Жду новый пост

Серия «Однажды старый Ли»

Однажды старый Ли обсуждал с другом своим, поэтом старым Ваном, постулаты буддизма. Ну, как обсуждал? Рассказывали они друг другу старинные байки, истории из жизни бодхисатв, анекдоты про Сунь-Укуна и монаха Сюаньцзаня и прочую мишуру, которой со временем обрастает любая, даже самая стройная философская теория.

— Брат мой, Безымянный монах, — говорит старый Ли,  — поведал мне однажды предание о старинном монашеском ордене, члены которого были столь удалены от суеты мира и столь гуманны, что, чувствуя приближение смерти, уходили высоко в горы, оставляя весь свой скарб: тыкву-горлянку, подрясник, рясу и мантию — в общем, всё-всё —  своим товарищам.

— Что, и исподнее оставляли? — удивляется поэт.

— А то как же! Вот так голые-босые карабкались они по горам. Колючие кусты рвали их плоть, острые камни терзали их ноги, холодный ветер заставлял поджиматься беззащитные...

— Довольно, довольно, я понял! — смущается старый Ван.

— И вот, когда израненные и измождённые, не могли они больше двигаться, из чащи выходил тигр и поедал их бренную плоть. А потом налетали вороны и расклёвывали остатки тела. А потом приходила медведица и отдавала их голые кости на игры своим медвежатам.

— Бр-р-р! Знаешь, что я тебе скажу, старый Ли? Ежели, чтобы постичь пустоту и возродиться в венчике лотоса, нужно быть сожранным дикими зверями, то становиться буддистом и вовсе не стоит.

Однажды старому Ли поднесли драгоценное вино в подарок. Поклонник его таланта, скромно скрывшийся за мало значащим псевдонимом Гаолян, приложил записку, в которой сообщал, что это тот самый, легендарный, напиток, аромат которого распространяется на три ли.

- Ишь ты, какое пахучее! – служанка, которая обычно не умела отличить запах чёрной туши от запаха красной туши, заинтересованно повела носом. - И целых двенадцать бутылок! Не уделите ли мне одну за преданную службу?

Ну, что ж, служанка и в правду была верной и знающей, от одной бутылочки не убудет, подумал художник, и выполнил просьбу.

Мальчик, растиравший тушь, конечно же, был скромен и учтив и подарков не выпрашивал, он просто постоянно оглядывался на лаковый шкафчик, куда старый Ли припрятал вино, и протяжно вздыхал. Устав от бесконечных «э-э-эх» и «о-о-ох», старик беспечно расстался с ещё одной бутылкой.

Потом заявилась вдова Бао, соседка, зятю которой посчастливилось получить должность в судебной палате. Кокетливо улыбалась, смеялась, прикрывая рот веером, шуршала юбками и трясла рукавами… Что тут поделать! Бутылок стало девять.

Харчевник наведался, принеся в подарок поднос жареных пирожков с крабами. Пара стражников заглянула, осведомиться нет ли какого бесчинства. Лекарь забегал поинтересоваться здоровьем приятеля, а весёлые певички просто зашли посмеяться и посудачить о том о сём, пообещав неопределенно заказать девять парных ширм для дома цветов и бабочек.

Однажды старый Ли совершал благодарственные молитвы.

Сначала он возблагодарил предков за то, что ему довелось жить в мирные и просвещённые времена. Потом — за то, что выпало ему стать вольным и независимым художником, а не каким-нибудь служакой или придворным щелкопёром. «А ведь была опасность!» — добавил в сторону художник, и стал молиться с удвоенной силой.

Теперь за то, что позволили ему дожить до преклонных лет, и дожить в почёте и уважении, сохранив твёрдость руки и ясность мысли. За то, что довелось ему встретиться со старым Ваном (то есть, конечно, тогда он ещё не был старым, ну, вы поняли меня, предки) — другом преданным и выдающимся во всех отношениях. Не забыл поблагодарить и за посланных ему добросовестных слуг, особенно за последнюю служанку, особу, хоть и не выделяющуюся особым умом, но старательную и умелую. И за всех мальчишек, растиравших тушь и ставших потом тоже неплохими мастерами, и за последнего ученика (особенно благодарен буду вам, предки, если он не станет последним).

Потом вздохнул — наступила пора перед предками извиняться. А каяться было в чём! Не продлил он свой род, как то подобает почтительному потомку, и тем самым сузил круг тех, кто будет почитать праотцев, и тех, кто будет приносить им обильные жертвы. Не сумел также хотя бы прославить имя Ли. Нет, прославить-то прославил, но разве то подобающая слава! Разве сравнится она с известностью министра Лю или судьи У!

Однажды старый Ли, прихватив бутылку рисового вина из Шаосина, отправился к другу своему, старому Вану, любоваться цветением сливы, что как раз вошло в пору, милую старческому сердцу. Пышные цветы окружали дерево, словно лёгкое облако,  и, словно лёгкое облако, ароматные лепестки стремились излиться на землю.

Конечно, художник не мог себе позволить купить драгоценное вино, но, слава праотцам, у него было довольно преданных почитателей, готовых сделать щедрый подарок. Естественно, множество вкуснейших закусок, приготовленных госпожой Ван, не могло затмить великолепного напитка, и разговор друзей постепенно сосредоточился на сравнении статей того или иного вина.

— Не знатоки мы с тобой, друг мой, старый Ли, — вещал протяжно расчувствовавшийся поэт. — И всё же, недостойные, дерзаем судить о статях благородного питья, о достоинствах его и недостатках!

— Да, ты прав, мы не знатоки. Мы не привычны к тонким винам и изысканным вкусам. Но зато мы хорошо знаем себя, и вполне можем оценить, дарит ли нам напиток радость или, наоборот, рождает в сердце неумолчную тоску.

Тут друзья налили в чарки ещё и осушили их до дна.

— Ведь не станешь ли ты отрицать, друг мой, старый Ван, что от хорошего вина становишься лёгок и светел, словно майское небо! Плохое же вино будоражит в тебе бурю тщеславия и ярости, баламутя и вызывая на поверхность самые чёрные желания!

— Иными словами, — подхватил мысль друга поэт, — хорошее вино оставляет тебя трезвым, а плохое — повергает в пучину горького опьянения, постыдного и вредного, как для тела, так и для души.

Однажды старый Ли, прихватив бутылку рисового вина из Шаосина, отправился к другу своему, старому Вану, любоваться цветением сливы, что как раз вошло в пору, милую старческому сердцу. Пышные цветы окружали дерево, словно лёгкое облако,  и, словно лёгкое облако, ароматные лепестки стремились излиться на землю.

Конечно, художник не мог себе позволить купить драгоценное вино, но, слава праотцам, у него было довольно преданных почитателей, готовых сделать щедрый подарок. Естественно, множество вкуснейших закусок, приготовленных госпожой Ван, не могло затмить великолепного напитка, и разговор друзей постепенно сосредоточился на сравнении статей того или иного вина.

— Не знатоки мы с тобой, друг мой, старый Ли, — вещал протяжно расчувствовавшийся поэт. — И всё же, недостойные, дерзаем судить о статях благородного питья, о достоинствах его и недостатках!

— Да, ты прав, мы не знатоки. Мы не привычны к тонким винам и изысканным вкусам. Но зато мы хорошо знаем себя, и вполне можем оценить, дарит ли нам напиток радость или, наоборот, рождает в сердце неумолчную тоску.

Тут друзья налили в чарки ещё и осушили их до дна.

— Ведь не станешь ли ты отрицать, друг мой, старый Ван, что от хорошего вина становишься лёгок и светел, словно майское небо! Плохое же вино будоражит в тебе бурю тщеславия и ярости, баламутя и вызывая на поверхность самые чёрные желания!

— Иными словами, — подхватил мысль друга поэт, — хорошее вино оставляет тебя трезвым, а плохое — повергает в пучину горького опьянения, постыдного и вредного, как для тела, так и для души.

Однажды старый Ли решил сам приготовить дим самы. В гости к нему вечером должен был зайти поэт старый Ван, и хозяин хотел употчевать гостя, а потом, насладившись похвалами закуске, объявить, что всё это он приготовил сам, собственными руками.

Мысль эта так вдохновила художника, что он вытолкал из маленькой кухоньки верную служанку, не обращая внимания на её крики и протесты, и даже не спросил, где у неё хранятся рис и пряности, как делать тонкую лапшу, и вообще рисовое тесто, какое мясо купить на рынке и прочие, очень важные в деле кулинарии, премудрости.

Вытолкал и принялся шарить по полкам и рундукам. Опрокинул пакет муки, разбил несколько яиц, расколол керамическую плошку и даже приложился лбом о низкую притолоку кладовой, да не один, а целых три раза! На третий раз призадумался и решил мириться со служанкой. Та, молча, вошла на кухню и принялась также молча наводить порядок. Старый Ли вертелся вокруг неё, заглядывал в глаза и суетился, мешая ей и тут, и там, но она, не глядя на него, равномерно работала тряпкой и метлой и по-прежнему молчала.

— Уж лучше б ты ругалась на всю улицу! — в сердцах воскликнул старик. — Ну, я не виноват, я просто хотел угостить друга моего, старого Вана, дим самами и похвастаться, что приготовил их сам! И вот эти чудесные вонтоны, и баоцзы со свининой, и рулеты из рисовой лапши, и пирожки с дайконом и водяными каштанами...

— Похвастаться он хотел, — проворчала, наконец, верная служанка. — Да у вас язык без костей! Кто бы помешал вам хвастаться в своё удовольствие, даже если бы ваши дим самы, как всегда, приготовила я!