Саня Карасев жил один. В однокомнатной квартире, в одном из «обжитых» районов, не на окраине и не в центре небольшого южного города. Обычная квартира хоть и была предметом зависти женатых и холостых сослуживцев, но в жизни Сани, почти ничего не значила. Не то, чтобы он не любил туда возвращаться, дома ему было лучше, чем в гостях, просто, там его никто не ждал. Никто не смотрел в окошко опершись подбородком на кулачки, никто не грел на плите к его приходу любимый борщ и его тапочки мужского вида валялись там, посреди прихожей, где он их и оставил утром, зашнуровывая кеды. И ничего странного нет в том, что Карасев даже не догадывался, что в его однушке, его ждет Та, ради которой, люди теряют состояния, жизни за одно право быть рядом! Это Её, во все времена, пытались понять, воспеть, взвесить, распять, вычислить, анатомировать, оцифровать, вернуть, возродить, убить, наконец! Но только никогда, никому, ни разу, не удалось сделать хоть что-нибудь, помимо Ее воли… А она, вытворяла только то, что вздумается ей самой! Она жила, умирала, ломала миллионы человеческих судеб, жизней и возвышала падших, взлетала в небо, сгорая за секунды, но светя, как тысячи звезд, взрываясь мириадами атомных бомб!… . Ради нее и благодаря ей существовала жизнь, но далеко не с каждым гражданином Вселенной, она хоть раз прошлась неподалеку, тем более рядом. Она всегда выбирала сама… Среди королей и нищих, молодых и старых, праведников и грешников… Её выбор был подвластен только Ей.
Однажды встретив Саню Карасева, она навсегда осталась с ним… Звали её … Любовь!
Пепел и Розги! Водка и Хлеб! Ну не могла она целиком уместиться в Сане… Ей нужны были Они, Оба, Он и Она, Та, Самая, Единственная! И Любовь ждала, только Её, а Он, об этом, совсем не знал… И искал, даже представить себе не мог, что ищет…
По вечерам, Любовь смотрела наискосок, из-за выцветшей занавески, в ту часть двора, где он обычно появляется… Всегда один. Идет молча, слегка сутулясь, неспеша. Там, во дворе, кто-то, кому-то, что-то кричит, зовет, ругает, воняет бензином и супом, гавкает и шелестит листвой. А здесь, дома – тишина, если не считать свиста чайника или скрипа диванных пружин по ночам. Дни отличаются один от другого только видом из окна: Снег – Грязь – Сирень - Белобетонный Зной – Грязь - Снег…
Вечереет. А вот и он. Ого! Вот как! Что-то изменилось… Ну-ка! Быстрая прыгающая походка, дурацкая улыбочка… Ну наконец-то!
Хлопнула входная дверь. Карасев быстро вошел, бросил бумажный сверток на диван. Потом разложил обеденный стол и вытащив из шкафа мамину швейную машинку, ножницы, нитки, мелки, принялся колдовать…
Да, сегодня все не так. Да, точно… Какое-то новое событие распирало грудь… Волны мельчайших, покалывающих пузырьков проносились по телу, приятно и почему-то очень волнительно, почти страшно, приливали к груди, голове, пальцам рук… Хотелось глубже, по-собачьи часто дышать, идти быстро, подпрыгивающей походкой, наступая в лужи, всякий раз понимая,что ноги ведут… К Её дому.
Он работает мастером по ремонту газовых колонок. Обычный заказ, он что-то прочистил, заменил какие-то дурацкие прокладки, вымазал в саже и смазке руки, нос … А потом… Увидел ее оленьи Глаза…
Он, нелепо бурчащий себе под нос что-то из «Песняров» или «Самоцветов», ковыряясь в кишках этой проклятой, пережившей свой четвертый ресурс колонки, оглянулся на звук детского голоса: «Ну, мам!»… И Она, заглянувшая в проем двери… Они молча встретились… Глазами… И… Что это… Он пропал… Совсем… На всю голову… Навсегда!
А Любовь, обняв их за плечи, кружилась, выписывая узоры, вплетаясь в их устремленные друг к другу глаза, растворяясь в них… и было Ей Хорошо…
Из-за маминого синего халатика появилась любопытная мордашка, с парой точно таких же, как у мамы, оленьих глаз. …
- А меня Настей зовут, а ее Наташа, - девочка ткнула пальцем маме куда-то под ребро, от чего та вздрогнула и издав громкое «И-яй», пятнисто покраснела.
- С - саша, - сдавленным голосом почти прокашлял Карасев, - какое у тебя красивое платье.
- Только у меня один карманчик, а надо два. Мне же надо класть платочек и зеркальце, - оттопырив нижнюю губу, Настя принялась внимательно рассматривать небольшой кармашек, пришитый на грудке платья.
- Настюша, ты кашу кукле сварила? – спокойно, с улыбкой спросила мама,
- А ты приходи ко мне завтра, - ничуть не смущаясь маминого намека, громко и безаппеляционно произнесла Настя, - а я пойду, у меня каша убежит… Она развернулась на пятках и убежала куда-то в комнату.
- Кухню мы с ней купили, игрушечную, тихо сообщила Наташа.
- Фор-р-сунку менять надо, - опустив от смущения глаза, выдавил из себя Карасев - На складе возьму, завтра и поменяю.
- Так это, я завтра, с утра…
Робкий звонок в дверь. Открыли сразу, будто ждали. Пройдя тесную прихожую, вымытый, причесанный и одетый в лучшую свою рубашку, Саша вошел в комнату. Перед ним стояли очаровательные, похожие друг на друга, как две капли воды, сияя потрясающими оленьими глазами две самые любимые женщины в его жизни: Наташа и Настенька…
Карасев протянул сверток Насте:
Девочка убежала в комнату и через минуту вышла оттуда в новом платье, счастливо улыбаясь, рассматривая и поглаживая два отличных кармана, пришитых чуть ниже талии. Из одного был виден край вышитого платочка, а в другом, судя по выглядывающей ручке, точно поместилось зеркальце.
Шмыгнув куда-то в прихожую, она вынесла тапочки мужского вида:
- Пап, ну что же ты без тапочек, дома надо в тапочках ходить… - и она вопросительно посмотрела на маму. Наташа улыбалась… Через, так не к стати, навернувшиеся на глаза, слезы.
Семья Карасевых счастлива и в этом году готовится к серебрянной свадьбе.
Троих дочерей и четырех внучек Александра и Натальи Карасевых легко узнать по оленьим глазам.