W.Postoronnim

Маленькую Варю дразнили в школе за то, что она не была маленькой. И еще за то, что ее мама тоже маленькой не была. И Варя, и Варина мама принадлежали к редкому, вымирающему ныне в России классу статных женщин. То есть были они крупные, высокие, стройные и ладно сложенные, с крепкими руками, округлыми плечами и прямыми спинами. Не знаю, замечали ли вы, но прямая спина, в отличие от сутулой, делает так, что человека кажется несколько больше, чем он есть на самом деле. Больше и значительнее. Вот эта значительность Вари и Вариной мамы и задевала одноклассниц девочки, а также мам одноклассниц. О! одноклассницы очень даже чувствовали, что имеют ввиду их матери, когда с хмыканьем смотрят вслед рослой женщине, и неодобрение взрослых превращалось в неприятие младших. "А Варька- корова! И мама у нее коровища!" - дразнились одноклассницы на переменах, а Варя только прямее держала спину и старалась не обижаться. Ведь обижаются на дураков только глупые люди...
Все изменилось как-то октябрьским вечером. Мама решила, что Варе пора учиться плавать и взяла ее с собой в бассейн. В воде мама оказалась еще значительней, чем на суше. В движениях объявилась невиданная грация, а белеющее в воде сильное тело было так привлекательно, что Варя неосознанно стала подражать и этим движениям, и этому телу. И незаметно для себя поплыла.
- Ты корова! И мама у тебя корова! - тощая лупоглазая Соловьева нагло встала у нее на дороге в школьном коридоре.
- Неправда, - вдруг твердо сказала Варя, - мама у меня не корова.
- А кто? Слониха? С во-о-от такой большой задницей и во-о-от такими маленькими глазками. - Соловьева показала размеры, и собравшиеся вокруг девочек одноклассники захихикали.
Варя вспомнила бассейн и улыбнулась.
- Мама у меня - кит. Большой белый кит. Она вольно плавает в огромных океанах, от арктических льдов до экватора. Она видит разные земли и весело играет в волнах. И ей нет дела до таких, как ты, - сухопутных крыс.
Соловьева задрожала и спрятала лицо в ладонях. Ей нечего было ответить - она не умела плавать, вообще боялась воды и совсем недавно перестала плакать и капризничать, когда мама мыла ей голову. Да-да - только никому не говорите! - голову Соловьевой все еще мыла мама. И мама была у нее совсем обычная, вовсе не кит. Варя сразу поняла это, едва взглянула на сгорбленные плечи Соловьевой. И ей стало стыдно за то, что она хвасталась. Так ведь оно всегда и бывает с теми, у кого мамы - киты: они стыдятся своей силы, а не слабости.

Алая перекрестилась бы, но в те поры и в том месте жест этот не имел никакого значения и, уж тем более, никакой силы. Поэтому она просто пригнула голову и вошла в избенку.
Снаружи это была обычная заброшенная избенка - косая, кривая, поросшая мхом, с торчащими косяками, скособоченной дверью и дырявой крышей. Но внутри все было по-другому. Внутри расстилались покои невероятной ширины и сказочного убранства. То там, то сям играли на свету драгоценные камни (кстати, откуда тут взялся свет, было непонятно. Во всяком случае внутри не было ни окон, ни свечей, ни магических блистающих кристаллов), лавки были покрыты драгоценными камнями, стены увешаны восьмицветными гобеленами, лари и столы покрывала щедрая мозаика из серебра и перламутра.
И все это богатое обширное помещение было пусто. Впрочем, в дальнем углу видна была еще одна низенькая дверца. К ней-то и направилась Алая, бормоча под нос охранные заклинания.
За дверью было темно и душно. За дверью кто-то ворочался и пыхтел, а потом вдруг спросил грубо:
- Чего заявилась?
- Вызывали, - деловито ответила Алая.
- А, это ты, что ли, та, которая... - голос понизился до шёпота, - та, которая укротила белого коня и сняла с него сбрую?
- Ну, я, - когда надо было, Алая тоже умела быть грубой.
- Сколько хошь? - жадно спросил голос.
Алая, конечно, хотела многого, но требовать от голоса многого она не решилась.
- Хочу заклинание неугасимого пламени и всепоглощающей воды, - ответила она, как давно задумала.
Голос крякнул.
- Немного, вроде, прошу, - не выдержала колдунья. Голос крякнул еще раз.
- Да, немного, - сердито прохрипел он. Но чувствовалось, что голос в общем-то доволен. - Подставляй подол!
Алая широко раскрыла юбку, и в ней невесть откуда появились стеклянный шарик, воронье перо и синяя лента. Правая рука Алой, та, с которой она не снимала перчатку во время всего разговора, подхватила сокровища и сунула в то, что казалось карманом,  а на самом деле было защищенным мощным заклятием магическим хранилищем. И только после этого швырнула на стол простую спутанную кожаную сбрую.
Из мрака высунулась маленькая мохнатая лапка, сцапала сокровище и скрылась из виду.
- А ты ступай, не задерживайся! - откуда-то издалека крикнул голос.
Алая и не собиралась задерживаться. Ей было жутко любопытно, кто таков обладатель лапки, и зачем ему старая потертая сбруя, и откуда у него неограниченный доступ к магическим артефактам, и что бы было, если бы она потребовала у него Маковое Зернышко, Стекло-С-Ладонь или Берестяную Грамотку (неужели бы дал?)... Но ничего этого она, конечно же, не узнает. Ибо то было тайное место и все, что находилось в нем, было тайной, покрытой мраком.

Великий некромант, известный в округе, как голубоглазый Гаральд, смотрел на Алую, не мигая. Возможно, слабовольные и робкие крестьяне и пугались этого пристального взгляда, а невежественное дворянство принимало его за признак великого ума, но Алая была не из таковских. Она деловито понюхала перламутровое желе, лежавшее перед ней в дорогой золоченой плошке, посмотрела его на свет и заключила:
- На вид все, как надо. Пахнет дрянью, свет пропускает не дальше, чем на кончик ногтя. Лягушечьи лапки клал?
- Клал.
- А ноздри нетопыря были свежие, еще влажные?
- Ну, да.
- А почечуй-траву в новолуние собирал, о самый серп?
- Да что я, младенец какой! - вскипел Гаральд, - все делал в точности по купленной у тебя инструкции. - При этом чертов некромант явно подразумевал "купленной у тебя по баснословной цене инструкции".
- И зелье не получилось?
- Нет!
- Ну, что ж. - Алая закатала рукав на левой руке. - Испытаем.
После чего вынула из обшлага рубахи тонкую булавку, подцепила на нее микродозу желе и нанесла на запястье. Взглянула на Гаральда недоуменно и заявила:
- Как же не действует? Еще как действует!
Гаральд выпучил глаза и взревел:
- Ты что меня за дурака держишь? Ты продала мне рецепт зелья, дающего невидимость. Но вот же твоя рука, я ее прекрасно вижу!
Алая прояснела лицом:
- Ну ты торопыга! Ты пергамент что, на обороте и не читал?
Гаральд выхватил из кармана небольшой клочок телячьей кожи и уставился на него.
В самом низу, после перечисления собственно говоря ингредиентов и действий, которые над ними надо произвести, было написано: "Вот так вы и получите самолучшее зелье, дающее невидимость"
Некромант перевернул клочок и прочитал окончание:
"родинкам, бородавкам, угрям и прочим несовершенствам, так удручающим прекрасных дам."
Алая захватила булавкой еще чуток желе, помазала им маленькое красное пятнышко и продемонстрировала ошарашенному Гаральду ставшую девственно чистой кожу.
- Так я не поняла, ты чего подумал-то, когда рецепт покупал? - простодушно глядя прямо в суровые глаза клиента, спросила она.
Некромант почувствовал, что его не держат ноги и тяжело опустился на стул. "Пятьсот золотых!" - вспомнил он и обреченно вздохнул.

В среде волшебников - все иллюзия и кругом обман зрения. Даже привычный нам всем с детства образ могущественного колдуна и доброй феи они умудрились превратить в могучее средство запудривания мозгов и искажения реальности. А всего-то им и надо было - каждому колдуну взять в руки посох, а каждой фее - волшебную палочку. И еще время от времени потрясать ими грозно, взмахивать в воздухе и чертить псевдомагические фигуры. Вот все и поверили, что волшебство таится в этих, по правде сказать, совершенно обычных предметах. А на самом деле — это просто куски дерева. Тщательно обтесанные ветки, оправленные в серебро и украшенные ониксами ли хрусталем. Ничего не значащие в деле волшебства.
Когда я поняла эту нехитрую истину, я тут же задумалась о практическом назначении посоха и волшебной палочки. С посохом все очень просто - престарелый колдун использует его как опору, к тому же при случае им можно огреть зазнавшегося наглеца. А вот палочка? Она такая тоненькая, такая хрупкая... Если бы феи были музыкантшами, я бы решила, что они пользуются ею, как дирижеры. Но феи, в большинстве своем, плохо разбираются в гармонии, да и вообще, туговаты на ухо. И так я мучилась и переживала, и почти совсем было уверилась, что палочка вообще не имеет никакого практического применения, пока не обратила внимания на внешность фей.
А вы вообще знаете, как выглядит настоящая фея? Обычно это женщина средних лет, в пышном кринолине и с высокой, крайне сложной напудренной прической. Изредка феи носят и распущенные волосы, но при этом так сильно взлохмаченные, что совершенно не возможно разобраться, не взгромоздила ли волшебница на голову грачиное гнездо вместо шляпки с утра пораньше. В общем, феи не любят расчесываться. И оно понятно - их волосы пропитаны магией и при соприкосновении с гребнем, сделан ли он из черепахового панциря, из сердцевины ясеня, моржовой кости или из заурядной пластмассы, магия эта вырывается наружу и творится черт знает что. Вот как-то глубоко уважаемая в своем сообществе фея Сиреневого Куста решила причесаться, а в результате произошло подводное извержение вулкана, и остров, позднее ставший известным, как Атлантида, ушел под воду целиком вместе с храмами, дворцами, лачугами, домашними животными и всеми жителями.
Памятуя об этом прискорбном случае, феи навсегда позабыли о расческах. Понятное дело, в их пышных волосах со временем завелась масса неприятных насекомых, от которых кожа ужасно зудит. Но нежные пальчики фей не в состоянии добраться к ним сквозь ту паклю, которая покрывает их головы. Милые волшебницы очень страдали, но одна из них, самая догадливая, приспособила палочку для того, чтобы почесывать страдающие места. Со временем эта удачная придумка широко распространилась, а палочки, которые, естественно, искрили при соприкосновении с волосами, в народе получили славу волшебных.
Кстати, и тут не обходится без происшествий. Взаимодействие палочек и волос нередко приводит к незапланированным чудесам. Но такие мелочи, как превращение принца в чудовище или погружение красавицы в сон уже давно не смущают многоопытных фей. У них всегда есть наготове младшая дочь купца или королевский отпрыск, готовые исправить их оплошку поцелуем истинной любви.

Алая со вздохом собрала карты, перетасовала их, подровняла колоду и завернула в ярко-красный шелковый платок.
Мужчина, сидевший перед ней, с любопытством спросил:
- Ну, так что карты сказали, матушка?
- А ничего, мил человек.
- Ничего хорошего или ничего плохого? - продолжал настаивать пришедший.
- Ничего вообще. Пусто. Зеро. Нихиль. - ответила Алая, используя слова языков, которые мужчина не знал. Видимо поэтому он споро выхватил из-за пояса кинжал и приставил лезвие к горлу колдуньи.
- Ты, старая потаскуха, не юли, ты правду говори!
Ощущения были не из приятных, но Алая предпочитала молчать.
- Неужели все так плохо? - выдохнул мужчина и опустил клинок.
- Да не плохо. Но и не хорошо, - честно отвечала ворожея. - Никак.
Мужчина неожиданно заплакал. Мутные слезы стекали по покрытым многодневной щетиной щекам и терялись где-то в полуседой бороде.
Алая встала, сунула руку в карман и выудила оттуда петушка на палочке.
- На-ка, угостись.
- Издеваешься, матушка? - спросил мужчина таким голосом, что уж лучше бы снова потаскухой обозвал.
- Вовсе нет, - пожала плечами колдунья. - Я их для забрюхатевших девок держу, чтоб в истерике не бились. Успокоительное, то есть. А ты сейчас как есть не в себе.
Мужчина подумал, да и сунул леденец в рот. Молочный вкус напомнил детство, раннее-раннее детство, теплые руки мамы, ее мягкую большую грудь, ее обширные колени, заменявшие собой весь мир... Он сосал и успокаивался и постепенно гадание стало казаться чем-то неважным, даже ненужным.
Алая между тем спрятала алый платок в рундук, нехотя запустила руку за пазуху и извлекла две серебряных монеты.
- Деньги свои забери. - Сказала она строгим голосом. - Я, хоть и старая... - тут она поперхнулась, - но чужого мне не нать.
Мужчина сложил монеты в кошель, не выпуская леденец изо рта, попрощался и ушел.
Из-под лавки блеснули хитрые глаза.
- Ну, и что я могла сделать? - ворчливо сказала лисице Алая. - Что, если он из этих самых, из тех, у кого ничего на роду не написано? - еще раз вздохнула и принялась за привычные домашние дела.