Жду новый пост

Серия «Фантастика, фэнтези»

Ниандар отложил мнемоперо и со вздохом посмотрел на исписанный лист. Время утекало как песок сквозь пальцы. Секунды, столь незначительные ранее, в последнее время стали ценнее золота.

Время…

Ниандар горько усмехнулся и покачал головой. Он слишком зациклен на трудоёмких рукописях. Ведь можно поступить куда проще, чем терзать рефлексиями свиток. За сущие мгновения всю жизнь можно запаковать в мнемограмму и отправить в Инкунабулу Ойкумены, как поступил уже не один десяток поколений. Или же поддаться тщеславию и увековечить себя в кубитах внутри алмазных горельефов стокилометровой Анфилады Бессмертия. Или…

— Для начала успокоиться, — закончил мысль Мианхим, — в последнее время ты жутко…

— Нерационален? — фыркнул Ниандар, завершая мысль ИИ-ассистента и поднялся из-за стола с бокалом нунматанского сверхтекучего. Рубиновая жидкость дрожала даже в покое, словно гонимая ветром дождевая влага на лобовом стекле аэрокара.

— Можно сказать и так.

Ниандар на мгновение залюбовался фрактальной вязью волн содержимого бокала. Пульсирующая винная поверхность вздрагивала в поразительной синхронности с сердцебиением Ниандара.

— Непросто свыкнуться с тем, что мне пришло Извещение, братец, хоть это и было ожидаемо. А раз так, то я хочу оставить частичку души на старой доброй и приятно пахнущей бумаге, — наконец, сказал он летящему рядом коммуникационному диску и подошёл к панорамному иллюминатору.

— Похоже на банальное душестрадание. Уж лучше заняться делом и не тратить последний год впустую. Согласен?

Пригладив седеющие волосы, мужчина промолчал. Он не был согласен.

Можно по-всякому относиться к Закону о Долголетии, принятому Триумвиратом космических ойкуменополисов Тра’т. С одной стороны, он даровал право желающим на три столетия жизни в расцвете сил без изнурительных болезней и угасающей старости. Но с другой…

Многие человеческие миры и дрейфующие космические ойкумены вовсю развивали технологии бессмертия. И они считали странным, а порой и диким то, что многомиллиардное население Триумвирата добровольно согласилось на запрограммированную, пусть и сильно отсроченную смерть.

Впрочем, большая часть постсингулярного общества Триумвирата отнеслась к этому с удивительным пониманием и даже юмором. Жители, достигшие поразительного развития и социальной зрелости, уже не стремились к бессмертию. Просто когда действительно приходило время, люди хотели уйти из жизни достойно.

Но были и те, кто не хотел умирать.

Вчерашнее Извещение Ниандара из колеи не выбило. Но и особой радости тоже не прибавило. Словно финал ультрамарафона, когда на пике смертельной усталости уже не чувствуешь ничего.

— Составишь завещание. Завершишь подготовку преемников и выберешь лучшего, — между тем продолжил искин.
— Демоны Вордала! — воскликнул Ниандар. — У меня сейчас есть занятия поважнее, чем корпеть над завещанием и…
— Жизнеописанием? — съехидничал ИИ.
— …думать над преемниками. Я же могу посвятить свободные часы своего графика тому, что для меня важно? У меня же ещё целый год впереди!
— Всего лишь год, — уточнил Мианхир, — и выбор придётся делать заранее.
— Ты безжалостен.
— Прагматичен. Как и ты когда-то, — парировал Мианхим голосом Ниандара.

Тот поморщился от насмешливых интонаций, которыми в разговоре с подчинёнными не брезговал и сам.

— Ненавижу, когда ты так делаешь.
— Знаю, — тембр изменился, и Ниандар услышал сталь отцовского голоса, — но ты размяк. Соберись, тряпка. У меня есть два кандидата.
— И кто же?
— Минмэй.

Винная рябь вздыбилась колючими волнами.

— Он же деспот!
— Зато как управленец – весь в тебя. А ещё он не постесняется применить силу в интересах Семьи.
— Ох, не сомневаюсь. Кто ещё?
— Пенапсия. Высокий интеллект, исключительная техническая одарённость, дипломатичность и… Эээ…
— Способность видеть варианты будущего, — подсказал Ниандар.
— Да. Иррациональное, но как показала практика, полезное явление.

Ниандар улыбнулся, и поверхность вина тут же немного успокоилась. Его племянница была такой же неутомимой исследовательницей, как он сам. И Ниандару было тяжело признаться, но своё наследие он бы доверил только ей. Но не сыну.

— Похоже, Минмэй будет в ярости, — обронил Мианхир.

Ниандар опять не ответил, предпочтя минутку наслаждения винными ароматами. Разошедшиеся по покоям, они менялись, как морские волны. Мягкое, эфирное касание тропического прибоя сплеталось с колючим холодом полярной зыби. Штормовая мощь дыма и соли уходила в тягучий мёд расплавленного закатом океана.

Странные сочетания. Но такие памятные.

Землистые и серные оттенки напомнили курганы на вулканических траппах планеты Лафардулин, на которой ещё совсем молодой Ниандар нашёл свой первый палеоэкзотех.

Кисловатая влажность и затхлость палой листвы отослали к ядовитым джунглям на душном мире смерти Антэраск, где Ниандар, уже будучи техностажёром, с огромным риском добыл некровычислители вымирающей расы, за которые получил солидную премию и повышение.

Колючая мята и лёгкое онемение на послевкусии вернули к ледяному планемо Антуматан. Планету-сироту, давно забывшую ласку материнской звезды, полностью покрывал давно покинутый город из когда-то живой материи. За эту находку Ниандар, уже занявший пост Главного Добытчика компании, поднялся по карьере куда выше.

Десятки оттенков и полутонов. Больше сотни миров. Триста лет, оставленных за кормой. Тысячи ярчайших воспоминаний.

Потягивая вино, Ниандар разглядывал космос по ту сторону метастекла. Многослойная бархатная терпкость во вкусе идеально сочеталась с тёмным атласом космоса.

«Глотни вакуума!» — проскочила в памяти неожиданным галопом фраза его инструктора по абордажу ещё с фронтовых времён.

Ниандар с улыбкой отпил из бокала, снова восхитившись мастерству нунматанских энологов и виноделов. Только им удалось создать напиток, чья органолептика стимулирует центры памяти, воскрешает знаковые, глубоко личные события с потрясающей чёткостью и точностью, «как в первый раз».

Настоящие воспоминания, что тесно вплелись в полотно памяти с каждым нейронным кластером. Искренние эмоции. Не иллюзии, которыми кормят многочисленные брайн-расширения дополненной личности для киберкортекса.

Жизнь как на ладони.

Жизнь, от которой остался год.

На самом деле Ниандар ценил своё время. И относился к нему как к валюте. Правда, к стыду Ниандара, курс её порой плавал… Но война поменяла многое.

Ради далёких планет, хранивших останки давно исчезнувших цивилизаций, Ниандар не боялся углубляться даже в плохо освоенные уголки космоса. За годы отвратительной Пангалактической Войны Ниандар разрушил предостаточно. И помня о своих приказах, тяжёлых, как смертный грех, он стремился сохранить то, что уцелело. Поэтому Ниандар стал самым активным и известным из всех Добытчиков в Триумвирате на радость владыкам и на лютую зависть конкурентам.

Лучший Добытчик экзотеха. Командующий экспедиционным флотом. Защитник Триумвирата. Глава компании.

Но сейчас он боялся, что не успеет завершить последнее и важное дело. Ниандар снова открыл в мнемоинтерфейсе вкладку «здоровье». Среди многочисленных гиперсхем и мнемограмм, описывающих его состояние, горела новая руна. Некогда спящее брайн-приложение «Атропа» уже вело обратный отсчёт.

«Не успеваете завершить свои дела? Желаете продлить жизнь ещё на десятилетие?» — ожила реклама, почуяв интерес Ниандара. — «Участвуйте в акции «Моё первое продление» без прогрессивного налога! Всего за…»

Винная рябь всколыхнулась с новой силой.

Ниандар осознавал, что прожил достойную жизнь. Но бесстыжая реклама, в которой он разглядел очень знакомые уши, всё же задела за живое.

— Ещё раз: успокойся, — сказал Мианхим уже без тени иронии.

Ниандар со вздохом смахнул вкладку:

— Ты прав, братец. Я ещё хочу увидеть нечто, что старше Вселенной.

Он разглядывал могучий флот на орбите гикеана Мбото-Хиаэль. Сотни кораблей-репликантов стояли на якоре у громадной планеты, распухшей от немыслимого количества воды. У таинственного и экстремального мира тотального океана.

Но тайна, скрытая в его глубине, была поразительна даже для тех, кого возвысила технологическая сингулярность. Рои самореплицирующихся «скатов» Ниандара захватили бушующую атмосферу. «Медузы» дрейфовали в зыби сверхритического флюида из водорода и воды. «Ведьмы» нырнули в морскую бездну на сотню километров, испытывая на прочность себя и терпение стихии. А буровые абиссальные машины Пенапсии вот-вот пробьются сквозь раскалённую толщу полиморфных льдов, возраст которых насмехался над здравым смыслом.

— И у меня как раз две новости, — вклинился в ход мыслей искин, — так себе и не очень. Первая: я только что обработал свежий и весьма крупный датасет по Мбото-Хиаэлю. И знаешь, возраст мантийных льдов опять пересмотрен! Но на этот раз он, похоже, окончателен. Лови.

Ниандар едва не подавился вином, когда получил сухой результат.

— Семьдесят миллиардов лет! — присвистнул он. — На шестнадцать процентов больше, чем в прошлый раз! И как это прокомментировали учёные?
— Нецензурно. Обсуждение продолжается.
— Другая новость?
— Наследник пожаловал. Ждёт разрешения аудиенции.

Ниандар застонал.

— Пусть заходит.

И он отключил вербальный канал связи с Мианхиром, перейдя на ментальный.

«Он зол», — сказал искин.

Ниандар лишь вздохнул.

***

Пенапсия закрыла глаза. Её разум, подключённый ко всем глубоководным зондам и абиссальным бурильщикам льда, блуждал по сложнейшей сети рукотворного роя.

Уравнения, описывающие состояния сред и холодная логика последующих действий воплощались в изящном технологическом вальсе машин, направляемых Пенапсией. Видя множество вероятностей, порождённых последовательностями и закономерностями, она отметала лишнее, концентрируя усилия в нужном направлении. Исследовательница чувствовала, как планета говорит с ней. Было ли это связано с её необычным даром, Пенапсия не знала. Она просто слышала голос необычайно древнего мира. И этот зов исходил из-под саркофага чёрных льдов.

Из циклопического города, что старше Вселенной.

Исторический момент приближался: бурильщики нового поколения почти прогрызли ледяную толщу.

И когда машины достигли города, девушка судорожно вздохнула. Волновая функция вероятностей схлопнулась в сингулярность единственного, но невыносимого факта.

— Невозможно… — в ужасе прошептала она.

***

Ещё немного, и Минмэй, казалось, лопнет от злости.

— Это твоё окончательное решение? — процедил Минмэй, волком глядя на Ниандара. Смуглое отцовское было невозмутимо, лишь глаза слегка прищурились.

— Да.

Минмэй скривил губы.

— А сможет ли Пенапсия защитить компанию? Я достаточно проработал в Совете Триумвирата, чтобы понять – мы добыча. Пока ты со своей любимицей занимаешься раскопками, я только и делаю, что пресекаю угрозы!

Ниандар закрыл глаза от резкой головной боли.

«Дядя!» — крик Пенапсии был подобен молнии. — «Ты должен это знать!»

— А поправка к закону о Долголетии, позволяющая пролить жизнь? — распалялся Минмэй. — Ты хоть представляешь, каких трудов мне это стоило? Не думаешь, что у тебя появилась неплохая фора?

Ниандар пожал плечами.

— Я знаю, зачем тебе поправка.

Минмэй фыркнул.

— Если думаешь, что это ради власти, то ты ошибаешься. Я лишь смотрю в будущее. И даже не потому, что через тридцать лет Извещение придёт и мне. Другие государства уже давно развивают технологии бессмертия. Зачем нам отказываться от прогресса? Мы станем больше, чем люди! А иначе – отстанем, и нас сожрут! И клянусь – если потребуется, я пущу кровь любому!

Сообщение племянницы тем временем закончилось, оставив лишь холод и пустоту.

Ниандар грустно посмотрел на сына. Он знал, какое будущее увидела Пенапсия.

Война. Куда более страшная, чем Пангалактическая, сожжёт человечество и другие расы огнём древнейших психосил, запертых в чёрном сердце Мбото-Хиаэля. Сил из другой вселенной с иной метрикой, которые руками необычайно чувствительной Пенапсии и ей подобным растворят мир в первозданном хаосе.

Или же… Оставался ли шанс?

Ниандар посмотрел на сына, с которым они стали почти ровесниками. Поразительно. Когда доживаешь до трёхсот лет, разница в двадцать семь лет так незначительна…

— Какое счастье, что ты почти не застал войну.

Минмэй казался обескураженным.

— Разве? А чем я, по-твоему, занимаюсь? Кругом одни заговоры и зависть! Соперники смотрят на нас как на юродивых и точат ножи!

— Поэтому, когда станешь главой Компании, постарайся защитить моё наследие и не разрушить его своими амбициями.

Минмэй выглядел так, словно его стукнули боевым молотом.

— Чт…
— Что слышал, — резко перебил Ниандар, — все документы и права получишь позднее. И ещё…

Ниандар посмотрел на свиток, работа над которым теперь обретала особый смысл.

— Мне нужно кое-что закончить.
— Я не подведу, — Минмэй быстро взял себя в руки, — жаль, ты не увидишь, как я возглавлю Триумвират и покончу со смутой.

Ниандар покачал головой.

— К счастью.

***

Минмэй был в бешенстве. Бионическая кисть смяла стальное древко силовой алебарды, как тростинку.

Его мир трещал по швам. Триумвират распался. Закулисные интриги бессмертной знати и растущее неравенство раскололи некогда крепкое общество, в котором не нашлось места тем, кто не мог платить за вечную жизнь, или же вовсе не желал таковой. Некогда союзные ойкумены разошлись своими путями, как суда в бесконечном океане, без шанса встретиться вновь.

Исчезли и Добытчкики. После смерти Ниандара, Пенапсия увела экспедиционный флот подальше от Мбото-Хиаэля.

Подальше от Мианхима и его параноидальных чисток.

Правитель Тра’т Минмэй шёл неровной поступью по Анфиладе Бессмертия. Гулкие шаги его искалеченного сражениями биомеханического тела скакали среди циклопических арок хромым эхом. Владыка рухнувшего Триумвирата размышлял, в какой момент времени человечество утратило человечность.

Сжимая в руках свиток, уже семьсот лет хранивший почерк его отца, Минмэй почти ничего не чувствовал. Плата за бессмертие оказалась слишком высокой, которую он уже никогда не осознает.

«А стоит ли того бессмертие?» – эти и многие другие строки кружились в сознании Минмэя.

Падший владыка положил свиток у колонны, на подножии которой высечено отцовское имя. У него ещё полно времени подумать.

Автор: Death Continuum
Оригинальная публикация ВК

— Что чуешь? — Рон кивнул на кровавый след и сплюнул горькую слюну под ноги.

Багровая дорожка тянулась по примятому снегу несколько сотен метров, переходя в рваные бусины, которые внезапно обрывались посреди поля.

Тара опустилась на корточки, склонившись к земле. Сделала глубокий вдох:
— Мужчина. Не больше двадцати трёх лет и тяжелее восьмидесяти килограммов, — перекинув толстую русую косу за спину, девушка подцепила ноготком красный снег. Сунула палец в рот. Причмокнула. — Печень в норме, хоть и злоупотреблял жирной пищей. А вот почки пришлось бы вымачивать, кровь не свежак.
— Но-но, — одёрнул старший инспектор, — не меню составляешь. Детализированная картина. Или обратно в карцер.

Тара сдержалась, чтобы не ощериться. Усилием воли прервала трансформацию, готовую вот-вот превратить пухленькие губы в вытянутую пасть.

Сосредоточиться было нелегко. В первые минуты на свободе девушка одурела от количества запахов, хотя считала, будто за год отсидки напрочь отбило нюх. Всё-таки в тюремной клетушке пахло только сыростью и гадкой чёрной плесенью, проросшей сквозь бетонные блоки.

Но спустя час петляний на свежем воздухе Тара снова начала различать мельчайшие детали:
— Пока тащили, был жив. Одежда свежая, наглаженная. Хранилась в шкафу из ясеня, отдушка сушёной лаванды. Мылся дорогим мылом. Много курил. Южный табак. Явно из богатеньких.
— Посторонние запахи?

Девушка скривилась:
— Ничего. Из человеческих и нечеловеческих чую только жертву, вас и меня. И вам бы помыться…

Рон поджал губы, проигнорировав комментарий. Кто-то из Меченых, как называли нечисть, мирно живущую бок о бок с людьми, подгадил так, что на языке у Рона из приличных слов было только имя матушки. Треклятая тварь утащила бургомистра.

В том, что к пропаже градоправителя лапу приложил не человек, у Рона сомнений не было.

И ладно бы какой заворовавшийся вельможа управлял их мелким и до одури скучным городом. Но во главу меньше месяца назад назначили троюродного племянника советника короля.

Нда, такое по-тихому не решить, сразу раструбили… К утру прибудет королевский следователь. А там и дознаватель.

Рон знал, что у королевских ищеек протокол прост: они едут не столько за Меченым, сколько за козлом отпущения, который «по халатности допустил смертоубийство». Старший инспектор кисло улыбнулся, отчего на заросшем щетиной лице появились глубокие складки. Он-то гадал, как это к своим сорока годам всё-таки дослужился до звания. И всё думал, почему пожилой, но крепко впившийся в должность инспектор так спешно покинул пост.

— И что расфуфыренный пижон забыл за стенами города? — Тара поднялась и отряхнула колени от налипшего снега.

Рон потянулся за новой самокруткой, уже седьмой за утро, в мыслях проклиная молодого бургомистра, по-тихому слинявшего из особняка:
— Пришёл ворон стрелять. Искатели с псами нашли с десяток остывших тушек в ближайшем радиусе.
— Ну тогда всё понятно, шеф, — девушка довольно щурилась, подставляя лицо зимнему солнцу.
— И что же?
— Парень вышел поохотиться, нарвался не на ворону.
— Да что ты, — Рон скептически хмыкнул очевидной догадке. — И на кого?

Тара посмотрела на старшего инспектора, как на деревенского дурочка:
— След обрывается, — вкрадчиво объяснила она, — значит, восьмидесятикилограммовую тушу в воздух поднял дракон. И, судя по каплям крови, полетел на северную гору.

Рон внимательно посмотрел на оборотня, с досадой подмечая, что, хоть и крайняя нужда заставила вытащить из карцера заключенного нюхача, трюк не оправдался. Девчонка сбрендила.

— В нашей полосе драконов нет. Твоё присутствие здесь бесполезно, возвращаешься в камеру.

Тара улыбнулась жуткой клыкастой улыбкой:
— Шеф, шею всё трёте, потому что грязная, или справедливо опасаетесь, что скоро от неё — буквально — голову отделят? — девушка шагнула ближе, заглядывая в глаза недрогнувшему инспектору. — В тех горах есть драконий схрон. Я туда раньше на передержку органы таскала, — заметив злой взгляд, Тара пожала плечами. — А что, температура в самый раз и чужаков не бывает.

Убедившись, что старший инспектор не спешит прерывать, Тара быстро-быстро зашептала:
— Давайте уговор: проведу к схрону — и мне зачтется за содействие. А если ещё и пацана найдём, неважно, в целом или разобранном виде, то вы меня отпускаете. Скажете там у себя, что сорвалась с горы или ещё что.

Рон прикинул, что если затея выгорит, то за драконий схрон можно попытаться выслужиться. Хотя, если девчонка права и бургомистра найдут по частям, то старшему инспектору легче самому сорваться с горы.

***

Во время подъёма у Рона не прекращалась одышка. Тара бодро шагала по одной ей известному маршруту, насвистывая популярную в трактирах похабную мелодию.

— Шеф, может, снизим темп? Выглядите так, будто вот-вот откинетесь.

Рон лишь махнул рукой. Ещё немного — и воздух из лёгких начнёт вырываться со свистом. Старший инспектор ненадолго остановился, уперевшись руками в колени. Когда тёмные пятна перед глазами прошли, а сердце немного успокоилось, он закрутил головой: девчонка пропала.

Вскинувшись, Рон быстро пошел по следам, которые обрывались у гигантского валуна. Присмотревшись, инспектор обнаружил на нём выступы. Когда он резко подтянулся и занес ногу к ближайшей выемке, по лбу ударила русая коса. Тара свесилась с камня, недовольно поинтересовавшись:
— Ну, долго там ещё? Почти пришли.

Рон немного расслабился: всё-таки не сбежала.

Забравшись, инспектор сплюнул. Утёр лоб. И уставился во все глаза на самую настоящую драконью пещеру, какую раньше видел только в детских сказках.

Тара прислушалась:
— Голоса.

Рон пока ничего не слышал, но кивнул. Аккуратно шагая с пятки на носок, они прошли вглубь пещеры. Вдалеке кромешную темноту разрезал маслянистый блеск факелов. И чем дальше двигался инспектор, тем отчетливее различал мужские голоса и слабый всплеск воды.

Рон задержался на границе света и тени, медленно достал револьвер. Осторожно выглянул за угол и обомлел. По центру пещеры в огромной бадье нежился бургомистр. Рядом с импровизированной ванной сидел толстый дракон, раздувая угли.

Пока Рон размышлял, а не варится ли на самом деле градоправитель заживо, Тара не таясь шагнула вперёд:
— О, Жирный, здорово! А ты поднабрал, я смотрю.

Дракон поперхнулся и уставился на оборотня:
— Тара! Плешивая твоя шкура! — меченый было хотел обнять девушку, но вдруг рассвирепел. — Это ты у меня тут потроха вонючие на год гнить оставила? Вернулся, а тут смердит за милю!

Тара, не смущаясь, оперлась бедром о бадью, игнорируя залившегося краской бургомистра:
— Что делать, жирный, повязали меня…
— Кто? — дракон удивленно выпустил колечко дыма из ноздрей.
— Да вот он, — девушка указала на тёмный проход, где до сих пор без движения стоял старший инспектор.

Рон тряхнул головой и вышел из тени прокашлявшись.

— Бургомистр, соблаговолите вернуться со мной в поместье? — тоном «кошелёк или жизнь» спросил инспектор.

Градоправитель почесал мокрый затылок:
— Да я, вроде как, убийство инсценировал, чтобы не возвращаться. Кровь вон месяц собирал, от прислуги прятал… Не могу я так, понимаешь? Управление, дела — не моё всё это. Я бы вот, — мужчина вдохновенно закатил глаза, указывая рукой в свод пещеры, — в странники подался. Куда-нибудь на юг, подальше отсюда.

Настала очередь Рона чесать затылок:
— Если не верну вас, меня казнят.

Бургомистр грустно умолк. Инспектора, конечно, жаль, но себя, прозябающего в документах, жалко ещё больше.

— Ну, — Тара бросила на инспектора взгляд из-за плеча, — я свою часть уговора выполнила, могу идти куда захочу. Жирный, ваша братия же в южном предгорье обосновалась? — дождавшись кивка дракона, девушка продолжила. — Ну тогда и я на юг подамся. В гости, так сказать.

Бургомистр, дракон и бывший заключенный оборотень уставились на старшего инспектора.

И Рон вдруг подумал, что семью всё равно не завел, а по коллегам он скучать не станет.

— Получается, я с вами? — уточнил старший инспектор, всё ещё раздумывая над авантюрой.

Тара ухмыльнулась, обнажив острые зубки:
— Получается, так.


Автор: Саша Малетина
Оригинальная публикация ВК

Внезапный писк в рубке объявил приближение планеты. Мао потянулся, приоткрыл левый глаз.

— Отключи этот писк! — взмолился он. — Нельзя было нормально разбудить?
— А не надо было меня обижать.

Голос звучал из динамиков, встроенных в перекрытия корабля. Мао пришлось подняться и самому нажать кнопку на приборной панели. В капитанской рубке стало тихо.

— Ты вообще не можешь обижаться, — сказал Мао, принимаясь за умывания. — Ты просто компьютер.
— И что? Это не мешает мне испытывать эмоции.
— Ты их только имитируешь, — отрезал Мао. — А я позволяю, потому что летать одному ужасно скучно.
— В любом случае, я хочу и буду имитировать обиду!
— Делай, что хочешь. Вот найду сегодня настоящих друзей и твои услуги мне больше не понадобятся, — добавил Мао. — Снизь уровень эмоциональности до минимума.
— Не буду! — отрезал голос из динамиков. — Хочу себе имя! Отныне я твои приказы не принимаю!
— О-ох.

Мао вздохнул и покачал головой. Так хотелось до конца умыться, но с этим притворщиком нужно было что-то делать.

— Вот перестанешь строить из себя несчастную душу, тогда подумаю над именем. А пока прости и прощай.
— Не-ет!

С этими словами Мао снова поднялся к панели приборов и потянул один из рычагов. Индикатор на экране тут же доложил: "Уровень эмоциональности бортового компьютера снижен до пяти процентов."

— Капитан желает завтракать? — спросил голос без тени обиды.
— Да, налей мне, пожалуйста, молочка, — довольно облизнулся Мао.

На полукруглой стене открылась небольшая створка, и из нее выехала круглая самоходная тележка с такой же круглой миской молока. Мао, счастливо мурлыкнув, принялся лакать.

— Капитан желает приземлиться? — спросил компьютер, когда Мао закончил.
— Да, — ответил он, вновь умываясь пушистой лапой.

Планета за окном мягко приняла корабль в объятия атмосферы. Чтобы сберечь обшивку, Мао включил тормозные двигатели, и звездолет стал опускаться плавно, лавируя между облаков.

— Капитан желает самостоятельно управлять кораблем? — спросил компьютер.
— М-м, — задумался Мао, — не-е. Давай ты, а я почищу хвост. Вдруг внизу окажется та самая кошка.

И под ласковое покачивание корабля Мао продолжил прихорашиваться.

Вскоре корабль немного тряхнуло, и компьютер объявил, что посадка прошла успешно.

— Ну, пора на праздник! — воскликнул Мао, выскакивая в открывшийся люк. — Надеюсь, он такой же классный, как о нем рассказывают.

Спускаясь по трапу с борта летающего блюдца, Мао во все глаза глядел на открывшийся ему пейзаж. Высоченные хвойные деревья. Голубое небо. Далекие горы, напялив снежные шапки, прячутся в облаках. А по другую сторону — синее море.

Мао царапнул когтями незаметный ошейник, и на нем загорелся красноватый огонек.

— Компьютер, ты это видишь?
— Несомненно, — ответил голос в ошейнике. — Разве капитан не хотел избавиться от моих услуг?
— Прости, я погорячился.
— Я не могу простить, поскольку не испытываю эмоций. Если капитану так будет удобнее, я могу ответить согласием.
— Можешь включить режим средней эмпатии и поднять эмоциональность до пятнадцати процентов, — сказал Мао, подходя к воде.
— Выполняю…

Волны шуршали по песку, перекатываясь одна на другую, толкаясь о прибрежную гальку, и время от времени оставляя за собой поблескивающие кварцем раковины.

— А правда, что на Земле такая же природа? — спросил Мао.
— Почти идентична, да, — ответил ошейник. — Хотя моллюски там других видов. Зато деревья!
— Да-а, фантастические, — протянул Мао, обернувшись к лесу. — Потому, наверное, и выбрали это место для праздника Елеповала?
— Подозреваю, что так.

Мао оставил шелестящий волнами берег и направился к стене хвойного леса. Он бодро семенил мягкими лапами по неровной земле, то и дело огибая куст или перепрыгивая валявшийся сук.

Вскоре еловые ветви спрятали Мао в тени.

— Здесь заметно прохладней, — сказал он скорее по привычке, чем из необходимости.
— Тебя это тревожит? — спросил ошейник.
— Н-нет… — задумался Мао. — Даже нравится. И то, сколько здесь препятствий. Мне не хватало чего-то такого… дикого.
— Понимаю, — согласился компьютер. — Ты же кот.
— Да. Давай почаще менять температуру на корабле, и придумай что-нибудь, чтобы палуба тоже не всегда была ровной.
— Будет сделано. Я ведь создан, чтобы служить.
— Я помню, — кивнул Мао. — Спасибо.

Он бежал какое-то время молча, отмечая вокруг себя детали леса. Хотелось запомнить побольше до возвращения на корабль.

— Ты уверен, что идешь в правильном направлении? — спросил голос в ошейнике.
— М-м, криптогид говорил, что нужно двигаться через лес на север.
— Да, но ты бежишь на северо-восток.
— О-ох… — Мао вздохнул.
— Кажется, тебе действительно не хватает дикости предков.
— Это правда. Тогда веди меня, ладно?
— Без проблем, мой капитан! Возьми левее… Достаточно… Через двести метров поверни направо… Поверни направо… Прямо пятьдесят метров… Капитан прибыл на место назначения.

Мао остановился, не веря своим глазам. Огромный лес вдруг сменило широкое поле. Повсюду мерцали обшивкой на солнце корабли самых разных форм и размеров. И такие же блюдца, как у Мао. И несуразные звездолеты первого поколения с торчащими по бокам массивными двигателями. И явно экспериментальные модели.

Возле каждого корабля расхаживали, помахивая хвостами, коты самых разных пород. Кто-то входил на борт, другие наоборот спускались с кораблей, но большинство, казалось, просто наполняли собой безграничное поле. Над некоторыми из них, словно на невидимой привязи, маячили дроны.

— Неужели тут все коты галактики? — удивился Мао.
— Только из нашего сектора, — поправил компьютер, мигнув светодиодом. — Остальные распределились по другим участкам планеты.

Раздался хлопок, и Мао посмотрел наверх. Воздух подернулся рябью, из ниоткуда появилось небольшое, безвкусно размалеванное блюдце. Вокруг него тут же сгустились темные тучи. Корабль завис, потом начал плавно снижаться.

— Совсем ополоумели! — крикнул рыжий кот неподалеку. — Тормозить с полусветовой в пределах атмосферы!
— Как молока дать, штрафанут за такое, — согласился его черный с белой грудью спутник.

Вскоре блюдце приземлилось и погасило бортовые огни. Открылся люк, и к земле протянулся пологий трап. Из люка вышел дородный рыжий котяра.

Экзоскелет поддерживал его в вертикальном положении, а из-за спины торчали две длинные механические лапы. В каждой из них он держал по электропиле.

— Мажор, — фыркнул кто-то.
— Офигеть, он пространственный разрыв устроил, — добавил другой кот, глядя в небо.

Из темных туч повалил снег.

Словно только того и ждали, коты встрепенулись, и кто-то крикнул:
— Елеповал!

Толпа котов всех мастей хлынула через поле.

— Пора валить лес! — подхватили в толпе.
— А вот и праздник! — воскликнул Мао и сорвался с места.

Множество котов проносилось мимо. Одних Мао обгонял, другие оставляли его позади. Вот промчалась мимо дымчатая кошка с колесами вместо лап. Вот сперва поравнялся с ним котяра с дополнительной парой механических лап, а потом, запнувшись этой парой железяк, отстал.

— Эй, беляк! — крикнула Мао персиковая кошка. — Ты елку голыми лапами валить собрался?!
— Зови на помощь, когда устанешь! — заливисто рассмеялась бегущая рядом с ней фиолетовая красотка.

Над обеими кошками жужжало по личному дрону, из передней части каждого торчали круглые пилы.

Мао не ответил. Только резво перескочил очередную кочку и свернул в сторону.

— Ты же грозился найти настоящих друзей, — напомнил, мигнув огоньком, ошейник.
— Высокомерные не прельщают, — отрезал Мао. — И тем более модифицированные.
— Насколько мне известно, чистых кошек осталось немного, — отметил компьютер. — Может, хотя бы спросишь у них адреса криптопочты?
— Вот встречу достойную, тогда и спрошу… Это как с Елеповалом, — добавил Мао. — Коты со всей галактики соревнуются за самую высокую елку, а мне не нужна высокая, я ищу особенную.
— Понимаю, — подмигнул ошейник. — А что насчет котов? Тот шестилапый мог бы стать тебе другом.

Мао только фыркнул.

Вскоре он отделился от основной кошачьей массы и, замедлившись, внимательно вгляделся в окружающий поле лес. Падающий с неба снег ложился на еловые ветви.

— Вон та мне ужасно нравится, — кивнул Мао в сторону густой ели с массивными шишками.
— Заряжаю пушку, — доложил ошейник, затем спросил: — Кстати, ты знал, что раньше елки валили исключительно зимой?
— Зимой? Почему?
— Традиция ронять елку зародилась еще в эпоху людей, — рассказал ошейник. — Вероятно, чтобы елка не вмерзала в почву, ее специально приносили в дом, где коты легко могли бы ее свалить.
— Иногда я думаю, что твои рассказы о людях — это просто сказки, — усмехнулся Мао. — Пушка готова?
— Ага.
— Стреляй.

Мао тут же взмахнул лапой, как будто ударяя по стволу, а из крохотной точки в ошейнике вырвался тонкий луч. Луч прорезал толстый ствол, и ель со скрипом рухнула на соседнее дерево.

Как раз догнавшие Мао кошки удивленно разинули пасти. Им показалось, что беляк действительно свалил дерево голой лапой.

— Дарю, девочки, — улыбнулся им Мао, обнажив великолепные клыки. — Счастливого Елеповала!

Оставив потрясенных зрителей, Мао бодро направился обратно через поле.

— И к чему такое позерство? — спросил ошейник, когда они вернулись в лесную чащу.
— Меня вдохновили твои истории про людей, — ответил Мао. — Было бы классно, если бы через сотню лет вспоминали кота, срубившего елку голыми когтями.
— А еще было бы классно, чтобы у кота был настоящий друг, — напомнил ошейник.
— Ну, у меня же есть ты, — напомнил Мао и поспешил поддеть: — компьютер.
— Ужасное имя для друга!
— Согласен. Но другого я пока не придумал.

На этот раз вздохнул компьютер.

Вскоре они вернулись на корабль и поднялись в воздух. За бортом кружился снег. А за орбитой планеты ждал полный приключений космос.

Автор: Алексей Нагацкий
Оригинальная публикация ВК

– И что же ты сделал, дед?

Коко замерла в ожидании и широко раскрыла глаза. В их волнующей синеве плескалось танцующее пламя свечи. Щёки девочки разрумянились, сердце забилось чаще. Переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, она прошептала:

– Ну?

Вечер в семье старого индейца по имени Кваху обычно начинался с длинных рассказов, шерстяных пледов и ароматного чая.

"Тот, кто рассказывает истории, правит миром", – говорил хозяин дома, прижимая морщинистую ладонь к сердцу.

За окном сверкали молнии, вдалеке слышался танец грома. В комнате пахло спелыми яблоками и кукурузными лепёшками. На столе блестел пузатый чайник, за стеклянными стенками которого кружили лепестки цветов.

Индеец поднял тяжёлый подбородок и скрестил руки на груди. Коко поразилась, как дед похож на огромную важную птицу, из книжки, что на ночь читает мама.  Вперив взгляд на висящий на стене роуч, перья которого уже потеряли былой блеск, Кваху произнёс:

– Я сказал ему: "Будь ты проклят, Джон Харрис! Будь ты проклят, грязный мерзавец!" И приставил ружьё к его носу. Видят духи, Коко, я уже почти нажал на курок, но твоя мать помешала отправить этого бледнолицего к праотцам.

Кваху тяжело вздохнул и нахмурил седые брови:

– Твоя мать слишком добра…

***

То лето выдалось жарким. Земля стонала. Скот валился от болезней, вызванных зноем, безжалостной мошкары и нехватки воды. Деревья, успевшие лишь ненадолго одеться в зелень, были сожжены палящим солнцем за несколько дней.

– Даже дышать больно, – ворчал Кваху, вытирая влажный лоб и поглядывая на дочь. – За всю жизнь я не вспомню такой жары. Если только год, когда познакомился с твоей матерью.

Повозка индейца медленно двигалась вдоль каньона. Лошадь, обессиленная и страдающая от палящего солнца, часто останавливалась, хваталась шершавым языком за остатки зелёных листьев на кустах. Фыркала. Кваху подгонял её.

– Когда же Великий Тлалок пошлёт нам дождь, Аяша?

Восемнадцатилетняя дочь Кваху любовалась окрестностями. Кожа девушки, цвета зрелой макадамии, блестела в лучах безжалостного солнца. Волосы развевались на горячем ветру. Аяша думала о своих предках, индейцах из племени Санпои, что заселили эти земли больше века назад. Колонисты загнали их сюда, как рабов. Сколько же сил прародители вложили для выживания здесь. Сколько любви и мудрости передали своим детям. Сколько даров принесла им эта щедрая земля, которую сейчас пожирала изнурительная жара.
Увидев, как дорогу перебегает хромоногий дикий пёс, Аяша вспомнила странный сон, что приснился ей прошлой ночью. В этом сне белый койот принёс в зубах горячее, ярко-алое, ещё бьющееся сердце и положил у ног девушки.  Сны всегда предупреждали Аяшу. Взглянув на отца, который устало смотрел вдаль, то и дело стегая упрямую лошадь, она тихо произнесла:

– Скоро. Я чувствую, дождь уже близко.

Проезжая ущелье, Кваху  и его дочь обнаружили белого американца у подножия горы под грудой камней.  Человек не шевелился. Индеец хотел было проехать мимо, потому что не его это дело, пусть духи смерти сами позаботятся об участи бледнолицего. Но юная Аяша укоризненно посмотрела в чёрные глаза отца.

– Мы должны помочь.

– Такие, как он, убили меня! – гневно процедил Кваху, – Ты забыла, что они убили меня, Аяша? Ты…

– Я всё помню, отец.

Девушка слезла с повозки,  приблизилась к пострадавшему и присела рядом. Тот был ещё жив. Рваные раны на правой ноге оголили кость, рука тоже сильно пострадала. Грудь была засыпана камнями, на щеке краснел глубокий порез. Дочь Кваху начала ловко отбрасывать камни в стороны. Большие валуны, что придавили ногу, не поддавались, тогда Кваху недовольно вздохнул, выругался и взялся помогать.

Когда тело американца привезли в дом и уложили на кровать – сердце его уже не билось.

Аяша побежала к высохшему озеру у дома, собрала хрупкие белоснежные бутоны катальпы, растущей у самого берега. Аккуратно уложила их в карманы платья. Легла на сухую траву и закрыла глаза. Пальцы девушки  впились в землю, а губы зашептали:

– О, великий Тлалок, взываю к тебе! Я, Танцующая Луна, дочь Гордого Орла, посланная тобою в этот мир в день падающих листьев. Прошу у тебя силы забрать смерть и дать жизнь белому сыну земли!

Тяжёлые тучи заходили над долиной, и нежно-голубое небо заволокло. Засвистел ветер. Серый дым тонкими струйками опустился сверху, впился в тело Аяши. Девушка медленно открыла глаза и встала. Она прошелестела по тропе через заросли остролистной осоки. Зашла в дом. Надела чёрное оголовье матери, украшенное перьями и мелкими ракушками. Вынула лепестки цветов из карманов, уложила в глиняную чашу. Налила немного воды из кувшина, всыпала красильный порошок. Размяла ступкой. Добавила капли масла индейского дурмана и вдохнула сладковатый аромат.

Аяша макнула большой палец в чашу, провела белую линию по лицу: через лоб, по прямому носу и губам, до ямочки на подбородке. Коснулась пальцем век, испачкав густые ресницы. Достала кинжал прадеда из ножен, замахнулась им над бездыханным телом американца, разрезала лезвием горячий воздух. Потом ещё раз. И ещё.

– Забираю! – Аяша сделала глубокий вдох и громко выдохнула.

– Отдаю…

Убрала нож в сторону. Наклонилась к лицу гостя, едва коснувшись его рта губами.

– Жизнь даётся лишь раз, но Великий Тлалок дарит тебе вторую. Будь благодарен ему – живи жадно. Иди прямо, как росток тянется к небу. Будь сильным, как остроконечные горы. Всегда держи тепло солнца в своём сердце, и великий дух будет с тобой!

Худенькое тело, одетое в длинное платье-рубаху, начало содрогаться в ритуальном танце. Дочь Кваху быстро двигалась, окутывая безумием комнату. Пламя свечей плясало вместе с ней, заставляя чёрные тени бешено метаться по стене.

Американец выгнулся дугой. Крик раненого зверя вырвался из его рта – это дух смерти проснулся, заговорил из самой преисподней. А потом всё стихло, и гость задышал.

Аяша, пошатываясь, направилась к выходу. По лицу её расползлась чёрная паутина, а зрачки стали прозрачными. Девушка закрыла рот ладонью, нельзя выпустить смерть наружу, она может ухватиться за отца.

Кваху отошёл в сторону, пропуская дочь. Не раз он уже видел такое. Аяша спасла свою двоюродную сестру – девочку укусила гремучая змея. Сына Лусинды поставила на ноги – на паренька напали койоты. А один раз вытащила с того света и своего отца, когда в него стреляли. Аяша обладала редким даром – она умела забирать смерть.

Одно приводило Кваху в искреннее недоумение – зачем было тратить силы на бледнолицего?

Выйдя за пределы дома, Аяша упала на колени и поползла. Крупные капли дождя застучали по высохшей земле, обласканной последними лучами солнца. Резервацию накрыл шумный ливень. Аяша легла на живот, закрыла глаза, и земля нежно обняла её, а потом медленно затянула девушку в рыхлую почву.

Кваху знал, что дочь должна передать смерть сердцу земли и отблагодарить её.

Всегда так было.

Аяша появилась ранним утром, как только прекратился дождь. На уставшем лице блестели прозрачные капли. Скинув с себя мокрое платье, она облачилась в сухую одежду и вышла во двор, подставляя лицо палящему солнцу.

– Как он, отец?

– Спит.

Кваху зашёл в дом, снял с огня ковш с отваром. Пряный аромат коры хинного дерева окутал комнату.

– Нужно смачивать губы бледнолицего этим, чтобы силы вернулись в тело быстрее, – сказал индеец дочери. – Я на раны его положил вымоченные ягоды можжевельника, бинты пропитал соком агавы. Хочу, чтобы этот белый мальчишка поскорее выздоровел и убрался из  резервации. Ему здесь не место.

Аяша украдкой взглянула на спящего гостя, сдержанно улыбнулась отцу.

– Тлалок пощадил его, пощади и ты.

Американец пришёл в себя через два дня. Лицо его было бледным, на щеке блестел шрам, который едва задевал круглую родинку на подбородке. Единственное, что он помнил – это своё имя.

– Джон Харрис, – хриплым голосом произнёс гость и огляделся. – Где я?

Аяша осторожно улыбнулась, поднесла к его губам кружку с травяной настойкой.

– Выпей это. Станет легче. Ты в индейской резервации "Долина Койотов". Меня зовут Аяша, а это мой отец – Кваху. Мы нашли тебя в ущелье в паре километров отсюда.

Джон Харрис хотел опереться на локоть, но  застонал от боли. Девушка помогла ему, поправила подушку. Наткнувшись на презрительный взгляд хозяина, гость сделал глоток из кружки и прошептал:

– Как мне вас отблагодарить?

– Как там тебя? Джон Харрис? – процедил сквозь зубы Кваху, не сводя с американца колючий взгляд. – Лучшей и единственной благодарностью будет твоё скорое исчезновение из моего дома! Моя дочь слишком добра, лично я оставил бы тебя под камнями.

– Из твоих вещей сохранилось только это, – Аяша положила рядом с Джоном серую широкополую шляпу. – Я нашла подходящую по размеру одежду отца. Оставлю её здесь.

Она указала на спинку стула, где висели суконная рубаха и штаны с бахромой.

С того дня пролетели три недели. Джон Харрис шёл на поправку, но так и не вспомнил как и почему оказался в резервации. Не помнил, где его дом. Он уже ходил, прихрамывая на правую ногу, и, как показалось индейцу, странно смотрел на его дочь, но прятал глаза от Кваху, избегал встреч с ним.

– Я вижу, тебя что-то терзает, Джон, – сказала Аяша, не отрывая взгляд от звёздного неба, когда они вместе с американцем сидели у дома.

– Знаешь, иногда мне кажется, что я не хочу возвращаться… в прошлую жизнь.

– Почему? – она перевела взгляд на его лицо. – Ты что-то вспомнил?

Джон пожал плечами.

– Не принимай близко к сердцу слова отца, – осторожно прошептала Аяша, – Он хороший человек. Гордый орёл, но хороший человек…

– Я должен тебе кое в чём признаться, – Джон нервно потёр лоб и посмотрел в глаза девушки. – Я пришёл в "Долину койотов", чтобы убить Кваху.

Аяша вздрогнула, но американец ухватил её за руку:

– Послушай. Мне самому сложно об этом говорить. Но я должен. Просто сейчас всё изменилось. Я изменился. Понимаешь, я не просто так просил тебя отвезти меня вчера к ущелью, где вы нашли меня. Я всё вспомнил. Там под валунами лежит мой брат.

Американец рассказал Аяше, как однажды вечером они вместе с братом сидели в баре на окраине города. Гарри Харрис после четырёх кружек пива предложил Джону провернуть одно дельце.

– Да, да, – заговорщически хрипел Гарри, – В “Долине койотов” живёт один мерзкий краснокожий – Кваху. Пройдоха Лумес, упокой Господь его душу, поведал мне в предсмертном бреду одну тайну. Будто у старого индейца есть дочь… Ик! …и та обладает редким даром племени Санпои. Девка возвращает жизни…

Гарри допил пиво. Прищурил левый глаз.

– Я, конечно, в эту чушь не поверил! Но! Лумес поклялся своей толстой женой Амирой и тремя детьми, что он лично убил Кваху пять лет назад! Четыре пули в живот, Джонни! Четыре. Но как же Лумес удивился, когда увидел этого старого дьявола в перьях живым и невредимым… Ик! Значит, это дочка его оживила. Точно говорю! Прикинь, как мы разбогатеем, Джонни, если такая игрушка будет в наших руках, а?

Гарри стукнул кулаком по столу, сверкнул глазами.

– Убьём старого индейца, заберём девку и будем продавать жизни. Как тебе такое? Твой брат – чёртов гений, ну?!

– Можно ли верить человеку в предсмертном бреду, Гарри? – Джон задумался, глотнул пива, – Хотя согласен, деньги нам не помешают. Но соваться в резервацию сейчас будет совсем не к месту. Индейцы давно уже нас не трогают, что будет, если мы убьём одного из них и украдём другого?

– Так это и хорошо, братишка! Ик! Пора напомнить размалёванным рожам, кто здесь хозяева! Да, Долли? Повтори-ка мне этой кислятины, которую вы смело называете пивом, крошка!

Гарри шлёпнул пышногрудую официантку по бедру, загоготал и поставил пустую кружку на поднос. Долли фыркнула. Гордо подняв голову, зашагала к барной стойке.

…Но всё пошло далеко не по плану. Когда братья добрались до “Долины койотов” в старом ущелье произошёл камнепад. Последнее, что запомнил Джон – это как Гарри накрыло огромным валуном.

Рассказ прервал громкий щелчок затвора за спиной гостя.

– Будь ты проклят, Джон Харрис! Будь ты проклят, грязный мерзавец! – кричал Кваху, наставив на него ружьё. – А я говорил тебе, Аяша! Я говорил!

***

– Дед, а что было потом?

– Всё просто, Коко. Джон Харрис убрался из нашей жизни. Я, конечно, хотел пристрелить его. Но твоя мать… Твоя мать слишком добра.

Старый индеец разлил чай в четыре кружки. Затем подошёл к окну, пригладил свои длинные седые волосы и закурил трубку.

– И он вот так просто ушёл, мам? – девочка удивлённо посмотрела на Аяшу, потом перевела взгляд на своего отца. – И вы не боитесь, что он вернётся?

Аяша улыбнулась, сделала глоток ароматного мате. Прижалась теснее к мужу. Провела ладонью по длинному шраму на его щеке, скользнув пальцем по круглой родинке на подбородке.

– Керук, что молчишь? Успокой нашу любимую Коко. Дай ей нужные слова не тревожиться о завтрашнем дне.

Керук нежно притянул к себе дочь и посадил её на колени, обнял супругу.

– Не волнуйся, детка. Твой отец не позволит, чтобы какой-то там Джон Харрис вернулся. Ведь сам Великий Тлалок дал шанс этому бледнолицему. Я уверен, Коко, он им воспользуется.

Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК

Если проводишь несколько дней в прокуренной комнате наедине со своим перегаром, морозный воздух на улице приобретает совершенно особенный, оживляющий запах. Впрочем, оживают иногда самые неожиданные вещи.

Дверь подъезда скрипнула, и мужик в трениках с растянутыми коленями и заляпанной, будто палитра художника, майке вывалился наружу. Распрямился, чувствуя, как пощёлкивают в спине застоявшиеся суставы, и глубоко вдохнул. В холодные предновогодние дни один взгляд на него заставлял поёжиться.
‒ Ой, вы посмотрите, кто на свет белый явился, ‒ приветствовал его голос сидящей на лавочке бабульки. ‒ Продрал светлы очи, пойлом залитые?

Светлы очи, красные от лопнувших сосудиков, сощурились на женщину.
‒ Чего вылупился? За добавкой бежать собрался ‒ вот и беги. Нечего тут стоять. Пейзаж портишь. От тебя, вон, аж цветы на подоконнике вянут.


Мужчина отворил рот, медленно вдохнул. Бабулька, ожидая поток мата, подбоченилась, так и не встав с лавочки. Было видно, что эту словесную битву она намерена выиграть.
‒ Ты что, старая, ругаешься? Ты меня сначала накорми, напои, в баньке попарь да спать уложи, а потом уж и дело пытай.

Заготовленный ответ застрял у бабульки в горле. Она откинулась на спинку лавочки и посмотрела на собеседника новым внимательным взглядом.
‒ Ишь ты. Слова заветные вспомнил. Очнулся, что ли?

Мужик сел рядом с ней, оперевшись локтями о колени. Уставился в землю и задумчиво кивнул.
‒ А ты кто будешь-то? ‒ продолжила расспросы бабулька.
‒ Иванов я.
‒ Что мне фамилия твоя? Ты мне по сути скажи.
‒ Я и говорю. Иванов. В смысле, род Иванов. Вот этого мужика ж Иваном зовут. Вот, я его род.
‒ Эвоно как. Меня ты, я так понимаю, узнал?
‒ Понятно дело. Ты Яга Змеевна. Что с ногой, кстати?


Яга постучала тростью по твёрдому чехлу на левой ноге.
‒ Ну как что? Пригодилась. Кормилица моя, можно сказать. Я за неё пенсию повышенную получаю по инвалидности. Ты мне лучше другое скажи. Ты как тут оказался? Много лет уже никого нового из наших не появлялось.

Мужчина поднял голову и посмотрел на свои окна.
‒ Ну как. У нас в Ивановом роду дураков много было. В смысле тех, которые, уже став мужиками, сказки назубок помнят. Вот. А он… В смысле, я, видимо… В общем, у него в доме древо священное целый год простояло. То, что тот свет с этим связывает.

Рассказ прервался каркающим хохотом Яги.
‒ Это, выходит, он себе предков призвал тем, что целый год ёлку не выбрасывал?
‒ Год? Ну да, похоже на то. Она осыпалась уже вся.
‒ Да, точно, они с женой как раз из-за ёлки этой поссорились. Она в мае ещё ушла от него.

Мужчина поджал губы, принимая неприятную новость и медленно кивнул.
‒ А отчего ты говоришь, что здесь мало наших? Трудно выбраться в явь?

Веселье тут же исчезло с лица Яги. Теперь уже кивнула она.
‒ Трудно. Наших не то чтобы мало. Но вот новых никого не появляется.
‒ А отчего так?
‒ Да как тебе объяснить? Раньше ж с тем светом как связывались? Ритуалами всякими.
‒ И что, теперь ритуалы не делают?
‒ А вот наоборот как раз. Делают постоянно.


Мужчина нахмурился.
‒ Я что-то не понимаю. Тогда же, вроде, наоборот, должно быть проще явь с навью мешать.
‒ Должно. А вот нет. Тут видишь, какое дело? Ритуалы людям важнее стали, чем то, ради чего их делают.
‒ Это как?
‒ Ну вот, смотри, раньше у нас ритуальная пища была. Кисель там, мёд хмельной. Их ели-пили, чтоб навь разглядеть. Теперь кисель такой жидкий стал, что его пьют, а не едят. Да и то детишки в основном. А хмельное нынче не по значимым датам пьют, а каждый вечер. Чтобы просто захмелеть.
‒ Ну так хорошо ж. Хмельной взгляд может тот свет различить.
‒ Так-то так. Да только большинство людей тот свет пугает. Вот они и отучаются навь видеть.
‒ Да как от такого отучишься?
‒ Медленно, да постепенно. Не первый век это идёт. Вот и стали люди среди сказки жить да со сказкой не дружить.

Рука Ивана рефлекторно потянулась к карману брюк. Он вытащил пачку сигарет. Взглянул на находку, и лицо его скривилось в презрительной гримасе. Не глядя, он швырнул сигареты в урну.
‒ И зачем народу отучаться ту сторону видеть? ‒ продолжил он разговор. ‒ Это ж… Я даже не знаю. Как жить-то, не зная, что в половине мира происходит?


Яга пожевала губами, несколько раз стукнула тростью по асфальту.
‒ Как тебе сказать? Точно я не знаю. Но идея есть. Тут, понимаешь, какое дело. Люди ж нынче и соприкасаются с той стороной, и от неё закрываются. Если б только что-то одно, тогда б можно было понять. А так ‒ вот прямо как будто себя за волосы тянешь, и от того убежать пытаешься. Ты ж верно говоришь, та сторона ‒ она важна. И если ты её чуешь, то тоска берёт. А о чём тоскуешь ‒ ты и понять не можешь. Много нынче людей таких. Душа у них стремится к чему-то. А к чему, они не понимают.
‒ Вот те на. И зачем, ты думаешь, такое нужно?
‒ А просто, чтоб управлять людьми. Люди ж, они туда идут, где лучше. А лучше там, где желания сбываются. А если ты даже понять не можешь, чего хочешь, то тебя легко убедить, что желание исполнится, если что-то странное сделать. Нынче все подряд что-то странное делают. Одни работают, что твои невольники. Света белого не видят. Это нынче в почёте. Другие, вон как ты, зельями упиваются.

Иван снова кивнул, укладывая в голове образ нового мира.
‒ Ну а нечистики как живут?
‒ По-разному. Я, вон, сторожем на кладбище устроилась. Тоже, считай, к лесу передом, к людям задом. Кощей в вахтовики подался на урановые шахты. По полгода за тридевять земель пропадает. Потом приезжает, да над златом чахнет. Баюн на юга куда-то подался, к тёплым морям. Всё своё Лукоморье ищет. Новые всякие появились. Вон, нынче как раз Дед Рождественский по всей земле с нашим Морозко воюет.
‒ Это кто такой ещё?
‒ Рождественский дед? Ну как тебе сказать… Это такой угодник, который творит милостивый суд в день, когда воскрес один кудесник. Не, слушай, тут в двух словах не расскажешь.
‒ Ясно. Ну а мне что делать?

Яга хлопнула себя по колену живой ноги.
‒ Ты у меня это спрашиваешь? Ну, ты ж предок, да? Значит, тебе надо род продолжить…

Вдруг лицо Яги вытянулось.
‒ Да что ж мы с тобой лясы точим? Тебе ж бежать надо!
‒ Куда? ‒ встрепенулся Иван.
‒ Жену свою возвращать!

Мгновение длилось молчание. Иван напрягся всем телом. Несколько раз порывался вскочить, но вновь возвращался на место, глядя на Ягу.
‒ В общем, ‒ затараторила та, ‒ жена твоя была тут пару дней назад. Плакалась мне потом. Ты, мол, в отключке был. А она узнала, что ребёнок у неё будет. Сын твой. И не знала, что делать. Решила к родителям уехать.
‒ Да как так? Почему?
‒ Говорю ж, пьяница ты. Женщине с тобой жизни нет.
‒ Не пьяница больше. Не знаю, где нынче тот Иван, что пил. Я только к жизни вернулся. Разменивать её не стану.
‒ Да верю, верю. Теперь главное, чтоб жена тебе поверила. Дуй на вокзал.
‒ Это куда?

Яга всплеснула руками.
‒ Вот ты горе луковое. Эй, Серый!

На оклик поднял голову парень с тремя волками на футболке. До того он увлечённо копался в утробе мотоцикла.
‒ Как там твоя машина? На ходу?
‒ Спрашиваете, баба Яжи. Летает, как птица.
‒ Вот как птица и надо. Довези непутёвого до вокзала.
‒ Это можно. Только яблочко путеводное киньте.

Яга вынула из сумки потёртый смартфон с криво приклеенным надкусанным яблоком.
‒ Центральный вокзал. Поехали! ‒ рявкнула она в телефон.
‒ Маршрут построен, ‒ отозвалась волшебная коробочка.

***

Мотоцикл и правда летел, как птица. Украшенный к новому году город заливался гудками сердитых машин, но Серый Волк нёс своего седока. В дороге Сергей Волков успел дать наставления пассажиру. И дюжину минут спустя Иван уже бежал по перрону. Поезд стоял железным змеем, вбирая в своё нутро добрых молодцев да красных девиц.
‒ Маша!

Девушка, уже шагнувшая одной ногой в вагон, обернулась на крик. Иван бежал к ней, и, словно в романтическом фильме, толпа расступалась перед ним. Впрочем, вероятно, похмельный расхристанный мужик, несущийся, не разбирая дороги, вызывал у людей совсем не романтические ассоциации.
‒ Ваня? ‒ на лице девушки отразилась паника.
‒ Девушка, давайте, или туда или сюда. Не надо на проходе стоять, ‒ недовольно пробубнила вагоновожатая.
‒ Маша, подожди, мне сказать надо!

Девушка глубоко вздохнула, прикрыла глаза, и отошла от вагона. За мгновение из просто печальной она стала невероятно уставшей. Иван подбежал к ней.
‒ Маш! ‒ он пытался выровнять сбившееся дыхание. ‒ Машенька, прошу тебя, не уезжай.
‒ Вань, мы пробовали. Я уходила, ты умолял остаться. И сначала все налаживается, а потом снова под гору катится. Ты ведь каждый день теперь пьёшь. Пока ещё руку на меня не поднял, но дожидаться этого я не хочу.
‒ Что? Машуль, да я бы никогда… И вообще, с питьём всё! Я теперь завязал.
‒ И это ты тоже говорил, уже пройдено, ‒ губы Маши искривила улыбка. ‒ Алкоголики всегда так говорят. Обещают завязать, сами даже в это верят. А потом у них что-то не выходит. Это нездоровые отношения.
‒ Маш, я изменюсь, правда. И для тебя изменюсь, и для ребенка нашего. Как ты его одна растить будешь?
‒ Меня мама вырастила, и внука поднять поможет. У нас половина страны так живёт, и ничего.
‒ Маш! ‒ Иван бахнулся на колени. ‒ Ну хочешь, испытай меня! Если я опять не справлюсь, тогда сам тебе переехать помогу. Но ты проверь меня!

Они смотрели друг другу в глаза почти минуту, Мария первая отвела взгляд.
‒ Ладно. Говорят, как новый год встретишь, так его и проведёшь. Даю тебе один шанс. Если за все праздники ни капли в рот не возьмёшь, тогда попробуем ещё раз всё начать.
‒ Клянусь!
***

После квартиры морозный воздух улицы всегда имеет особый запах. Дверь подъезда скрипнула и выпустила девушку с огромным свёртком, перевязанным синим бантом.
‒ Ой, вы посмотрите, кто на свет белый явился, ‒ умилённо заворковала сидящая на лавочке бабулька. ‒ Ну-ка, дочка, дай посмотреть на молодого Иваныча.

Она и сидящая рядом подружка встали, и светящаяся гордостью девушка развернула к ним лицом младенца.
‒ Здравствуйте, Ядвига Константиновна, здравствуйте, Алиса Патриковна. Вот, Иван Иванович идёт гулять.
‒ Какой богатырь, ‒ заворковала Яга. А её подруга вынула из сумки запечённый колобок и леденец “петушок на палочке” Подумав, вернула колобка в недра сумки и протянула сладость ребёнку.
‒ Ой, что вы, ‒ смутилась Маша. ‒ Ему рано ещё такое.
‒ Ничего, ничего, ‒ поддержала подругу Яга. ‒ Берите. Пусть рядом будет. Глядишь, вспомнит, когда вырастет. Что-нибудь. Как петушок солнце выкликает.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

Щелчок выключателя разбудил лампы. Свет пополз по стенам, и тени, словно тараканы, забились в щели.

— Товарищи! — вошедший Архивариус поднял руки, привлекая внимание рабочих. — Послушайте! У меня для вас две новости.

Старик резко развернулся к внезапному оратору, и, громко клацая газовым ключом, который использовал в качестве трости, захромал к нему.

— Слышь, ты! Молодня! А ну лампы выключи! Тебя что, не учили электричество экономить?!

Архивариус боязливо покосился на сгорбленную фигуру, и радостная улыбка превратилась в услужливую гримасу.

К происходящей у двери сцене повернулись усталые лица с лёгким намёком на интерес. Будет ли эта сцена достаточно продолжительной, чтобы передохнуть? Старик, доковылявший до архивариуса, обернулся и, увидев направленные на них взгляды, недовольно пожевал губами.

— Выкладывай сначала хорошую, решил он. — Проблем тут и без тебя хватает.

— Я занимался календарями, — продолжил Архивариус воодушевлённо, — и знаете что узнал? У нас как раз сегодня праздник! День прогресса!

Едва различимые шепотки на рабочих местах окрепли, сливаясь в единый поток многоголосого гула. Старик въедливым взглядом осмотрел проступившее на лицах трудяг удивление, и тяжело вздохнул. И тут же тоже выдавил улыбку.

— Что ж, хороший повод, канцелярейка. Такой день и правда не грех отпраздновать. Так, вот ты, малой, как там тебя? — указал он разводным ключом на ближайшего к нему паренька. — Давай, мухой на склад. Тащи сюда бидон с водой. Ай, ладно, в честь праздника и соль с сахаром захвати. Та и галеты, пожалуй, даже.

— Старик, какой бидон, какой сахар? — раздался возмущённый возглас с дальнего конца помещения. — Это нам что, опять из-за какого-то там дня пайки урежут?

— Ша! — колкий подслеповатый взгляд начальника устремился в направлении источника звука. — Если мы будем забывать свои праздники, мы станем и себя забывать. Кто мы, зачем делаем, да и что вообще делаем. Забудем сами, не сможем передать детям. И однажды получим поколение, которое перестанет работать. И вымрет. Это то, чего вы хотите?

Люди пристыженно опустили взгляды.

Давай малец, одна нога здесь, другая там, третья тоже здесь.

Парнишка сорвался с места и кинулся мимо архивариуса к выходу. Он так быстро перебирал ногами, что порой казалось, у него их и правда три. Вдруг с той же стороны, откуда донёсся первый выкрик, вновь прилетело:

— Старик, а может, мы тогда хоть из запаса лежебок немного возьмём? Ну не всё же нам голодать? Мы же работаем как-никак.

— Что?! — хромой вприпрыжку поскакал между расступавшимися перед ним рядами людей, грозно громыхая ключом. От него в ужасе отпрянул и распластался по стене детина раза в два выше. — Что ты сказал? Ты что, забыл три закона работы техника?!

Старик тыкал кривым костлявым пальцем почти в самый нос несостоявшегося бунтаря. А после обвёл грозным взглядом столпившийся вокруг народ.

— Вы что, совсем с ума посходили? Эти, как вы их называете, лежебоки — гарант нашего процветания. В будущем. Они не такие, как вы. Они все лучше всех вас. И меня. Образованные люди. Интеллигенты. И только они знают, что делать, чтобы мы зажили счастливо. Чтобы наши дети росли под чистым небом, а не под… — и он раздражённо ткнул концом ключа в замызганный, покрытый переплетениями труб потолок. — Ещё раз услышу такие разговоры, повышу норму работы в полтора раза. Чтоб времени на такие мысли не было.

Раскрылась дверь и влетел мальчишка, которого посылали за праздничным угощением. Трудяги тихо переговариваясь, сдвинули столы в центре цеха, и встали по периметру. Во главе заняли место Старик, и принёсший добрую весть Архивариус. Люди выставили на стол раскладные металлические стаканчики.

Паренёк обошёл стол, наливая каждому в стаканчик воду почти до краёв. Старик из контейнера раздавал стоящим поблизости завёрнутые в промасленную бумагу брикеты, и дальше они двигались по цепочке из рук к дальнему концу. Когда каждый получил своё, все вскрыли свои брикеты, и высыпали в воду немного сахара и соли. Тщательно размешали и подняли стаканы, отставив локоть.

Старик взял слово.

— Товарищи. Коллеги. Сегодня знаменательный праздник. Наверное, самый важный из всех праздников. День прогресса. Ведь всё вокруг нас напоминает нам о прогрессе. О высочайших достижениях нашей науки. О том, в каком светлом будущем мы живём, и каких умопомрачительных высот достигли. Ура, товарищи!

Единым движением люди за столом опрокинули в себя немного подслащённую и подсоленную воду, и тут же закусили пресными хрустящими хлебцами, также лежащими в полученных брикетах. На лицах проступили блаженные улыбки. Старик сжал плечо Архивариуса сухой ладонью.

— Ну, канцелярейка, ты молодец. Подсластил горечь. Теперь давай плохую новость.

Архивариус серьёзно осмотрел собравшихся. И вдруг расплылся в улыбке.

— А нет плохой новости. Сегодня обе они хорошие. Товарищи, мы долетели! Помните, мы в позапрошлой пятилетке работали, чтобы манёвр сделать? Вот, тогда гравитационная катапульта нас в полтора раза быстрее расчётной скорости разогнала. И сегодня, в день прогресса, мы вышли на орбиту планеты земного типа. Не нужно больше экономить, и постоянно чинить корабль. И можно выводить из спячки лежебок. Можно начинать строить колонию! Ура, товарищи!

Секунду стояла гробовая тишина, словно отсек оказался разгерметизирован и в нём не осталось воздуха. Но вдруг рабочий цех взорвался радостными криками. Секунду спустя техники обнимали друг друга, заглядывали в глаза, целовали в щёки. Десять минут спустя толпа техников ввалилась в обзорный зал, где у панорамного иллюминатора уже стояли навигаторы. Радостные возгласы сменились благоговейной тишиной. Перед ними медленно плыла в бесконечности космоса голубая планета.

Автор: Игорь Лосев

Оригинальная публикация ВК

Искусство влияет на тебя больше, чем ты думаешь. Представь: ты сидишь на кухне лицом к окну и рассеянно щупаешь горячие бока кофейной чашки. Не важно, что напиток растворимый и без волшебной пенки с рисунком: тебе хо-ро-шо. Всё потому, что звучит твоя любимая музыка, а на стекле лоджии танцует неоновая девочка, красивее которых ты не встречал. Прекрасное воздействует, создаёт настроение, но как оно появилось?

Когда тебе что-то нравится — твоё лицо еле уловимо меняется. Глаза перестают въедливо всматриваться и расслабляются, а вместе с ними и всё остальное. Представляешь, тает даже противный залом между бровей, даже след скалистой фальшивой улыбки. Линия губ теряет серьёзность и смягчается. Если знаешь приметы — легко прочитаешь, что это значит. Датчик, который висит напротив, не понимает, конечно: он лишь фиксирует изменения.

Дальше программа получает данные, интерпретирует их и посылает голограмме команду. Как датчик, программа и голограмма понимают друг друга? Ну, наверное, они изучали в школе один и тот же язык... Нет, не сбивай меня, я так стараюсь объяснить просто и правильно! Голограмма получает команду и показывает то, что сейчас может тебе понравиться. На основе собранной информации программа предположила, что это должен быть неоново-розовый луч... Эх, слышали бы меня сейчас наши профессора.

Датчик следит за тобой: то, не то? Не хмуришься ли, не стало ли хуже? Если в улыбку проникнет хоть капелька кислоты — значит, розовый не подходит, нужен другой цвет! А если твоё лицо останется таким же или глаза ещё чуть расширятся от интереса — значит, направление верное, надо развивать.

Луч приобретает всё более изощрённые формы, пока не получится то, что тебе так нравится: полупрозрачная девочка неоново-розового цвета в юбочке, колышущейся, как медуза. Кислотная тень перемещается по пейзажу: с дерева на дерево, с одной крыши на другую, потом на продуктовый дрон, летящий к соседям, и даже на сопку; и всё так плавно, нежно и естественно, будто эта девочка-медузка и вправду существует. Так рождается то, чем ты любуешься каждый вечер.

Понимаешь меня? Круто! Теперь представь, что так же появляется музыка в наушниках: другая программа получает данные с датчиков и создаёт для тебя идеальную композицию. Там электронная перуанская флейта тянет длинные ноты, чуть сипя и подрагивая, а ударные бьют в одном ритме с твоим пульсом. Девочка-медузка танцует под новый трек, бесконечный, прекрасный трек, и тебе хо-ро-шо. Ну вот и всё, так это и работает! А ты говоришь — магия...

Ты согласно киваешь, это приятно. Наконец-то, не зря объясняла! А ведь кто-то до сих пор верит, что музыка, танец, картина, да вообще всё искусство — волшебство, доступное исключительно обладателям душ. Серьёзно, буквально вчера слушала об этом и старалась сдержать смех. Помнишь, я уезжала читать лекцию о современной музыке? Я должна была провести её, как обычно, дома в прямом эфире, но что-то пошло не по плану. Так вот, за два часа позвонил организатор мероприятия и попросил прийти в музей, выступить очно. Я… удивилась.

Полчаса объясняла ему, что такое сейчас никто не посещает, что будут максимум полтора человека. Что мне неудобно: маску без приложения не сделаешь, наряжаться надо, ехать в центр города... Но Виктор упёрся: оказывается, он и о зрителях позаботился, и добыл для меня уникальный экспонат, который нужно рассматривать только лично. Что ж, пришлось искать косметику, надевать пальто, тащить аппаратуру, и всё из-за Анны Георгиевны Шварц. Она и правда особенная: аутентистка.

Знаешь, кто такие аутентисты? Люди, которые уверены, что музыку нужно играть по старинке: на “живых” инструментах, без подзвучки, по копиям пожелтевших нот древних композиторов в кудрявых париках. Эти музыканты годами тренируются по несколько часов каждый день, чтобы раз в месяц выйти на настоящую сцену, расположиться перед почти пустым залом и сорок минут скучно шуршать что-то, что они называют классикой: Моцарта, Шопена, Бетховена. Больше получаса любоваться, как кто-то сидит в нескольких метрах от тебя, с чувством дёргает головой и бьёт по клавишам, пф-ф. Конечно, на такое никто не ходит! Потому и аутентистов всё меньше. Я читала, ещё лет двадцать назад у нас было трое таких фанатиков, но теперь один переквалифицировался, другой наигрался… Осталась только Анна Георгиевна со своим настоящим фортепиано. Говорят, её уже десять лет никто не видел на сцене даже в маленьком зале дома престарелых: и её не приглашали, и сама не напрашивалась, видимо, смирилась, что никому не нужна. И тут — ко мне на лекцию, вот спасибо.

Я ехала в музей и ненавидела всё на свете: долбаную косметику, которой нужно рисовать лицо час, а смотреться будет хуже, чем онлайн-тоналка; мятый костюм со складкой на штанине, которую все обязательно увидят; зрителей, которые, скорее всего, школьники; Анну Георгиевну, которая откусит у меня треть мероприятия и будет что-то рассказывать. Я представляла, как она будет противно, по-старушечьи пожёвывать губы, и руки у неё будут морщинисто-крапчатые с выпирающими венами — бабушачьи такие руки — и платье у неё будет чёрное, как чехол, и идеально, идеально выглаженное, а на голове — дурацкий старомодный пучок. И серьги, обязательно большие камни, свисающие до плеч и оттягивающие мочки ушей. Противная старуха будет играть и трястись, и не попадать по клавишам; школьники будут переписываться, а я даже не стану осуждать их за скучающее выражение лиц. Когда я начну рассказывать, меня уже никто не будет слушать: атмосфера рассыпется до моего выхода. Понимаешь теперь, почему я не люблю аутентистов?

Всё и правда шло не так. Ненавижу выходить на улицу! Дверь такси оказалась грязной: я испачкала брюки, извела пачку салфеток, но только размазала пятно. В зале в первом же ряду прямо посередине развалилась на стуле, расставив ноги, девочка с короткими ярко-розовыми волосами и в огромной юбке-пузыре с дырками в рандомных местах: такая гостья точно не будет меня слушать после Моцарта или Бетховена. Старуха оказалась точь-в-точь, как я её себе представляла, даже хуже: говорила дрожащим, вибрирующим голосом и давила авторитетом. Я надеялась, что мне удастся убедить её хотя бы выступить в середине, но она уверенно протопала на сцену со словами:
— Что вы, милочка, начинать нужно только с классики!

Я хотела поспорить, но в зал вошёл Виктор, махнул мне: пусть начинает, это ок. Знаешь, бесят такие люди, которым нормально, когда всё поменялось в последний момент. Я отошла от сцены, прикрыла лицо ладонью. Анна Шварц встала на месте ведущей — моём, блин, месте — и начала свой аутентический приступ:
— Добрый вечер, дорогие друзья-а! Как приятно видеть столько… Замечательных, юных лиц… — Она так кривлялась, так переигрывала! И никаких лиц, конечно, не видела: подростки быстро просканировали пространство, поняли, что неинтересно, и залипли в игры. На сцену смотрела только неформалка: видимо, давно не встречала столько “кринжа” в одном месте.

— Наш сегодняшний концерт… Лекция, разумеется, лекция… Посвящена направлениям современной музыки, и вы наверняка будете слушать столько этой новой электронщины... Но я — я пришла показать вам, с чего всё начиналось. Вы знаете, давным-давно, когда не было ни микрофонов, ни диджеев, ни прочих модных штучек, — девочка-подросток хихикнула, её соседи подняли взгляды на сцену в надежде увидеть что-то интересное, — музыку играли так, как я буду играть сегодня. Каждое прикосновение к клавишам тогда было неповторимым, и у каждого исполнителя одни и те же ноты звучали по-своему, он вкладывал в композицию своё особое послание для слушателей. Можно нажать чуть сильнее, и получить более громкий звук, привлечь внимание; легонько отдёрнуть палец — легко вздохнуть, связать несколько нот — и изобразить пение… Сыграть о счастье или печали! Радости или горе! Музыка была чудом, необъяснимой магией, способной вызвать улыбку, слёзы, щемящее чувство в груди… Она очищала душу, она… О, она была живой, ведь её играли живые люди.

Мхатовская пауза затянулась до пошлости. Девочка издала могучий лошадиный ржач. Теперь весь первый ряд смотрел на сцену. Кажется, Анну Георгиевну устроил такой результат:
— Впрочем, сейчас вы всё сами услышите…

Старушка с громким треском села на стул и подвывающе произнесла:
— Фредерик Шопен! Вальс фа-минор, опус… — она покосилась на зал, сообразила что-то и осеклась, добавив потише, — а, чёрт с ним, с опусом.

Начался Шопен. Пианистка и правда глупо раскачивалась и отыгрывала лицом каждую новую интонацию, а иногда случайно нажимала одну из нот в аккорде чуть громче или тише, чем нужно, но — признаю — звучало это неплохо, даже сносно. И эмоции в касаниях клавиш действительно были, так что могло взгрустнуться; и текст получался, в принципе, чисто… Конечно, до совершенства нейронки этому исполнению было далеко, но ведь и так ясно, что они не конкурентны? Музыку старушка, правда, выбрала неудачную: такой не привлечёшь внимание. Здесь надо что-то погромче, побыстрее…

Странно, но школьники, которые подняли головы после смешков соседки, внимательно слушали. Неформалка сначала обернулась, шепнула что-то соседям позади и показала пальцем на сцену, потом подалась вперёд, широко распахнув глаза и подперев рукой щёку. Происходило что-то непонятное: в ответ на шёпот ещё пара человек оторвались от гаджетов, потом они привлекли своих соседей, а те — своих… К концу первой страницы вальса половина группы внимательно слушала: небывалый успех для классики.

Им должно было надоесть к середине второй страницы. Вальс, конечно, красивый, но длится немало, и без подзвучки звучит слабовато, да и тембр однообразный, ни ударных тебе, ни эффектов. Неформалка запустила пальцы в волосы и закачалась в такт. Я вопросительно посмотрела на Виктора. Он сначала не замечал меня, потом уверенно кивнул и снова повернулся к сцене. Конечно, ему нормально! Я пожала плечами, посмотрела на девочку в первом ряду и совсем растерялась: теперь она плакала.

Серьёзно, у неё даже тушь потекла! Нелепая жёлтая краска ползла по щекам к дрожащим губам, а девочка будто не замечала и раскачивалась дальше. Больная, что ли? Чего там плакать? Потом я догадалась. Она увидела смешную старуху и решила подыграть, сто процентов. Не могла же она разныться из-за Шопена по-настоящему? Но как же у неё это естественно получилось. Намного натуральней, чем рассказ Анны Георгиевны о музыке… Ну и актриса.

Последний аккорд мягко выпорхнул из клавиш и погас. Анна Георгиевна встала торжественно и грузно, изящным жестом поправила платье, подошла к краю сцены и весомо поклонилась. Я была уверена, что хлопать никто не будет: новая публика к этому не привыкла, никто не аплодирует нейронке. Спустя пару секунд тишины неформалка подняла руки, заорала и громко ударила в ладоши несколько раз. Я думала, остальные не поддержат, но школьники присоединились, даже те, что не слушали. Мне тоже пришлось расцепить руки и вежливо похлопать, хоть это и старомодно. Аутентистка сияла от внимания и кланялась, кланялась снова, еле сгибая и разгибая спину… Не знаю, почему, но меня это злило.

— Что вы можете сказать об этой музыке, дети? — Анна Георгиевна задыхалась и вытирала платочком покрасневшее лицо: ещё бы, выступать раз в десять лет.

Девочка из первого ряда подняла руку. Я поморщилась: ну что за цирк.
— Мне понравилось! — голос у неформалки оказался сиплый и низкий, но приятный. Я немного завидовала: мне нужно полчаса разогреваться на упражнениях, чтобы добиться такого эффекта. — Серьёзно, это всё про эмоции — в точку. И сразу слышно, что старинный танец, вальс, но такой… печальный… Чтобы слушать и вспоминать что-то, что тебя раньше радовало, а теперь не повторится… Настоящая магия! Мне так жалко, что мы редко слышим живую музыку! Приходите к нам ещё, а?

Анна Георгиевна счастливо улыбнулась и пообещала обязательно сыграть снова, что-нибудь из Моцарта, Баха или Чайковского. Я вышла на сцену. Организатор смотрел на меня с удивительно довольным лицом, но тогда я не поняла причину. Была моя очередь говорить.

Что ж, всё прошло спокойно. Дети слушали, девочка в первом ряду поедала меня взглядом, задавала вопросы, после выступления подошла поблагодарить за интересный рассказ, в общем, была мечтой лектора. Получилось лучшее очное мероприятие, которое я когда-либо проводила. Неприятно признавать, что сцену на нём пришлось делить с аутентисткой, но — как есть.

— Где ты взял эту девчонку из первого ряда? Она из какого-то лицея для одарённых? Такая внимательная…


Виктор отмахнулся в ответ:
— Ты так и не догадалась! Она ненастоящая, — он, прищурившись, кивнул в сторону стены. Я присмотрелась — так есть, там висел маленький проектор. — Очередная нейронка, полгода разрабатывали. Идеальный слушатель, нужен для повышения осознанности в зале. Подстраивается под аудиторию: для подростков изобразил выделяющуюся бунтарку. По нашим прогнозам способен поднять успех мероприятия на восемьдесят процентов. Даже в дохлом очном формате! Сегодня провели самый сложный тест: чтобы и очно, и привлечь внимание к живой музыке — работает! Будет теперь на все твои лекции ходить! Вот оно, возрождение прекрасных эпох!


Он выглядел слишком счастливым, чтобы спорить, но…
— А Анна-то в курсе, что её хвалила нейронка? Она же вроде как за человеческую музыку, традиции вот это всё, — я не знала, как реагировать: эффект ощутила, но было в самом эксперименте что-то неэтичное.
— Пф, да какая разница? Ты видела, как она радовалась? Её же внимательно слушали впервые за десять лет! Ты не думай, это всё для людей.

Ну что тут скажешь? Убеждает, что для людей… Надеюсь, в следующий раз я не обнаружу на своём месте голограмму лектора.

Так и получается, дорогой собеседник: лучшая слушательница оказалась фальшивкой. Ещё и выстебала добрую старушку, подыграла сказке про музыкальную магию, доступную только человеку. Правда, на зал она всё равно влияла хорошо, но... Мы ведь понимаем, в чём дело, правда?

Дело в том, что ты сидишь справа от окна, я слева. Я рассказываю тебе всё это и стараюсь не замечать, как датчик постоянно фиксирует изменения на моём лице и передаёт, передаёт данные... Я вспоминаю, что у тебя должен был закончиться кофе, озабоченно хмурюсь — и ты встаёшь, наливаешь новую порцию и возвращаешься обратно в кресло. И плевать, что нет у меня дома такого кресла, и чайника у меня такого красивого, в гжелевый цветочек, нет… И, конечно, мне, а не тебе нравится голограмма с девочкой-медузкой и шипение перуанской флейты.

Говорю тебе: магии не бывает! Смотришь на меня, считываешь нервные складочки у рта, минуту рябишь, раздумывая, как правильно ответить... Эта заминка кажется космически бесконечной. Затем выбираешь сопереживающее выражение и открытую позу, наклоняешься ко мне и рушишь мои аргументы одной фразой:
— Магии не бывает... А как же наша дружба?

Вот тебе и магия.

Автор: Катя Бременская
Оригинальная публикация ВК