На прошлой неделе мы с @Bochulaz мерялись своими умениями в крипоту. Результат нас не удовлетворил. Хотя сам процесс – понравился. В общем мы решили попробовать ещё раз. Снова написали по рассказу. С общей темой: «одиночество».
Как и в прошлый раз – у вас есть возможность прочитать в одном посте две истории от совершенно разных авторов и проголосовать в комментариях за ту, которая вам больше понравилась.
***
«Коллега»
Одиноко ли мне?
Нет, покуда мы делим одну комнату с Ореховой.
Она проводит весь день, сидя вполоборота к моему рабочему месту. Чередует бесконечную возню с допотопным почтовым клиентом, нашим с ней ровесником, и чтение фантастических романов с экрана планшета. Её стол наполовину завален кипами никому не интересных отчетов. На большинстве листов можно лицезреть круглые отпечатки от кружки с кофе. Иногда она чуть слышно хмыкает, когда в книге ей попадается особо интересное место. Но почти никогда не улыбается.
Поначалу мне было стыдно исподтишка наблюдать за ней, но со временем я отбросил всякое стеснение. В конце концов, почему бы и нет? Без преувеличения могу сказать, что сейчас эта девушка осталась для меня единственной отдушиной.
Короткие темные волосы Ореховой пребывают в тщательно продуманном беспорядке. Она носит туфли на мягкой подошве, неизменные серые брюки и водолазки, выгодно подчеркивающие её фигуру. Что-то колет меня изнутри в те дни, когда я вижу на ней ту же водолазку, что и вчера. Это наводит на мысли, которые мне отчего-то неприятны. Ревность к неизвестно кому, с кем она иногда проводит ночь и назавтра является на работу не переодевшись? Ну да, можно сказать и так.
Когда-то мы с Ореховой проводили один рабочий день за другим, весело болтая обо всем на свете. Ну, мне-то точно было весело, на её же лице, как обычно, нельзя было прочесть эмоций. Когда я пытался перевести разговор на личные темы и (быть может, недостаточно изящно) намекал на то, что наши отношения могли бы перейти и в другую плоскость, её ответ был неизменным: «Шимарин, ну какие у нас с тобой могут быть отношения?» Держалась она при этом вежливо и даже приветливо, но обольщаться мне действительно не стоило.
Её можно назвать безэмоциональной, но отнюдь не бесчувственной. Когда в здании нашего НИИ, проходившего последнюю проверку пожарной безопасности еще при царе Горохе, вспыхнул пожар, аварийный выход оказался некстати заблокирован и погибло несколько человек, она плакала. Запирала дверь изнутри и не желала никого видеть. Слушала «Крылья» Наутилуса на плеере, словно стараясь усугубить свое горе, и снова ревела, вытирая глаза платком с монограммой. Так я открыл для себя новую её сторону, о существовании которой не подозревал. Впрочем, лично для меня это ничего не меняет.
Кстати, еще должен отметить, у Ореховой потрясающие ресницы, густые и пушистые. А ещё она невероятно мило морщится, когда её очки запотевают от пара из кружки, если она вдруг забывает снять их перед тем, как сделать глоток. Ногти на её тонких пальцах, хоть и лишенные маникюра, тем не менее всегда идеально подстрижены, а по клавиатуре она стучит с какой-то не вполне нормальной, я бы даже сказал, неземной деликатностью.
Монотонная работа с документами подходит такой, как она, как нельзя лучше, пусть даже в ней нет никакого смысла. Руководители нашей конторы, те из них, кому повезло сохранить свои рабочие места после приснопамятного ЧП, вечно бегают по каким-то инстанциям, пытаясь выбить очередной грант непонятно на что, рядовые сотрудники периодически заходят в нашу комнату с какими-то совершенно не интересными мне срочными делами, растрачивая минуты нашего драгоценного времени по пустякам. К счастью, в последнее время посетителей стало гораздо меньше, чувствуют они себя здесь неуютно и отвлекают Орехову куда реже, стремясь свести время своих посещений к минимуму, за что я им безмерно благодарен. А если бы совсем не шастали – был бы благодарен еще больше за то, что не мешают её и моему уединению.
Жаль, что «она и я» так и не превратилось в «мы», как бы мне того ни хотелось. Даже по именам мы друг друга никогда не называли, ограничиваясь чисто формальными отношениями. Ну вот, я опять сказал «мы». А никаких «нас», увы, нет и быть не может.
Ровно в шесть вечера Орехова встает. Выдергивает шнур чайника из розетки. Бросает взгляд поверх спинки моего кресла в темноту за окном. Надевает шерстяной берет, затем пальто, застегивая его на все пуговицы-палочки, достает из кармана перчатки, выключает свет и уходит. Частенько случается так, что она забывает в кабинете очки или зонт – в таких случаях она всегда возвращается за ними, иногда смешно ворча себе под нос. Обычно я провожаю её до выхода, а потом и сам возвращаюсь обратно и дожидаюсь утра, когда мы снова встретимся с ней здесь. В другие комнаты я не заглядываю.
А вот по выходным мне бывает по-настоящему одиноко. Все люди как люди, и только я с нетерпением жду понедельников, когда она снова озаряет своим присутствием мое безрадостное существование. В ожидании я коротаю время, осматривая каждую пылинку на её рабочем месте, разводы в её кружке из-под кофе, вмятинку на её кресле, крючок, куда она вешает пальто. Пытаюсь уловить её подзабытый запах – и не могу. Но что мне еще остается делать?
Чертовски жаль, что из всех сотрудников института Орехова, как назло, оказалась единственной, кто совершенно не способен ощутить мое присутствие.
***
«31-В»
В тот день я проснулся в семь часов вечера. За окном была всё та же зимняя темень, что и утром - когда я ложился отсыпаться после ночной смены. В комнате было холодно. До наступления нового, 2004 года оставалось две с половиной недели. Из кровати вылезать не хотелось. Оставаться в ней - тоже.
Дела мои были плохи.
Деканат ясно дал понять, что с такой посещаемостью шансов закрыть зимнюю сессию у меня практически нет.
Квартирная хозяйка, сдавшая мне убогую комнату в коммуналке со сквозняками, ясно дала понять, что ни о какой отсрочке квартирной платы слышать она не желает.
Руководитель бригады ночных уборщиков на табачной фабрике, где я числился уже второй месяц, ясно дал понять, что если я не буду расторопнее, то штрафовать меня будут регулярно.
Родители ясно дали понять, что если я не готов в 19 лет начать взрослую самостоятельную жизнь, то они будут рады моему возвращению домой. Но денег мне не дадут ни под каким видом.
Но самую ужасную ясность три недели назад внесла в мою жизнь восемнадцатилетняя рыжеволосая девушка с зелёными глазами. Та самая, с которой у меня разгорелся бурный роман в начале лета. Та самая, с которой я впервые в жизни занялся любовью. Та самая, которая с наступлением сентябрьских холодов сказала, что если мы хотим взрослых серьёзных отношений, то нам необходимо жить отдельно от родителей. Та, самая ради которой я устроился на выматывающую и одуряющую ночную работу, которая съедала практически всё моё время и катком прошлась по моему учебному расписанию. Та самая, ради которой я потратил первую зарплату на аренду этой узкой комнатёнки с убогим диваном.
Эта вот самая девушка месяц назад пришла в только что снятую комнату. Осмотрелась. Предложила прогуляться. Через пять минут прогулки вспомнила о каких-то важных делах и исчезла из моей жизни на неделю. Я звонил и писал длинные смс. Ноль ответа. И вот, три недели назад, на мой телефон пришло короткое ответное сообщение. "Ya ot teb'ya uhozhu. Prosti". С этого момента в моём сердце поселился болезненный холод, отделивший меня от остальных людей и отодвинувший все прочие проблемы на второй план.
В общем, в тот вечер я проснулся и, в очередной раз пережевывая свои душевные страдания, собрался на работу. Из комнаты соседей доносились приглушённая музыка и разговоры. Но, как и в предыдущие вечера, я ни разу с ними не столкнулся.
В метро, когда в туннеле показались огни поезда, на меня снова накатило неприятное иррациональное ощущение, которое сопровождало каждый мой визит в метрополитен всю последнюю неделю. Стоило поезду показаться - в моей голове начинали сгущаться тревожные подозрения, что моё тело сейчас перестанет меня слушаться и я непроизвольно упаду или соскочу с платформы прямо под колёса. Разумом я прекрасно понимал, что это всего лишь мысли и что в реальности такого не произойдёт. И тем не менее - каждый раз старательно вжимался подошвами ботинок в поверхность платформы. Отпустило меня только когда поезд благополучно миновал то место, где я стоял.
Табачная фабрика находилась далеко за городом. Попасть туда можно было только на служебной развозке, которая приходила на остановку рядом с выходом конечной станции метро в строго определённый интервал времени. Как бы я ни старался - мне никогда не удавалось прийти заблаговременно. Каждый раз я чудом успевал в самый последний момент. Так вышло и на этот раз.
Остальными членами бригады, в которой я работал, были женщины. Почти все они перешагнули пятидесятилетний рубеж. У них были внуки, дачи с огородами и проблемы со здоровьем. И то и другое и третье они с радостью подолгу обсуждали как во время работы, так и в длительных перекурах. Меня они неосознанно сторонились и игнорировали. Это было дружелюбное добровольное отчуждение. У нас не было никаких конфликтов или неприязни. Нам просто не о чем было поговорить. Я был среди них чужеродным элементом.
Машина долго везла нас по загородному шоссе. Мы подъехали к КПП. Все достали свои пропуска. Я машинально сунул руку в карман джинсов и тут же отчётливо понял, что пропуск остался лежать на столе, в моей комнате. Я выложил его туда, когда проводил ревизию карманов перед сном.
Раздвижная дверь газели лязгнула. Повеяло холодом. В салон заглянул облепленный снегом охранник. Он неторопливо водил головой изучая пропуска с фотографиями и фамилиями. Я сидел в самой середине. Несколько раз он скользнул взглядом по мне, и я внутренне содрогался. Не быть допущенным на территорию означало не только штраф за пропущенную смену, но и ночь, проведённую в лучшем случае на КПП. Обратный транспорт в город начинал ездить с фабрики только в девять утра. А до ближайшей остановки общественного было далеко. И ходил он там крайне нерегулярно.
Охранник кивнул водителю, и машина тронулась дальше. Внутри я объяснил ситуацию начальнику охраны. Он добродушно пожурил меня за рассеянность и пропустил внутрь.
В раздевалке я сложил вещи в шкафчик, натянул рабочий комбинезон и отправился в административный корпус, который был моим участком работы.
К моему удивлению, на месте сбора бригады меня встретил только наш начальник Леонид. На лице у него была обманчиво дружелюбная улыбка.
- О. Здравствуй. А ты, я смотрю - не торопишься. Ну и правильно. Чего на работу торопиться-то, да?
Пару секунд он оценивающе буравил меня взглядом, пытаясь понять - задел ли меня сарказм. Я постарался придать лицу невозмутимое выражение.
- Короче, на упаковке авария случилась. Я отправил бригаду отмывать. На тебе сегодня корпус. Надеюсь, справишься?
Последнее было не столько вопросом, сколько утверждением. Я на всякий случай кивнул. Откровенно говоря, убрать весь корпус, даже в одиночку, можно было за пару часов. Там всего то и было - 3 этажа. По 20 небольших офисных кабинета на каждом. Плюс конференс. Плюс две переговорных. И мы бы обязательно так и делали - быстренько убирали всё и дремали бы на удобных широких диванах в холле. Если бы не дурацкий регламент местной охраны.
Каждый этаж ставился на сигнализацию. Выключали и включали обратно её в строго определённые часы. Первый этаж, где днём обитал самый мелкий офисный планктон можно было убрать с полуночи до двух часов. Второй - с трех до пяти. Третий, где сидело начальство, включая генерального директора полагалось прибирать с шести до восьми часов утра. В 9.15 нас увозила с фабрики служебная развозка.
Леонид кивнул, видимо поставив галочку в каком-то своём мысленном списке сегодняшних дел. Затем он, ожесточённо напевая себе что-то под нос, умчался на производство. Я оказался предоставлен самому себе.
Работа шла своим чередом. Я проходил по кабинетам с тряпкой, распылителем и пылесосом. Протирал столешницы, убирал пылесосом с ковролина самый заметный мусор и немного подсматривал за тем, как живут люди, обитавшие здесь в дневное время.
В перерывах я, как обычно, курил. Пил бесплатный кофе. И пытался дремать на диванчике. Как обычно безуспешно. Мысли продолжали вертеться по одному и тому же заколдованному кругу. Отчисление, увольнение, выселение. Ты ни с чем не можешь справится. Неудивительно, что она ушла.
Руки вертели увесистый сотовый телефон с антенной, словно кубик Рубика. Может быть всё ещё не закончилось? Может быть она ждёт звонка или смс? Какого-то шага с моей стороны?
Кабинеты, запах моющего средства, горький кофе, сигареты. Тоскливые навязчивые мысли.
Ближе к утру заспанный охранник открыл верхний этаж и ушёл обратно на свой пост - дремать за мониторами.
Это была самая сложная часть рабочей смены. Мозг сверялся с биологическими часами и настойчиво требовал отдыха. Мысли ворочались в голове как чугунные ядра.
Я убрался в той части этажа, где располагался кабинет генерального директора. Теперь мне оставалось пройти ещё один коридор. Задача упрощалась тем, что последний кабинет там был на консервации - заперт на ключ и закрыт для уборки. Таблички с именем на нём не было. Только номер - "31-B".
Я не спеша шёл из офиса в офис. Времени было - вагон и маленькая тележка. Посреди коридора был поворот на небольшую офисную кухню с кофеваркой. Поразмыслив, я решил, что порция кофеина мне не помешает. Бросил пылесос и распылитель. Поставил одноразовую чашку на поддон и нажал на кнопку.
Лампа под потолком погасла и тут же снова зажглась. Затем начала мерцать. Кофемашина жужжала. Я вышел обратно в коридор - посмотреть, что происходит с остальными лампами. Справа лампы работали исправно. Слева - тоже. Я замер и ещё раз посмотрел налево. Сквозь жалюзи в кабинете 31-B пробивался свет.
У меня возникла гипотеза. Согласно которой в проводке произошёл какой-то сбой из-за чего одна лампа стала работать нестабильно, а другая внезапно заработала. Это казалось самым простым объяснением. Я плохо разбирался в электрике и не мог с уверенностью утверждать, что такое невозможно.
Я медленно двинулся в сторону 31-B. Просто, чтобы убедиться, что мне не мерещится. За два метра до двери я замер. Из кабинета слышался плач.
Гипотеза с нестабильным электричеством была улучшена и дополнена тем обстоятельством, что какой-то офисный работник остался работать на ночь в свободном кабинете. Заснул. А теперь включившаяся лампа разбудила его (или, судя по звукам - её) и человек плачет над незаконченным отчётом.
Я собрался с духом. Решительным быстрым шагом подошёл к двери и постучал. Плач прекратился. Я медленно нажал на дверную ручку и приоткрыл дверь.
- Ночная уборка, - осипшим голосом сказал я в образовавшийся зазор. - Я войду?
Мне не ответили. Я открыл дверь шире и зашёл внутрь.
За столом сидела красивая женщина с короткой стрижкой. Глаза у неё были припухшими от слёз. На щеке был комочек туши. Она смотрела на меня с явной тревогой. В кабинете сильно пахло духами.
- Как вы здесь оказались? - Моё появление явно напугало её. - Вас не должно здесь быть!
- Я просто хотел узнать - нужно ли убирать в вашем кабинете…
Женщина рассматривала меня с ног до головы. Какой бы ни была причина её слёз - в этот момент она явно о ней забыла.
- Уходите откуда пришли! Быстро!
Из коридора за дверью послышался медленный нарастающий топот. Женщина замерла. Затем перевела на меня испуганный взгляд.
- У вас есть пропуск сюда?
Я ошарашенно покачал головой.
- Без пропуска вам не выйти. - Зашептала женщина, глядя мне в глаза. - Он вас оставит тут навсегда.
Её рука скользнула в карман.
- Вот. Возьмите мой. Он скоро истекает. Но время ещё есть.
Она стала толкать меня к двери. Топот раздавался уже совсем рядом. Перед тем как вытолкнуть меня за дверь женщина быстро шепнула мне прямо в ухо:
- Закрой глаза…
Я ничего не видел. Мне казалось, что в кромешной темноте меня обнюхивает разом сотня носов огромных голодных овчарок. Это длилось буквально секунду. А потом я понял, что сквозь закрытые веки пробивается свет.
Лампа в офисной кухне по-прежнему мерцала. Свет в 31-B не горел. На всём этаже кроме меня никого не было. На поддоне кофемашины стояла чашка свежезаваренного кофе.
Когда машина рано утром везла меня и моих коллег в город, мне почти удалось убедить себя, что случившееся было просто ярким мгновенным сном. Я слишком вымотался, слишком много переживал из-за накопившихся проблем и слишком сильно ограничил свой круг общения.
В хорошие дни я продолжал так думать. В те дни, когда всё хорошо складывалось в институте. В те дни, когда моя новая девушка целовала меня так крепко и горячо, что у меня кружилась голова. В те дни, когда моя мать с улыбкой говорила отцу, что они вроде бы воспитали приличного человека.
Но бывают и другие дни. Когда всё далеко не безоблачно. И вот тогда я изредка ворошу в памяти ту ночь, когда замерцала лампа и я зашёл в 31-B. И с тоской думаю о том, что возможно наша реальность не такая уж незыблемая вещь, как принято думать. Что возможно это просто декорации, за которыми скрывается нечто совсем иное. И что заблудиться в неизведанных переходах между ними можно легко и совершенно незаметно для себя.
В такие дни я вспоминаю, как на следующую ночь женщины из моей бригады обсуждали женщину с третьего этажа, которая скончалась после трёхмесячного пребывания в больнице. Вспоминаю как утром, после визита в 31-B я по привычке приложил к турникету на посте охраны пропуск. И только в машине сообразил, что у меня никак не могло его быть с собой. Вспоминаю, как набрался смелости, чтобы достать его из кармана. И какой холод меня охватил, когда прямоугольном куске пластика я снова увидел это женское лицо с подписью:
"Марина Черняк
Технический директор
Офис 31-B".
***
В комментариях можно проголосовать за текст, который больше понравился. Комменты для минусов – как обычно есть.
