Моя Госпожа
Часть II
Когда я учился на третьем курсе, Софья Гольдфельд уже стала преподавателем-ассистентом на нашей кафедре. Благодаря целеустремлённости и связям с университетом Тель-Авива, она уже поучаствовала и продолжала работать в ряде международных экспедиций и раскопок, о которых не приходилось и мечтать даже столичной профессуре. Может быть, поэтому её никогда не покидал бронзовый загар, а обветренные полные губы и огромные чёрные глаза, казалось, хранили в себе тайн несравненно больше, чем все пирамиды Гизы вместе взятые. О стройной спортивной фигуре и упругой девичьей груди мой сокурсник Саня Грищенко как-то вполне прозаично заметил, что на такую «даже у мумии встанет». Не удивительно, что преобладающая часть мужского студенческого и преподавательского коллектива нашего факультета засыпало с мечтою оказаться с юной «расхитительницей гробниц» в какой-то экстремальной и опасной экспедиции, желательно в такой, где впоследствии представиться возможность остаться в одной палатке, и согревать там друг друга теплом своих тел. Моё же увлечение Софочкой носило скорее платонический характер. Чтобы привлечь её внимание и заслужить одобрительный взгляд прекрасных глаз, я готов был выучить весь алфавит шумерской клинописи и наизусть процитировать на санскрите всю «Ригведу», ну или хотя бы избранные части оной…
На пятом курсе обучения чувства к молодой преподавательнице достигли апогея, я приступил к решительным действиям, так как время неумолимо течёт – скоро придётся покинуть стены родного ВУЗа. Выбрав предмет моих воздыханий в качестве научного руководителя дипломной работы, я одним прекрасным днём вложил в листы рукописи выкраденные из университетского ботанического сада лепестки белого сирийского гибискуса, и оставшись с Софьей наедине, с трепетом смотрел, как та, перелистывая страницу за страницей и читая про себя мой нескладный псевдонаучный текст, шевелит прекрасными губами. Где-то на пятой странице лепестки упали на стол, и я, пользуясь временным замешательством, попытался приблизиться и добиться соприкосновения наших губ.
На какое-то счастливое мгновение показалось, что она поддалась моему отчаянному порыву и ответила взаимностью. Однако, очень скоро овладев собой, решительным движением отстранила меня. Ещё какое-то время мы смотрели друг на друга растерянными и смущёнными глазами, пока под строгими преподавательскими очками не развеялась робкая туманная пелена. Оправив блузку и убрав со лба сбившуюся прядь, Софочка произнесла:
– Алексей, я не корю Вас за Ваш поступок. Давайте считать это нелепым и случайным проявлением эмоций и забудем навсегда. Впредь же прошу Вас контролировать себя, и будет намного лучше, если Вы найдёте для себя другого научного руководителя.
Неудачная попытка сближения терзала меня многие ночи, и пребывание в стенах родной „Альма-матер“ превратилось в сущие пытки. Я делал всё, чтобы избегать встречи с Софочкой, и казалось, большинство женского состава нашей кафедры по какому-то «сарафанному радио» уже в курсе этой нелепой постыдной истории и втайне подтрунивает над неудачливым ухажёром. Потом я вообще перестал ходить на занятия. Вместе с поселившейся апатией меня разбила слабость, пропал аппетит, и на без того недлинном брючном ремне пришлось делать новые дырки, чтобы не падали штаны. Потом я и вовсе не выходил на улицу. Встревоженная мать отвезла меня в поликлинику, где терапевт, нащупав вздувшиеся на шее лимфоузлы, направил на кучу обследований.
В итоге я очутился в городском онкологическом центре – месте страшном и безнадёжном, откуда практически не существует выхода даже для такого жизнелюбивого и пышущего молодостью и здоровьем человека, коим я был совсем недавно. Врачи подтвердили не радужные перспективы, сказав, что какие-то редкие генетические мутации в юном организме порою вызывают страшный и неотвратимый недуг, и современная медицина, увы, здесь скорее бессильна. Оставалось возможным лишь паллиативное лечение, которое в лучшем случае лишь продлит и без того недолгое и безрадостное существование в этом мире.
Химиотерапия отняла последние силы, голова стремительно облысела, словно лес после пожара. Как только позволяла возможность, я отпрашивался домой, чтобы из последних сил сесть за клавиатуру компа, и сдувая с неё выпадающие реснички, писать нескладные и пропитанные кладбищенским мраком стихи с целью оставить после себя несколько бледных поэтических искорок на засиженном миллионами графоманов сайте «стихи-точка-ру».
Меж тем, до меня донеслось известие, что трагическая судьба студента Ревякина всколыхнула весь факультет. Выяснилось, что именно Софочка навела по своим каналам справки и, связавшись со знакомыми профессорами из Тель-Авивского Университета, настойчиво запросила консультацию у тамошних медицинских светил. В результате чего какими-то правдами и неправдами был добыт абсолютно новый, ещё экспериментальный, невероятно дорогущий медикамент и полулегальными путями доставлен в наш город. Отечественные специалисты высказали свой ревнивый скепсис по поводу достижений зарубежных коллег, но всё равно соглашались с тем, что если даже оставался один шанс на тысячу, то его не стоит упускать.
Новая терапия окончательно вышибла оставшиеся силы, и я, потеряв всю связь с окружающей действительностью, погрузился даже не на берег, а прямо в холодные и тёмные воды Стикса, где с минуту на минуту ожидал услышать скрип вёсельных уключин паромщика Харона, перевозящего души усопших на другой берег.
Но затем… О, чудо! Мертвенно-холодная вода Стикса неожиданно потеплела и ласковым течением понесла меня в противном от берега мёртвых направлении, где скоро пришло ощущение, что меня, как заснувшего летним сном ребёнка, качают волны доброго и бескрайнего моря вечности.
Тут явилась ОНА и, ласково приобняв за плечи, сказала:
– Мой милый дурачок, ты, наверное, подумал, что Мелисса забыла о тебе и так просто позволит тебе кануть в забытьё? Какая глупость! Ты никогда не был и не будешь покинут. В Софочке течёт моя кровь, и скоро она нам понадобится. Мелисса долго ждала тебя, слишком долго, чтоб забывать об этом за какое-то пустяшное время. Скоро мне будет нужна и твоя помощь, затем мы воссоединимся на века. Ты – мой, и ты – будешь жить. Живи и люби только меня, и скоро услышишь мой зов!
Спустя какое-то неопределённое время я очнулся и увидел высокий белый потолок с паутиной разбегающихся по нему трещин палаты паллиативного онкологического отделения, откуда до сих пор был только один путь - в больничный морг. Ещё тёплый куриный бульон, оставленный потерявшей последние надежды матерью, показался вкуснейшим яством. Внезапно захотелось её пирожков с луком и яйцами, берёзового сока, захотелось запаха весеннего леса и дурманного аромата ландышей.
Прошло несколько недель. Врачи, озадаченно и одновременно радостно покачивая головами, рассматривали идеальные результаты компьютерной томографии и анализы крови. Там не оставалось ни единого намёка на перенесённое смертельное заболевание. На моей голове снова выросли ровные, как газон в городском парке, еще полупрозрачные волосики, а брючный ремень требовал новые дырки, даже чуть подальше прежних.
Я снова вернулся в родной университет. Моим руководителем был назначен недавно приехавший из длительной зарубежной командировки молодой профессор Максим Сергеевич Киреев. Несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте и наличие многих академических регалий Максим стал моим старшим другом. Настоящий краевед, знаток родных мест, он заразил своим энтузиазмом весь наш факультет. Древняя история, по его убеждениям, не обязательно ограничивалась лишь побережьями Тигра, Евфрата и Нила. Вполне вероятно, что здесь, на севере Руси, было тоже нечто достойное внимания, о чём не хотят говорить зарубежные учёные – и это нам всем предстояло доказать. Я же, едва дождавшись таяния снегов, при каждой возможности уходил в леса, сутками бродил по знакомым с детства местам и прислушивался к внутреннему голосу. Однажды у берегов большой реки ноги сами вынесли на мыс, заросший столетним смешанным лесом, сердце усиленно забилось в груди, а над головой пронеслась тень какой-то огромной лесной птицы. Не осталось никаких сомнений – копать надо именно здесь! Убедить в этом Максима было достаточно простым делом, за долгую зиму он порядком подустал от скучной университетской рутины и только мечтал дорваться до полевой археологической работы. К тому же близкое расположение целей экспедиции сулило двойную выгоду – требовался лишь скромный бюджет, а в случае успеха – неутомимых искателей древности ожидала весьма резонансная сенсация для края и всей страны. Ну, и разумеется, такое мероприятие не могло обойтись без Софочки. Она, пожалуй, была единственным человеком, который состоял с профессором Киреевым в более тесных отношениях, нежели я сам. Оказавшись на новом жизненном этапе, я уже пересмотрел отношение к бывшей пассии, меня мало волновали и уже совсем не ранили её отношения с Максимом, даже наоборот – я был благодарен за прошлое отторжение. В противном случае моя судьба, вполне вероятно, сложилась бы иначе.
***
Я прикоснулся тёплой ладонью к холодной крышке саркофага и та, будто считав с папиллярных линий тайный код, пришла в плавное движение. Показалось, что я услышал глубокий вздох облегчения, и воздух палатки наполнился озоновой свежестью, словно здесь только что прошла весенняя гроза. Наклонился и коснулся губами холодных подобно мрамору уст моей богини, тут же почувствовав, как они разомкнулись. Затем наполнил любимую софочкину походную кружку ещё тёплой парной кровью и влил в уста Мелиссе. По бледному лицу моей госпожи ранней зарёй разлился розоватый румянец. После второй кружки распахнулись прекрасные глаза, а после третьей она решительно привстала и, схватив эмалированный таз, жадно допила остатки софочкиной крови. Распрямившись во весь рост, спящая королева неожиданно оказалась на добрую голову выше моих гордых ста восьмидесяти пяти сантиметров. Невероятно статная, красивая и величественная северная богиня, казалось, на самом деле была представительницей какой-то иной, могучей и сверхчеловеческой древней расы. В её безжизненный взгляд постепенно вселились блеск и острота. Окинув благосклонным взором своего спасителя, она повелительно положила мне на плечо блеснувшую перстнями руку и подарила лучезарную улыбку:
– О, мальчик мой, убив любовь земную, ты вечную обрёл!
Затем чуть виновато и просительно промолвила:
– Не утолён ещё мой голод!
Мы вышли из палатки. Я взглядом указал на прикованного наручниками к бамперу нашего университетского УАЗика-буханки профессора Киреева. Тот замычал заклеенным скотчем ртом и забился в бессильных попытках высвободиться. Мелисса несколькими стремительными шагами приблизилась к жертве. Я стыдливо отвёл взгляд, расслышав лишь, как хрустнули кости, разорвалась плоть, и королева несколькими жадными глотками буквально выпила узника, как страдающий от похмелья осушает жестяную банку с холодным пивом.
***
Ещё час назад я задумчиво курил за нашим походным столиком под раскидистым дубом и наблюдал, как на небе одна за другой загораются звёзды. Словно кто-то накрыл нашу Землю большим тёмным покрывалом, скрывая её, как клетку с назойливым попугаем, от дневного света, а теперь тычет сверху спицами, впуская бледные струйки далёкого светила. Максим, подмигнув мне, удалился с расстроенной и чуть захмелевшей Софочкой в свою профессорскую палатку. То, что между ними давно уже были плотские отношения, не могло укрыться от внимательного взгляда. Максима я вполне понимал, это на нашей кафедре он был звездою и кумиром, дома же – отцом двух день и ночь верещавших младенцев и несчастным мужем рано располневшей и опротивевшей напрочь супруги, в глазах которой он являлся скорее всего неудачником по жизни со скудной академической зарплатой. Временный любовник для Софочки – девушки-мечты, которая через пару лет, скорее всего, обосновалась бы на берегу Средиземного моря среди пальм на вилле какого-нибудь состоятельного и успешного прожигателя жизни. Я не упрекал её уже ни в чем, всё, что было в прошлом, кануло в Лету, а вот сейчас решается великий вопрос о том, каким будет будущее нашей планеты. На несколько минут мне предстоит сыграть важную роль в истории человечества и самому войти в вечность. Небольшую, короткую, но очень необходимую роль.
Прекрасной Софочке и умнейшему профессору Максиму Кирееву здесь, увы, остались только функции расходного материала.
Ворвавшись к ним в палатку, я встретил лишь широко распахнутый и недоумевающий взгляд двух пар глаз разгорячённых любовников. Максима я сразу оглушил деревянной киянкой, коей до этого студенты вбивали колышки для палаток. Слегка удивился долгому тонкому звону от удара дерева по академическому лбу и попытался приложить смоченную эфиром тряпку к лицу Софочки. Она неожиданно оказалась упорным и гибким борцом. Провозившись три-четыре минуты, с расцарапанными руками и сбившимся дыханием я таки добился своего – тело молодой учёной бессильно обмякло. Заклеив скотчем уста любовников, приковал Максима наручниками к нашему университетскому УАЗику. Софочку же связал крепким нейлоновым тросиком за ноги и, перекинув его над толстым суком дуба, не без труда подвесил вниз головой, подтянув вверх так, чтобы наши глаза вновь встретились. Немного подождал, пока вся кровь прильёт к голове, и принялся острым лезвием ножа, как фломастером, чертить красную линию на её смуглой шее. Нож дошёл до пульсирующей артерии, и волна алой густой жидкости, брызнув из раны, запачкала мою голубую футболку и затем, превратившись в тугую струю, звонко ударилась о дно заблаговременно подставленного эмалированного тазика. Невольница очнулась от эфирного дурмана и опалила меня ненавидящим и жгучим взглядом бездонных чёрных глаз, несколько раз сильно и отчаянно дёрнулась, как пойманная на блесну щука, но подставленный таз неумолимо наполнялся дымящейся в ночной прохладе живой кровью. Жгучий взгляд гас, словно уголь затухающего костра, а порывы моей пленницы с каждым разом ослабевали. Резкий запах парной крови почему-то напоминал свежескошенную траву.
***
Величаво подняв руку, Мелисса приказала жестом следовать за ней, и решительным шагом направилась прочь от места нашей стоянки. Тёплый ночной ветер играл с её волосами и платьем, а месяц, подсвечивая похотливым янтарным светом, бесстыже таращился на прекрасные бёдра Богини. Нет, пожалуй, это таращился я сам, месяц только, как талантливый художник, выбирал наиболее удачные и выразительные ракурсы. Она шла быстрым шагом, а я, не поспевая за ней, порою был вынужден переходить к коротким перебежкам. Чувства полностью смешались, радость от долгожданной встречи сменилась тревогой и сомнением, всё было настолько сюрреалистичным, что в глубине души зародился страх, что всё происходящее в итоге окажется сном, мороком, вымученным продуктом больной и воспалённой фантазии и скоро закончится каким-то очень банальным образом, а жизнь после этого потеряет всяческий смысл.
– Мелисса! – тревожно окликнул я, – Мелисса, наверняка, мы окружены по периметру, там должны быть другие люди, они вооружены.
Услышав отчаяние и тревогу в моём голосе, она приостановилась, подождав, ласково обняла за плечи:
– Ты сделал, всё, что было надобно свершить, теперь доверься мне, не бойся – нет силы более, способной стать преградой нам!
Словно подтверждая мои опасения, послышался шум колёс, и нас осветили фары притормозившего метрах в пятидесяти уже знакомого мне чёрного Гелендвагена. Подобно хищной пантере, он зафиксировал на нас сияющие злобой глаза, и рыкнув мотором, буквально скакнул ещё метров тридцать в нашу сторону. Из задней двери вывалился полковник. По размашистым движениям, вылезшей из штанов рубахи и всклокоченным волосам стало ясно, что он изрядно пьян. Изо рта извергалась грязная матерная брань:
– Щенок и древняя ведьма, вы как же ж, блять, посмели! Урою вас сейчас! Уе…
Тут я разглядел в руках полковника небольшой чёрный пистолет, который он, неуклюже тыча, направлял в нас и очевидно жал на спусковой крючок, но ничего не происходило. Наконец, сам поняв бессмысленность затеи, раздражённо швырнул в сторону бесполезный кусок железа и визгливо заорал:
– Плохотнюк, Сабиров, мать вашу, раздолбаи! Приказ – огонь на поражение!
Из передних дверей выскочили двое парней, сопровождавших полковника в момент нашей первой встречи, уже без серых пиджаков, в белых рубашках, держа в руках короткие автоматы с массивными толстыми глушителями. Тот, кто, наверное, звался Плохотнюком, целясь в нас, припал на колено, а Сабиров развязно, как фашистский каратель из фильмов, опустил автомат до пояса и, криво усмехнувшись, принялся чертить по нам стволом. «Глушители у автомата действительно эффективные», – подумалось мне, но хотя бы мокрые хлюпанья входящих в тело пуль я должен был услышать. Но ничего не произошло. Вскоре и эта парочка автоматчиков с озадаченным выражением лиц, повернув стволы, стала заглядывать внутрь онемевшего оружия.
– Вы что залипли, мать вашу! Заклинило автоматы? Работаем башкой! Достать холодное оружие, иди, кончай, режь, топчи, души руками! – называвший себя „Яковлевичем“ дядечка стал походить на вконец распсиховавшегося футбольного тренера какой-то лузерской провинциальной команды. Сам, подпрыгивая мячиком и шипя ругательства, добежал до багажника джипа и выудил оттуда короткую сапёрную лопатку. В руках у двоих его подчинённых показались тускло блеснувшие матовой сталью ножи.
– Вперррёд! – кровожадно приказал он, встав с занесённой лопаткой за их спинами.
Я посмотрел на Мелиссу, на её лице не дрогнуло ни единого мускула, она спокойно смотрела на разыгравшуюся сцену, только слегка приподнятые брови и уголки рта выдавали лёгкую ироничную улыбку.
Троица перешла в нерешительное наступление. Их театральными софитами сопровождал свет фар авто. Первые шаги были сделаны весьма вяло, ноги волочились, как у зомби в малобюджетных ужастиках. Метрах в трёх от нас они остановились, неожиданно развернулись лицом друг к другу и вперились взглядами, как будто были незнакомы и не понимали обстоятельств своей встречи. Затем Плохотнюк воткнул свой нож в шею Сабирову, а тот с размахом пырнул своим в живот товарища, оба стали вращать оружие в теле противника, желая нанести больший урон, свободными руками они вполне по-дружески обнялись. На белых рубашках расползлись тяжёлые бордовые пятна.
Бойцы рухнули вниз, не издав ни звука. Оставшийся в одиночестве полковник опустил к земле занесённую для удара сапёрную лопатку и застыл с широко расставленными, чуть подогнутыми в коленях ногами. Затем сделал два неуверенных шага в нашем направлении, откинул оружие и с размаху бухнулся на колени.
– Царица! – прокричал он каким-то дурным юродивым голосом, – прости меня, царица, я – пёс, служить тебе хочу! Отныне лобызать твои я буду ноги!
Он попытался поцеловать кончик остроносого, украшенного каменьями сапога приблизившейся Мелиссы, а когда та брезгливо отдёрнула обувь, распластался перед «царицей» всем телом, посыпая голову дорожной пылью. Вновь поймал руками ускользнувший сапог и поставил себе на голову. Мелисса немедля наступила, перешагнув через него – череп полковника лишь хлипко хрустнул, как раздавленная на асфальте улитка.
– Седлай ту колесницу! – приказала она мне, указав на Гелендваген с распахнутыми дверями.
В этот момент тишину светлеющего предрассветного неба разорвали лопасти трёх вынырнувших из-под крон деревьев низколетящих вертолётов с вытянутыми хищными носами. По-моему, на военном жаргоне их называли «крокодилами», короткие крылья несли тяжёлые пчелиные соты ракет. Нас накрыла волна шума мощных турбин и свист разрубаемого воздуха. Мелисса удостоила их лишь косым раздражённым взглядом, коим смотрят на назойливых мух или ос.
Тут же произошло нечто неожиданное – крутящиеся винты резко остановились, и наступила полная тишина. Какое-то время казалось, что грозные военные машины сами не осознали новой реальности и, споря с законом земного тяготения, на неестественно длинное затянувшееся мгновение застыли в замолчавшем небе. Затем так же медленно и нехотя перевернулись вниз тяжёлыми моторами и попадали, как спелые груши, за кромки высоких елей.
– Не медли! – поторопила меня Мелисса.
Послушно, игнорируя хлопки взрывов от упавших вертолётов, я сел на водительское сидение джипа. Моя спутница расположилась рядом, и мы захлопнули двери. Через лобовое стекло она пристально всмотрелась в небо – где-то в самой выси над горизонтом вспыхнуло, разросшись дымными лучами, второе солнце. Мы оба наблюдали за этим величественным апокалиптическим явлением, пока долетевшая взрывная волна, простучав по крыше дёрном и оторванными сучьями деревьев, слегка подняла и снова осторожно опустила нашу тяжёлую немецкую колесницу.
– Стальная птица не донесла своё яйцо смерти, – прокомментировала Мелисса, как мне показалось, с лёгкой иронией в голосе.
«На борту стратегического бомбардировщика ВКС сдетонировала вакуумная бомба» – я перевёл для себя язык моей госпожи.
– Трогай!
– Как?
Она хлопнула ладонью по передней панели джипа и мотор послушно заурчал. Затем Мелисса вполне заурядно, как заправский пассажир, отодвинула кресло, чтобы вытянуть необыкновенно длинные ноги и чуть откинула спинку.
– Куда?
– Туда, где красная стена с двойным змеиным языком лижет небо, где звёзды красные на пики острых башен насадили!
Гелендваген плавно тронулся, брезгливо объехав трупы, и выбрался на щебневую дорогу, ведущую к ближайшей деревне. Оттуда щербатое асфальтовое покрытие вело напрямую к федеральной трассе М-8 на участке «Ярославль — Москва».