Собаченька.⁠⁠

Речь пойдет не о собаке. Не совсем, конечно, о собаке. Но и о собаке тоже.

Еще в школе подобралась у нас веселая компания: 6-7 девчонок. Это были те самые времена, когда в некой стране секса не было, а был "Моральный кодекс...". У каждой из нас были свои таланты - кто-то играл на пианино, гитаре, пел, кто-то и стишата катал и эти стишата хорошо ложились на музыку, кто-то готовил из ничего вкусняхи, кто-то шил, кто-то стриг и ногти красил - зашибись, кто-то учился на круглые пятерки. Так что у нас всегда были хорошие отметки, модные шмотки, красивые прически и маникюр.

Но самая умная и обаятельная наша подруга Янка смертельно боялась собак. До обмороков, оцепенения, до паники. Она боялась даже своих "родных" пекинесов, которых разводила на продажу ее бабушка.

К приключившемуся событию мы уже год, как окончили школу, поступили учиться или работать, и тем желаннее была встреча на дне рождения Светочки.

Светочка жила на окраине города, в частном доме. В тот год ей, отмечавшей свое 18-летие, родители разрешили отметить праздник без них. И что мы сделали первым делом? Правильно, набодались молодым виноградным вином.

Нам было весело, прикольно, мы пели, плясали, дурачились - и да, "мужиков" не привели, все сами, крепким девчачьим коллективом.

А вот и о собаченьке.

Собаченька называлась Воробей и сидела на якорной цепи подле будки, в которую легко поместился бы "запорожец" и ростика был небольшого - всего-то с годовалого теленка. Вопреки мнению, что большие собаки добродушны, Воробей был воплощением вселенского зла и адской ярости. Признавал он только Светочкину мать, и позволял ей забрать ухватом ведерный чугунок, наполнить его едой и подсунуть ему на том же ухвате. На этом благосклонность Воробушка заканчивалась, и он принимался утробно лаять, скалиться и рваться с цепи.

Зачем они его держали - вот фиг знает.

Но ближе к сути.

Где-то ближе к ночи мы хватились Янку. Ее нигде не было. Поискали, поорали, не отзывается. Решили, что она перебрала и ушла домой. Да и мы, изрядно нагрузившись, вскоре уснули.

Утром на улицу нас выманил чей-то тихий плач.

Все верно. По классике жанра, пропавшая Янка спала в будке Воробья. Мало того, что в будке, так он еще ее и нежно обнимал, положив свою лохматую башку ей на плечо.

Всеми богами мы заклинали Янку молчать и дышать пореже.

К пущему нашему ужасу Воробей проснулся, вылез из будки, не обращая на Янку никакого внимания, улегся у входа и продолжил спать.

Янка не подавала из будки никаких признаков жизни.

Мы, на цыпочках, чтоб не разбудить собаченьку, зашли в дом и судорожно искали способ вызволения Янки.

Решили скормить Воробью весь недельный запас вареных курьих голов, хранящихся в погребе на холоде, приправив их всем имеющимся в доме димедролом.

Сказано - сделано.

Собаченька благополучно схомячила угощение и минут через десять спала мертвецким сном.

Янку выудили из будки, идти от страха она не могла, тащили за шиворот, отчистили ее от собачьей шерсти, умыли. Как она оказалась в будке - она не помнила.

Когда страх отступил, на нас напала ржачка, ржали до колик, подвывали, катались по полу, плакали.

И тут Янка, по своему обычаю, изрекла очередную сакральность:

- Да...Верно говорят: не тот пьян, кто упал и не дышит. А тот пьян, кто лежит, и дышыт. Ему собака рыло лижет, а он и видит, и слышит, и не может сказать "кыш"....