Ураганный боевик, ставший не перезапуском, а самоценным произведением.
Какой день! Какой чудесный день!
«Дорога ярости» — уникальный пример: старую франшизу не просто отряхнули от пыли и перезапустили, но сделали ещё лучше. Джордж Миллер снял самостоятельное кино почти без привязки к прошлым частям. Поэтому сиквелы и ремейки забудутся, а про этот фильм будут говорить: вот как выглядит идеальный боевик. Вот что такое визуальное повествование. Вот как надо возрождать франшизы.
Не нужно знать фильмы с Мэлом Гибсоном, чтобы включиться в «Дорогу ярости» с первых же минут. Всё, что надо, сообщают во вступлении. В мире апокалипсис. Макс, бывший коп, а ныне бродяга без роду и племени, попал в плен к сектантам, его клеймили и заковали в цепи. Так, пинком под зад, нас бросают в мир «Безумного Макса», который никогда ещё не был таким объёмным и страшным. Это вселенная обезумевших от жажды мутантов, уродов и калек. Тут всё покрыто ржавчиной и пылью, вращаются огромные шестерни и лязгают цепи. Машины тут сварены из обломков, ощетинены шипами и пулемётами. Мир пустоши жесток рабовладельцы доят молоко из женщин и кровь из мужчин вроде Макса. Для хозяев он хуже, чем раб, — он «туша», расходный материал.
А ещё этот мир безумен. Ни о каком реалистичном выживании после апокалипсиса в духе «Дороги» и речи нет — на пустошах царит дурдом. Тут не ходят ногами — мир поделён между фракциями дикарей, гоняющих на мотоциклах и багги. Тут сектанты, поклоняющиеся Несмертному Джо, мечтают попасть в Вальхаллу, где воинам подают небесные бургеры и аква-колу. Тут палят из огнемётов и возят на битву гитариста, играющего что-то тяжёлое для поднятия духа. Всего этого, конечно, не может быть в мире, где людям не хватает воды и бензина. Но безумие пустошей завораживает и заставляет поверить в себя. Оно как световые мечи и бессмертные эльфы — надо просто принять правила игры.
Долго размышлять над устройством мира не придётся. Уже через несколько минут начинается погоня, которая почти без передыху длится до самого финала. «Безумный Макс» всегда был про дорожные битвы, и «Дорога ярости» полна ими до краёв. Ревут моторы, грохочут взрывы и выстрелы, скрежещут сталкивающиеся машины, сектанты с воплем «Запомните меня!» картинно жертвуют собой.
Драйв у картины такой, что дух перевести некогда, но при этом — никакого сумбура. Неспроста «Дорогу ярости» считают шедевром визуального повествования. Камера позволяет взглянуть на происходящее с самых разных точек зрения. Ход битвы легко понять — каждое действие бойцов ускоряет или замедляет гигантскую фуру, уходящую от погони. Чуть задержишься — и враги догонят, накинутся, растерзают. Гони, Фуриоза, гони!
Да, строго говоря, фильм не продолжает трилогию о Максе — он тут даже не совсем главный герой. Но для самой картины так даже лучше. Она не про Макса, а про то, за что любят фильмы о нём: про погони, битвы и безумный мир постапокалипсиса. «Дорога ярости» не очередной «ребут», а произведение, обладающее самостоятельной ценностью. Потому она и стала одним из самых влиятельных фильмов 2010-х. Ей подражают, её пародируют, её завалили «Оскарами», её признали как критики, так и простые зрители. Такому фильму не нужно кричать: «Запомните меня!» — его и так не забудут.
Автор текста: Александр Гагинский Источник: «150 фантастических фильмов, которые стоит посмотреть»
ПС. В конце мая запланирована премьера приквела к «Дороге ярости» — «Фуриоса: Хроники Безумного Макса». Ждём! Напомню трейлер:
Лозунг «Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих», висевший на стене клуба «Картонажник» в славном городе Васюки, памятен многим, однако мало кто догадывается, какой широкий контекст скрывается за ним.
Попытку сделать тайное явным предпринял профессор Университета доморощенной науки и образования (УДНО) Виктор Щебень: его новая статья наверняка заставит вас взглянуть на шедевры Ильфа и Петрова по-другому.
Ноги носят, а руки чешутся. Народная мудрость
Лозунг на стене
В зале васюкинского клуба «Картонажник», где 22 июня 1927 года начал под рукоплескания шахматистов-любителей свою лекцию и сеанс одновременной игры на тридцати досках самозванный гроссмейстер (старший мастер) Остап Бендер, на стене висел лозунг:
«ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ — ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ»,
оставшийся, как сообщают повествователи, от прошедшего в городе вечера «Общества спасания (sic!) на водах». Перед лекцией новый гость васюкинцев «поклонился, протянул вперед руки, как бы отвергая не заслуженные им аплодисменты, и взошел на эстраду».
В этой статье мы постараемся показать, из чего и как сделан этот давно уже ставший мемом пародийный лозунг, как он вписывается в знаменитую шахматную главу романа на сюжетном и ассоциативном уровнях, как связан с функцией главного героя и какую символическую тему, пронизывающую, как мы полагаем, всю дилогию Ильфа и Петрова, он выводит на поверхность. Коротко говоря, нас интересует, в чьих руках находится спасение тонущих (а также труждающихся и обремененных) в сатирическом авантюрном романе Ильфа и Петрова.
Все это верно, но, кажется, дело тут в более тонкой, более комбинаторной и сюжетно выверенной игре, напоминающей любимое мною в детстве развлечение: из частей двух мудрых, но скучных пословиц составляется одна новая и смешная, причем с неожиданным смыслом-остранением. Например: «семь раз отмерь — кобыле легче» или «баба с возу — скоро состаришься». Или классическое (с несколько иной техникой): «Повадился кувшин по воду ходить. Там ему и... полным быть» (Бомарше, «Женитьба Фигаро»).
Три источника
Начнем с того, что приведенный лозунг-прототип, действительно часто цитировавшийся в 20-е годы, по происхождению не только и даже не столько марксистский, сколько бакунинский, характерный для левого крыла Первого интернационала: «Освобождение рабочих должно быть делом рук самих рабочих». Как поется в «Интернационале»: «Добьемся мы освобожденья / Своею собственной рукой». В революционный период и во время Гражданской войны этот лозунг активно использовали не только социал-демократы разных сект, но и российские и украинские анархисты (особенно активно Нестор Махно).
Большевики же всегда относились к нему с подозрением, ведь он вырывал, так сказать, из рук партии руководство процессом освобождения пролетариата (да, «ни бог, ни царь, и не герой» не спасут пролетариат, но нельзя забывать об авангардной партии). «Резко критикуя буржуазное общество, — писал Ленин, — все синдикалисты считали, что освобождение рабочего класса должно быть делом рук самих рабочих, понимая это положение как независимую от политики экономическую борьбу труда с капиталом. <...> Синдикалисты отрицали роль партии...» А вот известный «Ответ Каутского Троцкому» (1922): «Девиз I и II Интернационалов „освобождение рабочего класса может быть только делом рук самих рабочих“ совершенно отрицается практикой III Интернационала, который весь построен на принципе, что освобождение рабочего класса всего мира может быть только достигнуто посредством диктатуры Центрального Комитета Коммунистической Партии России». В эпоху создания «Двенадцати стульев» прямая демократия трудящихся была тезисом, взятым на вооружение Троцким и левой оппозицией, коих, согласно смелой интерпретации Михаила Одесского и Давида Фельдмана, Ильфу и Петрову было заказано высмеять в сатирическом романе.
Во-вторых, в 1920-е годы появились разные переделки этого лозунга, подгонявшие его под разные нужды: «Охрана труда — дело самих рабочих», «Построение новой школы — дело рук самих учащихся» (1926), «КЗОТ и его проведение в жизнь рабочих — дело рук самих рабочих», «Улучшение быта трудящихся женщин — дело рук самих женщин», «Охрана труда работниц — дело рук самих работниц». Константин Душенко приводит в словаре цитат замечательный лозунг «Борьба с туберкулезом — дело самих трудящихся» (впрочем, для сохранения параллелизма нужно было бы «дело рук самого туберкулеза»). Е. П. Радин в разделе «Физкультура — закаливание организма» из «Основных положений (заповедей) советской физкультуры» писал: «Старый быт был построен на духоте, закрытых окнах, на боязни простуды и сквозняков. Никому в голову не приходило применять по утрам холодные обтирания водою, хотя бы до пояса у ребят и рабочих подростков. Иное положение теперь, когда оздоровление рабочих стало делом рук самих рабочих». Щеглов приводит в качестве примера юмористического использования лозунга призыв: «Купанье трудящихся есть дело самих трудящихся». Иначе говоря, старый лозунг ушел в массы и породил многочисленное догматическое и шутливое потомство.
В-третьих, в начале 1925 года было принято постановление Совнаркома «Об организации дела спасания на водах на территории Союза ССР» (ОСНАВ) и учрежден Центральный комитет спасания на водах при Народном комиссариате путей сообщения, а также комитеты спасания на водах при уполномоченных Народного комиссариата путей сообщения в союзных республиках и местах, где это будет признано необходимым. Чуть позже было принято постановление «освободить от местного налога с плакатов, афиш, рекламы и объявлений», распространяемых обществами спасания «с целью пропаганды идей водоспасания». Также были освобождены от налогов «зрелища и увеселения, устраиваемые добровольными обществами спасания на водах без участия частных предпринимателей, в целях изыскания средств для развития водоспасательного дела». Задачи, стоящие перед обществами спасания на водах, выражались «основным его лозунгом: ни единой жертвы на воде». В осуществление этого лозунга следовало «не только спасать погибающих, но и предупреждать возможные несчастные случаи путем запрещения пользования перевозочными средствами». На шершавом языке советских постановлений деятельность ОСНАВ неизменно называлась «делом спасания утопающих». В «Энциклопедическом словаре по физкультуре» (под ред. Н. Семашко) 1928 года читаем: «Дело спасания утопающих... зависит от постановки дела обучения искусству спасания и приведения в чувство утопающих. Ежегодно в СССР тонет около 10 000 человек...» и т. д. (все эти сентенции очень похожи на «катехизисные» тавтологии Сталина и Ко).
Дело спасания
Что же делают Ильф и Петров? Они соединяют официальный бюрократический зачин директив 1920-х годов «дело спасания утопающих» [Интересно, что в народном сознании мем из «Двенадцати стульев» трансформировался в «дело спасения....»] со старым лозунгом с троцкистско-анархистской аурой, уже опробованным в качестве производительной модели (шаблона) в разных политических и социальных контекстах («дело рук самих» + объекты, становящиеся субъектами помощи).
Замену слова «спасания» на «помощи» в лозунге можно объяснить стремлением избежать повтора (лозунг идет сразу после упоминания «Общества спасания на водах»), но, скорее всего, перед нами рефлекс еще одного спасательного дела, которым занималась советская власть в самом начале 20-х годов, — «дело помощи голодающим», организованное Комиссией помощи голодающим. Резолюции правительства требовали «втягивания в дело помощи голодающим самих крестьян и рабочих», чтобы не допустить сосредоточения этой помощи во враждебных руках западных помощников (ср. один из лозунгов периода продразверстки: «Прокормление рабочего класса есть дело рук самих рабочих»).
В итоге Ильфу и Петрову удается достичь смешного эквиметрического (в каждой половинке их лозунга по десять слогов) и ритмико-фонетического эффекта, эстетизирующего сухой и неуклюжий свистяще-шипящий бюрократический слоган: рифмоидные переклички «помощи — утопающим», аллюзия на набившую оскомину гражданскую поэзию Некрасова с дактилическими субстантивированными прилагательными в конце стихов: «От ликующих, праздно болтающих, / Обагряющих руки в крови / Уведи меня в стан погибающих / За великое дело любви!»
Комизм такой творческой комбинации (по меткому определению Щеглова, соавторы обладали «даром бравурного скрещения слов») заключается не только в пародировании «левого» лозунга, провозглашающего собственную историческую агентность масс (на самом деле руководимых и направляемых партийной верхушкой), но и в том, что общее государственное дело передается в прямом смысле слова вруки индивидуальных жертв и громко звучащая политическая фраза означает не что иное, как старый крик «спасайся, кто может!». Иначе говоря, «власти», призывая тонущих лучше работать руками, сами умывают руки. Подобные пародийные эксперименты с лозунгами особенно характерны для периодов перепроизводства официальных пропагандистских кричалок (говорят, что в косьмодемьянском Институте изящных искусств имени профессора Конорвалова недавно развевался плакат с надписью «Спасибо дедам за рай искусствоведам!»)
Формула героя
Наконец, лозунг на стене в шахматной секции Васюков представляет собой предупреждение и предсказание, адресованные не столько васюкинцам, которые, по замечанию Щеглова, вскоре «окажутся в положении утопающих и должны будут спасаться собственными силами», сколько самому герою, задумавшему весьма рискованное предприятие (жульнический шахматный сеанс), закончившееся, как мы знаем, чудесным спасением из безнадежной, казалось бы, ситуации и погружением преследователей героя во главе с одноглазым Полифемом в воду (последние, напомним, вначале кидали в беглецов камнями с берега — очевидная аллюзия на приключение Одиссея, отмеченная Щегловым). То есть Остап по-своему реализовал поучительный лозунг, по сути дела (если заменить множественное число на единственное) являющийся идеальной формулой авантюрного героя в пикарескном романе. (Этой способностью взять судьбу в свои руки Бендер отличается от своего неавантюристичного компаньона: «— Никогда, — принялся вдруг чревовещать Ипполит Матвеевич, — никогда Воробьянинов не протягивал руки. — Так протянете ноги, старый дуралей! — закричал Остап»).
«Плутовской роман — писал Виктор Шкловский, — система неприкрашенного показа действительности с точки зрения плута. Эта система часто обходится без моральной оценки поступков героя: поступки объяснены его желанием выжить». Отсюда, как мы полагаем, и особый смысловой акцент на руках плута, в которых заключается дело его спасения.
Обратим внимание в этой связи на финальный монолог торжествующего Бендера, описавшего вокруг потерпевших крушение преследователей круг:
«— Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы, что я мог бы вас поодиночкеутопить, но я дарую вам жизнь. Живите, граждане! Только, ради создателя, не играйте в шахматы! Вы же просто не умеете играть! Эх вы, пижоны, пижоны... Едем, Ипполит Матвеевич, дальше. Прощайте, одноглазые любители! Боюсь, что Васюки центром мироздания не станут. Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил. Прощайте, любители сильных шахматных ощущений! Да здравствует „Клуб четырех коней“!»
Ю. К. Щеглов остроумно связал этот монолог с насмешкой и предостережением неудачливому преследователю Одиссея:
«Слушай, циклоп беспощадный, вперед беззащитных гостей ты В гроте глубоком своем не губи и не ешь; святотатным Делом всегда на себя навлекаем мы верную гибель... Я продолжал раздражать оскорбительной речью циклопа...»
Добавим, что в контексте с лозунгом о спасании утопающих слово «делом» здесь звучит особенно забавно и двусмысленно. Также заметим, что издевательское обращение Остапа к васюкинским любителям «пижоны» едва ли имеет какое-либо отношение к шахматам, как утверждал в своем комментарии к комментариям Щеглова Вентцель («пижон» на языке шахматистов якобы имеет специфическое значение «плохой игрок в шахматы, обладающий, однако, глупостью, самоуверенностью и апломбом»; «пижонский ход» — это «ход плохого игрока и невежды» (Вентцель, с. 155–157). Полагаем, что это значение слово приобрело уже после «Двенадцати стульев», а в эпоху жулика Остапа оно означало на языке клиентов уголовного розыска «жертву афериста»: «Пижон — жертва шулера. Пижон крепкий — жертва, не бывавшая еще в переделке у шулеров. Пижон порченый — жертва, бывавшая уже в переделке у шулеров. Пижон рваный — то же, что и пижон порченый». Иначе говоря, аферист Остап заслуженно называет своих облопошенных противников крепкими, то есть непугаными, идиотами.
Шахматный миллениум
Стоит также заметить, что тема спасения гибнущих пронизывает всю главу о васюкинском турнире. Выброшенные с артистического «ковчега» (он же пароход «Скрябин») новые Робинзон и Пятница оказываются в маленьком приволжском заштатном городишке. Остап немедленно обращается к решению «неразрешимой задачи» по выколачиванию из местного населения денег, «соображая и комбинируя», и к часу ночи подготавливает «великолепный план». Накануне сеанса в «Картонажнике» он наносит визит в васюкинскую шахсекцию, помещавшуюся почему-то «в коридоре управления коннозаводством». На стенах этой комнаты он замечает фотографии беговых лошадей (предвосхищение эффектного названия шахсекции, предложенного «гроссмейстером», голодным «до такой степени, что он охотно бы съел шахматного коня»).
Последующий монолог Остапа о великом будущем Васюков и всего мира представляет собой своеобразный гипнотический сеанс, погружающий одноглазого председателя секции и его соратников в состояние исступления: «Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли». Сам одноглазый преображается в шахматное светило, с достоинством беседующее по-английски (!) с чемпионом мира Хозе-Раулем Капабланкой-и-Грауперой. Беседа прерывается прилетом доктора Григорьева (никакого не доктора, а знакомца Ильфа и Петрова, шахматного мастера и популярного обозревателя Н. Д. Григорьева (1895–1938), который вел «Шахматную страницу» в «Тридцати днях» и регулярно выступал с лекциями и сеансами в Москве, а также с шахматными гастролями по провинции [22 июня 1927 года (день сеанса Остапа в «Двенадцати стульях») «Известия» сообщали, что Н. Д. Григорьев выступил в Зарайске с лекцией и сеансом, закончившимся со счетом +14; - 1.]).
«По мановению руки одноглазого» к аэроплану мнимого доктора подается мраморная лестница. Он сбегает по ней, «приветственно размахивая новой шляпой и комментируя на ходу возможную ошибку Капабланки в предстоящем матче с Алехиным». Затем васюкинским любителям является «великий философ-шахматист, старичина Ласкер» в зеленых носочках, спустившийся со своим чемоданчиком на большом изумрудном парашюте. Одноглазому удается примирить двух вечных конкурентов. И тут, когда энтузиазм васюкинцев, как сообщают повествователи, дошел до апогея, в первой печатной версии романа в «Тридцати днях» одноглазому является плывущий над городом яйцевидный оранжевый дирижабль, в котором сидят маэстро с гоголевской фамилией Дуз-Хотимирский (то есть еще один советский шахматист и шахматный обозреватель «Гудка» Федор Иванович Дуз-Хотимирский (1881–1965)) и загадочный маэстро Перекатов, о котором речь пойдет в следующей заметке.
Два с половиной миллиона гостей в одном воодушевленном порыве поют гимн «Чудесен шахматный закон и непреложен...», на котором у нас нет времени останавливаться (заметим только, что он пронизан терминологией из знаменитой книги доктора Савелия Тартаковера «Сверхсовременная шахматная партия» [пространство, масса, время, сила, фантазия], цитата из которой есть в лекции Остапа (‘Quasi una fantasia’), и подозрительно напоминает известный советский «Марш авиаторов»). В это время экспрессы подкатывают к двенадцати васюкинским вокзалам, высаживая все новые и новые толпы шахматных любителей.
Наконец (мы не забыли о том, что говорим о теме спасения) к одноглазому председателю «Клуба четырех коней» подбегает скороход, сообщающий о смятении на сверхмощной радиостанции:
«Требуется ваша помощь.
<...> — Сигналы о бедствии! Сигналы о бедствии!
<...> — Уау! Уау, уау! — неслись отчаянные крики в эфире. — SOS! SOS! SOS! Спасите наши души!
— Кто ты, умоляющий о спасении? — сурово крикнул в эфир одноглазый.
— Я молодой мексиканец! — сообщили воздушные волны. — Спасите мою душу!
— Что вы имеете к шахматному клубу четырех коней?
— Нижайшая просьба!..
— А в чем дело?
— Я молодой мексиканец Торре! Я только что выписался из сумасшедшего дома. Пустите меня на турнир! Пустите меня!
— Ах! Мне так некогда! — ответил одноглазый.
— SOS! SOS! SOS! — заверещал эфир.
— Ну хорошо! Прилетайте уже!
— У меня нет де-е-нег! — донеслось с берегов Мексиканского залива.
— Ох! Уж эти мне молодые шахматисты! — вздохнул одноглазый. — Пошлите за ним уже мотовоздушную дрезину. Пусть едет!»
Комментаторы романа никак не разъясняют этот эпизод, впоследствии удаленный из текста авторами. Между тем речь в нем идет о еще одном знаменитом шахматисте, молодом мексиканце Карлосе Торре (1905–1978), который после турнира в Чикаго в 1924 году попал в психиатрическую больницу и был, по словам Ласкера, «потерян для шахмат». Летом 1927 года он, как сообщалось в «Гудке», «выздоровел и скоро предполагает выступить на международных турнирах». В приведенной фантазии распорядитель грандиозного васюкинского турнира спасает мексиканского гроссмейстера и дает ему денег на дорогу. (На самом деле история этого выдающегося шахматиста печальна: он «с треском проиграл мастеру Эдуарду Ласкеру и занял лишь третье место, в результате чего попал в больницу с нервным срывом. Друзья и болельщики надеялись, что это временное обстоятельство, а после лечения мексиканский маэстро вернется в строй, но их чаяния были напрасными. Один из лучших игроков мира устроился аптекарем на крайне низкий оклад, периодически вновь становился клиентом психиатрической клиники».)
Весь этот полет восторженного воображения, вызванный монологом Остапа, завершается неожиданным образом, подчеркивающим, как мы полагаем, что именно пародируется Ильфом и Петровым в главе о васюкинском видении:
«Уже небо запылало от светящихся реклам, когда по улицам города провели белую лошадь. Это была единственная лошадь, уцелевшая после механизации васюкинского транспорта. Особым постановлением она была переименована в коня, хотя и считалась всю жизнь кобылой. Почитатели шахмат приветствовали ее, размахивая пальмовыми ветвями и шахматными досками...»
Разверзшиеся стены, новый город с мраморными дворцами, новая земля и новые небеса с огненными светилами, осанна, которую поют чудесному и непреложному шахматному закону два с половиной миллиона избранников, примирение непримиримых противников, спасение душевнобольного, четыре коня и, наконец, образ белой лошади, приветствуемой пальмовыми ветвями (и досками), — все это кощунственно-веселое смешение образов из известного источника (отголосок антирелигиозных действ конца 1910 — начала 1920-х годов) сливается в единое видение — шахматный апокалипсис-миллениум, явление в шахматный Иерусалим мессии, предтечей которого (а может быть, и самим спасителем) является «гроссмейстер (старший мастер)» О. Бендер: миллионы шахматистов будут ходить в его свете, короли шахмат принесут в него свою славу, а ночи там не будет (заметим в качестве историко-литературного бэкграунда, что подобную роль и в той же апокалиптической стилистике пытался сыграть и Иван Бабичев в «Зависти»).
Разумеется, все это только видение, только коллективный сеанс гипноза, выражающий, однако, скрытую романтическую мечту Остапа, действительно обидевшегося на неблагодарных васюкинцев, которые изгнали своего пророка: «Прощайте, одноглазые любители! Боюсь, что Васюки центром мироздания не станут» и т. д.
Надо сказать, что тема Христа в дилогии об Остапе Бендере уже обращала на себя внимание исследователей и внимательных читателей [Относительно недавно священник Яков Кротов назвал свой пост в Живом Журнале (25 апреля 2010 г.) «Остап Бендер как образ Христа»]. Щеглов отмечал многочисленные отсылки к образу Спасителя в «Золотом теленке» (где рядом с ним изображены его спутники-ученики). Примечательно, что в седьмой главе этого романа Остап вновь использует мотив триумфального въезда в Иерусалим Иисуса, приветствуемого множеством народа с пальмовыми ветвями: «...хватит с нас триумфов; пальмовых ветвей и бесплатных обедов на постном масле». Здесь же упоминается висящая в гостиничном номере Остапа гравюра с картины художника Александра Иванова «Явление Христа народу». В семнадцатой главе романа Остап вспоминает, что в прошлом «сам творил чудеса», и «не далее как четыре года назад» (то есть в период «Двенадцати стульев») ему «пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом», и он «даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих», хотя и была давка. «Мне тридцать три года... — признается Остап Зосе в тридцать пятой главе. — Возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, Паниковского не воскресил, и только вы...»* Щеглов также указывает на то, что в обоих романах Бендер часто выполняет функцию помощника и спасителя слабых и униженных (инженера Щукина, Козлевича, Паниковского и др.). Наконец, само появление Остапа в «Золотом теленке» воспринималось соавторами как воскресение убитого в конце «Двенадцати стульев» героя.
Данная в комическом плане тема Спасителя, как мы видели, присутствует и в васюкинском видении в первом романе Ильфа и Петрова. Добавим, что чудесное спасение Остапа и Кисы также отсылает читателя к одному из чудес Иисуса: «И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его. И вот, сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он спал. Тогда ученики Его, подойдя к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас, погибаем. И говорит им: что вы так боязливы, маловерные? Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина» (Мф, 8:23-27).
«Прощай ты, родина родная»
Вернемся на сушу. Шахматная глава, рассказывающая о триумфе Остапа, представляет собой и предвестие крушения авантюрного самозванца-спасителя. Выловленный «гроссмейстером» из Волги испорченный стул, сброшенный со «Скрябина», напоминает ему собственную бесприютную жизнь: «Мы тоже плывем по течению. Нас топят, мы выплываем, хотя, кажется, никого этим не радуем. <...> Если бы вчера шахматным любителям удалось нас утопить, от нас остался бы только один протокол осмотра трупов». О гипотетическом патологоанатомическом описании трупа Воробьянинова мы будем говорить в другой заметке, а сейчас процитируем то, что написали бы, в воображении Бендера, сотрудники милиции о трупе самого командора:
«Обо мне написали бы так: „Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет. Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка. Голова его с высоким лбом, обрамленным иссиня-черными кудрями, обращена к солнцу. Его изящные ноги, сорок второй номер ботинок, направлены к северному сиянию. Тело облачено в незапятнанные белые одежды, на груди золотая арфа с инкрустацией из перламутра и ноты романса „Прощай, ты, Новая Деревня“. Покойный юноша занимался выжиганием по дереву, что видно из обнаруженного в кармане фрака (очевидно, белого! — В. Щ.) удостоверения, выданного 23/VIII-24 г. кустарной артелью „Пегас и Парнас“ за № 86/1562» [В 1926 году некий М. Бендер опубликовал статью «О технических коэффициентах в деревообрабатывающей промышленности» в журнале «Лесное хозяйство, Лесопромышленность и Топливо» (Л., 1926. №5-6)]. И меня похоронят, Киса, пышно, с оркестром, с речами, и на памятнике моем будет высечено: „Здесь лежит известный теплотехник и истребитель Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей, отец которого был турецко-подданный и умер, не оставив сыну своему Остап-Сулейману ни малейшего наследства. Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами“».
Заметим, что вытатуированные на груди Остапа, облаченного в белые одежды (непризнанного) спасителя (Откр. 3:5), ноты популярного романса Тамары Церетели были опубликованы в 1925 году («Прощай, ты новая деревня. Ноты: для голоса в сопровождении фортепиано. Зап. Б. А. Прозоровского». М.: Изд. автора, 1925).
Приведем слова этого автореквиема Остапа-Сулеймана-Берта-Марии (давно, судя по татуировке, замыслившего побег в обитель, далекую от страны большевиков):
Прощай, ты, новая деревня, Прощай, цыганская семья Прощай, прощай, подруга дорогая Бог знает как, возвращусь ли я.
Прощай, прощай, подруга дорогая Бог знает как, возвращусь ли я. Ты встретишь новое семейство, Забудешь бедного меня.
Прощай, ты, Родина родная, Прощай, ты, старая Москва. Быть может, мне уж больше не услышать В родном Кремле колокола.
В конце романа компаньон Воробьянинов, устранив конкурента с помощью бритвы, отправляется в клуб на Каланчевской площади за последним стулом и находит его под портретом доктора Эммануила Ласкера в шахматной комнате. Бриллианты мадам Петуховой стали достоянием пролетариата, перевоплотились в детские ясли, планерную мастерскую, шахматный клуб и бильярдную. Сокровище, дидактически заключают авторы, осталось: его можно было потрогать руками. Обострим игру: Остап утонул в своей крови, а его мечта попала в руки трудящихся.
Показательно, что в финале второго романа о похождениях Бендера вновь всплывает тема ОСНАВа. Миллионер Остап переходит границу СССР в супершубе «с шиншилловыми карманами, которые были набиты медалями за спасение утопающих» (разумеется, купленными дореволюционными — вплоть до 1957 года такой награды в СССР не было [в рассказе Михаила Зощенко «Медаль» молодой человек не торопится спасать утопающего, потому что медали за этот поступок теперь не дают]) и другими «бранзулетками». Румынские пограничники останавливают перебежчика, грабят и избивают его. Он пытается отстоять свои сокровища и некоторое время бьется с врагами на коленях, «меча в них медалями за спасение утопающих». Хотя последние не спасают его от ограбления, они подтверждают справедливость основного лозунга: не смог спастись — не выполнил задачу.
Впрочем, Остап, хоть и потерял все, кроме ордена Золотого руна, сам не утонул: «Он запрыгал по раздвигающимся льдинам, изо всех сил торопясь в страну, с которой так высокомерно прощался час тому назад. Туман поднимался важно и медлительно, открывая голую плавню. Через десять минут на советский берег вышел странный человек без шапки и в одном сапоге». И так и хочется оптимистически закончить: и в дальний лес, и в дальний лес отправился пешком...
Кода воды
В заключении заметим, что интересно было бы (если это еще не сделано, конечно) рассмотреть тему «Остап на водах», представленную в обоих романах одесситов Ильфа и Петрова:
плавание на «тиражном» ковчеге дураков и марионеток-артистов из театра Колумба (sic!) по Волге;
мечта о безалаберной жизни на берегу теплого океана, то есть пляжах портового города Рио-да-Жанейро, отголосок которой слышится даже в «одесской» фантазии о Нью-Васюках («мраморные лестницы ниспадали в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы»);
допросы геркулесовцев в открытом море в Черноморске (выведение жуликом коррупционеров на чистую воду);
финальный переход через Рубикон-Неман, то есть приднестровские плавни.
Ю. К. Щеглов заметил, что «в известных пределах к роману Ильфа и Петрова применима сказочно-мифологическая модель вселенной, состоящей из дискретных кусков („островов“, „городов“, „царств“), разделенных пространствами с пониженной социальной и географической определенностью». В этой модели Васюки «представляют собой типичный остров на пути мореплавателей». Мы полагаем, что васюкинский эпизод не столько отдельная станция (пристань) на пути героя, сколько своеобразная кода романа, раскрывающая плутовскую функцию героя-самозванца и предсказывающая новые приключения и финал. Остап — не просто авантюрный персонаж, живучая щепка в океане, но герой, умеющий плавать (в отличие, скажем, от демонического странника-аристократа Печорина), рассекая волны, как в сцене погони за Скумбриевичем (говорящая фамилия): «Великий комбинатор поплыл на боку, раздвигая воды медным плечом и держа курс на северо-северо-восток, где маячил перламутровый живот Егора Скумбриевича». Вспомним также характерное сравнение Остапа с владыкой морским: «В море, как видно, происходило тяжелое объяснение. Остап кричал, как морской царь».
В целом вода в романе, написанном в период активного строительства каналов, развития торгового и военного флота и морских странствий советских героев-путешественников, предстает как дразнящая воображение барочная стихия жизни, совсем не похожая ни на загаженный обывателями черноморский пляж, ни на провинциальные прибрежные городки, ни на средоточие всех рек и каналов Москву с ее океаном стульев и идиотов. Кстати, эту водную поэзию очень хорошо почувствовал Юлий Ким в главной (роскошной, по его словам) песне Остапа в ритме аргентинского танго, написанной для весьма среднего кинофильма:
Пусть бесится ветер жестокий В тумане житейских морей. Белеет мой парус, такой одинокий, На фоне стальных кораблей.
Независимый режиссёр Рустам Гайнутдинов рассказывает о новом комиксе:
«Дорогие друзья, у нас прекрасная новость, мой друг и единомышленник Михаил Чепкасов - идейный вдохновитель киноальманаха “Когда я стану ничем” выпустил свой комикс.
Новый комикс также является альманахом, историями от разных художников с разными стилями и подходами. Мне повезло стать создателем одного художественного АРТа и отныне, технически меня можно считать художником.
Графическая нетленка выпущена к выходу киноальманаха под тем же названием ”Когда я стану ничем”, но является самобытным АРТ объектом с непересекающимися историями, отдельные высказывания конкретных художников».
Это может показаться странным, но Пол Верховен никогда не был особым любителем фантастики, как, впрочем, и боевиков. По собственному признанию, прочитав первые страницы сценария к «Робокопу», режиссёр в отвращении его выкинул. Всё ещё не привыкший к особенностям американской поп-культуры голландец принял всё написанное за чистую монету и решил, что перед ним очередной бессмысленный боевик, которые он не мог терпеть.
Фильм спасла жена Верховена. Она буквально достала сценарий из мусорной корзины, прочитала и убедила мужа дать ему второй шанс. Благодаря этому на свет появился один из фильмов, без которых невозможно представить кинофантастику 1980-х.
Полицейский почти гибнет от рук бандитов, но получает второй шанс в качестве бронированного киборга на службе полиции. В кратком пересказе сюжет «Робокопа» напоминает историю становления супергероя вроде тех, что сейчас штампуют Marvel и DC. Однако есть одно важное отличие. Под внешней обёрткой фантастического боевика скрывается острая сатира. Авторы «Робокопа» не стесняются жёстко высмеивать общество потребления, корпоративную Америку, телевидение и рекламу. Что важно, кино при этом не скатывается к откровенной агитке и не забывает о своей развлекательной функции. И делает это поистине великолепно.
В «Робокопе» есть всё, за что мы любим фильмы Пола Верховена. Размах. Фирменный чёрный юмор и здоровый цинизм. Шикарные злодеи с огромными пушками. Множество классических фраз, которые давно разошлись на цитаты. Великолепный дизайн Робокопа (за него стоит поблагодарить Роба Боттина) и Питер Уэллер, блестяще отыгрывающий самую знаменитую роль в своей кинокарьере. И, конечно же, насилие. По современным меркам оно уже не воспринимается как чрезмерное, но многие зрители 1987 года оказались не готовы к увиденному. Недаром фильму изначально присудили рейтинг X.
А ещё это в какой-то степени религиозное кино. По сути, Верховен снял новую трактовку самой знаменитой истории всех времён и народов. Не верите? Смотрите сами. Подобно Сыну Божьему, Алекс Мёрфи погибает, а затем восстаёт из мёртвых благодаря чуду. Разница в том, что в мире «Робокопа» роль Бога давно перехватили корпорации. Они скупают города и даже могут воскрешать людей. Сцена расстрела Мёрфи содержит массу отсылок к казни Христа. Тут и попадающий в ладонь выстрел, и поза героя, напоминающая распятие. А в финале есть кадры, специально снятые так, чтобы казалось, будто Робокоп, подобно Христу, идёт по воде. Конечно, верховенский спаситель, в отличие от библейского коллеги, предпочитает не подставлять другую щёку, а отправлять грешников в преисподнюю. Но чего вы хотели: это Америка, у неё свои культурные традиции.
А ещё «Робокоп» — классический пример фильма, про который можно сказать: «Так больше не снимают!» И нет, это не жалоба из разряда «раньше трава была зеленее». Современный Голливуд перестал выпускать настолько циничные и не пытающиеся сглаживать острые углы блокбастеры. За примерами далеко ходить не нужно — взять хотя бы ремейк 2014 года. Нельзя сказать, что кино изначально было обречено: у создателей хватало интересных идей, чтобы по-новому обыграть знакомый сюжет. Увы, из-за стремления продюсеров угодить всем и каждому получилось стерильное и беззубое кино, которое мы бы не купили и за доллар.
Автор текста: Кирилл Размыслович Источник: «150 фантастических фильмов, которые стоит посмотреть»
Создавая военно-космическую НФ о гениальном полководце Виктории Харрингтон, Вебер вдохновлялся военно-исторической серией книг С. С. Форрестера о Горацио Хорнблауэре.
Однако простым переносом приключений бравого моряка в космос он не ограничился. Особенно здорово Веберу удались описания космических битв — как между отдельными кораблями, так и между огромными флотилиями.
Далёкое будущее. Две могущественные империи, Королевство Мантикора и Народная Республика Хевен, вступают в конфликт, который оборачивается всегалактической войной. А где война, там и умелые воины - такие, как Виктория Харрингтон, офицер военно-космического флота Мантикоры. Она делает блестящую карьеру, преодолевая все препятствия: от могучих эскадр врага до козней придворных завистников.
Цикл Вебера часто называют космооперой, но серия куда ближе к научно-фантастическим боевикам, особенно с учётом пристрастия Вебера к «заклёпкометрии». Автор тщательно расписывает ТТХ кораблей, вооружения, двигателей, подробности космических сражений. Важно для него и правдоподобие персонажей. Героями движут очень понятные и объяснимые мотивы. Эгоизм, алчность, страх, жажда возвыситься или преуспеть - с одной стороны. Любовь к родине, чувство товарищества, желание защитить близких или реализовать на практике политические идеи - с другой. И зачастую эти качества сосуществуют в одном человеке - как в реальной жизни.
Не зря Вебер, описывая конфликт Мантикоры и Хевена, держал в уме противостояние Англии и Франции конца XVIII - начала XIX веков. При этом ему удаётся быть беспристрастным. Точнее, симпатии автора на стороне Мантикоры, однако её враг Хевен - аналог революционной, а затем наполеоновской Франции - вовсе не выглядит как «империя зла».
Главная героиня Виктория Харрингтон похожа на адмирала Нельсона, великого английского флотоводца. Она не просто великолепный тактик, обладающий железной логикой и живым умом, способный действовать решительно и, если понадобится, жестоко. Харрингтон ещё очень честна, порядочна в личной жизни, хорошо разбирается в людях и способна к самопожертвованию. К слову, в оригинале героиню зовут Хонор (Честь), но в русском переводе её окрестили Викторией, из-за чего в названии некоторых книг потерялась игра слов.
Сюжетная канва тоже не подкачала - есть романы военные, политические, даже шпионские триллеры и истории с упором на романтику и быт. Правда, в последних особенно ярко проявляются недостатки цикла. Дело в том, что местами Веберу не хватает мастерства. Ему удаётся тщательно продумать сеттинг, проработать сюжет и мотивацию персонажей, но вот живо и ярко передать эмоции, заставить читателя плакать и смеяться вместе с героями - увы.
Впрочем, поклонникам историй о талантливых людях, которые шаг за шагом взбираются на вершину социальной лестницы на фоне масштабных военно-политических событий, цикл придётся по душе. Основная история Виктории Харрингтон включает 14 романов и одну повесть, в серию входит и спин-оффы - 13 романов, а также более 30 повестей и рассказов, причём изрядную их часть сочинили другие авторы.
Автор текста: Борис Невский Источник: «116 главных фантастических книг»
Мелодрама с элементами производственного романа пересматривает фигуру Воланда и в сочных деталях фельетона рисует атмосферу советских 1930-х. Удалось ли авторам перешутить Булгакова и перекошмарить предыдущие экранизации?
На постере «Мастера и Маргариты» написано «по великому роману Михаила Булгакова», однако в титрах использован более канцелярский оборот — «по мотивам произведения М. А. Булгакова». Он точно отражает главную идею «сценарной разработки» (тоже цитата из титров) Михаила Локшина и Романа Кантора, чья цель не просто в очередной раз разыграть всем известные перипетии с помощью другого комплекта актеров, а показать производственный процесс, механизм создания романа. И в этом смысле, если все-таки считать писательскую деятельность трудом, фильм Локшина — производственная драма, а точнее, мелодрама, потому что главным стимулом к сочинительству для героя становится новая возлюбленная.
Еще одна, не менее важная задача авторов фильма — погуще расписать душную атмосферу советского тоталитаризма начала 1930-х с его заседаниями, собраниями, парадами и пропагандистскими акробатическими этюдами. Поэтому Мастер (Евгений Цыганов) встречает Маргариту (Юлия Снигирь) не ранней весной, а 1 мая на фоне демонстрации; оба они чувствуют себя одинаково чужими на этом празднике жизни. Мгновенно вспыхнувшее чувство ведет героев, как и описано у Булгакова, в долгую прогулку по Москве, но выглядит город совсем иначе, чем в книге.
Точнее говоря, на экране две Москвы — реальная, в которой на каждом шагу идет какое-то неопрятное строительство (а главный герой живет в богемном подвальчике в Мансуровском переулке), и альтернативная, где разворачивается действие задуманного Мастером романа. В этом футуристическом, постконструктивистском городе все уже построено и реализованы самые смелые архитектурные фантазии строителей коммунизма, включая грандиозный Дворец Советов с Лениным на верхушке. Поэтому, оседлав швабру, Маргарита летает вокруг гигантской ленинской головы (можно толковать это как символическое противопоставление полета свободной мысли и диктатуры пролетариата), а теологическая дискуссия Берлиоза и Бездомного с неизвестным происходит не под липами, а под неоклассическим портиком из инфернального черного мрамора на Патриарших прудах имени К. Маркса.
Кроме того, было необходимо вписать в сюжет и Пилата (улыбчивый датчанин Клас Банг) с его головной болью. Таким образом, пространство фильма состоит из трех слоев, а в такой конструкции важно правильно организовать и оформить переходы из одной реальности в другую. Иногда это удается лучше, естественнее, иногда — хуже. Допустим, когда Мастер, в начале еще вполне преуспевающий драматург, идет в театр на репетицию своей пьесы «Пилат», на лестнице его обгоняют актеры в костюмах древних римлян, вслед за которыми камера перемещается в Иудею. А вот чтобы забросить Стёпу Лиходеева (Марат Башаров) гипнозом в Ялту, приходится установить у его кровати нелепое ведро с водой, споткнувшись о которое Степа в следующем кадре выныривает из ванны в клинике профессора Стравинского. Она, в отличие от уютной булгаковской лечебницы санаторного типа, в фильме демонстрирует весь арсенал карательной психиатрии, включая электросудорожную терапию.
Самое существенное и радикальное новшество локшинской интерпретации в том, что у Мастера заводится не только женщина-редактор (Маргарита выбивает из писателя следующие главы, подгоняет, отпускает критические замечания и дает рекомендации), но и интересный друг, контролирующий процесс работы над романом со своей стороны. Это не кто иной, как приехавший из Германии любознательный специалист по черной магии герр Воланд.
В исполнении Аугуста Диля он приближен по возрасту к булгаковскому описанию — «лет сорока с лишним», в отличие от предыдущих экранных версий Сатаны (Валентину Гафту было под 60, а Олегу Басилашвили — за 70, и оба они транслировали мудрые воландовские сентенции с высоты прожитых лет, с серьезной многозначительностью). Новый Воланд не аксакал-резонер, а более подвижный, хитрый и юркий трикстер, и отсутствие значительной возрастной дистанции между ним и опальным писателем позволяет им быстро сойтись накоротке.
Многочисленные поклонники романа, которые больше ценят его юмористическую составляющую, чем романтическую линию, будут, наверное, огорчены тем, что эксцентричной свите Воланда уделено в картине гораздо меньше внимания, чем лирическим сценам Мастера и Маргариты. Ради того чтобы показать, как мило танцует Маргарита в каморке у Мастера (этот несколько жеманный хореографический номер выглядит как будто из совсем другого фильма), пришлось сократить значительную часть похождений Коровьева и Бегемота, которые давали бы возможность развернуться играющим их актерам. Юрий Колокольников в принципе вполне адекватный Коровьев, но его маловато, разве что Берлиозу дорогу к турникету показать да покататься по сцене на велосипеде во время сеанса черной магии.
Азазелло (Алексей Розин) вообще задвинут на задний план, где ему остается только инфернально сопеть и кряхтеть, но с функцией передачи крема Маргарите он справляется успешно. Предпочитает скромно помалкивать и Бегемот — мейн-кун Кеша, дорисованный на компьютере и озвученный Юрой Борисовым, но, к счастью, хотя бы сцену с крылатой фразой «Сижу, никого не трогаю, починяю примус» удалось сохранить. Выразительнее и демоничнее всех из свиты получилась, пожалуй, Гелла с ее пронзительным взглядом и хищной челюстью (Полина Ауг), тем более что у нее есть и альтернативный двойник в советской реальности по имени Гала.
При этом, несмотря на старания авторов упаковать роман в 2 часа 37 минут экранного времени и избавиться от всего, что им кажется несущественным, некоторые эпизоды и персонажи выглядят лишними. Например, пробег Бездомного (Данил Стеклов), потрясенного зрелищем отрезанной головы Берлиоза, по Москве получился скомканным и не нужен ни для чего, кроме возможности запустить на несколько минут джазоподобную какофонию композитора Анны Друбич. Причем в итоге этой лихорадочной секвенции зрителю, который не читал или не помнит роман, все равно может показаться непонятным, почему Бездомный заявляется в писательский ресторан «Грибоедов» в подштанниках.
Совершенно спокойно можно было обойтись и без такого эпизодического персонажа, как домработница Маргариты Николаевны, Наташа, которая однажды застает хозяйку на пикнике с посторонним мужчиной (этот сюжетный закоулок никуда не ведет), а в какой-то момент произносит реплику: «Вячеслав Сергеевич звонил сказать, что поезд у него завтра», тем самым как бы удостоверяя, что муж у Маргариты все-таки и правда есть, а не является воображаемым персонажем еще какого-нибудь романа.
Отказавшись от идеи назвать свою картину «Воланд», авторы все равно не скрывают, что для них главный герой скорее Сатана, чем литератор, попавший в жернова тоталитарной цензурной мясорубки, или его подруга, затосковавшая от бессмысленности слишком комфортной жизни, но обретшая смысл в почетном статусе музы. Представить, чтобы Булгаков употреблял слово «муза» в каком-то ключе, кроме сатирически-иронического (как в «Театральном романе»), трудно, но экранная Маргарита произносит его на полном серьезе, когда представляется приятелю Мастера, кинодраматургу Алоизию Могарычу: «Маргарита, любовница». А потом веско добавляет: «Муза». Правда, играющему подлеца и доносчика Могарыча Александру Яценко удается немного снизить пафос игривым риторическим вопросом: интересно, мол, какой же роман получается с такой музой?
Вообще, большинство реплик, добавленных авторами экранизации от себя, лишь подтверждают, что перешутить Булгакова — затея обреченная. И все-таки идея сделать ябедника и проходимца Алоизия кинодраматургом — одна из удачных в фильме, а апофеозом юмористической фантазии сценаристов становится вдохновенное описание очередного творческого замысла измученного алиментами Могарыча — мюзикла из жизни доярок и трактористов (живи Локшин и Кантор в 1930-е годы, купались бы в деньгах!). Однако бесспорный лидер зрительских антипатий и самая блестящая удача кастинга — Дмитрий Лысенков в роли критика Латунского, убедительно иллюстрирующего основной месседж фильма: самая настоящая нечистая сила не говорящие коты-оборотни и ведьмы-вампирши, а литературный истеблишмент.
Многосерийные мультфильмы, которые рассмешат, растрогают и заставят задуматься зрителя любого возраста.
1. «Рик и Морти» / Rick and Morty (2013 — по настоящее время)
Кажется, в мире осталось мало людей, которые не слышали бы об этой научно-фантастической сатире от создателя сериала «Сообщество» Дэна Хармона и сценариста Джастина Ройланда. Изначально мультипликационный проект задумывался как пародия на знаменитую франшизу Роберта Земекиса «Назад в будущее», а в итоге стал одним из знаковых шоу XXI века. Приключения безумного (гениального) деда-ученого и его внука, местами отстающего от школьной программы подростка, сразу завоевали сердца миллионной аудитории и внушительное количество наград, в том числе «Эмми» и «Выбор телевизионных критиков».
2. «Футурама» / Futurama (1999 — по настоящее время)
Любите «Симпсонов»? Тогда вам однозначно понравится «Футурама» — едкая сатира на современное общество глазами робота из будущего.
3. «Аватар: Легенда об Ааланге» / Avatar: The Last Airbender (2004—2008)
Да, мультфильм вдохновил М. Найти Шьямалана на бездарную киноадаптацию, но, если ваше знакомство с франшизой ограничилось его «Повелителем стихий», смело отбросьте травматичные воспоминания и посмотрите эту остроумную, трогательную и захватывающую культовую классику. В центре сюжета — двенадцатилетний мальчик Аанг, который просыпается после столетнего анабиоза, чтобы исполнить свое предназначение и добиться мира во всем мире.
4. «Остров отчаянных героев» / Total Drama Island (2007—2014)
Хорошие новости для запойных телеманов – миру мультипликации тоже есть чем вас порадовать. «Остров отчаянных героев» – мультик, пародирующий реалити-шоу «Последний герой». Если вы ищете длинный мультсериал, семь сезонов детского, но поистине уморительного «Острова...» ждут вас.
5. «Большой рот» / Big Mouth (2017—2024)
Более звездных актеров озвучки и сценаристов, чем у «Большого рта», представить трудно. Этот сериал, персонажей которого озвучивают Ник Кролл, Джон Малэйни, Майя Рудольф и Дженни Слейт, написан столь же ослепительной плеядой юных дарований и мастодонтов сценарного искусства. Ситком представляет собой замечательное в своей тревожности, изобретательности и волнительности знакомство с чудесами и ужасами полового созревания в пригороде.
6. «Конь БоДжек» / Bojack Horseman (2014—2020)
Эта повзрослевшая со временем черная комедия стала чем-то вроде новой классики. Проект, начинавшийся как подающий надежды мультсериал, переродился во вдумчивое исследование психического здоровья и Голливуда. Мультик, героями которого являются преимущественно антропоморфные животные, обладает весьма проницательным взглядом на человеческий опыт.
7. «Любовь. Смерть. Роботы» / Love, Death & Robots (2019 — по настоящее время)
Если бы «Черное зеркало» было анимацией. Сборник-антология авторской анимации с размышлениями о технологическом будущем человечества.
8. «Тука и Берти» / Tuca & Bertie (2019—2022)
Взрослый ситком о трогательной дружбе между двумя тридцатилетними птицами, озвучиваемый комедиантками Тиффани Хэддиш и Али Вонг, безусловно, стоит посмотреть (хотя бы потому, что к ситкоме приложили руки создатели «Коня БоДжека»).
9. «С – значит семья» / F is for Family (2015—2021)
Сериал «С – значит семья» во многом основан на жизни стендапера Билла Бёрра в семидесятые. Как и намекает название, мультик отличается фирменным юмором известного своей неполиткорректностью комика.
10. «Губка Боб Квадратные Штаны» / Sponge Bob Square Pants (1999 — по настоящее время)
Тот самый дурацкий и бесконечный мультсериал, на котором, кажется, выросли все дети нулевых и десятых. Морская губка Боб и морская звезда Патрик вечно впутываются в неприятности и показывают важность настоящей дружбы.
11. «Обратная сторона Земли» / Solar Opposites (2020 — по настоящее время)
После успеха «Рика и Морти» Джастин Ройланд продолжил научно-фантастическую тему в ситкоме о пришельцах, оказавшихся на Земле после разрушения их родной планеты. Теперь Корво и Терри (именно так зовут главных героев) вынуждены приспосабливаться к новым условиям в мире людей (и нет, в отличие от пришельцев из «Лило и Стича» они не скрывают свою идентичность). И если Терри рад такой релокации, то Корво мечтает поскорее починить космический корабль и сбежать. Проблем прибавляют их репликанты — Юмьюлак и Джесси, пытающиеся выжить в среде подростков.
12. «Крайний космос» / Final Space (2018–2021)
Американский комик Олан Роджерс при создании собственного научно-фантастического ситкома вдохновлялся всем понемногу (что оценили и критики). Здесь вам и оммаж на неловкого Фрая из «Футурамы», пытающегося привлечь внимание более уверенной в себе Лилы (здесь это Квинн — капитан космического корабля), и черная комедия в попытке создать своих «Рика и Морти», и сюжетные арки, похожие на «Автостопом по Галактике». Гэри Гудспид отбывает наказание в космической тюрьме за то, что прикинулся пилотом и случайно уничтожил 92 корабля. Незадолго до освобождения Гэри знакомится с загадочным инопланетянином, которого называет Мункейк (Пряник). С виду безобидный малыш способен уничтожать планеты, но об этом Гудспиду еще предстоит узнать.
13. «Гравити Фолз» / Gravity Falls (2012–2016)
Для создателя мультипликационного сериала Алекса Хирша эта история во многом автобиографична — Хирш, как и Диппер, каждые каникулы приезжал со своей сестрой-близнецом Ариэль к дедушке. Сериал транслировался на телеканале Disney, поэтому откровенной черной комедии не ждите. Но на качестве шоу это, к счастью, не сказалось.
Видимо, после завершения «Гравити Фолс» Алексу Хиршу захотелось переметнуться к более взрослой аудитории (ни в коем случае не хотим задеть чьи-то чувства), поэтому в 2021 году он присоединился к команде «Заговора», став исполнительным продюсером нового анимационного шоу. В центре сюжета — сотрудница теневой правительственной организации Cognito Inc. Рейган. Задача корпорации — сокрытие правдивых теорий заговора. Вместе с Рейган в компании работают мутанты, рептилоиды и даже грибы-экстрасенсы.
15. «Полуночная проповедь» / The Midnight Gospel (2020)
Плохая новость: если вы вдруг думали записать подкаст про апокалипсис, эту идею уже украли. Хорошая новость: зато теперь вам не придется его записывать. «Полуночная проповедь» – детище создателя «Времени приключений» Пендлтона Уорда, а также комика и ведущего подкаста Дункана Трасселла. Этот сериал, рассказывающий о юном «космокастере», который путешествует по вселенной, чтобы вести философские беседы с другими формами жизни, настолько же психоделичен и интроспективен, насколько можно ожидать от анимированного подкаста.
16. «Разочарование» / Disenchantment (2018—2023)
Средневековый ситком от продюсера «Симпсонов» и «Футурамы» Мэтта Грэйнинга повествует о бунтарке Бин, которую озвучивает Эбби Джейкобсон из «Брод Сити», и ее жизни в королевстве Дримландия. Принцесса-алкоголичка Бин исследует мир фэнтези в компании персонального эльфа Эльфо и персонального демона Люцика.
17. «Агрессивная Рэцуко» / Aggretsuko (2018—2023)
Рэцуко, героиня этого аниме-сериала от создателей Hello Kitty, – красная панда, вкалывающая бухгалтером в торговой компании. Отстрелявшись в офисе, она направляется прямиком в местное караоке. Ее любимый музыкальный жанр? Дэт-метал, разумеется. Кстати о рабочей рутине – эпизоды мультфильма длятся по десять-пятнадцать минут и представляют собой идеальную передышку на удаленке.
18. «Ши-Ра и непобедимые принцессы» / She-Ra and the Princess of Power (2018—2020)
«Ши-Ра и непобедимые принцессы» – перезагрузка сериала «Непобедимая принцесса Ши-Ра» 1985 года от компании Filmation, которая может похвастать вдохновляющим нарративом. Его титулярная героиня, юная девушка Адора, открывает в себе суперсилы и становится предводительницей могущественных принцесс в войне с армией зла, известной как Орда.
19. «Охотники на троллей: Истории Аркадии» / Trollhunters (2016—2018)
Расхваленный критиками мультсериал «Охотники на троллей» от Гильермо дель Торо рассказывает о пятнадцатилетнем юноше, который находит загадочный амулет, открывающий ему и его друзьям путь в мир троллей и других фантастических созданий, что скрываются в их родном городке прямо у них под носом.
20. «Наруто» / Naruto (2002—2007)
Обожаемая многими адаптация японской манги и давних фанатов порадует, и новых поклонников привлечет. Это история сироты Наруто, внутри которого живет демон, делающий своего хозяина самым мощным ниндзя.
В Мексике имя этого советского ученого слышал едва ли не каждый ребенок, а в России до недавнего времени о нем знали только специалисты.
К счастью, в последние годы и у нас стали больше говорить о Юрии Кнорозове – гениальном человеке, который, сидя в тесном ленинградском кабинете в стране, закрытой железным занавесом, смог разгадать загадку письменности майя, мировой наукой считавшуюся неразрешимой. Знаменитая фотография Кнорозова с сиамской кошкой на руках и инфернальным взглядом из-под густых бровей стала теперь очень популярной. Многие находят ее вдохновляющей, ведь с нее на нас смотрит неординарный человек, явно не расположенный «прогибаться под изменчивый мир». 30 марта исполнилось четверть века со дня смерти Юрия Кнорозова.
Слова из космоса
В фигуре Кнорозова много таинственного – его нетрудно представить персонажем, скажем, фильмов Дэвида Линча. И то, что в детстве, фантазируя и сочиняя сказки, маленький Юра использовал непонятные слова, будто взятые из языка майя, вполне соответствует этому мистическому образу. Словно из космоса или ноосферы к нему проникали обрывки знаний, которые детский ум еще не мог постичь, но рука ребенка выводила: «поленка» (город Паленке – один из главных в цивилизации индейцев майя), «тамкас» («Тамакас» – Млечный путь по-майянски).
Семья Кнорозовых была очень культурной, но, как несложно догадаться, такой экзотики, как книги о майя, в домашней библиотеке у них не водилось. Юрий был младшим, пятым, ребенком Валентина Кнорозова, железнодорожного инженера, любителя музыки и живописи, писавшего неплохие пейзажи. «Когда будете ехать к нам, не забудьте купить серенаду Шуберта для рояля», – писал он уже взрослому сыну-ученому.
Мать Юрия Александра была с Русского Севера, из состоятельной купеческой семьи Макаровых, жившей в Великом Устюге. Поехав учиться в Петербург, она познакомилась и вышла замуж за Валентина, скоро получившего важное назначение на Южную железную дорогу и дом в поселке Южный под Харьковом. Там 19 ноября 1922 года Юрий Кнорозов и появился на свет.
Скрипач и народный целитель
Обычной семью Кнорозовых не назовешь. Детей Валентин и Александра воспитывали «по Бехтереву», развивая их способности по методикам известного русского психиатра и невролога. Среди прочего всех детей побуждали много рисовать, причем обеими руками. И Кнорозов действительно неплохо рисовал.
Унаследовав от родителей и бабушки любовь к музыке, Юра хорошо играл на скрипке, получал в музыкальной школе грамоты, но в девять лет с ним случилось странное: вернувшись после вполне удачного выступления на проходившем в Харькове фестивале учеников музыкальных школ, он разбил свою скрипку и больше к этому инструменту не прикасался.
Причины поступка неизвестны. Некоторые биографы считают, что на психику нервного впечатлительного мальчика повлияла гнетущая атмосфера голодных лет начала 1930-х и, возможно, страшные картины, виденные по дороге из относительно благополучного родного поселка в большой город.
Узнавая о Кнорозове больше, постепенно перестаешь удивляться многим его поступкам. Необычность была для него нормой. В отрочестве, например, у него обнаружился дар лечения наложением рук. Все началось с того, что он пытался помочь часто болевшей сестре Галине. Узнав о юном целителе, местные жители потянулись со своими хворями в дом Кнорозовых.
При этом у него самого начались проблемы со здоровьем, из-за которых его освободили от физкультуры, а позже от военной службы. В чем они заключались, точно неизвестно, предположительно, что-то с щитовидной железой, которую подростку оперировали. По другой версии, от армии Кнорозова освободили из-за сильного плоскостопия.
Под влиянием всех этих обстоятельств Юрий твердо решил стать врачом. Вдохновлял и пример сестры-микробиолога. Но Кнорозова интересовала не просто медицина, его увлекал гипноз, возможности которого исследовали почитавшийся его родителями академик Владимир Бехтерев и его ученик Михаил Платонов, в ту пору как раз работавший в Харькове.
От медицины к истории
Учась на рабфаке при Втором харьковском мединституте, Кнорозову удалось познакомиться с Платоновым, и тот вроде бы нашел у него экстраординарные способности. Но в мединститут в 1939 году Юрий не попал, не пройдя строгую в те времена медкомиссию.
Сложись обстоятельства иначе, Кнорозов, возможно, стал бы гениальным врачом, но судьба приготовила ему не менее интересную альтернативу. Он подал документы и поступил на исторический факультет Харьковского университета.
Столь резкое переключение с медицины на историю не было случайным, ведь проблемы, занимавшие Кнорозова, находились на стыке многих наук: вопросы человеческого мышления, коммуникации, языка, письменности, развития цивилизаций и т. п. На истфаке он изучал шаманизм, а кроме того, продолжал упражняться в гипнозе (как тут не вспомнить его взгляд на фотографии с кошкой!) и во внушении мыслей на расстоянии, в чем, поговаривают, добился определенных успехов.
Досада от непоступления в мединститут, как считают некоторые биографы, сыграла роль в пристрастии к алкоголю, развившемся у Кнорозова довольно рано. Но, скорее всего, это началось еще до фиаско с поступлением – экспериментируя с домашним вином, которого в семье было в избытке, Юрий пытался им успокаивать свою слишком активную психику или «лечить» депрессивные состояния, с которыми имел дело с детства, возможно, на почве заболевания щитовидки. Как бы то ни было, алкоголь стал важной частью жизни и легенды Кнорозова.
На оккупированной территории
Из-за войны учеба Кнорозова растянулась почти на 10 лет и, начавшись в Харькове, закончилась в Московском государственном университете. В столицу Юрий попал благодаря отцу, ставшему большим начальником и способствовавшему переводу сына в МГУ.
О том, что наш герой не был обычным студентом, свидетельствует рассказ философа и индолога Александра Пятигорского: «Он учился на истфаке и собрал группу, в которую, кроме меня, входили будущий детский писатель Валентин Берестов и один армянин (будущий авиаинженер Александр Плунгян. – «Профиль»), и это была ни много ни мало «Группа по изучению происхождения культуры». Юрий Валентинович крепко пил – его дневная норма долгие годы составляла литр водки, и врачи обещали смерть в 40, но прожил почти 80. Он попал в окружение в харьковском котле и, скрываясь в подвалах, учил древнеегипетский язык по классическому учебнику Гардинера, приобретенному до войны на базаре. Когда обнаружил 16 ошибок в учебнике, решил, что древнеегипетский – знает. Это был его первый древний язык».
Ни авторитет отца, ни заступничество научного руководителя, знаменитого этнолога и директора Института этнографии Сергея Толстова не помогли Кнорозову стать аспирантом МГУ, что было бы логично для перспективного молодого ученого. В аспирантуре ему отказали из-за клейма человека, в годы войны находившегося на оккупированной территории. Этот статус, по мнению советского государства, подразумевал политическую неблагонадежность.
Вызов принят
Непринятого в аспирантуру МГУ Кнорозова Толстов устроил научным сотрудником в ленинградский Музей этнографии народов СССР. Так Юрий оказался в городе, где встретились его родители, и остался там до конца жизни.
В музейном общежитии он познакомился с соседом, историком Львом Гумилевым, но вскоре того в очередной раз арестовали и отправили в ГУЛАГ. Лев успел представить друга своей маме, поэтессе Анне Ахматовой, которая, по семейному преданию, подарила Юре теплую шапку, тот носил ее чуть ли не до старости.
Восстанавливая с другими сотрудниками разгромленный во время войны музей, Кнорозов параллельно работал над дешифровкой письменности майя, и к 1952 году, то есть к 30-летию Юрия, эта работа, казавшаяся мировым специалистам безнадежной, была закончена.
Интерес к майя возник у Кнорозова еще во время учебы в Харькове. Его удивило, что об этой американской цивилизации, по уровню и масштабу сопоставимой с древневосточными, известно до обидного мало. После окончания войны Кнорозов, как и все московские студенты-историки, разбирал привезенные из Берлина в качестве трофеев музейные архивы. Среди прочего ему попалось издание кодексов (сводов рукописей) майя. В комментариях к ним европейские ученые печально констатировали, что майянскую письменность, в отличие от египетских иероглифов, дешифрованных в начале XIX века Шампольоном, разгадать нет решительно никакой возможности.
Кнорозова такая обреченность раззадорила. «Что придумано одним человеческим умом, может быть разгадано другим человеческим умом», – считал он. И он принял дешифровку майянских письмен как личный вызов.
Знаки судьбы
Установив статистическим путем, что письменность майя содержит около 350 знаков, он выяснил, что это письмо слоговое, а не идеографическое, как китайские иероглифы, и не алфавит. С помощью так называемой позиционной статистики он подсчитывал, как часто те или иные знаки встречаются в текстах. Подспорьем оказался и трактат епископа Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане», в котором тот ошибочно (путая буквы со слогами) пытался составить майянскую азбуку.
Результаты дешифровки Кнорозов опубликовал в статье со скромным и не предвещающим сенсации названием «Древняя письменность Центральной Америки» (1952).
Спустя три года он защитил диссертацию, причем с учетом важности открытия ему присвоили не кандидатскую, а сразу докторскую степень. К тому времени Кнорозов перешел на работу в Кунсткамеру, или, по-официальному, в ленинградский филиал Института этнографии, где и прослужил до конца жизни.
За достижения в майянистике в 1977-м ему дали Ленинскую премию. Но дешифровка «кода майя» – не единственное, чем занимался Кнорозов. В разные периоды жизни он занимался этнической семиотикой (знаковыми системами передачи информации у разных народов), теорией коллектива, дешифровкой рапануйской (то есть жителей острова Пасхи) и протоиндийской письменности, продолжал изучать шаманизм, ездил в экспедиции на Курилы, исследуя культуру айнов. Несмотря на его интровертный характер, вокруг Кнорозова сформировался небольшой круг учеников и последователей.
Ясная голова
Красочное описание Кнорозова и его рабочего режима в Кунсткамере оставил Алексей Хвостенко, поэт, художник и бард, большинству известный как первый исполнитель песни «Город золотой». В начале 1960-х ученый предложил ему, случайному знакомому и богемному «раздолбаю», помочь в статистической работе с текстами. Почему именно ему, а не какому-нибудь «приличному человеку», станет понятно позже.
«В то время он занимался дешифровкой письменности вымерших или переселившихся куда-то аборигенов острова Пасхи, – пишет Хвостенко в биографическом романе «Максим». – Но о самой работе я рассказывать не буду – это другая тема. А вот как протекал наш рабочий день – это интересно. Утро начиналось с закупки портвейна. Две, три или четыре бутылки в зависимости от нашего материального состояния. Мы поднимались наверх в Кунсткамеру с заспиртованными монстрами. Я – с увесистыми томами, Кнорозов – с «листингами». Я читал, он считал непонятные мне цифры, которые выдавал ему допотопный компьютер. Бутылки мы приканчивали до обеда. В обед покупалась бутыль водки, но раскрывалась уже в академической столовой под научную закуску. Потом закупалась еще пара бутылок портвейна, и к вечеру мы их приканчивали, продолжая наши научные занятия. Протянув таким образом год, я научился пить и работать одновременно».
Далее следует немаловажное дополнение к описанию алкогольного рациона ученого: «Надо отдать должное Кнорозову – я никогда больше не видел его в таком состоянии, как в первую ночь нашего знакомства. Он всегда сохранял ясную голову, знал и помнил все на свете, терпеть не мог своих коллег за слабоумие и помощников всегда брал себе со стороны».
Все, знавшие Кнорозова, отмечали его любовь к четкости и порядку – на рабочем столе, в делах, мыслях. «Он был самый аккуратный из нас», – говорил его друг лингвист Вячеслав Иванов.
Среди других «андеграундных» ассистентов Кнорозова были поэт, научный журналист Александр Кондратов (в богеме известный как Сэнди Конрад) и художник-фотограф Валентин Тиль-Самарин, поныне здравствующий и живущий в Париже.
Под влиянием общения с ученым Хвостенко сочинил текст «Сообщение о делах в Петербурге» (отсылка к вышеупомянутому трактату де Ланды). Так что Кнорозов обогатил не только отечественную науку, но и авангардную литературу.
Признание на Западе
Что касается его майянских открытий, то западной наукой они поначалу были встречены неприветливо. Еще бы: какой-то молодой русский выскочка, никогда не бывавший в Центральной Америке, утверждает, будто сделал то, что великие умы считали невозможным. Да еще в разгар холодной войны! Особенно в своем неприятии упорствовали американец Эрик Томпсон, считавшийся главным по цивилизации майя, и немец Томас Бартель.
Работа Кнорозова над кодексами майя, 1955Vostock Photo
Их оппонентом стал американский антрополог Майкл Ко, считавший Кнорозова истинным первооткрывателем. У него было преимущество – русская жена, которая перевела фундаментальную кнорозовскую монографию «Письменность индейцев майя» (1963) на английский язык вскоре после ее выхода.
А вот отношение мексиканских ученых к Кнорозову было близко к благоговейному. Они, правда, не могли понять, чем человека из далекой снежной России привлекла их древняя цивилизация, но были очень признательны за то, что он нашел ключ к ее тайнам.
Мария Тереса Франко, будущий директор мексиканского Института антропологии, в 1960-х под видом туристки отправилась в Советский Союз, чтобы хотя бы мельком повидать великого дешифровщика. Ведь к тому времени Кнорозов, съездив единожды в 1956 году на конференцию в Копенгаген, стал невыездным.
Трио из Новосибирска
Запрет на загранкомандировки Кнорозову не имел особой политической подоплеки. Точнее, политика там все-таки была, но своя, научная. В начале 1960-х Кнорозов, чья монография о письменах майя была готова к 1957 году, но шесть лет мариновалась в издательстве, оказался поневоле вовлечен в настоящий «академический триллер», иначе говоря, стал жертвой околонаучной аферы.
Понимая, что большие массивы текстов лучше обрабатывать не вручную, а при помощи компьютера (ЭВМ, как их тогда называли), Кнорозов начал работу в этом направлении вместе с лингвистом Вячеславом Ивановым и несколькими московскими программистами. Но вскоре к проекту подключилась троица бойких «молодых ученых из Новосибирска». Взяв у Кнорозова материалы якобы для работы на ЭВМ, они опубликовали «совершенно бредовую статью» (по выражению нашего героя), в которой объявлялось о сенсационной дешифровке письменности майя при помощи компьютеров. И все заслуги новосибирцы приписывали себе.
«Нахальство было великое», вспоминал ученый, учитывая, что о работах Кнорозова давно знали все специалисты. Но у нахрапистой троицы были связи в КГБ и покровительство директора Института математики Сибирского отделения АН СССР академика Сергея Соболева.
Академику и трио «уволенных кагэбэшников» (как их охарактеризовал Вячеслав Иванов) удалось наделать немало шума: оперативно издать «свои» труды, вручить их Хрущеву, пробить восхваляющую их и принижающую достижения Кнорозова статью в популярнейшем журнале «Огонек».
Капитан пиратов
Однако разоблачения избежать не удалось: Кнорозов написал опровержение, которое опубликовали не только в СССР, но и в Мексике. После ряда скандалов Соболев предпочел выйти из «проекта», через несколько лет о «машинном переводе письма майя» уже никто не вспоминал. Но не обошлось и без мести проигравшей стороны – в том, что Кнорозова не выпустили на Международный конгресс американистов, проходивший в 1962 году в Мехико, и вообще сделали невыездным, многие коллеги ученого видят длинную руку покровителей тех «уволенных кагэбэшников».
После этого случая в лексиконе Кнорозова появилось ехидное выражение «доктор новосибирских наук». «Он вообще обладал своеобразной лексикой, которая заставляла улыбаться. Фраза в духе «Это животное – редактор…» – его абсолютно нормальное обращение к коллегам-редакторам», – вспоминает историк Юрий Березкин.
Ученик Кнорозова востоковед Ярослав Васильков рассказывал: «Он мог начать заседание со слов: «один крупнорогатый археолог пытается дешифровать протоиндийское письмо». «Крупнорогатый», то есть известный ученый, с одной стороны, а с другой стороны, не наш человек – оппонент, которому нужно противостоять. У него всегда была такая специфическая речь. Я бы сказал, как у капитана пиратского корабля».
Взять Аспида в соавторы
Многих советских коллег Кнорозов смущал своей экстравагантностью. В Советском Союзе не было принято выделяться, быть «не как все», но ученым, особенно с репутацией гениальных чудаков, все же кое-что позволялось. Экстравагантность Кнорозова проистекала не из желания привлечь к себе внимание, наоборот, он, как истинный интроверт, рассчитывал, что сбитые с толку его выходками люди как можно скорее оставят его в покое. Так, однажды он, не желая попадать в научно-популярный фильм, встретил приехавшую к нему съемочную группу с бинтом на голове, скрывавшим один глаз. Кнорозов полагал, что в таком виде он уж точно застрахован от интервью. Но не угадал – и попал в фильм с перевязанной головой.
При солидной профессорской зарплате одевался он затрапезно, донашивая костюмы до дыр. Сердобольные коллеги-женщины иногда пытались заинтересовать его хорошими вещами, якобы купленными для мужа, но не подошедшими тому по размеру, но Кнорозов был непреклонен. Это был его «скафандр», как и алкоголь, защищавший от внешнего мира.
Зато тем немногим, кого он считал своими, Кнорозов раскрывался как тонкий, умнейший, добрейший и остроумнейший человек. Он не был мрачным анахоретом: в 1952 году Юрий женился на филологической девушке Валентине Самковой; спустя восемь лет у них родилась дочь Катя (она стала востоковедом), а в 1984-м – внучка Аня. «Гениальный ученый, сурово глядящий с официальных фотографий, был самым добрым и снисходительным дедом на свете», – вспоминает она.
Кнорозов очень любил кошек, которых у него жило несколько. В те годы не было привычного нам культа «котиков», и желание ученого поместить в научный журнал свое фото с кошкой на руках казалось еще одним его чудачеством. Тот знаменитый снимок – похожий на профессора Мориарти Кнорозов держит в руках кошку с пронзительным взглядом – единственный, который нравился ему самому.
Увековеченную на этом фото сиамскую кошку Асю (полное ее имя было вообще-то Аспид) Кнорозов однажды указал в качестве соавтора статьи, но советские редакторы его чувства юмора не разделяли и Асю вычеркнули. А вот когда его просили подарить на память ту самую фотографию, Кнорозов мог взять ножницы, отрезать свое изображение, оставляя только кошку, и в таком виде вручить снимок.
Бронза и камень
Финал жизни Кнорозова – почти хэппи-энд. Да, его одолевали болезни, был инсульт, но для человека, выпившего море водки и выкурившего едва ли не весь ленинградский «Беломор», 76 лет, проведенных в отменной интеллектуальной форме, – уникальный результат.
В 1990-х он наконец смог увидеть древности майя воочию, побывав в Гватемале, Мексике, США. В Центральной Америке его встречали, как героя, мексиканцы наградили его орденом Ацтекского орла – его вручают иностранцам за особые заслуги перед страной.
В Мексике есть два памятника Кнорозову. С первым, бронзовым, в городе Канкун, правда, случился казус: вскоре после установки некий предприимчивый, но не помнящий родства потомок индейцев майя выкрал его и пытался сдать в металлолом (вполне знакомая россиянам история). Кнорозову с его любовью к черному юмору она бы, наверное, понравилась.
Второй монумент изготовили уже из камня – он стоит в городе Мерида напротив Большого музея мира майя и воспроизводит ту самую фотографию с кошкой Асей.
На родине Кнорозова почтили скромнее, но тоже не без доли абсурда. К 100-летию со дня рождения, в 2022 году, на стене дома на Гранитной улице в Петербурге, где он прожил более 30 лет, установили памятную табличку. Создатели «слегка» перепутали майя с другой древней американской цивилизацией: портрет ученого оказался на фоне ацтекского Камня Солнца. Что ж, опять нетрудно представить, как Кнорозов мрачновато усмехается, глядя на этот курьез.
