CarrieBlanche

Комната завибрировала от громоподобного храпа, а расслабившаяся рука выронила огрызок сосиски.

— Шлендра ты помойная, — зашептал старушечий голос.

Из-под отекших век Лидка наблюдала смутный силуэт, что голыми руками стряхивает рвоту с подушки на пол.

— Хрен тебе, а не квартира, поняла? Пропьешь, как пить дать, пропьешь, — Лидина мать шерудила руками по полу, бессмысленно собирая блевотину в кучу. Она бранилась и ругалась, обзывая дочь по-всякому, — Все на Генку переписала, уж он-то путный. А ты — дура-проститутка. И Дашке твоей доля достанется. Хоть чего-то получит с материнской стороны. А то ты, кроме хрена пососать, ничего и предложить-то не можешь.

Лидка хотела послать мамашу в дальний фаллический путь, да только сил не было рта раскрыть, так и слушала молча оскорбления. А затем Ангелина Петровна, обтерев склизкие руки об халат, уткнулась носом себе в локтевой сгиб:

— Ох, да за что же мне такое? О-о-ой!.. Да чем же заслужила-то?.. Да заслужила, значит! Сама виновата. Виновата-а-а!

Мать зашлась в громком рыдании, которое так раздражало, ведь в эти редкие минуты, когда та оплакивала дочкину загубленную судьбу, Лида испытывала нечто похожее на угрызения совести и даже… жалость к старой женщине.

Тем временем, мать продолжала громко всхлипывать и причитать, как на похоронах. И эти горестные ахи и вздохи так больно били по ушам, что Лидка ощущала, как в тяжелой голове что-то неприятно вибрирует.

Не выдержав напряжения, Лидка широко распахнула глаза. На сей раз по-настоящему.

На коже вокруг губ растрескалась засохшая рвота. Всю подушку угваздала, ещё и на пол перелилось. В нос ударил кислый, резкий запах желудочного сока, и Лиду снова затошнило.

Комната окунулась в полумрак, наступил вечер.

На заблеванную подушку упало грязное шмотье. Для маскировки. Не дай бог, эта увидит, не видать Лидке двух тысяч, которые она собралась у матери выпросить в качестве откупа. Мол, два косаря гони, а меня еще неделю в доме не будет. Сегодня ведь пенсия.

Лидка прислушалась, не в кухне ли хозяйничает старая сука. Вроде тихо. Она вышла в коридор, дверь в комнату матери закрыта, а через рифленое окошко видно блики телевизора.

— Ес-с.

Женщина шмыгнула в ванную, вымылась, причесалась, прибрала срам в комнате да приоделась в чистое.

Перед дверью в «мегерную» помедлила, даже дыхание задержала, так волновалась, а затем, сделав над собой усилие, нырнула к старухе в комнату.

— Привет, мам… — старалась произнести, как ни в чем не бывало, но сиплый голос, который

она старалась сделать как можно тоньше, пропал к середине фразы.

Кудри в химической завивке разметались по подушке, голова даже не пошевелилась в Лидкину сторону. Игнорирует, как обычно.

— Мам, это… Я ухожу. Дашь денег немного?

Ангелина Петровна лежала неподвижно, и, как показалось Лиде, уставилась в голубой экран.

Тощие ноги с острыми коленями понесли Лидку неуверенным шагом вглубь комнаты, чтобы мать ее точно увидела.

— Ма-а-ам, — Лидкина тощая рука потормошила мать за плечо. Твердое и холодное, — Ма-ам… Ты дышишь вообще?

Она бросилась к выключателю, и после того, как холодный, тусклый свет одинокой энергосберегающей лампочки лениво разлился по комнате, Лида увидела мертвенно бледные руки матери, оканчивающиеся синевой на пальцах и ногтях.

— Ма-а-м, — звала дочь. Она уже все поняла, но вот верить отказывалась.

Меж тем ее тело, отреагировав на стресс, затряслось, задрожало, голова закружилась, а ноги подкосились, и Лидка рухнула на колени возле кровати.

Мертвое лицо матери выглядело умиротворенным, будто спит, но Лидку оно пугало. Какой-то суеверный страх заставил дочь отползти подальше, а потом и вовсе сбежать к себе в комнату, постоянно оборачиваясь.

— Господи, а вдруг встанет?

В голове мелькнула картина, как мертвая мать, медленно, на негнущихся ногах появляется в проходе, злобно смотрит на непутевую, ненавистную дочь и… А что «и»? Одного материного появления достаточно, чтобы Лидка тут же померла от страха. Она больно ущипнула себя за ляжку, чтобы отогнать тупую панику.

Нужно было что-то делать, кому-то звонить, вызывать, но кого? Совершенно растерянная, дезориентированная, она на автомате ткнула пальцем в последний набранный номер.

— Да? — прохрипел пьяный голос.

— Борь, у меня… у меня мама померла, — завыла Лидка, вытирая слезы.

****

Неугомонные, нервные пальцы кое-как удерживали сигаретный фильтр, который едва попадал в рот. Темнота на улице казалась густой и осязаемой, ее не могли развеять даже уличные фонари.

Ветер подхватывал редкие, русые пряди, тронутые сединой, и бросал Лиде обратно в лицо. Стоя на балконе с сигаретой, она все время оборачивалась назад. В конце концов, ее мать терпеть не могла, когда Лидка курила.

Из-за угла дома показался знакомый силуэт — Борька, откликнувшись на зов помощи, спешил на подмогу. Он громко шаркал своими сланцами, обутыми прямо на носки, а затем скрылся под козырьком Лидкиного подъезда.

— Ну, чего тут у тебя? — спрашивал Борька, оперевшись об дверной косяк.

Лидка, всхлипывая, что-то громко затараторила, и голос ее эхом прокатился по подъезду. Тогда гость резко толкнул скорбящую в плечо и приложил палец с вытатуированным синим перстнем к губам.

— Тихо ты! Че орешь на весь подъезд? Где она?

— В комнате у себя.

Лидка заперла дверь, а Борька скрылся в комнате матери.

— М-да, — тихонько молвил он, а затем чиркнуло колесико зажигалки.

Окутанный клубами сигаретного дыма, мужчина вышел от покойной.

— Ты чего куришь здесь? — возмутилась Лидка.

— Так ей какая уже разница, ты же здесь теперь хозяйка.

Лидка прильнула к впалой мужской груди и разрыдалась.

— Помянуть надо бы, — Борька, сидя на кухонной табуретке перед столом, тушил бычок об первую попавшуюся чашку, — Есть чем?

Выпучив красные глаза, Лидка затрясла своей головой в знак отрицания, но почувствовала острое желание накатить от души, стакан водки целиком бы опрокинула. По телу пробежала дрожь предвкушения, словно ее организм только что осознал, как долго в нём отсутствует такая важная, жизненно необходимая составляющая как алкоголь.

— У нее пенсия сегодня должна была прийти на карту, — Лида намеренно не называла мать матерью, чтобы не разрыдаться снова. Однако, вместе со скорбью по телу разливалась ещё и странная теплота. И звалась она — свобода, нашептывающая: «Теперь ты здесь хозяйка».

— Знаешь, где карта-то лежит? Я схожу за водкой.

— Так надо вызывать кого-то, Борь! Чтобы ее забрали!

— Забрали… — воздух со свистом выходил из широких ноздрей, — Это все денег стоит! Щас они у тебя запросят. А есть ли у тебя столько-то?

— Ну, пенсия на карте…

— И сколько там?

— Я не знаю. Она мне никогда не говорила, — Лидка пожала острыми плечами.

Борька вздохнул, словно прикидывая:

— Ну, считай, тыщ тридцать, и то в лучшем случае. Один гроб стоит пятнадцать! Потом труповозка, грим, место на кладбище, копателям заплати, поминки устрой. Даже если уложишься, с чем потом сама останешься?

— Я не знаю, — Лидка в полном замешательстве зарылась лицом в ладони.

— Не реви!

Давай карту ищи, я схожу за водкой, потом подумаем. А то на сухую голова хуже работает.

****

Лидка схватила Борьку под руку, одна бы она там ни за что не осталась, потому навязалась с ним. Потоки весеннего ветра сдували траурный смрад из души женщины.

Вот идут они сейчас по улице, словно парочка. Должно быть, после всего, что между ними было, когда она пропадала в его квартире два дня, они теперь действительно могут считаться парочкой. Женские пальцы теребили вязаную ткань старого Борькиного свитера, а затем взгляд упал на собственные джинсы. Даже чистые они выглядели как грязные, настолько потрепала их жизнь. В кармане лежала заветная карточка, и ей думалось, как здорово было бы потратить деньги на новую одежду. Для неё и для него. И тогда не выглядели бы они сейчас как два бомжа.

Лидке скоро должно исполниться тридцать восемь, а она все не замужем. Точнее, разок она там побывала, но не понравилось. В школе Лидка была гадким, прыщавым утенком. Нескладная и толстая. И комплексы ее росли пропорционально «ушам» на ляжках. А вот к институту расцвела да распустилась, как дикая орхидея. Парни табунами ходили, приглашали выпить-закусить, потом танцы-обниманцы, а там уж понятно, что. А Лидка, словно и не знала слово «нет». Так нравилось ей крутить хвостом, абсолютно не отдавая себе отчет, что те самые парни говорили о ней за спиной.

Одна маменька пыталась раскрыть глаза, называя дочку шлюхой-проституткой, встречая ту утром помятую, в изодранных колготках да с таким выхлопом, что цветы вяли.

Поэтому когда за Лидкой начал ухлестывать очкастый интеллигентишка старше Лидки на добрых восемь лет, маменька приказала: «Бери, дура, а то никогда больше с таким послужным списком замуж не выйдешь!»

И Лидка взяла. Четыре долгих, мучительных года она изображала из себя примерную жену, терпела скучный секс, преснее церковной просфорки, успела родить дочь, которую муж назвал Дашей, сидела дома, поддерживая быт, а потом от скуки запила. И вот тогда понеслась канитель.

Подружки, портвешок, новые мужчины. Иной раз посолиднее да побогаче Лидкиного муженька. Потому она не сильно-то и расстроилась, когда тот дал ей пинка под зад и выгнал из дому в родную обитель. В привычный цикл из гульбищ добавилось ещё кое-что. Подружки, портвешок, новый мужчина и… аборт. Никому не нужен был ребенок от Лидки, собственно, как и брак. Так, выпить, погулять, покувыркаться и обратно к жене. Или искать новую Лидку. И та от горя и ненужности прикладывалась к бутылке с новой силой, забывалась в новых объятиях.

Вот так и пролетели годы. Алкоголь и возраст забрали былую красоту, высушив Лидкины тело и лицо. Денег у неё сроду не водилось, довольствовалась подачками от мамы. И все искала, кто б мог содержать такую королевну, пока планка не опустилась до Борьки Сизого — сижавого алкаша, вора и, как поговаривали, убийцу.

Борька был похож на Илью Олейникова из старой передачи «Городок». Те же карие глаза, усы, и темные волосы. Только у Лидкиного очередного избранника те самые пряди неопрятно торчали во все стороны, окаймляя блестящую лысину по середине.

Пара прошаркала к витрине с крепким алкоголем, и Лидка водила глазами по дешевой водке, пытаясь углядеть, какая по акции, но Борька лишь недобро посмотрел на спутницу:

— Ты мать собралась дешевой водкой поминать?

— Ой, точно, — произнесла Лидка, ведь действовала по привычной схеме. А сейчас только что вспомнила, зачем вообще сюда пришла.

Борька схватил бутылку дорогущего для них обоих коньяку за почти шесть сотен и протянул спутнице:

— Таким вот надо, — а затем схватил еще одну, — Это чтобы второй раз не бегать.

После Борька навалил в тележку самых разнообразных закусок под ошалевший Лидкин взгляд — у нее бы кусок в горло не полез при мысли, что им придётся уминать все это, пока в соседней комнате лежит покойная. Однако вскоре она поймет, как сильно ошибалась.

— Ну, помянем, — с напускной скорбью произнес Борька, сидя у Лидки в кухне. Ходящая ходуном рука приподняла стопку и быстро, чтоб не разлить, опрокинула содержимое в усатый рот.

— Помянем, — шепотом вторила Лидка и скуксилась, словно младенец, собираясь заплакать.

Как только опустевшие стопки практически в унисон стукнули по столу, Борька принялся наполнять их по новой, чему Лидка была благодарна, ведь ее тело и душа отчаянно требовали добавки.

Снова выпили.

Лидкины мозги окутал привычный тягучий туман, дарящий легкость и нотку эйфории. В эти минуты все проблемы переставали существовать, все казалось пустяком. И она, отломив хороший кусок свежего хлеба, откусила от него и отправила туда же сразу несколько колес, нарезанных тоньше миллиметра, сырокопченой колбасы.

— Ну, чего делать-то будем? — спросила она.

Борька, свистя своим огромным носом, поднял вверх указательный палец, будто появилась идея, а, может, просто просил подождать. Он поднялся с кухонной табуретки, подтянул старые, чёрные брюки, которые были ему велики, и пошёл в комнату Лидкиной матери.

— Ты куда?

— Да подожди ты, — глухо метнул Борька.

Лидка подошла к проему в материнскую комнату, но зайти внутрь не решилась. Не хотелось ей ещё раз видеть мать мертвой. Тем временем из спальни доносились звуки возни. Борька что-то искал.

— Ага, нашел, — раздалось из комнаты под шелест бумаги.

Борька вышел, держа в руках конверт.

— Они всегда себе на похороны откладывают, — пояснил он, — и прячут под матрасом, чаще всего.

Лидка выхватила у Борьки бумагу, заглянула внутрь и охнула.

После третьей стопки Лидка, кусая ноготь, все смотрела на пачку денег. Девяносто шесть тысяч себе отложила старая. Что же ей на эти деньги оркестр заказывать да гроб в золоте?

— Вот на эти деньги уже можно что-то организовать, — приговаривал Борька, — Только… — он поморщился, покачал головой и замолчал, решив не договаривать.

— Давай, говори! Чего «только»?

Борька чавкнул масляным ртом, словно пробуя собственные слова на вкус, поднял пьяные глаза на Лидку и решительно произнес:

— Да жалко такие деньги на мертвых тратить. Думать о живых надо…

У Лидки защемило в сердце, ведь он высказал ее собственные мысли. Почти сотня тысяч лежала перед ней! И они должны были утечь, как вода, на бестолковые обряды, в руки пронырливых ритуальщиков, наживающихся на чужом горе. На эти же деньги надо было и материных прожорливых подруг кормить. Тех самых подруг, которые плевали матери в лицо, какая ее дочь подстилка и алкашка, ведь любимым занятием престарелых сплетниц было следить за чужими жизнями, выискивая грязь. Тех самых подруг, которые точно так же скоро сгинут вслед за матерью… Или нет? Мать-то ещё молодая была, семидесяти не стукнуло. Интересно, от чего она вообще умерла?

На Лидку нахлынула волна стыда, ведь она задалась этим вопросом только сейчас.

— Ну чего ты? Обиделась что-ли? — Борька положил руку Лидке на колено.

— Умный ты мужик! Все по делу говоришь, — Лидкина рука мягко улеглась на руку мужчины, — И как же я тебя раньше не замечала…

— Так я ж сидел.

Короткий смешок, вырвавшийся из женской глотки, перерос в волну нестройного двухголосого хохота, слишком громкого и неприличного для этой ситуации и этого места, но никто из них остановиться не мог. Коньяк делал свое дело. Лидкина жизнь продолжалась, а, может, вообще начиналась заново. И нужно было ее устраивать.

Первая бутылка подходила к концу, и внутри Лидкиного тела разливалась беззаботная теплота. Она все оттягивала и оттягивала тот самый момент, когда нужно было действовать, продлевая таким образом собственное удовольствие от распития коньяка и занимательной беседы.

Когда в голове женщины заклубился пьяный туман, слегка размазывая картинку в мозге, Борька произнес интересную фразу, которая заставила задуматься:

— Я слышал, что где-то в какой-то стране об умерших пенсионерах не заявляют. То есть вот человек умер, родственники тело прячут, и продолжают получать пенсию. Человек так и числится живым.

— Да ты что?

— Ага, представляешь. Ты бы могла мамкину пенсию каждый месяц получать.

Лидка усилием воли заставила сфокусировать пьяные глаза на собеседнике, нахмурила сотню лет нещипанные, бесформенные брови и задумалась. Как же было бы здорово — вот так вот коньячок хоть раз в месяц попивать, тратить денежки на себя-любимую, при этом ничего не делая. Не жизнь, а малина!

— А где обычно тела прячут? — вкрадчиво шепнула Лидка.

— А мне почем знать? Я там не был, — Борька пожал плечами, — Тебе зачем? Тоже так хочешь?

Лидка отпрянула от собеседника, словно обожглась. О чем она вообще сейчас думает?

— Ну и зря, — выдохнул Борька, — Мать твоя тебя ненавидела, ты сама говорила. Из дома гнала, на работу выпихивала. Тут… сам бог велел. Думаешь, она там на тебя сверху смотрит? Брехня все это, нет там ничего. Просто умерла. И после смерти может тебе такой вот подарок сделать, раз при жизни не могла.

Лидка сидела, раскрыв рот, во всём был прав ее собеседник, во всем. К тому же, кто-то рассказывал, что Борька сел как раз за убийство и разбой группой лиц. Подробностей никогда не спрашивала, кто ж любит о таком говорить, но сейчас вопрос, не спрашивая разрешения, вырвался сам собой.

— Борь, а ты… то есть вы… тогда человека убили?

— Ну?

— И он к тебе… во сне не приходил? Не мучал?

— А ты когда таракана или комара убиваешь, они к тебе не приходят?

Лидка затрясла жидкими патлами, а Борька продолжил:

— Вот и ко мне никто не приходил. Потому что нету там ничего. Люди — просто куски мяса, и все. Тем более, ты ж никого не убивала.

Лидка в раздумьях схватила из пачки сигарету и закурила, ее примеру последовал и Борька. Помолчали они маленько, как женщина вдруг нарушила тишину.

— А куда тело-то можно спрятать?

Карие глаза собеседника, похожие на панцири жучков, заметались по кухне и остановились на холодильнике. Полуоблысевшая голова кивнула в его сторону, и Лидка обернулась.

— Так не влезет же. Да и вдруг найдут?

Лидка обнаружила, как сильно после сигареты начал заплетаться язык, а Борька покрутил у виска и жестами начал показывать какую-то пантомиму, имитирующую удары молотка, как ей сначала показалось.

— Чего? — С искренним непониманием, выпучив глаза, спросила женщина.

Борька в ответ быстро соединил, а затем развел указательный и средний палец, словно показывая ножницы.

— Ты ее расчленить предлагаешь?

— Тихо ты, дура, в этих домах слышимость как в картонной коробке, — шепнул Борька заплетающимся языком, — На части ее поделим, в морозилку бросим, а ты потом по одной будешь на помойку выбрасывать. Только подальше от дома.

От осознания того, что предлагает ей Борька, тошнота подошла к глотке. Беззвучно хлопали короткие, светлые ресницы. Лидка в оцепенении разглядывала гостя и пыталась высмотреть, не шутит ли он? Или, может, обманывает, проверяет?

Борька, меж тем, не дождавшись ответа, оторвал свою вспотевшую задницу от табуретки, с сожалением посмотрел на не вскрытую бутылку коньяка, но затем отвернулся от неё с какой-то ноткой гордости и побрел в прихожую:

— Ну, нет, так нет, Лидка. Бывай. Вызывай, кого надо. Пригласишь на похороны.

— Стой, — шикнула Лидка. Она уже приняла решение, взвесив все «за» и «против» в промаринованной спиртом голове. Вспомнился и сон, в котором уже умершая мать говорила, что дочери ничего не достанется. Поэтому другого выхода не было. Вот вызовет сейчас Лидка труповозку, похоронит мать, отдаст все деньги. Тут же прилетит коршуном ее старший брат — Генка и даст пинка под зад, раз маменька ему квартиру оставила… И Дашке… Забытой много лет назад Лидкиной дочери, которая уже однажды, будучи взрослой барышней, кричала, что та ей не мать, и чтоб убиралась к черту. Так что либо с голой жопой на мороз, либо… Сделать один раз грязное дело, а потом жить спокойно.

Приближался дачный сезон, и Лидка могла спокойно отвечать всем соседям и родственникам, что Ангелина Петровна корячится над горячо любимыми грядками за двадцать километров от города.

— Помоги мне, пожалуйста, — попросила она у Борьки.

Тот вернулся за стол, взял рукой конверт и помахал перед носом у новой хозяйки.

— Тридцать тыщ с тебя.

****

Очередные опустошенные стопки ударили об стол. На сей раз последние — кончился коньяк.

Лидка уже едва могла стоять на ногах. И когда они с Борькой на пару, шатаясь и сталкиваясь плечами, ходили к нему домой за инструментом, она пару раз чуть не упала. Борька ругал ее и даже похлопал по щекам, чтобы собралась.

Придя домой, Лидка поставила чайник, чтобы заварить себе кофе. Надеялась, он поможет хоть немного протрезветь. Борька, выглядел лучше, его тело, привыкшее к конским дозам, не так шатало.

Осушив свою стопку, мужчина направился в комнату Ангелины Петровны. Пакетик с инструментом шуршал в его руках. Что-то лязгнуло внутри, задев дверной косяк.

Борька взял с собой пилу, молоток, на всякий случай, и огромный нож для разделки мяса, а также Лидка пихнула ему кухонный топорик. Уговор был таков: раз уж он просит денег, то и работу пусть делает сам.

Вообще, Лидку огорчил тот факт, что меж ними лишь рыночные отношения, так как в своей голове она уже настроила планов о семейной жизни с Борькой. Очень хотелось начать выяснять отношения, но даже своими куриными мозгами понимала, что сейчас ссоры ни к чему хорошему не приведут, пока не закончено ДЕЛО.

Она, сидя на табуретке и слегка покачиваясь над кружкой крепкого, ароматного кофе, давила в себе рвотные спазмы, ведь в нескольких метрах от кухни что-то грохнуло. Лидка отчетливо представила себе, как мертвое тело матери не без Борькиной помощи упало с кровати на пол, на заранее подложенную простынь.

Ковровую дорожку Борька так же заранее скрутил, оголяя древний линолеум.

— Ох, бля, вонища, — раздалось из комнаты.

Лидка вскочила с табуретки и поспешила к проему.

— Че такое?.. Тухнуть… начала? — брезгливо бросила она сквозь икоту, не заходя внутрь.

— Да она… это… обделалась.

Женщина вернулась на свое место и уткнулась в чашку, пытаясь абстрагироваться от происходящего. Еще и дурацкая икота напала.

Меж тем, в комнате заелозила по костям и суставам пила. Пару раз Борька издал такой громкий, отвратительный рык, и Лидка сразу поняла, что он там ещё и наблевал.

Все, пути назад уже нет.

Через некоторое он вышел из комнаты бледнее привидения, стаскивая по пути резиновые перчатки, затем повернул в ванную, где его ещё раз вырвало, вымыл руки и приземлился рядом с Лидкой. А та, находясь в состоянии близкого к полному невменозу, плавно, как в замедленной съемке, повернула голову:

— Че… все?

— Я покурить, там ещё немного осталось.

Благо, сигаретный дым притуплял вонь, исходившую от Борьки. Вонь сильно залежалого мяса и тухлой крови. В глаза бросились бурые брызги на вязаном свитере да кусочки рвоты, и Лидка понеслась со всех ног к унитазу с раздутыми щеками.

Сквозь булькающие звуки Лидка услышала дверной звонок. Душа ушла в пятки, кого принесло? Неужели полиция? Ни жива, ни мертва, она как можно тише вышла из туалета, пошатываясь, и вопросительно посмотрела на Борьку в ожидании какой-нибудь инструкции.

Тот медленно шагал в сторону двери, а затем глянул в глазок:

— Там тетка какая-то стоит. В халат одета, поди соседка. Наверное, шум мешает. Открой ей, но внутрь не пускай.

Лидка послушно направилась в прихожую, пока Борька закрывал дверь в комнату матери, а сам спрятался в спальне новой хозяйки.

— Здравствуй, Лидочка, — слащаво проговорила тетя Люся — соседка через стенку, — А что это у вас такое стучит в половину второго ночи?

— Звинить, мы боль не будем, — язык безбожно заплетался и отказывался слушаться.

— Хорошо. А мамка-то где у тебя?

— Спит… Ночь ж.

Соседка навязчиво подалась вперёд, словно собираясь пройти, и Лидка готовилась ее выталкивать из квартиры, но та лишь принюхалась, громко вдыхая воздух:

— А пахнет чем?

У Лидки на лбу выступила испарина от волнения, неужто мертвечину учуяла.

— Накурено у тебя сильно. Хоть окно открой, — сварливо попросила соседка и удалилась к себе.

Лидка облегченно вздохнула и сползла вниз по стеночке.

— Пойдём за пивом сходим, а то я чуть не сдох от страха, — просипела Борькина голова, высовываясь из-за двери.

****

Части тела, расфасованные по белоснежным пакетам-майкам с логотипами торговых сетей перекочевали в морозильную камеру. Чтобы наверняка все влезло, Лидке с Борькой пришлось вытащить оттуда прозрачные полки с замороженными продуктами. Будучи абсолютно пьяными и уставшими, они оставили все это на полу медленно таять.

В комнате Ангелины Петровны на линолеуме остались плохо затертые разводы, и грязную простынь с кровати никто не убрал.

Борька с Лидкой оставили уборку на утро после того как отдохнут. Они оба грохнулись на Лидкину софу и уснули без задних ног, провалившись в глубокий сон.

****

ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ

Мы не были подругами, нас интересовали совершенно разные вещи, но цеплялись друг за дружку, наверное, чтобы был повод вырваться из дома. Ведь все мы «понаехали» в этот малюсенький городок, который не отпустит, пока дети не вырастут.

Неудивительно, что вскоре наступила неловкая пауза, и одна из моих приятельниц, хмыкнув себе в бокал, словно боясь, что ее перебьют, посмотрела на меня:

-А ты ведь пишешь?

Я нервно поерзала на стуле. Не хотелось развивать эту тему здесь. Но ответить пришлось:

-Пишу. Точнее, пытаюсь.

Со всех сторон посыпались фразы «Как здорово», «Как интересно». Но я-то знала, что не здорово и неинтересно. По крайней мере, никому из них.

-А о чем ты пишешь? - спросил кто-то.

И вот этот вопрос я не любила. Нет, я вовсе не скромница, и мне всегда льстит внимание к собственной персоне. Даже не буду отнекиваться. Но жанр, который я выбрала, не так популярен среди моих знакомых.

-Ужасы, мрачная бытовуха, - после моей фразы увидела непонимающие взгляды, пришлось добавить, - Мрачная бытовуха - это истории об обычных людских проблемах, приправленные мистикой… ну или… внезапно, ужасами.

-А расскажи что-нибудь.

-Да, расскажи свою страшилку!

Какое-то время посопротивлялась, причем искренне. Все мои творения для меня, как дети. И наступал тот острый момент, когда мне приходилось вывести своего «ребёнка» напоказ. И не приведи Господь, кому-нибудь из знакомых высказать свое «фи». Что ж, ладно, есть у меня история.

-Жила-была девушка по имени Виктория… Ой, нет, не так… Слишком банально. Виктория была очень толстой… Нет, опять не так, - я нервничала, суетилась, там ведь было другое начало, - Сейчас-сейчас, минуту, вспомню, сформулирую.

Я ожидала услышать подколки и смешки, но компания собралась довольно приличная, никто не перебивал и действительно дали собраться с мыслями. Рисковать я все же не стала, открыла заметки в телефоне, начала читать.

-Виктория ощущала себя губкой, - замелькали улыбки, - Той самой, кухонной, пористой, сочащейся влагой от каждого движения. Она еле переставляла свои массивные, похожие на бутыли для кулера ноги. Колени дрожали от слабости, очень хотелось есть. Сегодня она едва не отдала богу душу, выкладываясь в спортзале. Тягала гантели, будто от этого зависит ее жизнь, рьяно приседала, как тренер учил, словно на невидимый стул. Только вот Виктории вовсе не стул там представлялся. Она воображала как садится целлюлитной задницей своему тренеру на лицо да так явно, что даже вставать обратно не хотелось…

Подождала, пока девочки проржутся, продолжила.

-Этот рельефный красавчик стал для неё настоящим наваждением, ее идолом и богом. Именно он втянул ее в новую религию: диета, спорт, голодание и мечты о красивом теле. Именно для него она выжималась лимоном до головокружения и обмороков, но пока оставалась лишь кухонной, потной губкой.

В ее доме теперь царила атмосфера, будто кто-то умер, ведь все зеркала она завесила тканью, лишь бы не видеть свои три подбородка и колыхающийся при каждом шаге жир, растянувший когда-то упругую кожу.

Живот громко заурчал, прося еды. Виктория какое-то время морила себя голодом, не смотря на запреты тренера. Ведь она стремилась поскорее приблизить свою фигуру к идеалу, а потом оседлать этого белозубого жеребца.

Внезапно прямо посередь улицы она увидела странное свечение. Так подсвечиваются луты в компьютерных играх.

-Что такое «луты»? - уточнила самая старшая. Ненавижу, когда перебивают. Ну, сама виновата.

-Считай, свет клином сошелся на этот месте, - пояснила я, - Так вот там мерцал и переливался… Бургер! Самый настоящий бургер в картонной коробке. Лежит, нетронутый, прямо на дороге! Виктория остановилась и потерла глаза, ожидая, что тот исчезнет, растворится в воздухе, как мираж. Но тот никуда не делся. Глянцевая булочка, посыпанная сверху кунжутом, была целой, никем не надкушенной. Вика посмотрела по сторонам, вроде никто не видит. Она аккуратно подняла коробочку и принюхалась, запах котлеты сводил с ума. Вика представила себе вкус, рот наполнился слюной. Интересно, что он здесь делает? Должно быть, это какая-то высшая сила оценила старания Виктории и подкинула ей еды в качестве поощрения. Да, она определенно заслужила!

Она еле попала себе в рот, обессилевшие руки ходили ходуном. Потек по подбородку соус, а потом перекинулся на пальцы. Викины глаза закатились от удовольствия. Захрустели маринованные огурчики. Как же вкусно! Весь мир перестал существовать, есть только она и он - питательный и сытный! Какая же она идиотка! Довела себя до состояния галлюцинаций. Ведь ей явно послышалось, как бургер сначала жалобно мяукал, а теперь, когда от него осталось чуть больше половины, затих. В этот же момент Вика поняла, что уже наелась. И этот факт не мог не радовать, ведь когда-то ей требовалось два, а то и три таких бургера за раз.

Остатки бросила в кусты, а потом облизнула пальцы один за другим, смачно причмокивая.

Правда, дома ее начало нещадно полоскать. Виктория согнулась над унитазом, изрыгая из себя бурые потоки. Привкус отдавал кровью. И она не на шутку испугалась, не открылась ли у неё язва.

Выйдя из туалета, Вика прямиком направилась к весам. Цифры - вот, что волновало ее в первую очередь. Хотелось увидеть, сколько она сбросила, благодаря нагрузкам и тому факту, что она выблевала-таки лишние калории.

Экран весов подсветился синим, немного поколебался показатель граммов. Вика охнула себе в руку. Да, она скинула каких то сто грамм, но вес все еще был слишком большим. Тридцать девять килограмм.

Тишина…

-И все? - уронила та, которая сидела ближе всех.

-И все.

-Какая… чушь… восхитительная.

Моя рука сжала вилку. Ей пиздец.

-Да не воды тебе хочется, - буркнула Лукерья, - Крови твое тело желает.

Славик закрыл рот рукой и горько всхлипнул в неё, на щеке заблестела слеза:

-Так, может, дать ему? Хотя бы чуть-чуть? Куриной или… пусть мою попьет?

Старухи запричитали и снова начали креститься.

-Дурак ты что-ли? Если хоть капля внутрь попадет, то там только осиновый кол упокоит.

После слов Луши грустная мысль стрельнула в голове Семена: он умер. Приложился об лобовуху, а потом умер. И ни боли не чувствовал, ни сожаления. Только жажду. А бабки эти что тогда здесь делают? Он пытался рассмотреть их лица, если они местные, то наверняка знает их, но специально ни с кем не знался. Боялся, что запрягут работой, а отказать будет неловко. А потом мелькнула страшная мысль: вдруг они его сожрать хотят. Да нет, глупость какая-то, Славик бы здесь тогда не стоял. Затем он вспомнил то, что было в подвале, и спросил:

-Ты в клетку меня теперь посадишь?

-Чего? Чушь-то не неси! Отпевать я тебя буду.

-Ничего не понимаю.

Семён покачал головой, но грозная баба пригрозила ему пальцем и гаркнула:

-Не шевелись лучше, а то мозги вытекут, не дай Бог, так неотпетым и сгинешь, неизвестно, куда. У тебя там… рана открытая.

Глаза Луши взметнулись куда-то поверх Семенова лба, и он тихонько произнес:

-Объясни мне, что происходит-то?

-Так а чего тебе объяснять… Умер ты, Семён, а потом воскрес, и теперь тебе человечины хочется. Словом, нечисть. Вон, старухи эти - такие же, своей участи ждут, все грехи пытаются отмолить, мне помогают.

И снова на краю видимости замельтешили крестящиеся, старческие руки.

-Деревня эта проклята, - продолжала Луша, - После того, как в неё этот черт наведался. Ну, не черт… уж не знаю, кем он там был, колдуном ли, демоном ли… Да и не моя это забота. Моя задача: за души ваши бороться. Жители деревни этой, будучи обманутыми, совершили страшный ритуал, который не пускает душу из тела даже после смерти. Я так понимаю, им обещали вечную жизнь, вот они и согласились. Ну и вот она, ваша вечная жизнь. Жрать мясо да кровь сосать, чтобы тело перестало разлагаться. Поэтому, Семён, ты должен впустить в свое сердце истинного Бога и лишь тогда сможешь упокоиться. Навсегда. Согласен?

Мужчина с горечью подумал про Наталью, про сына, про внучку свою маленькую. Очень хотелось попрощаться с ними. Но эта невыносимая жажда так мучила его, а мысль о том, каким же страшным образом ее придётся утолить, вызывала неприязнь и отвращение. Хотелось побыстрее закончить.

-Согласен. Я хочу уйти.

-Не переживай, Семён. Думаю, мы быстро управимся. Ведь ты был тогда ребенком и мало, что понимал. Твоя вера, которую вас обманом или страхом заставили принять, не была искренней, - а потом Лукерья обратилась к Макарычу, - Лучше выйди. Не нужно тебе этого видеть.

Когда Макарыч направился к Семену, чтобы попрощаться, Луша остановила его рукой и предупреждающе покачала головой. Славик Макаров робко махнул ладонью и прошептал:

-Прости меня, Семён и прощай, любимый друг.

Когда двери за ним закрылись, Лукерья поднесла распятие к губам Никонова, тот его поцеловал. Потом она перекрестила его и начала издавать такие отвратительные звуки своим ртом, будто рычала, рыгала и пищала на ультразвуке одновременно. Да так громко, что казалось, будто сейчас лопнут барабанные перепонки. Противный звук усилился, потому что к Лукерье присоединились старухи. Тело мужчины трясло в конвульсиях от боли, что волнами распространялась по телу. Но даже сквозь эту боль он смог заметить, что старухи трясутся точно также. На их искаженных лицах выступали слезы, но они продолжали, не смотря ни что. Семену хотелось заткнуть уши и руки его, связанные между собой уже устремились к голове. Луша остановила их полет и крепко ухватила, не давая больше возможности ими пошевелиться.

-Ну же, Семён, услышь!

Она снова завыла, зарычала, и он увидел, что ее рот шевелится, будто та что-то говорит или поет, но до ушей доносилось только что-то очень громкое, раздражающее, что не хотелось слышать. Внезапно Луша сильно ударила его кулаком в грудь, а потом дала слабую пощечину. Больно не было, но Семён был шокирован.

-Услышь же молитву, глухая ты тетеря!

А затем продолжила свою пытку. И вот, наконец сквозь противные вой и рычание он начал слышать ангельское пение. Голос Луши, что выбивался из остальных, был настолько прекрасен, что захотелось разреветься. Все остальные звуки ушли на второй план, и его лицо расплылось в блаженной улыбке. Вдруг потолок осветился ярким светом, и этот свет заполонил все вокруг…

****

-Але, Маратик, карету мне! Карету! - театрально прокричала Лукерья в трубку, выходя из церкви, но прикусила свой язык, увидев на ступеньках сгорбленную спину Макарыча. Однако, продолжить разговор ей все же пришлось, поэтому, понизив голос, она проговорила, - Пришли кого-нибудь на констатацию… да, вознесенский… отпела уже… Он на машине разбился, но сейчас в церкви лежит, заберете прямо оттуда… Все, добро… Давай.

А затем она села рядом со скорбящим на ступеньки, достала из кармана сигареты и закурила.

-Отошел Семён. Быстро все прошло и легко, не мучался почти. Некоторые по несколько часов сопротивляются. Но это те, кто в ритуале участвовал и людей убивал.

-Я не понимаю, но хочу знать всё. Пожалуйста, расскажи мне. Что это за ритуал?

Женщина выпустила сигаретный дым, который моментально развеялся на ветру, затем сняла платок с головы и небрежно бросила его на пол паперти.

-Подробностей я не знаю, слышала только от отца своего, что жители этой деревни группу туристов убили, содрали кожу, набили соломой, как чучела, и сожгли, а мясо съели. И с тех пор все, кто участвовал в этом ритуале помереть не могут. А перед самой смертью всех сюда тянет как магнитом, потому что воскреснуть можно лишь на этой земле. А я вот упокаиваю, чтобы мертвецы тут не бродили и людей не жрали.

За их спинами раздались шаркающие шаги бабок, что выходили из церкви. Лукерья кивнула на них головой:

-Вон, эти всё ходят сюда, раскаиваются, а после смерти, знаешь, как за «жизнь» цепляются! Хрен отпоешь их. Не каждая соглашается Бога принять.

-Вырвать бы тебе твой язык поганый, - бросила одна из старух.

-Чтобы съесть потом? - сострила Лукерья, а бабка после этой фразы плюнула в ее сторону.

Макарыч грозно посмотрел на неё и прорычал:

-Ты чего с ними как разговариваешь?

Луша вздохнула и подумала, стоит ли объяснять? Поймет ли ее этот мужик? Посочувствует ли? Ведь она уже давно выгорела, зачерствела, как старая санитарка в больнице. Для неё это все лишь работа, причём вынужденная и нелюбимая. И каждый, кто прошел через ее руки, был для неё не человеком, а пациентом. Перечеркнутыми именем и фамилией с номером дома в тетради, куда были записаны жители деревни. С другой стороны, какая ей разница, все равно и этот помрет скоро, а так хочется выговориться.

-Да задолбали потому что. Начудили по молодости, а мне разгребай теперь. И главное - страшно им родне в грехах своих признаться, вот и приезжают сюда такие как вы, умирать в полном неведении. Не хотела я этим заниматься. Да только дар у меня этот... Не каждый сможет душу упокоить. Это как экзорцизм. А ещё я вижу, кто умрет скоро и от чего. Вот у тебя в животе что-то, а у Семена беда с головой была и сердцем. Это я от отца унаследовала. Он ведь в этой церкви служил и нечисть местную отпевал до меня. За просто так… идейный был. А потом, когда я увидела, что ему недолго осталось, он начал и меня обучать. Уж как я сопротивлялась, как мне не хотелось, но он на совесть надавил. И вот, когда он преставился, я начала здесь заправлять. Только вот я за дарма работать не собиралась, выбила кое у кого оклад, который мне исправно перечисляют и индексируют. Не скажу, что прямо много, но на вино французское да на сырок с благородной плесенью хватает… Такая вот плата за мою испорченную жизнь. Ведь я ни семью завести не смогла, ни уехать. Все время на телефоне. Когда мне местные звонят, я мигом должна примчаться, пока оживший покойник сил не набрался и не пошёл кого-нибудь жрать. Думаешь, легко это все? Я ведь рискую жизнью. Есть здесь некоторые, которые так и остались поклоняться Мóнрогу, так они его называют. Вот Аркадий, что чуть Семена не сожрал, как раз из таких и был. Помер, никто и не заметил, народа-то здесь все меньше и меньше. А дочка его приходила мясом кормить и кровь свою пить давала. Хорошо, хоть мясо не человеческое было. А то они от него сильными становятся. Еле успела я тогда. Повезло, что дочка его полоумная звала на всю деревню, а так бы не чухнула.

-В девяностом доме тетя Зоя ещё не упокоена.

-А Зоя - наказана. Тоже не захотела веру менять, вот над ней эксперимент и поставили. Сколько протянет, и что с ней случится. Представляешь, она уже год там лежит.

Пальцы обожгла забытая Лушей, тлеющая сигарета, она бросила ее себе под ноги и закурила новую. Пальцы предательски дрожали, ведь она ещё никому не изливала свою душу так откровенно.

-А чего у тебя в подвале иконы эти дьявольские делают? - спросил Макарыч, а Лукерья почувствовала на сердце неприятную тяжесть. Она надеялась, что хоть этот мужик ее пожалеет. Интересно, а слушал ли он вообще ее исповедь. Наверное, каждый думает лишь о себе. Особенно перед смертью.

-Действительно дьявольские, - Лукерья постаралась принять невозмутимый вид, - Иконы эти в огне не горят и в воде не тонут. Я их там храню, а потом, если покойник отказывается Бога принимать, выкрикивает имя Мóнрога или просто не хочет с жизнью расставаться, стало быть, я ему даю икону и другую песню пою. Тело тоже упокаивается, а иконы эти вместе с телом хоронят. Нетрудно догадаться, куда душа потом уходит.

-А что там за чучело у тебя?

-А это один из последователей Мóнрога на следующий год решил ритуал повторить. Убил он, значит, человека, освежевал, а потом соломой набил. Пошёл он по деревне хвастать да подмогу искать. Ну, деревенские в милицию и сообщили. Вот и повесили все на него, в том числе прошлогоднее убийство. А чучело я в подвале храню, чтобы ничего с ним не сделалось. Оно теперь магическую силу имеет, и кто его знает, что будет, если сжечь. Даже закапывать его боюсь. Пусть себе стоит.

-Ну а клетка тебе зачем?

-Так если несколько умирает! Двоих сразу не отпоешь, только по очереди. Вот и приходится кого-то в клетку сажать. Некоторых даже там и отпеваю, потому что страшно выпускать. Они иногда, знаешь, какими буйными бывают!

Посидели они ещё немного, помолчали. Как Макарыч встал и, не сказав ни слова, пошёл доживать свои последние деньки. И Лукерья подумала, остался ли доволен тот, разгадав все тайны перед смертью, стало ли ему легче от этого? Она множество раз задавалась вопросом: как лучше? И всегда предпочитала оставлять людей в неведении, пусть доживают себе спокойно. Но эти двое, конечно, удивили, ничего не скажешь.

Немного осталось, и они с Макарычем встретятся вновь.

Она задрала голову, посмотрела на золотистые распятия поверх куполов, покрестилась и произнесла: «Не введи нас в искушение да избави нас от лукавого».

-Ну, она на улице лежит, не дышит. Ее бы в дом занести, можно через вас? А то мы ее ключ найти не можем.

Славик не понимал, что происходит, и что означает слово «преставилась», но зато понял, что речь шла об их соседке, которая делила вместе с ними дом. В их части была дверца, ведущая в часть тети Клавы, но она всегда была заперта на ключ, и мама строго настрого запрещала ее отпирать, чтобы не беспокоить их старенькую соседку.

-Заносите. А я за батюшкой сбегаю, - бросила через плечо мама Славика, а потом подошла к сыну, обхватила его лицо ладонями и произнесла, - А ты сейчас идешь в комнату, закрываешься там и сидишь тихо, как мышка, понял? Только высунься, жопа гореть ещё неделю будет.

Славик слышал, как матушка ураганом носится по дому, одеваясь на ходу. Мальчик прильнул лицом к окну и наблюдал, как двое затаскивают тетю Клаву к ним, а потом, судя по топоту и вздохам, скрылись за дверью в соседнюю половину дома.

Мальчик старался не дышать, прислушиваясь к тому, что происходит, но все было тихо. Вскоре ему это наскучило, и он достал свой журнал «Весёлые картинки», который пролистывал бессчетное количество раз. Наконец услышав мамин голос и шаги в сенях, он решился высунуться из их спальни. Его мать вместе со священником, даже не взглянув на мальчика, быстро скрылись за дверью, ведущей к соседке. Славик осторожно направился туда же. Ступить за порог своей половины он все же не решился, боясь своей матушки, но попытался расслышать, что там происходит.

-Как же так, батюшка? Как она могла помереть-то? Ты же обещал… - жалобно вопрошала мама.

-Ты что же, дочь моя, во мне усомнилась? Веру потеряла? - прорычал на женщину священник, а спустя пару секунд спокойным голосом произнес, - Жива Клавдия, вот, посмотри!

Славка, сам сгорая от любопытства, прошел в комнату соседки, где двое мужиков и мама со священником окружили кровать, на которой поверх покрывала лежала баба Клава в фуфайке и с непонимающим видом водила глазами по лицам гостей.

-Попить бы, - слабым голосом попросила она.

-Конечно-конечно! - Зинаида засуетилась, причитая, - Чудо! Настоящее чудо!

Завидев вездесущего сына, она строго отправила его спать, потому что уже было поздно, а сама помогла тете Клаве раздеться и улечься в постель, потому что та была ещё очень слаба.

Слава, лежа в кровати, слышал из кухни чоканье стопок, взрослые отмечали какое-то «чудо», а потом он провалился в сон.

****

В коридоре что-то скрипнуло, а потом хлопнуло. Мальчик открыл глаза и осмотрелся. Мама спала на соседней кровати у противоположной стены, дверь в кухню открыта нараспашку, вроде никого не видно. Только кто-то ногами шаркает, еле волочась, проминая под собой половицы. На фоне кухонного окошка, подсвеченного полумесяцем, появилась фигура. Тело, облаченное в длинную сорочку, слабо покачивалось в дверях. Короткие, редкие пряди волос небрежно торчали пучками из головы. И две мерцающие точки на месте глаз светились флуоресцентным, зеленым светом. Фигура застыла в проходе и смотрела на Славика. Мальчик взялся за край одеяла и медленно натянул его себе по самые глаза, намереваясь с головой спрятаться под ним.

-Бабушка-Клавушка пить хочет…. - зашептала фигура, - Налей бабушке водички.

Славик не сдвинулся с места. Он со страхом наблюдал, как та уселась на табуретку возле кухонного стола, а потом протянула руку и щелкнула выключателем. Загорелся настенный светильник,  и мальчик увидел бабу Клаву. Самую обыкновенную, живую и не страшную. Только бледную слегка и с небольшими темными подглазинами.

-Налей бабушке водички. Старшим надо помогать, а то в октябрята не возьмут.

Славик покорно прошел на кухню, зачерпнул ковшом воду из бака и протянул посудину неуклюжими, дрожащими ручонками бабе Клаве. Бабушка одной рукой приняла ковшик, а второй - ласковой, но холодной обхватила запястье мальчика. Он терпеливо наблюдал, как старушка жадно пьет воду, громко причмокивая и глотая.

Поставив опустевший ковш на стол, баба Клава жалобно вскинула брови и, чуть не плача, прошептала:

-Не может бабушка напиться.

-Так давайте я ещё налью, - предложил Славик. Развернувшись, он хотел было подойти к баку, но старушка сжала его руку покрепче, и притянула к себе поближе.

-Какой хороший мальчик, воспитанный, - она погладила маленькую руку и, поднеся ее к холодным губам, поцеловала. А потом ещё раз, - Какие сладенькие пальчики.

Баба Клава сунула руку Славика к себе в рот и принялась жевать, сначала слабо, а потом сильнее. Славик пытался вырваться, но старая карга крепко держала запястье. Потом, когда старческие зубы до боли и хруста впивались в его пальцы, он стал плакать и звать маму.

Старуха уже прогрызла кожу и сосала кровь, пока в кухню не вбежала Зинаида, наконец разбуженная воплями сына и не набросилась на сбрендившую соседку с кулаками. Та отпустила мальчишку и убежала прочь в свою половину дома.

Остаток ночи, перепуганный до смерти Славик, провел у мамы на руках, которая тогда больше не сомкнула глаз.

****

Семён поежился, а по его спине забегали мурашки. От рассказа Макарыча кровь стыла в жилах, и мужчина яростнее заозирался по сторонам, светя фонариком. Ему вспомнился старый хрыч, что пытался влезть к нему в дом, и его до смерти пугала мысль, что он сейчас рыщет где-то рядом. Семён, следуя за товарищем, пробирался через темный прогон на главную улицу. Он укорил про себя Славика, что тот повел его в обход церкви, где хотя бы было освещение, но предпочел помалкивать, стараясь не выдавать свой страх.

А затем Семену вспомнилась фраза какой-то из соседок, которая тогда, в его детстве влетела в их дом и сказала, что Клава Пинегиных загрызла. Да, именно так она и сказала, а спустя время, когда он спрашивал об этом у матушки, та все отрицала, и сказала, что Пинегиных убил маньяк. То есть Яков.

-Тогда-то священник и пропал, помнишь? - спросил Макарыч, повернувшись к отстающему Семену, - Как и баба Клава.

-Священник пропал, когда его хибару сожгли, - внезапно для самого себя сказал Семён. Слишком сложно было ему признать, что все-таки это было в реальности, а не являлось лихорадочным бредом. Интересно, матушка и про менингит выдумала? Но нет, он прекрасно помнил, как они с Витькой на пару валялись на софе и стонали от ломоты в теле.

Погруженный в собственные мысли Семён не заметил, как Макарыч остановился, и он врезался в своего товарища.

-Точно! Кто-то поджег его храм, - Макарыч застыл напротив Никонова, вспоминая, - И вот тогда нам все рты-то позакрывали. Тема священника стала закрыта, и не дай бог хоть слово кто-то скажет насчёт него.

-У тебя есть какие-то мысли?

-Есть. И я хочу знать твое мнение, но сначала мы доберемся до одного дома.

Семён думал, что Макарыч ведет его к себе, но когда они прошли мимо и остановились чуть поодаль, товарищ указал пальцем на совершенно другой дом. Фонарь освещал редкий, зеленый, слегка облупившийся заборчик, фасад из крашеных бордовых досок и традиционные три резные окошка. В общем, дом, как дом.

-Теть Зой! - громко и слишком неожиданно крикнул Славик в одно из окон, а Семён вздрогнул.

Он прищурился, стараясь разглядеть хоть что-нибудь внутри, но пыльные, темные окна лишь слабо отражали улицу. Макарыч рыскал глазами по земле в поисках чего-то, затем набрал горсть песка с мелкими каменьями и кинул в окно. Семён уже собрался возмутиться, но вдруг занавеска дернулась и в окне начала появляться…

-Голова что-ли? - спрашивал он сам у себя.

Она неуверенно покачивалась, даже дергалась, и мужчина посветил своим фонарем в ее сторону. От увиденного скрутило живот, подталкивая содержимое вверх и вниз одновременно. Смесь страха и омерзения овладевали Никоновым. Почти черная голова слепо смотрела темными глазницами, высохшее лицо, испещренное глубокими морщинами, казалось, улыбается рядом зубов, потому что губ почти не было, нос весь высох и превратился в маленький клюв с двумя дырами.

Никонов машинально отпрянул от дома, зажимая рот ладонью:

-Господи, да что же это?

-Ты тоже ее видишь?

Семён ответил кивком головы, губы отказывались шевелиться.

-Слава Богу, я не сумасшедший! Я ее вчера увидел и сразу вспомнил бабу Клаву. А потом попа этого…

-Я тоже видел кое-что, Славик…

Семён рассказал о своей встрече с Аркадием из сто пятнадцатого, пока они оба стояли напротив окна, в котором беззвучно щелкала челюстями тетя Зоя.

-Можешь считать меня безумцем, но я хочу зайти туда, - Славик по кличке Шило в заднице показал пальцем в сторону дома, под ошеломленный взгляд Семена, - Мне все равно помирать скоро, и я хочу разгадать эту загадку. Можешь остаться и подождать меня здесь. Я пойму.

Макарыч открыл калитку, потом выбил плечом хлипкую входную дверь и скрылся внутри дома. Семена била крупная дрожь от страха, а потом захлестнула злоба. Ну что вот не сидится вечно этому Славику! Надо ведь в каждую дыру нос свой сунуть! Сейчас бы сидели себе спокойно, самогончик попивали. Нет же… И вот всегда он таким был. Он ведь тогда всем растрепал, как его баба Клава укусила, болячки свои показывал. А потом Семён стал замечать, что Славик может и приврать. Как он хвастался, что девки ему глазки строят, что с близняшками Чижовыми зажимался по очереди. А такого быть не могло! Или могло?

-Или могло… - пробубнил себе под нос Семён.

Потому что Славик никогда ничего не боялся, не пугали его неудачи и риск. Вот поэтому у него деньги, свой бизнес и тачка. А у Семена Никонова…

-Я, наверное, идиот, - Семён открыл калитку к тете Зое.

Не успела его нога ступить за порог дома, как наткнулся на выходящего Макарыча. В свете фонаря он выглядел бледным и взволнованным. Он взял Семена за рукав и выволок за пределы двора, обратно на дорогу. Потом Макарыч уселся прямо на траву, потер свой морщинистый лоб и посмотрел в окно. Оно уже было пустым.

-Что случилось? - Семён положил свою огромную ладонь другу на плечо.

Славик, глубоко вдыхал воздух, видимо, сдерживая рвотные позывы.

-Она ноги свои сожрала.

****

Какое-то время они провели в полном безмолвии. Вокруг стрекотали кузнечики. Семён подумал, что если бы не дорожка из фонарей, он бы сейчас точно навалил от страха. Благодаря ей, было светло, и тихая улица спящей деревни хорошо просматривалась. Голова Макарыча повернулась в сторону церкви, что высилась в начале главной улицы:

-Это какая-то чертовщина… Поп этот - дявольское отродье, понятное дело, он тогда исчез, и все стало нормально. Нам сразу же священника приставили настоящего, церковь начали строить на месте пожарища. С нормальными иконами и крестами…

При слове «нормальными иконами» в голове Семена снова зашевелились воспоминания, в которых мать водружала мрачные изображения в красный угол. Они так пугали их с Витькой, что те предпочитали на них не смотреть. Кто же на них был? Он вскользь взглянул на такие, когда был в сто пятнадцатом, но тогда рассматривать не было времени. А потом вспомнил нового священника, который смотрел на них как на дикарей, когда понял, что никто из детей креститься не умеет… Потому что сын Божий не крестился.

-Мы ведь выросли в этой деревне, и мертвяки у нас по улицам не бродили, - продолжал Макарыч, - Мать я свою похоронил, в лоб целовал, и она… была мертва. А твоя мама, Семён?

-В больнице умерла, - просипел Семён. Он не любил об этом вспоминать, потому что его матушка тяжело отходила, корчилась несколько дней в агонии и умоляла отвезти домой.

-Извини, что спрашиваю, а отец?

-Он повесился. Не помнишь разве? Сначала пить опять начал, а потом…

-Да, прости, я забыл об этом. Это ведь было после того, как храм сожгли?

-Да, через какое-то время.

Рука Семена непроизвольно сжалась в кулак, а в глазах зажгло. Он не понимал, как его отец мог бросить двоих детей и жену. Он думал, что отца погубила водка, точнее, матушка внушила это своим сыновьям. А, оказалось, нечто иное. Скорее всего, стыд и раскаяние. Семён попытался по-новому почувствовать то, что чувствовал его отец перед тем, как совершить ещё один страшный грех - отказаться от жизни, лишь бы не мучили муки совести. Семену стало так грустно и так тоскливо от этого, что он постарался отогнать эти мысли прочь.

-А Витька? Как у него дела?

-Да все хорошо у Витьки. Жив, здоров. И Вознесенку ненавидит. Не приехал сюда ни разу после того, как в город перебрался.

Макарыч поднялся с земли на ноги, это далось ему нелегко:

-Я думаю, оно вернулось. Снова.

-Думаешь, этот поп опять пришел сюда?

-Не думаю, что он. Ты видел матушку при церкви? Она тут частенько околачивается. Причём по ночам.

-Ее зовут Лукерья, и она покойников отпевает.

-Это она тебе сказала?

-Да, она приходила ко мне знакомиться.

-То есть вот так она их отпевает? - палец Макарыча указывал на дом тети Зои.

В груди Семена что-то больно кольнуло. Нет, Луша вовсе не злодейка и не нечисть. Обычная баба. Только странная…

Меж тем, глаза Макарыча азартно сверкнули, он подошел поближе к товарищу и заговорщическим тоном произнес:

-Я как-то прогуливался ночью, бессонница одолела, и увидел, как эта якобы матушка в подвал под церковью спускается. Ну, я спрятался, подождал, а она поднос какой-то вынесла и в церковь с ним зашла. И вот вопрос: что можно делать в церкви по ночам? Я потом поглядел, подвал заперт, само собой. Но, думаю, что там мы найдем ответы. Только как бы туда попасть? Дверь там добротная, металлическая, выбить не получится.

-Вообще-то я замки вскрывать умею.

****

Отмычки начинали скользить в потных руках, Семён пыхтел, стоя на коленях перед дверью, а приятель светил ему фонариком. Если откинуть предысторию, ситуация казалась ему комичной: двое стариков напились самогонки и пошли искать приключения себе на задницы. Руки Семена и без спиртосодержащей составляющей были слишком неуклюжими для этой профессии, а сейчас, когда он находился в приличном подпитии, вообще отказывались слушаться. Он еле умудрился подцепить третий пин цилиндрового замка, а оставалось ещё два или три. Хорошо, хоть им не попался какой-нибудь сувальдный четвертого класса защиты, тогда мастеру по вскрытию пришлось бы самому вызывать мастера по вскрытию.

Ещё немного повозившись, Семёну наконец удалось подцепить пятый пин, оказавшийся последним, и ригель начал отодвигаться.

Бережно сунув отмычки обратно в кожаный пенал, в котором хранился весь набор, он положил его к себе в карман. Не дай Бог потерять, ведь это ему сын подарил. Так же как и курсы по вскрытию, чтобы его папка на старости лет не особо напрягался опасной работой.

Семена обуял азарт, он совершенно не ожидал, что на старости лет переживет настоящее приключение. Сейчас, стоя под папертью, возле таинственной двери, он чувствовал себя таким молодым, появился интерес к жизни. Наверное, в нём откликалась и дополнительная порция свойского виски, который мужчины выпили, когда шли за отмычками. Он отчего-то усмехнулся себе под нос и посмотрел на товарища. Славик, казалось, не разделял его веселья, он заметно нервничал и постоянно оглядывался, не идёт ли кто.

Семён открыл металлическую, серую дверь и профессионально отметил, что та не скрипит. Значит, ее постоянно смазывают. Проем зиял черной пустотой и неизвестностью. Теперь уже и на него самого накатывала тревога. Он машинально сгруппировался, напрягая мышцы, на случай, если на него кто-то нападет оттуда или попытается затащить внутрь. Его голова повернулась в сторону лестницы, по которой они спускались, чтобы оценить все препятствия на пути к побегу в случае, если… Про «если» думать не хотелось. Воображение рисовало страшные картины: мертвые глаза, гниющая кожа, острые щелкающие зубы. Вдруг там кто-то есть? Семён и сам не заметил, как его охватила паника и он попятился назад, но врезался в кирпичную стену. Славик, держащий их единственный источник света, скорее всего, подумал, что Семён освобождает ему дорогу. Луч выхватывал такие же кирпичные стены и залитый бетоном пол. То был небольшой коридор, в конце которого белела дешевая дверь, больше походившая на межкомнатную. Мужчины подошли поближе, и Семён принюхался, пытаясь определить, не тянет ли мертвечиной, но пахло лишь пылью.

С обратной стороны, если судить по выбоинам и вмятинам, полотно подвергалось ударам. Мужчина замер на месте, наблюдая за отважным Славиком, который ступил за порог темного помещения. Фонарик осветил толстые металические прутья. Да, это была клетка. Чертова клетка с приоткрытой дверью прямо под полом деревенской церкви. К огромному облегчению, она была пуста.

Мужчины осторожно, стараясь не шуметь, ступали вглубь. Никто из них не произнес ни слова, боясь выдать себя. Они приближались к высокому стеллажу с открытыми полками, на одной из них стояла катушка с бечевкой, а рядом коробка.

-Скотч, - шепнул Славик, заглянув внутрь.

На нижних полках они также нашли две коробки, и Макарыч, обхватив одну из них руками, вытащил с полки. Она грохнула об пол, а внутри что-то лязгнуло. Семён замер, прислушиваясь к звукам, он обернулся чтобы на всякий случай проверить, не зашел ли кто, но позади была только кромешная тьма. Рядом что-то зашуршало, и это заставило его дернуться, но то был всего лишь Макарыч, открывающий края коробки.

Изнутри белесыми, мертвыми глазами исподлобья на них злобно пялился кто-то похожий на мужчину. Слишком тощий, слишком длинный и непропорциональный, слишком бледный. С черными волосами по пояс и бородой. В темных одеждах. А под ним лежали его копии. Эти чертовы иконы пугали Семена даже сейчас.

Славик молча закрыл коробку и поставил обратно. Собственно, смотреть было больше не на что. Хотя… вот его фонарик наткнулся на что-то в дальнем углу, и сердце Семена ушло в пятки. Там кто-то стоял. Да, без сомнения. Вот голова, вот плечи, только они накрыты старой, пыльной тканью в мелкий цветок. Круг света, сконцентрированный на фигуре под простыней, дрожал. Потому что дрожала рука Макарыча. Они оба замерли, скованные страхом, и просто тупо пялились в угол, ожидая что нечто шевельнется или нападет. Но нет, не происходило ровным счетом ничего. Тогда Семён легонько коснулся плеча товарища и дал знак уходить. К сожалению для них, угол, в котором находилась неподвижная фигура, располагался недалеко от выхода. Поэтому с каждым шагом к выходу они приближались и к фигуре.

Когда до спасения оставалась пара шагов, Семён понял, что Макарыч шагал вовсе не к двери, он перся в этот чертов угол. Его руки резким движением скинули простынь, и то, что было под ней упало вниз. По пространству подземной комнаты гулко разнесся звук падения и шелест… соломы? Семён пригляделся. Просто чучело. Или нет? Это была человеческая кожа, старая и высохшая, сшитая черными нитками. Лицо было обезображено, из глазниц и рта торчала сухая трава.

****

Семён сам не помнил, как оказался в своем Дастере. Он задыхался от того, что бежал так, как никогда раньше. К черту эту Вознесенку со своими загадками, к черту этого Макарыча, которому вечно на месте не сидится. К черту этот дом, эту картошку.

Он вдавил поглубже педаль газа и рванул на скорости подальше отсюда. Столько ещё он не успел сделать! Вот возьмет, и рванет с Наташкой на Алтай или на Байкал, а, может, и в Карелию! Перестанет быть арбузером, и будут они снова жить вместе.

В очередной поворот он вписаться не успел, и машина на всей скорости влетела в столб. Семён Никонов головой впечатался в лобовое стекло. Нужно было пристегнуться.

****

Пир Монрога. ФИНАЛ

-Да как это не было, была! Только ее ураганом разрушило. Уж если не знаешь, то лучше молчи, - Анна Михайловна огрызнулась на мужа.

Гость переводил взгляд с одного на другого, а затем расплылся в улыбке, демонстрируя свои белоснежные зубы, которые сильно контрастировали с его бородой, мягко произнес:

-Отсутствие церкви нам не помешает прикоснуться к… - указательный палец устремился вверх, - Вера - она вот здесь , - священник мягко постучал подушечкой указательного пальца себе по виску, - Приходите к одиннадцати в здание сельсовета, я буду вас ждать.

Когда он вышел за дверь, Семён выдохнул. Он сам не знал, почему, но его пугал этот дядька. Он выглядел таким высоким, могучим, и, казалось, обладал какой-то силой, каким-то великим, непостижимым знанием. От священника исходила странная энергия, вызывающая неприятный, суеверный трепет. Но ни мама, ни отец не почувствовали того, что чувствовал Семка, судя по тому, о чем те говорили, когда они с братом побежали одеваться.

-Через два часа служба, надо бы, наверное, сходить, - Анна Михайловна отправила грязные тарелки в пластиковый таз.

-Я не пойду, - буркнул Игорь Ильич, сидя за столом и выковыривая грязь из-под ногтей.

Его супруга хмыкнула и ехидно улыбнулась:

-Конечно не пойдешь, ты же предпочтешь водкой накваситься с утра пораньше.

****

Мать поставила перед сыновьями тарелки со вчерашним супом, Семену досталась тарелка с паровозиком, из-за чего обиженный Витька молча сверлил брата испепеляющим взглядом. Семке хотелось показать тому язык, но он испугался, что мама может за такое дать подзатыльник.

-Это какая-то Благодать! Самая настоящая! - восхищенно делилась своими впечатлениями мама с Игорем Ильичом. У того рядом с тарелкой грелась стопка с прозрачным содержимым внутри, - Не знаю, откуда взялся этот священник, но ты бы видел, что он вытворял. Представляешь, поставил на табуретку таз с водой, позвал к себе Катьку, попробуй, говорит, на вкус. Та ответила, мол вода, как вода. Батюшка чего-то пошептал-пошептал, говорит, еще попробуй. Катька хлебнула, сморщилась, моргалы свои выпучила и говорит: «Водка!».

После этого слова отец семейства заметно оживился.

-Нет, ты дальше слушай! - продолжала мама, пока Семка с Витькой черпали суп ложками, соревнуясь, кто быстрее съест, - Поставил он этот таз на пол, разулся, и встал туда ногами. Узрите, говорит, чудо чудное. Все подходят, охают, ахают, я кое-как меж людей протиснулась, смотрю, а он стоит прям поверх воды! Ноги у него не утонули!

-Так там же водка была! - встрепенулся отец.

-Ну, поверх водки, какая разница?

Семён с братом, доев суп, шмыгнули в сени, чтобы быстрее одеться и снова кидать камни в жидкую грязь.

-Куда намылились, засранцы? Ну-ка, марш по кроватям! Тихий час! - рявкнула мать, после чего мальчики побрели к себе в комнату.

Лежа с братом валетом на софе-ладоге, Семён не мог уснуть из-за маминого бубнежа, она продолжала рассказывать отцу про чудо-священника.

-А потом, представляешь, подозвал к себе Яшку хромого, у которого нога неправильно срослась после перелома. Спросил у него, хочет ли он снова начать ходить нормально. Ну, тот, понятно дело, закивал. А батюшка ему и говорит: «Так помолись вместе со мной Господу нашему! Какие молитвы знаешь?» Яшка говорит, мол «Отче наш» знаю. Священник заставил его прочитать. Тот чего-то там проблеял, спотыкаясь через каждое слово, бабоньки наши подсказывали. А священник ему: «Теперь иди!» Ну, тот заковылял по-прежнему. Словом, не поменялось ничего. И тогда батюшка и спросил, на каком языке сын-то Божий разговаривал. И все молчат, никто не знает. Вот он и сказал, что надо на родном ему языке молиться. Потом начал настоящую молитву читать, а Яшка ему вторил. Погладил священник ногу его, и тот пошёл! Пошёл, представляешь! Прямо и ровно!

Семён наконец-то провалился в сон.

****

-Значит, обратил воду в водку, встал сверху, а потом человека исцелил… Символично, - задумчиво произнес Славик, - Вот ты говоришь, будто его не существовало, но ведь я тоже его помню, и храм этот жуткий с картинами.

Услышав про храм, Семён невольно вздрогнул:

-Не было там картин, Макарыч, и храма - тоже, лачуга обыкновенная.

-Но они все называли это храмом, только не вздумай меня убеждать в обратном. Я точно знаю, что видел!

Помолчав с минуту, будто вспоминая и анализируя события давно минувших лет, мужчины уткнулись себе в стаканы. И все же первым тишину нарушил Макарыч:

-Я долго размышлял о тех годах, сам вспомни, нам никто ничего не рассказывал, мы просто жили и воспринимали происходящее как должное. А, меж тем, стали свидетелями чего-то… Что я не могу описать. И твоя матушка заставила вас с Витьком поверить, что вы все придумали.

-Только зачем ей это?

-Может, хотела защитить от чего-то? Уберечь?

-А твоя мама что тебе говорила?

-Чтобы рот свой поганый закрыл, а не то прутком для коз выпорет.

Семён мрачно усмехнулся, такой и была мать Макарыча: суровой и грозной, ведь воспитывала его одна.

-И очень это странно, Сем, потому что этого попа они готовы были всей деревней на руках носить, он в каждый дом без стука заходил, и принимали его, как дорогого гостя. А помнишь, нас водили к нему исповедоваться?

****

Мама приглаживала непослушные волосы своих сыновей, сегодня она вырядила их как на парад. Братья стояли перед входом в храм, правда, Семён, скорее, назвал бы его хибарой. Местные мужики сами кое-как сложили эту избу из бревен, а меж ними напихали мха. Даже окна вырубить не потрудились, только дверной проход. Храм выглядел как самый обыкновенный деревянный дом, только просторный и некрашеный.

Туда сползались жители деревни, ведя за руку своих детей. Кто-то весело топал вслед за родителем, а кто-то, как Семён с Витькой, угрюмо сопротивлялся.

-Ма-а-м, а это недолго? - ныл Витька.

-Недолго.

-Зачем нам вообще туда идти? - присоединился Семён.

-Чтобы батюшка все грехи вам отпустил.

-Так я не грешил!

-А книжку кто порвал?

-Так это не я, это Витька!

-Вот, батюшке и расскажешь. Давайте, марш оба!

Когда мальчики вошли в темное пространство дома, подсвеченного одними лишь свечами, увидели силуэты других детей, которые вертели головами, сидя прямо на полу. По середине, пред высокой тумбой, которую мама называла аналоем, стоял батюшка. Свет от пламени свечей, падая на его лицо, колыхался, заставляя тени морщин и неровностей двигаться, будто под его кожей шевелились черви.

Дети сидели тихо, наверное, все так же напугались до мокрых колготок. Витька взял брата за потную от волнения руку, и вместе они уселись на коленки напротив аналоя.

Густые, сморщенные брови, полностью закрывающие веки, поползли вверх. Преподобный открыл свои глаза, которые в полумраке казались Семену черными. Огоньки свечей в их отражении плясали и дергались, создавалось впечатление, будто внутри поповских очей горит пламя.

-Вы уже знаете, что такое ад? - вкрадчиво, шипя змеей, спросил священник.

Тишина.

-Ад - место где грешники мучаются, горят заживо; место, где с них сдирают кожу и рубят на куски. И это длится вечность!

Горящие глаза попа скользили по испуганным лицам.

Страх забирался Семену за шиворот, расползаясь по спине мурашками, заставляя каждый мускул напрячься, мышцы деревенели сильнее с каждой минутой.

-Узрите же, что такое ад!

Вспыхнули кандила, стоящие по обе стороны от оратора. Семён увидел, что на стенах висят ужасающие картины, почти на каждой присутствовали огонь и кровь, черти и освежеванные тела. Лица людей выражали бесконечные страдания и боль. Черти ели людей, люди ели людей. Мелькали вспоротые животы, вываливающиеся кишки, отдельно лежащие конечности.

Семён зажмурился и отвернулся от картин. Дети начинали плакать, кто-то звал маму. Он почувствовал, как в его руке дрожит холодная рука брата. Вдруг свечи погасли сами собой, как и загорелись, оставляя в кромешной темноте, а вокруг все мигом стихло. Семён часто моргал, стараясь разглядеть хоть что-то, он пытался прикинуть, с какой стороны находится выход. Хотелось бежать без оглядки, пусть даже мать назовет его бесноватым грешником, пусть выпорет, но оставаться здесь он больше не мог.

Теплое, дурно пахнущее дуновение заставило зашевелиться волосы на затылке. Семён чувствовал, как кто-то дышит ему в лицо. Ноздри со свистом вдыхали и выдыхали воздух. И мальчику казалось, что он сейчас заперт в этом черном пузыре, один на один с кем-то могущественным. А потом что-то коснулось его уха.

-Ты боишься ада? Боишься вечных мук? - шипел голос.

-Д-да! - проблеял Семён, чувствуя, как сократились мышцы на щеках, опуская уголки его губ вниз.

-Чтобы туда не попасть, ты должен слушаться меня во всём, только я - твое светило, только я могу отпустить тебе грехи. Ты принимаешь меня?

Перепуганный до смерти мальчик, по лицу которого уже бежали слезы в перемешку соплями, промычал что-то невнятное.

-Ты принимаешь меня?!

-Д-да!

-Есть грех, который я никогда тебе не отпущу, за который в аду черти сожрут тебя заживо! Ты не смеешь никогда ни с кем обсуждать сегодняшнюю исповедь. Понял?

-Угу.

За руку Семена кто-то дергал. Витька с огромными глазами кивал в сторону, аналоя, рядом с которым выстроилась очередь из детей. Они целовали подол рясы священника, после чего получали конфету и покидали храм.

Семён с Витей шли с конфетками «Ромашка» в шоколадной глазури, которую хотелось выбросить в придорожную канаву, и всю дорогу до дома молчали.

****

-Не было этого, Макарыч! Это все мне в бреду привиделось! - закричал Семён, брызгая слюной, которая разлеталась над столом и оседала в тарелках с закусками.

-Но я ведь тоже помню эту исповедь. - Макарыч невозмутимо отогнал от себя комара, а потом пшикнул аэрозолем, - Я думал, он разговаривал только со мной, а, оказывается, ещё и с тобой успел. Брата твоего тоже спрашивал?

-Мы никогда с ним это не обсуждали, потому что сначала я испугался до усрачки, а потом… Я даже не знаю, почему мы не говорили об этом потом. Да нет, знаю, конечно… Потому что считали, что этого не существовало.

Семёну захотелось ещё выпить, чтобы залить спиртным путаницу у себя в голове, и он подставил стакан под кран бочонка.

- Знаешь, наверное, это как справлять нужду в сельском туалете, - Славик одним глотком осушил бокал и поставил его рядом со стаканом Семена, - Я никогда не включаю свет, чтобы не видеть пауков. Фу, я их ненавижу. И мне легче сделать вид, что их нет. Вот и мы с тобой предпочли сделать вид, что тогда не произошло ничего особенного. Еще и этот нас тогда запугал.

Семён обдумывал эту мысль. Он знал, что и Витька тоже боялся, судя по тому, как тот начинал дрожать и бледнеть, когда в дом наведывался поп. Они даже имени его не знали. Никто. Матушка ни разу не упомянула. А как она ругала брата, которой заявил, что больше в этот храм ни ногой. Бранила его по-всякому, называла бесовским отродьем и неблагодарной сволочью, потому что священник их отца от «водки вылечил». Что, собственно, было правдой. Пока не… пока не «что»? Что-то ведь тогда…

-Я вспомнил, как называли застолье с пирогами. Они называли это «Большое причастие», - перебил Макарыч ход Семеновых мыслей.

-И столы прямо в храме ставили.

-Ага, только картин там не было, голые стены.

-А причастие как раз после Ивана Купала было.

****

Мама мазала свои тонкие губы помадой морковного цвета, ей батюшка подарил и велел накраситься как можно ярче. В дом зашла тетя Зина и привела с собой Славика. Тетя Зина была такая же нарядная, с яркими губами, будто в театр собрались. За окном уже стемнело, и было странно наблюдать некоторую оживленность на улице, как в Новый год.

-Так, мы уходим, а вы должны лечь спать! - наставляла матушка, - И не дай бог, вы тут будете бесноваться допоздна!

-Мама, а если мы не ляжем, это грех? - осторожно спросил Витька.

-Конечно, грех! Родителей не слушаться - всегда грех!

Семён увидел, как Витька побледнел, а потом пошёл и завалился на софу, уткнувшись носом к стенке.

-Будем утром, мальчики! Не балуйте!

-Славка, набедокуришь, огребешь по самое не балуй, - добавила тетя Зина и пригрозила сыну кулаком.

Как только родители вышли за порог, Семён со Славиком радостно запрыгали от счастья, от чего в кухонном столбике задребезжала посуда. Друг пришел с ночевкой! Ещё и оставили их одних! Это же целый праздник! Только Витька-ссыкун заладил вздыхать и цокать под одеялом: «Грех это», пока его младший пятилетний братик дурил вместе с другом. Спустя какое-то время старший брат все же не выдержал, повыключал везде свет и велел мальчикам ложиться спать. Те с недовольством плюхнулись на ладогу, но вдруг Славик ошарашенно застыл, пялясь в окно. Семён поднялся и уселся рядом. Козьи холмы осветились заревом трёх огромных костров.

-Я хочу посмотреть, - прошептал Славик, он всегда был смелым и отважным. «Шило в заднице!» - говорила про него матушка.

Мальчики в одном нижнем белье осторожно вышли за калитку. Витя остался дома, он уговаривал братика лечь спать, но Семену не хотелось прослыть трусом. Сложно было разобрать, что там творится, слишком далеко. Кто-то пронзительно кричал, и от этого крика кровь стыла в жилах. Кому-то было больно. Но потом к этому крику присоединились другие, их было много, они сливались воедино и сложно было отличить один от другого. Кто-то просто вопил, кто-то смеялся, выбился и крик индейца. А затем, подобно грому, с холмов раздался голос священника. «Режь! - кому-то приказал он. Все остальные затихли, замерли, будто в ожидании, - Я сказал, режь!» Кто-то подхватывал, и это слово, произносимое хором, с нарастающей громкостью долетало до ушей мальчиков.

Режь! Режь! РЕЖЬ! РЕЖЬ!

Потом одобрительные возгласы, а потом священник затянул так громко, как только мог, песню, которую повторяли остальные. Она была на другом языке, потому что Семён слов не понимал. Однако он увидел танцующие силуэты, водящие хоровод.

-Там что-то интересное! Я хочу туда! - Славик пер танком по лугу в сторону холмов, а Семка схватил товарища за локоть и пытался отговорить, ведь они могут схлопотать за то, что не спят. А ещё потому, что через луг добраться до холмов нельзя, там речка течёт, а моста нет. Но Славик Макаров не слушал, он шел и шел, пялясь на огонь, как мотылек. И только когда мальчишечьи ноги, обутые в сандалики, начали проваливаться в вязкую грязь, ребята остановились.

-Нет, пожалуйста, пощадите! - срывающимся голосом молила женщина, - Нет, пожалуйста! СПАСИ-И-ИТЕ!!! Н-Е-Е-Е-Т!

Она все кричала и кричала так пронзительно, так отчаянно и так страшно, что мальчики, взялись за руки. Когда она наконец затихла под гомон остальных голосов, Семён развернулся и побежал домой, Славик мчался следом.

****

Грохнувшая калитка вырвала Семена из итак неглубокого сна. Он ждал своих родителей, и очень боялся, что кто-то из них или сразу оба не вернутся, ведь ночью кому-то делали плохо. И Семён надеялся, что не его маме. Он сел рывком на софе и выглянул в окно. На улице уже рассвело, по двору еле ковыляли мама с папой, а следом плелась мать Славика. Все они были мокрые. Женщины в одних лишь комбинациях, что надевались под платья, отец - в трусах. Одежду несли в руках.

Рядом подорвался Славик и с криком «Блин!» принялся что-то стряхивать с простыни. Когда Семён увидел, что стряхивает Славик, то сразу похолодел. Белая хлопковая простынь была измазана грязными разводами мальчишеских ног. Ох, и получат же они за это.

Но когда взрослые зашли в дом, никто даже не обратил внимания на простынь. Их глаза были уставшими и какими-то потускневшими.

Зинаида Петровна велела сыну одеваться, а отец и мать Семена ушли к себе в комнату спать, даже не попрощавшись с гостями.

****

Утро было настоящим раздольем! Родители спали, и пичкать детей опостылевшей кашей было некому. Деревенские дети, которых интересовали лишь дворовые игры, повылазили из своих домов гулять. Все они делились, как провели ночь без родителей, но Семён предпочитал молчать. Однако, когда Славик заговорил про костры, ему пришлось быстренько прикусить свой язык, потому что к ним приближался священник с двумя ведерками. Он окинул суровым взглядом оборванную детвору, но прошел мимо, а Славик договаривать так и не решился. Поп прошел во двор к Семену и Вите и скрылся в их доме вместе с ведрами.

****

Сколько было времени, никто не знал, но голодные животы громко урчали. Не спасали даже яблоки. Дети по очереди начали ходить домой, чтобы стянуть хотя бы немного хлеба. Семён тоже хотел пойти и попросить у мамы ломтик черного с подсолнечным маслом, посыпанного солью, для себя и Витьки, но все ждал, когда поп выйдет из их дома. А тот словно застрял. Витька наотрез отказался туда идти, и тогда Семён, решив выставить своего старшего братца ссыклом, в одиночку пошёл домой за лакомством.

Войдя во двор, он услышал мамины всхлипы и голос священника.

-Анна, дочь моя, все это сделано во благо, - приговаривал он, - Про мальчишек своих подумай, какой подарок вы им сделали. Осталось совсем чуть-чуть, и все вы ощутите на себе благодать.

Семён наблюдал, как тот обнимает его плачущую матушку, сидя на лавочке во дворе. Перед ними стоял таз с грязной водой, а в тазу что-то плавало.

-Мам, почему ты плачешь? - поинтересовался мальчик.

Женщина вскинула свою голову с красными глазами и поманила сына к себе. Она крепко обняла мальчишку и запричитала ему в ухо, что все во благо.

-Можно мне хлеба с маслом? - попросил Семён.

-Ты уже большой, иди и возьми сам, - вклинился поп и погладил по голове.

Семён съежился от этого неприятного прикосновения и поспешил в дом.

Выходя на улицу с ломтями криво порезанного хлеба, он увидел как матушка моет в тазу что-то длинное и скользкое.

-А что это такое? - спросил Семён.

-Кишечник, - ответил поп.

-Для колбасы, - добавила мама, она уже успокоилась и больше не плакала, - кровянку делать будем.

-Будет великий пир! - закончил священник.

****

Столы, озаряемые множеством свечей, внутри храма ломились от яств. Места было мало, поэтому на лавках сидели только старики и дети, остальные стояли рядом в ожидании таинства. Семён с опаской заозирался вокруг, боясь увидеть страшные картины, но увидел лишь голые стены. Облегченно выдохнув, он разочарованно заметил, что взрослые стоят с кислыми минами и скорбными лицами, хотя собирались все, как на праздник. Он понял, что необходимо вести себя так же и помалкивать после того, как увидел Славикову маму, отвешивающую сыну оплеуху, когда ее сын громко позвал Семена с Витей и помахал рукой.

Потом Семён заметил священника, наблюдающего за женщинами, нарезающими мамину кровянку и раскладывающими куски мяса по тарелкам. Вскоре перед мальчиком поставили его порцию, состоящую из кусочка шашлыка и колесика колбасы. Он брезгливо понюхал содержимое и посмотрел на маму с надеждой, что она разрешит не есть. Та, словно прочитав его мысли, наклонилась и тихо шепнула, что если будет кобениться, очень об этом пожалеет.

Мальчик про себя проклинал того, кто придумал такую дрянь. Как можно варить колбасу из крови?

Когда все приготовления были завершены, священник вышел из своего угла и заставил всех прочесть молитву. Семён вслушивался в слова, но не понимал, абракадабра какая-то. Потом поп отдельно произносил те же слова, чтобы и дети проговорили то же самое.

-Сегодня все должны вкусить плоть и кровь, чтобы соединиться… Вы сами знаете, с кем! - торжественно воскликнул поп, вскинув руки.

-С кем мама? - осторожно спросил Семён.

-С Богом, дурачок! - не отрывая глаз от священника прошептала мать.

-Начнем же наше Большое Причастие, дабы ощутить на себе Великую Благодать!

Мальчик смотрел, как люди осторожно кладут себе в рот по кусочку мяса, а следом отправлялось и колесико кровяной колбасы, Витька тоже послушно приступил к трапезе. Вдруг мама ткнула Семку в плечо и прошипела: «Ешь!» И тот нехотя принялся жевать то, что дали. Обстановка и настроение толпы резко начали меняться. Кто-то с набитым ртом приговаривал: «Благодать!», кто-то хватал остальные угощения и наваливал к себе в тарелку, какая-то мамаша, сидящая на лавке вместе с младенцем на руках, отправляла своему чаду в рот пережеванную еду для причастия. Последняя картина никак не портила неожиданно усилившийся аппетит Семёна, он просил свою мать наложить ему картошки с мясом и пару пирогов. Они оказались тоже с мясом. Со всех сторон раздавалось довольное чавканье, возгласы веселья, хвалебные оды женщинам, что приготовили эту «божественную пищу» и конечно же благословения в сторону священника. Люди ели и ели, набивая свои животы. И все равно после трапезы осталось множество пирогов, которые жители деревни забирали себе домой. И каждый из них на прощание целовал подол рясы довольного попа.

****

-Я вкуснее тех пирогов ничего в жизни не ел, - Семён в очередной раз осушил до дна стакан, сидя на своей кухне. Его голова становилась все легче, но все сложнее было держать веки открытыми.

Мужчины перебрались с прохладной улицы в теплый дом, где их заметно развезло. Славик прочистил горло, намереваясь что-то сказать, но потом передумал. Но в итоге, сделав тяжелый вздох все же произнес:

-Семён, ты понимаешь, с чем были эти пироги?

Мужчина напротив Макарыча встрепенулся, выпрямляя сутулую спину и разглядывая беспокойное лицо своего собеседника:

-С мясом они были.

-С человеческим, Семён! Человеческим! Все на том столе было приготовлено из человечины!

Никонов нервно вздохнул и напрягся. Неужели Макарыч с ума сошел? Деменция что-ли его ударила? Славик, будто улавливая этот полный молчаливой укоризны взгляд, продолжил:

-Ну ты сам вспомни! Подумай хорошенько! Сначала костры, где кто-то кричал, да там же явно убивали кого-то! И ты это слышал, и я! А потом, вечером пир с горой мяса! Моя мамка его для пирогов крутила! Ей этот чёрный хрыч его принес. А твоей - кишки с кровью!

Семёна захлестнула злоба, переизбыток алкоголя в организме всегда вызывал в нём агрессию, ещё и Славик тоже напился и начал нести пургу. Да ещё какую! На что этот идиот намекает?

-Ты что городишь? - взревел он и ударил могучим кулаком по столу. Стопки и салатники, стоящие на нем, пронзительно отозвались звоном.

-Вспомни! К нам же ещё милиция приезжала, пропавших туристов искали. Думаешь, совпадение?

-Угомонись, Славик! Маньяк их тогда порешал. Забыл что-ли? Его нашли потом через… сколько-то времени, он во всем сознался!

Славик, лицо которого заметно напряглось, а вена посреди лба вздулась, внезапно расслабился:

-Якова они тогда поймали, да. Который хромал, а потом его поп исцелил. Но ведь… он такой тощий был… Не мог он в одиночку, Сем, не мог.

-Да, может, ему этот черт помогал? - вырвалось у Семена, и он зачем-то поплевал через левое плечо и постучал по столу, а потом три раза перекрестился. Священник вызывал в нём суеверный страх по сей день.

-Может, и помогал… Я хочу кое-что тебе показать. Когда я это увидел, то мне и вспомнились все эти события, которые я так же, как и ты, предпочел бы забыть. Но это лишило меня сна и покоя. Ты пойдешь со мной?

Наверное, в любой другой ситуации, Семён хрена с два за дверь бы в ночи вышел после расслабляющего, горячительного напитка, но его товарищ разбередил душу, разогрел любопытство. Да что же за ерунда здесь творилась? Зачем матушке нужно было столько врать? Из страха? Из стыда? Неужели она была преступницей в сговоре со всей деревней? Да нет! Только не его матушка! Но при мысли, что его тогда накормили человеческим мясом, тошнота подступила к горлу.

-Показывай, - скомандовал он Макарычу.

-Но сначала я хочу тебе рассказать об одном случае…

Пир Монрога. Часть 4

-Пил вчера, значит.

-Ну, выпил, да, - признался Семён, а сам пожалел, что вывалил все, как есть.

-Тебе, наверное, приснилось.

-Наташ, ну какое приснилось? Иди на машину посмотри. Этот хрыч по ней, похоже, полазил и измазал, не пойми чем.

Женщина перелила закипающий кофе в чашку и вышла за дверь. Семен проследовал за ней. Чувствуя себя в безопасности, ему тоже хотелось получше рассмотреть авто. Вместе они наблюдали грязные отпечатки ладоней, которыми был испещрен капот.

Наталья повернулась, вскинула свои ровные, крашеные брови до середины лба, выпучила глаза, а потом задрала голову к небу.

-Господи, Никонов, как же ты меня зае… - остаток слова она беззвучно закончила одними губами. Она эмоционально трясла своими руками, растопырив пальцы, на манер разгоряченной испанки или итальянки, - Да что же это такое!? Я только жить начала.

Потом Наталья вспомнила, что находится посреди сельской улицы в одной лишь сорочке и стыдливо шмыгнула в дом, хотя стыдиться было некого, все в это время спали, ведь на часах было четыре утра.

Семён, понурив голову, отправился вслед за супругой, а потом уселся за кухонный стол.

Она громко стукнула чашкой об стол, подавая кофе, разлив половину напитка. Рядом с рукой мужчины приземлилась брошенная тряпка, видимо, с намеком, чтобы супруг вытер сам.

-А ты соль в кофе добавляла? - кротко поинтересовался Семён Игоревич. Тут же, рядом с ним с громким хлопком приземлилась и солонка.

-Чашку забирай с собой и ложись в мою кровать. И чтобы на кухне носа не показывал! Все, иди давай.

****

Семён ворочался на смятой простыне в кровати жены. Фоном работал телевизор. Комната, окна которой были направлены на юго-восток, постепенно наполнялась духотой и жаром, не спасал даже напольный вентилятор. Жутко болела голова, казалось, будто мозг с каждой минутой увеличивается в размерах и давит на череп. Не надо было пить кофе, наверное, давление скакнуло.

За закрытой дверью слышались звуки Наташиной возни, запахло вареным мясом.

Когда действие кофеина закончилось, и сердце перестало трепетать и мерцать, как сумасшедшее, Семену все же удалось уснуть. Пару раз, правда, он просыпался, потому что видел во сне страшное лицо за окном…

На часах было пол одиннадцатого, когда дверь распахнулась и в комнату вошла Наталья.

-Давай уже, вставай. Я суп сварила, иди поешь.

Семён кое-как продрал глаза. Голова, к его огромному сожалению, так и не прошла. Прошлепав голыми ногами по полу, в одних трусах, он испытал ностальгию по старым временам, когда они жили вместе. Пока Наташа однажды не вызвала его на серьёзный разговор. Она много говорила, объясняла, что у Семена очень сложный характер, и ей с ним тяжело. Приводила аргументы, мол своего ребёнка они уже давно вырастили, дали ему все, что могли, сами нажили немало имущества, могут себе позволить жить отдельно друг от друга. И ничто на свете им не помешает общаться и дружить. Шутка ли, прожить вместе почти сорок лет. А потом, как обычно, этот разговор перешел в ссору, потому что такой формат отношений совершенно не устраивал мужа, на что заведенная Наталья, не стесняясь, выкрикнула, что Семён из неё все соки выпил, что надоел нажираться, как черт, и вести себя, как свинья. А ещё обозвала его таким мудреным словом, услышав которое, в голове всплывал образ черных косточек на фоне розовой мякоти. Кажется, она назвала его «арбузер».

Семён в страшной обиде на супругу уехал жить в Вознесенку, в дом почившей матушки, отказывался разговаривать и видеться с Натальей. Но по прошествии времени нашел для себя и плюсы одинокой жизни. Теперь его никто не попрекал, когда он пропускал стопочку-другую и спал за столом, уткнувшись в кучку шелухи от семечек.

С Наташей он потом примирился, и они могли вместе скоротать вечерок или ночку непременно в ее доме, потому что жена ненавидела Вознесенку, а потом он спокойно уезжал в свою холостяцкую берлогу. В таком ритме они жили уже полгода. Супруга называла это гостевым браком.

Наталья поставила перед его носом тарелку с серыми щами из капустного крошева. Отличный суп, с похмелья - самое то! Семён с кислым видом поковырялся в тарелке, рассматривая прозрачный бульон и слишком крупно порезанную картошку.

-Ты на курице варила что-ли? А чего не из говядины? - поморщившись, спросил он, - И без сала даже…

Наталья закатила глаза, подошла поближе и взялась за край его тарелки:

-Да не люблю я на говядине, я на курице люблю! Не хочешь, не ешь.

Она собралась было отобрать тарелку, но Семён отодвинул ее от жены подальше.

-То-то же! - сказала Наталья и с раздражением замахнулась на него ложкой, - Сём, я тут подумала… Ты ведь понимаешь, что этот старик просто психически больной?

-Ты его просто не видела! Он правда выглядит… как будто… сдох.

Мужчину передернуло от всплывшего в голове образа, а Наталья, заметив это, смягчилась:

-Хорошо, я поняла, оставайся у меня сегодня, а завтра давай вместе съездим, наведаемся в этот дом и решим на месте, как нам поступить.

Семен с ней согласился и супруга перевела тему на огород, интересовалась, как растет картошка, достаточно ли хорошо он за ней ухаживает, ведь этой картошкой предстояло питаться им обоим, разделив пополам. Наталья, которая в свою очередь должна была обеспечить их остальными овощами, хвасталась своими помидорами и огурцами, показывая фотографии на своем телефоне, совершенно позабыв, что уже отправляла их супругу.

-Ну всё, я пошла в теплицу, доешь, присоединяйся.

Мужчину передернуло ещё раз. Опять этот треклятый огород с грядками, как же он их ненавидел.

-Наташ, у меня голова болит…

-Таблетки от боли в аптечке, выпьешь, приходи.

Она развернулась и вышла из дома, не дав супругу возможности возразить или договорить. Семён доел суп, отыскал зеленую таблетку, запил ее и проверил свой телефон на предмет пропущенных звонков от клиентов. К сожалению, никто не звонил.

Делать нечего, пришлось идти к жене в просторную, жаркую теплицу из поликарбоната, где росли перцы с помидорами. Супруга в адской духотище корячилась над грядкой, сосредоточенно выдергивая сорняки.

-Воды из бочки натаскай, полить надо. Как закончишь, надо навоза принести, удобрять будем.

Семен, который ещё ничего не успел сделать, почувствовал, как с него ручьями сходит пот, а голова все гудела. На плечи навалилась какая-то тяжесть, из-за чего мужчина чувствовал слабость.

-Наташ, а можно, я это… за пивком себе сгоняю?

Супруга повернула к нему голову и зыркнула таким ледяным взглядом, что даже в этом адском пекле он ощутил, как по телу пробежал холодок. Семён понял ее без слов и нехотя побрел за ведром. Он думал о своих запасах бражки, покоящихся в холодильнике, представлял себе новенький диван в своем доме, чей фабричный запах ещё не до конца выветрился, и мечтал завалиться сейчас на него.

Семён с недовольным видом поставил ведро с водой возле супруги и ругал себя за то, что испугался хилого, выжившего из ума деда. Да ведь он бы его одной левой уложил. Точно-точно! Уделал бы и глазом не моргнул. Только как бы теперь от Наташкиного огорода отмазаться?

-Сём, если ты себя так плохо чувствуешь, может, тогда домой поедешь?

Лица он не видел, потому что голову закрывал ее полноватый зад, вздернутый кверху, пока она ковырялась в земле, но мужчина был уверен, что она сейчас ехидно улыбается.

-Д-да, я, пожалуй, поеду, отлежусь.

-Ну, давай. Звони, если что.

Наталья разогнулась и потерла нос об запястье, ладони были вымазаны в земле. Когда Семён вышел из теплицы, то увидел рядом шланг, подключенный к системе водоснабжения.

«Воду таскать заставила… Вот же ведьма старая!» - усмехаясь, подумал про себя Семён.

****

С капота автомобиля стекала мыльная пена и падала в траву, что росла за забором двора. Мужчина бережно тер свою ласточку специальной губкой. Въехав в родную деревню, его состояние улучшилось, мозг перестал давить на черепную коробку и краснота спала с глаз, а сердце начало выдавать размеренный ритм.

Первым делом Семён осмотрел повреждения дома: разбитое стекло на внешней створке и наружный фонарь. Потом проверил дом изнутри, все цело, никто не заходил. Ему хотелось поскорее стереть из памяти неприятный инцидент и замести следы пребывания постороннего в своих владениях.

Он аккуратно собрал все осколки и бросил в мешок для мусора. Потом развел в ведре автошампунь и принялся тереть машину губкой, стараясь не нюхать противные разводы.

Краем глаза он заметил, как по дороге бодро спускается тучная женщина на тоненьких ножках. Пышные телеса болтались под белой, длинной майкой. Почему-то Семену в голову пришла ассоциация с пельмешкой.

-Ну, здравствуй! - заговорила «Пельмешка».

-И вам не хворать.

-Это ведь к тебе ночью Аркадий наведывался?

Неожиданный вопрос поставил его в тупик, и он начал разглядывать лицо незнакомки. В нём он признал ту самую матушку. Очень странно было ее наблюдать в обтягивающих штанах и майке с декольте. Через плечо была перекинута тугая коса из русых волос. Когда она достала из кармана пачку сигарет и зажигалку, Семён почувствовал себя неловко. Должно быть, не матушка это вовсе.

-Ну? Так к тебе? - сквозь зубы говорила незнакомка, зажимая сигарету в губах и чиркая колесиком зажигалки.

-К-какой Аркадий?

-А тот, что твою машину уделал. Испугался?

-Есть такое.

-Видела я, как ты ни свет, ни заря из деревни сиганул! Ну, не переживай, можешь спать спокойно. Поймали его.

Семён нервно сглотнул, он хотел как-нибудь так аккуратно спросить, мертвый он был или нет, но не знал, как бы правильно поставить вопрос.

-И где он сейчас? - поинтересовался Семён Игоревич.

-В гробу.

-Живой? - вырвалось само собой у мужчины.

Незнакомка с усмешкой выпустила дым и сверкнула хитрыми глазами в сторону собеседника.

-Кто же живых в гроб кладет?

-Так значит, умер он?

-Получается, что так.

Семён испытал какое-то отчаяние от того, что всю информацию приходилось клещами вытаскивать. Обычно бабы же болтливые, не заткнешь, а эта загадочную из себя строит.

-А давно он умер? - Семён решил зайти с этой стороны.

-А давно ты его живым видел? - незнакомка хитро улыбнулась ему, и Семён отметил, что не смотря на широкое лицо и грубые черты, она похожа сейчас на лисицу, - Меня Лукерьей звать, можно просто - Луша. А ты кем будешь?

Просто Луша бросила тлеющий бычок себе под ноги и тут же затушила его подошвой сандалии.

-Семён, - мужчина по привычке протянул правую руку вперед, но потом вспомнил, что на нём сырые, резиновые перчатки. Мыльная капля попала Лукерье на штаны, - Ой, извини пожалуйста.

Женщина зашлась громким, вульгарным смехом, как какая-нибудь деревенщина.

-Семён, а есть у тебя что-нибудь выпить?

****

Она восседала у него во дворе, положив ногу на ногу, в кресле, которое раскладывалось в шезлонг. Пару таких шезлонгов мужчине подарила Наталья на минувший, шестьдесят третий день рождения. Гостья мерно посасывала самодельное Семеново вино.

-Не церковный кагор, конечно, но тоже ничего, - заранее оправдывался за вкус хозяин.

-Да уж, твой самопал покрепче будет. Но очень даже! Ты его продаешь что-ли?

-Да не, это так… Хобби… А я так и не понял, ты при церкви служишь или на службы приходишь?

Лукерья посерьезнела, потом поморщилась и взглянула на гостеприимного хозяина.

-Покойников я отпеваю, Семён.

Мужчина вскинул пегие брови вверх и рефлекторно отпрянул от гостьи.

-Ага, все так почему-то реагируют. Поэтому я не люблю разговаривать про свою работу. Давай лучше сменим тему.

-Погоди, а ты в церкви нашей отпеваешь? И по ночам тоже? А почему не батюшка?

-Сменим. Тему, - процедила женщина, снова доставая из кармана сигареты, - Я закурю? Ты не против?

-Да кури, пожалуйста.

-Ну а ты чем занимаешься?

-Да замки вскрываю, мелкий бытовой ремонт, когда помоложе был, на автокране работал.

-Это дело хорошее.

Уже немолодые люди наслаждались вином и нехитрыми закусками за какой-то непринужденной беседой. Вопреки ожиданиям Семёна, с этой женщиной было, о чем поговорить. Вчера вечером он, оказывается, увидел ее не в первый раз, просто не хотел замечать из-за того, что она по долгу службы всегда была укутана в гору платков, а лицо выражало бесконечную злобу и усталость.

Луша много спрашивала, но мало говорила о себе, и Семён заметил, что его сильно интригует этот флер загадочности… Гостья постоянно увиливала от вопросов, ловко меняя темы для разговоров. А потом она зевнула, прикрыв рот ладонью, и сказала:

-Ну, спасибо тебе за вино, за закуски, за беседу, но мне уже пора. Я со вчерашнего дня не ложилась.

Мужчина с раздосадованным лицом провожал свою гостью до калитки.

-Хороший ты мужик, Семён. Уж не серчай на меня, я пошутила. Аркадия Степаныча ночью в больничку забрали. Наверное, уж не выйдет он оттуда.

****

Следующие пару недель прошли в обычном ритме. Семён ездил на заказы да шабашил на стройках по-маленьку, не особо утруждаясь, копеечка падала мужчине в карман или на карту, когда как. На улице все ещё стояла необычайная для местного лета жарища. Работать было очень сложно, голова раскалывалась, ныли виски, и только дома, в тени родимой яблоньки становилось лучше.

Как-то раз к нему даже нагрянула «картофельная инспекция» в лице супруги Натальи. Она придирчиво осмотрела картофельные грядки, повытаскивала кое-где колючий осот да одуванчиковые островки, но результатом Семеновой работы осталась, в целом, довольна.

Сам же Семён Игоревич все время возвращался мыслями в тот странный день, когда пил вино с чудаковатой Лукерьей. Уж больно эта баба была не от мира сего, ещё и с дебильным чувством юмора. Интересно, когда она сказала, что отпевает покойников, тоже пошутила? Скользкая как мыло! Сплошной комок противоречий. Лицо ее - такое простое, деревенское, немного глупое. Наташка бы про неё сказала, что эту бабу лопатой по башке огрели. Зато как себя приподносит, как ведет. Не стесняется ничего, даже заигрывать умеет. При церкви служит, а курит, как паровоз, да и выпить, похоже, любит. И так сильно манила Семена Лушина тайна, так хотелось вывести ее на чистую воду, хотелось раскусить эту пельмешку. Вдруг куснешь, а там и не пельмешка вовсе, а вареник, как это часто бывает.

Только что-то все не встречалась ему Луша. Наверное, отпевать пока было некого.

****

Где-то по краям видимости изображение начало темнеть и размазываться, по центру мелькали красноватые точки, дышать становилось все сложнее, не спасал даже автокондиционер. Белый «Дастер» остановился возле деревенского магазина, и водитель покинул свой автомобиль. Семён согнулся пополам и начал часто моргать. Вскоре зрение восстановилось, дышать стало легче, и мужчина смог выпрямиться. Страшно хотелось пить. Сегодняшняя работенка была не из легких - починить забор у какой-то одинокой, сварливой старушенции, которая была готова удавиться за каждую лишнюю копейку. Полдня он работал на солнцепеке, а старая карга даже водички не предложила, ещё и торговаться удумала. И выторговала ведь! Сто несчастных рублей зажала.

Из магазина вышел дедан в соломенной, пляжной шляпе и очках-каплях. Клетчатая рубашка на нём была полностью расстегнута, обнажая старческий живот с седыми волосинками. Он направлялся к припаркованному рядом, гигантских размеров «крузаку». Семён не мог оторвать взгляд от этого дедка, слишком модный для этого возраста, слишком богатый для этих мест. Незнакомец тоже постоянно оборачивался, а потом остановился, снял свои очки и спросил:

-Семён? Никонов?

Никонов повернулся и, сщурившись, начал рассматривать лицо дедка, как вдруг его осенило.

-Макарыч?

-Ага!

Раздались радостные вскрики, спрашивающие «Сколько лет, сколько зим?», хлопки по рукам, шлепки по спине, замелькали старческие улыбки и полился веселый смех.

-Ты как тут, Макарыч?

-Да долго рассказывать.

-Так поехали ко мне, у меня дома такой самогон отменный, закачаешься! Мяса пожарим!

****

В глубокой пластиковой миске под маринованным луком дымилось горячее куриное мясо в перемешку с купатами. По столику, укутанному в клеенчатую скатерть, были разбросаны тарелочки с разносолами. Семен грубо настругал летний салат из свежих овощей, а рядом поставил в кружку с водой свежесрезанную зелень, чтоб не завяла. Почти по центру он водрузил свою главную гордость: дубовый бочонок, в котором только три месяца настаивался свойский виски. Из бочонка тоненькой струйкой бежал напиток, переливаясь в лучах закатного солнца. Стол мужчины вытащили за забор, чтобы полюбоваться деревенской природой.

Семён вспомнил, как назвал своего друга - Славика Макарова или просто Макарыча, про себя дедом, хотя они были ровесниками. Неужели он тоже так старо выглядит? Да нет, не может такого быть! А потом попытался подсчитать, сколько они уже не виделись, но как-то не получалось. Детство и юность они провели в Вознесенке, потом Макарыч перебрался в городок близ их деревни, он ещё застал Семенову свадьбу с Натальей, рождение их сына, а уж затем переехал в Москву, после чего их связь оборвалась. Ему кто-то рассказывал, что одинокая матушка Славика скончалась, но на похороны никто не позвал.

-А ты чего в Вознесенке забыл? - Семён обгладывал куриную кость.

-Да дом не могу никак продать, лет пять уже. Я уж на риелторов грешил, поменял нескольких, а результат один. Не то, что бы мне нужны были деньги, но я просто не люблю, когда мои активы превращается в пассивы. Представляешь, я даже кое-кому приплачиваю, чтобы за домом следили, зимой отапливали, хотя я уж и сдавать его согласился, но никто не захотел… даже за копейки. Долго я решался сам глянуть на него, время выкраивал да все не получалось никак. А потом одним утром встал, да как ударил мне в голову образ родных мест! Плотину вспомнил, речку; рощу у дороги, где мы шалаш строили; поле футбольное; вспомнил, как мы на великах гоняли вокруг сельсовета. И все, собрался в этот же день и покатил. Приехал, а тут такая разруха: дома разваливаются; остановка, где мы ночами девок лапали, вся проржавела; здание сельсовета прогнило полностью, крыльцо обвалилось; речка обмелела и сплошь покрылась тиной. Вроде все посмотрел, на дом уже готов был махнуть рукой, пусть тоже развалится, канет в лету вместе с деревней, да только вот уехать все не могу… Так и слоняюсь без дела по округе.

-Ты так и живёшь в Москве?

-Угу.

Солнце погружалось в перину из облаков, окрашивая те в розовый цвет. Воздух стал холоднее, налетело комарье, Семён протянул приятелю защитный аэрозоль. Тот, наевшись от пуза, повернул свое кресло в сторону Козьих холмов, которые подсвечивались оранжевым кантом, благодаря заходящему светилу. Семён, обратив внимание на то, куда устремился взгляд своего товарища, нелепо произнес:

-Увидеть Козьи холмы и умереть, да?

В оригинале этой поговорки речь шла о Париже, но мужчине показалось, что переделать ее будет забавно.

-Ты, Семён, как обычно, не в бровь, а в глаз, - задумчивым голосом сказал Макарыч, широко раскинув свои колени и упираясь головой в сложенные на затылке руки, - У меня рак кишечника четвертой стадии.

Семён встрепенулся и подался вперёд:

-И что? Какие прогнозы?

-Ну, лечение назначили, но точных прогнозов не дают. Я уже давно должен был обратно уехать, в больницу, а все никак не могу, сразу плохо становится. А здесь, в Вознесенке… словом, чувствую до дома я не доеду.

Изо рта Никонова вырывались какие-то неловкие слова сочувствия, ободрения, он жалел, что рядом нет его эмоциональной Наташки, которая точно могла бы правильно утешить, сказать что-то жизнеутверждающее. Макарыч лишь угрюмо улыбнулся:

-Да я прожил отличную, насыщенную жизнь, объездил полмира, многое повидал, ни о чем не жалею. Разве что… детьми не обзавелся.

Повисла неловкая, даже траурная тишина, в которой гость неотрывно следил за закатом. То был не просто заход солнца за горизонт, это был закат жизни Макарыча. Деревенского пижона и разгильдяя, бабника и души любой компании, который многого достиг и которого Семён был так рад снова повстречать.

Ветер волнами гонял луговую траву, что уже начала темнеть в сумерках, шелестела листьями разросшаяся яблоня, откуда-то тянуло ароматным дымом, кто-то топил баню.

-Вот смотрю я на эти холмы, а насладиться видом не могу, - нарушил тишину Слава, - Внутри такое чувство… будто… ну не знаю… суп ешь, зная, что в нем муха побывала. Или вот в гостинице в кровать ложишься, а сам думаешь, сколько ж этот матрас повидал…

Семён понимал, о чем тот говорит, он бы и сам мог продолжить: «Общаешься с женщиной, а она покойников отпевает». Но вслух сказать не захотел.

-А почему у тебя такое чувство возникает?

Макарыч выпучил глаза на Никонова и отпил из стакана, в котором звякали о стекло кубики льда:

-Костры там жгли, помнишь?

-Когда мы мелкие были?

-Ага.

Перед взором предстал образ далекого кострища, вокруг которого заходились в диких танцах жители деревни, там была и его покойная матушка, отец, а также Зинаида Петровна - мать Макарыча. Тогда в ночи через пугающие вопли и улюлюканье доносились невнятные слова песни, которую коверкал нестройный хор голосов.

-Так это они праздник Ивана Купалы отмечали.

Славик повернул лысую голову на хозяина дома и посмотрел как на дебила:

-С чего ты взял?

-Мне матушка рассказывала.

-Иван Купала в начале лета отмечают, а они костры свои в июле жгли. Я прекрасно помню, потому что у меня день рождения двадцать девятого июня, а потом уже кострища с пирогами.

-Точно, пироги же ещё были.

Что-то зашевелилось в голове Семена, что-то запутанное, как клубок маминых ниток для вязания, которые он, будучи мальчишкой, помогал распутывать, что-то неприятное, как кишки, которые его мать промывала в тазу, чтобы сделать колбасу-кровянку. У мужчины до сих пор одно это слово вызывало рвотный рефлекс. И Макарыч своими рассуждениями задел это что-то, что Семён пытался засунуть поглубже внутрь себя. Казалось, будто стоит только заговорить об этом, и все повторится вновь. Тогда в деревне происходило нечто неправильное, неприятное, тревожное, но матушка успокаивала своих сыновей, пыталась объяснить и иногда сама себе противоречила. Эти церковные праздники, обычаи, традиции Семён ненавидел, потому что не понимал. Сначала они были одними, потом стали другими, хотя Бог остался одним и тем же… или нет?

-А помнишь длинного попа? - Макарыч вырвал Семена из размышлений своим вопросом.

-А-а-а, сына Божьего? Подожди… так его же не существовало никогда.

-В смысле?

-Матушка мне сказала… - Семён замялся, слишком уж много матушка ему говорила. Сначала рассказывала, что поп чудеса показывал, заставляла в храм ходить, потом запрещала рот открывать и разговаривать на эту тему, а потом и вовсе сказала, что Семён с Витькой в бреду выдумали все, пока менингитом болели, и Семена это устроило. Однако этот бред он запомнил очень хорошо.

Пир Монрога. Часть 3

Мужчина гнал свой бюджетный внедорожник по знакомым каменистым кочкам. Он нисколько не удивился, что заказ был от местной и теперь гадал, есть ли у этой пропитухи, если судить по голосу, деньги, и не попытается ли она его «кинуть». Хорошо, хоть ехать недалеко. Ценник Семена Игоревича, как специалиста, был гораздо ниже своих конкурентов, а потому к нему за помощью обращались, в основном, низшие слои населения. Орудуя своими неуклюжими пальцами-сардельками, Семен выполнял свою работу не совсем качественно, о чем свидетельствовал его плохой рейтинг на сайте услуг. Так же оценку портило еще и неумение общаться с клиентами. И все же эта деятельность приносила какой-никакой доход, а много ли надо мужику предпенсионного возраста со своим огородом.

Семён свернул со своей улицы на главную и проехал мимо церкви деревни Вознесенка, возле которой топтались несколько угрюмых бабок, скорее всего, в ожидании вечерней службы. Мужчина проехал дальше, разглядывая дома своих соседей, и с досадой отметил, что каждый второй выглядел заброшенным. Когда-то оживленная улица раньше полнилась детским гвалтом, кукареканьем да гаканьем домашней птицы, блеянием и мычанием домашнего скота, а так же строительным шумом. Сейчас же полузаброшенная деревенька еле дышала, как умирающая старуха, как его матушка перед тем, как отойти в мир иной…

Номера на заборах и домах были еле разборчивы, некоторые, выведенные на металлических табличках выело ржавчиной, а некоторые, просто нарисованные краской по дереву, выгорели или почти смылись. Вот девяносто девятый, потом два номера неразборчиво, потом сто пятый, сто седьмой, а вот, наверное и сто пятнадцатый, судя по тому, что именно возле него на потрескавшемся железобетонном блоке, взявшемся, не пойми откуда, сидела женщина в ожидании мастера.

Пытливый взгляд Семена Игоревича вперился в образ своей клиентки, а глаза полезли на лоб. На улице жара, а эта, сгорбившись, куталась в какую-то замызганную куртку и покачивала ногой, обутой в резиновый сапог. К ее вязаной шапке прилипли какие-то веточки и колючки репейника.

-Вы вызывали службу вскрытия замков? - спросил Семен в открытое окно своего автомобиля.

-Ага-ага, - закивала в ответ незнакомка, вставая со своего места и моргая выпученными глазами, ее нижняя челюсть выдавалась вперёд из-за неправильного прикуса.

Мастер ещё раз окинул недоверчивым взглядом женщину бомжеватого вида: лицо, вроде, худое, а тело выглядит широким. Сколько ж на ней слоев одежды? Все его нутро противилось с ней связываться, интуиция шептала: «Разворачивайся и уезжай», но деньги, как говорится, не пахнут.

-Документы на дом есть?

-Какие ещё документы?

-Ну откуда мне знать, что дом вам принадлежит, и вы его не хотите ограбить? - последняя фраза звучала, как насмешка. Он сам понимал, что воровать там нечего, судя по деревянному, глухому забору, который не красили несколько лет, из-за чего тот начал чернеть. Из-за забора выглядывала покосившаяся крыша, что свидетельствовало о том, что дом с одной стороны начал оседать.

-Так не мой он! Это батьки моего жилище! Он у меня лежачий, я его проведать приехала, а ключи потеряла.

-А у родни-то ключей нет?

-Да я одна у него, нету больше никого.

Семен Игоревич матно выругался, долго протягивая букву «я» и завершив это дело звуком «ть». Его голова стукнула по подголовнику сиденья, а взгляд устремился в потолок автомобиля:

-Как долго ты его не навещала?

-Да недавно была, щас уж не вспомню, когда.

Мужчина размышлял, как ему поступить, он боялся, что вскроет замок, а внутри труп. С такими ситуациями он ещё не сталкивался. Тогда надо бы в МЧС звонить, пусть ломают, вызывают спецслужбы, в общем, сами разбираются. Но, с другой стороны, у него уже почти закончились деньги, а надо бы машину заправить, продуктов прикупить.

-Двушку давай вперёд, за меньше не возьмусь, - сумму он взял с потолка, согласится - отлично, не согласится - пусть другого вызывает.

-Ага, ты из машины-то выйди сначала, а то щас деньги возьмешь да свалишь, а мне нового вызывать?

-Тогда подожди, машину запаркую.

Выйдя из машины, Семён наблюдал, как женщина достает из кармана смятые купюры и перекладывает их во вторую руку, не утруждая себя распрямить или разгладить деньги. К слову, он был удивлен, что у той они вообще оказались. Когда мастер подошел к клиентке, она протянула обе ладони с кучей грязных, цветных банкнот, предлагая мастеру выбрать из них самому. Мужчина нашел среди них две нужные и убрал в нагрудный карман своей футболки-поло, предварительно проверив на подлинность. Он еле заметно втягивал воздух рядом со своей клиенткой, пытаясь унюхать, пьяная ли та, но алкоголем не пахло.

-Давай, показывай, где вскрывать.

Женщина взяла белый, шуршащий пакет, что валялся рядом с блоком, на котором она сидела, открыла незапертую калитку и придержала ее для мастера, приглашая войти первым. Семен зашел во двор, поросший высоким бурьяном там, где не лежали резиновые дорожки и сразу посмотрел на дверь. Увидев маленькое круглое отверстие на месте замка, он засмеялся и вслух произнес:

-Это шутка что-ли?

-Ниче не шутка, открывай давай, - раздалось позади него.

-Щас, обожди, инструмент достану.

Мастер вытащил из багажника своей машины старый длинный ключ, сгибающийся пополам. Устройство «замка» было довольно простым, даже элементарным. Изнутри дверь закрывалась на засов, а снаружи можно было открыть с помощью любого прутка, просунув тот в круглое отверстие. Прут цеплялся за болты засова, отодвигая тот, и отпирая дверь. У Семена Игоревича, унаследовавшего дом от своей матушки, тоже был такой замок, пока он полностью не сменил дверной блок, но хитрые ключики предпочел оставить на случай таких вот ситуаций. Футболка резко стала тяжелой из-за содержимого нагрудного кармана, ведь эта работа не стоила двух тысяч, но мастер успокаивал себя мыслью, что клиентка на эти деньги согласилась. Да и ключ он ей подарит, у него ещё два осталось.

Подойдя вплотную к заблокированной двери, Семён очутился в тени дома, от которого веяло неприятным холодом. Приступок, выложенный кирпичом возле входа, покрылся не то мхом, не то плесенью, под козырьком в углу колыхалась на ветру паутина, вместе с пузатым, длиннолапым ткачом по середине. Взгляд скользнул по мелкому, пыльному окошку, расположившемуся по правую сторону от входа, и уткнулся в неразборчивый рисунок узорчатого, прозрачного тюля. Мастер прислонил ладони к окну, пытаясь разглядеть, что там внутри, но почувствовал, как клиентка пихнула его рукой в плечо.

-Давай, замок открывай, чего ты там пялишься?

Семён почему-то сначала решил проверить, а заперта ли вообще дверь. Он толкнул ее за ручку, та подалась на пару миллиметров вперёд и с лязгом уперлась в петли засова. Через мгновение в окно рядом с мастером что-то ударило, и мужчина разглядел силуэт руки, сжимающей ткань тюля в кулак.

Мастер просунул ключ в отверстие, слегка провернул и, услышав характерный звук отпирания, открыл дверь. В лицо ударил душный, даже горячий воздух нагретой на солнце, застекленной террасы, а нос унюхал сложную гамму из запахов ягодной сладости и тухлого зловония.

Клиентка влетела в террасу, с каждым шагом поднимая позади себя рой бессчетного количества мух. Крылатые твари взлетали со своих насиженных мест и противно жужжали, мечась в мельтешащем беспорядке. Семён смог разглядеть сквозь черное облако замызганное ведро-туалет с откинутой крышкой, стоящее перед столом, на котором давным-давно высохли какие-то ягоды и травы.

-Ба-а-ать, я пришла, - звучал голос из глубины дома.

Мастер стоял у входа и мялся, не зная как ему следует поступить. Внутри кто-то явно живой, не может ходить, и ему нужна помощь, а от этой чуднóй дамочки ее не дождешься, она же явно безумна. Но мысль о том, что ему придётся пересечь порог этой хибары, вызывала ужас и отвращение. Семён пытался собраться с силами, он - профессионал, вскрыл замок без каких-либо документов и теперь несет ответственность за свои действия, ему просто необходимо убедиться в том, что эта женщина действительно является дочерью хозяина дома.

Пока мужчина пробирался сквозь террасу, кишащую мухами, он задержал дыхание и закрыл ладонью рот вместе с носом, чтобы не вдохнуть случайно насекомое, и не зря, потому что летающие, жужжащие твари врезались в его лицо и тело. Ему казалось, что не меньше десятка запуталось в густых, торчащих вверх волосах. Семён запретил себе смотреть внутрь пластикового туалета, который встретился по пути, боясь, что его вырвет от отвращения.

Войдя в маленькую кухоньку, он быстро захлопнул дверь в террасу, а потом несколько раз провел пятерней по волосам, выгоняя оставшихся мух, и только тогда позволил себе вдохнуть. Тошноту он почувствовал не сразу, а где-то на третьем-четвертом вдохе, когда мозг осознал, что тело дышит чем-то отвратительно смердящим.

Зашуршал пакет под бормотание странной клиентки, она обращалась к своему отцу, просила прощения за долгое отсутствие, спрашивала, как он тут без неё. Семён не слушал, он прошел к ним в комнату, и изо всех сил пытался сдерживать рвотные позывы от запаха, а потом и вида. Лохматые, перепутанные с бородой космы старика были облеплены кусками засохшей рвоты бурого цвета, глаза под темными веками на бледном, сухом лице ввалились внутрь черепа, а потрескавшиеся губы слегка закровоточили, когда он повернулся к дочери и открыл рот, словно прося еды.

Женщина подняла свой пакет над головой старика и вывалила ему прямо на лицо увесистый шмат сырого мяса. Кусок упал со смачным шлепком, а оставшиеся кровавые капли падали на и без того грязную ткань постельного белья.

-Ты дура что-ли? Он же задохнется! - закричал Семён Игоревич и подбежал к больному старику.

-Задохнется?! - повторила клиентка и начала смеяться, будто услышала анекдот.

Мастер взялся за скользкий кусок и хотел его снять, но тот выскочил из неуклюжих пальцев, подобно мылу. Он повторил попытку, на сей раз вцепившись в него ногтями, но кусок не поддавался, будто его держали. Женщина стояла рядом и хохотала, как помешанная, этот хохот действовал на нервы и пугал Семена до чертиков своей неправильностью, неуместностью. Когда у него все же получилось оторвать мясной кусок от лица старика, то увидел, как тот с громким чавканьем разжевывает сырое мясо своими желтыми, кривыми зубами.

-Бать, не задохнулся? - еще больше залилась гоготом сумасшедшая.

Старческие слабые пальцы с почерневшими ногтями обхватили запястье Семена Игоревича, который все еще не понимал, что здесь происходит, и потянули к себе. Мастер медленно наклонялся к изголовью кровати и наблюдал, как открывается рот старика, вонь была невыносимой. Нервы натянулись подобно струнам, Семён все ещё ждал, что тот что-то скажет…

-Он помер давно! - завизжала женщина.

Челюсти клацнули прямо перед носом мастера, и Семён побежал без оглядки под истерический, утробный гогот сумасшедшей.

****

Стук бешено колотящегося сердца отдавался в висках и горле, Семён Игоревич давил на газ и поглядывал в зеркало заднего вида, проверяя, нет ли за ним погони. Вдалеке горели золотом церковные купола и он, глядя на них, перекрестился, а потом принялся читать молитву:

-Господи… Иже еси на небеси… да святится имя твое, да приидет Царствие твое, - слова молитвы в панике путались, забывались, но он все равно продолжал шептать, - Да будет воля твоя… и слава во веки веков… Аминь… Господи, спаси и помилуй!

Семён остановил свой «Дастер» возле деревенской церкви, выложенной из красного кирпича.

Выскочив из проклятого дома, пропитавшегося болезнью и смертью, промозглым, сырым холодом и вонью, снова окунувшись в привычную летнюю, пыльную духоту возле храма Божьего, он будто почувствовал себя лучше. Уж очень ему захотелось сейчас очутиться там, внутри, помолиться, как следует, покаяться, очиститься.

Семён вышел из авто и почувствовал неприятное жжение возле груди. Одними лишь краешками подушечек пальцев он брезгливо достал злосчастные две тысячи из кармана и бросил прямо на дорогу. Бумажки, подхваченные остывающим, вечерним ветром, пустились в пляс и скрылись в придорожной канаве. Ему казалось, что от тела, одежды и волос воняет мертвечиной да застарелым дерьмом, и церковный ладан должен будет выгнать этот смрад, который теперь чудился ему везде.

Семён Игоревич поднимался на незаконченную просторную паперть, она была неаккуратно залита каким-то строительным раствором, который трескался и отходил. Вдруг он увидел, как с другой стороны по ступенькам взбирается женщина с покрытой платком головой и в голубой длинной юбке, в руках у неё был как будто поднос, накрытый черной тканью. Широкое лицо «матушки», как окрестил ее про себя Семён Игоревич, блестело от пота. Она как-то недобро посмотрела на Семена и, не дав тому даже рта открыть, сказала:

-Сегодня службы нет, завтра утром приходи.

Потом матушка отвернулась и прошла ко входу в храм, взялась за дверную ручку, но входить не спешила. Ещё раз окинув подозрительным взглядом прихожанина, спросила:

-Или случилось чего?

Семён подбирал слова, но вслух сказать ничего не решался, так как сам боялся своих слов. Он только покачал головой, развернулся и пошёл прочь. Когда он сел за руль и тронулся, то увидел, что угрюмая матушка так и не зашла, а провожает его тяжелым взглядом.

Церковь стояла на перекрестке двух дорог,  Семён Игоревич выкрутил руль влево и повел свой внедорожник в низину, к своему дому.

****

Приняв прохладный, освежающий душ, он смыл с себя невидимый затхлый налет, а одежду бросил в полиэтиленовый мешок, чтобы отвезти стираться к Наталье.

Обернувшись по пояс махровым полотенцем, он проследовал к холодильнику, достал темно-зеленую пластиковую бутылку из-под пива и сделал несколько крупных глотков. Самопальная бражка хорошо шла и оседала в желудке с приятным теплом, как-то легче стало голове. Мужчина отбрасывал неприятные образы воспоминаний. Пытался забыть черную плесень, пожравшую обои в красном углу от потолка до пола, чудны́е иконы с пугающими образинами, копошившихся в кровати червей и жующие челюсти. А ещё эту истеричную дуру, с хрипом давящую из себя громкий, оглушающий смех. Сказала, что отец помер. Да она, должно быть, из психушки сбежала, а отец ее болен. Так ещё и не ухаживают за ним должным образом. Мясо сырое жрать начал, потому что с голодухи и бревно сожрать можно.

Не то, чтобы Семён, большой любитель передач про паранормальное, не верил в нечисть и живых мертвецов, верил, конечно, когда это где-то там, далеко и его не касается, но вот именно с ним такая история ну никак не могла приключиться. Он представлял, как бедный старик лежит в кровати, а его сбрендившая дочурка пихает и пихает в рот сырое мясо, чтобы все доел до последнего кусочка, и она могла опять уйти по своим шизофреничным делам, дней на пять. А Семён, дурак, ещё и двушку ее выбросил.

Теперь уже ему стало совестно, он тут чистенький, бражку попивает, колбаской с хлебушком собирается закусывать, а старик там умирает… Старик… А сам-то кто?.. Этим вопросом он задался, расчесывая свою густую, пегую шевелюру напротив зеркала. Потом Семён улыбнулся своему отражению, разглядывая подгнивающие около десен зубы, и осторожно потрогал нижний резец, тот уже давно шатался. Отпрянув от зеркала, захмелевший мужчина решил погримасничать. Подобно бодибилдеру, он демонстрировал в зеркало свои мускулы, меняя позы. Жаль, отражение обрывалось около груди. А может, и не жаль. Тело его уже совсем не то, что в молодости. Могучие, рабочие руки похудели и будто отдали весь свой объем внушительному брюху… с которого слетело мокрое полотенце.

-Мальчишка я ещё! Мальчишка! - смеясь себе под нос и кряхтя, произнес Семён, нагибаясь к полу. Коленки громко хрустнули, а поясница заныла, - Хоть и жить уже сил нет…

Мысли вернулись обратно в сто пятнадцатый дом.

Одевшись, мужчина взял с собой бутылку и вышел на крыльцо. Прихлебывая эликсир храбрости, ему хотелось снова дойти до туда, по пути поискать выброшенные деньги, отдать нуждающимся обратно и чем-то помочь. Но когда его нога ступила за порог, а глаза увидели черноту улицы, то смелость куда-то пропала.

Семён жил внизу оврага или кручи, как называли местные. Там же, в низине, рядом с ним стояли ещё два дома, но жильцов он уже давно не видел. За забором раскинулся луг с небольшой рощей, на нём раньше пасли коров, а за лугом, через небольшую речку высились Козьи холмы - два обширных пригорка, на которые когда-то выводили гулять коз. Отсюда и название. Уличное электричество в низину так и не провели, поэтому там всегда царил непроглядный мрак, тускло освещаемый, разве что луной.

Семён нервно поежился, да и зябко как-то стало. Сейчас он накинет чего потеплее и двинется в путь, а глупые суеверия оставит дома. Проследовав в прихожую вместе с бутылкой, ему захотелось съесть на дорожку бутербродик. Конечно, а как без бутербродика. Да и выпить бы чего покрепче не мешало для пущей храбрости.

Мужчина выдохнул перед стопкой самогона, собственного приготовления, выпил и закусил это дело зернистым сервелатом с ломтиком белого батона, а потом отправил в свою топку стрелку зеленого лука. Ну, теперь пора. Сейчас он только ещё один бутерброд сделает на дорожку, чтобы не скучно идти было…

После трёх, а может, и четырех стопок Семена сморил сон. Глаза сами собой закрывались, а тяжелая голова клонилась вниз, но тут же поднималась обратно. Сейчас-сейчас, один рывок, и он пойдёт. Лоб мягко опустился на смуглую руку, покоящуюся на столе и мужчина заснул.

****

Солнце отражалось в золотистых куполах, и эти солнечные блики резали Семену глаза. Горячий воздух вокруг церкви плыл еле видимыми волнами, а небо вдруг сделалось багряным. Стены плавились подобно свечному воску, и их разжиженные ошметки капали, дымясь, прямо на землю. Семена Игоревича толкала вперёд какая-то невидимая сила, он плыл навстречу пылающему храму. Дышать становилось все тяжелее и жарче. Он увидел, как входные створки рассыпались в труху. Посередь тесного квадрата здания на двух каких-то слишком высоких табуретках стоял гроб, но кто в нём лежит, видно не было. Возле гроба читал молитву высоченный батюшка. Семёна все несло и несло вперёд, к гробу, и так ему не хотелось туда заглядывать. Хотелось убежать. Он сопротивлялся изо всех сил, но было бесполезно. Стены уже оплавились наполовину, где-то можно было разглядеть языки пламени, дышать стало невозможно. И тогда Семён Игоревич решился по-настоящему заплакать в свой последний раз.

****

Стон, вылетевший из собственной глотки разбудил Семена. Когда его глаза открылись, то он обнаружил, что наглухо уткнулся носом в локтевой сгиб. Вытерев рукой набежавшие слюни и выпрямив затекшую спину, он первым делом посмотрел на настенные часы: без двадцати минут полночь. Опять уснул за столом. Хорошо, хоть Наташка не видит, а то как всегда запричитала бы.

В пересохшем рту ощущался противный сивушный привкус, и Семён Игоревич поспешил перебить его чистой, фильтрованной водой. Неприятный сон оставил после себя непонятную тревогу, он попытался хоть как-то проанализировать его, но слишком уж эти видения были сюрреалистическими. Все же напугал его старый, больной хрыч из сто пятнадцатого, что снится теперь всякая чертовщина… Так он и не сходил его проведать, выдумывая самому себе предлоги. В итоге напился в одиночку и заснул.

Семён посмотрел на стол и поморщился: такой бардак остался, Наташка бы за такое точно прибила. Не смотря на трещащую болью голову, он ходил по кухне туда-сюда, относил грязную посуду в раковину, остатки еды - в холодильник, а мусор - в ведро, мечтая поскорее покончить с уборкой. Только вот эти две дурацкие, мерцающие на краю видимости точки… Сначала он их не замечал, потом вроде бы увидел, но рассмотреть не захотел, потому что стремился, как можно скорее, завалиться спать. И все же, когда эти точки на мгновение исчезли, а потом снова появились, ему пришлось повернуть голову в их сторону.

За окном, в кромешной темноте что-то светилось. Семён подумал, что это какая-нибудь кошка забралась на карниз и лупит глазами в его окно. Но у кошки расстояние между глаз в разы меньше. Точки начали медленно подниматься, что-то по ту сторону заскрипело. Семён смог разобрать прижатый к стеклу, сплющенный нос, а над горящими глазами - густые, наморщенные брови. Когда над рамой поднялся потрескавшийся, улыбающийся рот, Семён Игоревич понял, что не дышит уже какое-то время, ужас волнами атаковал его рассудок, он тупо пялился в окно, боясь пошевелиться или даже моргнуть.

Тем временем жуткая, бледная морда с впалыми щеками остановилась, продолжая улыбаться кривым забором зубов.

-Хлоп… Хлоп… - с этим звуком две синюшные с багровыми разводами ладони припечатались к стеклу.

Рожа отлепилась от окна, но лишь на миг, чтобы…

-Бум! - лоб ударился с такой силой, что задрожали рамы. Потом еще раз. По стеклу пошла паутинка трещин. Из безобразного рта вывалился дрожащий, фиолетовый язык и облизнул одну из них. Заостренные концы стекла рассекали плоть, которая оставляла за собой грязный след.

-Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! - шептал Семён и крестился правой рукой.

Он вспоминал, все, что знал о нечисти, теплилась надежда, что мертвец не сможет зайти к нему в дом без приглашения, но когда лоб ударился о стекло в третий раз, и осколки внешней створки посыпались на карниз, эта надежда куда-то улетучилась.

Вдруг серое лицо мертвеца, испещренное порезами резко нырнуло вниз и скрылось из виду.

Семён Игоревич, ни жив, ни мертв, продолжал вглядываться туда, где только что была морда. С улицы послышалось далекое:

-Батя-я-я! Батя-я-я!

Семён неожиданно вспомнил, что забыл запереть входную дверь, намереваясь пойти к тому, кто в итоге сам к нему пришел. Это понимание, выстрельнуло молнией команду «запереть замок». Только когда мужчина бросился в прихожую, его голову посетила другая мысль, что благоразумнее было бы забаррикадироваться в одной из комнат и вооружиться, чем потяжелее. Но было уже поздно. Войдя в темный коридор, слабо освещаемый люстрой в кухне, мужчина наблюдал, как дергается вверх и вниз ручка, а дверь подвергается глухим ударам. Возможно плеча, а, может, и лба. Семён Игоревич в два прыжка преодолел нужное расстояние и провернул вертушок. Но удары с той стороны не прекратились, а наоборот, казалось, только усилились.

-Батя-я-я! - голос приблизился, но звучал все еще не слишком близко.

И тут Семен услышал такой противный звук, будто кто-то рычит, рыгает, и одновременно пищит на ультразвуке, мужчине пришлось заткнуть уши руками и закричать, чтобы перебить, чтобы эта какофония перестала бить по мозгам и выворачивать душу. Он сел на задницу и забился в угол, продолжая вопить и зажимать уши. Взгляд не отрывался от двери ни на секунду.

Но вдруг мужчину осенила страшная догадка. Что если этим звуком, его просто попытались отвлечь, и он не услышал, как мертвец разбил окошко в одной из комнат, пролез в него и теперь рыщет по дому в поисках хозяина?

Он осторожно оторвал руки от ушей, нащупал первое, что под руку попалось, а именно - веник из стеблей сорго, поднялся с пола и осторожно, стараясь не шуметь, прошагал на кухню. Веник держал наготове. Свет кухонной люстры слабо освещал убранство двух оставшихся комнат. Семён Игоревич старался не дышать и прислушивался к каждому шороху, он быстрым взглядом осмотрел окна, вроде все целы. Он заметил, как в его нервных руках дрожит нелепое оружие. В одной из комнат находился выключатель уличного, надомного светильника. Семён клацнул выключателем, и пытался рассмотреть, что происходит во дворе. Но внезапно душераздирающий вой повторился. Семёну снова пришлось зажать уши руками. Его голова в панике крутилась во все стороны, чтобы не пропустить возможную атаку. Сквозь противный звук он услышал какой-то непонятный стук, а потом звук бьющегося стекла. Семён заметил, что свет на улице погас. Слух уловил какую-то возню с улицы и отборнейший мат, голос принадлежал, похоже, женщине. Затем голос начал удаляться и все стихло.

Семён Игоревич в полном замешательстве и вне себя от страха до самого рассвета караулил на кухне, с которой просматривались все входы и выходы, не выпуская веник из рук. Слава богу, что ночи были короткими. Когда на улице рассвело, мужчина бросился к своему автомобилю, не обращая внимания, на засохшие, коричневые разводы на кузове.

Он понимал, что если его остановят с похмельным выхлопом, то отнимут права, но ему было на это абсолютно плевать, потому что стремился убраться, куда подальше, от этого кошмара.

Проезжая мимо кирпичной церкви, он заметил ту самую матушку, стоящую чуть поодаль. Выбившиеся из косы пряди русых волос метались на ветру. В одной руке она держала платок, а в другой - дымящуюся сигарету. Суровым взглядом исподлобья она провожала Семена. Мужчина, наблюдающий за ней уже в зеркало заднего вида, заметил как она стрельнула бычком и направилась к ступенькам, ведущим в храм.

Пир Монрога. Часть 2