Нас было трое Борька, Славка, я и принцип «Вижу цель - не вижу препятствий», действующий две недели солнечного лета, проведенного в деревне у борькиного деда. Днем мы носились по деревне и окрестностям, где в меру своих двенадцатилетних мозгов совершали «подвиги», а вечером нас ждала расплата.
Как обычно закрывшись в своей комнате и открыв окно на случай экстренной эвакуации, мы со страхом слушали, как за хлипкими дверьми бушевал борькин дед. Голос его был такой громкий, что казалось, что за дверями сам Зевс – громовержец.
- Да за что мне на старости лет, такое? Я же на улицу выйти не могу, стыдно людям в глаза смотреть! Это же не дети, это – натуральные злóдии! Женскую баню взорвали, в фикус насцали, а сегодня еще и человека убили!
Мы прямо взопрели от возмущения, ладно баня и фикус, но убийство? Да если бы не эта придурковатая соседка тетка Лёкса, что всполошила пол деревни криками: «Человека убили!» никто бы про наше участие в этом деле не узнал, тем более сам «убитый» к нам никаких претензий не имел. А дело было так.
В то утро под окном нашей комнаты мы неожиданно обнаружили тело, мирно спящее на лавочке после вчерашнего принятия на грудь. Душа требовала мести за бесцеремонное вторжение, и она состоялась. В процессе мщения было истрачено три тюбика зубной пасты и большая бутыль жидкого мыла, по цвету напоминавшего свежую кровь. После трудов наших не праведных, спящий стал похож на уставшего зомби, который прилег на солнышке, раскинув при этом свои мозги по лавочке. Тетка Лёкса увидав со своего огорода такой «зомби арт», с криком бросилась сообщать новость соседям. «Убиенный» от диких воплей проснулся, и сразу не смог сообразить что происходит, тем более, что один глаз, залитый мылом, у него не открывался. Честно говоря, дядя Петя, а его так звали, оказался нормальным мужиком, да еще с юмором, когда он нам рассказывал про свои приключения, смеялся не меньше нашего.
- Иду, - говорит, - по улице и понять не могу, чего от меня люди шарахаются. Взялся рукой за лицо, смотрю вроде кровь, но ничего не болит, пошел на речку умыться. Начал умываться – только хуже стало, пеной кругом все залил, чем дольше моюсь – тем больше пены. Сам весь в пене, река в пене, первый раз со мной такое, чуть с дуру пить не бросил.
И за что спрашивается нас ругать? Мы же чуть пользу обществу не принесли, но дед не унимался, и Борьке, как его внуку, доставалось больше всех.
- Я тебе покажу, как деда позорить! Все! Лишаю тебя наследства! Ничего не получишь, ни этого дома, ни сада, ни огородов, ни соток с бульбай. Голодранцем по миру пойдёшь!»
Когда волна дедовского гнева спала, к нам в дверь постучала борькина бабушка.
- Открывайте! Не бойтесь, хлопчыки, дед такой громкий потому, что его в войну контузило, и он слышит плохо, а ты Боренька, пойдем со мной, с дедом мириться будешь.
Бабушка наливала большую глиняную кружку парного молока, отрезала ломоть душистого домашнего хлеба и вручала все это Борьке, давая последние указания:
- Иди, поднеси деду. Со всем уважением, глаза в пол, если что спросит, говори, что больше так не будешь.
Такое происходило каждый день, поэтому Борька особо не волновался, зная, что за этим последует. Дед брал у него из рук молоко и хлеб и со слезами на глазах, но все также громоподобно благодарил:
- Вот спасибо тебе внучок! Один ты, Боренька, меня любишь и жалеешь, от этой бабки вовек молока не допросишься. Посему слушай дедово слово! Вот не станет меня, дом этот и все хозяйство тебе завещаю. Владей! Пусть люди видят, что не байстрюк безродный, а представитель знаменитой фамилии. Нашему роду Борька, больше тысячи лет, помни!
Как вы понимаете, перестать «совершать подвиги» мы не могли, поэтому Борьке каждый вечер приходилось терять и вновь обретать свое наследство.
