Bitnik89

Наталья Буняева - "Белая шубка"

Об этой женщине я слышала в недавней поездке в Грозный. Там мне рассказали о матери, не побоявшейся идти через леса и горы в самое логово бандитов за своим Женькой. «Мы ее не знаем. Знаем, что ее «Белой Шубкой» называли… А кто, откуда?.. Нет, не знаем…»

Как же пришлось удивляться, когда позвонила моя близкая подруга и рассказала об этой самой женщине: «Я не знаю, что там на самом деле произошло. Знаю, что ее сын в первую чеченскую попал в плен. И она его спасала какими-то немыслимыми способами». В общем, мы созвонились с Галиной Ивановной Грудининой. Да, действительно, это была она. Встретились и с ее сыном Евгением. «Это моя мама. Это благодаря ей я жив, здоров, все у меня в жизни сейчас хорошо…»

ПЛЕН

…Женька пытался сдать пост, но смена спала слишком крепко. Пока разбудил, пока занялся какими-то своими делами, пока собрался спать… Прислонил автомат к дверному косяку и вдруг почувствовал, как его крепко взяли за локоть. Оглянулся – рядом мужчины в гражданской одежде. Уводили Женьку тихо по минным полям в Бамут. «Засевали» поля минами и федералы, и чеченцы. И те и другие толком не знали, где и чьи установлены смертоносные заряды. Но чеченцам повезло: пленника тихо доставили к машине, ожидавшей на обочине. По приезде на место сразу же отвели «знакомиться» с комендантом Бамута. А потом упрятали в подвал вместе с пареньком из Астрахани и еще одним откуда-то из средней полосы России. Документы забрали. «Я сам себе тюрьму делал: решетки варил потом… Были с нами в тюрьме и строители из Зеленокумска, человек шесть. Выжил, по-моему, только один. Были и офицеры… Не знаю, что с ними теперь. В тех лесах, где нас прятали, остались могилы наших пленных. Пятнадцать или, может, больше, не знаю… Однажды к нам добралась представительница Красного Креста, Сильвана. Помню только имя… Я через нее передал письмо отцу: жив, здоров. Все, что смог, – это письмо…»

ПИСЬМО

У Галины Ивановны очень тихий голос: «Я так переживала из-за сына! Он у меня какой-то невоенный: рос спокойным, тихим. Не хулиган, нормальный парень, каких тысячи вокруг. И надо же было ему попасть в эту беду! О письме я узнала от супруга, с которым в то время мы жили врозь. Сразу же поняла, что дело плохо, но, насколько плохо, поняла много времени спустя. А пока кинулась в военкомат, в Комитет солдатских матерей, к Татьяне Георгиевне Мундиренко: «Что делать? Помогите, я растерялась в конец!» Решили мы с ней, что надо ехать в Краснодар, к месту постоянной дислокации воинской части».

КРАСНОДАР

«Приехала. Командиры глаза прячут: «Его здесь нет, он в Бамуте, на передовой». Сколько объяснялась с командирами, пока они выясняли, куда мог деться солдат-первогодок! Сколько я походила вокруг той части: внутрь не пускают, не покормили, не дали ночлега… Вдруг узнаю, что в Чечню отправляется поезд со сменой: ребята, отслужившие очередные сорок пять суток, возвращаются в часть, а другие – уезжают. В общем, правдами и неправдами я попала-таки в этот поезд».

ГРОЗНЫЙ

Одета мать была весьма своеобразно: белая шуба из искусственного меха, белые сапоги и красная сумка на боку. Потом эта шуба станет и «фирменным знаком», и своеобразным символом борьбы за жизнь сына. До части в Грозном добралась уже с колонной. Командованию докладывают: «Тут мать рядового Грудинина!..»

«Как? Зачем она здесь?» В общем, крутили-вертели, но Галина Ивановна оказалась упрямее во сто крат: таки добилась сведений о пленении сына. Оказывается, он уже два месяца в плену! Поняла, что ничего внятного ждать не придется. Ее пытались убедить, что сын – дезертир, прятались… В общем, стало понятно, что нужно искать Сильвану, передавшую письмо. Сильвана в конце концов нашлась. Приняла нормально. «Я не первая у нее была, и не последняя, к сожалению… Сколько русских матерей в те времена искали детей в тех краях! Разложила она передо мной подробнейшую карту, рассказала, как и куда идти. Я запоминала все, старалась ничего не записывать… В общем, пошла. Денег у меня было мало. Да, можно сказать, вообще не было. Так, мелочь…»

ДОРОГА

Ни свет ни заря Галина Ивановна вышла в путь. Что это был за день – уже не помнит. День и день… Вообще, она многое старалась не запоминать в дороге: «Меньше знаешь – дольше живешь и крепче спишь». В красной сумке лежали только те предметы, которые никак не могли навести на подозрения, разозлить, вызвать ненужный интерес. Сухари, бульонные кубики, кружка, кипятильник… Все, что можно, надела на себя. Дошла до какого-то населенного пункта. Там стоит КПП – никого не пускают дальше. «Я пытаюсь объяснить бойцам: сын в плену! Я иду его искать, пропустите! Темно, снег кругом, холодно… Подошла молодая чеченка: «Скажи, что я с тобой! Я тебя за это провезу до Слепцовки». Кое-как объяснились, убедили солдат, что эта женщина меня сопровождает как посредница уже. Поела шиповника, еще каких-то сухих ягод. И вдруг – свет фар! Машина! От растерянности сошла с тропы, провалилась в снег едва ли не по пояс. Выходят двое чеченцев: кто, куда и зачем? Я им опять – сын в плену. (Сколько же раз потом она повторит эти слова, как пароль – «сын в плену»!) Объясняю: иду в Бамут. Они посадили меня в машину, немного провезли, высадили, приказали ждать и уехали. Я немного постояла, подождала, а потом пошла. За спиной затарахтел трактор. За рулем молодой чеченец, в кузове дрова. «Куда ты? Ночь, мороз какой!» В общем, посадил меня в трактор, повез. Приехали к нему домой. Бедно, кушать нечего… Но хозяин приказал жене ставить на стол все что есть…

Утром выехали с ним в дорогу. У него работа опасная: собирает дрова в лесу, продает, тем и кормит семью. Довез меня до какого-то моста, сказал, что дальше ему нельзя, придется идти одной. Пешком по гребню горы шла быстро, согрелась от солнца. Вдруг – опять машина! Снова сошла с тропы, провалилась, быстро вскочила. Это были боевики, которые и довезли до Бамута».

БАМУТ

«Остановилась в каком-то доме, вроде комендант там жил. Женщины встретили нормально, накормили, просушили одежду. В этот день коменданта не дождались, и пришлось оставаться на ночлег. Я знала куда шла. Поэтому, видимо, ничего не боялась. Ни обысков, ни допросов… Вообще – ничего. Главное – увидеть сына. Знать, что он жив, и всеми силами вытаскивать его оттуда, из плена.

Ждала весь следующий день, а потом все-таки появились люди коменданта. Вопросов не задавали. Посадили в машину, повезли в лес. Остановились, открыли дверцу: «Выходи!» И вдруг из другой машины выходит… мой Женя!

Минуты три обнимались, потом нас растащили по машинам. Он выглядел плохо: на голое тело фуфайка, штаны ватные подвязаны веревочкой, ноги босые, в каких-то ботинках страшных. Спасло его от холодной и голодной смерти, наверное, то, что он спортом занимался всегда…

Я просила – отдайте! Ну что вам от него толку? Выкупить я его все равно не смогу: всю жизнь фельдшером проработала в детском саду. У меня трое детей: дома две дочери. И Женя – единственный сын! Просила, отдайте просто так, проявите милосердие!

Нет, не отдали…

Только на третий день в Бамуте ко мне подошли боевики: «Иди к своим, передай, что мы согласны на обмен. Пусть нам отдадут нашего, а ты заберешь за это своего сына. Если все будет, как мы говорим, через неделю сын будет дома». После отвезли в Слепцовскую, а оттуда пешком я ушла в Ханкалу».

ХАНКАЛА

Галина Ивановна добралась до части – не пускают. Часа четыре стояла на морозе, ждала, когда же можно будет переговорить с начальством. Наконец ее вызвали в какой-то отдел. Там она рассказала всю свою историю, передала требование боевиков. «Хорошо. Ждите, через неделю все решится». С тем и отправилась домой, в Ставрополь.

ДОМА

Здесь ей пришлось заново пережить в душе свой разговор с военным начальством в Ханкале, когда она рассказывала о том, как шла к сыну, что видела его, но не смогла забрать…

«Рассказала, как добралась до Бамута, какими тропами… Ну и все, домой уехала, ободренная обещаниями командования, что сына мне вернут. Неделю была дома, ждала. И однажды вдруг по телевизору сказали такое!!! 58-я армия пошла на Бамут по той же дороге, что и я шла. Буквально по моим следам! Я от ужаса оцепенела: ни говорить, ни дышать, ничего не могу… Понимаю, что теперь все: сына мне, скорее всего, не увидать больше… Ведь и чеченцы, и федералы меня преспокойно теперь за шпионку посчитают. Ну, наши, ладно еще. Но в Бамут мне теперь точно не попасть. Да и сведения приходили оттуда страшные: бои, наши бомбят леса и горы, населенные пункты. А там, в лесах, мой Женя!.. Сынок, сынок…»

ОПЯТЬ В ЧЕЧНЮ

Короче, собралась мать снова в дорогу. Купила такие же белые сапожки, надела свою белую шубку, взяла красную сумку с тем же набором вещей и продуктов. «Отпросилась с работы, все, как надо, оформила. Уходила из дома со слезами: или я с сыном вернусь, или невернусь вообще!..» Это в конце января было, в 1996-м. А в самом начале февраля Галина Ивановна уже была в Грозном. Оттуда – в Ханкалу. Там выяснилось, что кто-то сменился из начальства армейского, никому ничего не передал о просьбе матери… Все, как всегда: никто никому не нужен оказался. Но самое страшное: пропали бумаги с адресами боевиков, гарантирующих жизнь молодому солдату. Что делать? Идти к боевикам? Там точно убьют. Теперь-то они уверены, что пригревали у себя шпионку…

Но делать-то нечего: время идет. Женя так плохо выглядел тогда. Какой он сейчас? Уж точно условия для него не улучшили…

«Из Ханкалы выбиралась на вертолете: просто я так надоела с просьбами, что от настырной тетки решили избавиться хоть как-нибудь. В Бамуте та же песня: надоела до смерти. Казалось, что меня просто ненавидят: тут война, серьезное дело, а она со своим пацаном! Я им: «Верните сына!» Они мне: «Где мы его возьмем?» Все слова, обещания оказались пустыми: никому мы с Женькой не нужны оказались. Я так командирам тамошним надоела, что однажды один не выдержал: «Сейчас пойдете к боевикам!» Объявил это перед строем солдат, посадил в БТР, и меня отвезли метров за двести от расположения. Там нужно было перейти мост. И за мостом ко мне вышли чеченцы. Говорю: «Мне к коменданту!» Проверили документы, раскричались. Спорили о чем-то. Мне было безразлично: лишь бы сына вернули. Ходили они, ходили… Потом всетаки сказали: «Ладно. Поедем сейчас в Аршты. Здесь вам находиться нельзя. Аршты – это Россия». Условная конечно же Россия. Возможно, по какой-то договоренности эта земля считалась нейтральной».

АРШТЫ

Селение Аршты, как и множество горных чеченских селений, вытянуто в одну улицу. Слякотно было, холодно…

Поселили Галину Ивановну в пустом доме, приставили охрану, разрешили ненадолго выходить на улицу: в доме нет удобств. «В первую ночь только голову на подушку положила – и все, провалилась в сон. Так вот устала. Утром стала постель застилать, а под изголовьем, ближе к стене, – куча оружия. Автоматы, гранаты… Попросила охрану убрать это все от греха. Первые дни ела сухари, что с собой привезла, запивала бульоном из кубиков, если удавалось воду нагреть. И все время молчала, вела себя очень тихо. Охрана в конце концов расслабилась, и я получила возможность выйти во двор. Вышла, смотрю – за забором женщина ходит. Попросила у нее молока или хоть какой-то еды. Рассказала свою историю, как сына ищу. Она мне и дала самый ценный совет: «У нас народ сложный. Ты не сиди тут! Тебя должны видеть. Ты иди в село, ходи по улице, к старикам подходи, рассказывай все. Они у нас тут главные, можно сказать, вдруг да подействуют на боевиков?»

ВЫХОД «В ЛЮДИ»

В первый свой поход в село Галина Ивановна собиралась, как в бой. Для начала объяснила охраннику: «Чечня в составе России. Я россиянка. Следовательно, могу идти, куда и когда захочу». От такой «наглости» пленницы охранник растерялся, но выпустил, взяв слово, что она никуда не денется. С этой минуты и два последующих месяца Галина Ивановна провела на улице. Она была везде: у школы, у мечети, рядом со скамейками, где по вечерам сидели старики. «Я рассказывала учителям в школе о сыне. Рассказывала старейшинам. Всем, кто попадался на пути. Чеченцы, простые люди, не боевики, они такие же, как и все, – ну зачем им война? Все выслушивали, качали головами, цокали языками… Кто-то откровенно жалел, кто-то хотел бы, чтобы русская убралась подальше и побыстрей… В первый вечер боевики налетели: кто разрешил, куда, запрещено! Я опять за свое: я гражданка России! А вы обещали вернуть мне сына, а сами ведете себя, как бабы, а не как мужчины! Я так примелькалась потом на улице в селении, что старики придумали соорудить свой, стариковский «блокпост». Неподалеку от моего дома поставили скамейку, навес сделали и теперь тут собирались, сменяя друг друга. Они прекрасно понимали, что я вижу, как на территории, объявленной, скажем так, «ничейной или нейтральной», живут, прячутся, собирают и хранят оружие настоящие боевики. Не мальчишки какие-то, а вполне реальные, хорошо вооруженные бойцы. Обычаи села поневоле изучала. Вот, к примеру, режут корову в каком-нибудь доме. Хозяева оставляют себе часть мяса, все остальное раздают соседям. Хранить продукты там невозможно было: света нет, холодильники не работают… Потом еще кто-то забивает животное и делает точно так же. Все жители держатся друг за друга, помогают чем могут. Мне тоже стали мясо носить. За свою посчитали, что ли? Да я и стала там своей… К намазу ходила. Мне нужно было и там примелькаться. Сначала меня прогоняли: «Тебе даже у ворот нельзя стоять!» А потом привыкли. К тому времени я уже четко знала: нужно так надоесть жителям села, чтобы они приказали своим боевикам (а ведь это чьи-то дети, братья, сыновья) отдать мне сына. Чтобы убралась поскорей».

МЕСЯЦ ПРОШЕЛ…

К апрелю дело шло, а от сына никаких вестей…

Галина Ивановна уже сняла свою знаменитую шубку из белого искусственного меха. «Очень сложно с бытом было. В доме, где я жила, ни воды, ни хоть какой-то бани. Мылась, как могла, в старом тазу. Однажды сыпь заметила на теле: то ли аллергия, то ли антисанитария?.. Пошла к соседке Рубани. Мы уже сдружились как-то… Она дала кусок какого-то лечебного мыла. Помогло. Теперь у меня этот кусочек как дорогой подарок хранится…

К тому времени я расчистила крошечный огород: нашла на заброшенном у дома участке ростки петрушки, лука, еще чего-то… Черемши, понятно, много было. Так вот и спасалась, похлебку варила себе».

КРИК

«Часто наши вертолеты летали. Как услышу шум винта, сразу на улицу: машу руками, платком. Пусть видят, что «белая шубка» еще жива, еще борется… Однажды вот так же выскочила на шум пролетающего вертолета. Он летел очень низко, видно было пилота в кабине. И вдруг он накренился и – из пулемета прямо по повозке на дороге! В повозке сидели старик и семилетний мальчик. Оба – наповал! Я такого крика никогда не слышала больше! Женщины не просто закричали, они с плачем метались вокруг повозки… А ко мне прибежала запыхавшаяся Рубани: «Уходи!» Она в меня вцепилась, потащила в переулок, там воткнула между каким-то сараем и стеной: «Стой здесь до вечера и молчи! Иначе убьют тебя!». Потом уже я разговаривала с одним военным, спрашивала, как же это возможно, так вот взять и расстрелять? «Значит, в повозке было оружие: вертолеты оснащаются специальными приборами, определяющими наличие взрывчатки…» До сих пор помню этот крик на улице».

«ДОЛЖНИК»

В конце концов Галина Ивановна «достала» всех. Приехали какие-то люди к соседям. А там как раз корову зарезали. Пленницу свою чеченцы закрыли в доме, наказав никоим образом на глаза не показываться: будут «большие люди». Надо сказать, в Арштах в то время жили мать и сестра Дудаева. Помощник коменданта Бамута приходился им родственником. Вот он, обещавший Галине Ивановне в прошлый раз помочь в освобождении сына, и заявился к соседям. Конечно, она не могла упустить такой шанс. Выставила дальнее окно, выбралась из дома и пришла к Рубани – якобы помогать управиться с приготовлением мяса. И этот «большой человек» узнал ее! «Короче, после криков и брани меня решили отвезти в горы, о чем и сообщили. Я к тому времени научилась уже ни на что внимания не обращать: говорят «иди» – я иду, говорят «стой» – я стою. Так и теперь – в горы так в горы. Лишь бы к Жене поближе…»

ГОРЫ

Ее привезли туда в начале мая. Там, в лагере боевиков, охранявших пленных, Галина Ивановна поняла сполна разницу между селением Аршты и лесной базой бандитов. Между мирными людьми и террористами…

«Все живут в блиндажах, пленных держат в пещерах. К тому времени там содержалось не менее 180 человек. Почему такая масса людей оказалась ненужной государству? Вот вопрос…

Женька мне рассказывал, как их там мучили. Это не для слабых нервов, да и вообще не для лишних ушей. У него до сих пор через всю спину полосы от бича. Зубы выбили сразу же, при первой попытке неповиновения. Кормили плохо, чаще всего крупой на воде. Ребята сами сдабривали все это черемшой. «Однажды зимой при очередном «перегоне» мы нашли убитую лошадь, – рассказывал мне Женя. – Хорошо, что морозы стояли сильные. Мы ее разделали, в мешки покидали мясо: вот и еда нам была на какое-то время». До сих пор он старается не вспоминать этот кошмар. Помнит священника, помогавшего ребятам, а если случалось, то и хоронившего с молитвой. «Чеченцы и мне предлагали принять ислам, – также рассказывал Женя. – Очень страшно было отказываться, но я отказался сразу: Ну поймите: вот если бы я вам предложил стать православными, а вы бы у меня в плену были… Да вы же сами на меня, как на предателя, смотреть будете! Разве можно верить человеку, сменившему веру?»

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Галина Ивановна и в лагере всем твердила одно: «Отдайте сына! Я фельдшер, денег на выкуп у меня нет! Но и сына другого тоже нет! Отдайте!» Давали свидание на десять минут. Ужас: у парня ноги, как столбы, раздуты, взгляд потухший…

Однажды чеченцы подогнали машины, стали грузить пленных, готовились увозить их куда-то. Галину Ивановну посадили в кабину. По лесу везли часа три, остановились в каком-то большом селе. Стали перегружать пленных в другие машины, вот тут-то Галина Ивановна поняла: пора! Хоть в ноги падать, хоть в голос кричать: увезут парня – и все, больше никогда она его не увидит! Плакала, просила, умоляла: «Отдайте!!!»

В общем, его высадили. Потом позвали в дом, дали мыло, полотенце. Отправили в баню. Впервые мать смогла рассмотреть изможденного сына: весь во вшах, еле на ногах держится, на спине – открытые раны, рубцы. Ноги уже ни на что не похожие… Выкупала его, отдала свой свитер, запасные брюки, шлепанцы. «Чеченцы нас посадили во дворе. И тут – как в сказке! Во двор въезжает машина НТВ. Корреспондент Алексей Поборцев пытался поговорить с Женей, но тот, что называется, был «никакой». Я Алексею объяснила суть событий, быстро, и как могла». «Немедленно садитесь в машину! – сказал он. – Нам убегать надо!» Ребята довезли их до какого-то города, прямо к автовокзалу. Договорились, что всем проверяющим будут говорить в дороге – парень из психиатрической больницы, нужна врачебная помощь… С тем и оставили их на автовокзале. Там уже местный сторож помог: купил билет, позволил переночевать в каком-то чулане. А утром – в Минеральные Воды. Оттуда – домой, в Ставрополь!

ВОСПОМИНАНИЯ

Найти Алексея Поборцева, специального корреспондента НТВ, оказалось довольно простым делом. И, когда мы созвонились, он, услышав первые мои «аккорды»: «Написала о солдате, которого вы вывозили из Бамута, с ним еще мама его была…», тут же перебил: «Он живой?! Точно?!»

В общем, разговор состоялся. Алексей: «Мы в то время были в Чечне. В марте. Вроде все сняли, и я отзвонился в Москву Михаилу Осокину, сказал, что можем возвращаться. Оставалось совсем немного времени, и мы были, так сказать, в свободном поиске. Михаил предложил съездить в Бамут… Приехали. Могу сказать, что там постоянно бомбили. Промежуток между бомбежками составлял 24 минуты. Мы по часам сверяли. Вот тогда к нам и подошел чеченец один, Руслан Хархароев: «Вот вы тут снимаете… Ну и покажите, как ваши ваших же бомбят!» – «Где? Каких наших?» И тогда нам показали пленных, человек двадцать…»

Следующий приезд в Бамут состоялся в мае. Удивительно, но к съемочной группе Алексея Поборцева подошел тот же человек, Хархароев: «У нас тут товар портится. Парень один…

Совсем не жилец. Мать тут его тоже, просит, чтобы отдали. Если снимете, дадите нам сказать в эфире, отпустим. Все равно помрет». Солдатик, действительно, был изможден до последней степени, ногираспухли, видно, что больной. Водитель съемочной группы Юнус к тому времени несколько раз провез группу по тем местам. Примелькались, так сказать… Может, поэтому и подошел Руслан? Алексей: «Наглый такой стоял! Вот, говорит, забирайте, но сначала снимайте, как свои своих убивают! Рядом с ним женщина плачет, что-то быстро говорит. В общем, парня мы забрали. Пришлось потесниться, машина и так была под завязку… Шестеро мужиков, и все под метр восемьдесят. Как выезжать? Мы боялись проблем и с чеченцами, и с федералами: парня к тому времени объявили, по словам матери, дезертиром, завели уголовное дело. До всех этих событий мы снимали там же психбольницу. Как живут, как выживают… Главврач нам посоветовал выезжать через перевал. Эта дорога как будто не заминирована была. Мы поехали. Дальше – самое страшное. Выезжаем на перевал, туман, как молоко. И над гребнем висят вертолеты: расстреливают все машины, что вырываются на это место. Никогда не забуду: прямо над нами, метрах в сорока, висит «крокодил». Я вижу пилота, буквально глаза в глаза. Машу удостоверением и жду: вот еще мгновение и все, конец… Он повисел немного, потом раз – и завалился в сторону. Почему расстреливали? Потому что перевал такой хитрый: едут те, кому нужно скрываться по каким-то причинам». Спасенного солдата и его маму довезли до вокзала. И все. Расстались. Добавлю, что таких солдатиков Алексей и его команда вывезли человек восемь, он точно уже и не помнит.

ПОСТСКРИПТУМ

Вот такая история. Уж сколько лет прошло, но сердце матери болит до сих пор. «Не могу вспоминать! Все началось с крошечного письма от незнакомой мне женщины из Красного Креста. Не было бы ее, так и остался бы Женя без вести пропавшим… Сильваны больше нет, ее убили чеченцы, как и всех врачей той миссии…»

А Галина Ивановна до сих пор бережет белую шубку, знамя маленькой материнской победы над войной и тем злом, что она несет. То, как она воевала за сына уже здесь, дома, как лечила, как общалась с военными – отдельная и очень гадкая история. Женя женился, воспитывает с супругой Олей маленького сына, работает, и война снится ему разве что только в самых страшных снах. «Да, я помню, как впервые увидел маму в этой белой шубке…»

Наталья Буняева

Фото: Скалин Алексей

Д.ЦИРЮЛЬНИК. РАССТРЕЛЯННАЯ КОЛОННА. 2/2

В РАСПОРЯЖЕНИИ КОМБАТА.
Приехал земляк, Димка из Мытищ. Из разведроты его тоже выперли. Числился он теперь в роте связи, а работал на начштаба, вел разведку и потихоньку отстреливал духовских снайперов. 5 апреля в 23.00 он пошел в «зеленку» в Гойское. Примерно через час-полтора там началась бешеная стрельба, причем палили с одного конца села на другой и обратно из всего, из чего только духи могли. «Мухи» взлетали в небо и взрывались. Наша артиллерия добавила огоньку... Пальба кончилась около 3 часов ночи. Под утро приполз контуженый Димыч, он был как раз между воюющими сторонами, но так ни хрена и не понял. Позже, по непроверенным данным, выяснилось, что на момент штурма в Гойском находилась группировка около 1,5 тыс. человек (это против нашей рейдовой группы численностью 286 человек), из них около 400 бывшие зеки, которые после атаки решили оттуда валить. Остальные духи воспротивились их отходу. Завязался бой.

Дима предложил работать вместе. Слазили мы разок в «зеленку». Он мне азы снайперской тактики преподал, как преодолеть мины на растяжках, и прочие премудрости. Спустя некоторое время он выдвинул комбату идею создать нештатную разведгруппу (два снайпера и два автоматчика для прикрытия), которая вела бы разведку в его интересах. Комбату мысль понравилась. С 7 апреля по 24 мая, когда мы ушли из-под Гойского, наша группа снабжала его разведданными. Иногда комбат придавал нам несколько человек из 1-го взвода, но тогда начиналась ерунда, которая у нас называлась «провокация». Познаний у них, да и у нас, в искусстве разведки — ноль целых и столько же десятых. Лежим, наблюдаем за духами. Скучно. Пацаны из 1-го взвода кидают пару гранат и по радиостанции докладывают комбату: «Нас обстреляли из РПГ, разрешите открыть ответный огонь?». Комбат не просыхал и поэтому, не задумываясь, отвечает: «Р-разрешаю!». И начиналась «мочиловка» в белый свет, как в копеечку. Духи в нашу сторону, мы в их. Все заканчивалось приходом «вертушек», и духи затыкались.

Позже в «Солдате удачи» я прочитал, что первый выстрел разведгруппы — начало ее конца. Я убедился в этом на собственной шкуре. Метрах в двухстах от кустарника, в котором находился наш разведдозор, мы обнаружили группу духов с оружием. Доложили комбату, и он спьяну велел всех их завалить, оружие захватить, а трупы притащить с собой — будем менять на наших пленных. Мы высказали сомнение в возможности операции, но комбат уверил, что мы герои, и для таких орлов подобная задача так же буднична, как отправление малой нужды.

Мы прониклись, духов завалили. Но что после этого началось! Из села в нас стреляли из всего, что стреляло. Мало того! Они еще подкрепление своим корешам выслали. А мы из-за плотного огня шагу назад сделать не можем. Ну все, приплыли! По рации кричим: «Все, выручайте!». Надо отдать должное, вся наша «броня», способная самостоятельно передвигаться, мигом сорвалась к нам. Духи, увидев такую «танковую атаку», отстали. Начали мы отходить, а в это время комбат к нам «вертушки» отправил: «Наводите!». Тут сразу все вспомнили, что я был радиотелефонистом, надели на меня Р-159. Как я наводил, лучше не вспоминать. Отходим по руслу, и тут нас накрывает очередь АГС-17. Чудом никого не зацепило, лишь одному пацану карман осколком срезало. В общем, отошли с грехом пополам.

ПРОДАННАЯ КОЛОННА.
Между Гойским и Комсомольским — сады, а за ними у духов позиции ПТУР. Оператор у них был классный, версты за три попадал в наливник. Мало того, он пытался накрыть КП 324-го полка, обстрелял блокпост, а до него все четыре километра. Вот на этот ПТУР и нацелил нас как-то комбат. Мы исходили из предположения, что позиция неплохо охраняется, и если валить оператора, то бесшумно. Поэтому попросили комбата выписать со склада РАВ ВСС «Винторез». Винтовку он выписал, но ехать кому-то надо было за ней вместе с начальником службы ракетно-артиллерийского вооружения. В полк мы с ним решили ехать на попутной колонне.

Ситуация в Гойском сложилась следующая: духи не могли переломить противостояние в свою сторону, так как мы превосходили их в огневых средствах (артиллерия, авиация и т. п.), а мы не могли взять Гойское из-за своей малочисленности. Так или иначе, духов мы достали, и они передали, что если еще какое-либо подразделение из состава 245 мсп подойдет к Гойскому, то они перекроют ущелье и блокируют полк.

В Нижние Атаги, где мы дожидались колонну, она пришла в полвторого. В ее составе должны были следовать в полк дембеля-срочники из рейдовой группы, а также те, кто ехал оформляться в отпуск по семейным обстоятельствам. (Естественно, они, как и я, нигде не были учтены, и поэтому потом, когда бой уже был позади, точное количество потерь в нашей злосчастной колонне подсчитать было достаточно сложно. В частности, «Урал» с дембелями, которых было человек 20, сгорел после одного попадания «Шмеля». Там везли продовольствие, а пацаны сидели на мешках сверху — так все и сгорели...).

Прошелся я по колонне узнать про почту — писем не оказалось. Иду назад, смотрю — четыре наливника подряд, а у одного из них мой хороший друг и земляк Аркаша. Оказалось, он замкомвзвода наливников. Ну повезло! «Аркаша, свободное место в кабине есть? Не пристало снайперу — белому человеку — на броне по пыли трястись». Он говорит: «Зайди, взгляни сам!» Зашел, подвинул пакет с водкой, которую он кому-то на день рождения вез. Ничего, помещусь.

Примерно в 14.00 тронулись. В 14.10 прошли Чишки и перед входом в ущелье дернули затворами. Аркаша говорит: «Смотри, одни женщины и дети». А мне буквально вчера ребята из 324-го полка примету рассказали: «Если на дороге мужики, бабы и дети — все нормально. Если же одни бабы — кранты, скоро засада».

Колонна растянулась на «тещином языке» (это серпантин такой). На нем наливники еле разворачивались, а уж МАЗы, которые неисправную технику тянули, вообще не знаю, как проходили. Все тихо, спокойно. Едем, анекдоты травим. Проехали Ярышмарды, голова колонны уже за поворот ушла, наливники мост через сухое русло прошли. И тут — взрыв впереди, смотрим — из-за пригорка башню танка подбросило, второй взрыв — тоже где-то в голове колонны, а третий как раз бахнул между впереди идущим и нашим наливником. Взрывом оторвало капот, повыбивало стекла. Меня тогда первый раз контузило. Аркаша уже из машины выбрался, а я в двух ручках двери запутался — ну, ошалел просто. В конце концов выпал из кабины. Огонь очень плотный, но я уже начал соображать и от наливника метров на 15 отбежал, несмотря на огонь духов. Нашел какое-то углубление в обочине, затолкал туда свой зад. Рядом боец-срочник залег. Первый шок прошел — наблюдаю, как дела обстоят. А дела неважные. Наливники встали на дороге. Ребята из взвода наливников отстреливаются во все стороны как могут, где духи конкретно, пока неясно. Аркаша из-под колеса своего наливника мочит в белый свет.

Тут мимо меня граната как шарахнет в наливник, что сзади нас шел. Наливник горит. Я прикидываю, что если он сейчас взорвется, то нам всем будет очень жарко. Пытаюсь понять, откуда же эта штука прилетела. Смотрю, вроде кто-то копошится метрах в 170 от нас. Глянул в прицел, а «душара» уже новую гранату готовит... Свалил я его с первого выстрела, аж самому понравилось. Начинаю искать в прицеле цели. Еще один «душок» в окопе сидит, из автомата поливает. Я выстрелил, но не могу с уверенностью сказать, убил или нет, потому что пуля ударила по верхнему обрезу бруствера на уровне груди, за которым он сидел. Дух скрылся. То ли я его все же достал, то ли он решил больше не искушать судьбу. Снова прицелом повел, смотрю, на перекате дух «на четырех костях» в гору отползает. Первым выстрелом я его только напугал. Зашевелил он конечностями активнее, но удрать не успел. Вторым выстрелом, как хорошим пинком в зад, его аж через голову перекинуло.

Пока я по духам палил, Аркаша горящий наливник отогнал и с дороги сбросил. Прислушался, вроде пулемет работает. Сзади что-то подожгли, и черный дым пошел в нашу сторону по ущелью, из-за него в прицел ни фига не видно. Прикинули мы с Дмитрием — так срочника звали, — что пора нам отсюда отваливать. Собрались и рванули через дорогу, упали за бетонные блоки перед мостом. Голову не поднять, а пулеметчик тем временем долбит по наливникам, и небезуспешно. Поджег он их. Лежим мы с Димой, а мимо нас в сторону моста течет речка горящего керосина шириной метра полтора. От пламени жарко нестерпимо, но, как выяснилось, это не самое страшное. Когда огненная река достигла «Урала» с зарядами для САУ, все это добро начало взрываться. Смотрю, вылетают из машины какие-то штуки с тряпками. Дима пояснил, что это осветительные снаряды. Лежим, считаем: Дима сказал, что их в машине было около 50 штук. Тем временем загорелся второй «Урал» с фугасными снарядами. Хорошо, что он целиком не сдетонировал, снаряды взрывами разбрасывало в стороны.

Лежу я и думаю: «Блин, что же это нами никто не командует?». Как оказалось потом, Хаттаб так все грамотно спланировал, что буквально в самом начале боя все управление, которое ехало на двух командно-штабных машинах, было выкошено огнем стрелкового оружия, а сами КШМ так и простояли нетронутые в ходе всего боя.

Вдруг во втором «Урале» с фугасными боеприпасами что-то так взорвалось, что задний мост с одним колесом свечой метров на 80 ушел вверх, и, по нашим соображениям, плюхнуться он должен был прямо на нас. Ну, думаем, приплыли. Однако повезло: упал он метрах в десяти. Все в дыму, все взрывается. В прицел из-за дыма ничего не видно. Стрельба беспорядочная, но пулеметчик духов выделялся на общем фоне. Решили мы из этого ада кромешного выбираться, перебежали в «зеленку». Распределили с Димой секторы обстрела. Я огонь по фронту веду, а он мой тыл прикрывает и смотрит, чтобы духи сверху не пошли. Выползли на опушку, а по танку, который в хвосте колонны стоял, духи из РПГ лупят. Раз восемь попали, но безрезультатно. Потом все же пробили башню со стороны командирского люка. Из нее дым повалил. Видимо, экипаж ранило, и механик начал сдавать задом. Так задом наперед он прошел всю колонну и, говорят, добрался до полка.

ТОГДА СЧИТАТЬ МЫ СТАЛИ РАНЫ.
Прошел час с начала боя. Стрельба стала затихать. Я говорю: «Ну все, Дима, дергаем в конец колонны!». Пробежали под мостом, смотрю, сидят какие-то в «афганках», человек семь, рядом два трупа. Подбегаем. Один из сидящих поворачивается. О, боже! У него черная борода, нос с горбинкой и бешеные глаза. Вскидываю винтовку, жму на спуск... Поворачиваются остальные — наши. Хорошо, я не дожал. Контрактник бородатый оказался. Он и без меня ошалевший сидит, заикается, сказать ничего не может. Кричу: «Дядя, я же тебя чуть не завалил!». А он не врубается.

В нашу сторону БМП «хромая» ползет, раненых собирает. Ей попали в торсион, и она так и ковыляет. Закинули раненых внутрь, вырулили на дорогу — вокруг машины догорают, что-то в них рвется. Перестрелка почти затихла.

Едем. Где-то ближе к Аргуну на дороге мужики кричат: «Ребята! У нас тут раненые. Помогите!». Спрыгнул я к ним, а машина дальше пошла. Подхожу к ребятам. Они говорят: «У нас майор ранен». Сидит майор в камуфляже, со знаком морской пехоты на рукаве. Сквозное ранение в руку и в грудь. Весь бледный от потери крови. Единственное, что у меня было, — это жгут. Перетянул я ему руку. Разговорились, выяснилось, что он был замполитом батальона на Тихоокеанском флоте. В это время кто-то из ребят вспомнил, что в машине везли пиво, сигареты, сок и т. д. Я ребят прикрыл, а они сбегали притащили всего этого добра. Лежим, пиво попиваем, покуриваем. Темнеть начало. Думаю: «Сейчас стемнеет, духи спустятся, помощи нет, и нам — кранты!». Решили позицию получше выбрать. Облюбовали пригорочек, заняли его, лежим, ждем. Ребята из РМО мне обстановку показывают. Машины с боеприпасами духи пожгли из РПГ, а те, что с продовольствием, просто посекли из стрелкового оружия.

ТО ЛИ ПОМОЩЬ ПРИДЁТ...
Заработала артиллерия, очень аккуратно, только по склонам, и не задевая ни населенный пункт, ни нас. Потом пришли четыре Ми-24, отработали по горам. Стемнело. Слышим, со стороны 324-го полка — жуткий грохот. Оказывается, подмога катит. Впереди Т-72, за ним БМП, затем снова танк. Не доезжая метров 50, он останавливается и наводит на нас орудие. Думаю: «Все! Духи не грохнули — свои добьют с перепугу!». Вскакиваем, руками машем — мол, свои. Танк покачал стволом, развернулся и как шарахнет в «зеленку» в 20 метрах от себя. С этой «подмоги» народу повыскакивало — по траве ползают, вокруг себя из автоматов поливают. Мы им орем: «Мужики, вы что ползаете? Тут же никого уже нет». Оказывается, это была разведка 324-го полка. Подошел я к офицерам, говорю: «Что вы здесь-то воюете? В голову колонны идти надо!». А они мне: раз ты здесь был да еще и соображаешь, бери десять человек и двигай с ними, куда сам сказал.

Походил я, нашел разведчиков, и двинулись мы вперед. Я насчитал более сорока сгоревших трупов. Судя по тому, какие машины остались целы, у духов была четкая информация, что где находится. Например, медицинский МТЛБ вообще остался нетронутым, только механика из стрелкового оружия завалили, а ЗУшка за ним буквально в сито превращена. Потом мы интересовались, почему помощь пришла так поздно: если бы они пришли на час-полтора пораньше, то в голове колонны кто-нибудь да уцелел бы, а так там до последнего один БРДМ сопротивлялся, в котором почти всех поубивали.

Как рассказали потом парни из 324-го полка, когда они доложили, что в ущелье мочат нашу колонну и неплохо бы рвануть на помощь, им ответили, чтобы не дергались и стояли, где стоят. Помощь пришла к нам спустя два с половиной часа, когда уже все было кончено.

Используемая литература: Козлов Сергей Владиславович «Спецназ ГРУ. Пятьдесят лет истории, двадцать лет войны».

Д.ЦИРЮЛЬНИК. РАССТРЕЛЯННАЯ КОЛОННА. 1/2

Многие видели документальные кадры видеозаписи, снятой боевиками Хаттаба, во время разгрома колонны в районе населенного пункта Ярышмарды. Ниже следует рассказ одного из контрактников, находившихся в колонне. Он прекрасно иллюстрирует безалаберность, с которой относились некоторые командиры к обеспечению безопасности колонн, да и не только к этому, в Чечне. Плохо, что все это повторяется и после первой чеченской войны.

До армии я был чистым «ботаником». Папа — полковник, мама — коммерческий директор солидного магазина. Окончил школу вполне прилично и поступил в один из престижных московских вузов, на радость родителям. Но на первом курсе взбрыкнул: «Хочу в армию!». Отслужив в морской пехоте положенные полтора года, устроился в милицию, но хотелось реально понюхать пороху на войне. Как-то в теленовостях услышал, что в Чечне погибло много контрактников. Тут до меня дошло, насколько мое желание сейчас просто осуществить.

Я отправился прямиком в военкомат: «Хочу в Чечню!». Буквально за два дня оформил необходимые документы. Началось ожидание вызова. Ясное дело, «провожался» каждую ночь... Две недели. И когда уже и не ждал, звонит из военкомата офицер, отвечавший за набор контрактников: «Все, 18 декабря отправка сто процентов».

Утром прибыл в военкомат. Тут мне и другим таким же начали вешать лапшу на уши: дескать, нас отправят в Нижний, где за две недели сделают «рейнджерами»: обучат стрелять из всего чего только можно, а также двум-трем военно-учетным специальностям. После этого — в Чечню, где прямо на аэродроме нас встретит толпа «покупателей», и мы сами выберем воинскую часть. На месте мы подпишем контракт, и нас обеспечат всем необходимым согласно аттестатам.

Утром 19 декабря 1995 года приехали в Нижний. К вечеру нашу сводную роту собрали в клубе и поведали, какие мы замечательные, что едем воевать, хотя и за деньги, но это все равно хорошо.

21 декабря подписали контракт. С кем? О чем? С какой частью? Ничего не говорят. У меня до сих пор дома эта «липа» хранится. 21-го же нам выдали обмундирование: одну простую «афганку», одну зимнюю, все остальное старого образца. Мне выдали форму: размер 48, рост III. Спрашиваю: «Как я в горах винтовку держать буду, у меня рукава по локоть?». — «А, ничего, все нормально. Что дают, то и бери!». Кое-как выцыганил нужный размер «бушлата». «Финики» выдали по 100 тысяч (старыми), сделав отметку в аттестате.

23 декабря вылетели в Моздок. После морозов Поволжья — здесь солнышко. Переночевали в палатке, а на другой день нас уже отправляли в часть. Только у «вертушки» узнали от прапорщика и офицера, летевших с нами, что попали мы в 245 мсп. По их словам, «не полк, а жопа. Суют во все дыры, потери...».

Мы на месте. Жара 25 градусов, грязь по колено. Шатой прямо перед нами, вот они — духи бродят. Все это, безусловно, привело, мягко говоря, в некоторую растерянность. Дело в том, что многие лишь тогда осознали, куда попали. Ладно я — срочную в морпехе отслужил, но по людям-то не стрелял, а половина новобранцев автоматов в руках не держала, так как обещание сделать нас «рейнджерами» так и осталось обещанием...

РАЗВЕДРОТА И ХВОСТАТЫЙ САН САНЫЧ.
Прибыли «покупатели» из подразделений. Сначала восполняли потери разведчики, потом остальные боевые подразделения. Контракт меня в Нижнем вынудили подписать на должность радиотелефониста, а не на снайпера, как я хотел. Радиотелефонистом в разведроту я и попал.

Прапорщик из «вертушки» оказался старшиной разведроты. Сан Санычу, по общему убеждению, не хватало только рогов и хвоста. Он был личным поваром комполка и соответственно имел влияние даже на ротного. Придраться мог к столбу. Что задевало больше всего, так это то, что, как и положено старшине, Сан Саныч не был ни на одной операции, но вел себя как бывалый разведчик, уставший от войны.

29 декабря состоялся мой первый выход. За день до этого духи раздолбили нашу «новогоднюю» колонну. Народ, правда, почти не пострадал, но груз чеченцы растащили. И вот на 29-е назначили переговоры. Разведрота должна прикрывать. Ротный поинтересовался, умею ли я пользоваться подствольником. Я ответил «да». Он принес мне ГП-25 и новенький подсумок для гранат. Надо сказать, что в Чечне снаряжение, а особенно подсумок был королевским подарком. Я набрался наглости и попросил у ротного второй, но, конечно, получил отказ.

Первый выход — как первое свидание, поэтому хочется, чтобы все было о’кей и еще лучше... Короче, у друзей позаимствовал второй подсумок и еще шесть магазинов для АК. Тащу все это на себе, да еще станцию Р-159 с «историком». Весь такой настроенный на войну... Тут появляется Сан Саныч: «Ты что так вырядился? Куда на себя столько нацеплял? Такие, как ты, и гибнут сразу. Да я уже устал вас отправлять 300-ми и 200-ми...». На выход мы, конечно, сходили без него, но никогда не забуду обгаженного настроения.

Сан Саныч меня невзлюбил. 3 февраля его усилиями меня из разведроты перевели в 3-ю роту, 3-й взвод, и я оказался на 33-м блокпосту. До Шатоя 500 метров. Надо отметить, что местные нас уважали за то, что мы нормально работали. Пропускной режим осуществляли без придирок. По ночам сдуру по селу не стреляли. Через наш блокпост никто не прорывался, но и в плен нас брать тоже не собирались. Короче, духи с уважением относились к нам, считая нормальными людьми...

МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ.
На 33 БП я также служил радиотелефонистом. Но некоторое время спустя вызывает меня комбат и сообщает, что меня привлекают на сборы снайперов. Оказывается, я у него в штате записан как снайпер. На сборах выдали мне эсведуху: песня! Если в ствол с казенной части опустить пулю, то она проваливалась на треть его длины. Если в ствол глянуть с дульной части, то нарезы можно было разглядеть, только очень напрягая зрение. Приклад кто-то из моих предшественников умудрился расщепить. У ПСО-1 передняя часть кронштейна сломана, при стрельбе прицел жил своей жизнью.

Руководил сборами какой-то полковник, по-моему замкомполка. Чтобы воодушевить на боевую учебу, он двинул речь, смысл которой заключался в том, что только на нас, снайперов, в чеченской войне вся надежда. Но какое отношение к снайперам действительно бытовало в полку, можно судить по участникам сборов. Тех, кто реально мог выполнять снайперские задачи, оказалось раз-два и обчелся. В основном же эти люди были просто назначены снайперами. Один снайперскую винтовку увидел, только когда ее со склада получал: новенькую СВД со всем ЗИПом, какой положен к «винту» и который он растерял в первый же день.

За день каждый выстреливал по полцинка. Стволы буквально чуть не плавились. Со снайперами нашего батальона занимался замкомбата, хороший мужик, «афганец». Как-то пришел к нам замкомполка, показывает патрон с пробитой гильзой. Вот, мол, как во 2-м батальоне стреляют! Мы, естественно, подняли хай, что так не бывает.

Начали стрелять. Мне стало интересно попробовать попасть по гильзе. Воткнул я три патрона в кусок пенопласта. Отстрелял серию из четырех патронов, спрашиваю: «Можно по гильзе?». Замкомбата говорит: «Валяй!». Идем смотреть мишень — патрона нет. Говорю замкомбата: «Попал!». А он: «Ты мне патрон дырявый покажи, тогда поверю». Во второй раз все повторилось. Третий патрон, правда, я сбил с двух выстрелов. Полковник кричит: «Первый батальон не хуже второго!».

КАК МЫ СОБИРАЛИСЬ ШТУРМОВАТЬ ГОЙСКОЕ.
В конце февраля 1995 года комбат решил снять наш блокпост, а из 3-й роты сделать рейдовую группу. Техника у нас ЗГВшная. Из восьми машин, имевшихся в наличии, на ходу только три. 18 марта наша рота должна была тремя машинами обеспечить движение «Центрподвоза». Задача несложная. Полк рядом, если что, артиллерия поможет. Взяли с собой лишь самое необходимое, боеприпасов примерно треть БК. Встретили и проводили «Центрподвоз», переехали через Аргун и остановились у бывшего 33-го блокпоста. Стоим час, два. Подтянулась 6-я рота, саперы в голове колонны появились, три танка подъехали. Творится что-то неясное. Никто ничего не знает. Ротный уехал в батальон, а вернувшись через час, смог только сообщить, что мы куда-то едем. Куда — он сам не знал.

Поехали. Ни боеприпасов, ни теплых вещей — ничего. Весна в Чечне — это время года, когда вода буквально висит в воздухе. На выходе из ущелья стоял 324 мсп. День мы пробыли у них. А на следующий подвезли боеприпасы, буквально завалив ими. Единственное, чего не было, — это снайперских патронов. К тому времени я уже у того мужика-растяпы выцыганил его новую винтовку, а мою отправили на списание. В свою СВД я вложил всю душу. На приклад приделал резиновый затыльник из комплекта ГП-25. На приклад и прицел надел матерчатый камуфляжный чехол. Бленду ПСО заменил блендой собственного изготовления. От магазина до обреза ствола также надел чехол. Чехлы шил сам. Если положить винтовку на землю, никто и не сообразил бы, что это такое.

Прошло пять дней. Наконец стало ясно, что пойдем мы в район села Гойское. Думаю, за это время духи уже выяснили, куда мы будем наступать. На шестой день начали движение, но, пропетляв и встретив каких-то духов, мы вернулись назад в 324 мсп. Жили в чистом поле, без палаток и походных кухонь. Питались как попало. На седьмой день все же выдвинулись к Гойскому и встали — естественно, опять в чистом поле. Дождь не прекращался уже несколько дней. Обсушиться можно было только у выхлопа Т-80. Костры ночью не зажигали, чтобы не демаскировать себя. С 18 марта наше существование можно коротко описать так: есть нечего, спать негде и не на чем. Не помню точно, но то ли в конце марта, то ли в первых числах апреля пришел приказ: «Вперед на Гойское!». Тот маневр, который выполняли тогда, ни атакой, ни штурмом назвать нельзя. Из-за периодических движений вперед-назад солдаты дали этому занятию непечатное название. Никаких позиций мы не оборудовали, да и кто поставит задачу, если комбат каждый день пьяный, а с ним и все управление батальона.

…И КАК МЫ ЕГО ШТУРМОВАЛИ
4 апреля около 15.00 наводчик БМП растолкал нас: «Вставайте, скоро пойдем!». И действительно, через 15 минут двинулись вперед... 600 метров до дороги преодолевали полтора часа. Духи находились выше и расстреливали нас, как в тире. К дороге из нашей роты вышли 2-й и 3-й взводы, а 1-й и управление роты остались на позиции в двухстах метрах сзади, 2-я и 6-я роты обошли Гойское слева.

Решили наши за дорогу двинуться, попросили прикрыть, а у меня СВД не стреляет: в затвор попал осколок гранаты. Разобрал я винтовку. В ствольной коробке оказались еще какие-то железки, видно тоже осколки. Проверил все, винтовку попробовал — ничего, работает.

Наша группа пошла за дорогу, забросав духов гранатами. Сначала на месте закрепилась пара пулеметчик-автоматчик. А уже под прикрытием вышли и остальные. Выбили мы духов с позиции. Судя по всему, их было человек двадцать. Отходя, они оставили пятерых для прикрытия. Этих несчастных гранатами разнесло в клочья. Не помогли им и вырытые под дорогой норы.

Мы закрепились. В это время 6-я и 2-я роты вели ожесточенный бой в «зеленке». Одиннадцать человек, вместе со взводным, исполнявшим обязанность комроты, легли там. Через две недели духи попросили забрать трупы, так как они уже сильно разложились. Но это позже, а пока мы блокировали правый фланг 2-й и 6-й рот. В одной из нор обнаружили живого «чеха», который успел завалить пацана, нашедшего его. Как мы ни пытались «чеха» выкурить — все впустую. Мы и керосин в дырку лили, и поджигали, и гранаты кидали. Видимо, ход в укрытие был коленчатый, поэтому его не доставали...

Пока суд да дело, смотрим, основные силы роты подошли. Оказывается, они, потеряв четверых, не смогли преодолеть поле. Наш взводный сцепился с ротным по поводу их позднего подхода. Ротный кричит: «От комбата ясных указаний не было!». Взводный: «Комбат в хлам пьяный. Надо было самому решение принимать!». Пока они разбирались, мы осмотрели чеченские окопы и блиндажи, добили раненых. Через некоторое время команда: «Отойти!». То, что это бред, понятно каждому. Один из срочников-дембелей пытался по радиостанции объяснить, мол, закрепляться надо, потому что если не мы, то сюда духи придут, и нам опять придется с потерями захватывать позицию. Кричал он до хрипоты, с матюгами, но, ясное дело, убедить никого не смог.

Обеспечив выход 6-й роты, стали сами отходить. САУ из 324 мсп начали долбить Гойское, а мы разделились на две группы. Первая отходит со всем скарбом, вторая прикрывает. Отошли в целом нормально, но не обошлось без приколов. Последним отошел танк бортовой номер 420. Он прикрывал всех, «до кучи». Во время штурма духи сожгли две БМП: одну нашу, одну из 6-й роты. Для верности танк врезал по подбитым БМП. И тут какой-то наводчик-оператор из «двойки» по нему как шарахнет! Танкисты потом говорили: «Нам это, конечно, по фигу, но когда при отходе тебя свои же долбят в задницу...». Кто стрелял, так и не выяснили.

Используемая литература: Козлов Сергей Владиславович «Спецназ ГРУ. Пятьдесят лет истории, двадцать лет войны».

"ВСЁ БЫ ПОВТОРИЛ СНАЧАЛА"

Вашему вниманию интервью с Кириллом "Историком", связистом 166 бригады. На его счету 5 командировок в Чечню с октября 1995 по январь 2005. За эти годы он прошёл путь от старшего лейтенанта до майора.

- Как вы попали на войну?

- Есть такое понятие - присяга. Прикомандировали к 166 ОМСБр на должность ПНШ батальона. В 23 года. Поехал на 3 месяца, пробыл почти 9.

- Какой боевой путь вы прошли? В каких операциях вы участвовали в обеих кампаниях? Боевые задания какого характера вам приходилось выполнять?

- Бригада стояла на юго-западной окраине Шали, в то время (окт. 95) на птицефабрике.
Отвечал за ЗАС радиосвязь в бригаде +17 блокпостов. Ездил на сопровождение колонн связистом, иногда авианаводчиком (около 40 выездов). Весной 96 обеспечивал ЗАС связь группировке под Первомайским, потом Шамановскому сводному отряду в горных районах.

- Были ли запоминающиеся боевые эпизоды?

- Какие бои у связиста))) Подрыв, шок, вспомнил всю таблицу позывных, вызвал блишайшее ВВшное подразделение, двое в результате выжили из-за своевременной эвакуации, правда маршрутку пришлось взять с заложниками, чтоб до прихода помощи раненых на взлетку в Урус-Мартане отвезти... Сутками на связи, в мороз на броне по 5-8 часов, иногда недели без сна и наоборот, сидение на блоках... Короче, никакой романтики. Когда связь работает, её никто не замечает, а не дай Бог - сбои, то пипец, выдерут))) Плюс грязь, вошки за 1,5 месяца в горах завелись, взгляд на кильку вызывает изжогу))) Плюс бумаги, ремонт, ремонт и еще раз ремонт... Не дай бог у разведки моя аппаратура замандит... Суета одна...

- Как снабжалась армия на войне? Насколько хорошо вы были обеспечены снаряжением, амуницией, питанием?

- Обеспечение - штатно-удовлетворительное: бурда с полевой кухни, шашлыки в Грозном, групповые и индивидуальные пайки. Форма от стройбатовской до флоры и прыжковой, обувь - кроссовки, резиновые сапоги, валенки, берцы - когда грязи нет. Разгрузы шили, шкурки броников переделывали, плавжилеты. Сам в основном носил танковую советскую форму (хороший бушлат и штаны с карманами под 4 магазина.

- Расскажите о взаимодействии между подразделениями. С какими сложностями и проблемами вы сталкивались?

- Взаимодействие с подразделениями МО - удовлетворительное, с другими министерствами - как с инопланетянами, под Первомайским всем группам МВД, ВВ, МО придавались мои радисты с историками.

- Насколько отличалась специфика боевых действий в обеих кампаниях?

- Первая кампания - война, вторая - спецоперация с расставленными приоритетами и решительными действиями. Уверенно себя почувствовал в новогоднюю ночь, когда Путин прилетел в Гудермес, причем уверенно на дальнейшую жизнь и не ошибся.

- Что вы можете сказать о противнике и его боевых качествах?

- В первой компании - армия, во второй - партизаны-террористы. Сильны когда в куче. В одиночку - тьфу...

- Расскажите об отношении к пленным со стороны федеральных войск и со стороны сепаратистов/боевиков?

- Делай выводы: с нашей стороны боевик, попавший в плен, после вытягивания инфы теряет к себе всякий интерес и идет по инстанции на зону. Со стороны боевиков - пытки 100%, требование выкупа, попытки перевербовки, казни... И не путай два вида действий - отпиздить и пытать... Без пиздюлей нигде в мире ещё не обходилось... Но наши просто отпиздошат и все, а эти - видел я что от нашего пулеметчика из разведки осталось... Насилие с обеих сторон, но извращения только от горцев...

- Как складывались отношения с местным населением?

- В основном никак, нейтрально. Помогали мы одной семье, которая спасла срочника...

- Что вы думаете о компетентности офицерского состава и командиров ВС РФ на тот период?

- Компетенция нормальная... Чем моложе мозг - тем лучше... По рассказам друзей, которые вошли в дек 95 - уже недели через две все начали действовать адекватно обстановке... Теория и практика вещи непохожие...

- Расскажите о взаимоотношениях солдат и офицеров и о роли боевого товарищества.

- Именно этого и не хватает в повседневной жизни. Именно из за этого и идут на войну, а не за страну. Относительное взаимопонимание и подчинение, обмен мнениями верхов и низов... Процент каких то инцидентов и наплевательского отношения ниже, чем в повседневной жизни...

- Расскажите о солдатском быте. Случались ли какие-нибудь курьёзные происшествия на фронте?

- Быт такой, каким ты его построишь. Кто как бомж, а кто сыт и чист... У нас в каждой роте банька, старшина воровал умеренно, все одеты были. В других батах и ротах по-разному... Курьзы... Только их и помню)))

- В батальоне, в первую кампанию, с призывом контрактников расцвело воровство, у меня кроссы и берцы пизданули, в валенках по грязи лазил))) Короче, провели полное построение батальона и пока все в строю стояли, начали мы шмон в палатках... На улице по колено грязи, в палатках чистота... Разулись... Поднимаю нары, а тааам склад боеприпасов))) ВОГи втоптанные, гранаты, магазины, тряпье... Выдергиваю из засохшей грязи РГД-5, а рычаг остаётся в грязи))) Ступор - она не щелкнула, народ ветром сдуло... Стою, жизнь вспоминаю))) Потом положил её, родимую, на нары и как был разутый прыжком на улицу... Приходят саперы - пошли родной обратно, показывать будешь... Пришлось идти. Вынесли её, генсека на похоронах, положили в ров, подложили шашку и кааак она бахнула... Спасибо чеченской всепроникающей и цементирующей грязи))) Шел обычный зимний день в пункте временной дислокации...

Психика железная - все плохое вытерла или обошла стороной, в херовых ситуациях включается действие от третьего лица, как в игре, если от первого, то может и крыша съехать.

- Что было самым страшным для вас на войне?

- Страшное - попасть в плен. Всегда носил с собой РГ-42 для самоликвидации...

- Какое событие оставило у вас неизгладимые впечатления?

- Событий очень много... Подрыв на фугасе, конечно впечатался в мозг вместе с контузией.

- Как война повлияла лично на вас?

- Зерна от плевел начал отделять. Материальное - ничто, душевное - все.

- Что такое война - для вас? Знакомо ли вам чувство "фронтовой ностальгии"? Мучают ли вас воспоминания, военные сны?

- Была бы возможность - все повторил бы, ибо чувствовал себя нужным и был причастен к происходящему. Сны были, но уже лет пять - сплю как младенец. Все синдромы человек навязывает себе сам.

- Как вы относитесь к этому всему спустя столько лет?

- Это история, её не поменять. С теплотой.

- Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?

- Повлияло. Стал спокойней. На гражданке сначала устроился на денежную работу, но не было чувства причастности. Сейчас в оборонке, з/п в полтора раза меньше, но - учу л/с, испытываю, проектирую технику. Армия поменялась и вошла в то русло, в котором и должна быть, как при Союзе.

- Что бы вы могли сказать/пожелать читателям напоследок?

- А что сказать... Хорошего в этом ничего нет...

Рассказы практика чеченской войны.

Хотя вторая фаза чеченской войны, начавшаяся с вторжения террористов в Дагестан, серьезно отличается от первой, рассказы участников кампании 1994–1996 годов нельзя пока отнести только к мемуарному жанру. Это, прежде всего, драгоценный боевой опыт. Не выкристаллизовавшийся, правда, еще в виде боевого устава, наставлений и инструкций, но вследствие этого – еще более ценный.

САМАШКИ.

В этой операции меня как офицера разведки направили на передовой пункт управления. Командование группировки тогда, в апреле 1995-го, находилось в Моздоке.

Большее внимание командование уделяло таким вопросам, как удержание Грозного, освобождение Гудермеса, Аргуна. Район Самашек считался достаточно спокойным, и никаких проблем на этом направлении не ожидалось.

Продвигаясь колонной к Грозному, мы должны были пройти через Самашки. В это время от разведчиков поступила информация: из Ачхой-Мартана, Бамута, Закан-Юрта к селу подошло достаточно крупное бандформирование, около 300 боевиков. По нашей информации, значительная часть населения Самашек принадлежала к тому же тейпу, что и Джохар Дудаев. Агентура представила список жителей этого села, получивших оружие от дудаевцев. Если верить списку, было роздано около двухсот семидесяти автоматов. Так что нам могло противостоять до 600 воооруженных боевиков.

Мы провели встречу с местным руководством, так называемыми старейшинами. Поставили перед ними требование: бойцы СОБРа и ОМОНа прочесывают село на предмет проверки паспортного режима и изъятия незаконно хранящегося оружия. После чего войска покинут Самашки, предварительно оставив на окраинах села блокпосты(Честно говоря, эта тактика оправдала бы себя, если в каждом селении оставлялось подразделение для несения комендантской службы. Но этого не делалось, и тылы довольно часто оставались оголенными).

На первых переговорах старейшины пытались отговорить нас от «зачистки». Мотивировали это тем, что, мол, подобная процедура совершенно несовместима с менталитетом чеченцев, равно как и сдача оружия, и паспортный режим. Надо сказать, что с подобной «аргументацией» мы сталкивались буквально в каждом населенном пункте.

Переговоры зашли в тупик. Осознав всю бесполезность разговорного жанра, перешли к делу: довольно твердо потребовали обеспечить сдачу оружия, чтобы затем провести проверку паспортного режима.

– Вы должны сдать двести семьдесят автоматов.

В ответ – протест:

– Да у нас в селе столько оружия не наберется.

Сунули под нос старейшинам список:

– Где эти «ребятишки»?

Они в ответ запричитали: «Этот в Москву уехал, тот тоже в России». И так далее. По их словам получалось, что ни одного из тех, кто значился в списке, в селе нет. Поняв, что провести нас все-таки не удастся, старейшины начали тянуть время: попросили два часа на сбор оружия. Потом – еще два часа… Таким образом мы простояли под Самашками три дня!

От агентуры мы узнали, что боевики в селе провели собрание жителей: собрали всех в клубе и стали запугивать местных. Под их давлением было принято решение: «русских в село не пускать».

Посчитав, что местных жителей удалось «уговорить», боевики великодушно бросили клич: «Кто хочет, может уходить из села». Те не заставили себя ждать – хлынул поток беженцев.

Глядя на потоки людей, уходивших из села, поняли – нам решили дать бой.

Первым делом наблюдатели и разведчики выявили огневые точки противника, окопы на окраинах и в глубине села, минные поля вокруг Самашек. Село было весьма толково подготовлено к обороне.

Население уходило главным образом в направлении Серноводска. Мы свободно пропускали людей через свои боевые порядки. Разве что проверяли документы и осматривали транспорт – нет ли оружия. Когда поток беженцев иссяк, можно было с полной уверенностью сказать: все, кто хотел выйти из села, – вышли.

Боевики исполнили на центральной площади свой воинственный танец – зикр и разошлись по позициям.

«ЯЗЫК».

К селу просто так не подойдешь – управляемые фугасы и минные поля были установлены боевиками почти по всему периметру окраин Самашек. Утром под прикрытием тумана к селу попыталась пройти разведка софринцев. Однако вскоре их БТР подорвался на мине (взрывом оторвало переднее колесо).

При отходе софринцам удалось захватить «языка» – мужика, который трудился на огороде. В ходе допроса выяснилось: русский, чеченцы выкрали его из Курска. По его рассказу, «приставили нож к горлу и вывезли в Чечню». Жил в одной чеченской семье на положении раба – ходил за скотиной, убирался, выполнял все хозяйственные работы.

Не выдержав, задаю вопрос:

– Ну а если бы ты отказался выполнять работу?

«Язык», не задумываясь:

– Тогда бы били, могли бы и убить.

– А бежать не пробовал?

– Да бежал тут один – чеченцы его поймали, голову отрезали и ходили, нам показывали…

По словам невольника, таких, как он, только в близлежащих домах было пятнадцать человек.

ГОТОВИМСЯ К БОЮ.

Изначально штурм села не планировался. Однако, убедившись, что чеченцы настроены воинственно, мы провели определенную подготовку – разместили вокруг села БМПэшки, провели аэрофотосъемку. Четко обозначили секторы для штурмовых групп. Командиры групп тщательно изучили свои участки.

Попытались проделать проход в минном поле, но безуспешно: много мин-«ловушек», поставленных на неизвлекаемость. Пришлось применить УР «Дракон». Начиненный пластитом «Дракон» ухнул над полем – мины сдетонировали, в образовавшийся проход двинулась бронетехника.

ШТУРМ САМАШЕК.

Первоначально операцию хотели начать утром, но потом передумали. Видимо, посчитали, что боевики будут также ожидать штурм в утренние часы.

Операция началась в 16 часов. Штурмовые группы броском достигли околицы. Напротив каждой из улиц группы разворачивались в боевой порядок и только после этого начинали движение в глубь села.

Первоначально сопротивление было не слишком сильным, нас обстреляли лишь в двух или в трех местах. Кстати, мы заранее предупредили старейшин, что, если по нам откроют огонь, войска отойдут на исходные, а обнаруженные огневые точки будут уничтожаться огнем танка, прямой наводкой.

В начале завязавшегося боя так и получалось. Но чуть позже, особенно с наступлением сумерек, ситуация изменилась. Началась неразбериха. Одна из причин – в наших планах не был учтен овраг, который пролегал посреди Самашек. Дойдя до него, техника встала. Пришлось действовать в пешем порядке.

В центре села столкнулись с грамотно организованной обороной противника: во дворах и палисадниках были оборудованы огневые точки. К тому же боевики значительно лучше нас ориентировались в селе.

Это свое преимущество боевики стремились использовать максимально, в частности постоянно пытаясь заставить нас вести огонь друг по другу. Для этого они вклинивались в боевой порядок наступающих групп. Постреляют в обе стороны и быстро уходят. В результате штурмовые группы какое-то время ведут перестрелку друг с другом. Правда, все недоразумения удавалось быстро решить. Спасало наличие хорошей связи: у командира каждой группы была «моторола».

В ходе боя был убит один из командиров – старший лейтенант Максин. Радиостанция убитого попала к противнику, благодаря чему боевики, вклиниваясь в наши переговоры, попытались «корректировать» наш огонь. Попытки оказались безуспешными, так как у боевиков, видимо, не оказалось никого, кто бы говорил без акцента.

Было место и забавным эпизодам. Перед одним из бойцов кто-то выпрыгнул из-за забора. Тот ему: «Стоять! Кто такой?!» В ответ: «Эй, я – ОМОН, слюшай!»

«СПАСАЙТЕ РАНЕНЫХ!»

Сгущаются сумерки. Авиация над местом боя подвешивает гирлянды САБ(тип авиабомбы, применяется для подсветки местности).

С одной стороны, это, конечно, позволяло нам хоть как-то ориентироваться. С другой – высвечивало нас противнику.

Первых пленных мы взяли около десяти часов вечера – семерых боевиков. Вывели их из села на поле, где расположилась застава, устроили там что-то вроде фильтра.

Большая проблема – обеспечить эвакуацию раненых. Ночь. Местность гористая. Вертолет так и не смог сесть, хотя мы обозначили площадку, мешал и огонь неприятеля. В результате несколько человек без квалифицированной медицинской помощи, которую можно обеспечить лишь в условиях госпиталя, умерли.

«ТОГДА СЧИТАТЬ МЫ СТАЛИ РАНЫ…»

К четырем часам утра прошли все село. С наступлением рассвета развернулись и прочесали его в обратном порядке. Оставшиеся в селе боевики попытались было прорваться к лесу, но напоролись на собственное минное поле. Огнем из стрелкового вооружения и пулеметов БТРов отсекли их от леса, оставшихся в живых боевиков накрыла наша минометная батарея.

На исходный рубеж перед селом штурмовые группы вернулись к двенадцати часам дня. В плен было взято около ста двадцати дудаевцев. Надо подчеркнуть, что факт участия задержанных в боевых действиях доказан: наличие оружия, документов, подтверждающих их принадлежность к НВФ. Около сотни боевиков погибли в ходе боя. Пленных отправили вертолетами в Моздок.

Мы потеряли убитыми двадцать шесть человек, около девяноста бойцов получили ранения. При штурме Самашек было подбито два наших танка и три бронетранспортера. Масштабы наших потерь явно опровергали тезисы дудаевской пропаганды о мирности села.

Я отделался контузией. В одном из дворов был колодец – асбестобетонное кольцо, к которому приделано длинное деревянное корыто – овечек поить. А за корытом – канава, что-то вроде арыка. На этом корыте я и присел перезарядить магазины.

Вдруг будто что-то толкнуло: поднимаю глаза – метрах в двадцати стоит боевик и целится в меня из гранатомета. Сгребаю в охапку автомат и пистолет и… через спину кувыркаюсь в канаву.

Следом за мной полетела граната. Ударившись о колодец, разорвалась. По мне сыпанули комья земли и камни. Спасло то, что взрыв произошел на открытом месте. А гранатометчика этого впоследствии наши ребята пристрелили.

БА-А-ЛЬШИЕ РАЗБОРКИ.

Через неделю после штурма мне довелось сопровождать в Самашки комиссию С. Говорухина. К тому времени правозащитник С. Ковалев и один из его помощников А. Шабад подняли шумиху вокруг этого села, сравнивая его с Хатынью и Сонгми. Именно для расследования обстоятельств происшедшего и прибыл С. Говорухин – руководитель парламентской комиссии.

Мы обеспечивали охрану как его самого, так и сопровождавшей съемочной группы «Вестей». Прибывшие на место могли убедиться, что особых разрушений в селе не было. Да и откуда им было взяться: бомбово-штурмовых ударов не наносилось, самым большим калибром применяемого вооружения был гранатомет и РПО «Шмель».

Говорухин общался с жителями села. Порой при этом он удалялся от нас настолько далеко, что заставлял беспокоиться о его безопасности. Возможно, он делал это преднамеренно, полагая, что чеченцы вдали от нас будут откровеннее. Излишняя предосторожность – наше присутствие их не слишком смущало. Несмотря ни на что, Говорухин показался мне человеком довольно отважным.

После беседы с чеченцами наша группа двинулась по селу и была обстреляна. Заняли оборону, под прикрытием БТРа стали выводить из села Говорухина и телевизионщиков.

Во время обстрела я спрыгнул в канаву, под мостик. Под деревянными сваями – свисает провод, как от полевого телефона. Мина! А над головой, по мостику, как раз сейчас должен пройти БТР.

Не задумываясь, рубанул по проводу ножом «ОЦ» и лишь потом испугался – мину или фугас могли поставить на размыкание.

Пошли по проводу, который привел нас в землянку. Посредине – телефонный армейский коммутатор: ручку накручиваешь, два штекера вставляешь, и фугас срабатывает. Лежат около сотни мин: ТМ-72, МОН, заряды аммонала, детонирующий шнур с взрывателями… Все это мы извлекали перед камерой телевизионщиков и в присутствии Говорухина.

Гораздо позже узнал из газет обо всех «зверствах», якобы сотворенных нами в селе Самашки. Могу со всей ответственностью сказать: все это ложь чистейшей воды. Это, кстати, подтверждено и заключением комиссии Государственной Думы.

Используемая литература: Александр Березовский

ТЕРАКТ В КИЗЛЯРЕ.
Новый 1996 год Чечня встретила в состоянии хаотичной партизанской войны. В Грозном эмиссар ОБСЕ заявил о необходимости нового раунда переговоров. Сложно сказать, кого еще должны были взорвать дудаевцы, чтобы вопрос о переговорах с ними был снят с повестки дня. Как бы то ни было, уровень пацифизма боевиков был быстро явлен во всей красе. 4 января Масхадов заявил о прекращении нападений на российские войска, а уже 9 числа боевики Салмана Радуева устраивают своеобразный «ремейк» Буденновска, захватывая заложников в дагестанском городе Кизляре.

В отличие от Буденновска, где вертолетный полк «просто» находился рядом, в Кизляре первоначальной целью был как раз таки военный аэродром. Нападение должен был провести отряд примерно такой же численности, как в Буденновске: порядка двухсот пятидесяти человек. Кизляр находился недалеко от чеченской границы, так что вопроса о преодолении значительного расстояния не стояло. Однако «плагиатор» был слабее Басаева как тактик, да и взгляд российских властей на проблему заложничества после Буденновска несколько изменился.

Радуевцы грубой силой разбили маленький пост милиции по дороге и ворвались в Кизляр. Дальше, однако, все пошло не вполне так, как задумано. На аэродроме оказалось всего два неисправных вертолета, их боевики добили, но это была очевидно не та добыча, ради которой стоило являться в Кизляр. Попытка взять приступом военный городок провалилась. Радуев был не слишком выдающимся командиром и несколько растерялся. На его счастье, в отряде оказался опытный и решительный Хункарпаша Исрапилов.

Участник налета на Буденновск, Исрапилов оценил ситуацию и быстро нашел естественный для себя выход из положения. Террористы захватили местную больницу вместе со всеми, кого там застали и кого успели набрать в городе. Общим числом бандиты захватили полторы тысячи заложников. В отличие от Басаева, Радуев и Исрапилов не ставили политических целей. После начала переговоров с властями Дагестана, они быстро сошлись на одном требовании: дать коридор для возвращения в Чечню. Это требование было удовлетворено.

10 января 1996 года колонна автобусов с террористами и более чем сотней заложников (в том числе десяток добровольно согласившихся на эту роль дагестанских чиновников) покинула Кизляр и направилась в сторону Чечни. Прибывшие в Кизляр «Альфа» и «Вымпел» были вынуждены догонять террористов на «Икарусах». По ходу движения колонну остановили предупредительными выстрелами с вертолетов, и Радуев повернул в село Первомайское. Там боевики разоружили блокпост ОМОНа и начали готовиться к обороне села. Население предусмотрительно бежало ранее. Село было блокировано, снаружи начали подготовку к штурму.

Как это часто бывает, на российской стороне начались проблемы координации между ведомствами, интриги и дрязги. Славы грядущее предприятие не обещало, поэтому ответственность заранее начали спихивать друг на друга: военные считали, что в Первомайском будет проводиться специальная операция, а ФСБ — что войсковая. В конечном счете руководство грядущей атакой оказалось в руках ФСБ. В операции должны были принимать участие солдаты и офицеры множества подразделений разных ведомств: СОБР, мотострелки, десант, «Альфа» и «Вега», «Витязь» и пр. и пр. Подготовка удара хромала на обе ноги, взаимодействие разнородных отрядов было налажено плохо. Как характеризовал общий план участвовавший в бою СОБРовец, замысел был рассчитан на то, что противник «слепой, глухой и дурак».

О том, как выглядело взаимодействие с авиацией, рассказывал участник атаки:

Лежим за бруствером маленького арычка. Наблюдаем, как со школы работает ДШК и еще с одного дома один ДШК и один ПК. Вдруг замечаем — кто-то сзади нас, такой полугражданский-полувоенный: штаны гражданские, бушлат армейский, зеленый, и у него за спиной радиостанция типа «Северка». Спрашиваем — кто такой? А я, говорит, авианаводчик. А ну иди сюда! Можешь, говорим, вертушки навести? — Могу! И началась потеха… У одного был позывной «Крокодил», а у другого «Зеленый». Он вызывает: «Я такой-то. Видишь синюю крышу?».

— Вижу.

— Вправо от нее 200 метров огневая точка. Видишь?

— Вижу.

— Бей!

— Бью!

Ба-бах «Крокодил» по этой синей крыше. «Зеленый» заходит.

— Видишь синюю крышу?

— Вижу.

— Двести метров вправо. Давай!

— Даю!

Ба-бах! Опять по этой синей крыше. В конечном итоге огневую точку так и не подавили, но синюю крышу всю разворотили. Авианаводчик лежит, наводит. Вертушки работают, запрашивают его: «Нормально?». Он кричит: «Нормально! Нормально!». А чего там нормального?

По старой недоброй традиции, атакующих было меньше, чем обороняющихся, а как оказывалась огневая поддержка, видно из наводящего тоску описания выше. В итоге штурмующие 15 и 16 января не преуспели. Следующий день 17 января прошел в стоянии сторон друг напротив друга, а в ночь на 18-е Радуев пошел на прорыв. На пути у супостата оказался небольшой отряд спецназа ГРУ под командой начальника разведки 58 армии А. Стыцины и героя штурма Грозного В. Недобежкина. Что характерно, разведчики били в колокола и просили руководство операцией хотя бы не вести переговоры в открытом эфире, но их никто не слушал. Более того, утверждается, что командование операцией попросту было пьяно! «Энциклопедия спецназа ГРУ» меланхолично констатирует:

Люди, находящиеся на КП, не могли просчитать многие простые моменты операции по одной тривиальной российской причине — в буквальном смысле пропили ее. Полковник Стыцина, начальник разведки армии, сбежал с КП в расположение бойцов аксайской бригады спецназа, для того чтобы отдохнуть от обязанностей посыльного за водкой. По его словам, пьянки на КП не прекращались с самого первого дня.

Пока президент Ельцин произносил исторический афоризм о тридцати восьми снайперах, возле Первомайского воздвигался нерукотворный памятник преступной халатности. Спецназовцы были атакованы сразу всеми силами отряда Радуева. Прорыв начался дождливой ночью и длился около получаса. Разведчики отбивались всеми доступными средствами, однако никакой поддержки ни огнем, ни маневром им оказано не было. Обладатели больших звезд слишком усердно предавались простым житейским удовольствиям. Сбежавший на передовую из пьяного вертепа А. Стыцина погиб вместе с несколькими. Были убиты десятки боевиков, однако многие сумели уйти.

Согласно справке Госдумы, 9 января в Кизляре погибло 34 человека, включая 7 милиционеров и двоих военных. В Первомайском погибло 30 человек: 16 заложников и 14 силовиков. Обнаружено 38 тел боевиков, они выданы родственникам. Количество раненых и убитых боевиков, вынесенных при прорыве из оцепления, неизвестно. Официальные российские данные: убито 153 террориста. Потери банды действительно, судя по всему, были тяжелыми, поскольку Радуева подвергли критике сами же «товарищи по борьбе», и даже собственный помощник Х. Исрапилов отзывался о нем достаточно сдержанно. Сами чеченцы говорят о 103 убитых членах банды Радуева.

Едва ли судьба людей, устроивших поход на Кизляр, способна навеять оптимизм на фоне всего сказанного, однако не рассказать о ней нельзя. Хункарпаша Исрапилов во время штурма Грозного во вторую войну был смертельно ранен на минном поле и изошел кровью. Радуев позже умер в российской тюрьме.

Надзиратель «Белого лебедя» описывал последние месяцы жизни террориста: «Здесь нет ни крутых, ни „авторитетов“. Радуев по первости этого не понял. Пришлось воспитывать. Зато смотрите, как теперь сверкает унитаз». Нельзя не признать, что атаман террористов принял правильную, заслуженную смерть в подходящей обстановке.

Нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве. Существует версия, согласно которой истинной целью налетов как на Буденновск, так и на Кизляр был срыв проекта строительства участка нефтепровода из Баку на Новороссийск в обход Чечни. К сожалению, бесспорных фактов, позволяющих однозначно подтвердить или опровергнуть «теорию трубы», не имеется, хотя ряд отечественных СМИ («Коммерсант», «Московский комсомолец», НТВ) рассматривали эту версию как весьма правдоподобную.

Автор статьи: военный историк Евгений Норин

Салман Бетырович Радуев.