Noname photo #21
Камера: Canon 600d
Объектив: kit 18-55
Обработка: Lr
46 mm | 1/250 sec | iso 100 | f/6.3
Инстаграм
Польша
Камера: Canon 600d
Объектив: kit 18-55
Обработка: Lr
46 mm | 1/250 sec | iso 100 | f/6.3
Инстаграм
Польша
Решил побаловаться с жанром уличной фотографии. Критика приветствуется.
Снималось на X-T5, XF18F2
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689
...Я проснулся от странного шума за окном. Будто кто-то невидимый бежал по опустевшим улицам нашего приморского городка, с силой хлопая открытыми ставнями. Выглянув наружу, я увидел лишь клубы пыли, гонимые сильным ветром.
Этот ветер показался мне смутно знакомым. Будто я уже чувствовал его дуновение много лет назад, в другой жизни. И тут в памяти всплыло детское лицо девочки, которую звали Алёна.
Мы дружили с ней когда-то, бегали после школы на пляж, строили песчаные замки у кромки воды. А потом её семья вдруг исчезла, уехала из города посреди ночи. И Алёна даже не попрощалась со мной...
Теперь этот ветер шептал мне её голосом. Говорил, что она уплывает все дальше во времени, её несёт река жизни от берега к берегу, в неизвестность. И просил меня посмотреть на мир её глазами. Хотя бы на миг, в полусне, на грани реальности. Чтобы понять - есть ли ещё между нами связь.
Я закрыл глаза, и мне почудилось, будто я вижу её. Она машет мне рукой с палубы странного корабля с рваными парусами. А потом судно растворяется в утреннем тумане, и я остаюсь один на пустынном пляже.
Но теперь я точно знаю - её чувства живы. И когда-нибудь ветер перенесет мой ответный вздох к ней. Потому что любовь сильнее любых расстояний и преград. Даже самой смерти...
Перелёт можно было назвать идеальным, если бы не толстуха, неудачно оказавшаяся сзади со своими коленями и ёрзавшая там, за спиной, как блохастый хомячок в течке. От чего же это у толстух такие острые колени? «Ладно, зачтём за бесплатный массаж поясницы», – выдвигаясь к трапу, по-христиански стоически подытожил Пал-Палыч Трегубов, капитан СРТМ «Семён Кожемякин», первый день находящийся в долгожданном трудовом отпуске, и в свете этого фактора пребывавший в том самом взъерошенном состоянии духа, какое только и бывает в первый день отпуска. Хотелось источать высокое, обаятельно куролесить и небрежно сорить свежими дензнаками, тем более, что их было. Искромётно, улыбнувшись стюардессе, реющей совершенством у выхода, он поблагодарил её, с каким-то архаичным подвывом, но, ступив на рифлёную резину трапа, подумал: «А что я ей? Она каждый день артиста видит, академика видит, Иштояна видит» - и решительно купировал надвигающуюся фрустрацию плоти, хотя дивное кашемировое пальто и куртуазный кожаный кейс, явно не местной выделки, выдавали в нем человека, который не суетится по-мелкому. Но разве это мелкое – отканифолить стюардессу? Это дело сугубо общественно полезное. А сколько фильмов и иных эстетических недоразумений на эту, затертую пижонскими худсоветами, тему приключилось, обагрив ароматным гумусом кино-культуры скудные почвы народного либидо?
Так, увлеченно рисуя светлые образы советских стюардесс в различных рискованных ипостасях, Палыч добрался до зала прибытия московского аэропорта Шереметьево и пошарил глазами по лицам: «Узнаю - не узнаю? А он?» Но тут они встретились взглядами с братом, расплылись в елейных улыбках, с достоинством сикхов приблизились друг к другу, медленно раскрывая объятья, и погрузились в них, как диабетики в кому. Эмоции вонзили по самые вакуоли, разве что слюни не потекли, заставляя по-борцовски прижиматься лбами, заглядывать пытливо в глаза и судорожно трясти за плечи.
– Братан!
– Братела!
– Итить твою мать!
– Надолго?
– Да, побуду, – в общем, полный набор неизбежной вокзальной клоунады. Когда адреналин пошёл на убыль и вербальные конвульсии прекратились, они двинули к выходу, оставив кейс на полу. Пришлось вернуться, вещь, всё-таки. Валентин опрометчиво потащил брата на автобус.
- Да, ты что, ошалел что ли? - раскусил маневр Палыч - Поехали на такси
- Дорого ж – робко, но резонно возразил Валентин.
- Валентин, блядь! К тебе старший брат приехал, – Палыч поднял указательный палец к небу перед его носом, – Капитан тралового флота! – и сделал ударение на каждой гласной, – А ты его в автобус, хорошо ещё пешком не повёл. Ехали быстро, разговаривали мало, в основном пихались да лыбились.
- Ну, так как ты?
- На фабрике тружусь, кондитерской.
- Всё там же?
- Ну.
- А я тут вискарика везу, у тебя закуска, какая-никакая, имеется? – на всякий случай спросил Палыч, и как оказалось, не зря.
- Сосисок купим по дороге.
- Каких сосисок, Валя!? Каких?!
- Молочных.
- А отчего не пельменей? - Палыч схватил брата за шею и потряс с явным удовольствием. - Так-с! Всё понял. Едем за хавкой. Какой у вас тут гастроном центровой самый?
- Елисеевский.
- О! Наслышаны. Давай туда.
Там Палыч купил гуся. Это было ещё то, невнятное время, когда полиэтиленовые пакеты Wrangler уже перестали быть признаком достатка, а пейджеры пока не появились, но гусём ещё можно было разжиться. К гусю были прикуплены всякие яблоки, сухофрукты, зелень и ещё бог знает что. Палыч предвкушал, а предвкушения он всегда обеспечивал предметно, чтоб не метаться потом дурным пуделем вдоль забора, а входить чрез золотые ворота под маршевые консонансы удовлетворенного самолюбия. Обожая готовить, он имел в закромах всякое, а к великим праздникам предпочитал птицу по какому-то совершенно изъёбскому финно-угорскому рецепту. Сегодняшний день он именно таковым и считал.
Квартира, пробитая радениями высокопоставленного родственника, была хоть и однокомнатная, но самодостаточная, холостяцкая, отчего не шибко опрятная, и в ней вкусно пахло ванилью. Плыч сразу начал хозяйствовать, открыл холодильник и вытянулся лицом, как это часто делают не очень талантливые клоуны. Холодильник под завязку был набит какими-то серебристыми комками. Один тут же выпал и глухо ударился об пол, со звуком, который обычно издает, падая, отрезанная голова в кино.
- Это что?!
- А это – шоколад, - весело засуетился Валентин, водружая на место выпавший кусок.
– А зачем столько?
– Ну, так….
Понятно, что он тащил шоколад с работы при каждом удобном случае, Палыч хотел, было, съязвить на предмет покупки ещё одного холодильника, но что-то его прослабило на деликатность, и не стал. Ясно, что тот тоже заполнится шоколадом через месяц. Хотя содержимое холодильника и не воодушевило Палыча, это не повлияло не его готовность сваять очередной шедевр кулинарного зодчества. Ножи пришлось точить, посуду мыть, фартук напоминал маскхалат, зато был настоящий поварской колпак, наверняка тоже стыренный с работы хозяйственным Трегубовым-младшим, которого Палыч назначил в подручные, и взялся за гуся, при этом подробно комментируя сакральный смысл каждой манипуляции, не столько чтобы научить, сколько для придания эпической возвышенности процессу в целом и, особенно, себе в нём.
- Ну, ты же кондитер, должен понимать, - щерился Палыч в самых патетических моментах.
- Я не кондитер, я наладчик.
- Какая, хер, разница, понимать-то должен?
Палыч очень хотел, чтобы все было красиво, вкусно и, в общем, достойно. Ведь столько лет не виделись, есть что рассказать-послушать и сделать это надо торжественно, постепенно хмелея, неспешно закусывая и вальяжно выходя на перекуры. Поэтому он откладывал расспросы, болтал не по делу, травил анекдоты, в общем, балагурил, стряпая параллельно. Подготовленный к вложению в духовку гусь, стал красив и ярок как дембель-десантник, где надо был подшит, где надо – подрезан, обложен зеленью и другими аппетитными цветами радуги, украшен аксельбантами майонеза, нашпигован фруктами и лоснился во всех местах.
– Ну, как у тебя зажигается эта херня? – спросил Палыч, сумрачно глядя на духовку.
– Не знаю, я ей не пользуюсь.
– Ясно – пришлось ещё протереть духовой шкаф от вековой пыли. Через некоторое время, сидя на корточках перед открытой пастью духовки с занимающим весь её объём гусем, Палыч перебрасывал спичечный коробок в руках и соображал, как запалить печь. А запалив, сразу закрыл, скинул колпак и потащил брата курить на балкон. Закончив перекур и открыв дверь, они увидели и одновременно унюхали дым, который уже начал заполнять комнату.
– Блядь! Гусь! Ёп….– братья кинулись на кухню, скользя как собаки по паркету и далеко занося задницы на поворотах. Дело было кисло, но Палыч умел тушить пожары. Действовал четко. Тренировки по борьбе за живучесть не прошли даром.
– Моё пальто - на балкон! Быстро! – скомандовал он брату, прежде чем приступил к тушению. Вонь была исключительно тошнотворная, Валентин не выдержал и траванул в туалете, но мало того, она была подозрительно знакома Палычу, где-то он это уже определенно нюхал, но пытаться вспоминать было некогда. Горел явно не гусь. Гусь вообще не горел, он только закоптился и провонял так, что его, конечно, пришлось выбросить. Через полчаса, сидя на мокром полу кухни, Палыч грыз сигарету и проводил расследование, ковыряясь ножом в отвратной черной смеси, которую выгреб из нижней части плиты. Он поглядывал на брата, так, что у того сводило пальцы. В конце концов, Палыч понял, что это было мышиное гнездо. Ещё бы не воняло.
– Ну, ты даёшь, Валя!
– А я чё? Я откудова знал… – вяло пытался вывернуться Валентин, опустив глаза долу.
– «Откудова?» - оттудова, давай, выкидывай это говно и приберемся, а то соседи настучат в ЖЭК, что ты на кухне дохлых скунсов огнём пытаешь. Одеколоны, дезодоранты у тебя есть? – по глазам брата Палыч понял, что тот не знал слова дезодорант.
Еще через сорок минут они сидели за скудно накрытым столом в комнате облитой одеколоном «Саша», угрюмо потягивая шотландский вискарь и закусывали шоколадом, отгрызая его от кусков наполовину завернутых в фольгу, точнее наполовину развернутых из неё. Молчали. Симпосион обломился, ванилин подавили клозетные меркаптаны, аннигилирующие в угнетенных рецепторах, силосным натурализмом. Наконец Палыч вспомнил, что хотел общения:
– Ну, рассказывай, как поживаешь?
– Так, на кондитерской фабрике работаю, - в который раз подавившись интеллектом, ответил Валентин, вгрызаясь в шоколад, и набитым ртом продолжил: - квафный актябь, - неуклюже сглотнул и спросил - а ты как? «Ладно, - подумал Палыч, - работает человек на кондитерской фабрике, и пусть работает», - помолчал ещё немного и, не спеша начал разворачивать персональную Калевалу об эволюции трюмного солярного угара в белоснежный антураж аргентинской портовой экзотики, полной эксцентричных вывертов фортуны, этой одиозной субретки судьбы, бесстыдно гарцующей на шкодливом елдаке случая. И отчего-то ему так сильно захотелось напиться, что аж в мозжечке засвербело. Каковое желание он, собственно, и осуществил дуэтом с непутёвым своим братцем. Уснули они, как сбитые кегли, не раздеваясь, живописно перемазанные шоколадом.
Палычу приснилось море. Оно ему часто снилось в силу профессиональной причастности, но на этот раз он определенно знал, куда шёл его отчаянно ржавый траулер. А шёл он в базу на остров Южная Георгия. Палыч знал это абсолютно точно по запаху, который втекал в его сон через колоссальный тектонический разлом головного мозга, заполняя все шхеры унылым недоуменьем, и унося реальность в пене кильватерного следа.
Когда-то молодой матрос Паша Трегубов побывал на этом колоритном острове, и запах его впечатался тавром вечности в зыбкое сознание постпубертатного юноши на всю оставшуюся жизнь. Вернее, это был не запах. Это был смрад. Еще и остров-то не показался на горизонте, а вонь уже чувствовалась, ибо на Южной Георгии вытапливали ворвань. Но это еще полбеды, из-за полного отсутствия на острове каких-либо дров, огромные печи топили пингвинами, которых там было просто тьма. Живыми. Адское это амбре разносилось по округе и было неплохим ориентиром в океане. Но это было давно. Потом китов бить запретили, перестали жечь пингвинов и о старинном промысле теперь напоминают лишь бесчисленные выбеленные скелеты, которыми усеяны все пляжи Южной Георгии.
Проснувшись, Палыч не сразу сообразил, почему сон кончился, а вонь осталась. Он встал, привел себя в порядок, оттёр дверные ручки от шоколада, собрался, потому что гостить в первопрестольной ему резко расхотелось, и стал будить брата. Тот был безнадёжен. Его ущербной воли хватило лишь на то, чтобы продрать глаза, буркнуть что-то невнятное на прощанье и уковылять парализованным андроидом в сортир кормить Ихтиандра. Английский дверной замок был груб и краток:
- Shit!
- Пока - не возражал Палыч, - На обратном пути загляну.
Сев в такси, он покосился на водителя, не принюхивается ли тот, потом попросил ехать на Павелецкий и притормозить по дороге у галантереи.
– Хорошо, - безразлично хмыкнул водила и включил левый поворотник.
Камера: Canon 600d
Объектив: kit 18-55
Обработка: Lr, Ps
55 mm | 1/250 sec | iso 100 | f/9
Инстаграм
Польша
Моя первая попытка сделать видео. К плавающему балансу белого и громкости прошу относится не как к браку, а как к авторскому стилю.
Товарищи по ремеслу, прошу помощи! Я участвую в конкурсе, планирую написать серию немного жутких рассказов, которые лягут в основу путеводителя, с рабочим названием «Мистический путеводитель по Владивостоку : выдуманные истории». Но я не могу определиться со стилем написания. Просьба неравнодушных прочитать четыре разных по стилю рассказов и по возможности ответить на несколько вопросов. Всем большая благодарность!
Вариант А. В стиле лагерных страшилок: рассказ небольшой, мало описаний, «классическая версия», простая мораль
Давным-давно в нашу картинную галерею привезли выставку. И не простую, а про колдунов, про старые истории и мистику. Именно поэтому поместили все экспонаты в самую таинственную комнату музея – в огромный сейф в подвале, куда никто не ходил. И вот на эту выставку привели школьников. Два самых непоседливых мальчика совсем не слушались учительницу, и вели себя шумно: толкали девочек, тыкали своими маленькими детскими пальчиками в экспонаты, елозили носами по стеклу и кричали без умолку. И тут они увидели статую девушки и как начали вокруг бегать! Взяли и случайно отломали ей пальцы. Испугались ребята, но никому ничего не сказали – положили отломанные мраморные пальчики в карманы и все.
Только вышел класс из этого огромного сейфа – а тот возьми и захлопнись сам по себе. Начала учительница считать детей, но тех двоих так и не увидела. Попытались дверь открыть, разные ключи пробовать, комбинации. Но дверь открылась только на следующее утро. Не было там никого, одни экспонаты. И только скульптура стала в два раза больше. Не смогли увезти её, пришлось городу подарить. Так и стоит она на втором этаже, мраморная девушка без пальцев. Кто не верит – сходите и поглядите! Только не трогайте экспонаты, а то глядишь и обидятся.
Прим. Отсылка выставочному залу-сейфу в местной картинной галерее и статуе «Клеопатра» Михаила Петровича Попова, выставленной на втором этаже основной экспозиции галереи.
Вариант Б. Вариация страшилок: небольшой рассказ, больше сказочности, юмор
Недалеко от центральной площади стоит огромное здание, в народе прозванное «Серая лошадь». Много версий есть, почему так. Но обещаем, мы расскажем вам самую жуткую и, конечно же самую правдоподобную.
Загляните в сквер, что стоит рядом с соседним домом, и уведите бюст первому жителю Владивостока, Якову Лазоревичу Семенову. Был он авантюристом, настоящим купцом. И как у любого купца была у него любимая лошадь, серая в яблоках. Жил он давно, да и умер он ещё до того как дома эти построили. Вот только дома эти снаружи украсили не абы как, а мраморной крошкой. И крошку ту делали из надгробий кладбища старого, где Яков Лазоревич и был похоронен. Вместе с надгробием и души мёртвых наполнили дом. Не самые спокойные соседи – призраки, а пуще всего неудобства доставляла жителям лошадь.
Бывает, ляжешь ты спать перед важным событием. Перед экзаменами, или отчётом годовым. И тут слышишь в ночи: цок... Цок.... Цок... Это лошадь, чувствуя твой страх и волнение, идёт среди бетонных перекрытий. Владел ею смелый человек, а всех кто нервничает и переживает она ой как не любит. И вот, пытаешься ты уснуть, а она прямо над тобой под потолком устраивает пляски: то погарцует, то копытом начнёт бить начинает, то заржёт. Все сделает, лишь бы не дать поспать. Изводить она будет до тех пор, пока или рассвет не настанет, или пока не успокоишься ты перед важным событием. Говорят, в этом доме она так замучила молодого студента, что он прям в кровати и умер, и на экзамен не пришёл.
А ещё рассказывали, что лошадь эта иногда по всему городу скачет – только захочет кто поспать, ляжет в кровать – тут же она сверху начинает топотать. А все потому, что разум беспокойный не должен подушки касаться. Да чего уж там, говорят в каждом городе и в каждом доме может такая лошадь скакать, так что берегите себя.
Прим. В 30-е годы это здание отделывали штукатуркой с мраморной крошкой, изготовленной из надгробных плит упразднённого городского кладбища, где и был похоронен Семенов.
Вариант В. Более сказочный вариант: текста больше, более распространённый, описательный
В нашем городе очень любят котиков. И как в Эрмитаже есть настоящие пушистые хранители, так и в нашем музее Арсеньева есть настоящие хвостатые стражи.
Живёт при музее кошечка Муся, настоящая красавица с длинной шёрсткой. Ночью, пока весь город спит под шум прибоя, она обходит каждый этаж старого здания. Ни одна мышь не скроется от её взгляда, везде у неё порядок. А ещё она видит то, что сокрыто от человеческого глаза, поэтому и с экспонатами она на короткой лапе. Например, любит она играть вместе с деревянными фигурками, особенно с Куты Мафа – маленьким тигром, что живёт на втором этаже музея.
Мирно жили все экспонаты под присмотром Муси, пока не привезли каменный саркофаг, что был захоронен ещё во времена Бохайского царства, а было это ой как давно. По кусочкам, по серым крошкам, собирали его из осколков, да вот только не знали, что он был проклят. Истлел тот, кто был в нем захоронен, да только такую сильную обиду затаил он на весь мир, что перед смертью поклялся отомстить каждому, кто нарушит его покой. Много лет прошло до наших дней, пока воды ручьёв и рек не выкопали и не показали этот саркофаг всему миру. И только собрали его по кусочкам в музее, как тут же грянул шторм. За окном завывало море в бухте, сильный ветер трепал паруса яхт, да только не поняли люди что идёт беда.
Настала полночь. С последним ударом часов в тихом музее раздался зловещий хохот и проклятия на древнем языке – то душа умершего попыталась выбраться из своего саркофага, чтобы начать мстить целому городу. Вот только не ожидал он, что на его пути встанет смелая Муся! С гортанным грозным рыком маленькая кошечка запрыгнула прямо на крышку и начала мурчать. Только самое бессердечное сердце устоит перед мурчанием кошки или преданным взглядом собаки! Так и сердце призрака не выдержало и успокоилось. Уснул он навеки, убаюканный мирным мурчанием.
Вы и сами можете посмотреть на саркофаг, и к великому счастью – внутри вы ничего не увидите. Зато можете посмотреть на кошку Мусю. Она всегда буде будет мягко ступать по старым коридорам музея, охраняя его.
Прим. В краевом музе сейчас проживают две кошки, Муся (Пеструшка) и её дочка Василиса. Василиса активно используется музеем как узнаваемый образ, в частности она участница детской программы «Как кошка порядок навела»
Вариант Г. Мистическая история: повествование от автора, прямая речь, мистический сюжет, скрытая мораль, описание города.
Владивосток – переменчивый город. Говорят, по скорости жизни и мысли он может сравниться с нашей столицей. Это место созданное авантюристами и рискованными людьми. Но даже тут есть островки спокойствия.
Подъём на фуникулёре занимает от силы пары минут. За эти секунды красный или синий вагончик поднимет вас на сопку, или наоборот, поможет спустится к центральным улицам. И за эти мгновения вы успеете увидеть весь город. Драгоценные мгновения, когда не нужно бежать, спешить, а стоит просто посмотреть в окно на бухту Золотой рог, на отдалённые уголки, видимые глазу: серые спальные районы, пёстрые исторические крыши, высотки и обветшалые дома.
Слышала я одну историю про наш замечательный фуникулёр. Он закрывает двери вечером, и два последних звонка отправляют с нижней станции вагончик. Ровно в девятнадцать пятьдесят пять обязательно вежливая и добрая женщина проводница, а иногда и тихий спокойный юноша говорят заветные слова: «Отправляемся». И горе тем, кто не успел вбежать в вагон до второго звонка – ему не откроют двери, и бедолаге приходится подниматься вдоль линии фуникулёра, по длинной неосвященной лестнице, топая десятками ступенек вверх.
Вот и в этот прохладный осенний вечер молодой студент спешил домой. Он бежал вдоль старого университета, глотая мёрзлый солёный воздух. Синее небо ещё отражало своими краями закат, но почти в самом зените уже ярко светила спокойная полная луна. День у юноши был беспокойный, многие проблемы и печали, и последней каплей может стать долгий подъём наверх в своё родное уже общежитие.
Звонок.
Ещё быстрее!
Но первый и второй звонок отделяют лишь секунды короткого слова «Отправляемся».
Не успел.
Пробегая через холл, мимо старых и привычных картин он забегает на первые ступеньки к заветной двери в вагончик но поздно: уютный и красный, с рядом мягких подушечек на прохладных сиденьях, он уже тянулся к верхней станции.
- Да как же так! – раздосадовано воскликнул студент.
- Что такое, опоздал, спортсмен? А это был крайний вагон, – на рассерженного юношу смотрела женщина в небольшой бордовой шляпке с бисерной птичкой. Она держала в руках внезапно яркую, даже кислотную, коробку для обуви, и склонив по птичьи голову на левое плечо, она смотрела на парня через чёрные рельсы с противоположных ступенек.
- Опоздал, – как то обреченно ответил он, – что ни день, так сплошная неудача. Уже невозможно просто!
- Невозможно, говоришь? Ну, если подождешь еще парочку минут, прибудет последний вагон.
- Последний? Вы же сами сказали, что этот был последним?
- Хах, это был крайний вагон, красный. А скоро подойдет последний вагон, он зеленый. Раз уж тебе так не везет, видимо, этот вагончик будет именно для тебя.
Растерянный, молодой человек подумал пару секунд, но решил не задумываться над этими приметами и все-таки дождаться таинственный зеленый вагончик.
Через пару минут через арку, почерневшую от вечернего времени и туманной темноты, проехал зеленый вагончик. На нем не было рисунков или надписей, он скорее напоминал старый маленький трамвай с большими желтыми глазами-фонарями. Загадочная женщина, оказавшаяся проводницей, прошла вагончик насквозь и открыла студенту дверь. Пошарив в карманах мелочь, он оплатил проезд.
- Держи, сам выкинешь, если захочешь, – ему протянули маленький, немного желтоватый билет, на котором не было ничего, кроме числа 1962, – и куда мы кстати едем, а?
- Как куда? Наверх, куда же еще.
- Ну, как скажешь. Все вы наверх хотите, желание пассажира – вагон.
«Закон же» – подумал студент, но все-таки поднялся на верхние места и сел у окошка, не зная, радоваться ему удаче или задуматься над тем, что происходит.
Звонок. Второй. «Отправляемся, наверх, как обычно». Третий звонок.
Вагон тронулся, а молодой человек понял, что его глаза начинают слипаться. Убаюканный мерным стуком, не обращая внимания на фонарики за окном, которые светили куда-то в пустую тьму, он уснул.
Студент этот больше так и не появлялся на занятиях, и в целом, тихо исчез из жизни целого города, который в суете своей даже не заметил, как по отвесным рельсам проскользил маленький зеленый вагончик и исчез где-то в темноте. Говорят, если рассмотреть все рисунки что попадаются в фуникулере, можно найти изображение этого таинственного зеленого вагончика. А может, я все это просто выдумала.
Прим. Отсылка к местному фуникулёру
Вот такие варианты :) Прошу всех кто дочитал написать в комментариях самый лучший на ваш взгляд вариант. А если есть время ответить ещё на пару вопросов:
1.Ваш возраст и пол
2. Какой вариант понравился
3.Почему именно он
4.Было ли вам интересно посетить лично описанные места после прочтения рассказов?
Заранее благодарю, просьба критикам быть помягче, это мой первый опыт на такую большую аудиторию )