SadSlim

SadSlim

На Пикабу
поставил 613 плюсов и 82 минуса
отредактировал 0 постов
проголосовал за 0 редактирований
3310 рейтинг 140 подписчиков 8 подписок 8 постов 8 в горячем

RABIES

Смешная желтая машинка подскакивала на бугристой дороге. Тягучий душный вечер расползался по окрестностям Сосновых Гор, дачного поселка, увядшего до той степени, чтобы оставаться романтичным уединенным местечком, не источая при этом тяжелый дух опустошения и заброшенности.


— Короче, избушка двухэтажная, с синим забором. На заборе табличка – Улица Мокрушина. Дом 32. Бабка сказала – быстро найдем, — грузная женщина высунулась из окна. Она всматривалась в покосившиеся дома по обе стороны дороги.

— Не суетись. Найдем мы тебе избушку, Ира.

Водитель резко затормозил. Машинка грустно хрюкнула, раздался глухой хлопок, из-под капота повалил сизый дымок.

— Славик, екарный бабай!

— Приехали.

— Ой! И правда – приехали. Смотри-ка – недурно!


Ира, весьма грациозно для своих габаритов, выпорхнула из машины и очутилась перед забором ядрено-лазоревого цвета. За забором виднелась двухэтажная дача. С виду – еще вполне добротная. Славик попытался приобнять жену за талию.

— Вот, Иришка, мой подарок - отпуск в честь нашей годовщины. Десяток годков отмотали!

Вид Славик имел вечно-виноватый. Лицо его, уж очень обвисшее для мужчины молодого, словно стремилось соскользнуть куда-то вниз. Супруга негодующе заколыхалась.

— Нахал! Поселок я нашла. Бабку с дачей – тоже я. Сама про все договорилась! И это, видите ли, его подарок! Нахал! Та-а-а-к, главное теперь - ключи не просрать, — Ира интенсивно заскребла в сумке, — Нашла! Заносим вещи!


Сусловы прибыли. Славик подхватил сумки с продуктами и последовал за женой по узкой тропинке, ведущей от калитки к входной двери. Дачный участок, чрезвычайно заросший крепкими, сочными сорняками, почти наплывал на дом зеленой волной. Внутри оказалось неожиданно прохладно. Едва заметно пахло сыростью. Ира открыла окна и меланхолично закурила. Раздался жалобный визг мужа.

— Бляха! Елы-палы!

Славик бросил сумки у порога и приподнял штанину. На волосатой голени – розовая ссадина.


— Чего там? — Ира равнодушно выпустила дымок навстречу мясистым аппетитным прожилкам заката. Ей вдруг захотелось сала.

— Кажись, укусил кто-то. Барсук что ли? Барсуки тут водятся? Посмотри в интернете.

— Ой, да крапивой это хлестануло. У барсука, знаешь, зубы какие. Кровищи бы было…

— Вот мне сразу кусты эти не понравились.

— А Юлька?

— Какая Юлька?

— Юлька, у которой титьки, — Ира изобразила что-то наподобие жонглирования, — Юлька понравилась?

— Ир, ну, это самое…не надо


Суслова все еще не могла простить мужу поползновений к соседке. Под поползновениями подразумевались восхищенные взгляды на Юлькины груди и циничное воркование Славика с соседкой у мусорки в прошлый четверг. Суслов поползновения отрицал, но Ира считала факт супружеской неверности доказанным. Пусть фактической близости и не было, но только лишь скабрезными помыслами Славик уже был виновен. Юлька же автоматически перешла в разряд падших женщин.


Ира тешила себя мыслями о свалившихся на ее голову несчастиях. Мысленно она именно так и произносила – «несчастия». Страдала. С некоторым даже упоением. И в этом страдании представлялась себя героической, смиренной и всепрощающей.


Быстро разобрали вещи. Набили холодильник продуктами.

— Надо же! Бабка не соврала. И электричество. И водопровод. И тостер! — Суслова потрясла пузатым голубым прямоугольником перед лицом мужа, — Не боятся же технику оставлять?

— Кто сюда залезет! Мы сами-то еле-еле этот поселок нашли, — Славик провел ладонью по подоконнику и глянул на пальцы - чистые, — Удивительно! Тут как будто совсем недавно генеральная уборка была. Очень уж домик ухоженный. Только участок зарос.

— Не-е-е, бабка сказала – они с дочкой тока два раза в году сюда ездиют.

— А ты где ее нашла, бабку эту?

— Так она сама к нам в кафе зашла. Утром. Мы только открывались. Я как раз на кухне фарш месила. Говорит, дом на лето сдаю. Семейным. Чтоб без пьянок. Маринка хотела. Так бабка ей отказала. Представляешь? Ну, потому что у Маринки на лице написано, что она развратная. Еще Наталья спрашивала. Бабка сразу ей говорит – нет. И все. Тут, конечно, тоже понятно. Наталья – дура дурой. Как ей дом доверить? А?! У нас идиот на доставке работает – ни бе ни ме ни кукареку, так вот он, кажись, и то поумнее будет. А мне бабка сразу ключи отдала. И цену даже вполовину уменьшила. Говорит, в начале лета все равно мало желающих, а семейная пара и за домом присмотрит. Повезло! А тостер я с собой прихвачу, как поедем обратно. Хорошая вещь.

— Да, — как обычно согласился Славик и смахнул со лба пот.

— Ты чего взмок?

— Да это…фигово мне вдруг сделалось. Башка болит.


Ира прищурила глаза и оценивающе посмотрела на мужа – хлюпик, конечно. И зачем он такой хилый Юльке сдался?

Легли на втором этаже. В маленькой спаленке со скошенным низким потолком. Славик потел и ворочался. Ира лежала с открытыми глазами и раздражалась. Но, в конце концов, задремала и она.

Глубокой ночью Сусловых разбудил оглушительно громкий хлопок. Казалось, упало что-то тяжелое.


— Воры! — выдохнула Ира, спрыгнув с кровати.

Славик тоже хотел было спрыгнуть, но не смог. Он приоткрыл рот и жалобно застонал.

— Вставай, дурак! — Ира потрясла мужа, — Вставай, скоти…,— она осеклась. Славик был холодный и скользкий от пота, напоминая уже и не Суслова вовсе, а сельдь из бочки.

Ира оставила мужа в покое и тихонько приоткрыла дверь. Вышла из спальни на лестницу, зачем-то прихватив мобильник. Нащупала выключатель. Зажегся свет. Ничего подозрительного.

— Может, показалось, — подумала она, — во сне привиделось.


Мысли ее уже занимал разболевшийся муж. Таким озадаченным она Славика не видела никогда, даже в день их свадьбы.


Лестница тоскливо повизгивала под Ирой. Она спустилась на первый этаж. Все в порядке. Только по ногам сквозит. Проверила дверь – заперта на замок. А окна! Окна-то закрыть забыла! Прохладный ночной ветерок шевелил ажурные занавески. Ира быстро затворила окошко. Еще раз придирчиво все оглядела. Взгляд зацепился за голубоватый отблеск на полу. Тостер. Ира подняла блестящий кирпичик и уставилась на вмятину – зверь, что ли какой опрокинул? Вспомнила, как Славик сетовал на барсуков. Может, и впрямь, укусил его кто-то? Сверху раздался стон.


Ира уселась в пахнувшее пылью кресло-качалку. Взяла телефон. Интернет, хоть медленный, но есть. Вбила в поисковую строку – укус животного, температура, головная боль.


Бешенство у человека. Синонимы - водобоязнь, гидрофобия, rabies – услужливо подсказал Яндекс.

Ира зажмурилась. Качнулась в кресле. И улыбнулась. Ну, что за чушь!

Скорость интернета замедлилась до такой степени, что Сусловой удавалось вздремнуть за то время, пока загружалась очередная страничка.


Укус собаки. Заражение бешенством. Ира зевнула. Нет, не то. И собак здесь совсем не слышно.


Стадии бешенства. Диагностика бешенства. Откинулась на спинку кресла. Правильно говорят, нельзя лечиться по интернету.


Укусы животных. Первые симптомы бешенства. Глаза Сусловой сомкнулись. Мгновенно заснув, она не увидела последней загруженной страницы:


Сосновые горы. Поселок закрыт на карантин. Въезд запрещен. По неподтверждённой информации – многочисленные случаи бешенства.


Жидкое неприветливое утро вспухло над Сосновыми Горами, предвещая дождливый серый день. Дикий ор выдрал Суслову из сновидений. Еще ничего не соображая, она отшвырнула телефон и за секунду взлетела на второй этаж.


Славик, странно изогнувшись, лежал у самого порога спальни и стонал.

— Жжет! Жжет!

—Славик! Давай помогу?

Но Суслов вдруг вывернул тощую шею. Он злобно уставился на Ирину и харкнул в ее сторону вязкой желтоватой слюной.

—Не лезь, паскуда!


Ира опешила. Однако, милосердно решив, что покарает супруга позже, подхватила его подмышки и втащила на кровать. На удивление, Славик оказался намного тяжелее, чем она предполагала.

— Тварь, — орал Славик изо всех сил, — Ты жизнь мне испортила! Я гулять хочу! Давит тут! – каким-то механическим жестом, словно рука не принадлежала ему, Суслов тыкнул себе в грудь.

—Славочка? Зайчонок? Где болит?

— Да-а-а-а-вит! — завопил Суслов так истошно, что у Иры заложило уши. Конечности Суслова начали вдруг выворачиваться, Славик выпучил глаза и пополз к жене.


Ира выскочила из комнаты, закрыв спальню на хлипкую щеколду. Она бегала по дому, не понимая, что делать. Метнулась во двор в надежде увидеть людей. Может, в соседних домах кто-то есть. Но поселок был абсолютно пуст.


Бешенство! Страшная мысль, еще пару часов назад казавшаяся нелепой, всплыла в сознании Сусловой. У Славика – бешенство! Она стояла на тропинке у дома. Дождь монотонно и буднично барабанил по деревянным ступенькам.

Наверху, в спальне раздался вой. Протяжный, надрывный. Словно отзываясь этому вою, в густой траве что-то задергалось, закопошилось, вспучилось. В комнате Славика разлетелось стекло. Выбил окно. Ира нырнула в дом. Нужно вызывать скорую помощь! Где телефон? Суслова пошевелила кресло-качалку, заглянула под стол. Мобильник нашелся на полу, под кухонной тумбой. Набрала 103. Длинные гудки. Наконец заговорил автоответчик.


— Здравствуйте. Вы позвонили в сосновогорскую областную станцию скорой помощи. Обращаем ваше внимание – все звонки записываются.


Ирина на секунду изумилась, услышав про «сосновогорскую станцию», однако решила, что ослышалась. Связь была паршивой. То и дело в трубке что-то шипело, цокало и шуршало.

— Але! У меня срочно! Мы в поселке Сосновые Горы. Мужа укусил какой-то дикий зверь!

— Здравствуйте. Вы позвонили в сосновогорскую областную станцию скорой помощи. Обращаем ваше внимание – все звонки записываются.

— Да-да! Мы в Сосновых Горах. Славику, мужу моему, очень плохо! Помогите!

— Здравствуйте. Вы позвонили в сосновогорскую областную станцию скорой помощи. Обращаем ваше внимание – все звонки записываются.


Ирина с ненавистью уставилась на телефон и заорала прямо в трубку

— Ты! Стерва электронная! Скорую помощь отправь сюда! В СОСНОВЫЕ ГОРЫ!


— Здравствуйте, — автоответчик вдруг заговорил шепотом, — Вы позвонили в сосновогорскую областную станцию скорой помощи. Обращаем ваше внимание – в поселке Сосновые Горы все сдохли.


На том конце раздался тихий смех, переходящий в поскуливание.


Ира выронила телефон, рухнула в кресло и зажала уши. Кресло привычно качнулось. Суслова осторожно выставила вперед ногу, уперлась в пол и качнулась еще раз. А потом еще. И еще. Так прошло несколько часов.

Вокруг сделалось совсем тихо. Шорох наверху прекратился. Только скрип кресла тревожил тишину дома. Наконец Суслова поднялась с качалки. Безумными глазами она посмотрела в окно - капли дождя сползали по стеклу прозрачными струйками. Она подошла к кухонной тумбе, взяла тостер и поднялась на второй этаж. Прежде чем отодвинуть щеколду и войти в спальню, Ира вежливо постучала.

— Тук-тук-тук! Славик! А я тебе голову пришла размозжить.

Славик не отозвался.


Ирина втиснулась в комнату. Муж лежал на кровати, его, судя по всему, морозило – одеяло он натянул до самого подбородка. Глаза у Славика, однако, были ясные, доверчивые. Он улыбался.

Ира облегченно охнула. Она подошла к кровати и замахнулась тостером. В этот момент Славик дернулся, откидывая одеяло в сторону. Суслова выронила тостер. Славик ловко увернулся. Тело его почти в два раза уменьшилось в размерах и покрылось жесткими блестящими волосками. Руки и ноги, хоть и вывернулись как-то по тараканьи, но казались еще вполне человеческими. Шерсти на них не было.


Славик, по-прежнему улыбаясь, запрыгнул жене на спину, крепко обхватил ее мягкую шею и одним укусом отодрал от супруги кусок щеки.



Поселок Сосновые Горы заливало слепящим солнечным светом. Июнь выдался жарким. Во дворе дома номер 32 по улице Мокрушина в зарослях сорной травы зажглись голубые звездочки цветков цикория. Чудо, какая красота! Густой терпкий аромат полыни и донника смешивался с запахом свежей сдобы. Благообразная бабулька в белом платочке подала чашку с чаем молодой пышногрудой женщине.

— Ну, на кой он тебе сдался? Привези, да привези! Уговорила меня, дуру старую. И толку?

— А вот! Захотела, — женщина капризно тряхнула головой.

— Ох, Юлька! Ладно - Сережа, ладно - Женек, ладно – Константин Эдуардович, а этот - ни кожи, ни рожи.

— Зато у него мордочка грустная. Я такого себе давно хотела. Да, Славик?

Она отломила кусочек булочки с изюмом и помахала им у самой земли. В густой траве что-то задергалось, закопошилось, вспучилось.

— Боится пока. Приручать надо, — Юлька звонко рассмеялась и игриво провела белой ладошкой по груди.

Показать полностью

АЗЯП

Лиля Гривцова царственно вскинула подбородок и огляделась в поисках случайных зрителей – кто-то же должен оценить торжественный момент. Обшарпанный коридор педагогического вуза был пуст. Ладно уж, - снисходительно подумала Гривцова, - всего лишь очередная пятерка в зачетке, кто бы сомневался.

Лиля уже было сунула зачетку в сумку. Однако тоненький тревожный голос в голове взвизгнул – проконтролируй!


Она открыла зачетку. Глухой удар в грудь. Лиля пошатнулась и в мгновение покрылась холодным потом. Она на секунду умерла. А когда воскресла, то вновь посмотрела в открытую книжку и задрожала: на белоснежной странице, между, натянутых как струны, строчек значилось: курсовая работа, тема: «Формирование нравственных качеств младших школьников на уроках литературного чтения». Напротив оценка. Удовлетворительно. Буквы выведены небрежно, Лиля почувствовала приторный запах еще свежих кобальтово-синих чернил. Тройка смердела. Гривцова поводила головой: длинный коридор со сводчатым потолком, портреты Великих от педагогики на стенах, редкие студенты, удивленно глазеющие на несчастную третьекурсницу – всё задрожало, подернулось едким туманом, завихрилось в безумном хореическом танце.


Лиля судорожно захлопнула зачетку. Досчитала до пяти. Открыла вновь. Тройка никуда не исчезла, напротив, буквы, казалось, набухли и пульсировали, разнузданно раскорячившись на бледной страничке.

- Но я…но у меня…у меня…это ошибка, - бормотала Лиля, на ватных ногах двигаясь к деканату.

Она открыла дверь без стука. На Лилю пахнуло дешевым кофе, сгущенным замысловатым запахом канцелярии и табака.


Георгий Мельхиорович Ракитин сидел в глубокой задумчивости. Его стол, заваленный отчетами, студенческими работами и еще невесть какой макулатурой, казалось, вот-вот рухнет от тяжести.

Преподаватель невозмутимо взглянул на Лилю и снова погрузился в размышления.

- Вот тут ошибка, - Лиля бесцеремонно сунула зачетку под нос Георгию Мельхиоровичу.


Преподаватель пошевелил носом, отчего его роскошные усы смешно задвигались. На секунду Лиля воспряла – в самом деле, ну, не может обладатель такой добродушной физиономии поставить тройку лучшей студентке на потоке. Не смотря на внушительный рост и подтянутую фигуру, Ракитин имел мягкие черты лица – нос пуговицей, светлые ясные глаза с чуть припухшими веками, что однако не портило его, но лишь придавало живость лицу. Густая золотисто-каштановая шевелюра и старомодно остриженные усы куполообразной формы, скрывающие верхнюю губу, придавали Ракитину сходство с детективами из американских сериалов семидесятых.


- Лилия Сергеевна, - Ракитин обращался к студентам подчеркнуто уважительно, - никакой ошибки. Но вы зря переживаете, тройка – вовсе не плохая оценка. Ваша курсовая принята и оценена. Увы, ряд недостатков не позволяют мне поставить высокую оценку.

- Я все делала так, как мы обсуждали. Был план. Вот «Введение», там исправила предмет и объект исследования. Выводы переписала. И список литературы…

- Лилия Сергеевна, несерьезная проработка темы, - перебил Лилю Ракитин, по-видимому, начиная раздражаться, - вот, например, в списке литературы - «Мышление и речь» Выготского. Однако, внимательно прочитав ваши выводы по теоретической части, я так и не увидел анализа хотя бы основных тезисов Льва Семеновича в контексте заявленной темы. Отрывки из «Этюдов о коммунистическом воспитании» вы используете без сносок на Сухомлинского. Я уже не говорю об элементарных ошибках оформления – отступы, межстрочные интервалы.


Дотошный препод, оказывается, не был тем добряком, каким казался сначала. Ракитин скрупулёзно вычитывал курсовые и оценивал потуги студентов со всей строгостью. Если бы Лиля только знала об этом! Однако Георгий Мельхиорович работал в вузе первый год, и многие студенты решили писать курсовые работы под руководством Ракитина, обманувшись располагающей внешностью преподавателя и великолепным мастерством Ракитина как лектора.

- Я хочу исправить. Можно переделать? Мне нельзя тройку, - залепетала Лиля, подобострастно склонившись над преподавательским столом.

Ракитин внимательно посмотрел на Лилю, и в его взгляде почувствовалось отвращение.

Гривцова отпрянула и повторила.

- Можно исправить?

- Завтра подаю ведомости, - холодно бросил Ракитин, - исправляйте!

- Я успею, - зашептала Лиля и выскочила из деканата.


Старый расхристанный трамвайчик вез Лилю домой. Глаза ее застилали слезы. В окне мелькали пестрые новогодние вывески, путы гирлянд обвивали фонарные столбы, фантастически красивые елки собирали вокруг себя румяных круглощеких малышей. В городе ждали праздника.

Но Лиля чувствовала себя недостойной общего веселья. Трамвай вез здоровое и молодое тело Лили Гривцовой домой. Бестелесная же ее ипостась крючилась от боли, выла, страдала, проклиная и ненавидя себя.


Выйдя из трамвая, Лиля постояла немного на остановке, переминаясь с ноги на ногу, словно бы не решаясь пойти домой. Она прислушалась к монотонному гудению поезда – совсем недалеко железная дорога. Там, за переездом обшарпанный ларек «Калинка».


Вдруг Лиля ощутила мягкое прикосновение к ноге. Об ее штанину терся здоровенный потрепанный кот. Лиля с отвращением оглядела несколько округлых залысин на боку животного.

- Ну вот, еще лишая не хватало, - подумала она.

- Э-э-эть подлец! – отчитала кота дородная женщина в лохматой шубе, - Чего к людям пристаешь?

Кот мякнул неожиданно басовито. Раскаяния в этом «мяу» не прослеживалось.

- Плешивый ты какой-то. В гости, извини, не приглашу, зато у меня сосиска с обеда осталась, - женщина внезапно извлекла из сумки контейнер и вывалила содержимое перед мордой собеседника, - Из картона и тушенки, но хоть пожрешь. Приятного аппетита, Пушок!

Кот оказался не из гурманов и приступил к трапезе без промедлений.

Женщина обратилась к Лиле:

- Холод собачий. Жалко их…

Лиля кивнула. И поспешила домой.


У нее самой когда-то был вот такой «Пушок». Под дверь подкинули. Лиля тогда училась на втором курсе и, конечно, не рассчитывала заводить животных. Вмешалась однокурсница. Она, как назло, в тот вечер приперлась одолжить конспекты.

- Ну, чего ты? Отдельная квартира. Скучно же одной. Глянь, красивый котик. Породистый, наверно. Вон, какая морда умная. Барсиком назовешь.


Кот, развенчав пророческий дар Лилиной сокурсницы, оказался далеко не самым интеллектуальным представителем фауны. Совместная жизнь Лили и подкидыша началась с обосанной кровати, подранных обоев и растерзанного тапка. Наивно полагаясь на свой педагогический талант, Лиля надеялась перевоспитать кота. Однако аристократическим манерам Барсик обучаться не желал. Кот оказался тупым, как валенок.


Лиля, маниакально следившая за чистотой, сжимала кулаки и закатывала глаза, обнаруживая очередной «сюрприз». Барсик, ничуть не смущаясь своей бескультурности, влюбленно пырил на Гривцову прозрачные глаза и тыкался здоровенным розовым носом, напоминавшим пятачок, в ноги Лили.Мизерный уровень интеллекта Барсика, очевидно, компенсировался грандиозным запасом нежности, которую кот с избытком вываливал на Гривцову, бегая за ней по квартире, словно хвостик, подобострастно ласкаясь, еженощно сворачиваясь меховой шапкой у Лилиных ног.


Вскоре Гривцова почувствовала, что кот ее раздражает. Упоенное тарахтение Барсика мешало сосредоточиться на занятиях. От шерсти слезились глаза и чесался нос. Даже необъяснимая приторная влюбленность в нее этого странного существа вызывала у Лили тошноту.

Но, разумеется, больше всего досаждали едкие лужицы, оставляемые Барсиком в самых разных местах. Лилю преследовал запах кошачьей мочи даже, когда она сидела на парах. Порой начинало казаться, что она сама источает эту мерзкую вонь.


Она даже думала снова съехаться с родителями. А уютную однушку и заодно заботу о Барсике доверить Артему, младшему брату. Артем учился на первом курсе того же педагогического и искренне мечтал преподавать физкультуру. Он, как представитель наиболее низкоинтеллектуальной касты человеческих существ, по мнению Лили, нуждался в попечении старших и жил с родителями, что, по правде говоря, Артема вовсе не расстраивало.

- Да, вроде, хороший кот. Большой. Но если хочешь, я его придушу. На всякий случай, - спрашивал Артем, ласково теребя загривок Барсика. Кот ему нравился. Возможно, потому, что умом Артем превосходил Барсика лишь ненамного. Лиля почти с умилением наблюдала за нежными отношениями Артема и подкидыша, однако переезжать к родителям передумала.


Стал бы Барсик упитанным домашним любимцем с хорошими манерами? Кто знает? Все решилось неожиданно. Ровно год назад. В разгар зимней сессии Лиля почти забыла о досадном присутствии кота в доме. И сам Барсик притих, словно не желая беспокоить хозяйку. В часы, когда Гривцова корпела над учебниками, он устраивался посреди комнаты, поднимал большую круглую голову и таращился на Лилю, не моргая. Солнечный свет, такой яркий, каким бывает лишь в самые морозные дни, золотил мягкую шерсть Барсика, и тот казался почти красивым.


В перерывах между зубрежкой конспектов и клацаньем по клавиатуре старенького ноутбука, Лиля ставила чайник и включала радио.

- А в наши края пришли невиданные морозы! Эх, ребята, сидим дома – слушаем музыку! – вещал радио диджей бодрым голосом.


В последний день зачетной недели похолодало настолько, что студенты начали робко надеяться на «автоматы» по случаю чрезвычайных погодных условий. Однако Лиля была не из числа тех, кто рассчитывает на авось. Рано утром она собралась в университет – бодрая, подготовленная к испытаниям, и д е а л ь н а я. Лиля надела вязаный свитер, укуталась шалью, достала с верхней полки гардероба теплую меховую шапку - не до красоты! Сунув ноги в сапожки, она поначалу ощутила нежную овечью шерсть, а спустя секунду почувствовала запах. Обе ноги были влажными. Свежая кошачья моча еще не впиталась в подкладку.


Барсик, словно ожидая благодарности, подбежал к Лиле и прильнул к ее ногам. Немного удивляясь собственному спокойствию, Гривцова прошла на кухню, не разуваясь. Кот засеменил вслед за ней. Лиля достала из холодильника любимый Барсиком паштет из тунца и вывалила лакомство в миску. Барсик радостно сожрал завтрак.


Лиля подхватила кота под передние лапы. Чувствуя теплоту его тела, ощущая равномерное биение сердца животного, она спустилась на улицу. Прошла две остановки, совершенно не ощущая холода. Пересекла железнодорожный переезд. У магазина «Калинка» Лиля аккуратно положила кота в сугроб. Тот таращил глаза и водил носом в изумлении, на усах у Барсика уже сверкал иней. Лиля повернулась и побежала домой. Нужно было переодеться и успеть к зачету.


Прошел день, неделя, месяц. О недавнем присутствии кота в жизни Гривцовой теперь напоминали лишь испорченные сапоги и запах кошачьей мочи в квартире. Сапоги она выбросила, квартиру отдраила. Даже обои переклеила. И «Калинку» обходила стороной, только бы забыть о мучительном эпизоде.

И она забыла. Почти на год. Но сегодня, будто бы в довершение всех несчастий, уродливые воспоминания заклубились в голове.

- Чертов кот, - ругнулась Лиля, прислоняя блестящую металлическую таблетку к домофону.


Дома Лиля немного успокоилась. В полной решимости исправить проклятую тройку, она уселась за ноутбук, обложилась книгами и погрузилась в работу. Она не замечала времени, не чувствовала усталость. Спина ныла, глаза слезились, но это все мелочи. Лиля исступленно стучала по клавишам, перелистывала страницы монографий, изучала методички. Когда она, наконец, услышала телефонный звонок, часы показывали половину двенадцатого.

- Сестренка, ну где пропала? У тебя любимый брат от волнения при смерти, – веселый голос Артема рассердил Лилю.

- Я занята. Курсовую завтра сдаю, - ответила она сухо.

- О! Слыхал! После пар ко мне Леха подрулил, и такой – твоя Лилька обоссалась с курсовой, тройбан отхватила. А я ему в тычу прописал. Я тебе, короче, вот и звоню. Если будут там издеваться, дерзить…ну, сама знаешь. Ты говори.

- Спасибо, - поблагодарила Лиля, с ужасом осознавая, что ее уже позор стал достоянием общественности.

- Лиль, а что за кот у тебя там воет, как ненормальный? Опять кого-то подкинули?

- У меня тихо, Тем. Что за шутки?

- Какие шутки?! Ты кота опять завела? Или…Барсик вернулся? – спросил Артем, голос его дрогнул и Лиля поняла, что брат не шутит.

- У меня все в порядке. Может, что-то со связью. Не знаю, я очень занята, - Лиля повесила трубку.


В квартире было тихо. И холодно. Нестерпимо холодно. Лиля надела свитер, но ее все равно знобило. Она прошлась по комнате, разминая затекшие ноги. Шаг. Еще один. И еще. И так по кругу. В какой-то момент она различила звук, напоминавший треск разрываемой ткани. Этот звук был сочным и отчётливым – вжик! Она замерла. Зашагала снова. Шаг. Вжик! Еще шаг. Вжик! Лиля вдруг ясно осознала, что она не одна в квартире. Это ее не испугало. Нет. Энергии на страх просто не было. Лиля проверила – закрыты ли двери, заглянула в ванную, постояла зачем-то перед распахнутой дверцей холодильника. Вернулась к ноутбуку.


Вжик!


Лиля уставилась в угол комнаты - обои в нежно розовый цветочек были исполосованы от потолка до пола. На ламинате бумажными сугробиками улеглись свежесодранные лоскуты.

Безобразие…безобразие, - вяло возмутилась она, - как в таком бардаке работать?

Лиля брезгливо подняла с пола бумажный обрывок и приложила его к стене, словно надеясь, что тот чудесным образом прирастет обратно. Ничего такого, само собой, не произошло.


Гривцова вздохнула и отвернулась от стены, демонстрируя полное безразличие к происходящему вокруг. Ей нужно исправить курсовую. Исправить ошибки. Исправить тройку.

Она уселась за компьютер и застучала по клавишам.


Всю ночь Лиля провела за работой, казалось, не замечая, что в квартире творится неладное: в кухонном шкафчике дребезжали чашки, с полок падали книги и рамки с фотографиями. В комнате вдруг становилось так жарко, что у Лили проступал пот, а временами резко холодало - тогда изо рта у девушки шел пар и от мороза сводило пальцы. Окна покрылись плотным слоем изморози, изодранные в клочья обои, словно бабочки трепетали на сквозняке. Разбросанные повсюду вещи: колготки, носки, трусы из бельевого шкафа вперемешку с мусором: картофельными очистками, яичной скорлупой, рваными чайным пакетиками равномерно устилали пол. Царивший в квартире хаос нисколько не волновал Лилю.


Словно зомби, не давая себе ни минуты отдыха, да и не замечая потребности в перерывах, она горбилась над книгами, вчитываясь в сложные формулировки, печатала, сверяла текст, исправляла, печатала, сверяла, исправляла, печатала, сверяла, исправляла.


За окном было еще темно, но по участившемуся гулу машин и дребезжанию трамваев, Лиля поняла – наступило утро. Ее догадки подтвердил будильник, выводящий ежеутреннюю трель ровно в семь. Из странного экстатического состояния Лиля выходила медленно, плавно погружаясь в плотную пелену изнеможения. Она больше не могла бороться с усталостью, и собрав остатки рациональности, решила, что разумно позволить себе отдых в несколько часов, прежде чем отправиться в университет. Лиля уснула мгновенно. Ей было хорошо и спокойно. Все получилось.


Пробудившись, Лиля с трудом пришла в себя. Квартира выглядела так, словно стала эпицентром славного студенческого загула. На почти разряженном телефоне: мама - пятнадцать, брат – семь пропущенных вызовов. И время! Время! Шесть часов вечера! Проспала!


Лиля, все еще плохо соображая, совершенно осоловелая, засуетилась. Ополоснув лицо холодной водой, она кинулась к ноутбуку. Тот вызывал отвращение, уж слишком много сил вытянул ноут из Лили за последние сутки. Сбросив проклятую курсовую на флешку, Лиля с досадой обнаружила, что объем файла подозрительно мал. Это ее не испугало. Недоразумение и только.


Гривцова нашла исходный документ на ноутбуке. Курсор. Два щелчка. Один вордовский лист и четыре буквы: АЗЯП. И больше – ничего. Лиля обомлев, с каким-то мазохистским наслаждением рассматривала то, что осталось от ее работы. АЗЯП. И это все.

Лиля принялась открывать все документы, которые только попадались ей на рабочем столе, в папках, в списке удаленных файлов. Ничего.


АЗЯП, - пошевелила Лиля сухими губами.

Она бросила флешку в сумку, быстро оделась и поспешила в университет.

А-А-А-З-З-З-Я-Я-Я-П-П-П! – завывал ветер, подхватывавшая снежные хлопья и бросая их в лицо Лили.

АЗЗЗЯП! АЗЗЗЯП!АЗЗЗЯП! – распахивал двери на остановках трамвай, заглатывая пассажиров.

азяп! азяп! азяп! азяп! – семенила Лиля по протертому паркету. Университет уже опустел. Мимо Гривцовой мелькали аудитории, запертые, погруженные во тьму. Шуршание Лилиных сапожек нарушало мертвую тишину, царившую в старом здании. Тусклый свет едва озарял длинный коридор, упиравшийся в деканат.


Лиля застыла перед дверями деканата. Вид ее был жалок: из-под вязаной шапки топорщились клочья волос, пуговицы на куртке застегнуты не в свои петли, голые лодыжки белели в полумраке. В руке она сжимала флешку.


Дверь открылась сама, словно приглашая Гривцову войти. Внутри было холодно. Очень холодно. В распахнутые окна намело снега. Тут было светлее, чем в коридоре. Снег поблескивал и все казалось сияющим и нарядным. Эффект странного праздника усиливался еще и от похрустывания бумаги, устилавшей пол. Студенческие работы, курсовые, контрольные, сброшенные со стеллажей, еще не вымокли под снегом. Лиля перевала взгляд на стол Ракитина.


Георгий Мельхиорович был здесь. Он, свернувшись калачиком, лежал прямо на столе, изредка вздрагивая и шевеля усами. В одном из выдвинутых ящичков Лиля разглядела початую банку тунца. Она оторопела, флешка почти бесшумно выпала из разжатой руки.

Ракитин дернул большой головой и уставился на Лилю ясными прозрачными глазами.


Озяб! – пожаловался он и грациозно выгнул спину, потягиваясь.

Показать полностью

Упырь

Разводилы трудились в поте лица. Тесный офис гудел словно осиный улей.

— Ф-и-и-и-ксирую информацию, Лев Михайлович, — дежурное «фиксирую» Саня Воложакин произнес увесисто, с нажимом. Он поднял вверх указательный палец, призывая к тишине. Коллеги понимающе затихли – корпоративная этика. Санек ухмыльнулся – мамонт клюнул и вот-вот продиктует заветные цифры. Привлекательное и даже в некотором смысле благородное лицо Воложакина – прямой нос, тонкие подвижные губы, внимательные глаза с чуть напрягшими веками, сделалось вдруг ядовитым и хищным.


— Милок, — жалобно дребезжал старческий голос, — надысь деньги-то куды со сберкнижки переводить? Там много, сто тысяч скоплено.

— Лев Михайлович, вы главное – не волнуйтесь. Будьте на связи. Сейчас мы переведем ваши сбережения на специальный банковский счет. Это безопасно. Продиктуйте четыре цифры, которые банк прислал в смс-оповещении. Но не мне! Не мне! Переключаю вас на робота. После звукового сигнала – четыре цифры.


Санек откинулся на спинку кресла и с восторгом хлопнул себя по коленке.

— Ну, дед! Ну, придурок! Сто кусков, конечно, не великие деньги, но как просто! Молодец, дед. Не подвел.

— Поздравляю! Ловко отработал пенса! Красавчик, — низкорослый рябой Серега Лычагин, по прозвищу Пупырка за привычку давить прыщи, цыкнул и подмигнул Саньку.

— Как два пальца об асфальт, — самодовольно хмыкнул Воложакин, — такое ощущение, что дед сам хотел инфу со своей картонки слить. Короче, старики – самый смак.

— Не скажи, душнилы те еще. Как начнут скулить, — тут Серега скукожился и запричитал, — ой, у меня похоронные, ой внучку на учебу, ой у меня сердце. Прям бесит!

Санек рассмеялся:

— Да ладно, расслабься. Это ж работа. Старичье нас кормит, а мы их учим. Все честно.


***


Домой Воложакин возвращался в приподнятом настроении. Ни ледяной ветер, круживший гнилые листья в траурном танце, ни жидкое мертвое небо, сочившееся серым туманом, не пробуждали в Воложакинской душе смутных ассоциаций, совестливых мыслей и прочей чепухи.

Нелегальный бизнес, а именно так называл Воложакин заработок на наивных простачках, не терпит жалостливых, эмоциональных, сочувствующих. Четкий алгоритм, немного деланой эмпатии – вот путь к успеху. Санек два года проучился на факультете психологии и частенько козырял профессиональной подготовкой среди коллег.


Небольшая съемная квартирка в светлых тонах встретила Санька блаженной тишиной. Гул рабочего дня порядком утомил Воложакина, и теперь он наслаждался заслуженным отдыхом. Санек поставил чайник, нарезал душистый эластичный батон, нарубил толстыми ломтями колбасу и уселся за ноут. Вечер был изумительно неспешным. Санек даже слегка задремал, как вдруг зазвонил телефон. Мамка.

— Ну? — недовольно пробасил Воложакин

— Сына, как дела? — в мамином голосе чувствовалась легкая тревожность

— Нормально, мам.

— Все работаешь без продыху? Здоровье не бережешь!


Санек почувствовал тошноту. Гниль, уютно осевшая на дне Воложакинской души, колыхнулась и подступила к горлу.

— Мам, нормально все, говорю. — Воложакин помолчал, — С зарплаты шубу тебе купим. Похвастаешься перед подружками.

— Сыночка, лучше отдыхай побольше. Ты человек занятой, важный. Людям помогаешь. Я тобой уж так горжусь, — послышались всхлипы

— Ну, мам. Давай, пока! — Санек повесил трубку.


Мамка – единственный человек, способный разбередить душу Санька. В трогательной сыновьей заботе Воложакин на короткие секунды становился человеком чувствующим. Не желая расстраивать мать, он самозабвенно врал об успешной карьере, работе консультантом в крупном банке, даже невесту выдумал. Санек ненавидел себя в этой слабости, но пока не придумал, как бороться с излишней сентиментальностью.


В мрачных думах Санек провел остаток вечера: ни «Танки», ни порносайты, ни просмотр криминальных хроник города не вернули Воложакину парящей радости бытия. Между тем, время близилось к полуночи. Санек умылся и снял линзы, готовясь ко сну, как вдруг раздался хлопок. В квартире выбило пробки. Найти очки Воложакин не смог. Разгребая черное трепещущее пространство, он добрался до щитка – поднял рычажки, но ничего не изменилось.

— Вот падла! — обругал Санек неизвестно кого


Воложакин покрутился по комнате в поисках очков, подсвечивая себе телефоном, но обнаружил лишь ароматическую свечку – корица и мандарин. Когда ноготок пламени заплясал на фитиле, Санек немного успокоился – ладно, сейчас – спать, а завтра разберемся. Похоже, алкаши на четвертом этаже что-то намудрили. С утра спущусь – узнаю.


Заснул моментально. Однако, кажется, не прошло и секунды, как резкий скрежет выдрал Санька из сна. Словно кто-то провел по стеклу железякой. Воложакин подскочил в кровати и оторопело уставился на окно. Там как будто что-то мелькало. Пламя еще трепыхалось в свечном стакане, но уже помаргивало, словно подготавливая Санька к страшной густой тьме.


Воложакин пригляделся, чувствуя себя совсем беспомощным без очков. Кажется, ветка прильнула к окну и с отвратительным звуком трется о стекло! Санек решительно встал – с каким же наслаждением он сломает мерзкую корягу. Воложакин уже было потянулся, чтобы распахнуть окно, как вдруг в ужасе отпрянул.


Свечка дрогнула и погасла. Но всполох света на миг осветил окружающее пространство. И Санек увидел. Там, за окном. Совершенно лысая башка, заостренные уши, густые брови, рот с торчащим частоколом зубов. Серая кожа. Тощее обнаженное тело словно висело в воздухе. Не смея признаться себе в том, что это не обман зрения, Воложакин рухнул на пол.

— Я заплатил! — раздался скрипучий голос, проникающий, казалось, в самый мозг. Санек узнал его, этот голос. Дед, — вспомнил он, — который сто тысяч.


Санек закрыл уши. Тридцать три года он жил с уверенностью в том, что самое страшное – не успеть, профукать свой шанс на лучшую жизнь, увязнуть в нищете, работать в офисе за три копейки. Плоская Воложакинская картина мира складывалась из крепких пазлов, в ней не было места для трансцендентальных глубин, мистики и потусторонних существ.

— Отдай мое! — хрипел страшный голос, уже как будто не принадлежавший человеку

— Неправда! Неправда! Неправда! — тараторил Воложакин полушепотом, свернувшись калачиком у теплой батареи.

А за окном – неистово скреблось, пульсировало, колотило в стекло что-то из другой, страшной, непонятной Саньку реальности.


***


Воложакин проснулся в кровати, будильник надрывался веселой мелодией. Санек почесал пупок и тупо уставился в окно. Ничего необычного: серое утро хлюпало унылым дождиком, в стекло постукивала жилистая ивовая ветка. Не в силах осознать событий минувшей ночи, Санек предпочел забыть о случившемся. К скромной радости Воложакина, проблема с электричеством решилась сама собой.


Наскоро позавтракав, он отправился в офис. Вопреки расхожему мнению о том, что темные дела вершатся в темное время суток, трудовой день Воложакина начинался рано утром.

В офисе еще никого не было. Санек поморщился, оглядев тесную каморку и оставленный со вчера бардак: переполненные пепельницы, кучи бумаг разбросанных по полу, провода, разнокалиберные телефоны, сим-карты. Вдруг один из телефонов загудел.

— Придурки, оставили симку в трубе, — проворчал Санек и вопреки всем инструкциям, неожиданно для себя, ответил

— Слушаю!

— Здравствуйте, Александр Игоревич. Простите, что в такой ранний час, — встревоженный женский голос доносился как будто бы из бочки, связь часто прерывалась, — Меня Тамара зовут. Вы на связи?


Санек молчал. Он ошалел от собственной непредусмотрительности и ровным счетом не знал, что делать дальше. Повесить трубку? Продолжить разговор? Откуда эта Тамара знает его имя? Наконец Санек выдавил из себя:

— Что вам нужно?

— Мне-то ничего, — Тамара замялась, — а вот моему деду вы зачем-то понадобились. Может, пересекались где? Тут дело такое – дедушка наш умер вчера. Сердце. Завтра похороны. Я его вещи разбирала – и нашла записку. Дед перед самой смертью оставил – ваше имя, телефон и последнюю просьбу, вот его рукой написано – «Пущай Саша на похороны мои приходит. Ждать буду». Видать, очень к вам проникся. Не знаю, может, вы в аптеке работаете? Там ему всегда лекарства со скидкой продавали. Очень хорошие люди.

— Вы ошиблись, — Санек почувствовал себя дурно

— Да как тут ошибиться – вот передо мной имя и номер. Приезжайте! Деревня Зубково. Точный адрес смской вышлю. Как родного встретим. Заплутаете если, спросите дом Льва Михайловича, тут деда все знали.


Воложакина словно шарахнуло током. Он уронил телефон. На том конце – Тамара еще что-то лепетала, но Санек не соображал уже совершенно ничего.

— УПЫРЬ! УПЫРЬ! УПЫРЬ! — визгливый голос Тамары наконец донесся до Воложакина. Он снова поднес трубку к уху.

— Я говорю, у Пырьево наша деревня. Не перепутайте. Пырьево – направо, Зубково – налево.

— У Пырьево, — согласился Санек и повесил трубку.


Рабочий день не задался. Все валилось из рук. Мамонт не шел. Подозрительные бабульки вдруг вспоминали, что внуки их «о таком» предупреждали, молодые – раздражали глупыми шутками. А Воложакину было не смешно. Голяк полный. Вот и сейчас – почти час вел лоха, а тот в конце послал подальше. Не обидно. К такому Санек давно привык, но время, время потеряно уйма!

— Слышь, ты че, трясёшься весь как будто. Перепил что ли вчера? — Пупырка прищурил глазенки, изображая заботу.

— Серый, слушай. Я сегодня что-то не в форме. Пойду, наверно.

— Ну, давай. А то совсем позиции сдаешь, — Пупырка развел какую-то тетку на кредит и весь сиял от радости.


Квартира встретила Санька холодным равнодушием. Воложакину вдруг остро захотелось ощутить уют, запах яблочного пирога, тепло родных объятий. Мамку что ли навестить?

Воложакин залез на диван, укрылся пледом. Его знобило. Нет, он не чувствовал страха, не трепетал перед жуткими видениями. Санька накрывало мерзкое ощущение того, что реальность больше ему не принадлежит, ощущение, что его обманули, заманили в ловушку, развели…как лоха.


Перед глазами всплыла смска от Тамары. Санек запомнил адрес деда с точностью до последней буковки – вот уж зафиксировал информацию! Ехать в Зубково он, конечно, не собирался. Уж извините. Не такой он идиот. Немного успокоившись принятым решением, Воложакин провалился в мягкое, пушистое как облако, сновидение. Он тихонько раскачивался на лодке, посреди водяной глади. Летнее солнце припекало, и веселые ручейки пота скользили по лицу Санька. Он отбросил одеяло. И услышал. Скрежет.


Привычная ткань реальности расползалась на лоскуты. Вплотную к оконному стеклу прижался уродливый мертвец. Это был не обман зрения, Воложакин видел четко, линзы на ночь в этот раз он снять забыл - серое тело с торчащими ребрами медленно покачивалось в воздухе, костлявые пальцы выписывали на стекле немыслимые узоры, словно мертвец искал крохотную щербинку, лазейку в окне, чтобы пробраться внутрь.

— УПЫРЬ, — зазвучал голос Тамары в голове Воложакина


Воложакин на секунду подумал, что вот-вот потеряет сознание от немыслимого ужаса, ощущаемого физической болью во всем теле. Однако в спасительное беспамятство Санек не провалился. Напротив – все происходящее он видел и ощущал с абсолютной четкостью.

— Впусти-ш-ш-ш-шь! Свое – возьму! Сто ты-щ-щ-щ заплатил. Купил крову-ш-ш-ш-ку — раздался лязгающий, переходящий в шипение, голос и мертвец полоснул когтями по стеклу.

Воложакин закрыл глаза – сил видеть жуткое создание не было.

— Иди в жопу! — сдавленно, почти умоляюще проговорил Санек и зачем-то перекрестился, не совсем уверенный в том, что делает это правильно.

Упырь расхохотался:

— Завтра жду. Не приеде-ш-ш-шь — свое возьму. Мать за сына кровью заплатит!

С силой ударив напоследок по стеклу, упырь исчез.

— Мамка, — прошептал Санек. И расплакался.


***


Воложакин выехал утром. Доверившись навигатору, Санек механически крутил руль, оставляя позади себя шумный город, привычные дела, будничные проблемы. Езды до Зубково – семь часов. К трем часам дня Санек рассчитывал приехать в деревню. А уж там – по обстоятельствам. К поездке Воложакин подготовился основательно. Остаток ночи после визита упыря Санек просвещался. Вбив в Яндекс запрос – как бороться с упырем, Воложакин усмехнулся – да ведь я просто кукухой потек! Какая кровь? Какие упыри? Но исполосованное царапинами окно возвращало Санька к мрачным мыслям.


Поля по обеим сторонам дороги сменились густым хвойным лесом. Скучный дождь перешел в робкий первый снег. Дорогу забелило. У Санька вдруг проснулась смутная надежда – а что, если еще не поздно все исправить? Воложакин остановил машину. Вышел на дорогу, вдохнул морозный воздух и набрал Серегу Лычагина.

— Че-кого? Ты где? — раздался бодрый голос Пупырки

— Серег, я не в городе. Короче, у меня проблемы. Нет, не по работе. Личное.

— Давай, возвращайся! Тебя тут уже молодняк уделывает, — Пупрыка наступил на больную мозоль

— Не могу. Слушай! Помнишь деда, которого я пару дней назад на сто кусков кинул? Ему, типа, деньги надо вернуть. Очень надо. Поможешь? — Санек замер в ожидании ответа

— Ты че, совсем псих?! Бабло давно у дропов. Как вернуть?

— Знаю, знаю. Это я так…слушай, а номер карты этого деда можешь найти. Я сам ему переведу. Из своих.

— Сань, ты че в секту попал? Решил добрые дела делать? Нет уж. Не по правилам. Извини, братан. Бывай! — Пупырка повесил трубку


Воложакин закурил. Снег перешел в метель, колючие хлопья ввинчивались в еловые ветви, хищно топорщившееся их лесной чащи, собирались в складках Воложакинского пуховика, били Санька по лицу. Воложакин высунул язык и поймал несколько снежинок.

Дальше до Зубкова Санек ехал без остановок.


Дом Льва Михайловича Санек нашел без проблем. Уж очень тот выделялся. На фоне ветхих, убогих избушек жилище покойного выглядело почти хоромами. Двухэтажный сруб. Янтарно-коричневые бревна источали густой смолистый аромат. Кружевные изящные наличники словно озаряли окна прозрачным светом.

— Неплохо устроился. Кровопийца, — подумал Санек.

— А вот и гость! Александр Игоревич! Я вас прямо так и представляла – красавец! Хоть и бледноват, — грузная женщина в цветастом халате выбежала навстречу Воложакину.

Санек понял, что перед ним Тамара. Однако она была совсем не похожа на убитую горем внучку.

— Здравствуйте, Тамара. Давайте так. Я у вас по делу – похороним покойного и расстанемся, — отчеканил Воложакин.

— А проводы? Я стол накрыла. Борщок небось давно не кушевал? — Тамара перешла на «ты».


Воложакин вздохнул, он ожидал, что возлияния и поминальный обед состоятся после прощания с мертвецом. Однако покорно поплелся за Тамарой в дом, прихватив из багажника спортивную сумку с вещами.


В доме было влажно, запашисто и душно. В огромной гостиной Воложакина усадили на бархатную тахту перед двумя сдвинутыми столами. Вокруг суетились люди. Санек вновь с досадой подумал о том, что разом потерял контроль над реальностью, вот и сейчас какие-то незнакомцы расставляли перед ним тарелки, обкладывали его подушками, мельтешили перед глазами. Воложакин почувствовал себя пешкой в чьей-то странной игре.

Наконец стол был накрыт. Перед Саньком дымился густой багровый борщ с огромным куском слоистого мяса. Воложакин неуверенно зачерпнул суп ложкой и поводил ноздрями – сливочная прохлада сметаны, кисловатый аромат насыщенного бульона соединялись в пьянящую благоуханную композицию.


Тамара плюхнулась рядом.

— Там, — она указала толстым пальцем на белокурую девушку, меланхолично глядевшую в окно, — моя дочка – Ирка, тама, - Тамара ткнула на жилистого паренька в спортивном костюме, — муж ее Макс. Те двое, которые телевизор в центр комнаты перетаскивают, братья мои, внуки покойного, получается. А вон та, которая холодец варит, трясется вся - Светлана Тимофеевна, двоюродная тетка дедули.

— Большая семья, — для приличия прокомментировал Воложакин

— Да это не все еще. К вечеру родни полный дом наберется.

— А хоронить тоже вечером будем? Темно ведь.

— Тут, понимаешь, так получилось – хоронить сегодня не будем. Завтра, может — сказала Тамара и отвела глаза в сторону.

— Как завтра? Мне уезжать надо. Работать. Нет уж, давайте сегодня дедушку закапывать, — возмутился Воложакин

— Сегодня не получится. Ушел он, — равнодушно оповестила Тамара

Воложакин обомлел.

— Как ушел? Он же помер?

— А вот так, — Тамара с вызовом посмотрела на Санька, — он всегда вот так. Помрет. Полежит чутка, а потом уходит. Бывало успевали похоронить, а толку…упырь, он и есть – упырь.


У Санька все поплыло. Он отпрыгнул от Тамары и начал часто креститься.

Тамара обнажила ровные белые зубы и рассмеялась.

— Да ты чего?! Мы же не того…Мы нормальные. Он нас не трогает. А мы его тоже по-своему бережем. А вот соседей дедушка пожрал. Все избы в округе – пустые. Абзац-какао!


Санек подхватил сумку и рванул к выходу. Он вдруг осознал, настолько глупым было решение ехать в Зубково. Он сейчас же отправится в город, возьмет мамку, и они уедут. Куда – не важно. У мамки, кроме него никого нет. Да и Санька – одиночка. Переберутся куда-нибудь. В Крым. Подальше отсюда.

— Не советую уходить, — прервала мысли Воложакина Тамара, — если уж кто ему понадобился – везде найдет. Один выход у тебя – ночь пережить. Тут. Дедуля иногда просто поговорить приходит. Футбол обсудить. Он за «Зенит», кстати, болеет. Говорит, там тоже…э-э-э…такие. Не дрейфь, короче. Может, и не сожрет.

— Вы прямо обнадежили, - съязвил Воложакин, — но я себя устраиваю живым. До свиданья!


Санек уселся в машину, но она никак не желала заводиться. Тамара наблюдала за стараниями Воложакина с крыльца.

— Не поедет. Сколько в твоем драндулете лошадиных сил?

— Сто двадцать будет, - автоматически ответил Воложакин

— Ну вот, а дед лет пятнадцать назад мором пять табунов лошадей враз выкосил. Не поедет. Завтра, коль, это самое, живой будешь – дойдешь до Пырьево. Там автобус раз в сутки ходит.


Воложакину ничего не оставалось, как вернуться в дом. Над Зубково сгущалась тьма. Многочисленные гости и родственники деда разошлись по комнатам и затихли. Лишь кое-где скрипели половицы.

Саньку выделили каморку на втором этаже с маленьким, в ладонь величиной, смотровым окном. Мизерное окно даже обрадовало Воложакина – в такой проем упырь точно не пролезет. Санек твердо решил выжить. Для этого ему нужно было продержаться сегодняшнюю ночь.

Воложакин закрыл дверь на замок, тот, к радости Санька, выглядел вполне надежно.


Открыв спортивную сумку, Санек извлек оттуда все, что приготовил для борьбы с упырем. Жестянку с щетиной – утром раскромсал щетку для одежды, мак кондитерский – приобрел в магазине у дома, осиновое поленце – подобрал в лесу.

Мак Воложакин рассчитывал разбросать на могиле упыря, но, дед, по словам Тамары, под землей не залеживался. Щетину в интернете советовали сыпать в подрезанные сухожилия нечисти, однако, Санек не был уверен, что способен на подобную операцию. Оставалось уповать на осиновый кол – Санек уселся на скрипучую койку и принялся стесывать полено. Свежая древесина сопротивлялась. Кол вышел кривой и туповатый. Санек недовольно оглядел оружие и покачал головой. Последняя надежда – канистра с бензином. Самый надежный способ уничтожить упыря – спалить его к чертям собачьим. Воложакин ничуть не волновался за дом и его обитателей. Он очень хотел жить. Не важно, какой ценой.


Время тянулось медленно. Санек то и дело вглядывался в окошко, прислушивался к шорохам. Но мир вокруг, кажется, замер. Золотинки звезд расцвечивали ночь таинственным сиянием. Аромат сосновых бревен сгустился. Где-то протяжно завыла собака.


В дверь поскреблись. Воложакин встрепенулся и покрепче стиснул в руках осиновый кол. Шорох затих. Санек встал и, стараясь ступать беззвучно, подошел к двери. Тихо. Воложакин присел и заглянул в щель между полом и дверью, расстояние позволяло просунуть под дверь ладонь, но Воложакин не решился хотя бы частично покидать каморку. Санек лишь успел глянуть в просвет, как в ужасе отпрянул, упав на спину. В зазоре между полом и дверью показался выпученный, налитый кровью, глаз упыря. Секунда и тощая когтистая рука просунулась в щель, длинные узловатые пальцы шарили по полу, когти взрывали и царапали деревянный настил.


Воложакин прижался к стене и дрожал. Решимость уничтожить упыря испарилась.

— За своим при-ш-ш-ш-ел. Заплатил. Отвори.

Санек молчал. Он знал, что упырям нужно приглашение, чтобы проникнуть в жилище к человеку – кажется, в кино такое показывали. Воложакин припомнил, как дед пытался войти к нему в квартиру. Но не мог. Санек чуть приободрился. Он решил отсидеться в каморке, не изображая из себя храбреца. Пускай мертвец бродит под дверью хоть всю ночь, завтра Санек покинет проклятую деревню. Машину вывезет потом, эвакуатором.


Дед, словно прочитав мысли Санька, утих. Но вдруг дверная ручка повернулась, дверь медленно открылась – на пороге стоял упырь. Глаза его сверлили Воложакина, тело содрогалось в мелких конвульсиях, длинные клыки топорщились изо рта острыми сталактитами, лысая морщинистая голова его тряслась – упырь был в предвкушении.

— Как ты…Как ты…Я не звал, — пробормотал Санек

— Я у себя дома, милок. Куды хошь войду – везде двери открыты, — в голове Воложакина зазвучал вполне человеческий голос Льва Михайловича. На лице упыря появилась жуткая улыбка.

— Я отдам деньги, — взмолился Санек, — не надо, не жри меня, дед!

— Не буесловь, бестолочь! — услышал Санек раздраженный голос Льва Михайловича, — верну токмо уплоченное и доволе. Жрать не стану. Льзя ли своего?


Упырь приближался. Санек уже ощущал ледяной могильный дух, исходящий от мертвеца. В оконном проеме показалась маслянисто-желтая луна. Вновь тоскливо завыла собака. В тот самый момент Воложакин схватил осиновый кол и со всей силы вдавил его куда-то между ребрами упыря. Кожа на груди деда треснула, что-то хрустнуло и кол пронзил тело страшного деда. Упырь рухнул на спину.


Завороженно Санек наблюдал, как упырь погибает. Тело его грузнело, когти исчезли, заостренные уши приняли человеческую форму, на бородатом благообразном лице застыла гримаса боли и изумления.

— Вот ты какой, Лев Михайлович, — прошептал Санек. Он чувствовал опустошение. Но понимал, что необходимо завершить дело. Воложакин взял канистру с бензином и облил упыря. Сунув руки в карман, Санек понял, что зажигалки там нет. Он беспомощно огляделся. Повозил рукой по прикроватному столику. Пошарил взглядом по лежанке, тряхнул покрывало – зажигалка, звонко цокнув об пол, отскочила и закатилась под койку. Пришлось здорово потрудиться, чтобы достать заветную вещицу. Наконец Воложакин вынырнул из-под кровати, выпрямился и в это мгновение ощутил холодные объятия упыря, зубы вонзились в шею, зажигалка выпала из ослабевшей руки.


***


Санек очнулся в больничной палате – светло-зеленые стены, холодный равнодушный свет люминесцентных ламп. Воложакин чуть напряг руки, опутанные трубочками капельниц, пошевелил пальцами на ногах – вроде, комплектация полная. Голова кружилась и очень хотелось пить. Санек попытался приподняться, но тут же бессильно упал на подушку.

— Извините! — подал голос Санек, надеясь привлечь внимание кого-то из персонала


Дверь в палату чуть отворилась. В дверном проеме показалось круглое мамкино лицо. Синяки под глазами, встревоженный взгляд. Мамка мягко вплыла в палату и с любовью посмотрела на Санька.

— Уж, как я волновалась! Извел ты себя совсем, сына. Вот, до чего работа тебя довела! Но, ничего, сыночек, ничего. Доктор говорит, у тебя – анемия. Отдохнешь, поешь хорошенько и поправишься!


Она поднесла стакан с водой к губам Санька. Воложакин вдруг ощутил тонкий цветочный аромат от мамкиной блузки. Странно, мамка и в молодости обычно не обращала внимания на парфюмы, косметику и разные женские штучки. Почему вдруг сейчас?


Мамка уселась поудобнее и заулыбалась. Добрые голубые ее глаза заблестели, тонкие лучики морщинок побежали по лицу.

— А я, Санечка, знаешь, порой думаю, что в жизни все неспроста. Вот, если бы ты в обморок не шлепнулся, то кой-чего бы не случилось? — мамка застенчиво теребила юбку

— Кой-чего – это чего? — насторожился Санек

— Знакомства, — тут мамка взглянула на дверь и позвала, — Лев Михайлович, заходите в палату, не тушуйтесь!


Воложакин оторопело смотрел, как в дверном проеме появилась мужская фигура. Это был упырь. Сейчас он предстал перед Саньком в человеческом обличии благообразного Льва Михайловича, совершенно очаровавшего мамку. Профессорская бородка, старомодный костюм, начищенные до блеска ботинки.

— Фруктики для молодого организма, — дед положил увесистый пакет на тумбу возле кровати.

— Если бы не Лев Михайлович… — мамка как обычно начала всхлипывать, — он тебя сюда привез. И со мной связался. И помогать обещал. Что же ты не рассказал о вашей дружбе? Таких коллег надо ценить.


Санек хотел было сказать что-то существенное, но во рту снова пересохло, и Воложакин лишь промычал:

— М-м-м-а-а-а-м!

— Молодец, — похлопал упырь Санька по плечу, — маму любит. Она у тебя, и впрямь, такая, — дед шумно втянул воздух через зубы, — сочная!

Дед приобнял мамку за талию, отчего та совсем зарделась.


Рассказ написан для декабрьского конкурса Creepystory/Литмаркет. Не знаю, удобно ли читать такой объем текста? Или лучше было разделить на две части?

Показать полностью

Очень хорошо

Я очень ответственный человек. Факт. Пусть и дебил. Дебил – это диагноз. Когда меня так называют, я не обижаюсь. Хотя правильно – умственно отсталый. У меня есть справка. Там написано – F 70. Ум кроется не в голове, а в сердце. Это пословица. Люблю пословицы. Меня бабуля ими учит. Когда мамка померла, я с бабулей остался. Она мамку не любила, а меня любит, хоть и говорит – от осинки не родятся апельсинки. Это пословица. Означает, что я на мамку больно похож. Но меня она любит. Бабуля дает мне хлеб, чай без сахара, лук, морковь, конфету в воскресенье, рис, воду.


Я очень ответственный, говорил, кажется, уже. Я работаю курьером. Это очень ответственно. Приношу людям еду: пиццу, суши, сок, супы, курицу в кисло-сладком соусе, морс, картошку по-деревенски и всякое такое. Они дают мне деньги. Я умею считать. Деньги нельзя терять. Их нужно потом отвезти обратно в кафе. Я один раз потерял. Владимир Михайлович, директор, очень злился. Он дернул меня за ухо. И было обидно. Я думаю, можно любую проблему решить по-доброму. Добро-то и скот понимает. Это пословица.


Городок у нас маленький. Но я иногда путаюсь. Если надо на Шахтерскую, Лермонтова или в центр – на Ленинский проспект, то это не страшно. А если дальше – очень трудно искать. И путаюсь. По навигатору не понимаю. Машину водить поэтому мне нельзя. Я могу запутаться и уехать далеко. В Москву, например. Поэтому я много хожу. Я люблю ходить по дороге. Но хожу медленно.


Скоро Новый Год. И очень красиво. Из-за того, что очень красиво, я много опаздываю. Из-за того, что очень красиво, я подолгу смотрю на разноцветные фонарики. Они украшают улицы и похожи на птичек – синих, розовых, оранжевых, зеленых. И снег от них тоже кажется цветным. Я вдыхаю морозный воздух и он, наверное, тоже разный: синий, розовый, оранжевый, зеленый. Тогда я сам становлюсь разноцветным. Мне очень радостно. И хочется смотреть на фонарики еще и еще.

Если я задерживаюсь, то говорю – извините. Но задерживаться нельзя, потому что тогда еда остывает. И люди на меня ругаются. И нельзя сказать, что опоздал потому, что смотрел на рыжую кошку, которая смешно копошиться в помойке или, допустим, нюхал елки, которые привезли на елочный базар. Знаете, какой там запах?


Утром меня опять ругал Владимир Михайлович, потому что ему позвонили люди. Которые жаловались, что я опоздал. Владимир Михайлович сказал, что сегодня очень важная работа – сегодня 31 декабря. Это важный день. Новый Год. И нельзя опаздывать.

Я должен отнести пять доставочек. Люди не хотят готовить сами. Наверно, они, как и я, хотят смотреть на рыжую кошку или нюхать елочки. Бабуля говорит, что те, которые заказывают много еды и тратят много денег – потребители. Она смотрела телевизор, и там так говорили. И что нужно меньше есть, а больше делать добрых дел. Но если они смотрят на рыжую кошку или нюхают елочки, то, я думаю, это правильно. И такие люди добрые.


Мне нужно отнести четыре доставочки. Сначала две. Потом опять две. Я не буду опаздывать, потому что очень ответственный. Четыре - это много, потому что я медленно хожу. Потому что я не могу быстро. А водить машину мне нельзя.

Еще пятая доставочка. Она очень далеко. Я боюсь, когда надо идти далеко.


Я очень хочу успеть отметить Новый год с бабулей и Люськой. Бабуле я купил красивый стеклянный шарик. Только бы не разбился! А Люське подарю косточку. Она сегодня всю ночь скулила на лежанке. Потому что голодная. Голод – не тетка. Это пословица.


-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------


Сенечка Любимов, ссутулившись, шагал по засыпанному снегом тротуару. Огромный терморюкзак за спиной, казалось, вот-вот утянет Сенечку назад, однако, долговязая тощая его фигурка, пусть и неуклюже, но стремительно двигалась в людском потоке. Иногда Сенечка ненадолго останавливался, по-видимому, залюбовавшись отсветами праздничных гирлянд, что украшали город. Он застывал в каком-то отрешенном блаженстве, шевелил губами, словно беззвучно артикулируя торжественному гимну.


- Э-э-э, брат, тут люди ходят. Давай, двигай дальше! - грузный мужчина похлопал Сеню по плечу.

- Простите, дядя! - Сеня встрепенулся и захлопал глазами, пораженный блестящей, абсолютно лысой головой случайного прохожего. Крупные снежинки падали на эту замечательную лысину, тихо скукоживались и таяли.


- А-а-а, так ты это… - толстяк торопливо потер рукою о пуховик, словно желая избавиться от какой-то мерзости, внезапно налипшей на ладонь, - Ну, чего встал? Пропусти, дебил, - последнее слово было сказано совсем тихо, но Сенечка услышал и, не желая больше раздражать нервного прохожего, отпрыгнул в сторону.


С заказами на Шахтерской Сеня разобрался еще засветло. Большой праздничный набор роллов для влюбленных – это первый. Дверь открыл мускулистый парень в ярко-красных трусах. Парень молча расплатился и забрал заказ, пыхнув на Сеню ядреным Лакостом. Верхние ноты – яблоко, слива, бергамот. Ноты сердца – корица, можжевельник. Шлейф – кедр, сандал. Сеня осторожно вдохнул ароматное облако и почувствовал тонкий сладковатый призвук брезгливого недовольства. Он знал этот запах. Сеня виновато улыбнулся и торопливо попятился к лифту.


Следующий заказ, к радости Сени, снова Шахтерская. По характерному гомону из квартиры, он догадался - празднование Нового года в самом разгаре. Пьяных Сенечка боялся. Однако в этот раз никто не стремился угостить Сенечку спиртным (бабуля настрого запретила!), не тыкал пальцами, не пытался обмануть дурачка, подсовывая ему вместо денег конфетные фантики. Ко всему прочему, Сеня получил чаевые. Сунув мятую пятидесятирублёвую бумажку в карман, Сенечка поспешил в путь. Нужно было вернуться в кафе – отдать хозяину деньги и забрать оставшиеся заказы.


Владимир Михайлович похвалил.

- Молодец, Арсений! Давай, сегодня, чтобы без происшествий. А завтра приходи, я тебе пиццу презентую. На списание, но есть можно.


Сеня, окрыленный внезапной похвалой, и не заметил, как добрался до Лермонтова. Пакет с салатами забрала высокая рыжая женщина. Она смотрела на Сенечку добрыми прозрачными глазами. И было очень хорошо.

На улице Сеня ловил ртом снежинки, слизывал соленые капельки с кончика носа, выдыхал теплый молочный туман в морозный полдень. Ответственный мальчик, - хвалил он себя, - ответственные мальчики не опаздывают!


Сенечка очнулся у витрины кондитерской. Сколько он тут простоял, загипнотизированный видом невообразимых десертов, погруженный в небытие? Минуту? Час? Весь день? Рыхлые бисквиты с воздушным кремом, бархатные лодочки эклеров, фруктовые корзинки, слезящиеся сахарным сиропом, таинственно молчали.


- Ты?! Ты че приперся? – раскрасневшийся толстяк смотрел на Сеню с ненавистью. Даже лысина его искрилась каким-то недобрым блеском.

- Извините, что опоздал, - Сенечка протянул расстроенному клиенту шуршащий пакет.

Сеня, конечно, не узнал сердитого прохожего, с которым не поделил дорогу сегодня днем. А вот толстяк сразу понял, что перед ним тот самый дегенерат. Тот самый, что пускал сопливые пузыри, тупо пялился на фонарики, раскорячившись посреди тротуара, тот самый, что таращился на него с идиотской улыбкой, тот самый, что теперь держит вонючими руками его еду.

- Заказ: пицца Маргарита, роллы Филадельфия, креветки в кляре, детский набор роллов, - деловито перечислял Сеня, - С Новым годом вашего ребеночка, - не удержался он и улыбнулся.

- Пшел на хер! – лысый одним ударом вытолкнул курьера и яростно захлопнул дверь. Сеня, оторопело моргал. Вдруг дверь снова распахнулась и в ноги Сенечки упала скомканная купюра.

Лысый расплатился. Он, как-никак, порядочный человек, только вот дебилов не любит. Это да.


Сеня возвращался в кафе без настроения. Его уже не радовали цветастые гирлянды, резные снежинки, терпкий хвойный запах елочных базаров.

Владимир Михайлович, по-отечески приобнял Сеню, проницательно углядев, что мальчик расстроен.

- Ну, Арсений, жизнь она такая. Не по-человечески друг к другу относимся. Одни терпят, другие жрут тех, кто терпит. И нас с тобой сожрут когда-нибудь, - Владимир Михайловичу захотелось пофилософствовать.


Сенечка тихонько всхлипнул. Последний день старого года подходил к концу. Чернющее небо плескалось над Сеней великолепной безмерностью. Он со страхом смотрел вверх, внимая гулу космоса, растерянный величием Вселенной и изумленный осознанием себя в центре мироздания.


Ивановский тракт 23, квартира 43 – последний адрес. Сеня уж и не помнит, когда бывал в этом районе. Он добрался до железнодорожного переезда, послушал, как гулко и протяжно стонет поезд. Постоял немного, потом проговорил вслух:

- Через переезд. Только на зеленый. Иду по Рябиновой улице. До магазина «Сувениры». Дорогу не перехожу. Там остановка. Маршрутка 115. Еду до конечной.

Приободрившись, Сеня зашагал вдоль Рябиновой. Частный сектор. Залюбовался: ладные домики под снежными шапками, дворики с наряженными елками, веселый дымок от затопленных печек. На остановке – никого. Сенечка терпеливо ждал маршрутку, вглядываясь в плотную темноту. Прошло, наверно, не меньше часа, автобуса все не было. Позвонить бы бабуле – посоветоваться. Но пожилая женщина решительно отказывалась от мобильника, в ее философии сотовые телефоны были избыточной роскошью. Сеня порядочно замерз. Пальцы ног болели, холод пробрался сквозь пуховик и, кажется, был уже готов совершенно измучить несчастного курьера, как вдруг вдалеке замерцали фары.


Весь Ивановский тракт – это гигантский пустырь с сухой колючей травой, неизменно серого цвета в любое время года. Словно два гнилых зуба торчат посреди пустыря две несуразно высокие многоэтажки с иррациональной нумерацией – 3 и 23.


Очутившись, наконец, перед нужным домом, Сеня выдохнул с облегчением – добрался! И тут же боязливо поежился. Не понимая и не осознавая сложных логических связей, не способный выстраивать витиеватые умозаключения, он каким-то особым чувством воспринимал те незримые колебания, что являют собой саму ткань мироздания.

- Плохо тут. Страшно, - подумал Сеня и открыл дверь в подъезд.


В подъезде, кажется, было еще холоднее, чем на улице. Лифт не работал. В полумраке Сеня различил щербатую лестницу, ступеньки кое-где сгнили, и восхождение наверх казалось рискованным мероприятием.

- Это ничего, - думал Сеня, - квартира 43. На пятом этаже. Ходить – хорошо.

Он медленно, почти наощупь двигался вверх по лестнице, невольно изучая обстановку. Стены исписаны похабными словами, угрозами в никуда, измалеваны абстрактными рисунками. Мрачная рефлексия провинциального подростка вываливалась густой рвотной массой, застывшим криком, корявым DEATH на серой облупившейся краске. Весь дом словно дрейфовал в тоскливой безысходности. И ничего: ни новогодняя суета, ни запах мандаринов, ни шуршание оберточной бумаги не проникали сюда. Даже тихие Сенины шаги звучали здесь странно и чуждо.


Пролеты в доме оказались на редкость высокими. Уже на четвертом этаже Сеня остановился, чтобы отдохнуть. Вдруг боковым зрением он уловил едва заметное шевеление. В самом центре широкой лестничной площадки, чуть покачиваясь, стояла старуха. Она смотрела на Сенечку в упор. Но лицо ее ровным счетом ничего не выражало. Словно сам дух ветхой многоэтажки наконец обрел плоть. Сеня застыл на месте, отчего-то не решаясь продолжить свой путь. Он не боялся старухи, чувствуя, однако, горький запах смерти, исходивший от нее. Эта длинная юбка в зеленый ромбик, старомодная грязно-белая блуза с воротником под горло, седые волосы, собранные в неряшливый пучок – все источало тяжелый могильный смрад. Наконец старуха все с тем же маскообразным выражением на лице подняла руку и указала куда-то наверх, затем приложила палец к губам, как бы призывая к тишине.


Сеня покорно молчал. Наконец старуха пошамкала сухими губами и вдруг рассмеялась. Все, казалось, пришло в движение от этого невообразимого смеха. По стенам побежали тени, завихрилась пыль, многоэтажка застонала.


Сеня закрыл лицо руками. Сквозь пальцы он увидел, как лицо старухи вдруг сделалось странно подвижным, оно вдруг сложилось в жалобливую гримасу глумливого сострадания. Потом старуха прошуршала в кармане юбки и протянула Сенечке замусоленную конфету. Клубника со сливками.


Сеня отпрянул. Зажмурившись, он побежал вверх по лестнице. Очутившись перед дверью квартиры 43, Сенечка заколошматил в дверь. Никто не открывал. Тогда он с силой дернул ручку – не заперто. Переступив через порог, Сеня ощутил, как сильно колотится сердце. Он стоял в темной прихожей, заваленной старым тряпьём и початыми бутылками. Слева по коридору – две комнаты, впереди – кухня. В одной из комнат за закрытой дверью работает телевизор - «Новогодний огонек».

- Извините! Кто дома? Доставка еды! – крикнул Сеня

В комнате послышалось какое-то копошение. Одновременно с этим, Сеня различил шаги на лестнице – старуха поднималась вслед за ним. Сенечка не мог больше ждать. Ему хотелось быстрее покончить с делами и покинуть мрачный дом.

Еда! – крикнул он громче


Наконец дверь в комнату медленно приоткрылась. Сеня ощутил острую вонь лежалого белья, перегара, стухшей пищи. К нему медленно двигались двое – высокий тощий мужчина с желтоватой кожей и длинными, как у обезьяны руками и огромных размеров женщина с отечным, бульдожьим лицом. У обоих пустые белесые глаза. Словно страшные механические куклы, они безмолвно приближались.


Сознание Сени затуманилось. Голову словно зажали в тиски. Он и сам как будто стал куклой, не чувствующей уже более ничего. Роботом, воспринимающим картинки: ОНИ совсем близко. Искаженные голодные лица. Вены на руках вздуваются от ярости. Блестящее острие ножа выскальзывает из рукава. Удар, потом еще и еще. Кровь очень горячая.


----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------


Я очень люблю бабулю. Она мне сейчас и говорит – с осину вырос, а ума не вынес. Это пословица. Это значит, что я не шибко умный. Это все потому, что я говорю ей, мол, зачем ты пришла? Я и сам могу. Факт. Я очень ответственный. А она говорит, что убить – это полдела. А по мешочкам разложить? А квартиру помыть апосля? Апосля – так и сказала. А машину, кто поведет? Ну, это правильно. Мне водить нельзя. Вот она и приехала. Помочь. Но мне все равно не нравится, когда она приезжает. И стоит потом. Ждет. Я обиделся. Ну, ладно.


У нас сейчас все хорошо. Мы дома. Еды теперь надолго хватит. Первым делом – суп. Бабуля говорит, что это традиция. Традиция – это мое любимое. У нас так каждый год. Сейчас расскажу.


Я включаю гирлянду и делаю телевизор погромче. Бабуля (так каждый раз) оправляет юбку в ромбик, достает блокнотик (такой малюсенький), и зачитывает всегда одно и то же, только имена меняются. В этом году было так:


– Порейшин М.А и Порейшина Ю.В. в ночь с 31 на 1 заколотые внуком моим Арсением, порадуют нас праздничным меню: бульоном мясным, рубленым шницелем, котлетами в сухарях и эскалопом. Потребители понесли наказание и более не считаются сволочами! – на этом моменте бабуля всегда бросает в суп карамельку – в знак примирения. Так по правилам.


А потом – самое интересное. Мы выбираем, к кому пойдем в гости через год. И бабуля записывает имя в блокнот.


А потом у нас праздник. Бабуля дает мне бульон, луковицу, хлеб, воду. А Люське – косточку. Люська – это моя сестра. Она не разговаривает, но очень жалобно скулит, когда голодная. А сейчас она наелась и отдыхает на лежанке.


И нам очень хорошо.


Рассказ написан  для ноябрьского конкурса страшных историй от сообщества CreepyStory

Показать полностью

Чудовище

Думать про мою, настоящую Аню приятно. Я, кажется, еще не смирился. Все кончено. Но поверить в это нелегко. Ласковая, милая девочка. Как же быстро романтическая история нашей любви обернулась жутким триллером.

Пока в квартире тихо. Я закрыт на три замка. Каждый замок – на максимальное число оборотов. Аня где-то там. Снаружи.

Только бы она…оно…было снаружи.

На кухне звякнула посуда. Сдавленный глухой хрип:

- Са-а-аш, в оливье маринованные или свежие огурцы?

Я гляжу в окно. Прыгать очень страшно. Оно здесь.



Са-а-аш, - оно стоит совсем рядом и пучит голодные зенки, - огурцы какие? – чудовище замечает распахнутое окно и хмурит кустистые брови, - Ой, ты чего, прыгать собрался?

- Проветриваю…это самое…проветриваю, чтоб, знаешь, вирусы там, - я пытаюсь собраться. Мысли, конечно, скачут. Но чудовище, видать, не большого ума. Оно одобрительно качает головой – поверило.

- Огурцы какие хочешь в оливье?

- Клади маринованные, - я почти задыхаюсь от страха и отвращения, - Свежие тоже клади! Побольше только! Я огурцы, знаешь, люблю очень.


Удивляюсь собственной смелости – говорю с чудовищем вот так, словно все в порядке. Но план побега уже созрел. И это единственный шанс выжить. Пока монстр будет возиться с проклятыми огурцами - я слиняю, ускользну, дезертирую.


Внимательно смотрю на чудище – немного напоминает Аню. Жуткий шарж. Словно мою нежную невесту запечатлел чокнутый художник или безнадежный наркоман. Или тот и другой. В тандеме.

Глаза выпучены, белки испещрены алыми корешками сосудов. Рот полуоткрыт в предвкушении скорого ужина. Нет, рот - слишком нейтральная номинация. С бугристой морды сладострастно свисает мерзотнейшее хлебало.


Монстр стоит, переминаясь на толстых нелепых конечностях. Почему-то я никак не могу отвести взгляда от выпуклых блестящих вен. Фиолетовыми змеями они извиваются, охватывая ноги моей инфернальной пассии. Мне кажется, чудище смущается:

- Ночью пришла, - захрипело оно и пошаркало лапищей, - жрать хочу…не могу больше терпеть! Селедку проглотила – так вмиг ноги отекли. А толку? Селедкой, разве, наешься? – пожаловалось оно.


В этот момент я отчетливо слышу стук своего сердца. Отличного розового сердца молодого привлекательного мужчины. Интересно, оценит ли монстр столь восхитительный экземпляр или слопает орган жадно и бездумно?

- Может, жрать надо поменьше? – смелый вопрос вырывается неожиданно. На миг замираю. Теперь точно убьет. Вжимаю голову в плечи, но чудовище, как ни странно, согласно кивает.

- Да знаю, сдержаться не могу, - оправдывается оно, - как приду с ночи, так и тянет на солененькое. Потом мотаешься туда-сюда, по хозяйству суетишься. Там кусочек цапнешь, тут куснешь. От стресса, наверно.


Чудовище водит носом, высовывает язык, причмокивает. Я вжимаюсь в стену.

- Ладно, пойду на кухню – закончу с салатом. Потом примусь за тебя, - чудовище качает крупом (с намеком на игривость?!) и удаляется на кухню.

Вот он – шанс! Но времени немного, замешкаюсь и оно «примется» за меня. Пока чудище занято ритуалами на кухне, я крадусь к выходу. Глиссирую вдоль стены. Двигаюсь, вдыхая в полумраке запах краски – видать, чудище за ремонт взялось. Стена гладкая, прохладная, такая реальная и понятная, что хочется прижаться к ней посильнее. Все реальное – успокаивает.

Щелк! Коридор осветил яркий свет.

- Сашу-у-у-ля, ты куда? - издевательски вопит монстр

- В «Пятерку», Анют, шампанского хочется!

Но бдительная тварь не оставляет мне ни единого шанса:

- В «Пятерку» я сама сбегаю. Ты сиди – отдыхай, салатик поешь.

Откармливает, - догадываюсь я. Однако покорно шуршу на кухню. Спорить глупо. Попытка побега проваливается.


Дожидаясь пока чудовище уйдет в магазин, я отчаянно ем салат. На удивление, вкусный.

Но чудовище не уходит. Оно долго возится в коридоре – то ли переставляет обувь, то ли грызет стены. Жду. Однако вместо спасительного скрипа входной двери, я вдруг слышу отвратительные хлюпающие звуки. Мерзкое чавканье доносится из туалета. Загипнотизированный, а, может, обезумевший от страха, я иду навстречу звуку. Дверь туалета открыта нараспашку. Оно стоит ко мне спиной. Склонилось над унитазом. Пьет? – изумляюсь я.


Монстр оборачивается. Пунцовая харя светится от удовольствия.

- Вот. Унитаз решила почистить. Чистенько. Приятненько, - оно клацает зубами и машет ершиком, - жаль маникюр испортила. Чудище ржет и тянет ко мне когтистые лапы.

Ору. Ору изо всех сил. Дальше – мелькание! За дверь! Бегу! Вниз по лестнице. Такси! Куда? Безразлично! Подальше от проклятого логова!


В «Paris-confiture» пахнет кофе и сдобой! Беру корзинку с папайей, грушевый пудинг и капучино! То и дело ловлю восхищенные взгляды симпатичных официанток. Страшный опыт, вероятно, добавил очарования моему облику.



-------------


- Нина Анатольевна, Саша, кажется, заболел. Весь вечер сегодня суетился, вел себя странно. А теперь – убежал куда-то, - волновалась Аня. Она крепко прижимала телефон к уху – слабый динамик успокаивающе шелестел Ниной Анатольевной

- Анечка, ты не переживай. Отдохни. Ну, такие они, творческие люди. То дома месяцами сидят, то с места срываются – бегут куда-то. Вернется. Я своего Сашку знаю. Впечатлительный он. Но отходчивый.

- Да я же, Нина Анатольевна, все для него. Витамины, фрукты, питание там…Ночные смены вот брала, чтоб покупать Сашеньке все только самое хорошее, - Аня с сожалением посмотрела на свои руки с испорченным маникюром, - Старалась, чтоб унитаз чистый был. Ремонт затеяла.

Нина Анатольевна продолжала ласково щебетать в трубку. Аня невежливо нажала на кнопку «сброс». Она по инерции прошлась взад-вперед по комнате. Снова взяла телефон. Переключила камеру на фронтальный режим. И все поняла.

Показать полностью

Буду там

Толик Бубновский ерзал на стуле, с трудом сдерживая, распиравший его восторг. Шутка ли? Дожил! В восьмом классе первая пятерка! Да не по музыке (получить пятерку за нежный голосок в представлении Толика было настоящим позором). По биологии!


Толик никогда не отличался старательностью и трепетным отношением к учебе. До той поры, пока в руки ему не попала потрепанная книга с лаконичным названием «Учебник анатомии и физиологии человека». Без интереса пролистав первые страницы («Письмо Павлова к молодежи», вклад русской науки во что-то там – нудятина), Бубновский ахнул – перед ним в приветливой позе замер человеческий скелет. Не без энтузиазма подрисовав новому знакомому «непарный мягкотканный трубчатый орган», Толик обратил внимание на сноски – каждая кость имела название: плечевая, грудинная, лучевая. Бубновский пощупал предплечье – и у меня так? Скелет с картинки молчал, но согласно улыбался.


В вечном двоечнике и хулигане Бубновском разгорелся живой страстный огонек - впервые Толик ощутил томящую жажду познания. В тот день он не пошел с пацанами за гаражи, где они отхлебывали из общей бутылки мутное вонючее пойло. Вернувшись домой, Толик вскарабкался с ногами на продавленную койку и открыл учебник - он нюхал желтоватые страницы – те отчего-то пахли шоколадом, пробовал на вкус загадочные анатомические термины, рассматривал потрепанные картинки, с любопытством пальпируя собственный живот, ощупывая голову – тут лобная, тут теменная, затылочная кость, а под ними, под ними мозг. Мозг – это я сам, - думал Толик.


- Может, врачом станешь, Бубновский? Дело хорошее, – вспомнились ему слова старой, дрожащей, как осиновый листочек на ветру, учительницы.


А, что если и так? И стану врачом! Халат белый надену, рецепты писать буду, людям помогать, - наивно мечтал Бубновский, - Лекарство изобрету, чтобы все жили долго и не болели никогда.

Толик покосился на дневник. Захотелось еще раз взглянуть на пузатую важную пятерку, аккуратно выведенную алыми чернилами.

- Эй, Бубен! Айда хлюпиков мудохать после уроков, - Вовка Деревянкин по-дружески хлопнул Толика по плечу.

Бубновский вздрогнул. Деревянкин бессовестно ворвался в стерильные Толиковы мечты. Там, в мечтах – блестящие медицинские инструменты, пилюли в пузатых бутыльках, сиропы с этикетками, бинты, рулончики нежной ваты. А тут? Что тут? Друзья – беспризорники, беспросветные загулы отца-алкоголика, прокуренная коммуналка, рыжая хлябь осенних будней?


Толик едва заметно дрожал, он злился – на себя, на отца, на Деревянкина, на всех вокруг. Запомни, - горячо зашептал Бубновский сам себе, - запомни, гад, твое место – там. Там.

Толик осторожно положил руку на дневник.

- Отвали, Деревянный! Я сегодня пас – башка болит!



Спустя пятьдесят лет. Там.



- Во профессор жжет! – тощий студент в мятом и когда-то белом халате с восторгом всплеснул руками

- Бубновский - светило! – поддакнул сокурсник тощего, - в медицине со дня рождения Гиппократа, наверно. Сколько Анатолию Никифоровичу, лет двести?

- Ну, ты дурень, - ухмыльнулся рыжий аспирант, - больше двух тысяч, тогда!

- Тсс, потише! Скоро закончим – тогда потрещите! – раздался строгий полушепот с задних рядов.


Анатолий Никифорович сегодня блистал. В поточной аудитории, наподобие амфитеатра, его голос звучал по-молодецки звонко. На открытые лекции профессора Бубновского места занимали загодя. Еще и не хватало. Так что младшекурсники - самые низкоранговые юниты в университетской иерархии, вынуждены были ютиться между рядами на ступеньках. Не лекция, а премьера нашумевшего кинохита, право слово. Только попкорна у зрителей не хватает.


- Итак, друзья мои! Функциональная исключительность гиппокампа кроется не только и не столько в примитивном запечатывании информации. Тайна гиппокампа – величайшая нейропсихиатрическая загадка! Если хотите, посылка Шредингера, подарок от подсознания, которое открыто и одновременно закрыто для нашего здесь и сейчас. Пока префронтальная кора по-диктаторски побужает к контролю волевым усилием, гиппокамп тихо нашептывает: Memento! Помни!


Раздались аплодисменты. Лекция, и впрямь, была восхитительной. Анатолий Никифорович промокнул лоб платком, поклонился и удовлетворенно улыбнулся. Студенты и аспиранты не решались вставать со своих мест, до тех пор, пока профессор характерным взмахом руки не даст понять, что можно расходиться.


Анатолий Никифорович растерянно огляделся. В его руке…что-то…целлюлозное или как это хлопчатобумажное. Квадратной формы, судя по всему. Что это такое, черт побери?! Профессор повертел носовой платок в руке. Куда это положить? Можно, наверное, на стол. Нет, не туда. Анатолий Никифорович неловко запихал носовой платок в нагрудный карман. Он снова взмок, однако, что делать в этом случае профессор решительно забыл.


На секунду в аудитории воцарилась изумительная тишина. Вдруг у кого-то из рассеянных слушателей зазвонил телефон. Резкий гудок привел Анатолия Никифоровича в чувство. Он взмахнул рукой и произнес:

- Коллеги, лекция окончена. Жду вас в следующий вторник это же время на этом месте. Дай бог всем нам здравого ума и трезвой памяти!


Квартира Анатолия Никифоровича располагалась в самом центре города в лоне великолепной кремово-шоколадной сталинки, похожей на монументальный пряник. В парадной пахло духами, гвоздикой и полиролью. Профессор, весело подмигнул зардевшейся консьержке, и вбежал на второй этаж, проигнорировав лифт.


- Варя! Варвара Александровна! – позвал Анатолий Никифорович.

Профессор стоял в прихожей, ожидая, что жена поможет ему раздеться. На кухне послышалась уютная возня: открылся и закрылся холодильник, тренькнули чашки, Варя тихонько что-то напевала себе под нос.

- Варюшка! Ну чего ты там у меня оглохла, что ли? А что будет, коли до моего возраста доживешь? Варвара Александровна была на двадцать лет младше профессора. Бубновский гордился молодой супругой и разница в возрасте постепенно стала любимой темой беззлобных незамысловатых шуток в семье профессора.


Анатолий Никифорович покачал головой и в задумчивости уставился на новенький электронный счетчик. Задумчивость сменилась досадой – фу, ты, упырь бездушный! Другое дело – старый, добрый, дисковый. В любое время бери отвертку и останавливай! А если проверка – раз-два и включил.

- Толя, ты чего застыл? – Варвара Александровна расправляла старомодный кипенно-белый передник

- Да вот, задумался, чего это моя ласточка мужа не встречает? – улыбнулся профессор, - Помогла бы раздеться, Варюшка. Устал я сегодня.


Пока Варвара Александровна наливала чай, профессор любовался ее мягкими очертаниями, копной пушистых, не тронутых сединой, волос, тихим кротким профилем, маленькими ушками.

- Не баба, а кулек с леденцами! – вдруг неожиданно для себя подумал Анатолий Никифорович.


Бубновский тряхнул головой, пытаясь избавиться от скабрезных мыслей, и уставился в окно: осень в своем самом драматичном изломе – густо-фиолетовые сумерки, уже голые деревья стыдливо ежатся на ледяном ветру, но снега, чтобы прикрыть срам, еще нет. Зябко.

То ли дело дома! Гуляш тушится. Чай на травах. Берлинеры на подносе. Вазочки хрустальные поблескивают в буфете. Ништяяяк!


- Толя, ты в лице как будто изменился? Сердце давно проверял?

- А что, Варенька, от грудной жабы почил Шарко в окружении друзей, Нотнагель – за работой, а я встречу костлявую в твоих объятиях.

Варвара Александровна покраснела и перевела тему:

- Темновато что-то, Толя. Включи торшер!


Анатолий Никифорович сунул включатель в розетку – греется. Индикатор бы, напряжение проверить. Где бы он мог быть? - тут же профессору вспомнилась большая картонная коробка c надписью Panasonic – в ней мотки кабеля…перчатки – память услужливо подбрасывала ему нужные картинки…отвертки…пассатижи. Не то. А вот и индикатор!

Бубновский рассмеялся:

- А я, Варенька, подумать только, сегодня на лекции забыл, для чего нужен носовой платок. Зато точно помню, где инструменты хранятся. Прямо вот так – беру и представляю. Что за несуразица такая?!


Торшер осветил профессора оранжевым светом, добавил апельсиновых всполохов в травяной чай, лизнул скатерть, но, так и не добежав, до Варвары Александровны, нервно замер.

- Деменция, - сухо подсказала Варя из полусумрака

Профессора пронзило негодование. Что значит – dementia?! Даже, если это и шутка, то грубая, обидная. Варя, конечно, знала, что старческое слабоумие – главный страх Анатолия Никифоровича. Бубновский строго посмотрел на жену.


Варвара Александровна сидела, выпрямив спину, руки она положила на колени – ни дать ни взять отличница на экзамене. Анатолий Никифорович прищурился – жена вдруг показалась ему некрасивой: тупой, абсолютно тупой взгляд, уставилась в одну точку, челюсть отвисла.

- Сдохнешь ты скоро, Толик. Без почестей сдохнешь, - равнодушно выдала Варя.

У Бубновского закололо в груди. Руки дрожали так, что нежно-розовые фарфоровые чашечки жалобно звякнули на столе. Профессор в полном смятении таращился на жену, не в силах издать ни звука.

Варя тоже молчала. На глупом лунообразном лице ее застыла язвительная усмешка.

Александр Никифорович встал, затушил сигарету прямо в банку со шпротами и решительно направился к жене.

Варвара Александровна подняла на него мутные глаза и протянула издевательски:

- Проффэээссор!


Анатолий Никифорович поискал глазами что-то, что сможет заставить жену заткнуться. К счастью, под руки попался отличный увесистый молоток для отбивания мяса. Яростно сжав холодную рукоятку, Бубновский с силой ударил Варю молотком. Удар пришелся в затылочную область. Послышался сочный хруст. Кость треснула.

- Зрение может пострадать, - на автомате думалось профессору, пока он наносил удары. Ну ничего, это мы потом поправим, - приговаривал он, - У меня, Варюшка, знакомый есть, нейрохирург, он на таких вещах собаку съел.

Жена не сопротивлялась. Пока профессор дробил кости ее черепа, Варвара Александровна спокойненько сидела, словно на стрижке у парикмахера.


Бубновский потерял счет времени, его руки плясали в свирепом блаженстве, сознание сузилось до мизерной точки и трусливо дрожало где-то в самом укромном уголке нейронного густолесья профессорского мозга.Молоток, весь перемазанный жирной блестящей слизью и кровью, наконец выпал из рук Анатолия Никифоровича.


Профессор очнулся, лежа на полу. Кухня погрузилась во мрак. Ночь уже, - забеспокоился Бубновский, а я еще не в кровати. Но тут на него разом нахлынули воспоминания, замелькали кадры ссоры с женой – молоток, удары, кровь. Надо же, приснится такое, - профессор потер спину и огляделся.

- ВАРЯ!


Нечеловеческий ужас объял Анатолий Никифоровича. Бездна, возведённая в абсолют, разверзлась перед Бубновским. Окна, дверцы буфета, горлышки бутылок – все вокруг корежилось и дрожало, изрыгая дикую мешанину страха, непонимания и отчаяния.


Варвара Александровна по-прежнему сидела за столом. Изувеченная голова ее склонилась набок. Из ушей тоненькими струйками текла кровь. Правый глаз размозжен молотком, левый приоткрыт – хотя какой там глаз, алая склера и только.


Профессор ощутил рвотные позывы. Надо бы умыться, - разум пытался взять бразды правления над паникой. Какое там?! Анатолий Никифорович вдруг осознал, что у Вари едва заметно трепещут ноздри, словно она принюхивается к чему-то. Жива? Но этого не может быть?! Профессор вздрогнул, припомнив густое кровавое месиво, в которое он превратил ее затылок.

Варя? – полушепотом позвал Анатолий Никифорович

Варвара Александровна неожиданно повернула голову в его сторону:

- Не вижу ничего, - голос у нее стал хриплым и больше напоминал мужской


Профессор попытался встать, но не смог – ногу повредил. Или от стресса. В любом случае, конечности его совершенно не слушались. Варя вперилась в мужа невидящим взглядом. Она беспрестанно принюхивалась, и, кажется, совершенно не обращала внимания на кровь, струившуюся по лицу. Лицо ее исказила жуткая гримаса. Гримаса нечеловеческого голода, - понял Анатолий Никифорович, когда Варя, широко открыла рот и вывалила красный пористый язык.

- Варенька, прости, прости меня, - взмолился профессор, уже догадываясь - перед ним не Варя.


Оно снова поводило носом, чуть приподняло голову и завыло – низко, протяжно, жутко.


Анатолий Никифорович попытался ползти на руках – добраться бы до входной двери, позвать на помощь. Но жуткий вой, которым завыло, казалось, все вокруг не давал сосредоточиться даже не простых движениях – раз-два, раз-два.

Оно, пошатываясь встало, и ощупывая стены, двинулось по периметру кухни.

- Где? Где? Где? Где? Где? Где? – искало оно Анатолия Никифоровича.

Профессор зажал рот рукой, сопротивляясь крику.

Где? Где? Где? Где? Где? – шептал Варин труп, барабаня по стенам неожиданно подвижными пальцами. Страхом несло отовсюду. Тело принюхивалось и нервно крутило изуродованной башкой. Вдруг разом оно обрушилось на паркет. Учуяло! Труп полз к нему, выставив вперед руки, голова повернута набок, язык волочится по полу. Близко. Близко.


Анатолий Никифорович распростёр руки в последнем объятии. Варя прильнула к нему окоченевшим телом. Профессор с любовью погладил слипшиеся волосы жены и трансцендентная безмятежность полностью поглотила его сознание.



Тут



- Ну что же, друзья. А в этой палате мы познакомимся с профессором Бубновским, в некотором смысле - нашим коллегой!


Несколько молодых медиков робко зашли в палату. Все, как на подбор, в белых халатах с одинаковыми блокнотиками и ручками наизготове. Никто, однако, не писал. Вошедшие напряженно смотрели на пациента: худой, словно скелет, насквозь пропитый старик, лежал на больничной кушетке, скрестив руки на груди. Глаза открыты, но совершенно безжизненны.

- Он живой? – поинтересовалась у руководителя белокурая девушка, переступая с ноги на ногу

- Рыскина, а вы про антипсихотики слышали? Или лекцию пропустили?

Рыскина тихонько ойкнула и покраснела.


- Приступим к анамнезу, - научный руководитель открыл историю болезни, - Так-с, тут любопытно. Бубновский А.Н. 1955 года рождения. Семья неблагополучная. С раннего подросткового возраста злоупотреблял спиртным, так-так, несколько приводов…хулиганство. Обучался в техникуме. Всю жизнь проработал электриком, часто уходил в запои. Женат не был. Детей нет. Три года назад в состоянии алкогольного делирия убил собутыльника. Примечателен, сам характер бреда больного. Бубновский считает себя известным психиатром, в преступлении признается, однако уверен, что убил жену в процессе ссоры. Бывает агрессивен. В моменты относительного просветления цитирует учебник анатомии.


Старик заворочался. Сухие тонкие губы его расплылись в бессмысленной улыбке.

Показать полностью

Крыса

- Ребенок в бреду – символ многострадальной России. Что?! Что может ее спасти? Иван Алексеевич Бунин через героя рассказа-притчи «Лапти» отвечает нам – Россию спасут лапти, - вещала Геральдина Петровна заунывно-торжественным тоном


Леночка пыталась сосредоточиться на занятии, но крупные хлопья снега за окном, сыпавшие в утреннем полумраке, гипнотизировали, наводя дремоту. Из столовки уже доносился густой аромат сосисок – после урока одноклассники ломанутся на завтрак, как в задницу ужаленные.


Она не пойдет. Жирным, вообще-то, полезно голодать, - так сказала вчера Маринка (громко, чтобы все услышали), заприметив, как Лена боязливо оглядываясь, аккуратно черпает суп на обеде. Нет, этого стыда Леночка больше не вынесет. Просто тихонько посидит в классе, пока веселая толпа мальчишек и девчонок будет шумно поглощать положенный утренний паек.

Лена опустила голову, посмотрела на свои ноги - толстые. Совсем не такие, как у девочек-одноклассниц в узких обтягивающих джинсах.


Вдруг Леночка почувствовала, как что-то легонько ударило ее промеж лопаток. Она обернулась – на задней парте хихикали Маринка и Оля. Главные подстрекательницы всех шуточек над Леной. Уже почувствовав неладное, Лена подняла с пола скомканный тетрадный листочек. Развернув его, она прочитала: ЛЕНКА-КРЫСА. Леночка сжала листок в руке. Внутри все задрожало – словно под кожей звенели и перекатывались бусинки слез и уже сейчас они готовы были выплеснуться из глаз соленым позорным потоком.


- Репина, что там у тебя? - Геральдина Петровна могучим крейсером подплыла к Леночкиной парте.

- Ничего, - тихо ответила Лена

- Репина, ты отнимаешь время у других. Покажи, что в руке!


Лена разжала ладонь и Геральдина Петровна ловко выхватила злополучный листок. Довольная, словно, в действительности, совершив боевой маневр, она вернулась к учительскому столу. Бросив взгляд на содержание записки, Геральдина Петровна язвительно улыбнулась.


- Ну, что ж. Содержание послания не имеет, пожалуй, такой литературной ценности, чтобы нам с вами обсуждать его на уроке. Все подростковые разборки я попрошу оставлять вне стен этого кабинета, - Геральдина Петровна постучала алым круто заостренным ногтем по столу, - Тебе, Репина, хочу напомнить - все мы живем в коллективе! И, если коллектив кого-то не принимает, то это проблемы отвергнутого, в первую очередь. К сожалению или к счастью. Меняйся и люди к тебе потянутся. Поверь мне, это хороший совет. Я тридцать лет работаю в школе. А теперь вернемся к Ивану Алексеевичу.


Урок продолжился в штатном режиме. Геральдина Петровна, потрясая коконом седеющих волос, мусолила Бунина. Лена, окончательно выбитая из колеи унизительным спичем, думала лишь о том, чтобы не разрыдаться. В глазах предательски колыхались слезы.


После звонка кабинет ожидаемо опустел. Увлеченные будущей борьбой за сосиски, одноклассники не обратили внимания на съёжившуюся за партой Лену. Только Серега Лычагин легонько пнул Леночкин рюкзак, пробегая мимо.


Оставшись одна, Леночка не посмела встать из-за парты. Казалось, даже стены в классе смотрят на нее осуждающе. И откуда она взялась такая – неуклюжая, рыхлая, с тихим тоненьким голоском, больше напоминавшим мышиный писк. Чтобы заняться хоть чем-нибудь, Лена решила подготовиться к следующему уроку. Открыв потрепанный ранец, она достала учебник алгебры. Пальцы ощутили что-то холодное и склизкое. По учебнику растекалась желтоватая мутная жижа, тетрадь почти насквозь измокла, на дне рюкзака – соплеобразное месиво вперемешку с яичной скорлупой. Кто-то успел подложить в ее вещи сырое яйцо еще до начала уроков.


Снег перешел в метель. Мириады снежинок, словно испуганные дети, забывшие дорогу домой, метались – вправо-влево, верх и вниз. На секунду Лене показалось, что уже и она сама не знает точно, где земля, а где – небо.


Кое-как оттерев учебник носовым платком (тетрадь оказалась недоступна реанимации), она совсем по-детски хлюпнула носом и принялась внимательно изучать параболу на обложке. Мама говорила, что если хорошенько сконцентрироватья на каком-то объекте, можно избавиться от плохих мыслей. Парабола помогала. Она была похожа глубокое озеро, там – на дне (и на вершине одновременно) есть место, где можно спрятаться от постоянных подковырок, унижений и насмешек. Лена соскользнула в голубую прохладу, задержала дыхание, ухватилась за директрису параболы и начала спускаться к оси.


Неожиданно дверь резко распахнулась. В класс ввалился крепкий, коренастый Серега Лычагин с красивым, тихим Сашей Капустиным. Следом за ними продефилировали девочки: Маринка и Оля – высокие, по-юношески очаровательно-угловатые, источающие ароматы клубничного бальзама для губ, дешёвого дезодоранта и мятной жвачки.


- Тут воняет! – брезгливо скорчился Серега, - А знаете – почему?! Вон там крыса сидит и воняет!

Девочки засмеялись булькающим гулким смехом, так не вязавшимся с их подростковой грацией.

Лена приподнялась. Лицо ее покрылось некрасивыми красными пятнами. Хотелось что-то сказать, защитить себя, но из горла вырывался лишь приглушенный сип.

- Сейчас контроша будет. Не дай бог – завалю! Тебе – звиздец, - Маринка решительно тряхнула густыми вьющимися волосами

- Конечно, завалишь! Все завалят. Крыса же стуканула, что мы по решебнику ответы скатываем. Теперь математичка такого напридумывает, ответы – хрен, где найдешь, - Оля выступила вперед

- Я ничего не говорила Ирине Александровне, - прошептала Леночка

- Да еще бы! Скажешь ты правду! – Серега вплотную приблизился к Лене и замахнулся. Она зажмурилась. Но Серега размашистым ударом скинул с парты Леночкин учебник и пенал.

- Ребят, может, и, правда, не она, - подал голос Саша Капустин

- А кто еще? У нас все свои. До седьмого класса крыс не было. А как она пришла – так лажа началась, - настаивала Маринка, - Правильно, Серег. Ты ей еще леща поддай!

- Ага, она потом классной стуканет. Да и противно, только руки в дерьме пачкать.

- Ну и ссыкло! А я могу! – Марина подошла к Леночке и с силой дернула ее за ворот блузки.


Словно горошины - одна за другой посыпались на линолеум перламутровые пуговицы. В оцепенении Леночка стояла перед одноклассниками в блузке нараспах, ничего уже не соображая, пожираемая щетинящимся гавкающим пространством.

- Голая! – загоготали одноклассники - Стриптиз! Смотрите, Репина стриптиз показывает.


Леночка выбежала из класса, нелепо кутаясь в испорченную блузку. Зазвенел звонок. Мимо промелькнуло удивленное лицо Ирины Александровны, но Леночке было не до алгебры. Она свернула в туалет. В нос ударил кислый запах. Лена прижалась лицом к кафельной стене и бесшумно заплакала. Рыдать в голос она, кажется, не умела.


Вдруг тяжелая рука с алыми ногтями легла ей на плечо.

- Коллектив, девочка моя, дело такое. Как звери, ей богу, - Геральдина Петровна смотрела на нее внимательными темными глазами.

- Я не…- промямлила Лена

- Ой, да что ты объясняешь. Про решебник Маринка настучала, неужели не понятно? - даже пребывая в полуобморочном состоянии, Лена изумилась жаргонизму в речи Геральдины Петровны, - решила выслужиться перед классной. Ирина Александровна ваша давно стукачей привечает. А я тебе совет дала хороший. Только сама не справишься.

- Совет?

- Покорми их, - Геральдина Петровна торопливо сунула в ладошку Лены горсть тыквенных семечек, - Покорми. Я тридцать лет тут работаю. Коллектив, мать его. Подстраиваться надо. Меняться. Покорми. Они это любят.


Геральдина Петровна посмотрелась в зеркало, сморщила нос и поцокала языком. Ни сказав больше ни слова, она удалилась, ловко балансируя грузным задом в узком пространстве девичьего туалета.


Леночка, не возвращаясь в класс, спустилась в гардероб. Одевшись, она прошмыгнула мимо безразличного охранника, и затрусила домой. Глаза, привыкшие к искусственному скудному освещению, слезились. Снег прекратился, было морозно и пронзительно ясно, будто кто-то выкрутил резкость и - черные стволы деревьев, дорожка, посыпанная песком, вороны, смешно поджимающие озябшие лапы – все это стало казаться вдруг нарочитым, обжигающим, едким.


Мама что-то готовила, когда Леночка вернулась. Обеспокоенно посмотрев на Лену, мама ничего не спрашивая (что с блузкой, где рюкзак – это все потом, потом), одним движением засунула ей подмышку градусник. Температура под сорок.


Уже, закутанная в одеяло, лежа в полумраке маленькой уютной детской, Лена неумело что-то врала, мол, упала на переменке – возвращаться в класс было стыдно. И вот – прибежала домой. Мама, конечно, ей не поверила. Взволнованная, бледная, и оттого казавшаяся еще более красивой, она тонкими пальцами набрала телефон врача, потом звонила еще куда – то и ругалась, отчего у Леночки вконец разболелась голова.


Доктор – крупный и усатый здоровяк пришел спустя час. Пока мама взволнованно перечисляла жалобы, тот внимательными темными глазами смотрел на Лену. Леночке вдруг показалось, что необходимости в осмотре уже нет, доктор все знает. Однако врач внимательно прослушал Ленины легкие, попросил Леночку открыть рот, посветил фонариком ей в глаза. Покачав головой, доктор сел писать рецепт.


- Ангина,- сказал он и поцокал языком. Домашний режим и обильное питье. Несите документы – оформляем больничный.

Пока мама ушла за документами, доктор сунул Лене что-то под подушку.

- Ты их покорми, девочка. Они любят.

Леночка уже знала. Там – тыквенные семечки.


Весь вечер Леночка пролежала в полубредовом состоянии. Порой ей казалось, что стены пульсируют и дрожат, иногда же, напротив, все вокруг застывало в какой-то ужасающей мертвой статике. Порой она явственно слышала возню и шуршание – казалось, внутри стен поселились полчища хитиновых перешептывающихся насекомых, но через мгновение мир погружался в плотную довлеющую тишину.


Когда, уже ближе к полуночи, мама заглянула в детскую – Лена погрузилась в тяжелый болезненный сон. Мама положила ладонь на лоб Леночки – температура снизилась. Немного успокоившись, она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.


Открыв глаза, Лена не сразу поняла, что перед ней щетинясь грязной жесткой шерстью, сидит крыса. Сначала Леночка ощутила что-то колкое и холодное на щеке – крысиная лапка влажными грабельками царапнула ее по лицу. Странное шизофреническое ощущение правильности происходящего, притупило страх.


Она села на кровати, ступнями почувствовав ворсисто-кожаное месиво – сотни крыс окружали кровать. Спертый запах помоев, экскрементов и гнилостного крысиного дыхания наполнял комнату. В этом нервном кишении взгляд Леночки фрагментами выхватывал извивающиеся мясистые хвосты, янтарно-желтые зубки в разверзшихся пастях. Жесткие крысиные тушки назойливо терлись о Леночкины икры, сладострастно покусывали ногти на ногах, попискивая требовательным ультразвуком.


- Хватит, - неожиданно твердо сказала Лена, - я вас покормлю. Понятно?!

Писк затих. Крысы замерли в ожидании, уставившись на Леночку красными блестящими глазами.


Лена достала из-под подушки кулек тыквенных семечек, принесенных доктором. Трапеза началась. Она кормила и кормила крыс, ставших вдруг послушными и робкими словно кролики. В экстатическом возбуждении, Леночка пригоршнями сыпала семечки в центр кишащей массы, по семечку – в протянутые подрагивающие лапки, по семечку – в маленькие плотоядные пасти. Прошло, казалось, несколько часов. Кулек с семечками, по счастью, опустошался крайне медленно. Кружась, в восторге вокруг голых Лениных ног, крысы повизгивали от удовольствия.


- Всем достанется. Ведите себя прилично. Мы же коллектив, - приговаривала Лена, уже начиная чувствовать усталость.


Боковым зрением Леночка увидела слабую прожилку серого цвета на черном бархатном небе. Скоро утро. Запустив руку в кулек с семечками, Лена обнаружила, что тот пуст. Вдруг раздался жалобный утробный писк, дверь в комнату тяжело открылась и в проходе показалась огромная крысиная морда, почти лысая, испещренная застарелыми, покрытыми коростой, ранами. Это животное было намного крупнее остальных и по размеру больше напоминало упитанную таксу. Крыса, прихрамывая, медленно побрела к Леночке, ощерилась и тоскливо заскулила. Лена вспомнила, что горстка тыквенных семечек - тех самых, что дала ей Геральдина Петровна, осталась в кармане школьных брюк. Брюки неуклюже висели на спинке стула, Лена просунула руку в карман. Да! Семечки были тут. Она без промедления высыпала все угощение в пасть последней крысе, и та в блаженстве замурлыкала, пошевеливая длинными черными усами.


- Теперь уходите! – приказала Лена. Крысы покорным живым потоком покидали комнату. Леночка, измученная болезнью и внезапным банкетом, упала в кровать.


Лена проснулась ближе к обеду. Она чувствовала себя превосходно, болезнь отступила.

- Знаешь, я и не ожидала, что ты так быстро поправишься, - сказала мама, вручая Леночке чашку крепкого густо-коричневого чая.

- Я как будто бы заново родилась, - весело ответила Лена, - Но, если разрешишь, то на занятия еще несколько дней ходить не буду. Доктор рекомендовал, помнишь, мам?

- Леночка, тут без вопросов. Сидишь дома до понедельника. Не хочу тебя расстраивать, но мне звонили из школы. Там что-то такое произошло, что-то ужасное. В общем, на неделю в городе карантин. Школа не работает.

- Ужасное?

- То ли бешенство, то ли нашествие крыс. Средневековье какое-то, ей богу, - мама сокрушенно всплеснула руками, - Я в магазин. Затарюсь продуктами – мало ли что. А ты отдыхай. Телевизор не смотри.


Как только входная дверь закрылась, Леночка нажала на пульт. Вкл. Выпуск новостей. Интересно.


- В городе регистрируются нападения крыс на людей. Каким образом агрессивные грызуны попали в квартиры – предстоит выяснить. На данный момент зафиксировано три таких случая. Жертвы нападения – дети. Рано утром пострадавшие были доставлены в реанимацию, все они учащиеся 502 гимназии Фрунзенского района. Один ребенок, девочка двенадцати лет находится в критическом состоянии. Сейчас медики делают все необходимое для стабилизации состояния пострадавшей. В будущем будет необходима пересадка кожи лица.


На кадрах - машины скорой помощи. Суета. Искривлённые в брезгливом отчаянии, лица знакомых и родных. Медики везут каталки. Щепетильные журналисты не называют имен, не показывают лиц пострадавших.


Выкл.


Лена сладко потянулась. Подошла к окну и задернула шторы. Наконец можно и полюбоваться. Она обернулась через плечо – замечательный, мощный, иссера-серебристый в тонких красноватых прожилках хвост, тянулся от копчика до самых пят.


Леночка удовлетворенно поцокала и поставила на плиту чайник.



Написано для конкурса "Тыквенные семечки". Но поскольку правилами это не возбраняется, хочется поделиться рассказом и здесь)

Показать полностью

Сынок

Клиника опустела. Пухлые кожаные диванчики, горшки с замысловатыми цветами по углам просторной приёмной, блестящая стойка администратора погрузились в тихое ожидание будущего дня.


Екатерина Ивановна сняла серебристый увесистый бейджик с гравировкой «Ледова Е.И. врач-невролог высшей квалификационной категории» и поморщилась – две точки над «е» в фамилии потерялись. Лёдова каждый вечер досадливо изучала бейджик словно надеясь, что чудесным образом буква ё наконец отвоюет свое законное место. Она прошлась по кабинету, сунула сухие шершавые пальцы в карман белого халата. Нащупала сигареты. Захотелось курить. Екатерина Ивановна с тоской поглядела в окно.


Октябрьский вечер склизкой жижей растекался по городу. Детская площадка, обычно раздражавшая гомоном и скрипом старой карусели, опустела. Меланхоличная хрущёвка, напротив клиники, принимала в свою утробу припозднившихся жильцов – серые фигурки людей торопливо прижимали бляшки ключей к домофону и ныряли в подъезд – скорей из промозглых сумерек в уют светлых душных кухонь, к булькающему борщу, продавленному дивану, к теплым пузатым котам. Кота у Екатерины Ивановны не было, варить борщ она не умела, зато с удовольствием бы завернулась в одеяло, выпила кофе и полистала незамысловатый детектив.


Она выглянула в холл и обратилась к девушке за стойкой администратора.

- Света, я пойду потихоньку!

- Екатерина Ивановна, тут мужчина ждет, - Света закатила глаза и многозначительно кивнула вглубь холла, - говорит, что записывался. У меня не отмечено. Переписать на другой день?

Екатерина Ивановна обвела взглядом холл. Действительно, на диванчике для ожидающих приема пациентов сидел, весь какой-то сжавшийся мужичок в мятом потрепанном пальто. Он с надеждой уставился на доктора.

- Вы точно к неврологу? У меня не отмечено, – прогнусавила Света, - Там во втором кабинете уролог еще на месте. К нему пациент записался и не пришёл. Может, вам к урологу, а?

- Я к неврологу, – прошелестел пациент и опустил голову, - проверьте еще раз – Куликов Семен Борисович, 1975 года рождения.


Екатерина Ивановна с тоской взглянула на гостя: засаленные седеющие волосы, подрагивающие пальцы, искусанные ногти, на ботинки кусками налипла бурая грязь. Профессиональное чутье подсказывало – товарищ не за справкой в бассейн пришёл.

Рука в кармане белого халата ухватила тугой нежно-оранжевый фильтр и вытянула из пачки сигарету – сразу после приема, сразу после приема.

- Проходите в кабинет

Пациент уселся в кресло и прикрыл глаза. Екатерина Ивановна распахнула окно. Запахло влажной листвой, подгнивающими колючими ежиками каштанов, первой стеклянной изморозью на лужах.

- Жена. Умерла. Разбилась в аварии автомобильной

Все понятно, - сообразила Лёдова, - мужичку бы к психиатру за антидепрессантами, - Потеря близкого – тяжелое испытание, - дежурно посочувствовала она

- Это год назад случилось. Ничего не поделать. Проблема. Она в другом. У нас сын остался. Саша. Девять ему. В школе учится. Сынок мой. Пока учится. В третьем классе. Сашка, вообще, хорошист. Был хорошист. Но вот после аварии, как это называется – стресс у него. Я не разбираюсь. Он, в общем, стал…эээ…глупым. Ничего не запоминает. Задачу решить не может. Таблицу умножения. Забыл. А мы учили, - пациент, словно выталкивал из себя слова, сгустки звуков повисали в воздухе и шлепались в сознание Екатерины Ивановны плотными кусочками желе.

- Это, безусловно, настораживающая симптоматика, - Лёдова покосилась на карту пациента, - Семен Борисович, но я не могу сделать ни малейшего вывода о состоянии вашего ребенка до тех пор, пока его не увижу. Более того, необходимо не только учитывать травматические переживания мальчика, но и изучить результаты анализов, сделать энцефалограмму в конце концов.


Екатерина Ивановна откинулась на спинку кресла и машинально пригладила густые рыжие волосы, своевольно выбившиеся из-под заколки. Как ни велико было желание сию минуту отправиться домой – жалобы странного пациента ее насторожили. Незадачливый отец, кажется, и не представлял, насколько срочно мальчику нужна квалифицированная помощь. В профессиональных делах Лёдова славилась скрупулёзностью, граничащей с дотошностью.

- Ему мама нужна, Екатерина Ивановна. Вот какие дела, - Семен Борисович поднял на доктора мутные глаза

- Вам необходимо привести ребенка на прием. Все, что вы рассказываете. Это очень серьезно.

- Я не могу, - пациент пошел красными пятнами, - мальчик очень боится больниц. Вы не представляете. Он будет кричать. Что с ребенка взять? Ему мама нужна. Мама ему и уроки делать помогала. А теперь…

- Подумайте, как уговорить ребенка. Идя на поводу его страхов, вы усугубляете ситуацию.

- А, может, мы придем к вам домой? Вы же недалеко живете. На Лермонтова?

Екатерина Ивановна опешила. Шизофреник, - промелькнула мысль, - и знает, где я живу! Она встала и, пятясь к выходу, переспросила:

- Ко мне?!

- Ну да. Как бы в гости. А вы его посмотрите. Так. Между делом. На Лермонтова, 42, квартира 15, номер домофона 184, - Лёдова с ужасом осознала, что только что услышала свой точный адрес, - Мальчик он хороший. Хороший, - пациент напряженно смотрел на Екатерину Ивановну. Вид у него был явно ненормальный.

- Это невозможно. Семен Борисович, сейчас прием закончен. Денег не надо, я предупрежу администратора.


Екатерина Ивановна выскользнула за дверь. В холле было пусто. И тихо. Равнодушно моргали люминесцентные лампы. Большие часы с выпуклым стеклом легким похрустыванием возвестили о конце рабочего дня, девять вечера – клиника закрывается.

В растерянности посмотрев по сторонам, Екатерина Ивановна решила набрать номер Светланы. Почему это Светы нет на рабочем месте? – раздраженно возмутился внутренней голос. И добавил уже жалобно: Когда она так нужна! Не успела Лёдова разблокировать мобильный, как тот пронзительно заголосил – незнакомый номер.

- Мама! Мама! Я получил двойку! – детский голос звучал механически. Словно принадлежал говорящей кукле.

- Вы…ты ошибся. Я не мама

Но звонивший завершил разговор. Лёдова с ужасом уставилась на экран мобильного. Этот звонок. Просто глупая случайность, по большому счету. Однако Екатерину Ивановну захлестнула волна отчаянья.

- Я не мама, - тихо проговорила она


Мамой Лёдова так и не стала. Все откладывала. Училась долго. Лучшая студентка на курсе. Дальше - работа. Не до того. И вот – переспевший сорок-пятый октябрь. Темно-зеленые обнаженные стволы яблонь сладострастно вонзают ветви во влажную мякоть осеннего неба. Лежат под ногами в парках последние: красивые ладные румяные яблочки и мягонькие подгнивающие уродцы. Плодов больше не будет. Жди весны. Эсхатологическое осознание себя конечной, не давшей заветного яблочка и выброшенной из цикла вечных вёсен, плескалось в Екатерине Ивановне тягучей кисельной депрессией с редкими приступами ажитации на фоне самолечения коньяком.


Света, внезапно материализовавшаяся у стойки администратора, протянула Екатерине Ивановне пухлую папку с картами пациентов, - Вот, на завтра полная запись. Вам плохо? – заволновалась она, заметив, как дрожат пальцы Лёдовой

- Всё в порядке. Света, я тебя искала. Там пациент…Он не по моему профилю. Денег не надо, пусть обратится в другую клинику.

Света нахмурилась

- Какой пациент?

- Куликов

- Куликовых сегодня не записано. Вы же знаете, у меня все четко.


На ватных ногах Екатерина Ивановна вошла в кабинет. Никого. Если, Семен Борисович лишь галлюцинация, рожденная в союзе хронической усталости и легкого (еще успешно скрываемого) алкоголизма, то грязь от его ботинок на стерильно-белом ламинате определённо была реальной.


Домой Екатерина Ивановна вернулась на такси. Она закрыла дверь на все обороты замка, подергала ручку, и убедившись в собственной безопасности, взяла было телефон, чтобы позвонить в полицию. Но домашняя обстановка, долгожданная сигарета и рюмка коньяка рассеяли тревожные мысли.


Лёдова решила не суетиться и поскорей забыть о случившемся. Она долго стояла под душем: горячая, почти обжигающая, вода, струилась по рыжим волосам, веснушчатым плечам, худым рукам, бледным бедрам, икрам, обтянутым голубичным кружевом вен.

Разомлевшая и совершенно умиротворенная, она дотащилась до кровати, завернулась в плед и уснула.


Екатерина Ивановна проснулась от тихого жалобного стона – плач или тоскливый вой раздавался как будто бы совсем близко. Лёдова попыталась шевельнуться, и только почувствовав собственное тело, осознала - стонет она сама. Поежившись от противного ощущения потери контроля над собой, Екатерина Ивановна полежала с минуту, размышляя – сможет ли она снова заснуть до утра. За окном было еще темно, но сон не шел. Вдруг на тумбочке рядом с кроватью булькнул сообщением телефон.


Лёдова потянулась к мобильнику, скорее для того, чтобы посмотреть время, ночные смски ее не удивляли – иногородние пациенты часто отправляли сообщения вот так, среди ночи, забыв сверить местное время с московским.


МАМА, Я НЕ МОГУ РЕШИТЬ ЗАДАЧУ. ПОМОГИ.


Екатерину Ивановну словно шарахнуло током. Она села в кровати и, как маленький ребенок, которому приснился кошмар, обхватила холодные ноги. В грудную клетку долбило сердце, ставшее вдруг огромным и тяжелым.

Снова смска. Номер не определяется.


МАМА, Я ПРИДУ. СКОРО.


Екатерина Ивановна закрыла лицо шершавыми холодными ладонями. Мысли мелькали беспорядочными всполохами. Что это? Розыгрыш? Ошибка? Может быть, какой-то рассеянный ребенок случайно ошибся цифрой в номере телефона и теперь вместо мамы писал сообщения ей? В три часа ночи? Нет. Лёдова знала, что адресат жутких смс именно она и никто больше.

Телефон вибрировал и низкочастотно жужжал, словно в него вселился дьявол, то и дело загорался экран:


МАМА, Я ИДУ

МАМА, Я НА ЛЕРМОНТОВА

МАМА, Я У ДОМА

МАМА, Я ТУТ – последнее сообщение Екатерина Ивановна не прочитала.


Она словно в кататонии застыла посреди прихожей, уставившись на входную дверь. За дверью что-то еле-слышно скреблось и перекатывалось. Медленно опустилась дверная ручка – как будто осторожный домушник проверял – не улыбнется ли ему удача в виде рассеянных хозяев. Нет. Она помнит, как крутила дверной замок. Заперто. Шум в коридоре затих.

Снова завибрировал телефон


МАМА! ОТКРОЙ!


Но и это сообщение Екатерина Ивановна не прочла. Она стояла на кухне и пила коньяк, губы ощущали прохладу бутылочного стекла. Налить в рюмку не получилось – руки ходили ходуном.

Она пила и словно наполнялась густым жаром, распирающей изнутри горячей едкой иррациональной нежностью.


Сынок, - проворковала Екатерина Ивановна. Засохший побег схороненной материнской любви вдруг разом налился кипучим соком и зацвел ароматными плотоядными цветами. Стало душно. Снова негромко постучали. Лёдова размеренным шагом подошла к входной двери и поднесла руку к замку. Остекленелым взглядом она смотрела на свою же ладонь, поворачивающую рычажок затвора. Всего четыре оборота. Первый. Второй. Третий. Чет…


Екатерина Ивановна вдруг отпрянула. Стряхнув странное оцепенение, она поспешно прокрутила замок обратно.

Стоило ей это сделать, как раздался резкий крик, дверь сотряслась от ужасного удара. Еще один. И еще.

Экран телефон загорелся


- ОТКРОЙ! СУКА!


Но это сообщение Екатерина Ивановна не прочитала. Она смотрела в глазок.

Низкорослый мужчина, в перепачканном грязью пальто. Она сразу узнала Куликова. Безумным взглядом недавний пациент уставился на Екатерину Ивановну, словно знал, что она совсем рядом. Секундное затишье сменилось истерическим припадком. Куликов рычал, царапал лицо грязными ногтями и бился в дверь. За его спиной, облокотившись о стену, тихо сидел мальчик. Лет девяти. Белокурые пряди топорщились в разные стороны, кожа на лице вспучилась, кое-где обнажив кости черепа, из глазниц, еще не до конца изъеденных насекомыми, сочилась мутная жижа. Руки безвольно раскинуты по сторонам. На тощей шее аккуратно повязан синий галстучек.


Лёдова заорала. Она орала, кажется, всю ночь, а, может быть, всю оставшуюся жизнь или целую вечность. По крайне мере, так ей казалось, когда сидя в отделении полиции, Екатерина Ивановна давала показания. Горло саднило, не помогал ни горячий чай ни ядреные ментоловые леденцы, заботливо предложенные Светой.

- Ты же сказала, что никаких Куликовых не записано? – прохрипела Лёдова

- Ну да, так и есть. По записи не было. А то, что он сам припёрся, так это не моя ответственность. Я сразу поняла, что этот не заплатит. Не заплатит, значит – не было! – железная логика Светы отбила у Екатерины Ивановны желание спорить.


Лёдова сидела напротив следователя. В отделении полиции она провела не меньше трех часов, но до сих пор не могла восстановить картину произошедшего. Следователь скучным голосом говорил с кем-то по телефону:

- Гражданин Куликов летом текущего года попал в аварию с сыном. Сын погиб. Куликов спятил. Неделю назад раскопал труп сына. Труп прятал на съемной квартире. А в свободное время бегал по городу, одержимый идеей найти эээ…ребенку мать. Нашел Лёдову Е.И., она врач. Выследил, как гражданка Лёдова возвращается с работы. Узнал адрес, - тут следователь замолчал и подошел к окну, - А что делать? Заковыристо, конечно, получилось. Мальчика закопаем обратно. Куликова будем лечить. До связи.

- А ребенок? Мне мальчик звонил, просил с домашним заданием помочь, - Лёдова вопрошающе посмотрела на следователя.

- Екатерина Ивановна, - по-канцелярски спокойно разъяснял следователь, - Я же вам говорю. Сумасшедший он. Шизики самые изобретательные. Программу он какую-то голосовую нашел, модификатор голоса. А эта программа хоть детский, хоть женский, хоть черта лысого голос состряпает. Слетел с катушек человек. Вам ли не знать? В смысле, вы же с такими имеете дело?

- Это больше по психиатрии.

- Ну, в общем, сейчас идите домой. Будьте в доступе, - тут Лёдовой показалось, что следователь строго на нее посмотрел, - но главное, помните, что Куликов изолирован, для вас опасности не представляет. Соседей поблагодарите – если бы они не вызвали полицию, он бы вам дверь совсем раскурочил.

- Куликов говорил, что жена у него разбилась в аварии.

- Екатерина Ивановна, а если пациент вам рассказывает, что его инопланетяне похитили, вы тоже на слово верите? – усмехнулся следователь, - жена у Куликова умерла сразу после рождения их общего сына. Самоубийство. Постродовая депрессия и все такое. В первый же день после выписки из роддома сиганула с десятого этажа. И записку оставила - в моей смерти прошу винить сына Сашу. Не справилась с материнскими обязанностями.


Екатерина Ивановна медленно шла по влажным листьям. Еще утреннее небо гудело ультрамарином. День будет солнечным. Мимо весело прогремел трамвай. Город заполнялся запахами, звуками, красками и ощущениями. Ошалевшая от кошмарной ночи, балансирующая между реальностью и сном, Екатерина Ивановна не услышала, как в кармане пальто щелкнул телефон. Новое сообщение: «МАМА?»

Сынок Авторский рассказ, Длиннопост, Мистика, Мальчик, Текст
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!