тайге, где до ближайшей деревни километров пятьдесят, и было непонятно, как он ориентируется на местности. Но Гена знал, что рассказ про хама и вора и с вопросом без ответа читателей и тем паче редактора не порадует, потому пришлось сильно исказить действительность.

Разлад с женой у Гены произошел, когда его сыну исполнилось шесть лет. Его жена решила переселиться в Ашхабад, ведь там было тепло, много фруктов, да и квартиру можно было разменять на более просторную, там она могла устроиться на более высокую должность. Гена как-то не хотел ехать в Туркменскую ССР, ведь там он уже не мог работать пожарным, и зарабатывать неплохие деньги за сезон, а зимой где-то числиться и отсиживаться на больничном. На жену он повлиять никак не смог, и в итоге снова оказался в Риге, правда ему уже пришлось жить вместе с мамой в однокомнатной квартире. Правда квартира была на втором этаже, в доме на центральной улице Красной Двины. Устраиваться в аэроклуб он не захотел, как и на дизельный завод или в торговлю, потому вспомнил о том, что он кинолог, и устроился работать в милицию в питомник для собак. Работа была совсем легкой, с животными он прекрасно ладил, и было очень много свободного времени для того, чтобы строчить статьи. К тому же милиционеры иногда пускали его что-то себе наковырять из конфискованных вещей, а в газете он стал внештатным журналистом.

Статьи он писал практически каждый день, и о чем угодно. Те статьи, что не печатали в Риге, он посылал в редакции других газет и даже в другие города. К примеру, гуляя по рижскому лесопарку на берегу озера Тиш или Киш, он захотел облегчиться в кустах и для этих целей подобрал старую газету, и немного её почитал перед употреблением. Там была статья о Клавдии Ивановне Шульженко, и тут он увидел её инициалы и его осенило – это же потрясающее совпадение. Озеро называется Киш, и это инициалы известной советской артистки. Вернувшись домой, он тут же накатал статью, об этом совпадении, упомянул о площади озера, о его малой глубине, о его остаточном после ледникового периода происхождении, но главное о том, что во время взятия Риги советскими войсками, именно на этом озере состоялись первые бои за Ригу. Он прославил неожиданный маневр советской армии, части которой неожиданно форсировали широкое озеро на плотах, прорвав немецкую оборону. И после этого он предположил, что Клавдия Ивановна принимала участие в этой военной операции. Статья в Риге никому из редакторов не понравилась, а редактор той газеты, в которой он работал его даже отругал за глупость. Он послал статью в московскую газету, и через пару недель ему пришла телеграмма о том, что статья замечательная и вскоре ему пришли за неё двадцать рублей, которые он тут же пропил с друзьями.

Как-то он купил в Риге бутылку дешевого «молдавского вина», от которого ему стало очень плохо, после употребления. И тогда он, слегка изменив почерк, отправил в газету письмо от «жителя Кишинёва». В этом письме он написал, что это вино нельзя даже рядом поставить с пустой бочкой от молдавского вина, не то, что называть молдавским вином. Ссылаясь на оценки «независимого эксперта», он написал, что пить это вино просто опасно для жизни. Письмо редактору понравилось, и он его опубликовал, и письмо это прочитал кто-то из влиятельных номенклатурщиков, разгорелся скандал, и вскоре это дешевое «вино» исчезло из магазинов. И Гена, слушая разговоры в очередях в водочные магазины, радовался, что не подписал письмо своим именем, потому что алконавты клялись найти и убить того, кто пожаловался на прекрасное винцо.

После армии Гена захотел себе много чего купить, и потому опять пошел работать на дизельный завод. Его сестра тем временем вышла замуж за моряка, торгового флота, бывавшего за границей. К тому же он очень увлекся парашютным споротом, потому поступление в ВУЗ отложил на неопределенный срок. И вскоре в спорте он начал настолько преуспевать, что ему предложили работу инструктора в аэроклубе. Новая работа ему очень понравилась, потому что инструктировал он в основном молодых девиц. В клубе часто что-то праздновали и алкоголь на этих праздниках лился рекой. И там Гена начал искать ту девушку, с которой у него всё получится в лучшем виде. Сначала он начал ухаживать за очень неуверенной в себе, некрасивой девушкой. Какое-то время она отказывалась с ним встречаться, но потом сдалась, и на третьем свидании в лесопарке молодой инструктор лишил её девственности. Всё опять произошло слишком быстро, и вдобавок у девушки началась тихая истерика, и Гена не знал, что делать и позволил ей убежать домой. На следующий день он старался игнорировать её, но она подошла к нему и при всех сказала, что всё у них ещё будет, и семья, и дети, и счастье. А он решил продолжить поиск женщины, с которой у него всё будет хорошо.

И так он менял одну женщину за другой, совершенствуя свои навыки общения, но терпя неудачи в плане техники секса. К врачу с такой бедой в то время никто и не думал идти. Иногда он различными намеками пытался расспросить бывалых коллег, как бороться с этой напастью, и слышал всякие бредовые советы. Один студент медицинского института, посоветовал ему во время полового акта пальцем пережимать мочеиспускательный канал, другой рекомендовал перед соитием выпить побольше водки, третий советовал одеть сразу три презерватива. Ничего из этого, конечно, не помогало. Один фельдшер очень сильно расстроил Гену, сказав, что преждевременное семяизвержение происходит у всех, кто хоть раз занимался онанизмом. Он, конечно, в это старался не верить, но сомнения его постоянно терзали.

Гена сбился со счета, со сколькими девушками у него был секс, после которого он с ними прерывал отношения. Это вошло у него в привычку – сначала неделя или две настойчивых ухаживаний, потом секс и полный игнор. Больше всего его удивляло то, что ужасно редко ему попадались девственницы. Одна из девиц призналась ему, что она начала половую жизнь в четырнадцать лет, когда ещё в школе училась, причем это случилось у неё с учителем физкультуры. Вскоре он даже начал коллекционировать фотографии девушек, с которыми у него был секс. Он будто хотел низкое качество секса компенсировать его количеством. Один раз он договорился встретиться с одной девушкой в другом городе, приехал туда вечером последним автобусом, но после свидания девушка просто ушла домой, бросив его на улице. Тогда он пошел на аэродром и попросился переночевать в будке у пожилой сторожихи, на которую просто накинулся и тоже имел с ней половой контакт, от которого никакого удовольствия не получил, только неприятные воспоминания.

Один раз он чуть не попал в неприятную историю, когда начал ухаживать за девушкой, одетой в куртку пилота. Сама девушка ему не нравилась, к тому же у неё была привычка очень некрасиво искривлять рот, ему было интересно, где она достала такую куртку. Он давно мечтал о такой куртке и начал заигрывать со странной девушкой. Как-то раз он спросил её в конце инструктажа, что она будет делать, если он разобьется на смерть на следующий день. И она ответила, что принесет на его могилу сто красных роз. Он шутливо ответил, что в таком случае, он назначает ей свидание на городской свалке через три часа. Все засмеялись над его неуклюжей шуткой, кроме той девушки. Обычно он ночевал в клубе, там была и душевая, и электроплитка, и было очень удобно спать на стеллаже в несвернутых парашютах, и главное в аэроклубе был телефон, а дома его не было.

И только Гена начал укладываться спать, как ему позвонила девушка в куртке пилота и сказала, что она уже час ждет его на городской свалке. Он был ошарашен, сначала подумал, что она шутит, а потом взял такси и поехал на свалку, а оттуда они поехали к ней домой. И тут он понял откуда у неё куртка. Девушка жила в «сталинке» в центральном районе. В её квартире было очень много комнат, забитых различными импортными дорогими вещами и антиквариатом. В её комнате было очень много старинных книг, в том числе и на иностранных языках. Ему показалось, что он попал в музей. Он поинтересовался, чем они питаются при таком достатке, и она ответила, что им готовит домработница, но часто они хотят есть в специальную столовую. Потом она рассказала, что её папа генерал-майор авиации.

Ему захотелось поскорее уйти из той огромной квартиры, пока не явились родители девушки или даже домработница, и прекратить с ней отношения. Но девушка совсем не хотела с ним расставаться, и просто напросилась к нему в гости. Было уже совсем поздно, и им пришлось достаточно долго идти пешком в его полуподвальную квартиру. Его мама уехала к его сестре погостить, потому квартира была в его полном распоряжении. У него была заначка – бутылка вина и коробка шоколадных конфет. После употребления вина, девушка сама легла на скрипучую тахту, и он почему-то решил, что с ней надо быть грубым, и порвал её кружевное нижнее белье. Возможно, ему хотелось просто самоутвердиться, доминируя над избалованной генеральской дочерью. Но оказалось, что у девушки это в первый раз. Сначала она растерялась, а когда у неё пошла кровь, она очень испугалась и закричала так, что соседи начали стучать в стену. Тут уже испугался Гена, вскочил с кровати и принялся извиняться. Девушка разрыдалась и убежала. Больше он её никогда не видел.

А потом произошел случай, который сильно повлиял на окончание его карьеры. Он в одной из групп положил глаз на одну очень активную и наивную девушку, начал её намеренно игнорировать, он часто так делал, чтобы заставить девушек самих начать идти на контакт. Кончилось всё тем, что игнорируемая им девушка разрыдалась на занятии, и он строго велел ей приехать в аэроклуб вечером на следующий день. И она начала рыдать уже от радости, а потом явилась к нему с большим букетом цветов, которые он поставил в ведро уборщицы. А потом он долго и мучительно лишал её девственности. Крови было настолько много, что были испачканы многие парашюты на стеллаже, где это происходило, его белые брюки и майка, так же платье девушки. Ей было так больно, что она закусила руку, чтобы не закричать, и прокусила её до кости.

Встречался он с этой девушкой не очень долго, узнал, что у неё родители достаточно крупные номенклатурщики, у которых частный дом в Саласпилсе, и цветы, которые она ему привезла, были из собственного сада. Узнал он это от её старшей сестры, которая приехала к нему на работу и серьезно объяснила ему, что он ей не пара. Он по этому поводу совсем не расстроился, и охотно прервал с ней отношения. К тому времени в аэроклубе у него появился враг – один из летчиков, который был женат, но активно пытавшийся изменять своей жене на работе. Гена на занятиях постоянно упоминал о том, что у летчика жена и двое детей, что он образцовый супруг. Неизвестно как, но испачканные кровью парашюты кто-то положил на укладку, и их использовали во время прыжков в Даугаву во время парадов. Все заметили, что белые парашюты белые небезупречно, а летчик после прыжков принес один из парашютов начальству и заявил, что это вещественное доказательство аморальности инструктора. Когда кто-то усомнился в том, что это кровь девственницы, тот даже показал, что там налипли лобковые волосы. Увольнять за такое Гену не стали, это было бы позором для аэроклуба. Летчику велели заткнуться, но к молодому инструктору, начальство начало придираться.

Потом, Гена находился на парашютной вышке в самом известном рижском лесопарке. На эту вышку пришли туристы из Финляндии. К Гене тогда пришел его друг детства алкоголик Шнитков, который как раз раздобыл политуру, кидал в неё соль, взбалтывал и когда спирт отделялся от других веществ, пил его. Финны, с радостью попробовали экзотический коктейль, и остались довольны, подарив Гене и его другу несколько импортных дефицитных вещей. После этого Гену судил товарищеский суд, устроили ему проверку, и выяснилось, что он ещё и часто присваивает себе плату за прыжки с этой вышки, не давая желающим билеты, но взимая плату за аттракцион. Ну и окончательное решение о его увольнении «по собственному желанию», было принято после того, как один посетитель, прыгая с этой вышки начал болтать ногами и очень неудачно сломал ногу. Выпивший Гена решил вздремнуть, а посетителей начали обслуживать его друзья, и не предупредили, что ногами при прыжке болтать нельзя.

А потом его призвали в армию в пограничные войска в Эстонию, где нужно было служить на год дольше, чем в той же пехоте. До начала службы в армии он увлекся парашютным спортом, и надеялся попасть в воздушно-десантные войска, но не получилось. Его сразу отправили в учебку кинологов. К службе он относился не очень серьезно, свою первую собаку он подготовил очень плохо, зато у него отлично получалось строчить статьи в стенгазету, и так он стал комсоргом. После окончания учебки, он получил сержантские лычки, и он даже принял участие в ликвидации какой-то диверсионной группы, прибывшей на резиновых лодках с моря. Что-то пошло не по плану, командира заставы не предупредили, ни о высадке шпионов, ни о том, что среди них будет советский разведчик, который отделился от группы и просил пограничников не стрелять по нему. Командир заставы, молодой лейтенант потребовал, чтобы шпионы немедленно сдались и побежал к ним, угрожая Стечкиным. Они спрятались среди валунов на берегу и застрелили бегущих к ним нескольких пограничников. Оставшиеся в живых окружили группу и послали за подкреплением. Среди этого подкрепления и оказался Гена со своей плохо подготовленной собакой. Собаку надо было водить на стрельбища, чтобы она не боялась звуков выстрелов, чего Гена, конечно, не делал, услышав выстрелы, его пес запаниковал, вырвался и побежал на линию огня и был убит. Гена сам прижавшись к земле в панике, не глядя, стрелял в сосну перед собой. В итоге пограничники просто закидали группу шпионов гранатами, вместе с тем, кто кричал, что он советский разведчик. О произошедшем Гене велели молчать в особом отделе. О том, что это были за шпионы и был ли один из них действительно советским разведчиком он так никогда и не узнал. Зато получил новую прекрасно подготовленную собаку.

Часто Гену отправляли на промысел вместе с эстонскими рыбаками, следить за тем, чтобы они на своих лодках не сбежали в Финляндию. Иногда в учебке кинологов он что-то преподавал новобранцам, и благодаря этому стал неплохим специалистом в этого дела. Потом он принял участие в ещё одной боевой операции. Его в числе многих солдат перебросили в Карелию на финскую границу, надо было очень долго идти по проселку, а потом по лесной тропе, с полным ранцем еды. Ему дали карабин Симонова с оптическим прицелом и только одну обойму патронов. Ждали перехода какого-то очень опасного шпиона, приказали стрелять сразу на поражение. Гена сомневался в том, что у него хватит духа разглядеть человека в оптический прицел и убить. Ему надо было нести еду не только для себя, но и для собаки. Идти надо было дня три, и только они занимали позиции, как им опять приказывали куда-то долго идти и опять маскироваться, сидеть и ждать. Он в первый же день похода вечером скормил собаке практически всё вяленое и свежее мясо, да и свои продукты легкомысленно обменял другим солдатам на табак и спирт. Потом он питался ягодами и сырыми грибами, а его собака едва не умерла с голоду, так как ягоды и грибы пес есть не мог. В итоге шпиона всё-таки взяли живьем, и Гена еле донес своего ослабшего пса до полевой кухни. Однако повар не знал, куда положить кашу сержанту и комсоргу, потому что котелок он тоже выбросил, чтобы облегчить свой ранец в начале операции. Повар велел ему подставить шапку для каши, и Гена это, не задумываясь сделал. Все посмеялись, а потом повар нашел ему лишний котелок.

В начале службы, когда Гена обедал в солдатской столовой туда неожиданно нагрянул генерал-лейтенант. Форма на нем была не парадная, он был ниже среднего роста. И тут этот генерал сел рядом с Геной, и тут же не в меру упитанный повар лично принес генералу большую, словно таз эмалированную миску с борщом «по спецзаказу». Генерал поковырялся ложкой в поданном ему борще, а потом забрал у Гены маленькую миску с обычным борщом, а ему пододвинул свою большую миску, и посмеиваясь принялся есть ту баланду, что подавали солдатам. Капитан, стоявший рядом с генералом, сказал ему, что не стоит есть всё до конца, что и так всё ясно, но генерал доел всё до конца и ушел, ничего не сказав. На следующий день в столовой был уже новый тощий повар и всем подали еду «по спецзаказу». Однако потом еда становилась всё хуже, а тощий повар быстро набирал вес…

Под конец службы Гена попал в госпиталь с тяжелым переломом. Он тогда ездил на лошади, и плохо затянул подпругу на седле, чтобы лошади не было больно. В результате эта подпруга лопнула, и он рухнул посередине площади маленького эстонского городка. И местные жители как-то не очень сочувствовали советскому воину, даже позлорадствовали. Мало того, что он сломал себе ногу, так у него ещё треснул пистолет, и надо было заполнять кучу документов, чтобы списать ставшее негодным оружие. Он попал в флотский госпиталь, где отчаянно пытался понравиться сорокалетней медсестре, о любвеобильности которой болтал весь госпиталь. Гена на находил эту женщину привлекательной и был не высокого мнения о её интеллекте, но ему не терпелось поскорее лишиться своей девственности. Ему должно было исполнится уже двадцать лет, и он считал позором быть невинным в таком возрасте. В итоге дошло до того, что он даже предложил той медсестре пожениться, когда он закончит службу. И она пригласила жениха к себе в гости, когда он выписался из госпиталя.

Женщина поставила на стол чугунок с картошкой в мундирах, нарезала сало, поставила блюдо с квашеной капустой и солеными огурцами, был ещё черный хлеб и поллитровая бутылка водки с одни граненным стаканом. На еду Гена особенно не налегал, в основном пил водку, чтобы успокоиться. В итоге он выпил всю водку, кое-как её закусил, встал из-за стола, прекратил рассказывать веселые истории, и нерешительно почесал затылок. Что делать дальше он решительно не знал. И тут сидевшая со странной улыбкой за столом женщина, легла на свою железную койку и рукой поманила его к себе. Что было дальше он помнил смутно. Перед его глазами был словно туман, женщина плотно обхватила его ногами и руками, а он от волнения оторвал все пуговицы на ширинке, и они раскатились по полу. Всё кончилось быстрее, чем он ожидал. Волнение схлынуло, и ему стало очень стыдно, казалось, что он всё сделал не так, как надо. Женщина ласково погладила его по щеке и обещала, что со временем всему его научит. Ему захотелось поскорее сбежать на свою заставу, он мямлил что-то про воинский долг, про то, что ему надо ещё написать письмо маме, потому ему надо спешить. Клочок бумаги с адресом той женщины он выбросил, когда вышел из её дома. Он начал уверять себя в том, что с другой женщиной у него всё будет, как следует, а не так молниеносно. Вскоре он демобилизовался и стал прапорщиком КГБ запаса. За небольшую взятку табаком он узнал у писаря, что значит его код в военном билете. Его порадовало то, что в случае войны, на передовую его не пошлют, а он будет охранять стратегические объекты в тылу, не зря служил лишний год.

Итак, родился Геннадий Карпов в тридцать седьмом году на промышленной окраине Ленинграда. Его родители были из маленькой деревеньки в Псковской области. Отец был инвалидом от рождения, одна нога была короче другой, потому он очень сильно хромал. Он был единственным сыном в семье своего весьма состоятельного отца крестьянина. В силу инвалидности единственного сына, состоятельный крестьянин отправил его в Санкт-Петербург учиться ещё до Первой Мировой войны. Учебу Владимир Карпов закончил уже после революции, и стал инженером на одном из ленинградских заводов. И лишь в конце двадцатых годов, приехав в родную деревню погостить к отцу, отец Гены, по настоянию своего отца женился на соседской дочери, когда ему было уже почти тридцать лет и вернулся на завод, который выделил ему отдельную квартиру. У Карповых через год после свадьбы родилась дочка, и только через восемь лет родился сын. В сороковом году у них родилась ещё одна дочь.

Завод, на котором работал отец Гены эвакуировать во время наступления нацистов не успели, лишь в последний момент взорвали некоторую технику и склады. Но сам Владимир Карпов с семьей оказался на захваченной нацистами территории. Гена смутно помнил, как человек в черной форме, на ломаном русском кричал толпе собравшихся на площади у завода работникам, чтобы они пошли вслед за ним и спрятались в каком-то подземном хранилище для нефтепродуктов, потому что советская артиллерия будет обстреливать захваченный завод. Кто-то из толпы отнесся к этим призывам недоверчиво и тихо побежал обратно домой. Генкин отец, сказал, что лучше на всякий случай послушать захватчика. В толпе шептались о том, что их просто сожгут в этом хранилище. Но в итоге они всё же там оказались со многими другими заводскими, и вскоре действительно наверху всё загрохотало. В хранилище ужасно воняло, и люди стояли по колено в каком-то веществе, ни воды, ни еды ни у кого с собой не было. Почти сутки не поверхности люди простояли в хранилище, пока наверху то и дело снова начинался обстрел. Ночью умерла младшая сестра Гены на руках у отца. Тот самый немецкий офицер в черной форме, приказал прятавшимся людям покинуть хранилище и посоветовал идти на Запад подальше.

Старшая сестра Гены рыдала, как и его мама, пока отец хоронил младшую дочку у дороги. В могильный холм он воткнул связанные крестом две березовые ветки. А потом они пошли с целой толпой беженцев в сторону Пскова, чтобы попасть в родную деревню, чтобы поселиться там у родителей матери Гены. Родителей его отца в начале тридцатых годов репрессировали. Его дед категорически отказывался вступать в колхоз, потому его с женой отправили в лагерь. Бабушка Гены по отцу умерла в лагере, а дед выжил и как только началось вторжение нацистов в СССР сбежал, чтобы вернуться в родную деревню и отомстить коммунистам, служа нацистам, но об этом родители Гены тогда ещё не знали.

На третий день пути по грунтовой дороге пешком с группой беженцев, питаясь тем, что иногда давали местные жители, они встретили на дороге отряд немцев на больших лошадях, у них на груди блестели какие-то металлические пластинки. Немцы окружили группу беженцев, спешились и начали выводить из группы взрослых мужчин, стариков тоже. Всё происходило неспешно и молча. Какое-то время немцы раздумывали выводить из группы пацана лет двенадцати, в итоге решили оставить. И вот отец Гены оказался в шеренге мужчин, которых немцы выстроили шеренгой в канаве и расстреляли из автоматов, а потом они спокойно сели на своих огромных лошадей и уехали, распевая какую-то песню. Оставшиеся в живых беженцы стояли молча, оцепенев от ужаса, потом сестра Гены упала на колени и взвыла, а ему во время всего произошедшего казалось, что взрослые играют в какую-то странную игру, он не понимал, что его отца больше нет, он был уверен, что мужчины сейчас встанут из канавы и выйдут на дорогу. Его мама молча потащила тело отца из канавы, вытащила из внутреннего кармана пиджака стопку окровавленных документов, порванных пулей. А потом они сучьями вырыли у дороги небольшую яму, чтобы похоронить отца.

По мере приближения к родной деревне, беженцев в толпе становилось всё меньше, а потом Гена со своей мамой и сестрой шли одни. И тогда их подобрал немецкий военный водитель, который ехал в нужную им сторону. Этот солдат посадил их к себе в кабину, что-то говорил, показывал на дырку от пули в лобовом стекле, говоря про партизан. Он вез их несколько часов, остановился чтобы поесть и поделился едой с попутчиками. К ночи он высадил их на развилке дорог, одна из которых шла в деревню родителей Гены, оставалось совсем не долго идти, но ночью уже было достаточно холодно, потому водитель указал маме Гены на избу недалеко у дороги. Они вышли из машины и пошли к избе, где какая-то старуха, мывшая голову в тазу посереди комнаты, завопила на них, чтобы они убирались. Она даже кинула в них какой-то палкой. Они поплелись обратно к дороге, и тут заметили, что армейский грузовик ещё не уехал. Водитель вышел из машины и повел их обратно к избе, выхватил из кобуры пистолет, вломился в избу, стащил с печки бородатого старика, ударил его по лицу пистолетом и что-то кричал на немецком, указывая на попутчиков и на свои часы. Судя по всему, он объяснял, что утром вернется, когда поедет назад, и если не найдет беженцев, то пристрелит деда. Старуха в это время убежала в дальний угол комнаты за занавеску, но только водитель ушел, она снова принялась выгонять беженцев, но напуганный дед ей не позволил, и даже велел ей поставить на стол чугунок с картошкой, которую предложил гостям поесть с молоком.

К вечеру на следующий день Гена оказался в родной деревне своих родителей. Его дед по отцу был уже там и занимал должность бургомистра. Услышав о смерти сына, он немного всплакнул, а потом поднял на руки внука и сказал, что уж у внука при нацистах жизнь будет получше, чем у его сына при коммунистах. Тут же он сообщил невестке о том, что долго он не протянет, в лагере он заболел туберкулезом. Жили они потом у деда бургомистра, у него в доме всегда было чего поесть, деревенские постоянно носили ему разные взятки. Гена запомнил, что многие спрятавшиеся от призыва деревенские парни пошли служить в полицию, а некоторые, наоборот ушли в лес к партизанам. Вскоре партизаны ночью заявились к другому деду Гены, забрали у него все продукты, что нашли, выпили весь самогон, потребовали ещё, но у него действительно больше не было самогона, и тогда они вспомнили, что его сват бургомистр и принялись его избивать, вырвали бороду, выбили одни глаз, сломали руку. Под утро старик умер, его жена ненадолго его пережила. Дед бургомистр тоже не дожил до прихода советской армии в ту деревню, буквально пары месяцев.

Через несколько лет после окончания войны, маму Гены вербовщик пригласил поработать на одном из рижских заводов. Сначала она поехала одна, оставив детей под присмотром своей двоюродной сестры, а через год, когда она получила квартиру в трущобах Красной Двины в Риге, она приехала за детьми. Квартира состояла из маленькой кухни и такой же маленькой комнаты, окна располагались на уровне тротуара. Вместо печи почему-то был камин, который зимой надо было постоянно топить, чтобы было тепло. Генка быстро подружился с краснодвинскими пацанами, с которыми летом целыми днями катался на подаренном мамой велосипеде. Очень быстро он заговорил на латышском и делал успехи в школьном обучении. Ему очень хотелось стать писателем или хотя бы журналистом, но после окончания девятого класса, он пошел немного поработать на дизельный завод только для того, чтобы справить себе костюм и подарить сестре модные туфли. Но на заводе он начал выпивать, решил, что поступление в университет никуда от него не денется, если он поработает год.