Жду новый пост

Серия «Петров день в обезьяннике»

Без надії таки сподіватись,

Жити хочу! Геть думи сумні!

Я на вбогім сумнім перелозі

Буду сіять барвисті квітки,

Буду сіять квітки на морозі,

Буду лить на них сльози гіркі.

І від сліз тих гарячих розтане

Та кора льодовая, міцна,

Може, квіти зійдуть – і настане

Ще й для мене весела весна.

<…>

В довгу, темную нічку невидну

Не стулю ні на хвильку очей,

Все шукатиму зірку провідну,

Ясну владарку темних ночей.

Автор приведённых выше стихотворений – Леся Украинка (1871 – 1913). До весёлой весны она не дожила всего несколько лет.

Павел Кашин, «О, хватит вам печалиться», 2001 г.:

О, хватит вам печалиться, вечерняя звезда,

Вчерашний мир отчаливает раз и навсегда.

А мы с тобою, крошечные, плачем на ветру:

Счастье понарошечное вырвалось из рук...

Загнанные досветла, слышные едва,

Ангелами посланные бледные слова

Тихо задохнулись в дыме сигарет.

Счастие оболганное плачет на ковре.

Падают осенние листья и слова,

В небо тёмно-серое сочится синева.

Hи о чём не прошенный счастье берегу,

Счастье понарошечное, счастье на бегу...

Большевики, увы, не добили русский мир, и он, вчерашний и старый, отчаливает неохотно и тяжело. А нынче и вовсе появляется мысль, что навсегда отчаливает как раз таки новый мир.

.

Леся Украинка, «Про великана» (1913 г., Египет):

Но всех сильнее тополя

Страшили нас собою,

Что в длинный выстроились ряд,

Наверно, с целью злою!

Всё это, уверял Лаврин

(Так мой приятель звался),

Растёт на великане том,

Что с богом состязался.

Когда-то очень был силён

Тот великан, – недаром

Любые цепи разбивать

Он мог одним ударом.

Его осилить не могла

Ничья другая сила,

Но божья кара наконец

Пришла – и поразила.

За что – Лаврин того не знал,

Я спрашивала старых,

Но мне никто не объяснил,

За что такая кара.

Господь не сжёг его огнём,

Громов не посылал он,

А только сном его накрыл,

Как мягким покрывалом.

Сон, говорят, есть божий дар,

Нет – божье наказанье!

Ведь великану этот сон

Принёс одни страданья.

Лёг отдохнуть он на часок,

А спит уже столетья,

Оброс землёю и во сне

Всё видит лихолетье.

То овладели им враги,

Охваченные злостью,

Пьют даром кровь его они,

Ему ломают кости.

Стянули накрепко его

Железными цепями,

К глубоким ранам, торопясь,

Припали жадно ртами.

До сердца самого не раз

Их проникали руки,

Но спит, как прежде, великан,

Хотя и терпит муки.

Когда ж болезненно во сне

Он брови вдруг нахмурит,

Шумят по рощам, по лесам

И по дубравам бури.

А если боль его доймёт,

Слегка он шевельнётся

И дрожь по телу пробежит,

Земля же содрогнётся.

«Нас призрак этот не страшит!»

Враги ликуют хором.

Но стихнет скоро божий гнев,

Беда минует скоро.

И встанет великан тогда,

Расправит плечи снова

И разорвёт в единый миг

Железные оковы.

Всё то, что мучило его,

Вмиг станет горсткой праха.

Смолк мальчуган. Сидели мы,

Едва дыша от страха.

<…>

Любимый мой далёкий край!

Страна моя родная!

Когда я вспомню про тебя,

Ту сказку вспоминаю.

Поделом ему было с феодальными богами тягаться… Каждый из нас, вспоминая свою родину, может вспомнить заодно и Лесину сказку про великана. Только вот большевиков нигде нет, и беда скоро не минует. Потому в нашем случае сказочка должна быть хуёвой – обрываться на строчке «Враги ликуют хором».

.

В стихотворении «Предрассветные огни» (1892 г.) Леся Украинка с тёплой надеждой смотрела на заводские огоньки:

Досвітні огні, переможні, урочі,

Прорізали темряву ночі,

Ще сонячні промені сплять, –

Досвітні огні вже горять.

То світять їх люди робочі.

Янке Дягилевой остались только пропитые трудящиеся массы с песнями о своей передовой классовой роли («Славься, великий рабочий народ <…> Дом горит – козёл не видит, Он напился и подрался») да суицидальные индустриальные пейзажи («чёрный дым с трубы завода»).

.

Леся Украинка, «В’язень» («Узник»), 1889 г.:

Дорогою йде жінка молода.

Яка ж сумна, убога та бліда!

І на руках несе малу дитину,

Обгорнену в подерту сірячину.

Яка ж вродлива, гарна, мов картина,

Та безталанна вбогая дитина!

Побачив в’язень пару ту й зрадів,

А тільки вид йому як сніг збілів.

Ох, се ж його дружина молодая!

Ох, се ж його дитинонька малая!

«Здоров був, любий!» – жінка говорила, –

А в голосі її сльоза бриніла.

Але весела й жвавенька була

І щебетала дівчинка мала:

«Ку-ку, ку-ку! а де ти? тут, татусю?

Візьми на руці, поцілуй Марусю!»

Здавалось, певне, бідному дитяті,

Що татко жартами сховавсь за грати.

А татко ручку доні цілував

І гіркими сльозами обливав.

«Ох, ти ж моє дитя кохане, рідне!..»

А жінка мовила: «Радіє, бідне…

Мале, – його ще лихо не діймає;

Вже другий день, як хліба в нас немає.

В неділю ще за той нещасний хліб

Останнюю худобу жид загріб,

Продав за довг остатнюю корову…»

І сльози жінці перебили мову;

До каменя холодного припала

І гірко, розпачливо заридала.

Мала дитина почала квилить

І стиха їсти в матері просить.

«Прощай!» – промовила понуро мила,

Дитину до віконця підсадила.

Татусь, цілуючи свою дитинку,

Невільничого хліба дав скоринку…

Він погляд свій услід їм посилав.

Він і тепер не плакав, не ридав,

На очах в його сльози не блищали, –

Вони на серце каменем упали.

На первый взгляд странно, что на охваченной чёрной злостью Украине Лесю Украинку до сих пор не декоммунизировали. Ведь и в российском социалистическом движении поэтесса участвовала, и предисловие к украинскому переводу «Манифеста коммунистической партии» написала, и боевые стихотворения про красное знамя, Марсельезу и 1905 год сочинила. И большим её другом, безнадёжно любимым и пронзительно оплаканным в стихах, был С.К. Мержинский – один из первых белорусских марксистов. А после революции Лесю в сердце украинского народа заботливо поместили большевики. (Это уж потом прилёгший на часок зрелый СССР понаставил ей бездушных памятников, а Незалежная это дело продолжила).

При этом с середины 2000-х и по сей день (с относительным перерывом на президентство В. Януковича) Лесю Украинку вопреки её мягко-ироничной в адрес украинского национализма публицистической критике [8], активно хваля, дегуманизируют – выставляют агрессивненькой националисткой. А кроме этого – злобненькой феминисткой и евроинтеграторкой. Словом, чем-то вроде Ирочки Фарион или Юлечки Тимошенки.

.

Православные бородачи Луганщины писатель Глеб Бобров и философ Константин Деревянко те в многотиражной книге «Украинка против Украины» (Луганск, 2012) прямо говорят: атеистка, марксистка, богохульница, язычница, геть из нашей культуры.

Намекают бородачи на сатанизм Леси. Мол, что-то слишком часто ты, подруга, в письмах пишешь: «чорт», «диявол», «бiс». Сказки да пьески сочиняешь про всяких там ведьм, злыдней, одноногих людоедов. Про мавку с детства знаешь.

«…За этими («чорт», «бiс» и т.п. – Т.М.) словами-паразитами, – поясняют бородачи, – стоят именно эти сущности-паразиты. И если ты их регулярно поминаешь, то они – тут как тут. Если человек регулярно поминает нечистых духов, то они его тоже не забывают и паразитируют на нём. И в жизни, и в творчестве. (А за словами «Отец», «Сын», «Святой Дух», «Богородица» – стоят именно эти личности. Кто их поминает и к ним обращается, тот входит в общение именно с Ними)». Триединый бог с ним, с Бобровым. Но Деревянко-то – кандидат философских наук, да ещё с дипломом врача-психиатра. Куда смотрел? Или Бобров окончательно догрыз Деревянко?..

Уже во вступлении бородачи ссылаются на «выдающегося украинского литературоведа (убиенного большевиками на Соловках) Н. Зерова», который писал, что «антихристиянська, майже ніцщевської сили проповідь сполучалася у Лесі Українки майже з поганським культом природи». Обойтись они, богоглаголиевые, не могут без слова «убиенный». Куда девал сокровища убиенной тобой тёщи?

.

Украинский журналист Дмитрий Дзыговбродский: «Это чудо в перьях под названием Леся Украинка…». Это одна из немногих самостоятельных мыслей Дзыговбродского из небольшой статьи «Леся Украинка – автор национально-украинских «50 оттенков серого»» [9]. Остальное в той дивной писульке – пересказ своими словами или прямое цитирование нападок покойного Олеся Бузины, который в сравнении с чудесатым мыслителем Дзыговбродским добрый самаритянин.

.

Как сказал в ноябре прошлого года пишущий под псевдонимом А.Б. московский писатель-патриот, «Леся Украинка была некрасива во всех возрастах» [10]. А на самом деле что? Простор для художника талантливого. Уважающего боль во внимательном взгляде и нежно-суровую восточнославянскую женственность. В данном случае – очень хрупкую, что благодать для скульптора, и, что благодать для художника – сероглазую.

Первое фото (1886 года) готово заплакать, второе (1901-го) – выдать эпиграмму. Или наоборот. Не знаю.

.

Воцерковлённый православный христианин Станислав Смагин, правоконсервативный политолог из Ростова-на-Дону, рассуждает о двух памятниках, одной библиотеке да примерно десятке российских улиц, названных в честь украинской поэтессы: «Просто немного странно видеть… наследником (памяти о Лесе Украинке – Т.М.) Российскую Федерацию, в текущих пределах которой Украинка и была-то лишь в Крыму и Санкт-Петербурге. Её творчество представляет интерес лишь для исследователей и любителей разного рода экзотических литератур, и вряд ли размер этой аудитории пропорционален количеству и качеству материальной памяти о поэтессе» [11].

Как севастопольский памятник 2004 года, перешедший по наследству от Украины, так и свой московский 2006-го – качества низкого. То же можно сказать и о ялтинском монументе 1972 года (который Смагин не упомянул). Лучше бы это всё не возводили – тут поклонник феерической политологии прав. А вот улиц и библиотек (последних, кажется, две) что-то маловато.

.

В общем, при чтении статей и книжек современных лесефилов, лесефобов и лесеведов, а также пафосных изречений Зеленского и Порошенки по поводу Лесиного 150-летия, возникает чувство, будто из трёх восточнославянских республик поэтессу хоть кто-то по-настоящему любит только в Беларуси, в текущих пределах которой Украинка и была-то лишь три раза в Минске. Сайт Центральной научной библиотеки НАН РБ, отметив в начале статьи, что «Леся Украинка совсем не чужая белорусам», с неожиданно большой для столь солидного учреждения теплотой пишет, как в 1888 г. 17-летняя Леся с матерью просто проезжали через Брест-Литовск на поезде. А потом с грустью сообщает, что в начале 1901 г. в Минске поэтесса ухаживала за умирающим от чахотки белорусским социал-демократом Сергеем Мержинским.

Осенью 1900-го, узнав, что надежд на выздоровление тяжелобольного друга нет, Леся написала такие строки (сайт ЦНБ их, естественно, тоже цитирует): «…Ти, мій бідний, зів’ялий квіте!.. Се нічого, що ти не обіймав мене ніколи, се нічого, що між нами не було і спогаду про поцілунки, о, я піду до тебе з найщільніших обіймів, від найсолодших поцілунків!» Да неужели этот Мержинский за три года знакомства и в самом деле ни разу такую не обнял? Революционер! Кремень!

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Паркопановый бедлам – хиппанам.

И на этом, вот и вся недолга,

Иллюзорная модель бытия,

Оборвались небеса с потолка

И свернулась в карусель колея.

Ты, спасибо, помогла, чем могла:

Ты на феньки порвала удила.

Ветхой пылью рок-н-ролл на чердаках.

Я иглою на зрачках

наколол

Маленький домик с видом на небо, в небе – апрель.

Яна Дягилева, «Чужой дом», 1988 г.:

Край, сияние, страх Чужой дом

По дороге в сгоревший проём

Торопливых шагов суета

Стёрла имя и завтрашний день

Стёрла имя и день

<…>

Лай, сияние, страх Чужой дом

Управляемый зверь у дверей

На чужом языке говорит

И ему не нужна моя речь

Отпустите меня

Я оставлю свой голос, свой вымерший лес

Свой приют

Чтобы чистые руки увидеть во сне

Смерть, сияние, страх Чужой дом

Всё по правилам, всё по местам

Боевая ничья до поры

Остановит часы и слова

Отпустите меня

Есть тут перекличка с Лесей Украинкой:

Верный клинок, закалённое слово,

Я из ножон тебя вырвать готова.

В грудь ты вонзишься, да только в мою.

Вражьих сердец не пробьёшь ты в бою.

Слово, оружье моё и отрада,

Вместе со мной тебе гибнуть не надо,

Пусть неизвестный собрат мой сплеча

Метким клинком поразит палача.

<…>

Пусть же в наследье разящее слово

Мстители примут для битвы суровой.

Верный клинок, послужи смельчакам

Лучше, чем служишь ты слабым рукам!

Павел Кашин, «Дом», 2001 г.:

Каждый день за рабочим столом

Я строю мой удивительный дом,

Мой тёплый дом, мой комфортный дом –

Он будет вечным.

Он смотрит окнами в грядущий век,

В нём будут жить всего три человека:

Я и ты и маленький бог –

Такой беспечный.

Но вдруг во мне просыпается зверь,

Он бежит на Невский собирать чертей,

И уже, напившись, с сатаной вдвоём

Они ломают мой, такой комфортный, дом.

И я устал ломать и снова строить мой дом,

Я собираюсь бежать, я всё устроил с умом,

Я взял хлеб и скатерть, остальное – потом,

Когда будем вместе.

И в тот момент, когда я совершаю побег,

Со мной бежит ещё один человек,

И он несёт с собой мой удивительный дом,

Чист и светел.

И уж тогда во мне вдруг просыпается зверь…

И уж тогда Михаил Немцев пишет статью «Иосиф Сталин и Янка Дягилева», опубликованную на сайте «Сибирь.Реалии» 21 мая 2019 года. Правда, в Немцеве проснулся и как турбина завёлся не то либеральный хомячок, не то вайомингский карманный суслик, не то морская свинка. Но не стоит недооценивать и этих зверюшек.

Собственно говоря, что пишут суслики и свинки о Сталине, ежу известно. Совсем другое дело – мысли бурундучков о Янке Дягилевой. Михаил Немцев, интеллектуальная гора, родил двух мышат:

«А каковы символы у сторонников десталинизации? Все прежние кумиры антисталинистов неинтересны новым поколениям. Все нынешние противники возрождения авторитарных и тоталитарных традиций в России умело маргинализируются сегодняшними властями.

Но похоже, что именно в Новосибирске всё-таки есть свой символ. Это Янка Дягилева. Все её тексты и песни, её образ, её судьба – это полное отрицание сталинизма как мировоззрения. И при этом ноль героизма и титанизма. Частное лицо. Молодая женщина, почти девочка, без какого-либо официального признания, вне любых официальный иерархий, даже без специального образования. Без какой-либо особой музыкальной техники или особенного голоса. Жила не плохо и не хорошо – точно «как все»».

Хомячок вышел на сверхзвуковую, и Немцев сам выделил своих мышат жирным шрифтом. Насчёт голоса, уверен, много кто не согласится. Ну да ладно, обычный так обычный. А вот по поводу отсутствия героизма – тут Немцев, конечно, пустил либерального петуха. О чём, Немцев, к примеру, вот это Янкино стихотворение, посвящённое Александру Башлачёву?:

Засыпаем с чистыми лицами

Среди боя кирпичных судорог

Ночь под искры горящих занавесов

Сон под маскою воска сплывшего

Хвост, поджатый в лесу поваленном

Подлой памятью обескровленный

Безответные звёзды ясные

Сапогами о камни сбитыми

Да об рельсы подошвой стёртою

В голенище кошачьей лапою

Мелким шагом с когтями вжатыми

По двору вдоль забора тянутся

Дружно ищут слабую досточку

Испаряется лёд растаявший,

Чтобы завтра упасть на озеро

Им умыться б, да мало времени

Им напиться б, да пить не хочется

Им укрыть малышей от холода

Не успев утонуть у берега

Лёд-хрусталь – это очень дорого

Вещмешок, полный синих кубиков

На шнурок да на шею совести.

Да это о тёплом, нежном, самопожертвенном героизме («безответные звёзды», «кошачьей лапою», «испаряется лёд растаявший», «укрыть малышей от холода»). О трудном пути («о камни», «об рельсы», «вдоль забора»). И про уютное мещанство («чистые лица», «сплывший воск», «обескровленный хвост», «подлая память», «кирпичные судороги», «лёд-хрусталь», «очень дорого»). 18-ю и 19-ю строку только слепыш малоглазый да русский интеллектуал могут не заметить…

К слову, лёд, упавший на место подвига, он в других стихотворениях Яны – грязь, стальная короста, Каин.

«Утонуло мыло в грязи – Обломался весь банный день» (это из «Выше ноги от земли»).

Светлоглазые боги глохнут,

Заражаясь лежачим танцем

Покрываясь стальной коростой

Будут рыцарями в музеях

Под доспехами тихо-тихо

Из-под мрамора биться долго

<…>

Два шага по чужому асфальту

В край раздробленных откровений

В дом, где нету ни после, ни вместе

(это, в свою очередь, из «Классического депресняка»)

Порой умирают боги – и права нет больше верить

Порой заметает дороги. Крестом забивают двери

И сохнут ключи в пустыне, а взрыв сотрясает сушу,

Когда умирает богиня, когда оставляет души

Огонь пожирает стены и храмы становятся прахом

И движутся манекены, не ведая больше страха

Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином

Теперь больше верят погонам и ампулам с героином

Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин

Фольклором народным станет убивший Авеля Каин

Погаснет огонь в лампадках, умолкнут священные гимны

Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут

Более прямо о дегуманизации героев, характерной как для зрелого, омещаненного, СССР, так и для современной трамвайно-булочной России, высказался певец Павел Кашин:

Бледный герой – это не мой стиль,

Это не мой крой.

Бродит как ветер, когда на Земле штиль,

С чёрной внутри дырой.

Реет по ветру бесцветный его флаг,

Дрожит под ногами твердь.

Ищет героя смертельный его враг,

Ждёт за углами смерть.

<…>

Сердце героя – гремящий внутри гонг,

Тонкий внутри свет.

Шепчет из сердца героя немой бог

Свой о любви бред…

Реет по ветру бесцветный его флаг,

Дрожит под ногами твердь.

Ищет героя смертельный его враг,

Ждёт за углами смерть.

Мир обесценил твои шаги,

Небо не дышит больше любовью.

Беги, беги, и только болью…

Не гинь, не гинь, железной волею выживи.

(«Бледный герой», 2021 г.)

***

Павел Кашин, «Облака Уханя», 2021 г.:

Я как тот гордый, в город забредший лев,

Нежно зол, но в глазах горожан жалок.

Я могу сделать радугу в этом городе, умерев,

Но мои слова не убедят уже даже горсть фиалок.

На ту же тему у Кашина есть ещё «Пламенный посланник» (2001 г.):

Возьми своё посланье вместе с картами таро.

Скажи, что мой простой в желаниях, но праведный народ

Не хочет знать пустых волнений, где всё давно предрешено,

Он хочет только хлеба и кино.

Пламенный посланник, забери своё письмо.

Я обещал своей стране и маме быть прямой стрелой.

Я обещал своей любимой не быть примером для людей,

Не быть с горящим сердцем в темноте.

Рок-поэт Илья Кормильцев, «Великое рок-н-ролльное надувательство-2» (2006 г.): «Мы не знали советской власти такой, какой её замышлял Сталин, не говоря уже о призрачных на тот момент тенях Ленина и Троцкого. Мы выросли и возмужали при Брежневе. С его птенцами нам и приходилось иметь дело. Именно о них были наши ранние песни – о комсомольских цыплятах с оловянными глазками, веривших только в джинсы и загранкомандировки. О бездуховности и смерти веры. О войне против будущего во имя животных радостей настоящего – потных лобков млеющих комсомольских подруг в обкомовской бане. <…>

Мы были слишком наивны, чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. «Мы ждём перемен», – пел Цой, а какой-нибудь Черниченко объяснял каких именно. «Скованные одной цепью», – пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идёт о шестой статье Конституции. «Твой папа – фашист!» – вещал Борзыкин, а «Новый мир» объяснял: да, таки фашист, потому что в детстве плакал, узнав о смерти Сталина». «Им укрыть малышей от холода, Не успев утонуть у берега», – прямым текстом писала Янка Дягилева, а какой-нибудь Немцев объяснял: таки ноль героизма. Так стёрли имена и завтрашний день.

***

В общем, хомячковая статья Немцева о Яне Дягилевой – второй известный мне случай в Сибири. В первом на месте Янки были БГ и СашБаш, аналогом Немцева – какой-то малоприятный тип.

Александр Башлачёв, «Случай в Сибири» (1986 г.):

Пока я всё это терпел и не спускал ни слова,

Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.

Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.

Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.

Я встал и песне подвязал оборванные крылья.

И спел свою, сказав себе «Держись!», играя кулаками.

А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

Хвалил он: «Ловко врезал ты по ихней красной дате!»,

И начал вкручивать болты про то, что я – предатель.

Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.

Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял,

Что смог нарисовать рога,

Что смог нарисовать рога он на моей иконе.

«Как трудно нам – тебе и мне, – шептал он, –

Жить в такой стране и при социализме».

Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму.

Клизму интеллектуализма.

Ну а роль Яны Дягилевой проиллюстрирую цитатой из песни Андрея Сапунова на стихи Александра Слизунова «Звон»:

Звон, звон, звон – душу переполнил.

Всё что смог ты исполнил.

Клятва, не стон, да песня как молитва,

Дили-дили-дон-дон,

Ох, на сердце крапива да острая бритва.

Запалила искра, загудели колокола,

Залетела стрела в тихую обитель.

Пламенем пылает пожар, и спешит уберечь алтарь

Старый звонарь, ангел мой хранитель.

Сопоставьте с Веней Д’ркиным: «Залетела стрела в тихую обитель» – «Оборвались небеса с потолка»; «Всё что смог ты исполнил» – «Ты, спасибо, помогла, чем могла».

Александр Градский, «Баллада о лицах страдальцев»:

Ну а если найдётся бродяга-провидец –

Все декреты правительств ему нипочём.

Он святыни хранил, точно сказочный витязь,

Но на муки уже обречён палачом.

И на волю ему никогда не добраться.

Побираться лишь, братцы, с грехом пополам.

Поделом ему было с богами тягаться,

Поделом, посмотри на лицо, ну а вам...

Как ни стараться, как ни мучиться –

Лица страдальца не получится.

Сколь ни рисуй себя с великими –

Не станешь лучше рисовать.

Сколь ни строчи статьи да оды им…

<…>

Ваши рожи и хари не скрыть за вуалями,

Не напялишь на морду изящный сюртук.

Кто из вас эпохальнее, кто гениальнее

Распознаешь не сразу, оценишь не вдруг.

Но на лицах великих морщины другие...

Не обезьяньи морщины…

И сравните «точно сказочный витязь» и немцевское «ноль героизма и титанизма». Да ведь специализация Немцева на этике социальной памяти – вишенка на торте «Кучерявый мальчик»!

***

В своей бурундучковой статье о Сталине и Янке Михаил Немцев повторяет как попка:

«Так получилось, что именно Янка Дягилева стала для последнего советского поколения ключевым автором, «голосом поколения». Это поколение (к нему принадлежу и я) как раз сейчас входит в полную силу в России. Дягилева – это символ права жить так, как хотим мы, а не как за нас считает нужным кто-то ещё: какой-то начальник, вождь, очередной сверхчеловек».

«…Для моего поколения Янка Дягилева – это настоящий символ новосибирской культуры. Никакой начальник не уполномочил её на это. Но это случилось».

«Но это (здесь речь идёт о домике, где жила Яна – Т.М.) наш символ».

Так уж получилось, Немцев, что ваши настоящие символы не Янка и её дом, а Сахаровский центр и неототалитарная сверхфурия Елена Боннэр. А ваш голос – это неповторимый голос незабвенной Валерии Новодворской. Слава богу, обе старушки новым поколениям неинтересны.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

1.

В женщинах птичье, в мужах – хомячье.

Это сработанные шестерёнки.

Это не «битва полов», не томленье

духа: звериные древние тёрки.

И я ничего не хочу поделать,

будучи мужем и человеком:

хомячье заводится как турбина

во мне в ответ на твоё птичье.

2.

Любви полезно быть сериальной.

Тогда она выдаёт оттенки.

Что бы теперь не случилось с нами –

Всё это выжмешь в свои заметки.

Знаешь ли, я здесь тебя хочу я.

Да, протестировать крепость руки. Это не секрет.

Книги мои говорят мне: побойся Бога.

Я знаю: в твоём оазисе Бога нет.

Говорят, были и письма к Немцеву, от Аннубис:

1.

У меня к твоим стихам любовным безразличье,

Сразу заводи своё хомячье на моё птичье.

Заводи свой бурундучий на мою фазанью,

Лишь бы я не слышала стихов твоих глобальных.

2.

Знаешь ли, я здесь тебя не хочу я.

Тестируй крепость руки.

Излюбленная тема Немцева-поэта – трагические события российской истории: раскулачивание, репрессии, Великая Отечественная война... Кто об этом только ни писал! Немцев нашёл свою изюминку в форме:

Типа любовь, она так безнадёжна.

Пустое время. Ненужные, слишком ловкие пальцы.

Радуйся, у многих нет даже и этого,

Скажем, у тех, кто вернулся через пятнадцать лет

в одежде пятнадцатилетней давности и с испорченным паспортом в тот же посёлок,

но кроме старого своего дома и чёрных заборов,

ничего не нашёл. Речка, безделье, брёвна, и родителей больше нет.

Крив был Немцев-поэт.

Припомню ещё двух экстравагантных стихотворцев – шахматиста Савелия Тартаковера и рок-певицу Яну Дягилеву. Оба они о трагедиях, в отличие от Немцева, писать умели.

Савелий Тартаковер, «Ещё один, последний диссонанс»:

Целый век и лишений, и слёз, и труда!

Для кого? для детей, проживавших беспечно

В чужеземных краях.

А спрошу иногда:

Вам легко ль, старикам? Отвечают: Конечно.

Воротился под утро домой. Взял-открыл

Телеграмму: Родители ваши убиты.

Прилетел. Схоронил.

Двух кровавых могил

Налегли мне на совесть железные плиты.

Поэт-песенник Симон Осиашвили, середина 1990-х (композитор В. Добрынин, исполнение М. Шуфутинского):

Дома пахнет сосной, невозможно унять её, и уже наготове лежит молоток,

И шуршат незнакомые женщины платьями, что случилось со мной, мне ещё невдомёк.

Я не понял ещё, что обломанной веткою я остался с судьбою один на один

И что сыном меня называть больше некому...

Родители Тартаковера были жестоко убиты в феврале 1911 года в Ростове-на-Дону...

Надо сказать, гроссмейстер С.Г. Тартаковер был одним из основоположников новаторского направления шахматной теории – гипермодернизма, т.е. человеком прогрессивным, а не либеральным косплеем под борца с таррашевской системой.

Михаил Немцев:

Дом был построен на кладбище, но и кладбища

не было, был овраг

в который неаккуратно сложили тысячу тел,

и не более чем. Потом, заровняв это место, построили дом,

для внуков и правнуков тех, кто здесь был закопан.

Я думаю, даже узнай они это, ничего бы не изменилось,

дом бы стоял по-прежнему люди в нём жили по-прежнему,

занимаясь порой любовью, рожая потом детей, как и положено населению.

Старая либеральная пластинка... Ну узнали. А много ли осмыслили? Обезьяны запугали, заглушили криком плач детей. Да и восприимчивы мы больше к человекообразным, хоть и не так бездушны, как считает, вопреки историческим реалиям, Немцев. Дом-то не устоял. Сожгли мы, впечатлившись солженицынскими байками, этот дом для простых людей. Наполнили ими, их детьми и внуками не одно кладбище. Даром что по-либеральному аккуратно... Прости, читатель, потихоньку начинаю подражать Немцеву. Лучше процитирую Яну Дягилеву:

Малиновый мелок на молот заменили

Неровный рвущий рёв на равнодушный вой

Контейнеры костей стекают под откосы

Последняя строчка – отсылка к «Железной дороге» певца печали Н.А. Некрасова:

Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Регина Лисиц и Дмитрий Рубин, «Клёво» (из микроистории 90-х, песня Игоря Корнелюка, 1998 год):

Не выдавали мне зарплату целый год,

А нынче объявили, что закрылся наш завод.

Из дома продал всё, остался без копья,

Последние бутылки сдал в ларёк соседний я.

Купил пузырь вина, чтоб горе подсластить,

И отравился, и меня уносят хоронить.

Не дожил я, друзья, до радостного дня,

Допейте за меня, допойте за меня.

Тут, конечно, не плач, а своего рода эпиграмма. Но как зловеще звучит: «допейте».

Регина Лисиц, «Маленький дом» (краткий курс истории СССР, песня вышла в разгар перестройки, музыка и вокал Игоря Корнелюка):

За крутой горой, за высоким холмом

Не изба с трубой и не терем с дворцом,

Там за высоким холмом очень маленький дом с деревянным крыльцом.

Там за высоким холмом очень маленький дом с деревянным крыльцом.

За крутой горой все дороги в тупик –

Раз пришёл чужой, заблудился – и в крик:

Страшно за этим холмом, даже днём и с огнём, одному и вдвоём!

Страшно за этим холмом, даже днём и с огнём, одному и вдвоём!

И вот уже распустили слух – от страха люди потеряли сон!

Сказали, что в этом доме дух, а потом в нём видели двух.

Что там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.

Там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.

Раньше жили врозь, а теперь беда:

Всё пошло вкривь и вкось, и решили тогда:

Там за высоким холмом мы сожжём этот дом и тогда заживём!

Там за высоким холмом мы сожжём этот дом и тогда заживём!

Они толпой к дому подошли и окружили с четырёх сторон,

Но вот когда стены подожгли, тихий стон, стон услышали в нём.

А был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.

Был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.

Три ниже процитированных стихотворения Яны Дягилевой написаны в 1987 году.

Раз пришли чужие:

Пристрелить ненужных – тех, кто отдал всё, что мог

Полууничтоженных под пятитонный пресс

Недопокалеченному выбить костыли

Недопокарёженных – под гусеницы вновь

Трактор остановится – погладить и вздохнуть

Пристально-участливо плечами пожимать

Вежливо-тактично о здоровье расспросить

Мягкую подушечку под голову покласть

Кошечка мышонку песню спела про любовь

Начиная с ХХ съезда КПСС (а Н.С. Хрущёв был одним из самых активных палачей 1930-х гг.) кошечки мышатам до сих пор поют и поют. А мышата всё слушают и слушают. А кони, – как сказал поэт Наум Коржавин, – всё скачут и скачут, а избы горят и горят…

Всё пошло вкривь и вкось:

На земле изба, на избе труба

Из трубы дымок, на дверях замок

У дверей песок, да прогнил порог

И травой зарос. У порога пёс,

Да облезлый кот у косых ворот

У ворот вода, что течёт туда,

где ни дворов, ни дров

ни котов, ни псов

ни стихов, ни слов...

Где только «стихи» Немцева…

Они толпой к дому подошли:

Отпусти, пойду. За углом мой дом

Где всё ждут, не спят, где открыта дверь,

Где в окно глядят и на шум бегут

На простом столе лампа теплится.

Отпусти, пора. Ждёт Печаль – сидит

В печку щепочку бросит – склонится,

Вскинет голову – ветер прошумел

Тронет бороду, глянет в сторону

Отпусти, прошу. До угла верста

Пробежать в ночи, не запутаться

У ворот Печаль встанет сгорбленным

Старичком седым да понурится

Отпусти, молю – печка топится

Уголёк упал на досчатый пол,

Опрокинулась лампа яркая,

Занялась огнём занавесочка

Отпусти скорей – дом в огне стоит!

Брёвна рушатся – искры сыплются,

А Печаль бредёт, чает встретиться

Всем прохожим в глаза заглядывает

Отпусти меня – побегу туда

Он в дыму идёт, задыхается,

Пепел по ветру подымается

Да в глаза летит воспалённые.

Отпусти, злодей, что ж ты делаешь?!

Подвернулась нога на камушке,

Нету силы встать, чем дышать ему?

Полечу стрелой – может, выживет

Отпусти...

Хорошо теперь – больше некуда

Больше не к кому, да и не зачем

Так спокойно, ровно и правильно

Всё разложено по всем полочкам,

Всё развешано по всем вешалкам

ВСЁ.

Не дал, злодей, сердобольной бабе войти в горящую избу и спасти человека – обратите на это внимание.

Удачно, с юмором получились у Немцева строки, выделенные курсивом, из корявенького (как всегда), но искреннего стихотворения «Фрагмент» (курсив мой):

Он остаётся в недоброй компании скорбных женщин

<…>

Трудно готовить еду неопытными руками,

Труднее – впервые в такой бабской компании.

Они говорят бабскими голосами.

Он им неприятен.

Нелегко магистру гендерных исследований готовить стихи в такой бабской компании. С Дягилевой и Лисиц.

[1] Все немцевские стихи, приведённые в данной статье, из этого сборника, изданного в 2015 году в Омске.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.