Жду новый пост

Серия «Заведение матушки Ним»

Ну, так это не беда! Сыграли свадьбу, зажили ладком и мирком и вскоре, хотя, по правде говоря, никто уже этого не ожидал, прелестная Милашка почувствовала, что станет матерью. Обрадованный муж осыпал её подарками и на радостях оплатил все долги её отца (не те, что тот накопил за жизнь – те были погашены ещё перед свадьбой! Новые долги). Если женщина хотела редкий плод – ей доставали этот плод, не жалея никаких денег. Если она желала потешится представлением акробатов, которых любила с детских лет, гимнастов приводили к ней в дом и даже оставляли ужинать с нею за одним столом. Если она просила мужа подарить кошель золотом певцам, которых тоже любила с детства, тот дарил два кошеля.

Разродилась она на удивление легко и дала жизнь двум мальчикам, которых муж очень полюбил. Но дети, подрастая, стали являть в себе черты отнюдь не престарелого супруга. Один был, как две капли воды, похож на акробата, а второй – на певца. Один без труда крутил сальто и жонглировал булавами, другой – заливался, точно соловей…

Поползли слухи. Милашка держалась спокойно и на все вопросы отвечала:

- Ничего нет удивительного ни во внешнем сходстве, ни в талантах моих детей. Ведь во время беременности меня развлекали и акробаты, и певцы! Спросите любую повитуху, она подтвердит эти слова!

Повитухи, конечно, подтверждали, но муж засомневался. В самом деле, говорил он, не похож же ребёнок на те редкие плоды, которыми утоляла голод моя супруга всю беременность! Найти подозреваемых певца и акробата и допросить их не удалось – их давно уже не было в Городе. Но муж обратился к богам, принёс в жертву чёрнорунного барана, и задал вопрос жрецу, изучившему внутренности:

- Кто был отцом этих детей?

И жрец, вглядевшись во разрезанную печень, возвестил:

- Тот, кто добывает себе хлеб скачками и ужимками, руладами и фиоритурами.

Всё было ясно. Старик притащил упиравшуюся Милашку к Правителю, и суд был скор. Предательство крови было явлено милостью богов, женщину казнили, а детей её отдали жрецам, чтобы быть им рабами всю оставшуюся жизнь.

Печальная история! Старый же хрен, не знаю, рогоносец он или нет, переживший теперь уже трёх жён, похоже, не намерен останавливаться и вскорости начнёт приискивать четвёртую, чтоб он подавился!

Двуликий бог

Греческие мореходы как-то рассказывали мне, что в области Лаций живут люди, которые не знают, что такое философия и науки, а поклоняются эти люди двуликому богу, одно из лиц которого смотрит в прошлое, другое – в будущее. Я тогда ещё подумала, что народ этот ждёт великая судьба. Потому что мне иногда кажется, что тут, у нас в стране Офир, все слишком заняты настоящим, и поэтому, как мне кажется иногда, история всё топчется на одном месте, не понукаемая подвигами героев прошлого, не слышащая зова грядущих побед.

Вот так же и мои слушатели, когда я им рассказываю свои истории, видят в них только череду событий, не задумываясь над причинами, не постигая следствий. Вот возьмём недавний случай с Милашкой. С тех пор прошло два месяца и в Город воротилось немало судов и караванов, люди которых ничего не знали о скандале, так что я не раз, и не два, и даже не десять раз повторила рассказ об обманутом муже и восторжествовавшем правосудии. Естественно, я при этом не упомянула (мне дорога ещё моя жизнь), что наш мудрый судья – Правитель принадлежит к тому же роду, что тот самый несчастный муж, или что близнецы, по правде сказать, кувыркались и пели ничуть не искуснее других трёхлеток, или что предыдущие две жены умерли при довольно странных обстоятельствах (одна утонула в ушате, а на другую свалился с дерева вялившаяся в ветвях тушка поросенка), или что жрецы наши тоже люди, которых можно купить, были бы деньги. Я-то не упомянула, но ведь все в Городе это знают и без моих слов. Знают, как я, и молчат, как я.

Так что, выходит, дело не в том, что я плохая рассказчица (хотя рассказчица я, наверное, так себе).

Если бы я, как двуликий бог племён из Лация, могла одновременно видеть и прошлое, и будущее, если бы видела жизнь, как непрерывный поток, а не как несколько разлетевшихся брызг, тогда, должно быть, мои истории были бы куда интереснее и поучительней.

А так… Я стою и слежу, как наступает он, миг, который я так редко вижу теперь, – мгновение, когда всё вдруг становится отчётливым и ясным в последнем луче солнца и тут же исчезает в упавшей на улицы, тупики и площади ночи… Я думаю, что хотела бы так же видеть рассвет, первое розовое сияние, золото-багряное зарево на востоке, наступление торжествующего утра… Но в это время я сплю, утомлённая ночными обязанностями.

Ветер становится холодным, матушка Ним бранится и велит мне идти к гостям. Да я и сама думаю, что рассказала вам довольно баек, и мне нечем вас больше потешить.

Да, честные женщины скучны в постели и не всегда способны выслушать жалобы мужа на несправедливость судьбы с состраданием, и даже иногда принимаются в ответ шпынять супруга и попрекать его за нерасторопность и скудоумие.  Но за то какие медовые лепёшки они пекут на праздники, какое золотистое масло давят, какие крепкие и тёплые ткут покрывала! Ни одна девка не обучена этому.

По правде сказать, не этого от нас и ждут. Мы должны знать, когда спеть весёлую, когда заунывную песню. Уметь позабавить гостя танцем или потешной историей. Ну и, естественно, в постели должны не сплоховать. В общем, мы – словно бабочки, что порхают в летнюю пору над цветками, а честные женщины – как ласточки, снующие над гнёздами и заводящие птенцов. Рано или поздно ласточка тюкнет клювом бабочку, и той придёт конец.

Может быть, именно об этом думает моя товарка, когда поносит честных женщин. А те, когда поносят нас (а они, без сомнения, делают это), о чём думают они? Неужели завидуют красоте и беспечности мотылька – однодневки, а главное, тому, что вся жизнь его – сплошной цветущий луг, и он никогда не увидит и не способен видеть серой тоскливой обыденной жизни? Как они ошибаются! Как ошибаемся мы!

Долго ли коротко ли прошло около полутора лет. Сиротку приютил у себя брат молодого рыбака, рыбак постарше, и он рос и уже говорил много слов. И вот однажды снова разразилась буря, и наутро снова сияло солнце, и ребёнка оставили играть на пороге промытыми дождём камешками, а сами занялись своими делами. Вдруг заметили, что какая-то женщина присела рядом с мальчиком, обнимает его и целует. Вышли посмотреть, кто это и вздрогнули – то была жена молодого рыбака, живая, словно бы и не похоронили её столько месяцев назад. Тут быстро смекнули в чём дело, зашумели, прогнали покойницу и позвали ведуний очистить дом.

Но было поздно. Назавтра ребёнка нашли мёртвым и из полуоткрытого рта у него лилась морская вода, будто он захлебнулся ею. Тут уж сообразили, что дело нечисто. Домишко молодого рыбака снесли, могилы заплели терновником, а всё равно не помогло! И солнечным утром после очередной большой бури рыбак постарше отворил дверь на стук и увидел маленького мальчишку, который просился внутрь!

Ну, не тут-то было! Никто его, конечно, не пустил, а в Городе с тех пор завёлся обычай ни в саму штормовую ночь, ни в день после неё не пускать никого в дом, будь он чужой или свой.

Это была правда, обычай такой существовал, и девки, выслушав рассказ матушки Ним, до того перепугались, что, чтобы взбодрить их, хозяйке пришлось поднять из погреба бочонок хорошего пива.

- Иногда, - сказала матушка Ним, когда все, осушив по третьей кружке, развеселились и принялись петь портовые песни, – выпить не грех.

А случилось так, что сады этих знатных семей разделяла одна лишь стена, в которой время проделало множество щелей и одну, столь широкую, что сквозь неё можно было подглядывать к соседям; и, конечно же, несчастные брошенные всеми дети привыкли бегать к ней и глазеть на чужой таинственный мир. И однажды встретились.

Опущу здесь их долгие разговоры, и придуманные ими игры с верёвочкой, пропущенной сквозь щель; опущу и тот момент, когда они поняли, что верёвочка связывает теперь не только руки их, но и сердца. Всё это было совершенно невинно, да и не могло быть иначе, потому что в щель не пролез бы даже мизинец, и всё это время Восьмой и Восьмая могли только жадно рассматривать друг друга, не имея возможности даже прикоснуться один к другому.

Ах, как красиво всё это описано у Антиоха! Особенно впечатляет меня речь, с которой обратился к отцу Восьмой (он вырос честным и смелым отроком), убеждая своего родителя дать разрешение на брак с любимой.

Речь, без сомнения, поэтичная и трогательная, но, скажем правду, отцы двух семейств были бы безумцами, согласившись на этот союз. Удвоить несчастья пары, которая, к тому же, должна будет народить множество дважды несчастных отпрысков! Нет, нет, нет, и ещё раз нет!

Щели в стене спешно замазали, Восьмую посадили под замок, а Восьмого услали на дальние рубежи, где как раз (весьма удачно!) шла небольшая война.

И когда однажды пришли вести, что Восьмой заразился болотной лихоманкой и умер в горячечном жару, родители Восьмой сделали всё, чтобы дочь не узнала о том. Как уж было по правде, не знаю, но поэт поведал, что несчастная услышала, как одна птица рассказывала другой о трауре в соседском дворе. Всё поняв, она не захотела больше жить и повесилась на той самой верёвке, которая когда-то связывала их, и которую она хранила, как память.

Вот и всё… Ну, почти всё. Сообщение оказалось ложным, и через несколько лет Восьмой вернулся огрубевшим солдафоном, всё веселье в жизни видевшим в том, чтобы пить и драться, да гулять с девками в квартале Цветов. Но никогда больше до самой смерти, даже в самые знойные и душные вечера, не выходил он в роскошный сад их обширного поместья.

Больше месяца только и разговоров было в квартале Цветов, что о выгодном приобретении матушки Ним. Сколько намёков на тайное искусство, которым, якобы, владеют близнецы, сколько завистливых упрёков, что, дескать, дурам везёт от века там, где умному человеку нет счастья!

Но со временем страсти поутихли, кошельки подопустели, и уже почти никто не хотел платить сразу за двоих. Взявшие же одну из уроженок Сахары, возвращались недовольные и жаловались, что девка – холодная и вялая, словно хвост солёной макрели, нет в ней ни ловкости, ни жара, и вовсе ничего не стоят такие ласки, ворочай-ка, хозяйка, денежку.

Вот так и выяснилось, что страстными и умелыми в любви сёстры могут быть только вдвоём, а по отдельности еле шевелятся и не хотят доставить гостям удовольствие, за которым те ходят в весёлые заведения (а хвост солёной макрели у них дома свой есть).

Ай, и ругалась же матушка Ним! Бегала к торговцу живым товаром, поносила его на чём свет стоит за обман, била близняшек по щекам и требовала от них покорности, да куда там! Покорными они были, а горячими – нет. В общем, в конце концов пристроила их в кочевой бордель, который как раз собирал один египтянин, чтобы возить девок по всей стране и прославлять тем любовное искусство квартала Цветов.

- Там им самое место, - сказала, воротясь от египтянина и подсчитывая вырученные деньги, матушка Ним. – Немного он мне дал, но и за то спасибо! Видно, правду говорят, что заморские диковинки приедаются быстрее лепёшек родной земли!

Нет горожанки, которая бы не млела, глядя на эти опущенные глаза, высокий лоб и строгий рот.

Ну, так вот. Девчонку нам привезли из отдаленного горного селения, и, конечно, матушка Ним осмотрела её и нашла чистой. Девчонка, кстати, была неказиста на вид: то ли по молодости лет, то ли по общей конституции, но была она худенькой, не имела ни единой хоть сколько-нибудь соблазнительной выпуклости на своём теле, и вообще, по правде сказать, больше походила на мальчишку. Думаю, матушка Ним недорого заплатила за неё. Девчонка довольно быстро обтесалась и вскоре настал день покупки.

Жрец Давана, как всегда, поговорил с матушкой Ним о делах, изредка взглядывая на предмет обследования. «Ведь видела же, видела я его взгляды!» - сокрушалась потом матушка Ним.

Увёл девчонку в отдельную комнату, провел с ней полчаса, вышел, сокрушенно качая головой и сказал, обращаясь к покупателю:

- Не ваш сегодня день. Девственность, по желанию грозного Давана, уже похищена.

Что тут началось! Во-первых, пришлось вернуть деньги и, раболепно кланяясь, клясться, что следующая девчонка достанется господину тысячнику (покупатель был военным) совершенно бесплатно. Во-вторых, призвали девчонку, плюнули ей в лицо и отвесили пощёчину со словами: «Ты, паршивка, за всю свою никчёмную жизнь, не отработаешь моих вложений!» В-третьих, тут же уложили на лавку и обследовали внимательно. И тут только матушка Ним увидела окровавленную пещерку девчонки и всё поняла.

- Ах он, прощелыга, - возопила она, воздев руки к расписному потолку. - Ну, я отомщу. – И отомстила.

Не знаю, как она это сделала, но в какой-то месяц все были убеждены (и даже горожанки, что прежде млели и текли), что глубокомысленный взгляд у жреца грозного Давана появляется не тогда, когда он думает о высоких материях, а когда пытается подсчитать, сколько денег содрать с очередного просителя. «Сто монет он не потянет. Значит, девяносто. А, может, девяносто пять? А вдруг потом окажется, что мог дать и сотню? Выходит, я продешевлю?» и так далее.

Репутация жреца, а равно, и его доходы сильно упали, и ходят слухи, что на очередных выборах старейшины снимут его с должности, разумеется, потому что так пожелал сам грозный Даван.

А девчонка только хохотала и обещала, что она, как и древние забытые боги, тоже еще может «выкинуть коленце». И вот однажды матушка Ним, видя, что в её доме стало слишком неспокойно, решила продать ту девчонку в другой весёлый дом. К нам пришли владельцы со всего квартала Цветов и торговались, и спорили, и, наконец, старший из них, седобородый старик, которого все звали просто Дедом, сказал, что надо бы испробовать, на что способна девка, прежде чем покупать её и все согласились тут же и согласились, что пробовать будет сам Дед, как наиболее уважаемый и опытный среди присутствующих.

- Давай, давай, пошевеливайся, покажи, горяча ли ты, а то вдруг ты из тех ледышек, что способны заморозить всё вокруг! – приговаривал старик, уводя девчонку в уединенные покои.

Прошло меж тем с полчаса, потом час, потом полтора, а они всё не возвращались. Встревоженная матушка Ним с остальными поспешили в глубь заведения, чтобы узнать, не стряслось ли чего, и обнаружили, что Дед, совершенно голый, лежит на разбросанной постели, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и лишь невнятно мычит что-то. Совершенно точно старика разбил удар. Наглая же наследница хеттов, как ни в чём ни бывало, спит у него в ногах и пускает пузыри полуоткрытым ртом. Что тут началось! Брань, угрозы, даже, кажется, мелькнули обнаженные клинки.

Девчонку растолкали, и она, спросила, улыбаясь, что это все так шумят. Если Дед впал в паралич, так значит, так у него на роду написано. Владельцы заведений загалдели, говоря, что такой паскуднице стоило бы начистить рыло, да жалко портить товар.  «Должно быть, настало время мне выкинуть коленце!» - воскликнула она и вдруг со всей силы вмазала себе кулаком в лицо. Зубы тут же посыпались изо рта, словно зёрна из лопнувшего спелого граната, и капли фиолетовой крови разлетелись во все стороны.

— Вот вам выкуп за вашего старика! Хотя, по чести, вовсе он и не достоин такой милости от меня, - заявила девчонка (или мне стоит называть её Камрусепа) и исчезла.

Все окаменели, кроме матушки Ним. А та опустилась на колени и, приговаривая: «Моя девчонка, мой и выкуп» - принялась собирать жемчужины и кристаллы, в которые обратились зубы и капли крови богини.

Нет, поделиться всё-таки пришлось. Но, зная свою хозяйку, думаю, что она не продешевила.