Сейчас, как мне кажется, на закате своей жизни, мне смешно вспоминать некоторые моменты, своего детства, своей юности и молодости, а тогда мне было совсем не до смеха, когда я все это переживал, когда только начинал познавать природу человека. Из-за моего упрямства, процесс познания и принятия людей такими, какие они есть проходил медленно и мучительно. Я был убежден в том, что люди, которые мне встречаются неправильные, а не мои представления о том, какими люди быть должны абсурдны. И на самом деле это убеждение мучило меня, а не люди. И мне это стало ясно слишком поздно, а может я это и сейчас понимают лишь теоретически...
В девятом классе, на последнем году обучения в основной школе я в основном общался с двумя очень странными парнями, которые, как и я не вписывались в коллектив. Один был высокий, толстый и постоянно говорил глупости, а другой был низкорослый, тощий, с рахитичным животом, большой головой и постоянно говорил гадости, в основном про толстого. С ними мне было скучно, потому что все детство они гуляли только во дворе около дома, слушались родителей, книг особенно не читали. Потому говорил в основном я, рассказывая то про хулиганское детство, то про то, что я вычитал в книгах, наблюдая за их реакцией, которая меня порой забавляла. Я будто бы проводил над ними эксперименты, ставил опыты.
Однако просто сидеть и болтать было как-то скучно, в игры я играть не любил, путешествовать подальше от дома они не решались, вот и предложил я им построить землянку в лесопарке около нашего района. У меня в этом деле был очень большой опыт. Много я их вырыл с одноклассниками из другой школы, и их сжигали другие дети, сразу после того, как их обнаруживали. Занятие это было достаточно увлекательным, трудоемким, рискованным и требовало слаженности действий. Это была некоторая подготовка к взрослой жизни, в которой многим приходится строить дачу. Материалы мы искали в домах, которые собирались сносить, на заводах, которых в нашем районе было много, на стройках, которых в то время было ещё мало. Надо было очень быстро вырыть яму, построить в ней каркас, обшить его жестью с наружной стороны, зарыть эту яму, скрыть следы песка, покрыть все дерном, который надо было принести издалека, и только потом, можно было приступать к внутренней отделке. И если кто-то нас замечал за рытьем ямы, сооружением каркаса, обшивкой его жестью, или даже маскировкой уже закопанной ямы, то все уже можно было начинать с начала в другом месте.
Инструменты мы брали из дома, тайком от родителей, с ними у нас вечно были трудности. И тут Мелкий предложил залезть в незаконные сараи построенные в одном из дворов. Да, люди из домов с паровым отоплением, у которых были сараи в подвалах, было много места на просторных чердаках построили ещё сараи во дворе, чтобы складывать туда то, что выбросить жалко. Не было предела запасливости советских людей. Ломать замки Мелкий, не предлагал, он сказал, что несколько сараев там просто заколочено гвоздями, и это значит, что они никому не нужны, но в щель он видел, что там лежат всякие инструменты. Если даже нас кто-то и застанет, когда мы лезем в эти сараи, никто в полицию не обратится, потому что если сараи забиты, то про них забыли.
И отправились мы с гвоздодерами к этим сараям достаточно поздно вечером. В паре сараев не оказалось совершенно ничего ценного для нас, мы их аккуратно прикрыли и решили заколотить обратно для верности. И стук, видимо, привлек внимание одного моего бывшего одноклассника, который жил в доме неподалеку, вечно он на всех стучал, пытаясь подлизаться к учителям и они ему не ставили отрицательные оценки за его тупость. Я с ним давно враждовал. Но тут Толстый заметил ещё один сарай, на котором вместо замка висела закрученная толстая проволока. Он заявил, что у него хватит сил её размотать. В итоге разгибали эту проволоку мы втроем, зашли в сарай, нашли там ржавую двуручную пилу и колун с треснувшей рукояткой. И недруг мой появился там, как раз тогда, когда мы выносили добычу из сарая. Он принялся вопить, что мы воры, и нам пришлось сбежать, оставив сарай нараспашку.
На следующий вечер ко мне в дверь постучался Толстый и попросил выйти на лестницу и поговорить. Я вышел и увидел в подъезде помимо Толстого ещё Мелкого, какую-то психованную тетку, бывшего одноклассника стукача и его очень глупого соседа, который с трудом мог связать два слова. Толстый объяснил, что нам предлагают подписать расписку о том, что мы обязуемся компенсировать материальный ущерб хозяйке сарая, который мы взломали, заплатив ей тридцать лат. По тем временам это была месячная минимальная зарплата, это было где-то шестьдесят долларов. Моя мама тогда зарабатывала сорок лат в месяц. А Мелкий сказал, что это не так уж и страшно - я пятнадцать, и толстый пятнадцать. Я спросил, почему платить должны только Толстый и я, тут тетка сказала, что она знает родителей Мелкого, и потому к нему у неё претензий нет, он хороший мальчик, и это все я и Толстый его в это втянули, сбили с праведного пути, так сказать. И тут Мелкий начал горячо меня убеждать в том, что лучше мне и Толстому, вернее нашим родителям выплатить эти деньги. Он заявил, что он бы на нашем месте все обязательно подписал. Я предложил ему подписать всё, оставаясь на своем месте. И тут он признался в том, что ему обещали прощение только в том случае, если он убедит подписать нас. А иначе эта женщина немедленно вызовет полицию. Толстый сказал, что если подпишу я, то подпишет и он.
Сначала я возмутился подлостью, глупостью и трусостью Мелкого, но когда услышал, что Толстый готов все подписать, мне просто стало смешно. Стукач Тимочка и его сосед Димочка просто зарычали от злости, когда я засмеялся. Толстый начал смеяться вместе со мной. Я сказал женщине, что она может вызывать полицию, только ей придется доказать, что этот сарай её собственность, предъявить документ об этом, что там были какие-то ценные вещи, что они стоят тридцать лат, что эти вещи забрали действительно мы, что на сарае был замок. Тима тонким голоском завопил на весь подъезд о том, что мы когда-то унесли спортивные кубки из детской игровой комнаты, помещение которой продали в частную собственность и новый владелец просто выбросил всё, что там было наружу из окна, и Мелкий подобрал эти кубки, принес в землянку, а я их выбросил за ненадобностью. Женщина начала материться и обещала, что лично меня она упрячет в тюрьму на всю жизнь, что у неё знакомые для этого есть.
Услышав крики на лестнице, моя мама вышла из квартиры и спросила, что происходит. Тима и Дима пустились наутек. Женщина последовала за ними, но мама начала её преследовать, и спрашивать, что происходит. Та подбежала к таксофону около дома, пыталась звонить в полицию, но только моя мама к ней подошла, убежала. А Мелкий все причитал, что у него теперь будут неприятности из-за того, что мы с Толстым не подписали бумажку, что у него из-за нашей испорченности голова болит и он пьет Панадол, деньги напрасно тратит. Мама, услышав, что произошло, даже не ругала меня, удивилась, какая же злобная гадина Тимофей, кокой же идиот Толстый, и насколько же в столь юном возрасте уже испорчен Мелкий.
Землянку вскоре вскрыли полицейские, а потом Тимка её с удовольствием сжег. Нам было очень жаль наше творение, где мы постелили пол из брусков, а на него линолеум с утеплителем, а стены обшили ламинатом, и сделали там диван из поролона и половиц и стол на одной ноге. После этого строительством мои друзья как-то уже не хотели заниматься, уговорили меня взять у сестры велосипед на время, научиться на нем ездить и кататься по району. Я согласился, быстро научился ездить, и где-то через неделю ежедневных прогулок на велосипедах по вечерам, мне захотелось поехать куда-то подальше, но друзья этих моих желаний не разделяли, им нравилось вообще по двору кататься. Мне удалось уговорить их поехать на озеро за лесопарком. Там я увидел в воде то ли магнитофон, то ли транзистор. Чтобы его достать, я разулся и пошел достаточно далеко от берега по мелководью, оставив велосипед сестры под присмотром друзей. Добравшись до транзистора, я понял, что это только корпус и пошел обратно.
Когда я вышел на берег, я увидел, что на моем велосипеде катается известный всей школе озорник, живший неподалеку. Я обулся, и попросил его вернуть мне велосипед, но тот и не думал этого делать, требовал доказательств, что это действительно мой велосипед. А друзья вышли на дорогу и дожидались меня там, нетерпеливо помахивая мне руками. Меня это просто взбесило, мало того, что разрешили взять мой велосипед, так ещё и недовольны тем, что я не могу его отобрать у этого недоброго шутника, который поехал на нем прочь, а я должен был бежать за ним. Я сказал шутнику, что зря он взял мой велосипед, у Мелкого же велосипед намного лучше. Изрядно набегавшись за великом сестры, я все-таки получил его обратно. И собрался было отправиться домой, но тут Мелкий подъехал ко мне и устроил мне товарищеский суд из-за того, что я предложил тому хулигану его велосипед, друзья так поступать не должны. Я поинтересовался, не должны ли были мои друзья стеречь мой велосипед, тем паче, что знают, что это не мой велосипед. Он сказал, что они позволили этому шутнику взять мой велосипед, потому что мы знаем, где его найти, если он его мне не вернет. И этот хулиган, который, кстати, неплохо и достаточно часто дрался, как бы тоже знает, что мы знаем, где его найти, потому никогда бы не забрал мой велосипед. И зря я за ним бегал и просил, чтобы он отдал мне велосипед, надо было просто пригрозить, что обратишься в полицию...
Мне как-то уже не хотелось им ничего отвечать на это, да и вообще разговаривать с ними и что-то доказывать. Для меня все было очевидно. Они струсили, отдали мой велосипед, испугавшись получить по морде. Да, велосипед он вряд ли бы себе забрал, но он меня унизил, он язвил, какие у меня прекрасные друзья, которые вдвоем боятся ему слово поперек сказать. Их трусость я ещё мог бы понять и простить, если бы они попросили у меня прощения, но когда они обвинили меня в неверности, отчитали, и великодушно решили простить, у меня просто пропало всякое желание общаться с ними. Не было ни злости, ни обиды, только досада на то, что я тоже в отчаянии поступил не очень красиво. И мне стало ясно, что я буду поступать некрасиво достаточно часто, если буду и дальше общаться с этими двумя и попадать по их милости в подобные ситуации, потому нечего мне больше с ними делать и не о чем больше с ними говорить. С тех пор я хоть и не ссорился с ними, даже иногда вместе с ними шел в школу и обратно, как и раньше сидел рядом с ними на уроках, но я молчал, если они меня о чем-то спрашивали, отбрехивался дежурными отговорками. Толстый к перемене моего поведения отнесся спокойно, а Мелкий ещё долго ходил за мной и обвинял, требовал, пытался вызвать у меня жалость, угрожал. Да, угрожал он мне тем, что после учебы, у него будет свой магазин, и он может и не взять меня к себе на работу грузчиком и уборщиком, так что мне надо наладить с ним хорошие отношения, ради моего же блага...
