Архитектурные волны
Июль 2020г - Сентябрь 2020г - Октябрь 2020г
Камера - Sony A7R3
Объектив - Tamron 28-75mm f/2.8 Di III RXD
Июль 2020г - Сентябрь 2020г - Октябрь 2020г
Камера - Sony A7R3
Объектив - Tamron 28-75mm f/2.8 Di III RXD
Буквально час назад прочитал пост ( https://pikabu.ru/story/shoygu_i_devochki_6851852#comments) о военных пансионах в Мск,и который открывается в Питере. Решил поискать инфу о нем... Что мы имеем? Сейчас покажу.
ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД СТАЛО ИЗВЕСТНО, ЧТО СЕРГЕЙ ШОЙГУ открывает в Петербурге Пансион воспитанниц Министерства обороны РФ — аналог кадетского корпуса для девочек. Подобное учебное заведение уже десять лет работает в Москве, ежегодно получает награды как лучшее училище Минобороны и считается образцово-показательным. Воспитанницы носят форму, которую разработал Валентин Юдашкин. Помимо обычных уроков, девочки занимаются дополнительным образованием: при пансионе есть студии рукоделия, вокала, фигурного катания, сумо, журналистики, театр, духовой оркестр, коллектив барабанщиц и ещё несколько десятков кружков. После занятий девочек водят в театры, музеи, на встречи с известными людьми и торжественные балы. Все воспитанницы — дочери военных, при поступлении приоритет отдаётся тем, у кого родители служат в дальних гарнизонах, имеют награды или погибли при исполнении воинского долга. Девочек полностью обеспечивает государство.
Судя по описанию, пансион — это школа мечты, которая даёт необыкновенные возможности. Однако в реальности всё оказывается не так радужно. Юля Иванова (имя героини изменено) поступила в московское учреждение сразу после его открытия и проучилась там почти три года — но в один мартовский день собрала вещи, перепрыгнула через забор и пустилась бегом. Мы обсудили с Юлей, почему жизнь в пансионе заставила её задуматься о самоубийстве, как строились отношения между воспитанницами и что сейчас она думает о своём опыте.
Поступление.
Когда я оканчивала пятый класс, в воинскую часть, где работал мой папа, пришла телеграмма. Она сообщала о наборе в новую московскую школу для дочерей военнослужащих — Пансион воспитанниц Министерства обороны. Текст обещал золотые горы, и преувеличений в нём почти не было: в пансионе действительно есть всё, чтобы получить прекрасное образование и потом поступить в лучшие вузы страны. Огромное количество кружков, секций, можно развивать себя со всех сторон. Ещё обещали конные прогулки, балы и экскурсии.
Я росла в маленьком военном городке в Архангельской области, который до сих пор не отошёл от 90-х. Мои ровесники ругались матом и бухали — в общем, ничего необычного. Конечно, я загорелась желанием попасть в пансион — родители меня даже не уговаривали.
Не могу сказать, что поступить было очень сложно, обычные задания. Сдавали три экзамена — русский, английский, математику — и кучу психологических тестов, как в любое военное училище. После поступления нам рассказали, что при отборе именно на них обращают внимание в первую очередь. Потом было собеседование, на котором я отвечала на базовые вопросы: какая Северная столица России, когда была Великая Отечественная война и так далее. Смотрели, и как ты отвечаешь, и как ты вообще общаешься — у меня были горящие глаза, мне было всё интересно, так что я прошла. В августе мы узнали, что я поступила. Родители в тот день выпили одиннадцать бутылок шампанского, отмечал весь двор. Конечно, им было грустно со мной расставаться: мама рыдала, я рыдала, папа, который меня вёз в пансион, тоже. Всё это неслабый стресс, если честно.
Система
В пансионе много людей, которые тобой руководят: есть классный руководитель, дневные, ночные и воскресные воспитатели, начальник цикла (на обычном школьном языке это называется параллель). Не думаю, что воспитатели осознанно задались целью меня изводить — просто когда происходит какое-то нарушение дисциплины, в пансионе обязательно нужно найти крайнего, и этим человеком всегда оказывалась я. Вся эта система основана на поиске виновного, чувстве стыда и страха: тебя ставят перед всем циклом (это шестьдесят человек) и отчитывают за любую фигню. В любой момент можно было услышать крик: «Так, Иванова, встала!» Я до сих пор ненавижу, когда меня зовут по фамилии.
Все понимают, что могли бы оказаться на твоём месте, но тихо радуются, что не оказались. И педагоги разжигают вражду: например, начальница цикла говорила моим подругам, что не надо со мной водиться. Нам с самого начала вдалбливали, что нам очень повезло здесь оказаться и иметь такие возможности, что мы должны быть благодарны и не ныть, а то мигом отправимся домой. Говорили, что нельзя посрамить звание воспитанницы. При этом сами по себе мы как бы не существовали, только все вместе — коллектив.
У меня всегда было обострённое чувство справедливости, и вообще я восприимчивый человек. Я легко могла завести разговор о том, что что-то не так — например, почему у нас такие уродские туфли? Или почему нас плохо кормят? Нам давали только здоровую еду вроде брокколи — всё потому, что однажды в пансион приехал министр обороны и заявил, что девочки «полноваты стали». И после этого воспитанницам разрешали есть макароны и картошку только по субботам. Нам всё время говорили, что нас кормят как космонавтов. При этом часто бывало, что кто-то не успевал пообедать: заходишь последней, а всё вкусное разобрали — жуёшь капусту. Постоянно хотелось есть, особенно фастфуд и снеки: бургер, шаурму, чипсы. В увольнении мы обычно объедались ими и ещё старались пронести что-то с собой в пансион — но это было очень трудно, так как по возвращении нас обыскивали. Можно было держать в комнате шоколад и печенье, но немного — в противном случае, надо поделиться со всеми. Шоколадки у нас были как валюта: ты мне дашь списать домашку, я тебе шоколадку.
Стукачества было много, особенно в первый год. Но отчитать могли и вообще ни за что — например, если ты соскучилась по родителям и плачешь, а подруги пришли тебя утешить. Тебя могли потом вызывать на ковёр и сказать: «Почему ты устраиваешь в комнате сборища во время самоподготовки, мешаешь другим?» Часто наказывали за слова, высказанные в частном разговоре. Утром ты шла с завтрака и обсуждала с подругой, какая противная еда, а вечером приходит воспитатель и так театрально перед всем классом говорит: «Я хочу у вас спросить: кого-то здесь что-то не устраивает? Кому-то здесь не нравится?» Все молчат, и тут кричат: «Иванова, а ну-ка встань и повтори то, что ты раньше сказала». А я даже не понимаю, о чём речь — ведь любой разговор могла услышать воспитательница и передать руководству. Нам говорили, что если мы будем плохо себя вести, из пансиона пришлют телеграмму в папину часть — и папу уволят. Все в это реально верили и сидели тише воды ниже травы. Взрослым просто запугать ребёнка.
Однажды мы с подругой Катей переписывались на уроке английского. Передавали обычные бумажки — в учебном корпусе телефонами пользоваться было нельзя. Мы только-только приехали с каникул, не виделись целый месяц, и Катя рассказывала, что она за это время начала встречаться с парнем. Я спрашивала, что он, какой он, в записках были матерные слова — она написала, что он ох***й, что-то такое. Обсудили и забыли. Проходит несколько дней, и нас с Катей в срочном порядке вызывают с уроков и ведут сразу к замдиректора. Тащат туда, ничего не объясняя. Заходим в кабинет — а на столе наши записки. Оказывается, ночная воспитательница залезла в мой пенал, который лежал в моей комнате, а там была смятая бумажка. Воспитательница достала её, прочитала, отнесла начальнику цикла, а та — начальнику ещё выше, и нам устроили скандал. Катя стояла и плакала, а я искренне не понимала, в чём проблема — какого чёрта они залезли и прочитали мою записку? После того момента Кате сказали, чтобы она держалась от меня подальше, потому что я «проблемная». Наверное, с их точки зрения, это действительно было так.
Белая ворона.
В начале нас пытались подружить как в детском лагере: все садятся в круг, передают какой-то комочек, говорят своё имя, откуда они и так далее. В классе двадцать воспитанниц, и всё это девочки лет одиннадцати-двенадцати, которые расстались с семьёй на полгода. Естественно, все стрессуют, и выползают разные психологические проблемы, которые раньше не были заметны. Так получилось, что у меня с самого начала не заладились отношения с классом и особенно с педагогами — я даже не помню, с чего именно всё началось, может быть, я кому-то из девочек нахамила или резко ответила. Но это и не важно — суть в том, что за мной с первых дней потянулся хвост неприятностей. Когда все только приехали и толком не разобрались, легко заметить человека, который чем-то выделяется, и сделать его козлом отпущения.
С самого начала нас пугали дисциплинарной комиссией — это когда перед тобой сидят педагоги по воспитательной работе и отчитывают. Прошло месяца четыре с начала обучения, и никто с нашего курса ещё туда не ходил. И вдруг воспитательница говорит, что на комиссию отправляют меня — я даже не знала, за что. Как позже выяснилось, почти все девочки в моём классе были в курсе, но мне они ничего не сказали.
Дисциплинарная комиссия — это публичная порка: тебя ставят перед комиссией, воспитателями и советом старшеклассниц, спрашивают: «Почему у тебя с коллективом отношения не ладятся?» Ты ответ что-то мычишь. Ну а что ты можешь ответить? Стоишь минут десять, потом тебе говорят: «Ну смотри, не делай так больше!» И отпускают. По идее, если ты набираешь несколько выговоров, тебя якобы могут отчислить. Но в основном уходили по собственному желанию — и таких было много. Из моего класса не доучились до конца ещё человек пять, причём это были не какие-нибудь троечницы, а звёзды, надежда пансиона.
После первой же дисциплинарной комиссии моя репутация была безнадёжно испорчена — все автоматически решили, что со мной что-то не так, и педагоги постоянно это подчёркивали. Каждый раз, когда в классе что-то происходило, виноватой оказывалась я. Причём ничего вопиющего у нас не было, в других классах бывали драки например. Впрочем, драки обычно заканчивались исключением. Отчислить могли и по другим причинам — например, из-за курения. Ещё помню, что одну девочку исключили за откровенные фотографии, выложенные где-то в соцсетях.
За нашими социальными сетями следили, и не только со стороны — после моего побега руководство запросто смогло зайти в мой аккаунт «ВКонтакте» и восстановить мою переписку, которую мы с девочками удаляли всю ночь. Вообще, мы постоянно были под присмотром: перемещаться по территории самостоятельно было нельзя, на улице и на этажах корпуса повсюду стояли камеры. В комнатах их не было, но мы подозревали, что есть прослушка — конечно, это вряд ли так, скорее, школьная конспирологическая теория. По периметру были четырёхметровые заборы с острыми пиками — впрочем, это не помешало мне через него перелезть. На что только не способен человек в состоянии стресса и паники.
Попытки стать хорошей.
В пансионе работала психолог. В первый год нас ещё водили к ней, когда мы просили, а потом это не поощрялось. Думаю, это потому что во время разговоров с психологом всплывали факты, которые свидетельствовали явно не в пользу пансиона. Сомневаться и говорить что-то негативное было нельзя: ты ведь должна быть благодарна за то, что учишься в таком прекрасном месте. Помню, однажды к нам пришла начальница цикла и сказала: «Кто там ходит к психологу самостоятельно? Не надо ходить, и маме не надо звонить и плакать — мамы потом мне начинают названивать. Между собой пообщайтесь. Подойдите к классному руководителю, это же ваша вторая мама».
С психологом я пыталась обсудить свои подростковые проблемы: что чувствую себя ненужной, одинокой, что меня обижают, что скучаю по маме, что мне не дают реализоваться. Я хорошо пою, и мне это очень помогло в пансионе, музыка была моей отдушиной. В хоре я была незаменимым альтом, но на сцену сольно меня не выпускали — объясняли тем, что уже есть другие артистки. К нам часто приезжали какие-нибудь известные гости, для них и устраивали концерты. Например, актёр из сериала «Закрытая школа», или Ксения Собчак, или какая-нибудь музыкальная группа, гитарист из «А-Студио» приезжал. Но вопросы можно было задавать только те, что тебе выдавали уже написанными на бумажке
Одна из девочек, с которыми меня поселили, играла на гитаре — мы вместе сочинили и записали песню, выложили на ютьюб, и она собрала огромное количество просмотров и положительных комментариев. За это меня похвалили — с формулировкой «наконец-то мы направили твою негативную энергию в нужное русло». Вообще, в плане внеклассных занятий в пансионе всё отлично: куча студий и кружков, музыкальная школа с духовым оркестром — можно было всё попробовать. Обязательны были две студии на выбор, остальное — если успеваешь и по желанию. Кроме музыки я ещё пробовала разные виды спорта, занималась батиком. Мне было важно показать, что я что-то умею, что я что-то могу, что я не такая отпетая, как думают воспитатели.
Музыкальная группа, в которой я стала солисткой, помогла немного отбелить репутацию. Сначала мы выступали только на дискотеках, но позже, уже к концу моего обучения, меня пустили на концерт с самостоятельным номером. Можно сказать, я получила признание. Но к тому моменту уже было всё равно — я решила сбежать.
План побега.
На третий год я поняла, что просто не могу там больше находиться. В тот период я много болела: когда болеешь, есть возможность лечь в лазарет или поехать в госпиталь. Желательно попасть именно в госпиталь, потому что там тебя никто не донимает домашними заданиями — просто лежишь и спишь. Сна очень не хватало: вечером все сидели и доделывали домашку, по выходным нас поднимали всего на час позже, чем по будням.
Я была в глубоком отчаянии, тогда мне казалось, что выход из моей ситуации один — самоубийство. У меня был день рождения, приехала мама, и я в последний раз попросила меня забрать, но она отказалась. Впрочем, маму можно понять: она понимала, куда мне придётся вернуться и какие у меня перспективы в моём городе, поэтому думала, что пансион лучше. 24 марта я сбежала.
Идея о побеге у меня складывалась постепенно. Я услышала песню Lumen «Сид и Нэнси» и начала читать статьи про Сида и Нэнси, Бонни и Клайда и поняла, что на самом деле не хочу прощаться с жизнью, а просто хочу покинуть это место. Мне было четырнадцать, и я всерьёз думала, что если попаду за пределы пансиона, то сольюсь с толпой и меня никогда больше не найдут. Я думала, что не смогу вернуться домой, что родители меня не примут. Планировала бродяжничать и петь в переходах.
Во многом меня вдохновила девочка Яна, с которой мы вместе лежали в госпитале: она была бунтаркой и через несколько дней после нашего возвращения в пансион сбежала. До этого тоже были побеги. Например, одна девочка перед уходом изрезала школьную форму своим подружкам. Ещё были слухи, что какая-то девочка сбежала во время выезда на экскурсию или в кино. Из-за этого всем запретили во время таких мероприятий видеться с парнями, друзьями или родственниками. Я же с самого начала понимала, что не хочу никого подставлять и что в тот же день нужно обязательно позвонить и сказать, где я нахожусь.
В глубине души я очень хотела, чтобы побега не было, чтобы кто-то заметил, что мне хреново, чтобы меня остановили и сказали: «Послушай, мы были неправы, если тебе действительно так плохо, давай мы просто попросим родителей тебя забрать по-хорошему». Я всё сделала для того, чтобы меня можно было остановить. Помню, что в назначенный день я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась — впалые щёки, огромные синяки под глазами, ещё волосы сильно выпали от стресса. Почему никто не заметил, что со мной что-то не так? Я не понимаю.
Побег.
Была суббота, я сходила на урок французского языка, как обычно. После него часть девочек из нашего класса должна была отправиться куда-то в музей, и я под шумок ушла вместе с ними с самоподготовки. За пару дней до этого я спустилась в цоколь, где хранились наши личные вещи, выпросила свою одежду под предлогом того, что хочу пофоткаться, и спрятала её в большом пакете под кроватью. О том, что я собираюсь сбежать, знали соседки из блока и ещё пара девочек, у которых я заняла денег — всего собрала три тысячи рублей, почему-то мне казалось, что именно столько нужно. Я втайне надеялась, что кто-то из девочек меня сдаст, всё расскажут моим родителям и им придётся меня забрать.
Но этого не произошло. Я переоделась из формы в свою одежду, накинула пуховик и попросила девочку с младшего курса выйти на улицу вместе со мной, а потом сказать всё охране — мне хотелось, чтобы о том, что я сбежала, узнали сразу. Мы сделали пару кругов по территории, и я выбрала подходящее место — там у забора был высокий сугроб, правда, прямо на него смотрела камера, но мне уже было всё равно. С первой попытки у меня не получилось, и чтобы окончательно решиться, я перекинула свою сумку на ту сторону — чтобы отрезать путь назад. Кажется, потом я помолилась, и с разбегу взлетела на забор, схватилась за эти пики, перелезла и пустилась бегом.
Парень по имени Тёма, который должен был помочь мне сбежать, уже давно ждал меня на станции метро «Беговая». Я его вообще впервые видела — это был товарищ моего друга (я рассказала о плане другу, и он посоветовал Тёму, который мне мог бы помочь). Я крикнула: «Это ты Тёма? Бежим!» Когда мы уже запрыгнули в вагон метро, я увидела, что за нами погоня — оперативно, однако, сработал пансион. На станции я зачем-то разломала свою сим-карту: думала, что без неё меня нельзя отследить.
Мы поехали в подмосковный город Краснознаменск, где жил Тёма и где планировалось меня спрятать. Когда мы сели в какое-то кафе, моему новому другу начали звонить и спрашивать, с ним ли я — оказалось, что я забыла стереть со своей доски для записей его номер. Тёме звонили и девочки из пансиона, которым я заранее оставила его телефон для связи — говорили, что у них творится кромешный ад, все в панике, просили меня что-то сделать, чтобы это остановить. В тот момент у меня началась сильнейшая паническая атака: я поняла, как много отчаяния и как мало храбрости было в моём поступке и какие могут быть последствия для всех.
Меня всю трясло, я была вымотана. Мы с Тёмой болтались по Краснознаменску до вечера, встретились с его друзьями, которые начали обсуждать, что меня можно спрятать у кого-то в гараже. Я послушала это всё и поняла, что пора: попросила телефон и позвонила родителям.
Возвращение.
Папа попросил друга, который тоже жил в Краснознаменске, забрать меня. В его квартире праздновали чей-то день рождения, а я сидела в другой комнате в оцепенении. Мне дали чай, еду, а когда все ушли, папин друг посадил меня перед собой и начал спрашивать — почему я сбежала, что произошло. Это началось как разговор по душам, но становилось всё больше похоже на допрос — потом я узнала, что друг из ФСБ. Больше всего он хотел узнать, что за парень мне помог сбежать, а главное — не военнослужащий ли он. Если бы он был суворовцем, кадетом или не дай бог постарше, то ему было бы очень плохо. Но ни Тёму, ни других ребят не нашли.
Я зашла в сеть «ВКонтакте» и увидела огромное количество сообщений от девочек из пансиона, большинство — от незнакомых. Они разделились на две части: одни писали «дура, из-за тебя правила ужесточат и нам ещё сложнее будет здесь жить», а другие — «респект, жаль что нам не хватает смелости на это». Я не смогла прочитать всё.
В Москву из Краснознаменска меня вёз большой чиновник. За нами ехали Наташа и Дима — друзья семьи, которые раньше часто передавали мне посылки, а пока все меня искали, расклеивали листовки по станциям метро. Мне очень хотелось уехать с ними, но меня привезли обратно в пансион — два дня, пока до меня добирался папа, я жила в палате-изоляторе.
Со мной сидели и ночевали воспитатели, которые меня ненавидели — ведь им всем из-за меня сделали выговор. Это свойство военной структуры — чуть что, получают все. Я ничего не делала, не заходила в интернет, просто лежала, спала, ела и смотрела в стену. Помню, воскресная воспитательница мне сказала, что «не знает, как теперь смотреть мне в глаза». Впрочем, разговаривать меня не заставляли — а о чём я могла им рассказать, о причинах побега? Было такое ощущение, что всем и так было понятно почему — и если бы любая другая девочка сбежала, тоже было бы понятно. Я сказала папе по телефону, что тут не останусь, а он ответил: «Посмотрим». И меня это «посмотрим» просто уничтожило.
В последнюю ночь со мной осталась начальница цикла — она вела себя как ни в чём не бывало, а ночью, когда мы уже легли спать, начала расспрашивать меня о других девочках, пыталась выведать, кто есть кто: «Юля, помоги мне понять, вот этот человек, он какой? Вот мне кажется, что в ней говна много, прости за выражение. А про эту можно сказать, что в тихом омуте черти водятся, правда?»
Папа приехал меня забирать в военной форме — так положено по правилам пансиона. До сих пор помню его покрасневшее лицо: сидит взрослый мужчина, майор, в кабинете директора и ему рассказывают, что его дочка с кем-то переписывалась, кого-то дурочкой назвала. У него ребёнок пропал, решился на побег, в розыске по всем аэропортам и вокзалам, а ему рассказывают о какой-то подростковой ерунде. Я думала, хотя бы эта часть будет спокойной, а они напоследок решили припомнить все мои промахи. Заместитель по воспитательной работе ещё зачем-то начала шутить, что если бы я осталась, могла бы выступать за команду по прыжкам в высоту.
Новая жизнь.
Я доучивалась у себя дома, в новой школе всё сложилось отлично — я училась, влюблялась, куда-то отпрашивалась, у меня началась жизнь нормального подростка. Всё, чем меня пугали, оказалось глупостью. Папу никто не уволил. Когда мы сели в поезд, чтобы ехать домой, он сказал: «Ну всё, выдохни. Мы все знали, что так будет». Так же потом сказали бабушка с дедушкой. Меня это очень взбесило: если вы знали, зачем же я проходила через этот ад, почему не забрали меня, когда я просила об этом? Папа сразу успокоился, а мама со мной не разговаривала месяц. Она даже уехала из дома, чтобы жить отдельно — так ей тяжело было меня простить. Но потом отношения наладились — ей просто нужно было время. Как-то раз, когда от нас ушли гости, она подошла ко мне и со слезами на глазах сказала: «Прости меня за пансион». Но я её не виню: я сама захотела учиться там, сама же и покинула это место.
После возвращения я старалась угодить родителям, показать, что я хорошая: нормально училась, старалась не косячить, разве что курила. Оказалось, что я вообще не адаптирована к обычной гражданской жизни — например, меня мама один раз отправила в магазин за жидкостью для снятия лака, а я купила какую-то самую навороченную и дорогую, потому что не знала, сколько вообще она должна стоить.
Мне было трудно привыкнуть к тому, что можно спокойно дружить и общаться с мальчиками. В пансионе мы видели парней на дискотеках и других мероприятиях — к нам привозили суворовцев или кадетов. Перед дискотекой разворачивалась большая драма — нужно было проголосовать и решить, кто на этих выходных приедет: у половины старшеклассниц были парни-суворовцы, у другой — кадеты. Отношения на расстоянии — для девочек из пансиона больная тема. У всех были похожие истории про мальчика из родного города, который обещал ждать, а потом начал встречаться с другой. Суворовцев и кадетов мы всех знали, и часто так получалось, что твой новый парень — это бывший твоей одноклассницы. Конечно, об отношениях с воспитателями мы не разговаривали, все сердечные драмы приходилось переживать самим.
Вообще, любить у нас там возможности не было. Ничего не насаждали, но могли пристыдить: например, если ты пошла на дискотеку и нарисовала «слишком длинные» стрелки, скажут «Кто же тебя такую размалёванную замуж возьмёт». На дискотеку было запрещено ходить с распущенными волосами, как и в остальное время — у нас уже голова болела от этих постоянных косичек. Было много таких моментов, когда тебя именно как женщину могли обидеть. Самый показательный факт: как известно, отмазка от бассейна может быть только одна — месячные. И нужно было доказать, что они у тебя сейчас: вытащить тампон на глазах у медиков или показать прокладку. Помню, какой был скандал, когда одна девочка очень сильно не хотела идти, ей пришлось взять использованную прокладку у подруги, и её поймали. Всё это было невероятно унизительно.
Флэшбеки.
Я долго думала над тем, слабость это или сила — совершить такой поступок, как я. Слабым человеком я назвать себя, наверное, не могу, но у меня с тех пор точно есть психологические трудности, которые мешают жить. Я хотела бы, чтобы такого ни с кем больше не происходило. Пока существует эта советско-армейская манера воспитания, дети будут выходить оттуда покалеченными — будут стоять и улыбаться на фотографии, с дипломом МГУ, обязательно замужем, с хорошей работой, но внутри останется ад. Большинство девочек, за которыми я слежу в соцсетях, вообще нигде не указывают, что учились в пансионе, как будто этого и не было — чем тут гордиться? Многие поступают не в «лучшие вузы страны», а в обычные институты в своих родных городах. Тогда совсем не понятно, зачем было столько убиваться.
После пансиона запросто можно устроить военную карьеру, поступить дальше без экзаменов. Но сейчас я не представляю, как можно из одной формы, от которой мы все так устали, сразу же переодеться в другую. Мой папа, хотя тоже военный, ненавидит все эти структуры, он вообще анархист в душе. Да, в пансионе никто тебя не будет бить или штрафовать, но морально тебя могут уничтожить и поломать очень сильно. Моя мама как-то хорошо сказала: когда собираешь веник, не бывает так, что все прутики собираются вместе, какие-то всё равно будут выбиваться — вот я была таким прутиком.
В пансионе тебя не существует как единицы. Нет Юли — есть воспитанница. Нам всё время пытались внушить, что мы сверхлюди, что мы самые лучшие и сильные. Эта установка очень мешает, когда выходишь в большой мир. Безусловно, это хорошо, когда ты силён морально, когда можешь существовать в условиях стресса, справляешься с нагрузками. Но я думаю, что в человеке нужно воспитывать в первую очередь личность. Каждая девочка особенная, у неё может быть своенравный характер, слабости, желание быть простым человеком, а не боевым солдатом, гордо несущим звание «воспитанница». Я думаю, нужно всегда говорить, если тебя обижают, уходить, если тебя не слышат, и не поддаваться, когда пытаются сломать. Искренне желаю всем девочкам, которые учатся в пансионе, не верить в то, что без него они не смогут стать достойными людьми. Можно не уметь танцевать вальс, не знать французского языка, но быть личностью, у которой есть взгляды, здоровое желание их отстаивать и самостоятельные, а не навязанные воспитателем выводы. Быть прутиком, выпавшим из веника, — не самая плохая альтернатива. Особенно когда весь мир давно перешёл на уборочные машины.
Мне до сих пор снятся кошмары о пансионе, могу вскочить посреди ночи, потому что мне приснилось, что меня опять отчитывают при всех. Я редактор, но даже при обычном спокойном диалоге с автором у меня потеют ладони. Я думаю, что теперь автор расскажет всем в редакции, что я плохой сотрудник и человек, и никто за меня не вступится, и меня выгонят. Это быстро проходит, но в моменте очень страшно. Плохое, конечно, забывается, но бывают ситуации, которые возвращают в прошлое. Например, как-то в университете я не успевала сделать работу, накопипастила и меня спалили, ну и поругали. Это был вьетнамский флешбэк. Казалось бы, чего тут такого страшного — но я стою, слёзы ручьём, и кажется, что все меня бросят и отвернутся — всё как в пансионе.
Сейчас у меня большие проблемы с доверием. В пансионе было очень много умалчивания, стукачества, и я не помню, чтобы кто-то из девочек хоть раз заступился за меня перед начальством и сказал, что всё было не так, как они представляют. Сейчас у меня очень высокие требования к друзьям. С девочками из пансиона мы подписаны друг на друга в инстаграме, ставим лайки друг другу, но близко не общаемся. У меня нет и не было к ним претензий. Я считаю, что во всём виновата среда, в которой мы находились, и взрослые, которые её поддерживали.
Большинство бывших воспитанниц такие же травмированные, как и я. Я в этом убедилась полтора года назад. На тусовке оказалась девочка, с которой мы учились вместе — она была в другом классе, и я её совсем не помню. Мы с ней разговорились, обсуждали пансион, и я сказала: «Да ладно, не парься, всё это уже закончилось». И тут она резко разрыдалась. И я стояла и обнимала её — это незнакомый мне человек, но я прекрасно понимала, что с ней происходит.
Моё мнение.
Я сам, как прошедший школу кадет и отучившийся курс в Военной Академии РХБ защиты курсант, могу сказать, что девочек готовили не к светской жизни, это больше похоже на детский дом, благо знаю, о чём говорю. Да, девочки поступают в хорошие ВУЗы, но какой в этом прок, если их не учат реальной ценности денег? Жить на всём готовом - это хорошо, но что потом? Под родительское крыло обратно? да, со слов автора так и есть - большинство девочек плевать хотели на МГУ и т.п. и вернулись в родные города. Почему? да потому что если ты не продолжаешь военную карьеру, то ты министерству обороны вообще не сдался, ибо через год будет новый выпуск, там найдут, кого привлечь. В 21 веке воспитывать по программе 18-19 века? Ну-ну, удачи.
Прошу прощения за многословность, всем добра.
Ссылка на ресурс с информацией: https://www.wonderzine.com/wonderzine/life/experience/245097...
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Сначала все было хорошо. И учителя приветливые, и кормили вкусно, живи, учись да радуйся. Первая жесть произошла, когда меня и ещё пару девочек начали ругать за фотографии в моём мире. Нам 12 лет, а нас отчитывают за откровенные фотографии. Я тогда не понимала, что происходит. Я там была в джинсах, рубашке и свитере, которые выдали по форме, просто улыбалась. Маме фотографии понравились, никаких откровенных поз, ничего, даже косметики не было. Но меня отчитывали перед двадцатью девочками, такими же как и я, которые тоже ничего не понимали. Ей там наш взгяд не нравился. Фотографий у меня тех не сохранилось, но я до сих пор не понимаю, что там не понравилось моей классной руководительнице. Как и моя мама. После этого наши с ней отношения пошли в разлад. Параллельно этим событиям у всего класса начали собирать телефоны. Было сложно общаться с родителями тем, у кого разница во времени больше 5 часов. Да и вообще это очень давило, ни время не посмотреть, ни позвонить одноклассницам, если ты отстала от группы. Позже ненависть между мной и классухой только возрастала. Она ненавидела меня за мою жизнерадостность в любых ситуациях, за то, что не боялась высказывать своё мнение, за то, что я спала ночью, когда все остальные убивались над учебниками. Я училась хорошо, у меня было максимум 4 четвёрки. А она хотела ещё одну отличницу себе в класс. Там всем плевать на твоё здоровье, на твои потребности, там важно, чтобы ты не выделялась из общей массы. Будь хорошей девочкой, танцуй на сцене, соблюдай режим, не думай о мальчиках и молчи в тряпочку. Всем плевать, что ты думаешь. Ты никто. Но ты элита. Каждый раз это вдалбливали в голову. Делай умные глазки и улыбайся. Но не будь слишком счастлива.
В 9 классе меня на полном серьёзе ругали за счастливый блеск в глазах. Это слишком вызывающе. Предложили подходить каждую перемену к зеркалу и проверять, прилично ли выглядят мои глаза. А я тогда была просто счастлива. Это быстро исправили.
В чем основные минусы там учиться?
Во-первых, ты толком не умеешь себя вести с противоположным полом.
Во-вторых, с родителями сложно жить, потому что отвыкли друг от друга. Нам с мамой даже к психологу пришлось обратиться за помощью.
В-третьих, почти каждая там пробовала однополые отношения. Хоты бы поцелуи. Я не считаю, что это хорошо.
Это место не убережет от разврата, наоборот, это способствует более лёгкому восприятию секса и распространению своих интимных фотографий среди таких же мальчиков кадетов. А мальчики-кадеты в большинстве своём не благородные рыцари на белом коне, они рады похвастаться своими трофеями со всем взводом. Но официально там секса нет. Как в СССР. Даже с друзьями, которые оказались, например, на каком-то совместном мероприятии обняться нельзя.
Доступ в соц сети с ноутбука невозможен. Да и вообще там очень много абсурдных правил и приказов, которые так и хочется нарушить. И нарушают. Вообще к девочкам строже относятся. Очень большое моральное давление. Прям очень. Я бы не хотела, чтобы мой ребёнок пережил такое. За тобой постоянно следят. Они знают обо всем. Это не школа благородных девиц. Далеко нет. Там все красиво только на картинке. Я бы ни за что свою дочь туда не отправила. Но если бы у меня спросили, хотела бы я что-то изменить, то я бы отказалась. Несмотря на испорченную психику, отсутствие привычки готовить, убираться и мыть за собой посуду, я получила отличную базу знаний, потому что преподаватели (не те, кто занимаются воспитательной деятельностью, а предметники) там просто превосходные. Они тебя и поддержат, и знания хорошие дадут. Вот по ним я скучаю, вот они действительно хорошие люди, они делали жизнь там интересней.
Постоянно кто-тл приезжал, да, но знаете, в большинстве своём они ничего интересного не рассказывали. Говорили, как нам повезло и как мы должны быть благодарны. Я не могу сказать, что мне там было плохо. У меня были друзья, там отличная библиотека и мы побывали во многих крутых музеях. Но знаете, это своего рода компенсация за отсутствие родительской поддержки рядом и постоянное давление. Сейчас я учусь на дизайнера. Не могу сказать, что я чем-то отличаюсь от обычных школьников, разве что знаниями, они у меня действительно есть. А так, всем плевать, что ты закончил и что пережил. Лучше отдайте ребёнка в гимназию, если хотите, чтобы он был умничкой, да занимайтесь сами его воспитанием.
Не знаю, что вам может быть интересно, задавайте вопросы, на все отвечу
Всем привет. Меня зовут Катя. В комментариях к прошлым постам меня попросили рассказать про мою школу - Пансион воспитанниц МО РФ. Тут не будет превознесения этого места, как чего-то благородного и возвышенного. Этого в интернете хватает. Тут будет правда. Возможно, кому-то не понравится, что я рассказываю всю подноготную, но я считаю, что прежде чем отдавать свою дочь в такое место, вы должны знать абсолютно все о нём.
Итак, дело было в 2010 году. Я училась в 5 классе самой обычной школе, в одном из самых неблагополучных районов города Оренбурга. Отличалась от ребят с этого района желанием саморазвиваться, за что меня не очень любили.
В один день мама пришла с работы и сказала, что у нас в городе собираются открывать филиал этого самого Пансиона, только набирать будут и девочек, и мальчиков. Я, естественно, загорелась желанием поступить туда. А посмотрев фотографии на официальном сайте Пансиона, это желание стало моей мечтой и целью. Родители в разводе, отец военный, жил в Хабаровске, мы с ним не общались, но понадобилось его разрешение и справки с его работы. Он в меня не верил, но все необходимое предоставил. Собрали с мамой все документы и отправили в Москву для проверки. Это был первый этап. И я его прошла. Нам сказали, что я допущена до экзаменов, но ситуация изменилась. В Оренбурге будут принимать только мальчиков, а девочкам - добро пожаловать в Москву. Мама и бабушка были против. Они не хотели меня туда отдавать. Но я не желала оставаться учиться в этой школе, где с каждым годом становилось все хуже и хуже. В итоге мама повезла меня на экзамены. Проплатить поступление было невозможно, брали только по результатам экзаменов. Там были девочки со всей России, я очень волновалась, но почему-то была уверенна, что я поступлю. Сдавали математику, русский, английский и психологический тест. Когда мы гуляли по территории, было ощущение, что я попала в сказку - на столько там было красиво! Я была в восторге! В середине августа маме позвонили и сказали, что я принята! Какое было счастье для меня! И как плакали мама и бабушка, они не хотели меня отпускать. Но в итоге пошли мне на встречу.
Меня привезли туда с маленькой сумкой, где было несколько пар сменного белья, носки, полотенце и средства личной гигиены. Больше ничего нельзя было провозить. Это потом уже мы будем притаскивать огромные чемоданы, а тогда все боялись взять что-то лишнее. Даже маленькую пачку печенек, которая осталась у девочки из поезда, мы выкинули, замотав скотчем и бумагой, потому что еда была запрещена. В первые дни все было так, как рассказывали на их сайте, а вот позже начнётся совсем не сказочная жизнь.
Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте
С 6 по 9 класс я училась в Пансионе воспитанниц МО РФ. К нам приезжало очень много журналистов, но только одна единственная девушка отважилась рассказать, как все есть на самом деле. Если будет интересно, я могу более объемно рассказать о внутренней жизни этого заведения.
Автор: Нина Назарова
В Москве есть Хогвартс, и он находится в ведомстве Минобороны РФ. Все начинается, как правило, в десять лет с неожиданного письма. Попасть сюда можно только благодаря происхождению, об этой школе почти никто не знает, а преподают здесь, как считается, лучшие учителя.
«В один прекрасный день в феврале 2008 года папа вернулся с работы и говорит: «Телеграмма сегодня пришла». Интернета у нас еще толком не было, — выпускница Таня, восемь лет назад жившая с семьей в военном городке на Дальнем Востоке, тараторит, отработанным жестом перекидывая длинные волосы с плеча на плечо и размешивая кофе с маршмеллоу. — Сообщалось, что в Москве открывают кадетский корпус для девочек. Первый набор — 180 человек, критерии очень жесткие: средний балл не ниже 4,7, здоровье идеальное, девочки только из глубинки, отцы офицеры, герои России или воевали в Чечне. Папа спрашивает: «Ты хочешь? Если пройдешь, получишь путевку в жизнь, потому что это Москва.»» У Тани большие глаза, тонкие запястья с браслетами и подвижная мимика — когда она хмурится, ее лоб трогательно сворачивается в подобие перевернутой запятой. В свои двадцать два она одновременно учится в магистратуре, работает администратором в салоне красоты и держит любительское пиар-агентство: вместе с друзьями-визажистами и фотографами устраивает съемки, на которых сама выступает и моделью.
Таня — одна из первых выпускниц Пансиона воспитанниц Минобороны. Закрытую школу для девочек основали восемь лет назад, учатся в ней восемь с половиной сотен человек со всей России. Поступив в пятый класс, девочки проводят в пансионе семь лет. Здесь как в монастыре — выйти в город можно лишь организованной экскурсией с воспитателями раз в месяц по увольнительной, или отправляясь на каникулы домой. «Я из семьи военных, столько раз переезжала: только ты освоился, нашел новых друзей, папа приходит и говорит: «Нас переводят», мы собираем вещи за сутки и уезжаем в другой город. Думала, проблемы не будет. Но это самое жесткое, что было в моей жизни», — говорит Таня.
КВН
Хогвартс Министерства обороны находится за глухим кирпичным забором на территории между Динамо и Беговой. Внутри корпуса желтого цвета, беседки, образцовые газоны и фонтан. Объявление на контрольно-пропускном пункте запрещает вносить на территорию ноутбуки. Между корпусами курсируют группками одинаково одетые девочки разных возрастов.«Здравствуйте! — говорят они. — Здравствуйте! — Здравствуйте! — Здравствуйте!» Правила пансиона предписывают каждой воспитаннице в обязательном порядке приветствовать любого проходящего мимо взрослого, поэтому за пять минут дороги от КПП до актового зала я успеваю произнести ответное «Здравствуйте» несколько десятков раз. Впрочем, посторонних взрослых здесь, судя по всему, бывает мало: за забор не пускают ни родителей, ни друзей.
Журналистам необходимо аккредитовываться в Министерстве обороны. Формальное основание в моем случае — отборочный тур кадетского КВН: в пансион к воспитанницам приехали суворовцы из Москвы, Твери и Казани, а также студенты Московского военно-музыкального училища. Все, разумеется, мальчики.
«Чем мы выгодно отличаемся от остальных? Мы единственная команда, которая накрасилась сегодня, — шутят со сцены воспитанницы пансиона. — Ну, мы надеемся!»
Шутят участники преимущественно про сон, еду и палки для селфи. Периодически со сцены звучит непонятное слово «увал». Как объясняет мне в коридоре восьмиклассница Арина, это значит «увольнительная». Только если кадеты в «увалы» уходят каждое воскресенье, воспитанницы пансиона — раз в месяц. На проходной девочку должны встретить родители или доверенное лицо и спустя девять часов привести ее на то же место. После школы Арина хочет поступать в военный университет, а пока работает журналистом на школьном телеканале, не так давно она брала интервью у приезжавшего в пансион космонавта Леонова. Над Ариной нависает пресс-секретарь пансиона Таисия. Разговаривать с воспитанницами разрешается исключительно в ее присутствии. «За нарушение правила, — с кровожадной улыбкой предупреждает пресс-секретарь, — проблемы будут отнюдь не у нее, а у редакции».
— А как ты проводишь увалы? — спрашиваю я у Арины.
— Встречаюсь с родителями, и мы идем в какой-нибудь торговый центр.
— Так! В какой еще торговый центр? Ни в коем случае этого нельзя писать. В музеи ходим, в театры, — шипит Таисия.
— А что плохого в том, чтобы сходить в торговый центр? — спрашиваю я.
— Не положено. Военное учреждение, все строго по регламенту. Они тут трусы по расписанию меняют, — совершенно не смущаясь присутствием Арины, доверительно сообщает мне Таисия, после чего в полном соответствии с фразой Вяземского о том, что суровость законов в России умеряется их неисполнением, вдруг бесследно исчезает, предоставляя мне полную свободу действий.
Впрочем, без надзирающего ока улыбки воспитанниц не становятся менее искренними, а рассказы — менее жизнерадостными. Да, поступить очень сложно: нужно сдавать русский, английский и математику и проходить собеседование с психологом. Да, обучение полностью бесплатно. Да, все выпускницы поступают в университет. Нет, ссор почти не бывает. Да, дисциплина жесткая, зато много кружков и учиться интересно. Наказание за проступки — лишение увольнения или отчисление, но ни одного такого случая девочки вспомнить не могут: «Поведение не страдает».
— А на стену в комнате можно повесить плакат?
— Да, над столом есть специальная магнитная доска. Ну… Если это не первый этаж. У нас показательный корпус, и должно быть идеально чисто, потому что гости приезжают.
Устав
Распорядок дня в Пансионе воспитанниц Минобороны по рассказам его выпускниц строится так. Подъем, завтрак, после завтрака — построение, на котором проверяют внешний вид учениц. Краситься запрещено, распускать волосы или собирать их в хвостик тоже — предписывается носить косы. «Если проходит слух, что кто-то из начальников на построении, все кипишуют, особенно у кого маникюр, и сразу прячутся».
За все платит государство, начиная от ручек и тетрадок и заканчивая ноутбуками и авиабилетами домой два раза в год. В комнатах девочки живут парами, две комнаты — блок, в каждом блоке два туалета, ванная и отдельная гардеробная. Одеждой, начиная от колготок и спортивной формы и заканчивая пуховиками и бальными платьями, воспитанниц также обеспечивает пансион. Вещей много: на каждый день недели отдельный комплект. От бытовых забот воспитанницы полностью избавлены: мешки с грязной одеждой сдают в цокольный этаж и на следующий день к обеду получают чистыми.
Питание здоровое. «Чуть ли не главный диетолог страны приезжал и смотрел, что на тарелках остается, что мы едим, что не едим». Картошку дают в виде пюре по праздникам. Макарон «вообще никогда не бывало», вместо них — кабачки, баклажаны или тушеная капуста. Чипсы, сухарики, сгущенка, майонез запрещены: когда девочки возвращаются с «увалов», их сумки на предмет запрещенки досматривают на КПП.
После обеда — дополнительные занятия: на выбор предлагаются театральная студия, вокал, танцы, плавание, конный спорт, теннис, футбол, фигурное катание с экс-чемпионами мира и йога. Чуть ли не каждую неделю — выезды в музеи и театры плюс встречи с интересными людьми: за восемь лет работы пансиона здесь побывали знаменитости от Путина до Вики Газинской и Ксении Собчак (любимым гостем традиционно считается Сергей Шойгу).
Мобильные телефоны девочки из младших классов получают вечером на пару часов — все остальное время техника находится у воспитателей. С десятого класса телефоны забирать перестают. Доступ к вай-фаю и социальным сетям после отбоя ограничивают.
Общение с противоположным полом также строго регламентировано: на совместные мероприятия вроде того же КВН в пансион привозят студентов военных училищ, и несколько раз в сезон проходят дискотеки. Кульминация общения выдержана в сказочно-романтическом духе: бал, для которого весь год разучиваются танцы. «Бальные платье получать прямо радость. Их целая комната, стоишь, как принцесса». Единственный способ пойти на свидание с мальчиком до выпуска из пансиона — сделать это во время увольнения (если разрешат родители или доверенный взрослый).
По субботам на занятиях по политинформации назначенные преподавателем девочки кратко пересказывают новости за неделю. О патриотизме в пансионе говорят много, но на непременную военную карьеру выпускниц не настраивают — скорее говорят, что они «должны вырасти хорошими мамами, достойными женами и вообще образованными людьми». В последние годы в военные университеты отправились 10-15% девочек.
Реальность
Рассказы выпускниц о том, на какие ухищрения приходилось идти, чтобы преодолевать запреты, потянут на полноценную пьесу для Театра.Doc. Пьеса будет анонимной — большинство девочек до сих пор дорожат отношениями с учителями и воспитателями и регулярно приезжают в пансион.
1.«Твою одежду забрали, сладкого не хватает. Постоянно что-то требуется делать. Ты не можешь сесть и попросить: «Не трогайте меня, пожалуйста». Только ночью или пока в душе моешься. Но если долго была в ванной — это уже объяснительная. Объяснительные я писала за все. У меня была вот такая стопка. Надела свои туфли — объяснительная. После отбоя бесилась — объяснительная. Смотрели кино ночью — объяснительная. Мы уже прикалывались: у кого больше наберется. Даже если в увольнение ты надела юбку короткую, тебе непременно скажут: «Ты же воспитанница, как ты можешь!»»
2. «Дискотеки бывали редко. Конечно, мы готовились, старались как-то незаметно накраситься — на дискотеке ведь тоже нельзя. На улице светло, музыка разная, в общем, специфическое зрелище. Бывало так, что на все десятые классы — у нас цикл был 100 человек — привезут пятнадцать несчастных кадетов. Худых, маленьких. Не очень-то было здорово. Я лично общение с кадетами не приветствовала: мне казалось, что отношения обречены, нет смысла раз в месяц видеться. К тому же, они живут в казарме по двадцать человек, все подробности обсуждают, делятся. Но многих это не смущало, как только мальчик появляется: «Ой, скорее надо общаться». Романы, звонки, смски, только отбой начинается, сразу жизнь. Приезжали на КПП, кто цветы, кто шоколадки передает. Кто-то на дискотеках умудрялся даже целоваться, но за этим следили строго, и на построении все потом разбиралось. Еще был случай: суворовец подошел в свое увольнение к пансиону, позвонил снизу, девочка выглянула в окно, из-за этого подняли такой шум!»
3. «Выходишь с подружками в увольнение в воскресенье, все в одинаковой одежде. В метро на нас все смотрят, перешептываются: «Интернат? Не интернат?» Взгляды косые, это ущемляет. Сейчас-то все ларьки снесли, а раньше был ларечек на ларечке возле метро. И мне пришла в голову мысль: почему бы не познакомиться в каком-нибудь ларечке с девушкой, переодеваться где-нибудь в кустах в свою одежду, оставлять ей вещи и спокойно идти гулять, как свободный человек? Так было страшно в первый раз! Подходим к девушке, она овощи-фрукты продавала возле Беговой, Мариной звали. Говорим: «Мы из пансиона» — «Да, частенько вижу вас, одинаковы». — «Можем мы у вас оставить куртки, а вечером забрать?» Она сначала: «Как так?» — «Ну вот так, по тихой. Главное, спрячьте, чтобы никто не забрал, а то вещи государственные, нас за них порешают». В общем, Марина стала своим человеком, у нее каждое воскресенье лежали пакеты с синими куртками, все подписанные. Мы ей и конфеты, и шоколадки несли в благодарность».
4. «Из увольнения все тащили запрещенную еду — и в сапоги прятали, и потайные карманы вшивали. Фантазия работала в этом плане. Когда нам говорили, что проверяют спальные корпуса, — а их досматривают полностью, одежду в шкафах перебирают, — уносили в портфелях с собой на уроки, чтобы, не дай Бог, не нашли. Под конец месяца запасы кончались. Самое обидное, когда кто-то заболеет ветрянкой, например, карантин начнется, и три месяца кряду можно просидеть в пансионе, не выходя. Но ничего, сидишь, терпишь. Каждая из нас понимала, что это непростое учебное заведение, мы особенные, раз ты здесь учишься, это твой выбор».
5. «В пансионе всегда мечтаешь: вот вечер, пойти бы погулять, завидуешь тем, кто на воле. А сейчас думаешь: как было хорошо, тебя и накормят, и оденут, а теперь приходится самой все. Что самое непривычное было при выходе из пансиона? Там нет таких унылых лиц, как в остальной Москве. Пансион — это отдельная страна, там всегда зеленая трава, светит солнышко, все доброжелательные. Обычно ты не увидишь грубости. А на улицах Москвы ее полно».
Элита России
«Я первые полгода звонила маме каждый день. С Хабаровском семь часов разницы, там три часа ночи, а я рыдаю: “заберите меня отсюда”», — своими переживаниями Таня делится с энтузиазмом, как человек, повествующий о давно и триумфально преодоленных испытаниях. Она откровеннее других выпускниц: отчасти в силу характера, отчасти потому, что выпустилась уже давно и успела уже закончить университет с красным дипломом.
Зачем все это нужно девочкам и их родителям?
Есть еще одно правило, о котором с порога предупреждает пресс-секретарь пансиона: расспрашивать воспитанниц о семьях нельзя. Слишком велик риск задеть за живое: школа в первую очередь рассчитана на дочерей военных из дальних гарнизонов и тех, чьи отцы погибли в военных конфликтах последних лет. О том, что пансион — единственный доступный социальный лифт, девочкам доходчиво объясняют еще на зачислении: «Вы станете элитой России и с этим званием будете идти всю жизнь» — а затем повторяют так много раз, что девочки и сами начинают в это верить. Ограничения свободы внутри этой логики оказываются необходимым условием и символом собственной исключительности. Пансионом гордится каждая, и в речи каждой рано или поздно промелькнут слова «элита», «уникальное место», «редкий шанс». Одним словом, все тот же Хогвартс — только специфический, по-московски.
«Когда я выпустилась из пансиона, я столкнулась с тем, что у меня закончились пары в три часа дня, и я не понимаю: что мне делать? — Продолжает Таня. — Раньше день был всегда расписан. Сначала я пыталась воспринимать это как отдых, а потом поняла, что нужно организовать какую-то движуху. Тебе уже скучно жить, тебе нужно постоянно где-то быть, развиваться, у меня не одна работа, а две, и еще я в магистратуре учусь. И реально Москва слезам не верит: никто тебя не пожалеет, по головке не погладит, я сама научилась этому московскому антисочувствию… Люди, которые тебя тормозят, — от них надо отказываться, а к людям, у которых можно учиться, наоборот, стремиться. В том же Хабаровске у меня осталось только две подруги, зато обе с активной жизненной позицией: одна купила машину, права получила, другая закончила курсы визажа, фору в Москве многим даст. Когда я приезжаю в свой город, вижу, что люди там помягче, у них размеренная жизнь, они добрее. Я не такая. Я думаю так — ну что она ноет, она может пойти и сделать все сама: выучиться, заработать. Я благодаря пансиону была во всех музеях, видела все спектакли, могу поддержать разговор о театре, видела Путина, когда он в пансион приезжал, Сердюкову вопрос задавала лично. Да даже банально знаю, как вилку держать, и каким ножом что есть. Почему я смогла, а ты не можешь?»