Про любовь
В восьмом классе у меня случилась первая любовь.Не, ну так-то не совсем чтобы первая. Первая была как раз в первом классе, и там была такая девочка Анечка, и я в неё влюбился. Чем закончилось не помню уже, просто как-то закончилось и всё. Скорее всего тем, что мы перешли во второй.
Потом в пятом классе я опять влюбился, в нашу новую классную. Она только-только закончила институт, пришла в нашу школу, и ей дали наш класс.
Но это не считается, потому что в неё сразу все влюбились. Включая нашего физрука, за которого она вскоре и вышла замуж. Так что можно считать что в восьмом - в первый.
Девочку звали Оля. Она мне всегда нравилась. Ещё в седьмом. В шестом я её вообще не помню. А в седьмом вдруг стала нравиться. Но я об этом как-то особо не думал. Ну, нравится и нравится. Мне многие девочки нравились, что уж говорить.
Дети растут быстро, и за три летних месяца, если не видятся, меняются очень сильно. Девочки в этом возрасте меняются особенно охотно. Поэтому в восьмой пришла совсем немножко не та Оля, которая уходила из седьмого. И я влюбился.
Ну, я может этого не осознавал, но чувствовал, что вот эта девочка Оля нравится мне всё больше и больше. И я стал оказывать ей всякие знаки внимания.
В чем заключаются знаки внимания у восьмиклассника? В том, что бы этот свой интерес к девочке скрыть от посторонних и от самой девочки как можно глубже. То есть всеми доступными средствами показать ей и окружающим свою как бы незаинтересованность в объекте. Ну, по крайней мере у меня было так.
Видимо я настолько тщательно скрывал этот свой интерес к симпатичной девочке Оле, что он был ясен абсолютно всем, включая нашу классную. И когда в ноябре класс решили рассадить по принципу мальчик-девочка (до этого была абсолютная анархия), меня конечно посадили с Олей.
Какое-то время мы притирались, я пару раз получил портфелем по голове, пару раз линейкой по рукам, ещё пару раз демонстративно уходил на свою камчатку, а потом как-то всё наладилось. Мы стали просто неразлейвода, и отношения наши постепенно вошли в ту спокойную, почти семейную стадию, где у каждого есть свои обязанности, свои капризы, свои дурные привычки, а всё остальное - общее. Включая оценки на контрольных.
Дело двигалось к весне, почки на деревьях набухали, кровь подступала к точке кипения, а потом случился этот злосчастный урок физкультуры.
Светило яркое солнышко, было тепло, радостно, и Николай Николаевич, наш физрук, вместо того чтобы традиционно отправить нас на трёхкилометровый круг по лыжне, повёл на карьер, кататься с гор.
Одних нас туда особо не пускали, это была взрослая каталка. Спуски там разные, посложнее, попроще, мы выбрали два, один для девочек, совсем простой, другой для мальчиков, повеселее. И был ещё третий, на который Николай Николаевич пустил тех, кто мог на лыжах не только стоять, но и чего-то делать ещё. Потому что трасса была длинной, местами крутой, и где-то посредине огибала несколько растущих по склону сосен.
А самое главное, в самом низу спуск заканчивался обрывом в карьер, и перед обрывом лыжня резко уходила влево. Опять же ничего сложного, если вовремя притормозить и аккуратно повернуть. По крайней мере случаев улёта в карьер зафиксировано не было. Однако Николай Николаевич всё равно ставил нас по очереди на этом повороте, для подстраховки, на всякий случай.
Тот раз стоять внизу на подстраховке выпало мне.
В какой момент наверху появилась Олечка, и как получилось, что она оказалась на спуске, совершенно для неё не предназначенном, никто потом толком объяснить не мог. Просто в какой-то момент наверху все начали кричать, я поднял голову и увидел, что сверху по склону едет Оля, и глаза у неё большие и испуганные, как у писающей белки.
Громче всех кричал Николай Николаевич. Он кричал "Падай!!! Падай!", и дальше уже непедагогично. Кто угодно бы от этого крика упал, даже Соловей-разбойник. Но Оля как назло всё не падала и не падала. И ехала очень точно и главное быстро на две растущие одна за другой сосны.
Наверное наверху все зажмурились, а кой кому и поплохело. Но случилось чудо, сосны расступились, Олечку пропустили, и она вышла на финишную прямую, где внизу были поворот и я. Ну, и обрыв в карьер конечно, сразу за поворотом.
Наверху Николай Николаевич сменил тактику и стал кричать уже мне. «Толкай! Толкай!» кричал он. Это было совершенно лишним, потому что я и сам прекрасно знал что делать. Иначе для чего бы я тут стоял?
Упасть на такой скорости конечно значительно безопасней, чем улететь в карьер, но всё равно, согласитесь, удовольствие небольшое и мало предсказуемое. Наверное поэтому вместо того чтобы толкнуть, я решил Олечку просто поймать.
Пробовали поймать едущие с горы тридцать, (ну или сколько там в симпатичной восьмикласснице), неуправляемых килограмм? Поймать-то я поймал, не вопрос. Она снесла меня как цунами спичку.
Какое-то время мы кувыркались по склону, а потом, пока народ во главе с испуганным Николай Николаичем бежал вниз, я лежал на спине глядя в весеннее голубое небо, а Олечка сидела сверху, била меня кулачком в грудь, и настойчиво спрашивала «Ты дурак что ли?». Причём ответ её похоже не очень интересовал.
Ну, вообщем всё закончилось хорошо. Олечка отделалась мелкими ушибами и сломанной молнией, я разорванной щекой, наверное о застёжку её куртки, Николай Николаевич парой седых волос.
Но вот в наших с ней отношениях эта езда в незнаемое с последующим падением сыграла какую-то странную роковую роль. А именно - на следующий день Олечка демонстративно пересела от меня на камчатку. И больше со мной не разговаривала. И ни на чьи уговоры не поддалась, так там и осталась. А я почему-то особых поползновений к примирению не проявлял.
Так всё это и тянулось до тех пор, пока к весне меня не прибрала рукам Светка Веселова из девятого класса, комсорг школы, красавица, и круглая отличница.
Впрочем, это уже совершенно другая история.