Книжная лига

На русском языке впервые вышел первый том заключительной трилогии цикла «Колесо Времени». Последний роман «Память Света» так и не был дописан Робертом Джорданом, в связи с кончиной автора от редкого заболевания крови. Вдова писателя попросила другого именитого фантаста Брендона Сандерсона дописать цикл на основе черновиков и пояснений по ключевым моментам сюжета, специально оставленным Джорданом, на случай если он не успеет закончить серию. Материал получился настолько объёмным, что было принято решение разбить финальный роман на три книги.

О сюжете

Завязку и основные моменты сюжета можете посмотреть в моих обзорах на предыдущие тома. За 11 книг в мире романа столько всего произошло, что попытка рассказать все за пару абзацев обречена на провал.

Сюжет набирает обороты, тянущиеся с первых книг конфликты разрешаются, нас подводят к финальной битве добра со злом. В романе «Грядущая буря» акцент смещен в сторону Белой башни. Противостояние узурпаторши Элайды и Эгвейн, претендующей на роль новой главы Айз Седай вступает в финальную фазу. Эгвейн по прежнему в плену, но даже в таком затруднительном положении умудряется вербовать себе новых сторонниц и усиливать раскол. У союзников не остаётся иного выбора кроме как идти на штурм: ведь поддержавшие Элайду женщины освоили перемещение, а значит затеянная осада вскоре потеряет всякий смысл. Тем временем, армия шончан решает атаковать Башню.

Впечатления

Несмотря на то, что достаточно тепло отношусь к Брендону Сандерсону, не покидало беспокойство: насколько хорошо удастся автору передать повествовательную манеру Джордана, все эти подробные описания быта героев и детали окружения, взаимоотношения и характеры главных героев и их дальнейшее развитие. По моему мнению, автор с задачей справился достойно. Не знай я о перепетиях работы над финальными томами, даже не заметил бы, что они дописывались.

Цикл взрослеет от книги к книге, сюжет становится суровее, на горизонте маячат драматические события. При этом, один из центральных персонажей как будто деградирует. На плечах главного героя Ранда Ал'Тора лежит судьба целого мира. Тем печальнее осознавать что пресловутый избранный ведёт себя как инфантильный подросток. Сорвать переговоры с шончан, имеющие важнейшее стратегическое значение потому что задели его гордость? Запросто. Телепортироваться из города, где пропали все запасы съестного с комментарием «это уже их проблемы»? Пожалуйста. С другой стороны, повторю мысль высказанную в предыдущих обзорах: герои книги не обязаны себя вести так как мы этого хотим и ждём от них. Они не подчинены нашим и, тем более, авторским прихотям, они подчинены повествовательной логике. Как должен вести себя человек, которого забрали из родной деревни и заставили спасать мир? Который отвечает за огромное количество вооружённых до зубов людей и должен следить, чтобы они не перегрызли друг другу глотки? Не забудьте ещё про то, что многие из союзников готовы в любой момент вонзить нож в спину. И про назойливый голос, предыдущего воплощения, звучащий в голове. Не буду спойлерить, но двенадцатый том богат на события, пагубные для и без того нестабильного психического здоровья героя.

Резюмируя, могу сказать, что несмотря на обилие качественного экшена и наличие нескольких важных для сюжета событий, первый том финальной книги скорее готовит нас к масштабному финалу и представляет своего рода мостик к долгожданной развязке.

Если понравился обзор можете подписаться на наш канал https://t.me/k0nTeXt Мы будем рады)

Чем ближе узнаешь смену событий многострадальной жизни Достоевского, тем яснее становится, что в этой смене фактов его жизни нет того, что так выпукло заполнило книги его жизни, его романы. Вся сила «жестокого» таланта Достоевского в его поразительных обнажениях душевных тайников человеческой души, почти патологической страсти к выявлению порочных сторон человека. «Рассматривая личность Достоевского, как человека», говорит Д. О. Мережковский, «должно принять расчет неодолимую потребность его, как художника, исследовать самые опасные и преступные бездны человеческого сердца, преимущественно бездны сладострастия во всех его проявлениях. И все настойчивее встает перед исследователями жизни Достоевского смущающий вопрос, мог-ли он все это узнать только по внешнему опыту, только из наблюдений над другими людьми».

Конечно, нет; конечно, был тут и личный опыт жизни Достоевского. Но этот опыт особого характера.

Вся жизнь Достоевского поражает одной чертой — замкнутостью его личности. Сама внешняя обстановка содействовала этому. Угрюмое детство, с недетскими переживаниями «детских униженных лет» (слова Достоевского о «подростке»), закрытое учебное заведение, из которого он вышел с одной мечтой «все нити порвать, проклясть прошлое и прахом его посыпать» («Записки из подполья»), крепость, смертный приговор и каторга, затем солдатчина и тяжелая семейная жизнь — все это отрезало его от живого потока жизни. Интересно проследить, как у Достоевского нарастает это чувство замкнутости в себе, отрезанности от внешнего мира. Еще в 1847 г. в письме к брату Михаилу, он уже сознает, по личному опыту, опасность этой черты своего характера: «Видишь-ли», пишет он, «чем больше в нас самих духа и внутреннего содержания, тем краше наш угол и жизнь. Конечно, страшен диссонанс, страшно неравновесие, которое представляет нам общество. Внешнее должно быть уравновешено с внутренним. Иначе, с отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмет слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни ...

Это не наблюдения над другими, а описание своего опыта, точная передача уже наступившего психического «неравновесия» между внешним и внутренним. Что к этому могла прибавить крепость и каторга? «Вот уже пять месяцев без малого», пишет Достоевский из крепости 14 сентября 1849 г., «как я живу своими средствами, т. е. одной своей головой и больше ничем. Покамест еще машина не развинтилась и действует. Впрочем, вечное думанье и только одно думанье, без всяких внешних впечатлений, чтобы возрождать и поддерживать душу — тяжело! Я весь как будто под воздушным колпаком, из под которого воздух вытягивают. Все из меня ушло в голову, а из головы в мысль, все, решительно все, и несмотря на то, эта работа с каждым днем увеличивается. Книги есть капля в море, но все-таки помогают. А собственная работа только, кажется, выжимает последние соки. Впрочем, я ей рад.

Обратите внимание на это последнее «я ей рад» и вы поймете, как близки к личному опыту Достоевского переживания человека из подполья с его боязнью живой жизни, при столкновении с которой ему «дышать становится трудно».

Напряженно страстная натура Достоевского, точно по злому року, была замкнута в себе, не находила выхода. «Яд неудовлетворенных желаний, вошедший внутрь», делал свою разрушительную работу. То, что казалось сначала опасным признаком психического неравновесия, становится мучительным наслаждением. Желания ищут выхода во вне, человек из подполья уже находит своеобразное наслаждение в своей закупоренности. Он говорит сам об этом: «желания все из меня наружу просились, но я их не пускал, нарочно не пускал наружу. Они мучили меня до стыда; до конвульсий меня доводили и — надоели мне, наконец, как надоели». («Записки из подполья»),

Однообразные дни «каторжной» жизни, ибо жизнь Достоевского была каторжной почти на всем ее протяжении, точно капли осеннего петербургского дождя, — давили сознание и рождали болезненные видения.

Сознание двоилось — жизнь казалась сном, а видения плели новую жизнь, отражавшую подлинное внутреннее бытие. И разве не подлинный опыт дал возможность Достоевскому глубоко и тонко проанализировать сущность фантазии? «Мечтатель — сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу. И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный фантастический мир. Как будто и впрямь все это не призрак! Право, верить готов в иную минуту, что вся эта жизнь не возбуждение чувства, не мираж, не обман воображения, а что это и впрямь действительное, настоящее, сущее!» («Белые ночи»),

Так мы подходим к ответу на «смущающий» вопрос. Да, написанное Достоевским есть отражение его подлинного опыта, но этот опыт далеко не всегда находил себе выражение во вне, в фактах его жизни. Он жил внутри себя и внутри проделывал свой жизненный путь. Здесь были свои вершины моральных достижений, но здесь же и были неизведанные глубины человеческих провалов, «седьмое хрустальное небо» и бездна греха содомского. Конечно, подземные потоки иногда бурно прорывались наружу, но эти прорывы Достоевский тщательно скрывал и следы их можно лишь отыскать в его произведениях. Недаром один из его героев говорит о себе: «как нарочно, в те самые, да, в те же самые минуты, в которые я наиболее способен был сознавать все тонкости всего прекрасного и высокого ... мне случалось уже не сознавать, а делать такие неприглядные деяния, такие, которые...» («Человек из подполья»). Но, как общее правило, жизнь, и святая и преступная, шла внутри и создавала свой странный фантастический мир.

Такого душевного напряжения психика человека долго выдержать не может, и Достоевский был несколько раз, как он сам сознается, на грани сумасшествия. Но его спасла не «кошачья живучесть», как он думал, а его необычайная творческая сила. Он был художником и обладал исключительным даром объективирования своих внутренних переживаний. Творчество явилось той освобождающей силой, которая спасла Достоевского от душевного заболевания, дала выход его внутреннему напряжению. Инстинктом Достоевский сам чувствовал целительное значение своего творческого дара и, вопреки запрету, в припадках особого нервного напряжения садился писать; говоря его словами: «когда такое нервное время находило на меня прежде, то я пользовался им, чтобы писать, — всегда в таком состоянии напишешь больше и лучше ...» Это и дает нам право, больше чем у кого-либо, искать у Достоевского отражения его субъективных переживаний в творческих образах его произведений. Эта сторона давно, конечно, подмечена. Ф. Д. Батюшков, например, говорит: «Достоевский, испытывая себя, больше жил в других, подыскивая объективные формы даже для субъективных переживаний. И он более полно и цельно высказал свое, когда обратился к созданию типов и характеров, быть может, отвлеченных по замыслу, но приобретших под его пером удивительную жизненность».

Так в образах романов Достоевского создавалась другая жизнь, более реальная, чем его внешняя «каторжная». Эту вторую, единственно подлинную его жизнь можно постичь только через его произведения, в которых объективирован второй, глубинный ток его жизни. Перед биографом Достоевского становится трудная задача, которая по силам лишь человеку с большой психологической интуицией — воссоздать духовный облик Достоевского на основании отражения его индивидуальности в объективных данных его творчества. Не объяснение творчества через познание жизни, а воссоздание жизни через раскрытие творчества — вот путь к познанию тайны личности Достоевского.

/А.Л. Бем - Снотворчество/

Глава четвёртая

ВРЕМЯ УЛЫБОК

…Околдован! Околпачен!
С толку сбит. И сбит с пути.
И ответ искал по звёздам:
Не срывая колпака,
В ожидании знамений,
Тасовал колоду карт.
Шаг за шагом отступая,
Слепо верил, что – вперёд;
Оказалось – просто чудо,
Как искусен кукловод…


2037 год стал решающим в истории всего человечества. Ведь именно тогда, 23 июня 2037-го, Кулиса вышла из-за кулис и объявила о своих намерениях. Многие сдались добровольно, ещё большие – сделали это с удовольствием. Но были и те, кто понимал, к чему всё это может привести, и не согласились на её условия.
С тех пор борьба идёт в открытую. Это та же самая война, но только без оружия, потому как оружием Кулису не победить. Да нет, конечно же, попробовали всё – и стрелять в неё, и бомбить, но только, как говорится, магия бессмертна. Чего-чего, а уж чародейства Кулисе было не занимать. Околдовала она всех.
«Фабричка», как я уже говорил, первая объявила Кулисе войну – и ещё задолго до этих событий. И к тому времени, о котором идёт речь, она, «Фабричка», уже являлась и главным символом сопротивления, и последней надеждой, и последней же цитаделью человечества – этаким Зеоном...
Бухинист, ещё когда они торговали на улице среди фруктов и овощей, говорил: «Мы здесь вам не хухры-мухры! Мы здесь это… как его… боремся с мировым злом в лице всяких Юлей, Авитов, Озонов и прочих!» И ведь как в воду глядел. Потом он, правда, глядел в водку, громко и смачно выдыхал, как это обычно делают перед употреблением крепкого алкоголя, и…

…«ВРЕМЯ УЛЫБОК! ВРЕМЯ УЛЫБОК! ВРЕМЯ УЛЫБОК!»…
Я выбрался из своего физического кластера и стал ждать, когда ко мне подойдёт Слуга.
Опять улыбаться, глядя в эти бездушные глаза, которым от тебя не нужно ничего, кроме положительного ответа терминала. Ведь они, эти глаза, просто-напросто высасывают из нас души…
«Оплата не прошла». Я напрягся, попытался сосредоточиться и наконец улыбнулся – изо всех сил, при этом даже пустив слезу. «Оплата прошла успешно». «Слава Богу!» – подумал я. Безразличные глаза Слуги тут же наполнились чем-то вроде разума и уставились на меня.
Вглядывался Слуга долго, пристально и очень подозрительно. Не зная, как разрядить напряжённую атмосферу, я неловко улыбнулся. «На сегодня достаточно. Возвращайтесь к себе», – в итоге скрипучим голосом приказал Слуга, развернулся и исчез в темноте.

…Пока все расползаются по своим кластерам, а Слуг поблизости не видать, давайте быстренько оглядимся вокруг. Хотя, с другой стороны, а на что здесь смотреть?.. Выбираясь из кластера, мы попадаем то ли в бесконечный коридор, то ли на такой же бескрайний балкон. Перед нами нет ничего – лишь темнота и пустота. Но только каждый раз она ощущается по-разному – или бесконечной непробиваемой стеной, или бездной. В данный момент, судя по ощущениям, мы как будто бы находимся посреди бесконечного тоннеля, света в концах которого не видно – ни слева, ни справа. Вот так…

Я вернулся в свой физический кластер и могу немного о нём рассказать. Правда, и здесь смотреть тоже особо не на что. Замкнутое пространство без окон, как в коконе, в котором можно разве что посидеть, полежать, да ещё сходить по нужде и в душ. Пищей и всем необходимым нас обеспечивают Слуги. Во внешний мир – на работу и с работы – мы уже давно, года с 2045, если мне не изменяет память, выбираемся с помощью голограмм, а весь необходимый физический труд во внешнем мире нашим голограммам помогают выполнять либо роботы, либо Слуги.
То, как оказался здесь, я, как и многие другие, если честно, уже не помню. Но зато в моей памяти прекрасно отпечаталось то, что… Нет, не так. Я наконец-то начинаю осознавать, что предшествовало этой нашей теперешней «счастливой» жизни.
Я помню, как человечество накормили, напоили, обули-одели. Помню, как потом человечеству через всякие разные финансовые инструменты дали возможность приобретать чудовищную массу материальных благ — то есть, проще говоря, его пресытили.
А потом в один «прекрасный» день маски были сброшены, и Кулиса объявила о своей безграничной власти. Конспирологи всего мира возликовали: «Ага! А ведь мы вам говорили!..»
Они-то, конечно, говорили, но всё равно их мало кто слушал. Или не хотел слушать совсем. А почему? Да то ли нас всех запугали, то ли чем-то отвлекли. А когда большинство поняло, откуда рОги растут, было уже поздно. И вот теперь мы живём здесь – в физических кластерах. Для каждого созданы голограммы, которым дарована якобы абсолютная свобода. Теперь голограммы живут во внешнем мире, а точнее – это мы через них посещаем тот мир, который потеряли. Они проживают за нас наши жизни, и им позволено тратить сколько угодно. Но только расплачиваться за всё это приходится нам самим. Ежедневно во время улыбок мы расплачиваемся за то, что успели потратить наши голограммы. Расплачиваемся своими улыбками. И самое ужасное условие во всей этой системе – то, что улыбки обязательно должны быть искренними. А иначе оплата не принимается.
Стоит ли говорить о том, что бывает с теми, кто исчерпывает свой лимит неудачных попыток оплаты? То есть – с теми, у кого она не принимается более трёх раз?..
Думаю, вы и сами всё прекрасно понимаете.