Жду новый пост

Серия «Странные люди среди нас»

В городе, где жил Ватрушкин, не было моря.

Бесстыже торчали лисьи хвосты заводов, щекоча серое брюхо неба. По сосудам-улицам бешено носились и затыкали пробками смердящие автомобили. Газированный воздух шипел в шинах, заползал в дома и торговые центры, ошмётками сажи оседал на листьях реликтовых тополей. Засиженный птицами Маяковский устал ждать, когда здесь будет сад, и укоризненно показывал бронзовой рукой на грязную Абушку, в которой горожане проявляли плёнки. С приходом цифры мелкая пакостница текла между домов просто так, без пользы унося вонючую таблицу Менделеева в Северный наш Ледовитый...

От предков Ватрушкин унаследовал фамилию и любовь к бабушкиному печеву. И вот с него-то всё началось. Жена сказала, что из заменителя творога ватрушки не получаются.

– Как из заменителя? Купи настоящий! – Изумился Ватрушкин.

– Нету настоящего. Везде подделка, – беспечно сказала жена и пошла смотреть сериал.

Ватрушкин решил самолично исследовать магазины. Оказалось, что в молоке есть нечто со вкусом молока, но нет собственно молока, масло – это и вовсе не масло, хотя называется привычно. Ватрушкин понял, что он пьёт эрзац вместо пива, ест заменитель мяса в любимых сосисках, курит сигареты, набитые пылью табачных плантаций и политые ослиной мочой. Носит свитер, похожий на шерстяной, и якобы бамбуковые носки. Ездит на заменителе, эвфемизме автомобиля – «Ладе Калине». Живёт в доме, построенном из поддельных камня и дерева. Лёжа на диване из ДСП и винилискожи, читает адаптированные для электронных книг тексты или смотрит телевизор, который каждый вечер профессионально осуществляет субституцию мозгов всякого рода г... гастродуоденальным продуктом. Про злословный интернет вообще неохота говорить... Я то, что я ем.

Страшное открытие требовало осмысления. Ватрушкин купил водки, от которой – ну уж, она-то, родимая! – подляны не ожидал... И с потрясением прочитал на этикетке, что произведена сорокоградусная не из пшеницы или картошки, а из пищевого сырья «Люкс» с алиментарным сорбитом, глицерином, винной кислотой, а также двууглекислым натрием... Особенно почему-то удручил двууглекислый.

Что делать? Пить или не пить? Я то, что я пью...

– Надо, Федя! – уговорил себя Ватрушкин и опрокинул стаканчик.

Во время рекламы на кухню заглянула жена. Расторопно порезала колбаски. Разбила на сковородку пяток яиц. Мелочь, а приятно! Налил и ей. Чокнулись. Паллиативная терапия подействовала. Жизнь уже не казалась непоправимой.

Со сковороды весело подмигивала разноцветными желтками глазунья. Каждый охотник желает знать, где... Вот чёрт! Померещится же такое!

– Не показалось, – успокоила жена. – Это трудолюбивые китайцы придумали.

– Что придумали – яйца красить? Дык, вроде до Пасхи далеко ещё... Да и не изнутри же!.. – озарило Ватрушкина.

– Яйца изобрели. И, между прочим, не только куриные, – надула пухленькие губки жена и побежала, колыхая грудью, к телевизору.

Ватрушкин опасливо ковырнул вилкой самое невинное – голубенькое. Новый поворот в теме поставил в тупик. Ночью с испуганной подозрительностью приглядывался к жене: не замечал раньше, что губы и грудь у неё такие... силиконистые...

С работы слинял пораньше: после вчерашнего не отпускало смутное, как предчувствие космоса, ощущение. Штормило и не работалось. Путь лежал мимо бассейна. Вот оно! «Хоть и заменитель моря, но на безрыбье...» И даже представил себе, как плывут по дорожкам разноцветные шарики купальных шапочек. И он среди них – красивым кролем.

Опять облом! На двери висело объявление: «Ввиду невостребованности и малой самоокупаемости бассейн закрыт». А рядом – наглая реклама индивидуальных надувных бассейнов и кривая стрелка за угол.

Ватрушкина охватила волна безумия. Мечта, проклюнувшаяся из голубенького яичка, разрослась в стихию и стала нестерпимой. Кинулся он за угол и решительно взял в кредит резиновое чудо, приволок красавца домой. Выбросил с балкона диван из ДСП и винилискожи вместе с жидкокристаллическим субститутом жизни и стал надувать новое приобретение.

Пришла с работы жена и ахнула! Она увидела настоящее море во всю большую комнату и розовую медузу купальной шапочки, которую Ватрушкину всучили в нагрузку к мечте. Жена быстро скинула с себя одежду, встала на бортик, красиво изогнулась и бесшумной рыбкой вошла в воду.

Они плавали и ныряли, повизгивая от восторга и поднимая веер хохочущих брызг. Слились, как два дельфина, в единое целое. Нежность.

Взволнованная масса воды колыхалась, жадно лизала и ласково баюкала голые тела счастливых обитателей, курчавилась стыдливыми барашками и клокотала яростной страстью, переливаясь через край, заполняя квартиру, подъезд, дом. Загрохотала по пьяным сосудам улиц, вышибла шипучие пробки, смыла авгиевы конюшни города и устремилась в океан Вселенной.

– Догоняй! – крикнула Люба, размашисто загребая и удаляясь.

«Да ведь она за буйки заплывёт, – встревожился Ватрушкин. – А там – акулы...»

И торопливо поплыл вслед.

Тогда, лет пятнадцать назад, едва я приступил к работе, ещё с населением не успел ознакомиться, подъехал ко мне инспектор энергоснабжения. Протянул список:

– Вот, неплательщики. Вы разберитесь тут, убедите оплатить долги. Через неделю приедем с монтёром и будем отключать особо злостных задолжников. С вашей помощью, – с нажимом на последнюю фразу сказал инспектор.

Глянул я – а там полпосёлка, в списке этом! Ладно, думаю, заодно и с людьми познакомлюсь. Взял список и пошёл по дворам.

Захожу в нарядный чистенький домик. Хозяйка – одинокая, молодая женщина. Ткаченко Зинаида Андреевна. По характеристике соседей – сволочная бабёнка, вздорная. "Всем замечания делает. От неё даже мужик сбежал", – пришли на ум отрывочные сведения, почерпнутые мной на поселковой улице.

– Нешто это дело участкового – деньги выколачивать? – рассмеялась она мне в лицо, уперев руки в крутые бока.

– А что должен делать участковый, по-вашему? – завёлся я.

– Похлопотать, например, чтоб зарплату вовремя выдавали. Посодействовать, чтоб дорогу в райцентр починили. Ухабы да колдобины!

– Ну, это пусть в райцентре и думают! На это у меня полномочий нет, – сник я.

– Писала я и в райцентр, и в область, толку от всех – как от козла молока, – махнула рукой Зинаида Андреевна. – Ну, а козу найти – хватит ваших полномочий?

– Какую козу?

– Да коза у меня пропала, неделю ищу, все буераки облазила. Нет козы! Не иначе, зарезали. Народ тут знаете, какой! Алкаши одни! Работать никто не хочет, норовит стянуть всё, что плохо лежит!

– Вы кого-то конкретно подозреваете, гражданка Ткаченко? – строго спросил я.

– Ну, конкретно – не конкретно... – замялась Зинаида.

Потом, после некоторой внутренней борьбы, наконец, решилась:

– Вот Людка – почтальонка. Давеча газеты принесла. Я ей: давай, мол, проходи, посидим, чаю выпьем. Она любительница чаи гонять нахаляву! А тут: некогда, говорит, заделье у меня, тушенку варить надо. Жара – мясо пропасть может. Я у ней спрашиваю, откуда мясо-то? А она, зараза, ничего не сказала. Хвостом вильнула, старая ведьма, и покатилась по улице, будто испугалась, что лишнего сболтнула.

– Ну, это ещё не повод... Вы вот что, оплачивайте вашу задолженность и потом приходите в контору. Напишете заявление – найдём вашу козу, – сказал я и попрощался.

Эх, если б я знал, во что обернётся моё легкомысленное обещание!

Людмила Константиновна Дядькина в списках задолжников не значилась. Но решил заглянуть и к ней. Почтальонка, как никак, – всех людей в посёлке знает, может, подскажет, почему народ не платит за энергию.

Полноватой низенькой Дядькиной на вид было от сорока до пятидесяти.

– Ой, Анатолий Степаныч! Я как раз на стол собираю! Садитесь с нами обедать, – зачастила она, едва я вошёл.

– Да я к вам по делу, – стал отнекиваться я.

– Садитесь, садитесь, все дела потом, – колобком каталась хозяйка по маленькой опрятной кухне, наставляя на стол тарелки и тарелочки.

– Сейчас Серёжа придёт, – доверительно сказала она, и вдруг засветилась изнутри застенчивой нежностью, лицо удивительно помолодело, и даже круглая фигура стала будто стройнее и выше.

"Вовсе не старая ещё... ведьма, – вспомнил я характеристику, которой наделила Дядькину Ткаченко, – Сейчас ей и сорока не дашь!"

– Я тут щей зелёных наварила, да рёбрышек в казане натомила, Серёжа любит. Не бараньи, конечно, но молодая козлятинка тоже хороша, если знать, с какими приправами её замариновать. Вот зиру, например, нужно брать обязательно мелкую, чёрную, потому, что у жёлтой, иранской, совсем другой вкус...

– А где вы козлятину взяли? – перебил я, стараясь придать голосу безразличный оттенок. – Коз держите?

– Да нет, у меня корова. А мясо Серёжа принёс.

– Откуда принёс? – наступал я.

– А почему вы спрашиваете? – резко повернулась ко мне Дядькина.

– У вашей односельчанки пропала коза. Не знаю, правда, молодая или старая. Но не от той ли козы рёбрышки, а, Людмила Константиновна? – припёр я её к стенке вопросом в лоб.

Дядькина сперва побледнела, потом покраснела и вдруг молодо, заразительно засмеялась, запрокинув вверх голову.

Против своей воли я тоже начал улыбаться.

– Это Зинка-активистка вас ко мне направила? Вот стерва-баба! Да это ж она от злости, что её Серёжа от неё, такой молодой и красивой – ко мне ушёл! Не понимает, дура, что такому мужчине ласка нужна. Всё жалобы строчит, да на работе активничает. Вот Серёжа и не выдержал...

– Здрассьте! Это кто тут мне косточки моет? – на пороге возник здоровый мужик лет сорока. Соседи говорили, нигде не работает, но живёт у Людки – как сыр в масле катается.

– Вот и Серёжа! А это наш новый участковый! Представляешь, твоя стервоза сказала, что мы у неё козу украли! – всплеснула пухлыми ручками хозяйка.

– Зинка, что ли? – усмехнулся Сергей в обвислые усы, – эта теперь от меня не отстанет. И ведь нормальная же баба была – пока в сельсовете не работала. Подумать только – простая секретарша, а никому житья не дает! А козлятину мне Георгич дал. Мальцев. Это он у нас самый лучший козлятник. Спросите у него. Ну, что, обедать будем или разговоры разговаривать?

– Сейчас, сейчас, Серёженька, – заворковала Людмила.

Я не стал мешать голубкам и откланялся, слегка обескураженный.

Обходя поселковые дворы, с удивлением узнал, что почти все мужики, главы семейств, нигде не работали. Оптимизация, которая шагала рука об руку с приватизацией, безжалостно выбрасывала работников с родной "железки", на которой работали ещё их деды. Уволенные по сокращению, они принимались за пьянку, ища в самогонке да дешёвом китайском спирте если не выход, то утешение. В посёлке закрылась школа. Не работал медпункт. Теперь нужно было детей отправлять учиться в город, в интернат.

Бабёнки крутились, чтоб прокормить ребятишек, как могли. В основном, торговали в райцентре картошкой да дарами тайги: колбой, ягодами, грибами, орехами. В сезон продавали дачникам молоко. А тут ещё безработные мужья на шею сели. Обиженные на всё и вся, вот они за свет и не платили. Да зачастую и платить-то было нечем.

Да сколько таких посёлков да деревень крепких развалилось! Предприятия разделили, раздёргали, по шпалам, по винтикам прихватизировали. А людишек – много, горемычных. На всех никакого богатства не хватит. И дела до них никому не было. Да и сейчас нет. Выживайте, как знаете!

Это всё потом я уже понял. А тогда... горел служебным рвением, так сказать.

Жил я в однокомнатной квартире в единственном в посёлке двухэтажном доме, построенном некогда для железнодорожников.

Пришёл как-то вечером, уставший от беготни и очумевший от полученной за день информации. Поставил на стол бутылку водки, хлеб. И задумался, что лучше: холодной тушёнкой прямо из банки закусить, или подогреть её на сковородке с луком.

Вдруг – стук в дверь.

– Войдите, – говорю, – не заперто!

Заходит Зинаида Андреевна.

– Эх, Анатолий Степаныч! Что ж вы мимо меня всё бегаете? В гости бы зашли. А то и кушаете тут в одиночестве.

– Вы по делу ко мне, гражданка Ткаченко? Тогда вам в контору надо, – строжусь я, пряча под столом бутылку.

– Так контора закрыта уже, – смотрит на меня глазами, в которых... ну, не знаю... пожар загорается! И поглаживает себя по крутому боку.

– Чё, поллитру-то прячете? Может, и я бы от стопочки не отказалась.

Словом, поддался чарам.

Наутро, удивляясь самому себе, собирался на работу.

– Может и у тебя выходной быть, Толечка, – Зинка-активистка запустила жаркую руку мне под форменную рубашку и, легонько шагая пальчиками по коже, зашептала:

– Идёт коза рогатая...

Ну, как тут устоять можно? Все способы "активности" на себе проверил. Два дня на работе не появлялся. А что? Зинаида права: должен ведь и у меня выходной быть! Эх! Счастливое времечко было...

А потом у дома остановилась дежурная машина электросетей, и ко мне ворвался знакомый инспектор:

– Участковый ты, или хрен собачий? Что у тебя в посёлке творится?

– Что случилось? – не понял я.

– Говорил же тебе, подготовь людей. Отключать приедем. Новые хозяева на железке забесплатно никому электричество отпускать не будут! У меня разнарядка. А твоя эта... Сорокина... монтёра избила! Со столба стащила.

На ходу застёгивая ремень, побежал по улице. Инспектор догнал на машине, открыл дверцу:

– Садись!

Когда подъехали к месту происшествия, монтёр полулежал, привалившись к забору, двумя руками держался за правую ногу и, ни на кого не глядя, громко стонал. Вокруг толпился народ. Я облегченно вздохнул. Живой, хоть. А нога – ну, в худшем случае перелом.

– Что случилось, граждане? Свидетели есть? – громко вопросил я. – Остальных прошу – разойдись!

Толпа шевельнулась, но осталась стоять на месте.

– Да какие тут свидетели. Все слышали, все видели, – подал голос мужик пенсионного возраста, возле которого смирно стояла большая белая коза с двумя козлятами. Это и был Иван Георгиевич Мальцев, тот самый знатный козлятник, о котором мне уже рассказывали.

– А поподробней! – потребовал я.

– В общем, дело было так: гуляем мы, значит, всем семейством: Белка, Манюня и Козлюня. Тут к Ольгиной усадьбе подъезжает машина. Монтер Вася сразу полез на столб, отключать электричество. А вы, – Мальцев повернулся к инспектору, – зашли в ограду и начали тарабанить в дверь...

– Ну, а что нянькаться! – выкрикнул тот. – Гражданка Сорокина уже год за электричество не платит!

Посельчане притихли. Многие из них тоже давно не платили.

– Продолжайте, Иван Георгиевич, – поощрил я, как должностное лицо, главного и, что важно, добровольного свидетеля. Инспектор, конечно, уважаемый в районе человек, но в этой ситуации – лицо заинтересованное, как-никак – участник конфликта.

– Я же вас предупреждал, – снова обернулся Мальцев к раздосадованному гостю. – Достучитесь вы на свою шею... Ольга вам не открыла, но стояла у окна и всё видела. Когда, сделав дело, Васёк начал спускаться, она выскочила и бросилась к столбу с дрыном. Как ещё вам не попало... Ну, Вася испугался и снова – вверх. Да где там! C похмелья, наверно. В своих же когтях запутался. На землю рухнул, а тут ему и дрын прилетел....

Знатный козлятник поднял две половинки жердины, внимательно разглядел орудие преступления, показал мне, обронив при этом: "Э, гниловатый, вообще-то". Отбросил, посмотрел на Ваську и укоризненно покачал головой:

– Ну, ты, парень, теперь уже левую ногу баюкаешь. Перепутал, что ли, какая ушибленная? Вставай уж! – он повернулся ко всем и восхищенно добавил: – Арти-ист!

Затем, потеряв всякий интерес к происходящему, позвал по именам своё поголовье и неторопливо направился домой. Коза с козлятами, словно привязанные, двинулись за хозяином. Собственно, всё расследование и провёл он, Мальцев. Я потом это осознал.

А Васька-электоромонтёр, все еще сидя на зеленой травке, опасливо огляделся:

– Куда фурия-то делась?

– Да вон, в доме опять заперлась, – подсказали ему.

– Ну, и дура-баба! – пробурчал Васька, вставая, и отстёгивая когти. – Это ж надо – так на живого человека наброситься!

– Идти-то сможешь? – попалась-таки на удочку сердобольная Дядькина.

А её Серёжа мигом оживился, усмотрев во всём этом мотивированный повод пропустить стаканчик-другой. Сказал, топорща усы:

– А то, пойдём, подлечимся!

– Вы бы разобрались со всем этим беспределом, – сердито бросил мне инспектор, понявший, что сегодня с отключениями ничего не выйдет.

Он сел в машину и уехал. Я же нехотя взошел на крыльцо.

– Ольга Петровна! Откройте! Милиция! – требовал, стуча в дверь.

– Проваливайте все вместе с милицией! – послышалось, наконец, из дома. – Когда надо, вас днём с огнём не сыщешь! Убирайтесь! Не цирк тут.

Последнее замечание я счёл вполне уместным. Действительно, не цирк. Ладно, зайдём позднее. А теперь надо бы у кого-нибудь выяснить, за что обижена Ольга Петровна и на милицию, и на весь белый свет.

Мальцев сидел на завалинке своего дома в обнимку с козой, которая недовольно приподняла голову с его колен при моём появлении, устало вздохнула, глянула внимательно и улеглась обратно. Георгич ласково гладил шею, расправляя козью бороду, и почёсывал за трепетными ушами. Рядом резвились козлята. Большая собака лениво поднялась, звеня цепью, подошла ко мне.

– Это свои, Кукла, – сказал ей хозяин.

Кукла понюхала и улеглась обратно у конуры, не сводя с меня умного взгляда.

– Вы один живёте? – спросил я, присаживаясь рядом.

Протянул пачку сигарет, он взял одну, но закуривать не стал. Я закурил.

– А на что мне бабы? Либо стервы, либо вертихвостки. Мне и с козами хорошо. Смотри, какая ласковая: не заорёт зазря, бутылку не спрячет.

Коза покосилась зелёным глазом на дым сигареты, повела ушами.

– Ну, всё, иди, Белка, – легонько оттолкнул её Георгич, – у нас тут мужские разговоры.

"Вот как допекли бабы мужика!" – подумал я и спросил:

– Ваша соседка, Сорокина, что она за человек?

– Вообще-то Ольга – баба хорошая, работящая. Но вот как-то наперекосяк всё у неё. Не задалась жизнь. Да, что у неё одной, что ли?

Он помолчал с горькой усмешкой, потом тоже закурил.

– Первый муж Ольги под поезд попал, – начал неторопливый рассказ. – Насмерть задавило. Шёл с работы, зарплата в кармане. Трезвый. О чём задумался, что товарняк сзади не услышал, никто теперь не скажет. Деньги, бумажки, по всему полотну раскидало. Дочка осталась. Ольга на железке работала, шпалы наравне с мужиками ворочала, лишь бы дочку не хуже других содержать. Самостоятельная была женщина, ничего не скажешь. Я даже ухлестнул было за ней. А что? Я один, она вдова. Засмеялась: ты же с козами целуешься, ну и целуйся! Я обиделся, отошёл. А к ней Колька прицепился. Не знаю, чем он её взял. Метр с кепкой. Ей до уха не дотягивал. Нет, так-то Колян нормальный был, но как напьётся – дурак-дураком. Приняла его. Ладно, думаю, Ольга Петровна, счастья тебе. Только вижу – скоро стала в синяках ходить.

Мальцев помолчал, выпустил густую струю дыма, прищурился.

– Ты, – говорю ей,– здоровая женщина, видная, а перед этим недомерком спасовала. Наверни его шпалой, будет знать, как руки распускать. Она отбрила, как водой окатила: не твое дело, Георгич, говорит. Что ж, чужая душа – потёмки. Потом Коляна за пьянку турнули с железки-то. Стал весной колбу резать, осенью – шишку бить. Ольга тоже с железки рассчиталась. На базаре сидела. Пить начала с Коляном на пару. А этой весной Колян пропал.

– Как пропал?

– А так. Как ушёл за колбой, так и не вернулся.

– Искали его? А заявление писали? – встрепенулся я: вот бы, какое дело раскрыть – человека пропавшего найти, а не козу активистки Зинаиды...

– Искали, колбишников-то у нас много, они по Коляновым местам прошли, нет нигде. А про заявление не знаю. Ольга говорит, смылся, мол, Колян от неё – молодую нашёл. Переживает. Дочку к матери в город отправила, а сама пьёт, с горя-то. – Видно было, что Георгич жалеет соседку.

– А на что пьёт? Не работает ведь...

– Да кто её знает? Может, были деньги-то. Огород вон у неё.

– А на людей чего кидается?

Мальцев не ответил.

Закурили ещё по одной. Хорошо тут у Георгича. Вот ведь один мужик управляется.

– А козу у вас кто доит? – спросил я.

– Так сам же и дою. Вишь, Белочка смотрит, знает, что пора уже, умница. А то хошь – оставайся, попьёшь парного молочка. Оно, говорят, это... мужскую силу восстанавливает, – подмигнул Георгич.

Я вспыхнул. Это он на Зинаиду намекает? Ну, ничего тут ни от кого не скроешь. Все у всех на виду.

– Спасибо, Иван Георгиевич, как-нибудь в другой раз, – торопливо попрощался я.

Домой шёл с одной мыслью – завалиться спать. Давали о себе знать двое суток с "активисткой"!

Зинаида ждала меня у подъезда.

– Я тут подумала, может, ты ко мне переедешь, – сразу взяла она быка за рога.

– Давай потом об этом поговорим. Устал я сегодня.

– Ну, как хочешь, – фыркнула Зинаида.

У меня накопились бумажные дела. Весь следующий день я провёл в конторе. К концу рабочего дня зашла Зинаида.

– Вот. Официальное заявление о пропаже козы, – не глядя на меня, положила на стол листок. – Потрудитесь активизировать поиски, товарищ участковый!

Я кисло кивнул. Зинаида ушла. После работы отправился домой, и опять остановился у дома Мальцева. Но мой взгляд, Георгич тут в поселке был самым благоразумным человеком – не упавший духом, не опустившийся после всех перемен. Знатный козловод, как всегда, сидел в окружении своих питомцев.

– А может, по сто граммов, а Степаныч? – назвал он меня по отчеству; надо ж, услышал и запомнил. – А то я мигом организую.

– Нет, водки не хочу. Давай лучше свое молоко!

– Это можно...

"Вот почему так? – подумал я. – Нормальный мужик – и один, а бабы каких-то козлов предпочитают. А сам я – не такой?.."

Додумать нехорошую мысль не успел. Из-за дома выскочил небольшой кобелёк, неся что-то в пасти. Кукла встала, подошла и, оттолкнув кобелишку, сама занялась добычей.

– Вот и у людей так. Одни в дом несут, другие – пользуются, – заметил Георгич. – Ладно, Дружок, иди молочка налью тебе.

– Вы всех собак, видно, в посёлке знаете, – сказал я, принимая у Георгича кружку с молоком.

– Да как не знать? Весной моя Кукла загуляла. Кобели со всей улицы кругами ходили. Так ведь из всей своры одного этого, болезного приветила. Вишь, лапы-то у него отмороженные. Пожалела, знать. Он маленький, прыгает на неё, допрыгнуть не может, а она терпит. И даже удовольствие, наверное, получает, – хохотнул Мальцев. – А ведь это Ольгин кобелишка-то, – добавил он. – А прижился у меня. Не кормит она его... Ты пей, пей! Козье молоко – полезное!

– А что он притащил? Никак кусок шкуры чьей-то? Там у одной... коза пропала.

– Да нет, моя это шкура. В смысле, козла моего, годовалого. Я назад сдавать начал, на "Запорожце", а Пашка под колёса кинулся. Позвоночник переехал ему. Задние ноги отнялись. Позвал Серёгу Людкиного. Сам-то не могу колоть. Да и мясо Пашкино в горло не полезет. Так и отдал Серёге всю тушу.

Вот так, в праздном разговоре, подтвердилось алиби четы Дядькиных. Мясо Людмиле и её любовнику Сергею действительно дал Георгич. Да, но заявление о пропаже по-прежнему лежало в моём письменном столе. Куда же запропастилась коза Зинаиды?

Посидев на лавочке за душевными разговорами с полчаса, я поблагодарил Георгича за молоко и пошёл дальше. Впереди по улице находился дом Ольги Сорокиной. Я заметил, как мелькнула на крыльце женская фигура. Вероятно, увидев меня, Ольга заскочила в дом. Скорее всего, и крючок изнутри набросила. "В чём дело? Чего она боится? Уж, конечно, не из-за электричества прячется. Теперь-то уж чего? Отключили. Из-за монтёра Васи? А что я могу сделать ей, по большому счёту? Хотя за хулиганство можно и привлечь... Нет. Тут что-то другое...", – я постучал в дверь. Точно, не открывает. Мол, вообще нет никого дома. Ладно, я тоже не лыком шит. Присел на крыльцо, будто надумал ждать до последнего. Не выдержит ведь – выкажет своё присутствие.

И тут я увидел давешнего кобелька. Он ловко подлез под ворота, пересёк двор и устремился, не обращая на меня никакого внимания, за угол Ольгиного дома. За ним бежала Кукла. "Наверное, Георгич с цепи отпустил", – подумал я. Стало любопытно, куда они направлялись. Может, туда, где зарыты рожки да ножки злополучной козы? Я уже был почти на все сто уверен, что её "освежевала" Ольга. Поднялся с крыльца и последовал за собаками.

Перепрыгнув через грядки, они оказались на картофельное поле, заросшем так, что из-за травы не было видно кустов картошки. Покрутились на месте, будто играли в догонялки, и побежали обратно.

"Тьфу, чёрт!" – выругался я.

– Это пошто ты в моём огороде ходишь! – услышал я грозный окрик.

Сорокина не выдержала сидения в заточении. Забыв о конспирации и размахивая лопатой, с матюгами она летела ко мне через весь огород.

"Ну и влип", – подумал я, и рванул прочь. "Что я, в самом-то деле, к женщине привязался? Сейчас огреет лопатой, и будет права: чего я тут без санкции делаю?"

И тут увидел, как собаки что-то вытаскивали из земли под самой стенкой ветхой сараюшки.

Ольга тоже увидела. Остановилась. Бросила лопату. И как-то переломилась, будто кости у неё вдруг стали мягкими, повалилась мешком на грядку.

Мальцев и Дядькина были понятыми, когда извлекали полуистлевший труп Николая Кривцова, последнего Ольгиного мужа.

– Ну, герой! Месяца ещё не работаешь, а уже убийство раскрыл, – похвалил меня приехавший на чёрной "Волге" подполковник Стукачёв, начальник нашего РайУВД. – Вообще-то следовало взгреть тебя, что без санкции прокурора в чужом огороде раскопки устроил! Да ладно, победителей не судят. Далеко пойдёшь!

На суде Ольга сказала, что жалеет лишь об одном – что закопала труп в огороде, а не где-нибудь в лесу, подальше от любопытных глаз. О том, что зарубила топором насильника своей дочери, она нисколько не жалеет и не раскаивается. Как зашла в дом и увидела сморчка голожопого над девочкой, распятой на полу с привязанными руками, так топор сам в руки и прыгнул.

Ольгу осудили на шесть лет.

На процессе, в районном суде, присутствовали почти все посельчане. Сидели трезвые и притихшие. Жалели Ольгу да о своей жизни думали.

После заседания ко мне подкатила Зинаида и, сладко потягиваясь, с томной улыбкой, будто и не было меж нами "развода", сообщила, что коза нашлась. Вчера, уже впотьмах, пришла к дому и заблеяла жалобно.

– Приятно слышать, – отозвался я.

Приятно только из-за козы. Чары Зинаиды на меня почему-то не подействовали.

Последнее уголовное дело во вверенном мне посёлке раскрыто. Коза нашлась, больше меня ничего с активисткой не связывало. Нет, чего ей обижаться на меня? Вроде, ничего не обещал ей. Да и сошлась-таки потом Зинаида с хозяйственным Георгичем.

Молодёжь, отучившись в интернате, в посёлок больше не вернулась. Что тут оставалось делать – старух охранять? Вскоре я нашёл спутницу жизни. Жена и меня в город утянула. Так что пророчества подполковника Стукачёва не сбылись: карьера милицейская на том и закончилась, ушёл я из милиции.

И вот, через пятнадцать лет, я опять здесь.

Ольга Петровна мощно, по-мужски, затянулась ещё пару раз.

– Ну, чего вы, в самом-то деле? – сказал я. – Ведь справедливо вас тогда осудили.

Сказал, а самому тошно стало. Неловко перед старухой. Вроде и правосудие свершилось, а на душе муторно. Хотя, какая она старуха, ей сейчас лет пятьдесят с хвостиком должно быть... Просто всё у неё не так, вся жизнь наперекосяк вышла.

И я к этому каким-то боком тоже причастен.

– Возьмите всю пачку, – протянул сигареты, видя, что докурила до мундштука.

Ему снились собаки. Псы, злобно дерущиеся между собой поодиночке и скопом, свора на свору. Он вклинился в собачью стаю. Он не доверял никому. Бесцеремонно разметал посторонних, лишних. Бегал и тыкался носом в разные стороны. Жаль, что следы единственно нужного ему существа остыли и затоптаны десятками чужих лап. Время упущено. Кто-то постоянно посылает его по ложному следу. Но вот, вот, пахнуло! Он, кажется, нащупал, поймал! Да, это именно то, что нужно. Теперь не упустит, специфический запах становится гуще и гуще. Смрад щекочет ноздри, лезет в глотку, вызывая азарт смертельной погони. Сдохну, но поймаю! Вон он, черно-белый убийца! Его пасть вспенилась, с неё стекают ошмётки розового и застывают на зелёной траве рубинами. По этим камешкам найти будет проще. Как быстро он бегает. Ба! Да он бешеный! Васильев должен его догнать, во что бы то ни стало. Вот-вот он вскочит мелькающую впереди чёрно-белую спину, вцепится зубами. Стая расступилась. Псы увлечённо наблюдают за погоней. Дрожат их уши, напрягаются челюсти, выпрямляются хвосты. Фантастическая нереальная собака с пылающим взглядом, кажется, хочет помочь. Другая, похожая, с белым кленовым листком на груди, шевелит губами... Прочь с дороги, ребята! Не сейчас. Это моя погоня... "Найдите убийцу, Виктор Петрович!" – доносится до него не то лай, не то шёпот.

– О, господи! – Васильев сел на кровати, прокручивая в голове сон. – А что? Всё правильно: все люди – псы. Одни – бойцы. Другие – шавки. Третьи – для декорации. А я ищейка. Каждому своё.

Он весело соскочил с кровати, встал под душ. Ледяные струи смывали остатки сна и неопределённости, заряжали энергией. Васильев рычал и скалился зеркалу, обнажая клыки. Он любил в себе это состояние бодрости и азарта. Такое состояние означало, что вот-вот он возьмёт след, было предвестником охоты.

***

Между тем, газеты подкинули новую версию:

Ливанова могли убить из-за долгов!

Что ж, проверим и её.

Промоутер Николай Муравьёв находился в отъезде, но с ним удалось связаться по телефону.

– Сообщение о смерти Ливанова шокировало, – сказал он. – Я знал его с детства. Знал и отца, отличного тренера. Жаль, после смерти отца Стас так и не вернулся. Хотя я ждал его до последнего. Официального заявления об уходе из профессионального спорта Ливанов не делал. Парню всего двадцать пять. Ждал, что одумается, вернётся. Перспективный боец был...

– А вот ещё такой деликатный вопрос. Три года Ливанов не участвовал в боях. Нигде не работал. Но образ жизни вёл, прямо скажем, не очень скромный: ездил на "Мерседесе", обедал в ресторанах, посещал ночные клубы.

– Вы хотите спросить, откуда у Ливанова деньги? – В трубке хохотнули.

– Говорят, он занимал у вас, – рискнул предположить Васильев.

– Было дело. Пару раз занимал. Но отдавал всегда в срок. Я же не единственный, кто заключает контракты с боксёрами.

– Вы намекаете... Вы хотите сказать, что существует другой спорт – альтернативный большому?

– Я ни на что не намекаю.

– Вы встречались с Ливановым в ночном клубе накануне его гибели?

– Да, – после небольшой паузы ответил промоутер.

– Вы разговаривали на повышенных тонах. О чём? Вы потребовали вернуть долг?

– Убийство Стаса Ливанова вызывает чувство горечи от нереализованного потенциала. А вы – о деньгах.

– Вы не ответили. Стас собирался принять участие в нелегальных поединках?

– Почему же нелегальных? Сам Валов называет их зрелищными и бескомпромиссными, – усмехнулся Муравьёв.

– Но лично вы их не одобряете?

– Какое это имеет значение – одобряю, не одобряю. – В голосе промоутера послышалось раздражение. – Главное, парня уже нет в живых.

– И мы ищем его убийцу, – жёстко сказал Васильев.

– Не там ищете. Да, Ливанов участвовал в "Кубке букмекеров" в Москве. И, хотя денег заработал меньше, чем предполагал, долг мне вернул.

***

На улице к Васильеву подошёл долговязый молодой человек.

– Василий Махоткин, – представился он. – Мне передали, что вы меня спрашивали. Могу уделить вам десять минут.

"Ишь, какой деловой!" – подумал Васильев и предложил:

– Давайте присядем на лавочку. Я вас надолго не задержу. Расскажите о случае с ограблением пивного ларька.

– Какого ларька?

– Того, что вы ограбили вместе со Стасом Ливановым семь лет назад.

– А, вон вы про что. Это имеет отношение к его гибели?

– Пока не знаю,– честно ответил Васильев.

– А что рассказывать? Я отговаривал, не надо, мол, давайте подождём продавщицу. Стас велел постоять на стрёме, в ларёк они с Петровым полезли. Я и выпил-то всего пару банок. Не понимаю, зачем ворошить прошлое? – Махоткин холодно посмотрел на следователя. – Ну, если у вас ко мне больше нет вопросов, я побежал. Время – деньги!

Васильев подошёл к газетному киоску. Похоже, пресса оставила знаменитого земляка в покое и переключилась на более свежие новости.

Оказалось, что их городок посетил бывший боксёр, Человек-Гора, а ныне депутат Государственной думы, заядлый рыбак и охотник, знаменитый на весь мир Никита Валов, который намерен всерьёз заняться поисками снежного человека в пещерах Горной Шории. Ну да, эта новость будет помасштабнее и запросто затмит все, даже трагичные, местные события.

Упорно продолжала муссировать происшествие трёхдневной давности лишь мелкая газетёнка "Актив Инфо". Заметка была небольшая.

Стас Ливанов по прозвищу Питбуль большую часть своих поединков провёл на контракте у промоутера Николая Муравьёва. Достаточно быстро дела Ливанова пошли в гору, и он даже успел провести два рейтинговых боя за океаном, в которых одержал победы над местными бойцами. Титульный бой за вакантный пояс чемпиона России в среднем весе Ливанов завоевал на родине, однако после этого боёв в статусе профи Ливанов не проводил и был замечен лишь на поединках в рамках турниров серии "Таф-Файт". Любителям быстрых денег нужно всего-то продержаться двенадцать минут! Один раунд – один победитель. Как раз в духе Ливанова".

Васильев понял, что его настораживало с самого начала. В прессе вырисовывался этакий образ беспринципного и злобного боксёра, не брезгующего никакими, даже не совсем легальными деньгами. Образ пса, готового ради бабла рвать соперников на куски. Питбуля, которого нельзя победить, можно только убить. Вот и убили. И убийство по версии газетчиков выглядело вполне закономерным. Но кто-то же его создаёт – этот образ? И, главное, – для чего?

***

Стоявшую всю неделю жару слизнул ветерок, нагнавший большие грузные тучи. В воздухе стоял запах приближающейся грозы.

На похороны чемпиона страны собралось полгорода. Люди любят своих героев. Жаль, что герои долго не живут. Над гробом произносили речи представители городской и спортивной администрации, родственники.

Васильев высматривал знакомых, когда к нему подошла Ольга. Чёрная косынка на голове, тёмные круги под глазами.

В толпе несколько раз мелькнул долговязый молодой человек с фотокамерой.

– Ага, а вот и наш... герой явился. – Васильев едва удержался, чтобы не сказать лишнего.

Ольга, проследив за его взглядом, сказала:

– Это Махоткин. Он ведь журналист, ни одного события в городе не пропустит.

– Да, да, я знаю. А девушка, кажется, не пришла, – отвлекая внимание Ольги от журналиста, сказал Васильев. – Не видишь девушку – высокую такую, блондинку?

– Снежана, хотя блондинка и барби, вовсе не такая уж дура. Правильно, что не пришла.

Прощальные речи закончились. Гроб с чемпионом России опустили в могилу. Священник завершил обряд и бросил первую гость земли. За ним потянулись люди. Ветер усилился и уронил тяжёлые капли дождя. Сверкнула молния, громыхнуло небо и принялось извергать из себя холодные потоки.

Махоткина арестовали за воротами кладбища. При обыске его квартиры нашли пистолет и маску со следами пороха и каплями крови той же группы, что у Ливанова.

– Ну, молодцы, красавчики! – Майор похвалил не по уставу. – Доложите о подробностях. Губернатор уже интересовался...

Станислав Ливанов и Василий Махоткин росли в одном дворе. У Васи отец – пьяница, а у Стаса – тренер по боксу. Вася собирал бутылки, а Стас ездил на сборы и соревнования. Потихоньку Васей овладела простая как три рубля и зелёная, как лягушка, зависть. Всё-то у Стаса получалось, а у Васи не очень. Когда подростки ограбили пивной ларёк, то Стасу ничего за это не было, его отцу удалось замять дело. А Васю, хотя он в ограблении не участвовал, а просто стоял на шухере и выпил всего пару банок краденого пива, папаша избил чуть не до смерти и выгнал из дому. Может и не за это выгнал. Правда, парень за ум тогда взялся и поступил учиться на журналиста. Жил в общаге, впроголодь. Окончил учёбу, вернулся в родной город. Бойкое перо обеспечило молодому борзописцу известность и приносило неплохие деньги. Но снова у Стаса и денег, и славы – на порядок больше. Когда внезапно умер отец Ливанова, и боксёр покинул большой спорт, Махоткин обрадовался. Но Станислав продолжал ездить на мерине и сорить деньгами. А тут ещё девушка, которая и по росту, и по складу ума больше подходила долговязому Васе, ушла к коротышке с вечно разбитой мордой, позарилась на бабло.

Маленький зелёный лягушонок раздулся, превратился в огромную, всепожирающую жабу. Вася задумал устранить соперника и возмутителя своего спокойствия. Купил пистолет. В наше время это не сложно. Подкараулил у подъезда, подошёл и выпустил обойму в открытое окно. После выстрелов быстро сбегал домой. Благо, после смерти родителей снова жил в соседнем доме. Снял маску, помылся, переоделся, спрятал пистолет и, когда подъехали скорая и полиция, вышел во двор. И уже в утренней газете поместил новости о происшествии.

Это было ошибкой Махоткина. Материал в газете, как правило, готовится заранее, подписывается редактором и ночью печатается в типографии. По-другому никак. Получается, этот материал об убийстве был подготовлен и подписан накануне, двадцатого числа, когда боксёр был ещё жив. Редактор пошёл на это ради сенсации, тем более что Махоткин заранее подготовил опровержение – на случай неудачи. Но оно не понадобилось. Потом сначала "Актив Инфо", а за ним другие СМИ принялись тщательно, со знанием дела освещать подробности жизни и смерти потерпевшего.

Подписываясь разными псевдонимами, Махоткин старался очернить, создать в прессе весьма неприглядный образ чемпиона: с малолетства, мол, нарушал, и теперь имеет связи с действующей в области ОПГ. Когда он понял, что полиция идти у него на поводу не собирается, придумал новую версию, на которую его натолкнул приезд Никиты Валова. Но заспешил и напортачил. Журналист был в ночном клубе той ночью и видел, как горячо спорил Ливанов с Муравьёвым, но не слышал, о чём конкретно они говорили. Он думал, единственным объяснением ссоры было требование промоутера вернуть ему долг, решил заодно запачкать и его. Оказалось, долгов у Ливанова не было, как и мотивов для убийства у Муравьёва. А ссорились они из-за того, что Муравьёв в который раз пытался отговорить Ливанова от участия в боях за выживание. Но было поздно: Ливанов уже подписал новый контракт с Валовым.

– Сидел бы тихо, не водил полицию за нос своими статейками, может и не докопались бы до него, по крайней мере, так быстро. Но он решил поиграть с нами. Вот и доигрался, – закончил доклад Васильев.

– Так просто – одолела говнюка зависть, – сказал Филиппов, довольный, что не пришлось заводить дело, бросающее тень на упомянутые в деле более громкие фамилии. – Ну и славно! Так и доложим!

***

Вечером гуляли на пустыре. Питбуль носился по траве, а Васильев спросил Ольгу:

– Кем был для тебя Ливанов?

– Другом.

– Как вы познакомились?

– Мы учились в одной школе. Я в десятом, Стас в седьмом. Он выбрал меня для своей первой влюблённости. Ходил, цветочки дарил. Сначала мне нравилось, потом надоело. Я вышла замуж. Стас перестал за мной бегать, но был всегда рядом. – Ольга вздохнула. – Когда я потеряла ребёнка, он очень помог мне: сделал так, чтобы муж оставил меня в покое.

– Муж тебя бил?

– Да.

– Но ты всё ещё боишься и поэтому завела собаку. А муж...

– Я была замужем за Махоткиным.

Он раздражённо выключил будильник. Призывая к выполнению служебных обязанностей, в окно таращилось солнце, и громко чирикали воробьи. Вставать не хотелось. Поспать удалось всего часа два. Васильев побрился, принял душ. Эх, если бы струи ледяной воды могли смыть мрачное настроение так же легко, как остатки сна! Убийство любого человека вызывало у Васильева злость на мироустройство и чувство непонятной вины. Вот и теперь: убит молодой парень, талантливый боксёр – жить бы да жить, радовать болельщиков...

На лестничной площадке стояла соседка, придерживая собаку и давая дорогу Васильеву.

– Здравствуйте, Виктор Петрович! Найдите убийцу!

– Какого убийцу? – Васильев резко притормозил, вглядываясь в лицо девушки.

Скромная, даже можно сказать, невзрачная, с хвостом светлых волос, в неизменных джинсах и кроссовках. Ольга, кажется. На вид лет тридцать. Живёт этажом выше вдвоём с собакой. Не замужем, детей нет. Встречаясь в подъезде, придерживала пса, здоровалась, никогда раньше с Васильевым не заговаривала.

– Жалко Стаса. У кого только рука поднялась? Найдите его, очень вас прошу.

– А вы откуда знаете об убийстве?

– Так вот газета, – Ольга протянула пахнущий свежей краской "Актив Инфо".

Ни хрена себе! Прошло всего несколько часов – и уже заметка в прессе. Оперативно работают ребята!

Между часом и двумя ночи с понедельника на вторник рядом со своим домом, не успев выйти из своего "Мерседеса", был застрелен 25-летний российский профессиональный боксёр среднего веса, чемпион России Станислав Ливанов. Нападавший произвёл три выстрела в голову, после чего скрылся. Девушка, находившаяся в машине рядом с Ливановым, не пострадала. Спортсмен от полученных ран скончался на месте.

***

В их небольшом шахтёрском городке Ливанова знали все, любили и гордились им. Убийство доморощенного чемпиона вызвало большую шумиху. Люди обсуждали происшествие в транспорте, в магазинах, просто на улицах. Громкое дело не сходило со страниц городских газет. В каждом номере печатались возмущённые письма читателей, появлялись новые версии и предположения.

Жестокость, с которой расправились с Ливановым, поражает. Казалось бы, время лихих 90-х уже давно позади, и если у людей есть конкретные претензии друг к другу, то всё решается более цивилизованным способом. Просто удивительно, зачем кому-то было нужно убирать человека от спорта, молодого парня, который находится в самом начале своего спортивного и жизненного пути.

– Меня поражает другое – дерзость, с которой совершено преступление, – мрачно сказал майор Филиппов, откладывая в сторону "Новости городка". – Подкараулил у подъезда и расстрелял в упор. Какому такому наглецу мог перейти дорогу наш чемпион?

Филиппов обвёл подчинённых тяжёлым взглядом.

– Словом, раскопайте всё. Прошерстите круг знакомств. Отработайте все, до единой, версии. Дело находится под двойным контролем. Сами видите: прямо-таки мечет икру пресса. И губернатора оно очень интересует. О новостях докладывать мне в любое время суток.

Но докладывать было пока нечего. Свидетельница с модельной внешностью, временно не работающая Снежана Войцеховская к прежним показаниям добавила немного. Вечер провели в ночном клубе. Нет, ни с кем не ссорился. Хотя, да, был там какой-то разговор на повышенных тонах с каким-то человеком. Подробности она не слышала, выходила в дамскую комнату, а когда вернулась, они оборвали разговор и даже пожали друг другу руки, прощаясь. Кто ещё был? Она не запомнила. В ночном клубе всегда полно народу.

– Нет, стрелявшего не узнала, – повторяла подруга убитого. – Я после первого выстрела спряталась под сиденьем.

Васильев хмыкнул, представив себе, во сколько раз надо сложить как складную линейку эту длинноногую, чтобы упрятать её под сиденье.

– Какие у вас были отношения? – спросил он, резко меняя тему.

– С кем, со Стасом? – Девушка с кукольной внешностью захлопала голубыми глазками.

– А что, был кто-то ещё?

– Да нет, что вы! Я не из тех, кто крутит любовь одновременно с несколькими мужчинами. А со Стасом... мы знакомы-то всего ничего. А что, нормальный парень, весёлый, не жадный. Обещал взять меня с собой в Италию.

– А до Стаса?.. Может, в Ливанова стрелял ваш бывший?

– Ну, знаете! – возмутилась она. – Да и вообще, кто дал вам право лезть в мою личную жизнь? – Барби отвернулась, показывая, что до глубины души оскорблена грубостью полицейского.

Других свидетелей жестокой расправы не нашлось. Жители ближайших домов в ту ночь, как и в любую другую, мирно посапывали по норкам и в окна не глазели. Не имеют такой привычки. А если и выглянули на звук выстрелов, то увидели лишь заполонившие двор автомобили. Как всегда. Напокупают машин, а парковок на всех не хватает, вот и налезают на детские площадки и газоны. Мерс Ливанова? Да, кто ж его не знает? Был, да. Нападавших? Нет, сначала у машины не было никого. Потом эта, прогонистая, новая пассия боксёра звонила по телефону. Потом приехала скорая, а потом, когда поняли, что стреляли в Стаса, там уже народ вовсю толпился...

Оперативники скрупулёзно, сектор за сектором изучали круг знакомств боксёра Ливанова, но никаких зацепок не находили.

Тренеры, друзья, другие спортсмены – все в один голос говорили, что Стас, конечно, горячий парень, вспыльчивый, но умел быстро отходить, и поэтому каких-то серьёзных врагов у него не было.

– А несерьёзных? – быстро спросил Васильев.

Виктор Самойлов, друг убитого, действующий чемпион Паназиатской боксёрской ассоциации, на секунду задумался.

– Не знаю. Мы со Стасом в последнее время встречались не так часто. Раньше ездили вместе на сборы, на чемпионаты. Но после смерти отца он почти отошёл от спорта.

– Когда умер его отец?

– Три года назад. Он был классным тренером. Нам всем его не хватает.

– И Стаса он тренировал?

– Ну, да, с четырёх лет.

– Стас сильно переживал смерть отца?

– Не то слово. Смерть тренера нас всех потрясла. А Стаса вообще... он тогда... сам не свой сделался. Отказался от престижного боя в Америке, не поехал на чемпионат Европы. И вообще как-то сдулся. Ушёл из спорта, все думали, временно, вот-вот оклемается, вернётся... Да, гибель отца, можно сказать, его и сломала.

– А что вы думаете о Стасе как о спортсмене? Он был перспективным боксёром?

– Не то слово! Из шестнадцати серьёзных боёв – шестнадцать побед. Ни одного поражения. Восемь из них – победа нокаутом. Не зря же его называли Питбулем.

– Питбуль – это его прозвище? – Васильев изобразил удивление.

– Да, у боксёров приняты яркие клички, – повёлся Самойлов. – Стас выбрал эту, и она ему подходила.

– Гром, Свирепый, Динамит, Человек-Гора, – блеснул эрудицией Васильев, – это я понимаю. Но Питбуль – собачья порода – как она вписывается в этот ряд?

– Питбуль – один из лучших бойцовских псов, – сказал Самойлов. – Стас и был лучшим. В двадцать с хвостиком – уже чемпион России. Да что там, ушёл на пике карьеры. Вот почему так? – Самойлов растерянно посмотрел на следователя. – Почему уходят лучшие?

– Ну, все мы когда-нибудь... – уклонился от дискуссии Васильев. – Ливанов был обеспеченным человеком?

– Ну как вам сказать. Он же только начал входить в большой спорт. Только начал зарабатывать. Мерса купил. А тут...

– Вы же сами сказали, что в течение трёх последних лет Ливанов не боксировал. Нигде не работал. А ездить на "Мерседесе" не перестал, в ночных клубах был частым завсегдатаем. Откуда деньги?

– Не знаю, что вам сказать, – Самойлов стушевался. Было видно, что ему неприятен этот разговор. – Извините, мне надо идти...

– Последний вопрос. Был ли связан Ливанов с криминалом?

– Мне ничего об этом не известно, – твёрдо сказал Самойлов. – Я же сказал, что в последнее время со Стасом не общался. У меня бои, тренировки, сборы... Извините, мне действительно уже пора.

Беседы с бывшими коллегами убитого отнимали уйму времени, но информации прибавляли мало.

Есть в биографии Ливанова и такой факт: спортсмен имел судимость за разбой, умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью и применение насилия в отношении представителей власти. Этот факт из биографии Ливанова сейчас является одним из ключевых, поскольку об околоспортивных делах перспективного бойца знали далеко не многие. А главное, не известен сам факт и причины, которые в своё время подтолкнули Ливанова попасть под достаточно неприятную статью. Был ли здесь замешан криминал, будет изучать следствие, – писали между тем газеты.

Майор Филиппов выходил из себя:

– Журналюги лучше нас знают, где собака порылась! Установите, наконец, был ли Ливанов связан со "Спортсменами". Ищите. Через неделю меня вызывают на доклад к начальству. А оно, – Филиппов поднял палец вверх, – должно доложить губернатору.

***

Да, был такой постыдный эпизод в биографии боксёра. Семь лет назад Ливанов с тремя дружками подломили киоск. Молодые люди захотели после тренировки побаловаться пивком, а единственный в районе круглосуточный ларёк оказался на замке. На тетрадном листке в клеточку было написано: "Не стучите. Буду через десять минут". Прождав минут сорок, парни сильно возмутились и открыли дверь сами. Позже выяснилось, что к продавщице на ночь глядя явилась на работу восьмилетняя дочка. У девочки была высокая температура. Несчастная мать-одиночка прилепила на окошко объявление и побежала провожать чадо до дома. Вернувшись на рабочее место, обнаружила взломанную дверь и отсутствие двух упаковок баночной "Балтики-семёрки", нескольких пакетиков сушёных кальмаров и блока сигарет "Мальборо". По горячим следам полицейский патруль задержал молодчиков на детской площадке неподалёку, но те как бы в шутку накостыляли двум молоденьким сержантам и благополучно разошлись по домам, откуда их вытащили тёпленькими ближе к утру.

Будущая знаменитость отделалась тогда условным сроком и штрафом в восемьдесят тысяч. Ни продавщица, ни хозяин торговой точки заявления в полицию не подавали. Пострадавшие в деле сержанты претензии к парням предъявлять отказались: зачем портить спортсменам будущее? Видимо, после нападения на пивную точку Ливанов-старший, старательно замявший неприглядную историю, установил за сыном жёсткий контроль, потому что похожих случаев вокруг горячего парня больше не всплывало. Теперь, когда его самого не стало, предстояло выяснить, имел ли тот давний случай продолжение.

Подняв старое дело, Васильев встретился с его фигурантами. Один из бывших сержантов, ныне капитан Румянцев, служил в соседнем отделении полиции.

– Тот случай, когда нас как щенков, отбуцкали подростки, мне здорово помог. Нет, конечно, сначала я сильно злился, мечтал засадить засранцев на всю оставшуюся жизнь. Но потом папаша Ливанова мне по-человечески объяснил, что ничего хорошего оттого, что я засажу пацанов, не выйдет. Лучше заняться самосовершенствованием. А с сыном он сам разберётся.

– Ну и как, занялся?

– Чем? А это... самосовершенствованием? Да, до сих пор в спортзал хожу. Кандидат в мастера спорта по кикбоксингу. Нормально.

В ночь убийства Ливанова Румянцев находился на службе. Дежурство выдалось непростым, трижды выезжали по вызовам, бытовуха, поножовщина. Бригада подтвердила.

Второй из злополучной пары, Вадим Григорьев, в полиции давно не служил, в настоящее время подвизался охранять дом местного олигарха.

– Да нет, зачем мне было мстить Ливанову? У меня ведь после того случая, когда папаша боксёра возместил моральный ущерб, глаза открылись: полиция в нашем городе никакого веса не имеет. Любой подросток может обидеть... Да и бабла тоже, кот наплакал. Надо искать другие сферы...

– Ага, понятно, ну и как, нашёл?

– Тоже не сахар, но ничё так, терпимо.

В интересующий период времени Григорьев находился на посту. Алиби подтвердилось.

***

На мысль о том, что Ливанов мог быть связан с криминалом, наводило недавнее задержание прогремевшей на всю область организованной группы вымогателей. В состав группировки входили кандидаты и мастера спорта по боксу и восточным единоборствам. "Спортсмены" промышляли на областной трассе, занимаясь разбоем и грабежом. Запугивая водителей огнестрельным оружием, они молниеносно освобождали от ценных грузов толстые неповоротливые фуры и нагло отбирали машинки поменьше. Выкинутые из дорогих внедорожников водители и привязанные к раскуроченным длинномерам дальнобойщики оставались на ночной трассе без мобильников, за помощью к полиции обращались не сразу и не все. Найти преступников по приметам – крепкие парни в масках – долго не удавалось. Полицейские по крупицам собирали информацию, выслеживали, упорно точили на спортивных бандитов зуб и, наконец, пару недель назад провели силовую операцию, в результате которой были арестованы восемь бандитов.

Васильев, получив разрешение на допрос членов банды, отправился в следственный изолятор.

Июльское солнце жарило немилосердно. Казалось, оно берёт реванш за ленивое бездействие зимой и работу спустя рукава нынешней промозглой весной. Отупевший от жары Васильев порадовался прохладе изолятора.

Бывшие боксёры, Матюшкин и Петров были рады побеседовать на отвлечённую тему, а не об их собственных делах, поэтому говорили с "чужим" следователем о наделавшем шуму убийстве охотно. Однако, не сговариваясь, связь Ливанова с их группировкой бандиты отрицали. Знают его, конечно, кто же не знает Питбуля? Да, общались. Предлагали ему подзаработать деньжат, чисто из уважения, но у того, видимо, был свой источник доходов, отказался. Хотели даже припугнуть. Но с Ливановым шутки плохи. Сам кого хочешь припугнуть мог. Удар у него тяжёлый. Настаивать не стали.

– Мы же патриоты, хоть и бандиты, – с горечью сказал Матюшкин. – Даже где-то гордились земелей. Надеялись, что уж он-то сможет вернуться в большой спорт и покажет, мол, знай наших. Какая-то сволочь убила не только Стаса. Она убила надежду.

Петров вообще знал Стаса с детского садика. Именно он участвовал семь лет назад в ограблении пивного ларька вместе с Ливановым.

– Молодыми тогда были, глупыми. Да, оступились тогда. Охота же всего и сразу. Питбуль – парень что надо, чемпион. И папаша у него мировой был. Всех нас тогда от колонии отмазал. Не то ещё раньше бы загремели. И потом Стасу помогал. А мой отец в шахте погиб. Некому поддержать было – вот и пошёл по кривой дорожке. А что делать, как жить? Не в шахту же лезть. Там ведь что ни день – то обвал случится, то метан взорвётся. Да и мать не пустила. Другой работы в городе нет. А мне жить охота. Хотя... Если уж Стасика убили, мне вообще...

– А кто ещё участвовал тогда в ограблении пивного ларька?

– Серёга Шелест, но он погиб в прошлом году, разбился на машине, и этот, как его, журналист, Васька Махоткин. Этот не грабил, на шухере стоял...

Поочерёдные допросы бывших боксёров вымотали Васильева. Вот ведь, нормальные с виду парни. Патриоты, которых обвиняют в разбое и грабеже. Как это сочетается: тёплое отношение к чемпиону – и выпотрошенные фуры? Что с ними не так? Почему они стали бандитами? "Молодыми были", – сказал на допросе Петров. Эх, ребята, да и вы и сейчас молодые!.. Двадцать пять – это же начало жизни!

Самому Васильеву недавно исполнилось тридцать восемь, был когда-то женат, но жена не выдержала конкуренции с его работой, ушла. Но и то он считал, что не поздно начать жизнь сначала. Конечно, это только в отношениях с женщинами. А так, что касается работы, Васильев никуда не метался и жизненную позицию – вор должен сидеть в тюрьме – менять не собирался.

Василия Махоткина, корреспондента "Шахтёрской правды", в редакции не оказалось.

– А что вы хотите, волка ноги кормят. Он у нас один такой мобильный. Сегодня здесь, завтра там. Первый обо всех новостях узнает, – сказал редактор.

***

Вечерело. Солнце присело за домами, но уходить на покой не спешило. Васильев вспомнил, что дома шаром покати, зашёл в супермаркет. Закинув в корзину обычный набор холостяка: сыр, хлеб, сосиски, кетчуп; подумал и прихватил бутылку красного вина. Подходя к дому, столкнулся с соседкой.

– Здравствуйте, Виктор Петрович!

– Здравствуйте, Оля! Можно вас так называть? – спросил Васильев и с опаской покосился на собаку. Бежевого окраса пёс с белым пятном на груди присел на задние лапы и смотрел на Васильева умными глазами. – Вы, я вижу, собак любите. Наверное, всё про них знаете. Вот скажите мне, Оля, почему, из каких соображений боксёр мог взять себе прозвище Питбуль? Не Гром там или Динамит, а именно Питбуль – ведь это же собачья порода? Не самая симпатичная при этом? Как можно сравнивать себя с собакой?..

– Самой лучшей собакой! – горячо возразила соседка. – Вот посмотрите на моего Тайсона. Разве не красавчик? Один этот кленовый лист на груди чего стоит. А характер... Более нежное и преданное создание трудно себе представить. Ну, конечно, и за хозяйку постоит смело. Надёжный, настоящий друг ...

– Не, ну этот красавчик – не питбуль же, – неуверенно сказал Васильев. – Тот белый, страшный, на крысу похож...

Ольга рассмеялась. Тайсон тоже растянул в улыбке широкую пасть, не забывая, однако, присматривать за собеседником хозяйки.

– Это були похожи на белых крыс. А мой Тайсон – питбуль! Эх вы, а ещё следователь! Как можно перепутать питбуля с булем? Питбультерьера – с бультерьером?

– Действительно, как можно... – Васильев сконфузился. – Но ведь и те, и другие – бойцовские собаки? Имеются ли какие-то преимущества одних перед другими? Вот вы сказали, питбуль – лучший. В чём это проявляется?

– Питбули имеют то, чего нет у других собак – азарт, гейм. Впрочем, отличие питбулей от других бойцов можно увидеть только в бою.

– Но разве собачьи бои не запрещены? – с испугом просил Васильев.

– Смеётесь? – спросила Ольга. – Уж вам ли не знать, как легко некоторые могут обойти законы и запреты. А знаете что? Давайте посмотрим бой вместе – и вы всё увидите сами, – азартно сказала Ольга.

Васильев посмотрел на часы.

– И куда нужно ехать?

– Никуда. Да я же вам просто предлагаю посмотреть видео. Если, конечно, у вас найдётся часок времени.

– Так вы приглашаете меня к себе?

– Ну да. Тем более что вы уже замучились держать в руках ваши пакеты.

Пока Ольга мыла лапы Тайсону, Васильев огляделся. Двухкомнатная квартира Ольги мало чем отличалась от его собственной, даром, что хозяйка – женщина: никаких тебе рюшечек и финтифлюшек. Простая удобная мебель, большой плоский телевизор, на столике в углу – ноутбук.

Ольга заглянула в комнату.

– У меня тут как раз картошечка по-французски подоспела. Пойдёмте на кухню.

– А у меня имеется бутылка вина!

– Очень кстати! – сказала Ольга, и Васильев мысленно похвалил себя за предусмотрительность.

Они выпили вина, перешли на ты и очень вкусно поужинали. Ольга рассказывала Васильеву о повадках своего Тайсона, а тот дремал у себя на коврике в прихожей, подглядывая сбоку в открытую дверь и чутко прислушиваясь к интонациям.

Потом перешли в зал, и питбуль тоже переместился, не теряя людей из виду.

– Ну вот, для начала давай посмотрим бой пибуля с алабаем, – сказала Ольга, подключая ноут к телевизору.

Начал бой рослый белый пёс с чёрными пятнами.

– Алабай, – прокомментировала Ольга.

Раза в полтора крупнее питбуля, бело-чёрный уверенно вцепился в загривок противника, уронил его на землю и, вертясь волчком, возил спиной по жухлой траве. Питбуль кусался и выворачивал голову, стараясь высвободиться, но хватка была мёртвой. Поначалу Васильеву показалось, что исход боя очевиден. Он даже прикрыл глаза, чтобы не видеть, как большая псина растерзает беззащитного мелкого. Ему стало не по себе.

– Смотри, смотри! Сейчас начнётся! – воскликнула Ольга.

И действительно, маленький изловчился, вывернулся из-под давившей его туши и задиристо напрыгивал, толкал соперника грудью и хватал зубами, ловко отскакивая и уворачиваясь от чужой пасти. Видно было, что обе собаки устали, что алабай разочарован потерей преимущества и теряет интерес к бою. Но маленький неутомимый питбуль атаковал всё так же неустрашимо и яростно.

– Вот он, азарт питбуля! Боевой дух. Гейм, который ведёт только к победе.

Несмотря на науськивание хозяина, алабай отвернулся от соперника и побежал прочь. Камера показала его окровавленную морду. Питбуль тут же вскочил ему на спину и вцепился в загривок.

– Не отпустит? – спросил Васильев.

– Нет. Ни за что! – с жаром воскликнула Ольга, и Васильев поразился её эмоциональной вовлечённости в происходящее на экране. – Будет вести бой до конца, в состоянии запредельной физической усталости, когда уже подкашиваются ноги и отказывают почки. Питбуля можно убить, но победить его невозможно.

Экранный бой закончился очевидной победой питбуля. Два мужика успокаивали разгорячённых бойцов. "Спасибо, что дрались не до смерти", – подумал Васильев.

– Тыщ сорок заработал, – сказала Ольга.

– Так много?

– Это немного. Бывают бои, где хозяин победителя может выиграть трёхкомнатную квартиру.

– Ничего себе, – присвистнул Васильев. – Можно убить, но не победить, – задумчиво повторил он. – А что, если это сделает человек? Чужой? Ну, скажем, владелец соперника спрыснет шерсть своего пса чем-нибудь ядовитым?

– В принципе, это возможно. Но сейчас за этим строго следят. Перед серьёзными боями собак тщательно моют. И каждый владелец по правилам должен мыть и вытирать не своего пса, а собаку соперника. Ещё будем смотреть? – спросила Ольга, прижимая ладони к раскрасневшимся щекам.

– Да хватит, пожалуй. А твой Тайсон тоже участвует в боях?

– Нет. Он воспитан в других целях: друг и охранник.

– Науськан на человека? – спросил Васильев.

– Откуда такие предрассудки?! – возмутилась Ольга. – А ну да, ты тоже веришь в образ, созданный прессой: питбули – кровожадные людоеды с разинутой пастью и зубами в три ряда, пожирающие маленьких детей с ненавистью ко всему человечеству.

– Это не так? – Васильев продолжал поддразнивать странную, не похожую ни на кого из его знакомых Ольгу, не в силах объяснить самому себе, почему он это делает, ведь девушка ему скорее нравилась.

– Нет, конечно.

– И что, у питбулей совсем нет недостатков? – спросил Васильев, поднимаясь с дивана.

– Есть. Они слишком рьяно стараются угодить хозяину.

– И поэтому...

– И поэтому в спальню я тебя не приглашаю, – сказала Ольга, провожая гостя в прихожую.

Собака не издала ни звука, но подтвердила слова хозяйки прямым немигающим взглядом.

Продолжение следует

По прозвищу Питбуль, часть вторая

Пацаны над очками этими ржали и обидно дразнились, а раз вообще отобрали.

- Вот и проверим, Косой, достоин ты братана своего. Короче, приходи ночью на кладбище. На Генкиной могилке ищи!

На кладбище было не очень и страшно. Холодно и темно только, да птица какая-то скулила тоненько. И потом, когда я уже очки нашёл, вдруг кто-то заорал, затопал, заругался матерно. Присел я за памятник, прислушался. Долго сидел, а потом подумал: коль матерятся, как дружки мамкины, значит, - люди, не призраки. Пошёл на звуки, а уже и стихло всё. Вдруг на оградке одной тень чернеет. А мне мимо идти - по-другому не обойдёшь ту могилку. Затаился опять. Будто капает что-то: кап! кап! Стал потихоньку подкрадываться - не видно в темноте-то, рукой потрогал: тёплое и мокрое нащупал. Тут луна из-за облака вылезла, стало видно: человек на оградке висел, из груди у него прутья торчали, а глаза - как белые яйца выкатились.

Врать не буду - побежал, что есть мочи рванул. Сердце по рёбрам колотилось больно - вот и не понял, гонятся за мной, или крики да топот почудились.

На пути дом заброшенный стоял - контора бывшая. Мы там с пацанами часто собирались - ну, анекдоты там, или в ножички поиграть, клея понюхать.

Я туда забежал, махом на второй этаж заскочил. Прислонился к стенке, прислушался. А сердце всё колотится, прыгает, не уймётся, зараза. Вдруг, будто ветерком лёгким повеяло, щеки что-то лохматое коснулось. Пацаны? Нет: тихо вокруг, а наши бы матерились. Привидения? Нет! То ли голуби, то ли мыши летучие. Я их недолюбливаю, поэтому вниз побежал. Только весь дом отчего-то разбудился: зашелестело, залетало, загукало всё вокруг. Летает и шлёпается об стенки. Хлюпает и падает. Бегу, а ноги на что-то мягкое наступают. Но вырвался. Вон сейчас с горочки сбегу - там и дом родной.

Только когда бежал - очки с заклеенным стеклом обронил где-то - плохо, не поверят пацаны, что на кладбище был... Расстроился, да сослепу с тропинки в темноте и свернул, на помойку с размаху заскочил, крышка треснула. Видно доски гнилые были. Провалился я не до конца. За гвоздь шкиркой зацепился, орать или не орать, соображаю. Я ж понимаю - что толку-то - ночь на дворе. Спокойно висел так, ногами только пошевеливал, опору искал, но до дна не достал. Вдруг кто-то подошёл, крышку разбитую откинул и - плюх в меня помоями. Я и тут шуметь не стал - пискнул сдавленно, чтоб в рот не попало. Зато она ка-ак завизжит! Бабы они глупые. Чего кричала? Так ведь она удачно ночью на помойку пришла! Верки Измайловой родительница. Вытащила меня, поохала. Пообещала матери не рассказывать.

Я в дверь торкнулся, закрыто. Пришлось в окно лезть. Вот только не учёл я, что мать таз с вареньем на подоконнике остывать оставила.

Прибежала на грохот, свет зажгла и запричитала над лужей варенья, как они, бабы, умеют:

- Ох! Горе ты моё луковое! - потом на меня глянула. - Да где ж тебя черти носили? - и дальше в том же духе.

Видок у меня тот ещё, да и запахи тоже... Не герой. Подвёл Генку.

Только кроме доблести ещё и везение иметь надо.

В тот раз повезло сильно - мать даже не выпорола. Гладила меня по голове и почему-то плакала. А меня вопрос мучил:

- К чему мне мертвяк на кладбище привиделся?

И подумал неожиданно:

- Наверное, к пятёрке по географии.

На другой день к школе подъехала машина. Все к окнам прилипли: не каждый день в нашей деревне милицию увидишь.

Когда прямо в классе на меня наручники надевали, училка, правда, дёрнулась, заступиться хотела, мол, маленький ещё, не мог он тех уродов замочить, что могилки мародёрили. Но менты сказали, что следы в наш дом привели. А я и не против: вон как Верка Измайлова смотрит, да и пацаны заценили. Соображают, бедолаги, что перещеголял я братана!

Триумф случился, когда меня выпустили. Матери объяснили, что специально арестовали, чтобы настоящие убивцы бдительность потеряли. А меня, мол, как свидетеля охраняли, мало ли что.

Вся школа кричала: "Косой! Герой!" А Верка Измайлова букет подарила.

Нет, что ни говорите, а слава - это круто!

– В шестом, – ответила мелкая и звонко шмыгнула носом.

– И что, в шестом классе вы уже пьёте эту гадость?

– Пьём, то есть мальчики пьют это, а девочки пьют светлое. А я ничего не пью.

– И правильно делаешь – иначе не вырастешь, такой кнопкой и останешься. Зачем же ты тащишь, если не пьёшь?

Вера опустила голову и снова взялась за ручку баллона. Сторож оглянулся. Колонна уже скрылась в дверях корпуса, наверняка Света уже вдохновенно читала инструкции для отдыхающих, но три пацана стояли на крыльце и пристально смотрели на них с Верой.

– Они тебя заставили… – догадался Серёга.

Он демонстративно забрал у Веры баллон и подтолкнул девчонку вперёд, а тем, на крыльце, погрозил кулаком.

– Если будут обижать, скажи, что дядя Серёжа покажет им кузькину мать!

Пиво – далеко не лучший стимулятор умственной активности. Особенно, если оно упало в желудок поверх беленькой. Серёга тупо смотрел на телефон, силясь понять смысл Чипиной эсэмэски. «Видеть гнид – бороться с врагом, а бить их – к отвращению и презрению».

– Ну, Чипа, совсем с дуба рухнул со своим сыроголоданием! Какой враг? При чём тут гниды?

Сторож накатил ещё кружечку крепкого, взял ледоруб – так благородно назывался топор с приваренным к нему ломом – и, обойдя с инструментом на плече корпус, спустился под горку, к туалетам. Когда стояли морозы, доводить до ума удобства во дворе приходилось частенько. В холода из очков в полу высовывались чудовищные головы с толстыми наростами и начинали причинять в удобствах – неудобства. Тюк, тюк, сталагмитикам каюк! Тоска раздулась до веселья. Срубим шоколадные башни сначала у девочек… Нормально, всё путём, какайте дальше, малышки!.. И пойдём осаждать монстров у мальчиков.

Из мужского сортира валил дым. Четверо недорослей устроили здесь избу-курильню. Начинили пластиковую бутылку какой-то вонючей дрянью и передавали импровизированный кальян по кругу, наслаждаясь сложной смесью ароматов.

– Не, ну вы меня достали, щенки! – взорвался Серёга и замахнулся ледорубом. – Кыш отсюда, балбесы!

– А чего ты тут раскомандовался?

– Потому что плохо это кончится. Знаю – сам таким был. Не поверите – всего пятнадцать лет назад!

– Ну, был, и кто ты теперь? Сторож? Ба-альшой человек! Ну и командуй топором – руби говно! – дружно затявкали щенки.

Гнев требовал выхода. Но трогать уродов нельзя: дети, ети их матерёшек! Сторож откинул в сторону ледоруб, схватил двоих за шкирки и повёл к преподавателям. Двое других с интересом следовали за ними.

Руководители долго не открывали. За дверью слышались звуки музыки и жизнерадостный гомон. Наконец, дверь распахнулась. Преподавательницы при кавалерах чинно сидели за устланным газетами и уставленным праздничной всячиной столом. Пахло апельсинами и предвкушением веселья. Внимание сторожа привлекла фотография на свисающем со стола уголке газеты.

– Ну, и что вам угодно? – сказал краснорожий мужик в дедморозьей шапочке с помпоном. – Не видите, люди культурно встречают Новый год…

– Встречайте, конечно, только ваши детки травку в туалете курят. А у нас на базе с наркотой – не положено! Придётся принять меры.

– Что? Какая наркота?

–  Да вы сами тут наркоманы и пьяницы! – разом загалдели дамы.

Одна из них шустро выскочила из-за стола и попыталась освободить подростка, которого сторож всё ещё держал за воротник.

– Дети, он вас бил? Говорите, не бойтесь, что он вам сделал? Мужлан! Ну, вы за это ответите! Так обращаться с детьми… Назовите вашу фамилию!

– Соколов, – ответил он, отпустил подростка и, наклонившись вбок, убедился, что на фото изображён его недавний гость. Шагнул к столу и, оторвав по сгибу половинку газеты, сунул в карман.

– Вы видите, что он вытворяет?! – завизжала преподавательница. – Он же ненормальный! Как только таких допускают в детское учреждение!

– Ты что, Соколов, себе позволяешь? – поддержал «дед мороз». Он вытеснил сторожа в коридор, прикрыл за собой дверь. – Ну, чё, мужик, чё ты дёргаешься?  В морду хочешь? Напрасно ты… а может, тебе выпить захотелось на халяву? Налить, а? Чтоб трубы не горели? Так скажи – мы это мигом. А портить людям праздник – нехорошо, брат!

– Да пошли вы все!.. – Серёга отодвинул «деда мороза» и, расталкивая скалящихся, жадно наблюдавших скандал тинэйджеров, отправился к себе в сторожку. «Гори оно синим пламенем! Пир во время чумы. Не пойду больше – пусть хоть все насмерть обкурятся и перепьются!» – шептала на ухо пьяная обида.

Привычно оглядев жилище, задержал взгляд на репродукции. Свеча освещала зябкую спину, а похожие на тени люди продолжили искать у бедолаги в голове. «К отвращению и презрению…» – вспомнил сторож эсэмэску и расправил обрывок газеты. С фотографии растерянно смотрел на него тощий Чипа. Под фото небольшая заметка: «27 декабря ушел из дома и не вернулся Чепкасов А. В. Просьба ко всем, видевшим человека, изображённого на снимке, – сообщить по телефону 2-14-15».

– И тебе, Чипа, конец, – сказал сторож и выпил пару кружек крепкого пива – за упокой Чипиной души.

Он не сомневался, что до приятеля добралась мстительница. Пристукнула и прикопала где-нибудь в лесополосе. Весной, когда растает снег, найдут его труп в какой-нибудь придорожной канаве. Снимок и сообщение были напечатаны в нижнем углу газеты, под ними только редакционные данные. В глаза бросилась знакомая фамилия: Ирина Григорьевна Кротова".

"А-а, – вспыхнула догадка. – Ирка! Это ж она меня, последнего из могикан, отыскивает. Рассчитывает на то, что я откликнусь и обнаружу себя".

Скоро пришёл его обыденный, ставший уже почти не страшным сон.

Хмельная мамочка вяло отбивалась от несытых щенков, пьяных от своей взрослой удали, и обнимала их полными руками, прижимала к желеобразному животу и разбухшим сосцам. Хохотала и всхлипывала, вспоминая какого-то Гришу.

Но в гробу лежал вовсе не Гриша, а Женька. Невозмутимый, как обычно. Горгульями сидели вокруг на табуретках старушки в чёрных одеждах. Одна Ирка стояла пряменько, как оловянный солдатик, и смотрела на одноклассников бесстрастными глазами. Печь крематория раззявила оранжевую пасть и быстро проглотила гроб с Женькой. Ирка прошептала: «Первый пошёл!»

Они вчетвером приехали к Коле на дачу. Пили вино, говорили, спорили: Ирка виновата в Женькиной смерти, или он сам.  Да нет, при чём здесь Ирка? Наверняка сам превысил дозу. Они уехали, а Колян остался. Сказал, пойдёт утром на рыбалку.  Пошёл – и утонул.

Сиренево-фиолетовый Коля лежал в гробу и вдруг, поманив пальцем Славку, подвинулся. Славка послушно подошёл и тоже прилёг. Они лежали рядышком, Коля и Славка. Их шевелюры сверкали ледяной крошкой. Серёга и Чипа принялись ворошить холодные волосы покойников, в которых прятались насекомые.  Но только вытащить ничего не получалось. Скользкими градинками гниды убегали из-под пальцев, чтобы незаметно ужалить во сне. Ирка стояла у гроба и улыбалась винно-красными губами: «Кто следующий, мальчики?» А потом исчезла, и Чипа куда-то делся. Серёга остался один. Что-то искал, бегая по длинному коридору, где хлопали двери, но, когда он подбегал, все они оказывались запертыми. Стучал, тарабанил – тщетно. «Тук, тук, вот и Серому – каюк!»

Кто это сказал? Сторож открыл глаза. Он не понимал, где находится. Липкая темнота сдавила тело, не позволяя пошевелиться. «Каюк», – вяло подумал он. Сердце колотилось в сбивчивом ритме: тук, тук… тук.

– Дядя Серёжа! Откройте! Это я, Вера! Помогите мне, пожалуйста! – послышался за дверью жалобный голосок.

«Уф! Кажется, ещё жив», – подумал сторож, поднимаясь с дивана. Под большим серым небом стояла маленькая заплаканная Вера. Запуская с улицы клубы холода, она скользнула в сторожку.

– Что случилось, девочка Вера? – спросил сторож, зябко поёживаясь.

– Телефон в дырку провалился. Я пошла в туалет, а он в заднем кармане джинсов был. Мамка меня теперь убьёт! – Девчонка всхлипывала и размазывала слёзы по тугим розовым щёчкам.

– Это не беда! Это вовсе даже хорошо, – весело сказал Серёга, одеваясь, а Вера с удивлением глядела на него, не понимая, отчего веселится сторож.

– По-вашему, если мамка убьёт – это хорошо?

– Да не убьёт тебя никто! Мамки своих дочек не убивают… Тем более, таких славных девочек. Пойдём!

Он зашёл в подсобку, отыскал в углу подходящий инструмент. Держа за самый конец деревянную ручку, опустил тяпку в очко сортира, и, минуя коричневую башню, подвёл железное полотно под мобильник, осторожно вытащил – как подъёмным краном.

– Держи! Да не бойся – не испачкался, там же всё мёрзлое.

– Спасибо, дяденька Серёжа! – Девчонка убежала.

Весь день на базе было тихо – детишки и их преподаватели отсыпались. Зато к вечеру, когда сторож уже накормил собак, проверил приборы, осадил сталагмиты и валялся на продавленном диванчике, разглядывая картинку на стене, вдруг замигала пожарная сигнализация.

На сей раз несло дымом из актового зала. «Ёлка загорелась!» – мелькнула первая мысль. Толпа расступилась, пропуская его с огнетушителем. «О, господи!» Посреди зала полыхала и беспомощно размахивала руками маленькая фигурка, обмотанная туалетной бумагой. Зрелище горящего человечка вызывало у зрителей бешеное веселье – вокруг размахивали бенгальскими огнями, кривлялись и хохотали дети. Серёга скинул ватник, набросил на ребёнка, стараясь сбить пламя. Уронил девочку на пол, освобождая от витков горящей бумаги и тлеющей одежды. Боковым зрением увидел, что ошмётки огня добрались-таки до ёлки. Надо бы огнетушителем – и не бросишь маленькую Веру.

– Тише, тише, малышка! Сейчас! – приговаривал он.

Вера закашлялась от дыма, он завернул её в ватник и побежал на улицу, крича на ходу:

– Немедленно марш все из зала! Быстро по своим комнатам, собирайте вещички и выходите на улицу!

Навстречу выскочила дурища-администраторша.

– Что случилось? Пожар?

– Пожар! Скажи училкам – пусть эвакуируют детей. Я спасаю Веру, а вы быстро собирайтесь и – на станцию. Увози их от греха. Электричка через полчаса. Должны успеть.

Вынес ребёнка на улицу.  Холодно! Куда положить? Сторож крутился с девочкой на руках на площадке перед гостевым корпусом. Надо было возвращаться и тушить – иначе, сгорит вся база к чертям собачьим! Но важнее всего – спасти Веру. В сторожке он бережно завернул её в чистую простыню, потом в одеяло.

– Сейчас, маленькая. Погоди немножко! Сейчас пойдём на электричку. Потерпи, милая! – приговаривал он.

Во дворе училки строили парами и пересчитывали то и дело разбегающихся, хохочущих детей. Из главного корпуса уже валил чёрный дым, вырывались из окон огненные языки.

– Серёга, я там это, попробовал огнетушителем, а он только сикнул пару раз, потушить не получилось, – сказал давешний «дед мороз».

– Ладно, чего там. Давайте бегом на станцию! Электричка вот-вот придёт.

Серёга бежал с девочкой на руках из последних сил, думая только об одном: успеть! Сердце колотилось и ухало.

Они успели. Сторож проследил, чтобы все дети вошли в вагон. Передал из рук в руки «деду морозу» пострадавшего ребёнка и сказал администраторше Свете:

– Мобила есть? Прямо из вагона вызови скорую – пусть подъедут к электричке.

– Ладно, не волнуйся, Серёга, всё сделаю. Беги на базу. Может, потушишь ещё.

Как бы не так! В гостевом корпусе ликовало пламя. База отдыха, это гнездилище вечного праздника, корчилась в торжестве собственной кончины. Лопались со звоном стёкла, трещали и падали балки, бенгальскими огнями рассыпались по тёмному небу искры. «Что ж так холодно-то?» Огонь завораживал, но не грел. Мороз щипал за уши, пробирался под ватник, шарил ледяными пальцами вдоль позвоночника, прихватывал грудь, сжимал сердце.

Сторожку огонь не тронул.

«Что теперь делать?» – задавал себе вопрос сторож. Он лежал на диване и смотрел на знакомую до последней чёрточки репродукцию. Воспоминание не умирало, оно жило и пробуждалось всякий раз, когда засыпал Серёга. Он давно уже чувствовал прочную кровную связь между собой и этим воспоминанием.

Выйдя от Женьки, он встретил одноклассницу.

– Привет, Ир? Как ты?.. Почему на выпускном не была? – расспрашивал Серёга, но она шарахнулась от него и закричала тоненьким голосом:

– Вы что, козлы, думаете, я не знаю? Это же моя мама? Мамка моя, дурочка! Я её всю ночь искала!

– Как – мама?  Да мы эту тётку пьяную на остановке подобрали. Она не знала, куда идти, и пошла с нами, сама…

–  Мамка это моя, – устало сказала Ирка, сгорбившись так, как будто из воздушного шарика резко выпустили воздух.

– Ты же у нас новенькая, мы не знали, что она твоя… мать.

– У нас позавчера отец в больнице умер, мамка не в себе была. Пошла денег взаймы просить на похороны – и пропала. Я весь город обегала, пока она не нашлась.

– Умер кто – Гриша? – переспросил Серёга, вспомнив имя, которое повторяла та женщина.

– Гриша. Папа мой, – машинально подтвердила Ирка и снова закричала: – А вы мамку мою трахали! Ну, уроды, никогда вам этого не прощу! Всех уничтожу! Запомните у меня свой выпускной!

Проснувшись в поту, сторож долго лежал без сна. «Что мне делать с собой? Как с этим жить?» Ответов не находилось.

Утром просвистела электричка и остервенело залаяли собаки. Сергей вышел на крыльцо, закурил. Султан яростно лаял на ворота. И даже обычно миролюбивый Шарик вторил ему злобным отрывистым лаем. На месте главного корпуса всё ещё тлели головёшки. Лёгкий, как предупреждение во сне, пробежал между лопаток холодок.

В воротах возникла одинокая женская фигура. «Вот и за мной пришла», – подумал Серёга с затравленным облегчением.

– Здравствуй, Серёжа. А ты изменился!

– Здравствуй, Ира. Зато ты такая же… красивая. Как ты меня нашла?

– Земля слухами полнится. Ты, говорят, вчера подвиг совершил?

– Да какой там подвиг! База сгорела. Скоро следователи приедут.

– Но сторожка-то твоя цела? Пригласишь меня в дом?

– Проходите конечно, Ирина Григорьевна. – Сторож засуетился, предупредительно распахнул перед дамой дверь.

Он знал, всегда знал, что она его найдёт, расплата неминуема. Боялся этого и устал уже бояться. Страх смерти хуже самой смерти. Сторож давно приготовился принять самое суровое наказание, был готов даже расстаться со своей холодной и неверной жизнью. Умереть сейчас – значило для него перестать умирать каждую ночь. Но отчего-то, оттягивая время, он учтиво спросил:

– Чай, кофе?

Ира не ответила. Она с интересом рассматривала репродукцию Андриса Бота и молчала.

– Ты пришла за мной? – не выдержал Серёга.

– Ты о чём? – Она повернула лицо, обдала холодным взором, будто водой окатила, яркие губы удивлённо сползли вбок.

– Ну, я же один остался из всей нашей пятёрки! Чипа вот на днях… предпоследний…

– Ах да! Статейку в номере видела. Жалко мужика! Я тоже в газете работаю. Хочу написать очерк о человеке, который в мирное время совершил подвиг. О тебе, то есть. Расскажи мне, как ты девочку от огня спас.

– В жизни всегда есть место подвигу. Только держаться от этого места нужно подальше, – изрёк сторож расхожую истину глубокомысленным тоном, в котором слышалась насмешка над собой.

– Ты знаешь, Серёжа, а я ведь тебя любила… Могли бы пожениться, родить детей… – Ирка подошла вплотную и взъерошила волосы на его голове.

Он замер, посмотрел в глаза, силясь понять... Ирка взгляда не отвела, прильнула всем телом и вдруг впилась карминовым ртом в его губы. Серёга осторожно прикоснулся ладонями к её талии.

Стремительный, жгучий секс взорвал, опалил и перевернул всё с ног на голову.

Да уж, одарила по-царски, не по его заслугам… Страшась подпустить ближе замаячившую надежду, сторож отстранился и снова вернулся к прежнему разговору:

– А как же наши? Ты говорила, не простишь и будешь мстить. И вот никого уже нет. Один я…

– Ты что думаешь, это я их? – Ирка тихо засмеялась и начала одеваться. – Нашёл палача! Да, нет, Серёг, успокойся. Давай лучше выпьем. – Она достала из сумочки бутылку.

– Хорошее дело! – обрадовался он, запрыгал на одной ноге, не попадая в штанину, захлопотал, поставил на стол стаканы, налил водки и, почувствовав прилив смелости, спросил: – За встречу?

– Давай. Я тогда в запале глупостей наговорила, – сказала она, пригубив. – Потом отошла, одумалась. Да и мама, царствие ей небесное, перед смертью просила – не ворошить историю…

– Царство небесное, – послушно повторил Серёга. – Значит, мама умерла?

– Да, через год после папки. Не сумела без Гриши своего жить. Любила очень. Потому и умом тронулась, а потом вовсе…

– Эвон как повернулось! – Сторож, не зная, куда деть глаза, наполнил стаканы. – Ещё по одной? За помин души.

Выпили. Помолчали.

– Нелепо получилось тогда, – снова заговорил он, не в силах уйти от темы.

– Не будем об этом. А где тут у вас туалет? – спросила гостья, вставая.

– Да вон там, за корпусом, под горкой. Мальчиковые – синие, для девочек – розовые.

Она вышла, а он начал лихорадочно открывать шкафы и тумбочки в поисках съестного. Угостить даму было решительно нечем.

Ирка зашла в розовый домик под горой и сунула в рот два пальца, вызывая рвоту. Тщательно вытерла их влажными салфетками.

– Пятый, –  удовлетворённо сказала она и, сыто улыбнулась. – А он ничего. Был.

Ирка шагала на станцию. Мороз приятно холодил её разгорячённое лицо. В наушниках, бодро забивая гвозди, хоронил прошлое Rammstein:

Der Herrgott nimmt
Der Herrgott gibt
Doch gibt er nur dem
Den er auch liebt

Bestrafe mich2

______________________________

Так возьми меня сейчас, пока не поздно. Жизнь коротка, я не могу ждать1 – В оригинале: So take me now before it's too late Life's too short so I can't wait. («Pussy», Rammstein).

Bestrafe mich2 – («Bestrafe mich», Rammstein). Перевод:

Господь берёт,
Господь даёт,
Лишь тем даёт,
Кого он любит.

Накажи меня!

Слегка притушив пожар в трубах, сторож отправился в обход владений. Заглянул в бойлерную, проверил приборы. К утру обещали похолодание. Но ничего, старые котлы должны справиться. Накормил собак. Потрепал лохматые головы. Султан деловито гавкнул в сторону корпуса, будто проявляя сочувствие: мол, снова у тебя работёнки подвалило, не позавидуешь! А мелкий Шарик радостно прыгал, изо всех сил вертя хвостом. Этому было наплевать на отдыхающих, мороз и свою собачью жизнь на этой Богом забытой базе отдыха. Вот кому позавидовать можно: всегда рад и счастлив! Усмехнулся про себя: нашёл кому завидовать – Шарику – совсем недавно приблудившемуся к ним бездомному псу!

Сторож зашёл в корпус. В актовом зале бесновалась дискотека. Под грохот индустриально-металлической музыки вспышки света выхватывали из темноты ломаные фигуры. Старина брейк не халтурил: дёргал за верёвки и выворачивал конечности марионеткам-мальчикам и размахивающим лифчиками девицам – исправно бросал в кадры нижний экстрим и верхний. Мда!.. От мельтешения огней и фигур закружилась голова, децибелы давили на уши, и сторож вышел из зала.  В тамбуре два бибоя затейливо, выписывая струйками тут же застывающие узоры, мочились на входную дверь.

– Ну, что же вы делаете, сволочи! – Сторож прозаично схватил придурков за шкирки и столкнул лбами.

– Разве можно так с детьми обращаться? – взвизгнул один.

– Это непедагогично! Мы… – мявкнул второй.

– Это вы – дети? Урроды! Вот вы кто! Видели бы ваши родители, чего тут вытворяют милые детки... а ну, тряпки в руки и быстро отмывать дверь!

Вернувшись в сторожку, залил гнев универсальным лекарством. Теперь можно немного отдохнуть – до следующего обхода, когда угомонятся эти, затейщики. Он лёг на продавленный диван и окинул взглядом жилище, привычно задержал его на доставшейся от предшественника репродукции.  Хотя знал все детали изображения и выучил наизусть подпись «Андрис Бот. Поиски гнид при свече. 1630. Будапешт», снова принялся разглядывать картинку на стене, как делал это изо дня в день.

Человек стоял на коленях, склонив голову, а трое других занимались поисками у него в голове. Голая спина, освещённая свечой, и размытые силуэты искальщиков. Почти тени. Ищут и ищут.

– Двенадцать лет! – вслух сказал он и угрюмо проворчал, поправил себя: – Каких двенадцать – Четыреста лет ищут… А я тринадцатый год наблюдаю. Ха-ха! К-ха!..

Пьяный смех перерос в надсадный кашель. Сторож выпил водки – чтобы не саднило грудь. Скоро пришёл его привычный, ставший уже почти не страшным сон, его неотвязный кошмар, жуткий в своём постоянстве.

Ночью после выпускного пятеро очень взрослых и креативных, как им тогда казалось, но совершенно не понятых девчонками парней шли по тёмным улочкам города. Дождь барабанил по головам и спинам, вероломно хлюпал в праздничных туфлях, а им было всё нипочём. От них звонко отскакивали пивные банки и скверные словечки, шарахнулся рыжий мокрый кот и отпрянула вонючая бабка с пустой тарой в авоське. В жилах бурлил подправленный спиртными напитками адреналин. Им хотелось чего-нибудь этакого, необыкновенного.

– Вон идёт, пьяная! – Женька ткнул пальцем в улочку, где шла женщина.

Она пошатывалась, смеялась или плакала – не понять. Остановилась под фонарём, вглядываясь в номера домов. Парни стояли в тени и смотрели, не зная ещё, что сделают, придумывая, как подступиться. Женщина была не молодая, но и не старая. Потоки дождя стекали с волос и скрывались в ложбинке в вырезе лёгкого платья. Мокрое, оно облепило пышное тело, было хорошо видно крупные соски и каждую складочку на широкой талии.  Парни вышли из тени, тётенька обрадовалась и, кривя виноватые губы в алой улыбке, сказала, что потерялась, спросила, не знают ли сынки такой-то адрес. «Сынки» предложили проводить. Она доверчиво пошла за ними, ступая высокими каблуками в лужи на асфальте.

– Стойте, вы меня куда-то не туда ведете, – спохватилась она, когда вошли во двор Женькиного дома.

– Туда! – Колька толкнул её в тёмный подъезд.

Потом был оголтелый секс у Женьки на квартире. Хмельная мамочка вяло отбивалась от ненасытных придурков, пьяных от своей взрослой смелости. И тут же обнимала их полными руками, подминала себе под бок, пристраивая как щенят к разбухшим сосцам и желеобразному животу.  Хохотала, будто извиняясь за своё податливое щедрое тело, и всхлипывала, вспоминая какого-то Гришу. Но её голос тонул в агрессивных ритмах харда.

По телу ползали насекомые, мамочка ловила их, с хрустом давила и пробовала на зуб, хищно раздвигая винно-красные губы. Хлопали двери, раздавались шаги и непонятного происхождения звонки. По стенам двигались беспокойные тени, а внутри мелко дрожало предчувствие беды. Сторож попытался освободиться от объятий полных рук, но душное тело прижалось ещё теснее.

– Яп-понский мастурбатор! – выругался сторож, окончательно просыпаясь. – Кто здесь?

Он щёлкнул выключателем, но на темноту это никак не подействовало. Нашарил фонарик, луч выхватил пухленькую, совсем молодую девчонку, бесстыдно развалившуюся на его диване.

– Я вас будила-будила, а вы спали и не просыпались. Мне стало холодно, я и легла погреться, – ответила соплюха и неожиданно добавила: – А вы классно целуетесь!

– Тты… зачем сюда пришла, курица? Как только вас родители отпускают?! Как ты оказалась здесь, в сторожке?

– Как – как… каком! Слишком много вопросов, дяденька.  У вас дверь, между прочим, не заперта.

– Тебе лет-то сколько?

– Пятнадцать уже. А я всё ещё девочка. Пацаны на меня не смотрят, им этих… барби тощих подавай! Да и вообще, дураки они сопливые. Мне всегда нравились мужчины постарше. Вот я и подумала… Вы взрослый, наверное, опытный… акт дефлорации исполните без сучка и задоринки. Будет не больно…

– Акт чего?.. Долго думала? Тоже мне, Лолита нашлась! Собирай свои шмотки и вымётывайся! А то сейчас исполню акт – ремнём по заднице! – взъярился сторож, снова щёлкая выключателем. – Да что ж это?.. Опять лампочка перегорела. Ну, китайцы-рукодельники, штампуют фуфло – на неделю лампочки не хватает!

– Нет, это не лампочка, – сказала девочка, неуклюже поднялась с дивана и встала – маленькая толстушка, талии нет, ноги иксом. –  Я ведь чего вообще к вам шла – сказать, что у нас в корпусе свет погас.

– Тьфу ты, мать моя графиня! Вот с этого и надо было начинать! А преподы ваши где?

– В комнате у себя. Греются. Холодно стало. Все греются. А мне пары не хватило. Некому погреть. Вот я и подумала… Вы же не старый ещё, живёте один. – Толстушка, смешно мотаясь в такт нескладным телом, вдруг заговорила речитативом: – Так возьми меня сейчас, пока не поздно. Жизнь коротка, я не могу ждать1.

Но сторож уже не слушал.

– Пошли! – сказал он, накинул ватник и шагнул за порог.

Мороз щипал уши и лицо. Этак постояльцы и околеть могут. Какой дурак придумал отапливать загородную базу электричеством? И дорого, и в случае чего… Зато газопровод в Китай собираются тянуть – «Сила Сибири»!

Сторож проводил незадачливую лолиту в корпус, довёл до комнаты.

– Сиди тут и не высовывайся. Я пойду генератор заводить.

– Мне одной страшно в темноте. – Пухлые губки сложились в плаксивую гримасу. – Можно я с вами пойду?

Сторож вынул из кармана свечку, чиркнул зажигалкой, заслоняя ладонью дрожащий фитиль, осмотрелся. Среди бардака на столе, каких-то журналов, жёлтых газет и баночек с косметикой увидел пустой стакан, сунул в него свечу и быстро вышел.

В подсобке завёл генератор и вернулся в корпус. В актовом зале как ни в чём не бывало гремела музыка и дёргались в ритмах харда подростки. Матюгнувшись, сторож вырубил аппаратуру. Разыскал комнату преподавателей, забарабанил в дверь.

– У нас авария – вырубило электричество…

– Как вырубило, а это что? – Заспанная училка показала на тусклую лампочку. Мамзель даже не заметила, что были какие-то проблемы со светом.

– Я завёл генератор для экстренных случаев, это ненадолго – насколько хватит бензина. Вы сейчас побыстрее укладывайте детишек спать, а утром собирайтесь и дуйте на утреннюю электричку.

– Такую рань? Это же в шесть утра! – Она никак не могла въехать в ситуацию.

За спиной женщины возник поддатый мужик в тельняшке и растянутых трениках. Он обнял её за плечи и пошёл в наступление:

– У нас путёвки! Мы заплатили до вечера воскресенья.

– К вечеру воскресенья – без электричества – в корпусе станет как на улице – под тридцатник. Отопления нет, и еду не приготовить – чем будете кормить ваших гавриков? Вымрете же, словно мамонты.  Короче, это не обсуждается: утром вы все уезжаете на шестичасовой.

Зайдя в сторожку, он увидел, что здесь своя цветомузыка: мигают лампы пожарной сигнализации. А хрен ли им мигать? Только сторожа и видят это мигание. А что они могут? Пожарные машины не приедут: автодороги сюда нет, единственный путь – железнодорожный. Электричка пилит из города два часа двадцать минут.

Сторож рванул обратно в корпус, по коридору, налево. Сорвал со стены огнетушитель. Дым валил из комнаты его юной совратительницы. Ну, конечно – свечка! Как он мог забыть? Жалость до добра не доводит… Озабоченная соплюха оставила свечку зажжённой, а сама где-то шлялась в поисках приключений. Разогретая свечка согнулась, уронила огонь, и теперь он жадно лизал глянцевые журналы и баночки… Сторож от души обтрухал пожарогасительной пеной стол с занимающимся барахлом.

Хорошо, что хорошо кончается! Могло быть гораздо хуже…

Утром, проводив группу вместе с бестолковой администраторшей Светой, сторож позвонил начальству: так, мол, и так. Перегорел автомат. На базе нет электричества.

– Электрика тебе пришлю, – бодро ответил директор.  – А ты пока за ёлочкой сходи. Новогодние праздники срывать никак нельзя. Все каникулы расписаны, график плотный… Да, вот ещё… Сменщик твой уволился. Нового пока не приняли. Так что ты это, сам понимаешь, давай там…

Сторож понимал. Природа отпускает людям неодинаковое количество даров и бедствий: света, тепла, воды, дерьма, холода и болезней. И от этой неравномерности зависят особенности людей. Сторож прекрасно понимал разницу между собой и директором, понимал и то, что жаловаться на эту разницу некому: каждый человек выбирает сам, кем ему быть. А с другой стороны, директоров много, а хорошего сторожа – поди поищи!

Только от этого понимания теплее не становилось. Днём сторож разогревался физическими упражнениями: прогулялся с топориком в лес за ёлкой, потом чистил дорожки и колол дрова, ходил на станцию. Но электрик всё не ехал, сторож заходил греться в вокзальный магазинчик, стоял там, болтая с продавщицей Лидой, покупал очередную бутылку, потом Лида закрывала магазин и уезжала на электричке домой, а он возвращался на базу. Разжигал костёр и готовил еду себе и собакам. А ночью… ночью было совсем худо. С приходом темноты усиливался и становился нестерпимым холод, тревожно лаяли собаки, трещали промороженные стены сторожки. И сны. Сны давали себе волю, дерзко смешивая в замысловатые сюжеты прошлое и настоящее, нарисованных персонажей средневекового художника и живых отморозков, таких, каким он был сам пятнадцать лет назад  и нынешних малолеток, которые приезжали сюда развеяться.

Электрик приехал только в четверг.

– Ну, что тут у тебя, Серёга? – воскликнул щуплый мужичонка, едва выйдя из вагона.

Сторож едва узнал в электрике бывшего одноклассника – толстячка-здоровячка Саньку Чепкасова.

– Чипа, ты, что ли? А чего такой тощий? И вроде меньше ростом стал…

– А сам-то?.. – огрызнулся Чепкасов. – Караульщиком в лесу работаешь? Думаешь, спрятался? Ну-ну.

Полкилометра до базы шли молча.

Открыли щитовую, стали менять автомат. На морозе зачищать провода и делать скрутки – не самое простое и приятное занятие. Холод пробирал до нутра. Теряли чувствительность и немели пальцы. Тощий Чипа быстро замёрз и сдался, спросил, стуча зубами:

– Как-то можно вообще согреться – может, в корпусе потеплее?

– Ага, теплее, – согласился сторож. – Айда ко мне в сторожку! Только бежим бегом!

– Ну? – Чипа разочарованно поёжился, оглядывая жилище бывшего одноклассника. – Ни хрена тут не теплее!

– Да как же, – Серёга засмеялся, доставая стаканы, – на улице минус тридцать, а здесь всего двадцать пять!

– А что, у тебя даже никакой буржуйки нет?

– Не положено: пожарная безопасность, мать её за ногу! Давай выпьем – за встречу, заодно и согреемся!

– Нет, что ты! – Чипа замахал руками. – Я не пью.

– Во как! – Сторож удивился и, наливая тягучую струйку в один стакан, переспросил: – Точно не будешь? А я выпью. О! Холодненькая! – крякнув, он проглотил водку, закусил мёрзлым хлебом с салом и с интересом стал наблюдать, как Чипа достаёт из сумочки газетный свёрток, разворачивает и кладёт на стол дряблое яблочко, две кривые морковки и горсть фиников.

– Я ведь сыроед, – пояснил он, сморщив мелкое личико так, что оно стало похоже на яблоко, вынутое из смятой газетки.

От безгрешного Чипы сильно попахивало подвохом.

– Кто? Сыроед? – переспросил Серёга недоверчиво и налил себе ещё.

Чипа с ревностью посмотрел на одноклассника, поколебался и взял со стола чайную ложку, протянул хозяину.

– Ну, если только чуть-чуть, как лекарство…

Серёга капнул согревающего в ложку.

– С тобой даже не чокнешься по-человечески! А с чего вдруг, ты и сыроед?..

– А с того. Ты же знаешь, что Жека умер – через год после…

– Знаю. И про Колю знаю. Я после этого и забрался сюда – подальше.

– Ну-ну, – скорбно повторил Чипа и снова подставил ложечку. – И про Славку знаешь?

– Как? И Славка?.. – Рука с бутылкой замерла над ложкой, и водка пролилась на стол. Серёга осторожно поставил пузырь и машинально выпил свою порцию.

– Ну да, в прошлом году под машину попал. – Чипа слизнул с ложки «лекарство» и укусил яблочко. – А у меня инфаркт был. Чуть не помер нах. Но ведь пронесло! Живой. Вот и начал беречься. Перешёл на сыроядение. Реально лучше себя чувствую!

– Никак, вечно жить собрался? – с сарказмом спросил Серёга.

– Вечно – не вечно, но умирать не планирую. Всех вас похороню! – Чипа снова протянул ложку Серёге.

– Да ну тебя! – возмутился тот и налил водки в оба стакана. – Давай выпьем по-людски. Помянем товарищей.

Выпили, не чокаясь.

– Вся жизнь наперекосяк пошла. Мне всё время Иркины слова мерещатся, – заговорил сторож.

– Слушай, Серёга, а тебе вдова снится? – перебил Чипа.

– Почти каждую ночь, - хмуро глядя в одну точку, ответил сторож.

– Я в соннике смотрел: жениться во сне на вдове – значит приближать свой крах и падение.

– Ты что, на ней –  женишься? На вдове? – Серёга громко захохотал, живо представив себе теперешнего жухлого Чипу и рядом – сочную вдову в белой фате облегающем плотную фигуру платье.

Отсмеявшись и немного помолчав, спросил:

– А гниды к чему снятся, не знаешь?

– Я тебе серьёзно, а ты… Это же во сне. – Чипа обиделся, поднялся со стула и запрыгал, хлопая себя по плечам. – Ну и дубак тут у тебя!

Продолжение следует

Сторож, часть вторая